Наперекор судьбе Винченци Пенни

В эту секунду Джайлз почувствовал, будто и он подхватил грипп. Он приложил руку ко лбу, стараясь успокоиться. В горле стоял ком, который он с усилием проглотил.

– Барти…

– Не надо, Джайлз. Не надо повторять, что ты имел в виду совсем не это. Имел или не имел, очень многие согласятся с тобой. Вероятно, кто-то где-то постоянно говорит то же, что и ты.

– Никто об этом не говорит. Клянусь тебе.

– Возможно, не напрямую, – вздохнула Барти. – Или не говорят тебе. Ведь ты один из Литтонов. – В ее устах эта фамилия прозвучала с насмешливо-презрительным оттенком. – Но ты сказал правду, потому-то мне сейчас так худо. Ты заставил меня увидеть то, чего я старалась не замечать. То, что я социальный эксперимент леди Селии Литтон. И какой удачный эксперимент. Какое благотворное влияние он оказал на мою жизнь. – У нее вдруг дрогнули губы. Глаза наполнились слезами. Она всхлипнула и посмотрела на него. – И каково мне сознавать себя предметом этого эксперимента?.. Джайлз, мне не хочется дальше разговаривать. Прошу тебя, уходи.

Джайлз ушел. Никогда еще он не чувствовал себя таким несчастным.

– Как здорово мы все это придумали. – Адель радостно улыбалась.

Седрик держал ее за руку. Измученная Венеция уехала домой. Съемки заняли почти весь день.

– Рад, что вы придерживаетесь такого мнения, – отозвался Седрик и тоже улыбнулся.

Фотографии были сделаны и увезены редактором отдела красоты. Теперь ничто не мешало Седрику еще раз насладиться солнечным очарованием Адели. Сейчас она была такой же, как на вечеринке у Друзиллы.

– Большинство женщин, которых мне приходится фотографировать, скучают и нервничают. Вы обе проявили чудеса терпения. Зеркала – замечательная идея.

– Вы так всерьез подумали?

– Совершенно серьезно.

– Знаете, мне здесь очень понравилось. Наверное, вы чаще снимаете профессиональных фотомоделей. Вы умеете сделать так, чтобы те, кого вы фотографируете, не уставали и не падали с табуретов.

– Иногда, – сказал Седрик, вставляя сигарету в длинный черный мундштук. – Но вы бы знали, каких трудов мне стоит добиться правильного выражения лица, правильного взгляда. Наконец, найти подходящую девушку. Конечно, есть профессиональные фотомодели. Но у многих, очень у многих из них скучные, заурядные лица. Когда возможно, я предпочитаю фотографировать не их, а девушек, наделенных естественной красотой. Таких, как вы. – Фотограф снова улыбнулся. – Конечно, для больших фотосессий, где демонстрируются моды, мы стремимся пользоваться услугами профессиональных моделей.

– И где же вы их находите? На вечеринках, балах, приемах?

– Нет. Обычно они приходят к нам по рекомендациям журнальных редакторов. Редакторы их знают, постоянно видят на показах мод. Но очень часто эти девушки совсем не фотогеничны. Иногда мы приглашаем молодых актрис. С ними бывает интересно работать. Словом, приходится тратить уйму времени, прежде чем найдешь нужное лицо. И конечно, немалую роль играет умело подобранный реквизит.

– Реквизит?

– Да. Вроде сегодняшних зеркал. Нам повезло, что в моем ателье есть зеркала. Но так бывает далеко не всегда. Мне нравится заполнять мои снимки всевозможными предметами: столиками, вазами, цветами. Иногда очень к месту оказывается пепельница или лампа. Все это делает снимок интереснее. У него появляется характер. Завтра у меня опять будет съемка. Придется повозиться с волосами. Боюсь, что у той девушки они не такие роскошные, как у вас. И потом, мне нужна… статуэтка. Достаточно небольшая, но очень своеобразная. Ее я поставлю на столик, рядом с моделью. Волосы у девушки будут прямыми, сильно отличающимися от ваших. Статуэтка должна быть ее эхом. А я до сих пор так и не собрался отправиться на поиски этой штучки. С вашего позволения, я сделаю это сейчас.

– Не торопитесь. – Адель одарила его улыбкой. – У меня есть именно то, что вам нужно. Во всяком случае, я так думаю. Бронзовая статуэтка Чипаруса [23] . Ну что, я попала в точку? – торжествующе спросила Адель. – Завтра же вам ее привезу. Или даже сегодня, если вы…

– Моя дражайшая Адель, – расцвел Седрик Рассел, – ваше сегодняшнее появление оказалось не просто удачной съемкой. Похоже, само провидение послало вас мне. Я с радостью воспользуюсь вашим предложением и вашей статуэткой. Но не сегодня. Знаете, очень не хочется оставлять на ночь в ателье чужие вещи, да еще такие ценные. И потом, понравится ли вашим родителям, что вы забирете из дому их вещь, пусть и на время? Мое имя им ничего не говорит.

– Не беспокойтесь, – непринужденно возразила Адель. – Родители не станут возражать. Ни капельки. Статуэтка стоит в одной из наших гостиных. К ней так привыкли, что даже не обращают на нее внимания. Завтра я вам ее привезу. И не ищите ничего другого.

Адель гнала машину, торопясь поскорее попасть домой. События прошедшего дня по-прежнему держали ее в радостном волнении. Приехав, она взбежала на второй этаж и открыла дверь гостиной, где находилась статуэтка – изумительная фигурка из бронзы и слоновой кости, изображающая девушку в облегающем костюме и шляпе-«колокол». Казалось, скульптор остановил время и запечатлел ее в танцевальном па. Адель щелкнула выключателем, подошла к столику, где стояла статуэтка, и сказала, разговаривая сама с собой:

– Да. То, что надо. Ты там будешь выглядеть очень эффектно.

За спиной раздалось покашливание. Адель обернулась и увидела Джайлза.

– Боже мой! Чего это ты тут сидишь впотьмах? Почему не умножаешь состояние издательского дома «Литтонс»?

– Черта с два я способен умножить их состояние, – мрачно ответил Джайлз. – Оно умножится, даже если я не буду соваться в издательские дела.

– Прости, Джайлз. – Адель с сочувствием поглядела на брата. – А здесь тебе лучше?

– Нет, ничуть, – произнес он. – Совсем нет.

Он вдруг спрятал лицо в ладонях. Испуганная Адель подбежала к нему и обняла за плечи:

– Джайлз! Бедный ты наш мальчик. Что у тебя стряслось?

– Этого я тебе сказать не могу. Не могу, и все.

– Можешь. Что бы ни случилось. Я же твоя сестра. Помнишь, сколько всего я тебе рассказывала? И про мисс Дэвис, которая сидела в туалете, а я видела ее сквозь щель в двери. И про мамины с папой разговоры на разные темы. И хвасталась, как издевалась над Барти, пока Нэнни не видела.

Джайлс болезненно поморщился:

– Прошу тебя, только не надо про издевательства над Барти.

– Ну, это дело прошлое. А раньше мы обе доводили Барти. Зато сейчас у нее все в порядке. Пожалуй, она счастливее многих из нас.

– Ошибаешься, – возразил Джайлз. – У нее совсем не все в порядке. Даже и близко нет. А виноват в этом только я.

Адель взглянула на брата и потребовала:

– Давай выкладывай все как есть.

«Боже, он вернулся», – подумала Барти. Это мог быть только Джайлз. Абби уже заходила, пыталась утешить ее, потом ушла, сказав, что собирается с родителями в театр. Кто еще может прийти в такое время? Уже почти восемь вечера. Поздновато для визитов. Она решила не открывать, но звонок зазвенел снова. Звонивший долго держал палец на кнопке. Если трезвон не прекратится, у нее могут быть неприятности с квартирной хозяйкой. Вздохнув, Барти пошла вниз открывать.

– Зачем ты пришел? – спросила она, чуть приоткрыв дверь. – Я тебе все сказала. Пожалуйста, оставь меня в покое.

Но перед нею был не Джайлз, а Адель.

Они молча поднялись наверх.

– А миленькая у тебя квартирка, – улыбаясь, сказала Адель, снимая перчатки, а затем пальто и шляпу.

– Спасибо, Адель. Не сочти меня грубой, но я ужасно устала и…

– Не волнуйся, я ненадолго. Обещаю. Джайлз не знает, что я поехала к тебе. Он бы меня убил, если бы узнал. Хочешь сигарету?

Барти покачала головой и принесла из кухни пепельницу.

– Послушай. – Адель глубоко затянулась и выпустила облако дыма. – Я знаю, что Джайлз тебе сказал. Гадко с его стороны. Очень гадко.

– Ты всерьез так думаешь?

– Да. Всерьез.

– Но он сказал правду.

– Сомневаюсь, – бодро возразила Адель.

– Как это понимать?

– Барти, не надо быть такой… такой обидчивой. Никто там не шепчется по углам, не говорит, что твои дела потому и идут так успешно, что мама взяла тебя под свое крылышко и трясется над тобой. – (Барти вздрогнула, но промолчала.) – Уж лучше бы шептались. Это бы чуточку сбило с нас спесь.

– Я что-то не понимаю, о чем ты говоришь.

– Пойми, в издательстве не думают, будто твои успехи связаны с тем, что ты мамина протеже. Никто так не думает. Там знают: у тебя все здорово получается, потому что ты умна и работаешь, не жалея сил. В «Литтонс» нужно постоянно доказывать, что ты чего-то стоишь. Потому я туда и не рвусь. Вот тогда бы там точно начались сплетни. В издательстве к тебе такое же отношение, как было в Оксфорде. Ведь тамошняя ученая свора дала тебе диплом с отличием за твои мозги и усердие, а не потому, что ты… Надеюсь, ты понимаешь, что я имела в виду.

Барти молчала.

– Послушай, – продолжала Адель, наклоняясь вперед. – Мне не следовало говорить тебе все это. Но подумай, каково сейчас Джайлзу. Ты же сама знаешь: его дела в издательстве не ах. Представляешь, как больно ему видеть, что ты там настоящая звезда?

– Я вовсе не звезда, – нервозно возразила Барти.

– Ну, тогда звездочка. Работаешь без нареканий, полная голова идей.

– Но…

– Барти, пожалуйста, ну не будь дурой. Не захлопывай дверь у Джайлза перед носом. Он себе места не находит. А ведь он просто обожает тебя.

– Что-то я в этом очень сомневаюсь, – с трудом улыбнулась Барти.

– Зря сомневаешься. Слышала бы ты, что по этому поводу сказала Мод. Она считает, что он в тебя влюблен.

– Адель, да перестань! Это же смешно.

– Знаю. Мод – очень романтическая особа. Но в чем-то она права. Ты очень нравишься Джайлзу. Пойми: его все время бьют по самолюбию. Барти, мама третирует его не только на работе, но и дома. Он сорвался на тебе, потому что ему было совсем тошно.

– Адель, а ты действительно приехала ко мне, не обсудив этот разговор с Джайлзом? – спросила Барти, недоверчиво глядя на нее.

– С чего ты взяла? Нет, конечно. Думаешь, я могла бы сказать Джайлзу все то, что говорю тебе? Но ему сейчас паршиво… В общем, мне пора. – Адель встала, взяла пальто. – Тут такое дело… Венеция себя плоховато чувствует. Опять она брюхатенькая, бедняжка. – Адель посмотрела на Барти и, помешкав, добавила: – Я знаю: должно быть, это трудно – быть на твоем месте… учитывая обстоятельства. Но иногда, при тех же обстоятельствах, быть на нашем месте еще тяжелее. Подумай об этом, Барти. Спокойной ночи.

Барти стояла, глядя вслед уехавшей машине. Она вспоминала другое время, теперь уже далекое. Время, когда близняшки были неправдоподобно добры к ней и заботливы. Это было, когда ее отца убили на войне. Помнится, тогда ее очень тронула столь неожиданная перемена в их отношении. Похоже, история повторялась.

На следующий день, придя на работу, Джайлз прошел мимо кабинета Барти, надеясь, что она там. Кабинет был пуст. Вздохнув, Джайлз отправился в свой кабинет и шумно захлпнул дверь.

Где-то через час, когда он уже погрузился в работу, раздался негромкий стук в дверь. Джайлз поднял голову и увидел Барти. Она была бледная и очень серьезная, но ее глаза глядели мягче и дружелюбнее.

– Привет.

– Привет, Барти, – осторожно ответил Джайлз.

– Я подумала… может, сходим вместе на ланч. Там и поговорим, – предложила она.

– С удовольствием, – сказал он. – Это было бы великолепно, но не могу. Прости меня, ради бога. Мне скоро ехать с отцом к печатникам. Надо же…

Она улыбнулась, и вдруг он увидел перед собой прежнюю Барти: теплую, дружелюбную, веселую.

– Да не смотри ты так трагично. Это еще не конец света. Давай завтра.

– Нет, лучше сегодня, – возразил Джайлз. – А что, если я… приглашу тебя на ужин?

– Если к тому времени ты освободишься, я не против. Думаю, мы неплохо проведем время.

Утром Адель привезла в ателье Седрика обещанную статуэтку. Атмосфера показалась ей еще напряженнее, чем вчера. Похоже, сегодня здесь шла настоящая война между редактором отдела красоты и парикмахером. Редактор требовала сделать модели пробор. Парикмахер отказывался. Модель – одна из актрис, о которых вчера говорил Седрик, – сидела надувшись. Фотограф чуть не плакал. Он так обрадовался приезду Адели, что даже обнял ее и поцеловал:

– Как я рад, что вы приехали. Ой, какая дивная вещица. Именно то, что мне и хотелось. Идемте, поставим ее на стол и, пока в гримерной идет бой, поищем для нее наиболее удачный ракурс.

Он повел Адель в ателье, где уже стоял круглый столик с резными ножками, накрытый бархатной скатертью, а рядом – низкий стул. Седрик поставил статуэтку. Оба внимательно пригляделись.

– Отлично, – одобрил Седрик. – Почти отлично. Вы не находите? – Он помолчал и добавил: – Вот только…

– Только что?

– Только стол не совсем подходит. Я лишь сейчас это понял. Он не годится для вашей статуэтки. Слишком…

– Тяжелый? Темный?

– Вот-вот. Этой бронзовой девушке требуется что-то светлое. Возможно, стекло.

– Стекло и хром?

– Да. Совершенно верно. Только вряд ли в другой гостиной вашего дома стоит нужный мне столик.

– Увы, – вздохнула Адель. – У нас дома таких точно нет. Зато есть у моей сестры. Стекло и хром. Он даже меньше этого. Я попрошу у нее для съемки.

– Вы уверены, что она согласится?

– Абсолютно. Я сейчас же поеду. Столик влезет в мою машину. Я вернусь раньше…

– Раньше, чем кончится война в гримерной?

– Гораздо раньше, – со смехом пообещала Адель.

Когда Адель приехала на Беркли-сквер, Венеции дома не оказалось. Дворецкий провел ее в гостиную – просторную, удивительно красивую комнату, настоящую симфонию белизны и хрома. Для обустройства гостиной Бой пригласил ультрамодного декоратора, лорда Джеральда Уэллсли. Тот покрыл все стены и потолок листовым серебром, а каминную вытяжку – зеркальными квадратами. Вся мебель была исключительно современной: белые кожаные диваны, стеклянные столы с хромированными ножками, изумительной красоты шкаф из клена, трубчатые светильники, тоже отливающие хромом. На стене висел портрет Венеции, написанный Рексом Уистлером. Художник изобразил ее в белом атласном платье на фоне неправдоподобно зеленого леса. В одном из углов стоял белый рояль, на котором Бой любил после обеда поиграть джаз. Играл он весьма хорошо. На рояле стоял набросок углем, тоже, кстати, умело сделанный: Венеция, нежно глядящая на новорожденного Генри. Рисование углем было одним из недавних увлечений Боя. Он нарисовал Кита и подарил Селии.

– Венеция у портнихи. Заказывает очередное грандиозное платье, – сказал Бой, входя в гостиную. – Во всяком случае, я так понял. Чем могу служить?

– Дай мне напрокат маленький стеклянный столик, – выпалила Адель.

– Столик? Никак на Литтонов обрушились столь сильные финансовые беды, что тебя послали просить мебель во временное пользование?

Адель захихикала. Ей очень многое не нравилось в Бое, но в остроумии ему не откажешь.

– Нет. С Литтонами пока все в порядке. А стол понадобился не мне. Фотографу, у которого мы с Венецией были вчера. Круглый столик на хромированных ножках. Например, тот, у окна. – Она махнула рукой. – Всего на несколько часов. Сегодня же и верну.

– Сомневаюсь, что мне хочется помогать этому фотографу, – сказал Бой. – Венеция вчера вернулась чуть живая.

– Это я виновата, – призналась Адель. – Все закончилось бы раньше, но потом мне в голову стали приходить разные идеи. Ну, как можно еще обыграть интерьер. Вот мы и задержались.

– А сегодня ты носишься по Лондону, выискивая для него реквизит? Уж не крутит ли тобой этот джентльмен?

– Нет, конечно.

– Зря. Таких искренних помощниц еще надо поискать. Ладно, это твое дело. Столик я тебе одолжу. Но на чем ты его повезешь?

– На своей машине.

– В твою игрушку он не влезет. Я отвезу на своей. Знаешь, мне вдруг стало любопытно. Хочу познакомиться с этим фотографом. Он обладает великим даром убеждения.

Через полчаса Бой уже встаскивал столик в ателье Седрика Рассела, не преминув заявить, что фотограф должен заплатить ему и Адели за работу.

– Я слышал, Адель и вчера вам помогала.

– Не то слово, – ответил Седрик. – Она мне вчера очень помогла.

– Тогда тем более, талант не должен оставаться невознагражденным. – Бой подмигнул Адели. – Не буду вам мешать. Я потом пришлю машину забрать стол. Когда закончишь, можешь позвонить Венеции. Пока, дорогая.

Бой наградил Адель торопливым поцелуем, помахал рукой фотографу и исчез.

– Какой очаровательный человек, – заметил Седрик.

– Бывает, – усмехнулась Адель.

– Он явно в большом восторге от вас.

– Он в большом восторге от себя самого, – поправила Адель.

– Понимаю, – улыбнулся Седрик. – Что ж, это совсем неплохая черта. Нам всем нужно придерживаться своих стандартов. А сейчас – возвращаемся к работе. – Он поставил статуэтку на стеклянный столик, отошел и удовлетворенно хлопнул в ладоши. – Замечательно. Просто замечательно. Пожалуйста, не уходите. Возможно, мне снова понадобится ваша помощь.

– Я никуда не тороплюсь, – сказала Адель. – Я обожаю вам помогать. Это такое удовольствие.

Седрик задумчиво посмотрел на нее:

– А вам не хотелось бы продолжить это удовольствие? Уже на более регулярной основе?

– Вы предлагаете мне работу? – напрямую спросила Адель, глядя ему в глаза.

– Нет, было бы вульгарным предлагать вам работу. Давайте назовем это… поручением. Когда мне понадобится что-то из реквизита, я попрошу вас мне это найти. Время от времени. И за это я буду вам платить. Что бы вы сказали об этом?

– Я бы все-таки назвала это работой. И сказала бы вам «да».

– Это был дивный вечер, – сказала Барти. – Большое тебе спасибо, Джайлз. И место очень милое.

– Я рад, что тебе здесь нравится. Мне тоже. Нет этой модной шумихи.

– Да. – Барти улыбнулась ему.

Сегодня она была очень довольна собой. Ее чувство удовлетворенности не в последнюю очередь проистекало от нового, будоражащего ощущения уверенности в себе. Собираясь сюда, она постоянно слышала внутри голос Адели, сказавшей, что Джайлз ее «просто обожает». И еще: «Мод считает, что он в тебя влюблен». Конечно, это было далеко не так, и Барти сочла слова Адели обычной болтовней близняшек. Но ведь и она сама замечала, что нравится Джайлзу. Он ценил ее общество. Теперь же, получив неожиданное подтверждение из уст Адели, Барти увидела себя совсем в ином свете: привлекательной, умеющей владеть собой.

Она даже позволила себе ненадолго предаться фантазиям. Допустим, Мод оказалась права: Джайлз ее любит, а она отвечает ему взаимностью. Вот была бы ирония! Потом ее мысли переместились к Селии – как та отреагировала бы, узнав об этом, и какие шаги предприняла бы. Даже на уровне фантазии Барти стало не по себе. К счастью, ей было не о чем волноваться. Да, она очень симпатизировала Джайлзу, однако ее чувства к нему не назывались любовью. И сексуального влечения к нему у нее тоже не было. Пусть она все еще оставалась девственницей, но она знала, какие ощущения вызывает зов плоти. Джайлз не вызовет у нее таких ощущений и через сто лет. Он был и навсегда останется одним из лучших ее друзей, кому она может излить душу. Поэтому ей вовсе не хотелось, чтобы он становился ее любовником. Тем не менее ей было приятно сознавать, что она ему так сильно нравится.

Его извинения она прервала быстро и не без обаяния, заявив, что в его упреках достаточно оснований. Да, она переоценила себя и сказала, что теперь сожалеет о разговоре с Селией и о своей идее выпуска детективных романов, поданных столь «экзотическим» образом. Больше они на эту тему не говорили. Нашлось достаточно тем, чтобы поболтать и посмеяться. Были и темы, которые отнюдь не вызывали смеха: Великая депрессия и небывалый рост безработицы. Когда Джайлз простился с нею у двери ее дома на Рассел-сквер, Барти слегка поцеловала его, пожелала спокойной ночи и пошла наверх. Спать она ложилась, чувствуя себя необычайно счастливой.

Глава 8

«Где и можно увидеть любовь, – часто думала Барти, – так это в доме Пандоры, когда они с Себастьяном вместе, в ее комнате». Нынешней весной эта комната стала основным обиталищем Пандоры. Барти тоже проводила здесь немало времени. Она любила Пандору, а Себастьяна обожала с детства. Оба говорили ей, что из всех гостей она самая желанная. Теперь, когда беременность Пандоры приближалась к заветной черте, Барти приезжала к ним довольно рано. Иногда к ланчу. Оливер охотно отпускал ее с работы.

– Ты делаешь приятное не только им, но и мне, – говорил он. – Я знаю: Себастьян беспокоится за жену и за свою работу. Когда ты у них, Пандора счастлива, а он может уйти в кабинет и работать, не испытывая беспокойства или чувства вины. Если хочешь, возьми с собой корректуру и работай в их доме. Пойми, Барти, это ведь ненадолго, а я буду тебе очень признателен.

Барти ответила, что она ничуть не против такого предложения. А вот Селия, как ей показалось, была очень даже против, хотя на словах все отрицала.

Комната Пандоры находилась на первом этаже. Будущая мать упорно именовала ее домом Себастьяна в Примроуз-Хилл. Погода была на редкость солнечной и теплой, и очень часто французские окна, выходившие в сад и увешанные горшками с глициниями, не закрывались весь день. В комнате было много и других цветов. Себастьян считал это своей миссией, тем немногим, чем он мог скрасить нынешнюю жизнь Пандоры. Не менее трех раз в неделю ей привозили большие букеты белых тюльпанов, нарциссов и ландышей. Цветы стояли в вазах, банках и кувшинах везде, где только находилось для них место.

Комната эта была не спальней, а большой гостиной с очень красивым камином. Сюда перенесли просторную двуспальную кровать, потеснив несколько столиков и пару массивных стульев эпохи английского ампира. Стены украшали любимые викторианские акварели Пандоры, изображавшие сельские пейзажи. Обычно Себастьян располагался рядом в шезлонге и читал жене, нередко и ночью, когда той не спалось. Иногда он просто лежал, держа ее за руку, разговаривая и споря с нею. Они обожали спорить. Себастьян любил пересказывать Пандоре сплетни, услышанные от друзей в клубе «Гаррик», куда он по-прежнему наведывался два-три раза в неделю. Пандора сама настаивала на этом.

Себастьян был счастлив просто находиться рядом с женой: беседовать, негромко читать, слушать концерт по радио или просто сидеть и держать ее за руку.

Барти до сих пор удивлялась перемене, произошедшей с Себастьяном минувшим летом. Он научился быть спокойным и не взрываться от каждого слова жены, научился обуздывать свою нервозность и нетерпение. Барти искренне смеялась, когда Себастьян слегка посетовал, что приходящая уборщица, наводя порядок в его кабинете, вытерла стол и смешала листы, написанные сегодня, со вчерашними. Прежде для него это было бы преступлением, равносильным убийству.

– Но потом я вернусь к своим прежним привычкам, дорогая, – говорил он Барти. – Когда эта зверюшка родится и Пандора снова станет моей, я немедленно прекращу быть хорошим.

Почему-то Себастьян называл будущего ребенка зверюшкой, за что ему сильно доставалось от Пандоры. В ответ он лишь улыбался и говорил, что у него нет другого названия для существа, доставляющего столько страданий его жене.

А Пандора действительно страдала, причем сильно. Плод был очень крупным для ее миниатюрного организма. Любое занятие, даже самое легкое, через несколько минут вызывало у нее скачок кровяного давления, и у нее распухали руки и ноги. Она не могла спать. В довершение ко всем этим бедам тело Пандоры покрылось сыпью, донимавшей ее, особенно ночью. И все же Пандора не теряла присутствия духа. У нее была карточка-календарь, где она помечала оставшиеся дни беременности.

– По крайней мере, я знаю, что двадцатое мая – предельный срок. Если я не рожу до этого дня, доктор прибегнет к стимуляции… Барти, дорогая, передайте мне эти подушки. Мои двухчасовые.

С течением дня количество подушек возрастало, поскольку возрастал и дискомфорт, испытываемый Пандорой.

– Это нужно просто принять, – говорила она. – Я так хочу этого ребенка. Он ведь останется со мной на всю жизнь, а несколько ужасных месяцев беременности – просто пустяк. Они потом забудутся. Если честно, мне думается, что Себастьян страдает сильнее, чем я.

– И ты называешь это работой? – спросила Селия.

Ее тон и выражение лица были на редкость презрительными.

– Да, – ответила матери Адель. – Я называю это работой.

– Бегать по Лондону и выклянчивать разные вещи?

– Не разные, а нужные. И не выклянчивать, а брать напрокат.

– Так. Адель, ты получила очень хорошее образование. Конечно, не настолько хорошее, как должна бы, поскольку решила не поступать в университет. Но ты училась в прекрасной школе и окончила ее с прекрасными оценками. Ты очень смышленая девушка. И теперь ты хочешь посвятить всю жизнь выполнению прихотей какого-то… какого-то фотографа?

– Представляешь, у нее слово «фотограф» прозвучало совсем как «порнограф». – Адель со смехом пересказывала Венеции свой разговор с матерью. – Рассердилась она на меня до жути, – с оттенком самодовольства добавила Адель. – А я ей говорю: да, я хочу этим заниматься. Только это не прихоти, а творческие поручения. Возможно, потом я найду себе какое-нибудь другое занятие. А она презрительно фыркнула, бросила мне, что они с папой очень недовольны, что я выросла такой, и ушла.

– А что было потом?

– Ничего особенного. В конце концов, это моя жизнь. Я знаю, у меня все здорово получится. К завтрашнему дню мне нужно найти целую груду чемоданов от Виттона и полосатую ткань. Идея, кстати, была моя. У Ноэля Кауарда в его ателье такая же, поэтому…

– Поэтому тебе, видно, придется попотеть, – заметила Венеция.

– Ничуть. Нужно лишь немного пошевелить мозгами. Магазин Виттона охотно даст чемоданы напрокат, потому что журнал… Я говорю про «Харперс базар»…

– Обожаю «Харперс». Думаю, там это будет потрясающе смотреться.

– Вот и я о том же. В любом случае им это только на руку. Под фото будет написано: «Чемоданы от Виттона». А ткань можно будет добыть в «Суон и Эдгар». Мне придется немного их поуговаривать.

– Если хочешь знать мое мнение – это чертовски умно с твоей стороны! – воскликнула Венеция.

– Тут не столько ум, сколько, как говорит Седрик, «иметь глаз», – возразила Адель. – А у нас с ним глаз одинаковый. Нам нравятся одни и те же вещи. И это станет основанием моей работы. Постучи по дереву. Понимаешь, если для съемки он просит меня достать цветы и говорит, каким будет интерьер, то я уже точно знаю, какие цветы ему привезти.

– И ты всерьез собираешься на него работать?

– Нет, конечно. То есть какое-то время. Но я надеюсь, что моя известность быстро вырастет. Ведь не знаешь, как распространяется слава о тебе.

– Уверена, ты быстро добьешься успеха.

– Во всяком случае, я нахожусь в потоке настоящей светской жизни. Мне всегда ужасно хотелось знакомиться с людьми. Иногда попадаются просто потрясающие экземпляры. Я тут недавно встречалась с Сибил Коулфекс. Спрашивала у нее совета насчет обоев. Мы же с ней целую вечность не виделись. У нее потрясающие работы. Она сотрудничает с этим милашкой Джоном Фаулером… В общем, для меня это новое дело. Девушка делает себе карьеру. Поскольку никаких перспективных мужей на горизонте не наблюдается и…

– Может, ты выйдешь за Седрика, – смеясь, предположила Венеция. – Он ведь явно тебя обожает.

– Феи замуж не выходят.

– Некоторые выходят.

– Вряд ли за Седрика. Он вообще не намерен на ком-либо жениться. Он просто любит развлекаться. А теперь слушай…

– Знаешь, женитьба на тебе была бы отличным развлечением. Хотела бы я на это посмотреть, – сказала Венеция. Она улыбалась, но глаза у нее оставались печальными.

Она не была счастлива. Фактически она почти забыла, что это такое. Она посмотрела правде в глаза, хотя и не до конца смирилась с этой правдой: да, Бой совсем к ней охладел. Она со страхом думала, что он ей изменяет. Внешне в его поведении ничто не изменилось. Бой оставался тактичным и внимательным. А его отцовская забота о Генри вообще была выше всяких похвал. Уж если на то пошло, многие ли отцы старались обязательно присутствовать при ежевечернем купании своих чад и умели поменять подгузник? Это отчасти утешало Венецию, но не избавляло от острого чувства неудовлетворенности. Она была не совсем уверена, продолжает ли сама любить Боя. Она по-прежнему восхищалась им, хотя чувство сумасшедшей влюбленности уже прошло.

Конечно, общего между ними было мало. Венеция давно поняла: Бой – настоящий интеллектуал. Он читал почти все, что появлялось. Он обожал музыку, в особенности оперу. Он живо интересовался и очень хорошо разбирался в современной живописи. Иногда он приглашал к себе художников. Венеции они казались скучными. Сыпали мудреными, непонятными ей словечками, говорили о вещах, о которых она не имела и отдаленного представления.

И в интимных отношениях с мужем у Венеции не было полной ясности. Поначалу ей было не насытиться сексом с Боем. Опытный, неутомимый, в постели он был нежным и проявлял чудеса изобретательности. Даже сейчас, когда она позволяла близость, Бой мог вознести ее на вершины наслаждения. Но такие моменты были редки. Лежа с мужем, Венеция ощущала незримое присутствие его любовницы. Возможно, даже нескольких. Это унижало ее и гасило желания. Ей все больше нравилось спать одной.

Счастливым такое состояние никак не назовешь. Но Венеция и сама толком не знала, чего же она хочет. Новая беременность лишь усугубляла разброд в ее мыслях. Венецию шатало между желанием сохранить статус-кво и продолжать вести роскошный, беззаботный образ жизни, когда у нее самой есть определенное положение в обществе, а у ее детей – надежная крыша над головой, и желанием вырваться из этого унизительного и безрадостного существования, в которое превратился ее брак.

Венеция часто думала, что, если бы не Генри и не Адель, она бы наверняка сошла с ума.

Абби нашла себе новую работу.

– Это гораздо лучше, чем учить сопливых девчонок с одинаковыми кудряшками и такими же одинаковыми, тупыми, ограниченными няньками, – заявила она Барти.

Правда, новым местом работы ее подруги была не привилегированная женская школа, о которой та мечтала, а начальная школа в Брикстоне.

– Там, конечно, все будет по-другому, причем в худшую сторону. Самое ужасное – никто из этих ребят никогда не держал книжек в руках. Я уже не говорю об их умении читать. Директриса сказала, что блохи и гниды не редкость. И знаешь, что еще она добавила? Я должна научиться отличать, какие ссадины мальчишка заработал, упав на игровой площадке, а какие оставил отцовский ремень.

Барти молчала. Одним из самых ранних ее воспоминаний был отцовский ремень, пляшущий по спинам и задам ее братьев. Ее саму мать била тяжелыми деревянными щипцами, которыми в другое время вытаскивала белье из бака, где оно кипятилось. Такое случалось редко. Сильвия распускала руки лишь от отчаяния. Но именно это в конечном итоге привело Барти в дом на Чейни-уок и сделало воспитанницей Литтонов.

– С другой стороны, это изумительное место. Совсем близко от дома, и мне оно чем-то нравится. Меня давно интересовали дети из этого социального слоя. Они все растут в громадной семье под названием «улица». Естественно, никто там с них пылинки не сдувает. Но попадаются очень смышленые ребята. Некоторые из них действительно хотят учиться. Барти, мне просто не терпится взяться за эту работу.

Барти рассказала Селии о новой работе своей подруги и обрисовала положение, в котором находится тамошняя школа. Как она и ожидала, Селия отнеслась к этому с искренним интересом и тут же предложила отправить в школу объемистый ящик с книгами.

– Если твоей подруге еще понадобятся книги, пусть обращается без стеснения.

Абби это удивило.

– Я же тебе говорила: леди Селия – очень добрая и щедрая женщина.

– Похоже, что так. Я должна написать ей благодарственное письмо.

– Ты лучше сама приди к ней и поблагодари, – предложила Барти. – Селия это любит. Но должна тебя предупредить: в разговоре с нею ты не заметишь, как согласишься написать книгу о своем опыте учительской работы в школе для бедняков.

Абби задумалась.

– Знаешь, совсем неплохая затея. Если эта леди Селия и в самом деле такая, какой ты ее живописуешь, я буду рада с нею познакомиться. Интересно взглянуть на удивительного человека.

– Скажем так: частично удивительного, – засмеялась Барти. – Но не целиком. В последнее время она пребывает в отвратительном настроении. Постоянно ругается с бедным Себастьяном. Кричит, что он срывает сроки.

– Сомневаюсь, что мои новые ученики вообще слышали о «Меридиане», – сказала Абби.

– Даже если не слышали, уверена, Себастьян не откажется прислать тебе несколько экземпляров своих книг. Может, даже приедет и устроит беседу с юными читателями. Дети обожают такие беседы. Я бывала на нескольких. Себастьян умеет сделать книгу живой. У него чтение превращается в своеобразный спектакль. Когда он рассказывает о летающих рыбах, о подводных лошадях или детях-королях, такое ощущение, будто все они перед тобой.

– Надо же, как интересно, – сказала Абби. – Ты всерьез считаешь, что он мог бы приехать в нашу школу?

– Если я его попрошу, то приедет, – ответила Барти. – Но только после того, как родится их ребенок. Сейчас он весь в тревогах за Пандору и ни о чем другом думать не может.

– Ничего удивительного. Но знаешь, я даже представить себе не могу, как можно все это пережить. – Абби содрогнулась. – Я про беременность и роды. А ты это можешь представить?

– Нет, – призналась Барти. – Совсем не могу. Но ведь когда-то нам это придется не только представлять. Ты согласна?

– Пусть это «когда-то» наступит как можно позже, – отозвалась Абби. – Вообще-то, я думаю, что дети у меня будут приемные.

– Если тебе потом снова захочется детей, придется взять приемных, – заявил Себастьян. – Больше я такого не вынесу.

– Надо же, он не вынесет! – воскликнула Пандора. – Себастьян, я…

– Дорогая, я просто решил немного тебя подразнить. Люблю, когда ты сердишься. В любом случае одного ребенка нам вполне достаточно. Я был единственным сыном у родителей и в полной мере получал их любовь.

– Не удивляюсь. Ты бы не потерпел соперников. А представь, у нас родится двойня. Близнецы, как Венеция и Адель.

Себастьян с ужасом посмотрел на жену:

– Я даже и не думал об этом. Неужели у тебя внутри не один, а целых два зверька? Тогда понятно, почему у тебя такой большой живот. Боже милостивый, как ты только…