Наперекор судьбе Винченци Пенни

– Они принимают твое усердие и твои успехи как должное. И это несправедливо.

– Хорошо. Я подумаю об этом. Но…

– Нет, Джайлз, ты должен это сделать. И я заявляю тебе со всей серьезностью: если ты не сделаешь это сам, мне придется тебе помочь.

– Хелена, это абсолютно исключено, – отрезал Джайлз. – Твоя, с позволения сказать, помощь принесет обратные результаты.

– Интересно почему?

– Да потому, что ты не понимаешь ни особенностей издательского дела, ни того, как работает «Литтонс». И уж конечно, у тебя нет никакого права обсуждать с моими родителями то, на какую должность меня назначить и какую зарплату мне платить. Прошу тебя, дорогая, больше не начинай разговор об этом. Обещаю тебе, я сам с ними поговорю, но когда почувствую…

– Нет, Джайлз, не когда ты что-то там почувствуешь. Изволь поговорить с ними до конца недели.

Джайлз вздохнул. Опыт семейной жизни научил его не спорить с женой на эту тему.

– Я поговорю с ними, – пообещал он, мысленно складывая пальцы.

– Вот и хорошо. – Хелена поцеловала мужа. – У тебя, Джайлз, серьезная ответственность перед нами. У тебя семья, и ты должен с этим считаться.

Хелена лежала в постели и смотрела, как Джайлз раздевается. Он улыбался, и по его улыбке она знала, что за этим последует. Хелена мысленно вздохнула. Его успехи в постели по-прежнему доставляли ей мало наслаждения. И все же с его помощью она родила Мэри. На следующий год, если ничего не случится, родит и второго ребенка. Хелена надеялась, что мальчика. А то мальчики пока есть только у Венеции. Хелене такое положение дел не нравилось, тем более что Селия постоянно это подчеркивала.

Так что же ей теперь делать? Что она может сделать? Ответ не лежал на поверхности, не был очевиден. Если рассказать Венеции или кому-то из Литтонов, разразится жуткий скандал с непредсказуемыми последствиями. Если она смолчит, а Литтоны потом вдруг узнают о романе Боя, они подумают, что она все знала, но покрывала свою подругу. Да, ее сильно возмущал роман Абби, но она едва ли вправе сказать это ей в лицо. В любом случае подругу она потеряла, свою лучшую подругу, вдобавок умеющую так тонко судить о человеческой природе. Барти вспоминала, как она обрадовалась знакомству с Абби. Наконец-то она нашла человека, никак не связанного с Литтонами. Человека своего круга… Получалось, Абби предала не только Венецию, но и ее, Барти.

И все-таки она рассказала Абби о своем открытии, потребовав объяснений.

– Ну что ты поднимаешь шум? – удивилась та. – Барти, перестань говорить как обманутая жена. Он не твой муж. К тебе это вообще не имеет никакого отношения.

– Ты что, не понимаешь?! – в отчаянии кричала рассерженная Барти, глотая слезы. – Ко мне это имеет самое прямое отношение. Венеция – одна из Литтонов. Я росла бок о бок с нею.

– Да, и сама же рассказывала, как она вечно делала тебе гадости. Эта твоя верность Литтонам меня удивляет.

– Абби, не иронизируй. Я не питаю горячей любви к Венеции, но она в какой-то степени моя родственница. Я работаю у ее родителей. Они вырастили меня. А ты… ты украла ее мужа.

– Уж скажешь – украла! Не преувеличивай, Барти. Он любит Венецию. Он мне сам это говорил. И еще сказал, что никогда ее не бросит.

– Странная у него любовь получается, – заметила Барти.

– Он мужчина, – пожала плечами Абби. – Послушай, Барти, я понимаю, что ты расстроена и шокирована. Я… В общем-то, я вполне тебя понимаю. Не скажу, чтобы я особо гордилась содеянным. Но Бой сам закрутил этот роман. Я не бегала за ним. Мне бы и в голову не пришло встречаться с ним, если бы он мне не позвонил.

– Он тебе позвонил? Не верю, – сказала Барти. – Я помню, как он давал тебе свою визитную карточку.

– Ну хорошо. Да, я первая ему позвонила. Но разговор касался только стипендии для школы.

– Абби, – покачала головой Барти. В иной ситуации она бы просто рассмеялась, услышав столь неумелое вранье. – А что было потом? Ты приняла его приглашение на обед? Или сказала, что ни о чем подобном не может быть и речи не только потому, что он женат, но и потому, что его жена – из семьи Литтон? Напомнила ему, что твоя подруга тоже имеет непосредственное отношение к этой семье?

– Барти… Барти, я действительно виновата, – призналась Абби и вдруг заплакала. – Ты единственная, о ком я беспокоилась. Я говорю правду. Плевать мне на Венецию – избалованную богатенькую пустышку, у которой в голове ничего, кроме нарядов и проблем ее слуг. Неудивительно, что Бою скучно с нею.

– Откуда ты знаешь? Он тебе говорил?

– Он… намекал.

– Понимаю. Да, Венеция – богатая, избалованная особа. Но она не унаследовала материнскую стойкость характера.

– Неужели?

– Да. Она не успела понюхать взрослой жизни. Рано вышла замуж, в девятнадцать родила первого ребенка. С тех пор Бой ей изменяет.

– А ты откуда это знаешь? – насторожилась Абби.

– Я… знаю, и все. Я обрадовалась, что с недавних пор его поведение изменилось к лучшему. Он стал больше времени проводить дома. Венеция почувствовала себя более счастливой. Я и подумать не могла, какой ценой. Впрочем, разве тебя это должно волновать? У тебя есть миленький домик в Клэпхеме и деньги твоего дяди Дэвида. Даже не знаю, как у тебя повернулся язык соврать мне. До сих пор удивляюсь.

– Я не врала, – возразила Абби. – Мне действительно досталась некоторая сумма. Я бы не позволила себе покупать дом на деньги Боя. Но он хотел, чтобы я переехала подальше от Рассел-сквер. И причина вполне очевидна.

– Хочешь сказать, что там он мог бы случайно столкнуться со мной?

– В общем, да. Он помог мне оформить ипотеку. Моих денег на это не хватало. Только и всего.

– И позаботился, чтобы условия ипотеки были самыми благоприятными.

– Замолчи!

– Нет, я не стану молчать. То, что ты делаешь, – это гадко. Это достойно презрения.

– Но почему? – Лицо Абби выражало искреннее удивление. – Венеция ничего не знает. Я ей никогда ни единым словом не обмолвлюсь. Я не собираюсь разрушать их брак. Наверное, я даже улучшаю их брак, даря ее мужу немного счастья.

– Надо же, как благородно, – презрительно усмехнулась Барти. – Это старая уловка, только не жди, что я на нее попадусь. Ты ничем не помогаешь ни Венеции, ни ее отношениям с Боем. Ты помогаешь Бою обманывать жену. Боже мой, какой же он мерзавец! Какой эгоистичный мерзавец!

– Знаю, что не ангел, – вдруг сказала Абби. – Поэтому и е испытываю особых угрызений совести.

– Решила его проучить? А чем перед тобой провинилась Венеция?

– Я же тебе сказала: я не делала и не сделаю ей ничего плохого.

– Ничего плохого! – воскликнула Барти. – Ничего, кроме того, что ты спишь с ее мужем. Да, Абби, я и представить не могла, что ты такая коварная и… такая испорченная.

Абби спрятала лицо в ладонях:

– Перестань. Барти, пожалуйста, перестань. Я больше не могу слушать твои упреки.

Она заплакала. Плач перешел в рыдания: тяжелые, с надрывом. Барти молча смотрела на нее, не ощущая ни капли сочувствия. Потом сказала:

– Я ухожу. Не знаю, как мне теперь жить. Ты сделала мою жизнь абсолютно невыносимой. Вот так, Абби. Не припомню, чтобы мне когда-нибудь было так паршиво.

Барти страдала, не зная, как ей поступить. Эти мысли преследовали ее днем, отбивали сон по ночам, выжимали из нее все силы. Она ощущала себя предательницей вдвойне… Помощь пришла неожиданно. Еще неожиданнее был источник помощи: Себастьян.

Он зашел к ней в кабинет, когда было время обеденного перерыва, и спросил, не составит ли она ему компанию пойти перекусить. Нервы Барти находились на таком пределе, что от этого невинного вопроса она расплакалась.

– Барти, что случилось? Тебя же называют «скалой семьи». Уж если скала плачет, стряслось что-то ужасное. Давай выкладывай.

– Не могу, – всхлипывая, ответила она.

Писатель подал ей свой носовой платок, обнял за плечи, а когда Барти успокоилась и вытерла слезы, настойчиво предложил пойти с ним прогуляться.

– Полагаю, причиной твоих слез является некий мужчина.

Барти ответила, что да. Платок Себастьяна был мокрым от слез. Писатель выбросил его в корзину для бумаг и подал ей другой. Похоже, он носил с собой изрядный запас чистых носовых платков.

– Я вот так же снабжал платками Селию. Были дни, когда она плакала не переставая.

Потом Себастьян сказал Барти, что ей станет легче, когда она выговорится. Она отчаянно нуждалась и в утешении, и в совете. Себастьян ей виделся наиболее бесстрастным советчиком. И она рассказала ему.

Себастьян был на удивление спокоен, рассудителен и в высшей степени прагматичен.

Барти он посоветовал вообще не предпринимать каких-либо действий.

– Твоей вины в случившемся нет, и ты не несешь никакой моральной ответственности. Венеции рассказывать об этом нет смысла. Ты лишь наполнишь ее жизнь кошмаром. Другое дело, если она сама это обнаружит. Но не стоит опережать события. Возможно, она вообще об этом не узнает. Ты удивишься, сколь долго подобные новости доходят до их, так сказать, истинного места назначения. Уверен, этот роман Боя не будет очень продолжительным. Не понимаю, почему ты считаешь, что подруга тебя предала. Но если и ты предашь ее, это вряд ли тебе что-нибудь даст. Насколько могу судить, эта молодая особа весьма эгоистична и привыкла потакать своим прихотям. И в то же время она весьма привлекательна.

– Вы действительно так думаете? – спросила Барти, вытирая нос.

– Боюсь, что да, – ответил Себастьян и вздохнул. – В другой жизни я бы нашел ее довольно интригующей и захотел бы познакомиться поближе.

Барти ненадолго умолкла, затем спросила:

– А Бой? Должна ли я рассказать ему? Сообщить, что мне известно о его романе?

– Ни в коем случае. Это лишь изрядно усложнит жизнь тебе и ему.

– Тогда что вы скажете про Боя?

Барти почувствовала себя лучше.

– Бой во многом схож с Абби: привлекательная внешность, умеет очаровать, эгоистичен, стремится к удовольствиям. Конечно же, он поступает гадко, но… во многих отношениях он не такой уж плохой муж.

– Себастьян, но ведь он прелюбодей.

– Дорогая, это не самый страшный из грехов, – ответил писатель. – Не самый. Возможно, когда-нибудь ты со мной согласишься.

– Но…

– Он заботится о Венеции. Он щедр, прекрасный отец, неизменно доброжелателен. Могло бы быть и хуже. В любом случае к тебе это не имеет никакого отношения. Твоя наилучшая линия поведения, по сути единственная линия поведения, – научиться жить с тем, что ты узнала. Жизнь преподала тебе тяжелый урок. Да, тяжелый, но очень важный. Если когда-нибудь эта история выплывет наружу и тебя начнут сплошь и рядом обвинять, не волнуйся. Я сделаю все, чтобы твои обвинители поскорее остудили пыл и закрыли рты. Договорились? А теперь вытри глазки и учти: я исчерпал весь запас платков. Думаю, тебе самое время возвращаться в свой кабинет, иначе нам обоим достанется от Селии. Уж нам ли не знать о ее изящной мстительной ярости? Приходи в себя, дорогая. Не загадывай на будущее. Это мой девиз. Я всегда его придерживался.

– Ох, Себастьян, – сказала Барти, целуя его. – Я так хочу…

– Нет. Ни слова. Не говори об этом. Убедительно тебя прошу, Барти. Не говори об этом.

Селия едва сдерживалась, чтобы не накричать на мужа. Он буквально сводил ее с ума своим негативизмом, зашоренностью, нежеланием смотреть фактам в лицо и видеть мир в истинном свете. Она поглядела на Оливера. Как же она ненавидела это едва уловимое выражение надменности на его лице. Его губы были упрямо сжаты, в бледно-голубых глазах светилась готовность сопротивляться. Селия поймала себя на мысли, что еще никогда не была так близка к тому, чтобы все бросить и уйти. Из этого кабинета, из «Литтонс» и из того, что осталось от ее брака.

– Оливер, прошу тебя, пожалуйста, хотя бы просто подумай об этом. Подумай как следует.

– Здесь не о чем думать.

– Ошибаешься. Есть. Книги в мягких обложках – вовсе не смехотворная идея. Фактически я думала о них еще давно, в годы войны, когда приходилось выживать.

– И когда ты губила издательство, выпуская дешевые книжонки на потребу толпы?

– Я… – «Селия, успокойся, – мысленно твердила она себе. – Не усугубляй конфликт, не напоминай ему, что это ты спасла издательство». – Наверное, тогда еще это было рано. А сейчас самое время. Думаю, нам нужно выпускать книги в мягких обложках.

– А я так не думаю. И не доверяю Аллену Лэйну [43] . Сомневаюсь, что мне вообще стоит иметь дело с этим человеком.

– В отличие от тебя, я хочу иметь дело с этим человеком. Мне нравятся его идеи. И чем нам повредит выпуск книг в мягких обложках?

– Это нанесет колоссальный вред нашим основным направлениям. Мы не заметим, как скатимся вниз. Удешевление книг, снижение цен. А теперь еще и эта головная боль – этот жуткий новый книжный клуб… Союз читателей, или как его там. Ишь, додумались: продавать книги в рассрочку!

– Оливер, прошу тебя: пожалуйста, встреться с Алленом Лэйном. Неужели ты действительно хочешь оказаться единственным издателем, который не будет применять предложенную им схему?

– Да, я не буду ее применять. Не говори глупостей. Продавать книги по шесть пенсов!

– Джонатан Кейп сотрудничает с ним. А издательство Кейпа «Таймс» называет издательством сегодняшнего дня.

Оливер отвернулся. Было время, когда «Литтонс» называли издательством сегодняшнего дня. И все с этим соглашались.

Она видела, что больно задела мужа, но не остановилась:

– Оливер, ты хочешь быть издателем вчерашнего дня? Неужели хочешь?

– Я скорее предпочел бы это, чем быть торопливым, безрассудным издателем, рискующим утратить прекрасные традиции, которые мы всегда поддерживали. А как этот твой хваленый Лэйн назвал свое издательство? «Пенгуин»! Ну и имечко выбрал! Никакой связи с книгами, если только они не собираются выпускать книги по естествознанию.

– Оливер! Ты бы слышал себя со стороны! Это консерватизм, граничащий с глупостью. Я не предлагаю тебе идти на крупный риск. Ну почему бы не попробовать выпустить пару названий? Он предлагает издателям двадцать пять фунтов за каждое название и фартинг отчислений с каждого проданного экземпляра. Он собирается каждый месяц выпускать по десять новых книг и говорит, что так будет продолжаться неопределенное время. Представляешь, какой толчок это даст книготорговле? Неужели ты не понимаешь, что люди потянутся к книгам, а не наоборот?

– Потянутся к бесполезному или почти бесполезному чтиву.

– Оливер, ну пожалуйста. Давай попробуем.

– Прости, Селия, но я говорю «нет». Если ты думаешь, что я так говорю просто из упрямства, сообщаю тебе, что я обсуждал это с Эдгаром Грином и Джайлзом. Оба считают этот путь очень опасным.

– С Эдгаром Грином! Да он родился сорокалетним. И что-то не припомню, чтобы неодобрение, высказанное Джайлзом, хоть раз остановило тебя от намеченных действий.

– У Джайлза прекрасное коммерческое чутье. Я это говорил и буду говорить. Кстати, ты спрашивала ММ насчет книг в мягких обложках?

– Да.

– И?

– Она сказала, что пока не убеждена в необходимости их выпуска, – неохотно ответила Селия. – Но она, по крайней мере, не отметает эту идею с ходу. А Джей считает, что это здорово. ММ мне говорила.

– Джей! Парню всего двадцать один год.

– Но он наше будущее, Оливер. Я надеюсь, после Оксфорда он придет работать в издательство.

– Возможно, и придет. Однако я сомневаюсь, что мы должны принимать столь ответственное решение, полагаясь на мнение Джея.

– И Венеция думает, что это разумная затея. Она предложила выпустить «Бьюхананов» в мягкой обложке. Мне это показалось достаточно интересным.

– Селия, когда Венеция проявляла хоть какой-то интерес к делам издательства? Или в ней вдруг проснулось издательское чутье?

– Она взрослеет. Кстати, она уже несколько раз заводила со мной разговор об издательских делах. Я даже начинаю подумывать…

– Если ты говоришь о той абсурдной идее книжного клуба «Литтонс», то я еще никогда не слышал ничего более нелепого. Совершенно непрактичная затея.

– «Голланц» создает свой клуб.

– Знаю, Селия. Ужасающая глупость. Извини, но я на это не соглашусь. А сейчас, дорогая, с твоего позволения, я вернусь к своим делам.

Селия вышла из его кабинета, громко хлопнув дверью. За годы работы в издательстве она очень часто хлопала этой дверью. Их с Оливером взгляды на издательское дело и место «Литтонс» в книжном мире разнились все сильнее и сильнее. Пропасть становилась все шире и непреодолимее, и звук хлопнувшей двери показался Селии констатацией этого прискорбного факта.

Люк и Адель, взявшись за руки, шли по Елисейским Полям. Была осень, и листья только-только начинали желтеть. Свет стал мягче и нежнее, чем весной и летом, и это лишь добавляло Парижу очарования, смягчая сам город. Адели думалось, что Париж вряд ли нуждается в дополнительном очаровании, поскольку этот город обладал непреходящей красотой. Она любила Париж ничуть не меньше, чем Люка. Французская столица стала ее эмоциональным домом. Адель так и сказала Люку, когда они зашли в кафе и он заказал ей большую чашку ее любимого кофе с молоком. Ей было никак не привыкнуть к чашечкам, заполненным черной густой жидкостью, называвшейся «кофе по-парижски».

Люк поцеловал ее и сказал, что она и Париж устраивают друг друга, поскольку одинаково красивы. Адель улыбнулась, ощущая некоторую беспомощность.

Она целиком была погружена в свою страстную любовь к Люку. Она отбросила всякую осторожность, все ограничения морального характера, все свои личные амбиции, какими бы скромными они ни были. Ее больше не волновало, что Люк женат. Ее даже не волновало, что он должен оставаться с женой до конца своей жизни, поскольку их брак заключен по католическому обряду.

Она знала, что не может быть и речи о каком-либо устройстве их отношений даже на самом скромном и благоразумном уровне. Пока она находилась рядом с Люком, пока любила его, она соглашалась на отношения, которые еще несколько месяцев назад и сама сочла бы абсурдными. Ситуация, в которой находилась Адель, была непостижима даже для ее сестры. Родителей это повергало в ужас, а ее подруги начинали сомневаться, не тронулась ли она рассудком.

– Вы просто не понимаете, – терпеливо повторяла всем им Адель. – Люк – это все, что мне надо. Он все, что я хочу и чего всегда хотела. Мне бесполезно требовать, чтобы он развелся с женой и женился на мне, поскольку он этого не сделает. У меня только две возможности: либо жить без него, либо признавать существующее положение вещей. А жить без него я не хочу.

В какой-то степени Адель была жертвой французской культуры и французских воззрений на любовь. И она утешалась тем, что брала из того и другого все самое лучшее. Она знала, что Люк пользуется особенностями ее положения и тем, что она не может перебраться в Париж, поскольку значительная часть ее жизни по-прежнему была связана с Лондоном. Адель знала – и Венеция это подчеркивала, – что она вряд ли строит свою жизнь так, как должна бы строить современная молодая женщина, что она отринула свою гордость, самоуважение и даже независимость. Все эти понятия значили для нее очень мало. Единственным средоточием ее заботы был Люк. Ей хотелось находиться рядом с ним, наслаждаться им и изучать его. Ее мало заботило, что он эгоистичен, погружен в себя, двуличен. Ее даже не раздражало его самодовольство, хотя она не выносила самодовольных людей. Люк был таким, какой есть, и она его любила, полностью отметая его пороки и принимая в расчет только его добродетели. С самого первого раза, едва увидев его, Адель знала: этот человек каким-то странным образом изменил ее. Перемена была очень значительной; она стала другой личностью. Однако Люк оставался средоточием всего, что она делала и о чем думала. Ей казалось, что это и есть одно из определений любви.

Адель отринула прошлое и старалась не задумываться о будущем. Она больше не являлась Аделью Литтон, знаменитой красавицей, обожаемой дочерью, светской звездой и блестящим стилистом, за которой охотились редакторы журналов мод и лучшие фотографы. Она была просто Аделью Литтон, женщиной, любящей Люка Либермана. А все остальное ее не интересовало.

Разумеется, Адель не бросала работу. В ее положении без работы ей было бы куда тяжелее. Она работала с Седриком и другими лондонскими фотографами, а поскольку теперь приезды в Париж стали регулярными, она начала работать с редакторами отделов мод и красоты французского издания «Вог» и журнала «Фемина». В смысле работы для Адели наступила счастливая пора. Бесконечные рисованные иллюстрации в журналах мод, столь любимые редакторами на протяжении последних двадцати лет, начали вытесняться фотографиями. Как-то незаметно Адель успела познакомиться и поработать со знаменитыми свободными фотохудожниками: Хорстом, Дарстом, Гойнингеном-Гюне и революционером в фотографии англичанином Норманом Паркинсоном.

Сама мода стала доступнее. Великая Шанель вывела моду в реальную жизнь, и теперь даже «Вог» стал обслуживать рынок массовой моды. На его страницах заговорили о вещах, немыслимых прежде, – таких, как мода для работающих девушек и мода для женщин со скромным достатком. В том, чем занималась Адель, наступала волнующая, захватывающая пора.

Постоянного жилья в Париже у Адели не было. Она останавливалась в отелях, тратя на это и на поездки кучу денег. В Лондоне она по-прежнему жила с родителями на Чейни-уок.

Родители не одобряли ее отношений с Люком, но после того, как Адель все честно им рассказала, старались поддерживать ее – в первую очередь финансово. Ее отца услышанное не столько разозлило, сколько опечалило. Однако его печаль распространялась только на дочь.

– Дорогая, я не сомневаюсь, что Люк – очень обаятельный мужчина, но какое будущее он способен тебе предложить?

Мать в своих разговорах с нею была более практична:

– Адель, Люк Либерман просто пользуется тобой. У него нет никаких поползновений хоть что-то сделать для тебя. Прости меня, но ты сейчас выставляешь себя полной дурой.

– Меня это не волнует.

– А стоило бы. В Лондоне, да и во всей Англии есть немало достойных молодых людей. И пока ты значительную часть своего времени проводишь в Париже с мужчиной, который не только женат, но и не может развестись, ты едва ли найдешь себе подходящую партию. Я уже не говорю об удачном замужестве.

На это Адель отвечала, что повидала достаточно этих «достойных молодых людей», но ни один не вызвал у нее желание выйти за него замуж. Она любила только Люка и хотела быть только с ним, и если она не может выйти за него замуж, это, конечно, печально, но не является такой уж значительной помехой для ее счастья.

– Адель, ты повергаешь меня в отчаяние, – с тяжелым вздохом призналась ей Селия. – У меня в голове не укладывается, как ты можешь настолько себя не уважать. Надеюсь, когда это, с позволения сказать, предприятие придет к своему несчастливому концу, а такое рано или поздно обязательно случится, ты вспомнишь мои слова.

Адель приветливо улыбнулась матери и пообещала, что постарается. В эти дни она была на удивление спокойна. Спокойна и уверена в себе.

– Я сама не знаю, почему это так, – говорила она Венеции. – Думаю, это потому, что я встретила человека, который ценит меня такой, какая я есть. Его не волнует, кто я и как выгляжу.

– Я понимаю тебя, – деликатно соглашалась с ней Венеция. – Но скажи, есть хотя бы малюсенький шанс, что он попросит тебя… жить с ним? Если он так сильно тебя любит, но не может на тебе жениться, можно же придумать какой-нибудь компромиссный вариант.

– Ты не понимаешь. Никакого компромиссного варианта быть не может. Французы смотрят на это совсем не так, как мы. Если уж на то пошло, скажу тебе: я не вполне уверена, что он меня любит. То есть не так сильно, как я его.

– Я думала, что ты скажешь: «Он любит меня так же сильно, как я его».

– Он мне это говорит. Однако слова и чувства не одно и то же.

– Что ж, – вздохнула Венеция. – Он не только француз, но еще и мужчина. А мужчины воспринимают жизнь совсем, совсем не так. Но…

– Знаю. Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Конечно, это было бы здорово. Но этого не произойдет. Я должна принимать то, что мне дается. Таково, Венеция, положение вещей. Я готова умереть за Люка, но я уверена, что он не готов умереть за меня.

Через несколько лет этим словам суждено было вернуться к ней и стать ее кошмаром.

– Значит, Барти получила повышение, а ты – нет. Ну и абсурд! До чего же Литтоны пекутся о своем найденыше. Если мы не будем настороже, не заметишь, как она возглавит издательство.

– Хелена, это ты говоришь абсурдные вещи. Барти не найденыш. Она часть семьи.

– Ох, прости за глупость. Я же забыла, что все вы Литтоны – социалисты. Ладно. Она часть семьи. Правда, почему-то родилась в трущобах. Но потом ее оттуда вытащили. Надо понимать, за уши.

– Хелена, прошу тебя!

– А в это время ты, старший сын, прямой наследник, продолжаешь работать в жалкой каморке, которую они называют кабинетом. И тебе платят мизерные деньги, нагружая тяжелой работой. Своей любимице они дают работу полегче и поприятнее. Вот так обстоят у вас дела, насколько мне известно. Джайлз, это несправедливо. И если ты настолько трусишь, что постоянно оттягиваешь разговор с родителями, я поговорю с ними сама.

– Хелена, я настоятельно прошу тебя не делать этого.

– Кто-то должен позаботиться об интересах нашей семьи. Особенно когда у нас должен появиться второй ребенок.

– Ну подожди еще немного.

– Немного чего? Часов? Дней? Лет? Прости, Джайлз, больше я ждать не могу.

– Хелена, я тебя очень прошу. Клянусь тебе, я поговорю с отцом. Завтра же. Пожалуйста, не езди к нему сама. Это значительно подорвет мою репутацию в издательстве. Все будут думать, что я… что я прячусь за твоей спиной.

– Ну что ж, поверю тебе еще раз, – вздохнула Хелена. – Но завтра ты обязательно должен поговорить с отцом. Я настаиваю. – С этими словами она вышла из комнаты.

Джайлз сокрушенно смотрел ей вслед. Он не сомневался: жена осуществит задуманное. Единственным способом удержать Хелену было бы запереть ее в спальне. Придется завтра поговорить с отцом. Возможно, это и сработает. Возможно, родители просто как-то не задумывались об этом. А Барти теперь старший редактор. Можно воспользоваться этой новостью в качестве трамплина. Но он очень боялся: не столько высказать свою просьбу, сколько услышать отказ. А потом, дома, выдерживать реакцию Хелены. Тогда она точно осуществит задуманное. Она не из тех, кто отступает.

– Я в ужасе, – сказала Селия. – Я просто в ужасе.

– Это вы о чем? – спросила Хелена.

– О том, что ты посмела явиться без предупреждения, прямо к Оливеру, даже не потрудившись поставить меня в известность. Ты посчитала, что это пустяк. Зачем мне знать? – Всем своим видом Селия показывала невестке: это далеко не пустяк. – Да еще сочла возможным отнимать время Оливера на разговоры о каких-то пустячных делах.

– Это не пустячные дела, – упрямо возразила Хелена. – Это вопрос о будущем Джайлза в вашем издательстве.

– Вчера он говорил с нами об этом. Мы пришли к соглашению: зарплату Джайлзу мы повышаем прямо сейчас, а в течение ближайших шести месяцев мы рассмотрим вопрос о его положении в издательстве. По-моему, эта тема исчерпана, и в данный момент говорить тут не о чем. Особенно тебе.

– Нет, Селия, я думаю, тут еще есть о чем говорить. И особенно мне, поскольку Джайлз слишком деликатен. – Это было наиболее удачное слово, пришедшее Хелене на ум. У нее были и другие слова: «слабый», «трусливый», «бесхребетный», но они звучали недипломатично. – Джайлз слишком деликатен, чтобы самому высказать это.

– Ты так считаешь? – Темные глаза Селии смотрели очень жестко. – Ты наверняка должна понимать, что выставляешь Джайлза в очень невыгодном свете. Возможно, тебе только кажется, что Джайлз боится разговаривать с собственными родителями.

– Нет, не кажется. Есть вещи, которые я могу сказать, а он не может. Высказать их вам ему мешает скромность или смущение.

– Например?

– Прежде всего, я думаю, вы недооцениваете способности Джайлза. А он очень способный. И он заслуживает признания.

– Вот как? Я и не подозревала, что ты обладаешь столь ясным пониманием издательского дела. Фактически ты в нем разбираешься даже лучше нас. Возможно, ты захочешь поделиться с нами своими взглядами. Мы же не претендуем на исчерпывающие знания всех тонкостей работы, которой занимаемся уже тридцать лет.

– Селия… – Оливер поднял руку. С тех пор как Селия вошла к нему в кабинет и застала там Хелену, он молчал. – Селия, я не думаю, что нам надо говорить с Хеленой в таком тоне. Хелена стремится защитить интересы Джайлза. Она восхищается его профессиональными способностями… как и следует жене.

Оливер говорил спокойно, и ироничный упрек, адресованный Селии, был почти незаметен. Однако Хелена сумела уловить этот упрек и почувствовала себя увереннее.

– Кстати, а где сам Джайлз? – поинтересовалась Селия, вынужденная временно переменить тему. – Хелена, почему его нет рядом с тобой? Он знает, что ты здесь?

– Нет, конечно. Его сегодня целый день не будет в издательстве.

– Да, вспомнил, – признался Оливер. – Он сегодня в типографии. Наблюдает за печатанием нового каталога.

– Вы понимаете, – начала Хелена, чувствуя, как у нее раскраснелось лицо, но не обращая на это внимания. – Вы понимаете, что не такой работой он должен заниматься? С такой работой справится и обычный клерк. Это едва ли можно назвать работой… достойной редактора.

Здесь она допустила ошибку. Хелена сразу заметила, как Селия переменилась в лице, и разум ее свекрови ринулся в атаку.

– Вот оно что, – ледяным тоном произнесла Селия. – Чувство уязвленной гордости. Это ведь так называется? И причина в том, что Барти получила повышение, а Джайлз – нет.

– Нет, совсем не в том, – возразила Хелена. – Я… я была рада услышать про Барти. Но Джайлз – один из Литтонов. Он ваш старший сын. Ему уже тридцать. Он работает в «Литтонс» несколько лет и сейчас должен бы не в типографии торчать, а работать вместе с вами, помогать вам управлять издательством. Подбирать книги для выпуска, встречаться с авторами и все такое прочее. Но уж никак не наблюдать за печатанием какого-то там каталога.

– Каталоги, Хелена, – очень важное направление в нашем издательстве, – тихо произнес Оливер. – И…

– Хелена, – перебила его Селия, – думаю, мне еще раньше нужно было тебе кое-что объяснить. Издание книг – дело нелегкое, состоящее из многих процессов. Иметь профессиональные навыки – очень важно. Но поверь мне, очень и очень многое в нашем деле зависит от интуиции. Все лучшие издатели обладают шестым чувством. Они не могут объяснить, откуда они знают, что одну книгу стоит выпустить немедленно и она принесет успех, а с выпуском другой стоит повременить год, три или даже пять лет. Они умеют выбирать авторов. Мой муж имеет в высшей степени развитое издательское чутье, поэтому «Литтонс» и занимает такое высокое место среди издательств. Как ни прискорбно, но должна тебе сказать, что Джайлз не унаследовал от нас это чутье. Только у Кита мы наблюдаем задатки издательской интуиции. – (Хелена молчала.) – Джайлз очень усерден, – продолжала Селия. – Он хорошо чувствует коммерческую сторону дела. Есть у него и определенные способности по части оформления книг. Но поставить его управлять тем или иным издательским процессом – это все равно что поставить тебя. – Последние слова были произнесены с нескрываемым презрением.

– Понятно, – сказала Хелена. – А вы объясняли это Джайлзу?

– Конечно. Мы говорили, что его время пока не настало, что ему надо продолжать учиться, набираться опыта и уверенности. Поверь мне, Хелена, чтобы управлять любым делом, нужна громадная уверенность.

– Я это хорошо знаю. А еще я знаю, что в любом деле есть не только творческая сторона. Я знаю об этом от своего отца.

– Алюминий! – бросила Селия, и это слово было произнесено так, будто производство алюминия являлось столь же постыдным делом, как выпуск порнографии.

– Да. Алюминий. Мой отец управляет одной из самых успешных в Англии компаний по продаже алюминиевой посуды.

– Едва ли ты рискнешь сравнивать продажу… кастрюль с книгами.

Хелена сумела игнорировать эту колкость.

– Деловая сторона компании, ее финансовая стабильность столь же важны, как и продукция, намеченная к выпуску в следующем году. Здесь тоже нужна изобретательность и, как вы сказали, шестое чувство. Смею вас заверить. Вряд ли вы решитесь принизить роль мисс Литтон в издательстве. Во всяком случае, в лицо вы ей это не скажете.

– Роль ММ касается не только финансовой стабильности. Она управляет всем механизмом издательства. Она определяет, куда вкладывать средства и в каком объеме. Подсказывает нам, какие процессы требуют первостепенного внимания. И она бы с этим не справилась, если бы не обладала таким же издательским чутьем, как наше.

– Похоже, я так ничего и не поняла, – сказала Хелена. Она вдруг почувствовала, что вот-вот заплачет. Свою слезливость она связывала с беременностью. Но Хелена не заплакала. Она проглотила ком в горле и смело выдержала взгляд Селии. – Но труднее всего мне понять то, как вы можете держать вашего сына в положении чуть лучшем, чем мальчик на побегушках. Он же взрослый мужчина, а у него ни статуса, ни серьезного круга обязанностей. Джайлз очень умен, великолепно начитан, у него светлая голова, и он прекрасно умеет решать чисто деловые вопросы. Я слышала, что вы недавно сказали. Тогда я вообще не понимаю, почему вы не можете найти достойного применения его способностям. И почему рушите то, что он делает. Мне, как его жене, это больно сознавать. Крайне больно.

– Тебе, Хелена, стоит понять: роль жены состоит в том, чтобы поддерживать и ободрять мужа, а не пытаться спихнуть его со своего места, – сказала Селия.

– Я его спихиваю?

– Получается, что так. Своими предположениями, будто он занимает здесь ничтожное место, будто является почти что мальчиком на побегушках. Все это свидетельствует лишь о твоей неспособности понять истинное положение вещей. И, как я уже сказала в начале нашего разговора, я нахожу ужасным и даже вопиющим то, что ты действуешь за его спиной, показывая и нам, и ему, что считаешь его неспособным говорить самостоятельно. Ради спокойствия Джайлза я надеюсь, что этот разговор никогда не станет достоянием его ушей. А сейчас прошу извинить. Нас ждут неотложные дела. Полагаю, и у тебя есть обязанности по дому.

Последняя фраза была произнесена с таким нескрываемым презрением и сопровождалась таким испепеляющим взглядом, что Хелена едва сдержала вновь подступившие слезы. Она быстро встала, боясь, как бы Селия этого не заметила и не возненавидела ее еще сильнее.

– Да, мне пора домой, – сказала она. – Доброго вам дня, Оливер и Селия. Спасибо, что хотя бы выслушали меня.

– До свидания, дорогая, – отозвался Оливер. Выглядел он смущенным и расстроенным. – Вызвать тебе такси?

– Благодарю, не надо. Я на своей машине.

Хелена почти выбежала из кабинета, пронеслась по коридору и выскочила на улицу. Только в машине она дала волю слезам и долго плакала. Это были слезы злости на себя, на Джайлза. А еще это были слезы страха и отчаяния. Ничего она этим разговором не достигла, только крупно опозорилась перед его родителями. Похоже, с ее «помощью» Джайлз упал в их глазах еще ниже. Но самое скверное, что он упал и в ее глазах, и Селия это поняла. И то, что Селии своими умными словечками удалось этого добиться, было гнусно и непростительно.

По пути домой настроение Хелены стало меняться. Она успокаивалась и к концу поездки обрела непоколебимое спокойствие, как у Селии. Хелена пообещала себе: в один прекрасный день она отомстит Селии. Она докажет свекрови, что она вовсе не дурочка с ограниченными интересами, у которой… как эта язва выразилась?… «есть обязанности по дому». До сих пор Хелена испытывала к Селии лишь некоторую неприязнь, но в то же время восхищалась ею и уважала за все, чего та сумела достичь. Теперь восхищение исчезло, и чувство, испытываемое Хеленой к матери ее мужа, было гораздо ближе к ненависти.

Глава 15

– Нью-Йорк! Как я хотела побывать там! Уол, это так здорово. Спасибо, спасибо вам огромное. Но я помню, вы говорили…

– Помню, помню. – Оливер коснулся ее руки. – Только это было несколько месяцев назад. Тогда у них действительно не было вакансии для тебя. Теперь, как видим, появилась. И если ты по-прежнему настроена туда поехать, мы не возражаем. Конечно, мы будем по тебе скучать, но…

Барти ответила, что абсолютно настроена. Вне всякого сомнения, отъезд в Америку был самым желанным событием, способным одним ударом разрубить узел ее нынешних проблем. Предложение это пришло как нельзя кстати. Барти находилась на пределе и не знала, надолго ли ее хватит. После разговора с Себастьяном ей стало немного легче, и все равно ее не оставляло чувство вины и беспокойства. Прежние обиды на Венецию забылись, сменившись искренним сочувствием к ней. Все это сказывалось на поведении Барти, особенно во время семейных встреч. Некоторые из них становились для нее настоящей пыткой, а празднование очередной годовщины свадьбы Венеции и Боя буквально лишило ее физических и душевных сил.

Барти скучала и по Абби, однако чувствовала, что дружить с нею больше не сможет. После их разрыва в душе Барти появилась глубокая трещина. Самое ужасное, ее продолжало донимать незримое присутствие Абби, словно та превратилась в опасного, назойливого призрака.

Их разрыву предшествовал бурный разговор. Барти высказала Абби все, что думает о ее поведении. Абби, в свою очередь, обвинила ее в ложно понимаемой верности и в том, что свою «жалкую псевдосемью» – Абби умела бить словами – она поставила выше их дружбы. Однако Барти твердо стояла на своем:

– Абби, я больше не могу оставаться твоей подругой, и, если ты не понимаешь причин, бесполезно пытаться их тебе объяснить.

Абби заявила, что объяснения ей не нужны. Сказала, что у нее с Боем вполне безобидные отношения, от которых выигрывают все, в том числе и Венеция. Жаль, если Барти не может переступить через свои предрассудки.

– Я думала, ты выше этой буржуазной чепухи, – сказала ей напоследок Абби.

Вернувшись домой, Барти долго плакала. Она не знала, что задело ее сильнее: предательство Абби по отношению к ней или то, что бывшая подруга назвала ее принципы «буржуазной чепухой».

Отношения с Джайлзом вновь осложнились. Он не был открыто враждебен к ней, но и прежнее дружелюбие исчезло. На редакторских собраниях Джайлз нередко спорил с ней. Он больше незаходил к ней в кабинет и вообще старался избегать ее везде, где только мог. Барти хорошо знала причину: назначение ее старшим редактором. Еще когда Оливер и Селия впервые сказали ей о повышении, новость вызвала у нее скорее тревогу, чем радость. Барти уже тогда поняла, что это чревато неприятностями.

Она не знала, какую форму примут эти неприятности и насколько серьезными они будут. И уж конечно, Барти не догадывалась, что Оливер, отправляя ее в Нью-Йорк, тоже решал одну из главнейших своих проблем.