Наперекор судьбе Винченци Пенни

– Селия…

Пандора слышала, как ее голос становится таким же холодным, как у Селии. Она вдруг рассердилась на Себастьяна: не только за то, что он все-таки разболтал Селии их тайну, которую они договорились хранить. Еще больше ее разозлило, в каких выражениях это было сделано.

– Селия, что бы Себастьян ни чувствовал по поводу… проблем, как он изволил выразиться, не думаю, что предстоящее появление на свет ребенка заслуживает таких корявых слов.

На другом конце провода воцарилась мертвая тишина.

– Ребенка? – переспросила Селия. – У вас будет ребенок?

– Да. Он ведь об этом вам рассказал?

– Нет, – почти шепотом ответила Селия. – Нет, Пандора. Он говорил о каких-то… профессиональных проблемах. Простите, я… не поняла. Так это же здорово. Примите мои поздравления. Всего вам доброго.

Пандора повесила трубку и долго сидела, поглядывая на аппарат. Ее снова одолевала тошнота. Значит, Себастьян ничего не сказал Селии о ребенке. Он солгал ей, причем весьма неуклюже. А теперь все узнают о том, о чем они с Себастьяном совсем не хотели рассказывать сейчас. И Себастьян рассердится на нее, очень рассердится.

Он не рассердился, но заметно опечалился.

– Какой у нее был голос? – спросил он жену.

Пандора, стараясь говорить максимально правдиво, ответила, что слегка удивленный, однако…

– А что она говорила потом?

– Да почти ничего. Поздравила меня. Это бы каждый сделал. Сказала, что это замечательное событие. Сомневаюсь, чтобы она была так уж расстроена известием.

– Я тоже надеюсь, что нет. – Себастьян подошел к окну и встал, вглядываясь в сумерки.

Пандору захлестнуло сильное раздражение. Ну почему ему так важно, что сказала Селия и как она к этому отнеслась? При чем тут вообще эта женщина?

– Себастьян, – тихо окликнула она мужа, стараясь не выдавать своего раздражения.

– Пандора, прошу тебя, не мешай. Мне нужно подумать.

Он повернулся, посмотрел на жену, затем вышел из гостиной. Пандора слышала скрип открывшейся двери кабинета. Позвякивание телефона в коридоре означало, что Себастьян собирается говорить с кабинетного аппарата. Не вытерпев, Пандора на цыпочках вышла в коридор и остановилась возле закрытой двери кабинета.

– Селия, прошу тебя, пожалуйста… – доносился оттуда громкий голос Себастьяна.

Потом голос стал совсем тихим, а слова – неразличимыми. Наконец Себастьян шумно опустил трубку на рычаг. Стало очень тихо. Пандора поспешила вернуться в гостиную и сесть в кресло.

Через какое-то время туда пришел и Себастьян. Опустившись на колени, он взял Пандору за руки.

– Пандора, прости меня, – начал он. – Есть кое-что, о чем я умолчал, когда рассказывал тебе о своем прошлом. Думаю, сейчас я должен тебе об этом рассказать. И пожалуйста, прости меня…

– А Пандоре-то нездоровится, – сказала Венеции Адель. – Себастьян вообще отказывается приезжать в Лондон. Мама разозлилась до крайности. Все время кричит на него по телефону.

– Откуда ты знаешь?

– Про то, что нездоровится, – от папы. А про мамины крики – от Джайлза.

– Слушай, а что, если Пандора…

– Вот-вот. Я тоже сразу об этом подумала.

– Как здорово!

– Еще как! А может, нам…

– Не уверена. Вот если…

– Нет, только не это.

– Леди Селия, мистер Брук на проводе.

– Миссис Гоулд, я же ясно вам сказала: сегодня я не принимаю ничьих звонков.

– Но…

– Миссис Гоулд, прошу вас…

– Селия, это Пандора. Могла бы я…

– Пандора, прошу меня великодушно простить, но сейчас у меня действительно нет времени говорить. Я крайне занята. Похоже, вам и вашему мужу трудно понять столь очевидный факт.

– Джайлз, ради бога, объясни мне наконец, что ты делаешь с рекламными планами книг из своего крайне скромного списка? Может, переводишь рекламу на арабский язык? Я уже который день жду от тебя готовой работы. Принеси их мне в том виде, в каком они есть, и если планы до сих пор не составлены, я сама их доделаю.

– Селия, я…

– ММ, не сейчас. Уж ты-то лучше, чем кто-либо, должна понимать, в каком я цейтноте. Ну почему в нашем издательстве нет ни одного человека, кто может самостоятельно делать работу?

– Тетя Селия…

– Барти, я иногда удивляюсь: слушаешь ли ты вообще то, что я тебе говорю. Я же ясно сказала: меня не беспокоить. Ты горячо уверяла меня, что справишься со всеми этими правками сама. Так реши: либо ты действительно сделаешь их сама, либо тебе нужна помощь. Тогда отдай их ММ. И хватит отнимать у меня время. Должна сказать, я ждала от тебя большего.

– Селия, мне бы все-таки хотелось поговорить с тобой об этом.

– Оливер, тут не о чем говорить. Совершенно не о чем. А если бы и было, ты бы все равно ничем не смог мне помочь.

– Дорогая, позволь мне все же усомниться.

– Оливер, позволяй себе сомневаться, сколько душе твоей угодно. К тебе это не имеет никакого отношения. Вообще никакого.

– Слушай, Абби, у нас в издательстве просто сумасшедший дом. Она…

– Кто?

– Тетя Селия. Кто же еще? Пребывает в перманентно отвратительном настроении: ни с кем не разговаривает, на всех кричит. Джайлз говорит, что и дома она такая же. Бедный старина Уол, ему достается сильнее всех. И ведь он никогда не дает ей отпора. По-моему, это нечестно. До жути нечестно.

– Адель, мамуля опять плачет. Я ее спрашивал, в чем дело, а она даже не стала со мной говорить. Мне так неприятно, но что я могу сделать?

– Ничего, Кит. Ни ты, ни все мы. Нужно просто ждать, когда мамино настроение изменится. Она же не может вечно плакать. Хочешь пойти со мной в гости к Венеции?

– Я с удовольствием. На всякий случай возьму книжку, чтобы не скучать.

Ранним вечером, когда Селия сидела в своем домашнем кабинете, к ней вошла мать:

– Мне сказали, что ты дома. Ты, часом, не заболела?

– Нет. Ты же знаешь, мама, я никогда не болею.

– Я бы так не сказала. Вид у тебя такой, будто ты вот-вот свалишься. Черт побери, да что с тобой происходит? Венеция говорит, ты чем-то расстроена. Кит сообщил, что ты постоянно плачешь. Даже Оливер, уж на что скрытен, и тот признался, что ты не в себе.

– Похоже у меня в доме целая шпионская организация, поставляющая тебе сведения.

– Похоже что так. Но я люблю получать сведения из первых уст. Давай выкладывай, что с тобой. Пока не выговоришься, легче тебе не станет. Впрочем, я и сама могу догадаться. Это явно из-за ребенка Пандоры.

– Разумеется, нет.

– Селия, я ведь еще не выжила из ума. И то, что ты так бесишься, меня не удивляет. Тебе сейчас очень тяжело. Я тебе искренне сочувствую. Но тут ничего не поделаешь. Ты должна взять себя в руки. Так дальше продолжаться не может.

Селия сердито выдернула из рукава платья задравшуюся нитку.

– Оливер собирается в Нью-Йорк, и я не могу его упрекнуть. Но это… последняя соломинка. Просто не знаю, мама. Это так невероятно. Я до сих пор… до сих пор.

– Ну-ну, будет. – Леди Бекенхем обняла плачущую дочь и не слишком умело погладила ее по голове. – Понимаю, ты до сих пор не можешь в это поверить. Но самое лучшее для тебя – признать этот факт. Ты ведь умеешь смотреть фактам в лицо. Это одно из твоих достоинств. Однако этот факт ты упрямо не желаешь признавать. Ты поворачиваешься к нему спиной и лишь изводишь себя. Накручиваешь. Вообще-то, это не в твоем характере.

– Ты всерьез так думаешь?

– Конечно. Мне это ясно как день. Ты бежишь от самой себя.

– Но… уже не знаю, что и думать. Мне так мерзко внутри.

– А это, Селия, уже никуда не годится. У тебя хватает недостатков, но не помню, чтобы ты любила изводить себя и заниматься самоедством… Вот выплакалась, и легче стало. А теперь поедем со мной на Керзон-стрит и пообедаем в обществе Бекенхема. Такое впечатление, будто ты неделями голодала.

– Мне кусок в горло не лез, – сказала Селия, вытирая нос.

– И это очень плохо. Глупо гробить свое здоровье. А ты этим занималась очень усердно. И Оливеру незачем ехать в Нью-Йорк сейчас, оставляя тебя в таком состоянии. На твоем месте я попросила бы его отложить поездку. Он будет только рад.

– Нет, не будет, – слабо улыбнувшись, возразила Селия. – Ты даже не представляешь, сколько гадостей я ему наговорила за это время.

– Так перестань терзать мужа. Давай высморкайся как следует и пойди умойся. Вид у тебя как у служанки, которую бросил жених. Вот, все лицо опухло. Бекенхем будет рад тебя видеть. Он сейчас вовсю корпит над своими письмами. Готовит их для твоей книги. Ты вдохнула в него новую жизнь. Правда, не могу сказать, чтобы меня это сильно радовало, – добавила мать, улыбаясь Селии.

Селия тоже улыбнулась:

– Тебя это радует, мама. Ведь ты же его любишь.

– Полагаю, что да, – с некоторым удивлением сказала леди Бекенхем. – Когда-нибудь и ты будешь так же относиться к своему мужу.

– Ты всерьез так думаешь?

– Совершенно серьезно. Иначе с чего бы так взвилась из-за поездки Оливера в Нью-Йорк?

– Я уже сама не знаю, что и думать, – устало призналась Селия.

– До свидания, дорогая Мод. До свидания, дорогой дядя Роберт, – сказала Адель. – Как замечательно, что вы у нас погостили. Вы ведь приедете снова, правда? Дядя Роберт, я тебе желаю, чтобы океан был спокойным, как зеркало. Мод, успешного тебе поступления в Колледж Вассара. Уверена, тебе понравится там учиться.

– Надеюсь, – ответила Мод. – Я тебе обязательно напишу об этом. Папа, нам пора, а то пароход отплывет без нас.

– Да-да, я практически готов, – сказал Роберт. – И все-таки, Оливер, жаль, что ты не плывешь с нами. Не откладывай свою поездку надолго, хорошо? Селия, надеюсь, что и ты приедешь. Джайлз сумеет управлять издательством в ваше отсутствие.

– Возможно, – улыбнулась Селия.

«Усталая, но все равно очень красивая», – подумал Роберт. Она была удивительной женщиной. Не слишком удобной для жизни в браке, но все равно удивительной.

– В следующий раз обязательно возьмите с собой Джейми, – попросила Адель. – Мне очень хочется его увидеть. И даже злого Лоренса.

– Ну и как вы смотрите на текущую ситуацию, сэр? – поинтересовался Лоренс.

Он всегда называл Дюка Карлайла сэром. Тому это очень льстило. Вот и сейчас Дюк улыбнулся и спросил:

– Вы вывели свои деньги из страны?

– Да. Почти все.

– Отлично. Одному Богу известно, когда именно произойдет взрыв. Но положение становится все более неустойчивым. Похоже, долго ждать не придется. Не мы одни чувствуем тревогу. Банки делают значительные займы у Федерального резерва и продолжают свои спекуляции. Всего за последнюю неделю сумма займов увеличилась на шестьдесят четыре миллиона долларов. Да вы и сами это знаете. А сведения такого рода – они, скажем так, будоражат людей. Достаточно посмотреть на рекламы в сегодняшних газетах. Уверен, вы их уже видели.

– «Устойчивый рост не собирается уходить». Вы про это? Видел. И подумал, что это ловкий ход.

– Разумеется, это не более чем уловка инвестиционных компаний. Но кого-то она хотя бы немного насторожит. Карточный домик стал слишком высоким. Достаточно легкого толчка. Развязка близка. И когда наступит кризис… Обратите внимание, я говорю «когда», а не «если»… Так вот, когда наступит кризис, все пойдет как когда-то. Банкиры начнут заключать соглашения, как двадцать с лишним лет назад, когда ваш отец так успешно выдержал натиск кризиса. Отовсюду посыплются глупые заверения, начнутся лихорадочные продажи и напрасные увещевания не делать этого. На головы рядовых вкладчиков, словно бомбы, будут падать всевозможные советы и инструкции. Потом начнут призывать Бога и президента вмешаться. Но факт останется фактом: все больше акций станут стремительно обесцениваться, и все это кончится широкомасштабной финансовой катастрофой.

– А что бы вы посоветовали своим клиентам? Какие действия? – спросил Лоренс, глядя на собеседника.

Дюк улыбнулся. Такой жуткой улыбки Лоренс у него не видел. На симпатичном лице Дюка она выглядела почти что гримасой. Лоренсу подумалось, что Дюк сейчас похож на старого грифа, кружащего над местом потенциальной катастрофы и прикидывающего, когда и где спикировать за добычей, а потом, насытившись, снова взмыть вверх и неторопливо отправиться искать места новых пиршеств.

– Я посоветовал бы им действовать сразу в двух направлениях. Естественно, по моим собственным ощущениям, есть лишь одна мудрая стратегия: проявлять крайнюю осторожность и сдержанность ко всему, что творится на рынке. Мои клиенты достойны этого совета. – Дюк посмотрел на Лоренса, потом налил себе вина. – Но я к тому же еще и биржевой маклер. Мой бизнес – торговля на бирже. Я делаю деньги на продажах и покупках. Если клиент игнорирует мои советы, даваемые ему со всей искренностью, я не буду настаивать. Я должен действовать сообразно требованиям клиента. Если он спросит меня о прогнозах по определенным пакетам акций, я должен дать правдивый ответ. Акции сталелитейных компаний поднялись за последнюю неделю на двести шестьдесят два пункта. Акции «Дженерал электрик» – на триста девяносто шесть. Кто я такой, чтобы отговаривать своих клиентов от получения прибылей, когда цифры и факты столь их впечатляют? – Он потянулся и потрепал Лоренса по руке. – Мальчик мой, я рассказываю вам все это лишь потому, что вы мне нравитесь, и еще потому, что я любил вашего отца и восхищался им.

– Я вам очень признателен за ваши советы, – сказал Лоренс. – Спасибо, сэр. Мы должны продолжить наши разговоры.

– Непременно. Но только за закрытыми дверьми.

Пока Роберт и Мод плыли в Нью-Йорк, Атлантический океан был на удивление спокоен. Роберт даже смог сопровождать дочь в ее ежедневных утренних прогулках по кораблю. Мод совершала пять кругов, проходя, таким образом, милю. Он играл с нею в метание колец и палубный теннис, а днем устраивался на палубе в шезлонге, наслаждаясь осенним солнцем. Закутав ноги пледом, Роберт читал подаренные Оливером книги. Он даже мог наслаждаться великолепной корабельной кухней.

После обеда Мод обычно шла в танцевальный зал с кем-нибудь из молодых людей, а Роберт развлекался беседой с пассажирами. Большинство разговоров касалось финансового положения, выступления Роджера Бэбсона [22]  на Национальной конференции бизнеса. Он предсказывал ужасный кризис, который должен разразиться в самое ближайшее время. Кто-то называл эти предсказания абсурдными и утверждал, что вопреки легким колебаниям рынка дивиденды продолжают расти, а потому глупо поддаваться панике. Говорили о прочной финансовой основе и процветании, достигнутых Америкой. Вспоминали прогноз председателя какого-то бостонского инвестиционного треста, сказавшего: «Если нас и ждет падение, то корпоративные инвесторы упадут на мягкую подушку». Говорили о том, что Бог, несомненно, любит Америку и дела в их прекрасном Новом Свете идут превосходно. На календаре была пятница, одиннадцатое октября.

В субботу, девятнадцатого октября, министр торговли заявил о трудностях в изыскании средств для содержания яхты «Корсар», подаренной правительству мистером Дж. П. Морганом, владельцем одноименного банка. Газеты пестрили сообщениями об ослаблении рынка и о падении торговли. К концу субботнего дня было продано три с половиной миллиона акций. В воскресенье «Таймс» сообщала о волне продаж.

На следующий день было продано уже шесть миллионов акций, но к концу дня положение на рынке стало улучшаться. Вторник показал дальнейшую стабилизацию. «Видите, – говорили вокруг, – все выправляется. Это был всего лишь небольшой спад. Скоро снова начнется рост».

Среда ознаменовалась новыми значительными потерями. Стоимость «синих фишек» – самых высокодоходных акций – падала вниз, словно гирька отвеса. В четверг таких акций было уже почти тринадцать миллионов. К одиннадцати часам утра биржу охватила слепая паника. Даже Джесс Ливермор, снискавший славу «самого удачливого маклера с Уолл-стрит», вовсю продавал акции. Его поведение еще больше подхлестнуло панику. Перед биржей на Брод-стрит стала расти толпа перепуганных вкладчиков. Для их разгона пришлось вызывать полицию. В половине первого биржа закрылась.

В полдень несколько «подручных Бога» в лице самых крупных и влиятельных американских банкиров встретились и договорились о мерах по укреплению рынка. Паника начала стихать. Цены, несшиеся вниз, теперь столь же стремительно понеслись вверх.

По стране пронесся громкий вздох облегчения. Банкиры и биржевые маклеры продолжали уверять рядовых вкладчиков в фундаментальной устойчивости рынка. Крупные промышленники самоуверенно рассуждали о стабильности и процветании. В воскресных проповедях многие священники призывали паству извлечь урок из недавнего кризиса, к счастью быстро преодоленного, и вновь задуматься о духовных ценностях. Люди успокаивали друг друга, говорили, что у многих просто расшалились нервы, оттого и паника, а на самом деле это была буря в стакане воды. Но Лоренс Эллиотт, как и другие крупнейшие фигуры финансового мира, знал, что это не так. Подобно опытному шахматисту, он заранее вывел из-под удара все структуры своей компании и теперь, испытывая странное возбуждение, ждал дальнейшего развития событий.

В понедельник стоимость акций вновь начала падать, но оптимизм минувших дней позволил это стойко выдержать. Во вторник число продавцов акций на Уолл-стрит можно было сравнить с гигантской волной, накатывающей на пустынный берег. Акции никто не покупал.

В особняке Эллиотта на Пятой авеню Лоренс Эллиотт и Дюк Карлайл подняли бокалы за прозорливость Дюка и за спасение их обоих.

Глава 7

Сейчас он мог бы совершить убийство. Обстоятельства этому вполне способствовали. Он не помнил себя таким обозленным. И на Барти, и вообще на всех…

– Привет, Джайлз, – сказала она, поднимая голову от бумаг. – Что случилось? Вид у тебя жутко сердитый.

– Потому что я жутко сердит, – буркнул Джайлз.

– Почему? – уже не столь уверенно спросила Барти.

– Сейчас узнаешь почему. Потому что ты, Барти, частным образом пришла к моей матери с предложением, которое касалось издания книг. Ты сделала это не на редакторском собрании и не через обычные каналы и общепринятые процедуры…

– Боже мой, Джайлз! Откуда такой суконный язык? – Барти все еще думала, что он шутит. – Я и не подозревала о существовании в издательстве каких-то обычных каналов и общепринятых процедур.

– А стоило бы. Они действительно существуют.

– Но…

– И моя мать, ни с кем в издательстве не посоветовавшись, дает тебе свое согласие и предлагает заняться осуществлением твоих предложений. Твоим списком, который, как я понимаю, ты составляла единолично, тоже ни с кем не посоветовавшись…

– Боже мой! – Барти покраснела, ее большие глаза вспыхнули. – Джайлз, ты все не так понял.

– Неужели? Я так не думаю. Ты предлагала или не предлагала издать серию детективных романов?

– Да, предлагала. По весьма простой причине: детективные романы хорошо продаются. Романы Агаты Кристи расходятся… Даже не знаю, с чем сравнить скорость их продажи. Теперь и «Голланц» начал выпускать детективы. Мне показалось, что это хорошая идея.

– Но почему ты не спросила наше мнение: Генри, моего отца, ММ, мое, наконец? Наверное, спрашивать меня ты вообще сочла бесполезной тратой времени. В этом чертовом издательстве любое мое предложение воспринимают как поцелуй смерти.

– Джайлз, успокойся. Все было совсем не так, как тебе кажется. У нас с твоей матерью был разговор на уровне идеи.

– Надо же! И моя мать не предложила тебе обсудить твою идею с другими редакторами?

– В общем-то, нет. Пока рано что-либо обсуждать. Она просто предложила мне набросать план, подобрать авторов, прикинуть затраты, количество выпускаемых наименований, периодичность и так далее. И только.

– И только? Тебе поручают составить полный издательский график. Надо же, какой пустяк! И почему-то тебе одной, без консультаций с кем-либо.

Барти молчала, теребя листы корректуры на столе.

– Ну и как успехи? – спросил Джайлз. – Ты уже вся в новой работе? Воплощаешь свою идею? Составляешь собственный список?

– Джайлз, это вовсе не мой собственный список.

– А мне он видится именно таким, – сказал Джайлз. Дурацкое положение, в которое он себя поставил, полностью овладело им и теперь руководило его словами. – Ты же знаешь, Барти, другим это не понравится. Эдгару, Генри. Они сразу увидят, что это такое на самом деле.

– И что же это такое на самом деле? – спросила Барти, и в ее голосе появилась странная интонация. Пожалуй, даже знакомая. Джайлз с ужасом подумал, что с такими интонациями говорит его мать. – Так расскажи, что они увидят?

– Отвратительный пример семейственности, – бросил он. – Фаворитизм. Ты всегда ходила у нее в любимчиках. Мать не уставала ставить тебя в пример и близняшкам, и мне. Говорила, какая ты старательная и трудолюбивая. А как она восхищалась твоими успехами в школе! Потом усердная ученица Барти выросла и превратилась в замечательного редактора: грамотного, инициативного. Я тебе скажу, почему она расточает все эти комплименты. Мать просто хочет доказать себе и окружающим, насколько она была права, как умно она поступила. Пусть другие говорят, что, забрав тебя от родной матери, она сделала непростительную ошибку. Ей важно доказать, что это была не ошибка, а благодеяние. Это было… – Джайлз умолк, сообразив наконец, что говорит.

Лицо Барти было совсем белым, глаза стали еще больше, а губы дрожали.

– Уходи, – сказала она. – Убирайся отсюда. Немедленно.

– Барти, я…

– Убирайся!

Джайлз вышел. Закрывая дверь, он увидел, что Барти спрятала лицо в ладонях. Она вдруг превратилась в маленькую несчастную девочку. Джайлза охватило запоздалое раскаяние. Оно отдалось болью во всем теле. Джайлз прошел к себе в кабинет, запер дверь на ключ. Что он наделал? И как он мог это сделать?

– Венеция, слушай. У меня сегодня был ну просто потрясающий телефонный разговор.

– С кем? С новым любовником?

– Увы, нет. Но он все равно чудо. Он был на вечеринке.

– У Друзиллы?

– Да. Он фотограф. Зовут Седрик. Седрик Рассел. Знала бы ты, сколько там было милых разговоров. Посплетничали, конечно. Я сказала, что нам, пожалуй, тоже стоит сделать прически, как у Друзиллы. А он ответил, что у нас был бы просто неотразимый вид. И еще он сказал, что хотел бы нас сфотографировать. С новыми прическами. Конечно, если мы их сделаем.

– Это будут снимки для «Вога»?

– Да. Ты же не откажешься сниматься, правда? Ты обязательно должна согласиться. Я от тебя не отстану.

– Делл, я себя отвратительно чувствую. Вялая и жутко уставшая. Похоже, я опять начинаю толстеть.

– Нет, Венеция, тебе это только кажется. Тогда ты выглядела просто удивительно. И выброси такие мысли из головы. Прошу тебя. Обязательно выброси.

Сначала был гневный возглас, донесшийся снизу. Его сменила длинная обличительная речь с редкими паузами, когда обвиняемый пытался защищаться или, по крайней мере, вставить слово. Затем громко хлопнула дверь, и наступила благословенная тишина.

Пандора приподнялась и перевернулась на бок, облегченно закрыв глаза. Но тишина длилась недолго. Дверь спальни распахнулась. Вошел Себастьян:

– Глупый, угрюмый невежда. Подумать только, кому я платил! Ему, этому тупице! Просто зла не хватает.

– Себастьян, – мягко сказала Пандора. – Себастьян, уверяю тебя, так ты не повысишь мое доверие к акушеру.

– Он больше не является твоим акушером. Кончилось его издевательство над нами. Гнать его надо в три шеи. Так я ему и сказал.

– Себастьян, это очень грубо с твоей стороны.

– Почему?

– Потому что я иного мнения о докторе Каванаге. Я прониклась к нему доверием. По-моему, он необычайно деликатный человек. Он умеет ободрить, обнадежить. И врач он очень знающий и опытный. Знал бы ты, у скольких нервных дам он принимал роды. И я хочу, чтобы он принимал роды у меня. Ты понял? Уж если на то пошло, то не он угрюмый, а ты.

– Ничего подобного. А если у меня испортилось настроение, так только из-за твоего стремления защищать этого шарлатана. Я правильно сделал, что его выгнал. Зачем дожидаться, когда он все испортит?

– Вот он-то как раз не испортит. Он сделает только лучше, – с непривычной для нее суровостью отчеканила Пандора. – Естественно, я нервничаю. Большинство женщин так себя ведут. Но я ценю, что он был честен со мной и не отделывался общими фразами. Он сразу сказал: скорее всего, роды будут тяжелыми, потому что плод большой, а я слишком маленькая и хрупкая. Он говорил, что из-за моего повышенного давления, возможно, придется стимулировать преждевременные роды. Поэтому доктор Каванаг считает, что мне необходимо рожать в клинике. Возможно, даже придется сделать кесарево сечение. И уж лучше я буду знать об этом и сумею морально подготовиться, чем выслушивать пустую успокоительную болтовню. От этих глупых слов я только сильнее нервничаю. Я с уважением отношусь к знаниям доктора Каванага и его опыту. Я была бы тебе крайне признательна, если бы ты немедленно позвонил ему и извинился за все свои грубости. А потом попросил бы его… если понадобится, стал бы его умолять и дальше оставаться моим акушером. Себастьян, мы не будем переезжать в Лондон, и потому я хочу, чтобы роды у меня принимал он. Просто глупо что-то менять, когда через два месяца мне рожать.

Себастьян нежно поцеловал ей руку:

– Прости, дорогая. Прости ради бога. Это все потому, что я очень боюсь за тебя. Мне больно видеть, как ты лежишь здесь, испытывая такие неудобства…

– Всего лишь неудобства, Себастьян, – раздраженно произнесла Пандора. – Это беременность, а не смертельная болезнь. Есть куда худшие состояния, чем целый день лежать в постели, читать и есть деликатесы, которые тебе готовят. Новый повар – просто чудо.

– Ну вот, я хоть что-то сделал правильно.

– Ты очень многое делаешь правильно, – сказала Пандора, приподнимаясь, чтобы поцеловать мужа.

– Боже мой, – прошептал Себастьян, запрокидывая голову. – Как жаль, что я не могу вместо тебя выносить этого ребенка.

– Да, это было бы здорово. Я бы согласилась. К сожалению, наука еще не продвинулась так далеко. А сейчас самым лучшим твоим поступком будет звонок доктору Каванагу. Должно быть, он уже вернулся в свой кабинет. Скажи ему, что я отказываюсь рожать без его помощи. Знаешь, пожалуй, я лучше напишу ему записку и ты ее отнесешь. Надеюсь, что еще не слишком поздно. А то ведь он уже сейчас может договариваться с другой пациенткой.

В тот день Барти не появилась на работе. Обуреваемый раскаянием, Джайлз несколько раз проходил мимо ее кабинета. Ему хотелось, чтобы она снова сидела за столом, возясь с корректурой. Хотелось увидеть ее торопливую улыбку, какой она награждала его, когда он заглядывал к ней в кабинет. Но увы, кабинет Барти по-прежнему пустовал.

– Мисс Миллер заболела, – сказал ему старший редактор Эдгар Грин, с легким раздражением наблюдая за хождениями Джайлза по коридору. – Кажется, у нее грипп.

Джайлз поплелся в свой кабинет и снова углубился в суммы доходов от заграничных продаж, подсчетом которых занимался все утро, делая ошибку за ошибкой. К четырем часам он оставил это невыносимое занятие и поспешил на Рассел-сквер.

Адель сидела в гримерной фотостудии, разглядывая себя в зеркало, пока парикмахер трудился над ее волосами, создавая ряды аккуратных локонов. Точно такие же были у шикарной блондинки Друзиллы Уиттингстоун. Эту прическу Друзилла привезла из Парижа, от знаменитого парикмахера Антуана. Адель прислушивалась к словам журналистки из «Вога», обсуждавшей, какую косметику ей хотелось бы видеть на лицах близняшек.

– Побольше пудры. Помада темная. И пожалуйста, тени для век.

В углу на металлической стойке висели белые атласные платья. Адель поглядывала на них, думая, какое бы ей лучше подошло. Ею овладело странное ощущение, как будто она вернулась домой. Их с Венецией фотографировали постоянно, едва они появились на свет. Некоторые снимки делали известные фотографы. Помнится, когда им исполнилось восемнадцать, Сесил Битон сделал изумительную серию снимков. Тогда они только входили во взрослую жизнь. А светский фотограф Ленар снял их в строгих платьях, в которых они затем отправились во дворец и были представлены королю и королеве. Дороти Уилдинг запечатлела их в белых платьях, когда они собирались на бал к королеве Шарлотте.

Но сегодня все было по-другому. Сегодня это воспринималось не как развлечение, а как нечто более серьезное, похожее на работу. Сегодня главными были не Адель и Венеция, а их прически. Они должны были нравиться не самим себе, а парикмахеру Фабрису, трудившемуся над их волосами. И не только ему; в первую очередь – редактору отдела красоты, заказавшей снимки для страниц своего журнала. Естественно, и Седрику тоже – восхитительному, почти легендарному фотографу, снимавшему для журналов мод.

И хотя все, кто окружал близняшек, были очень добры и вежливы с ними, Адель чувствовала себя не столько Аделью Литтон, сколько предметом, позволяющим наилучшим образом продемонстрировать прическу и косметику. И ей это нравилось.

После парикмахеских кресел их усадили на высокие табуреты, поставив сзади белые экраны, и попросили подождать, пока Седрик объяснит ассистенту, как расположить громоздкие софиты. Сам он разглядывал сестер через объектив своего фотоаппарата.

Редактор отдела красоты заявила, что ей нужно освещение, которое давало бы очень высокий контраст.

– Седрик, это должно быть что-то вроде снимков Герти Лоренс, сделанных Полом Танкреем. Мне нужен драматизм и высокое звучание.

Седрику редакторские пожелания не понравились. Он сказал, что свет будет устанавливать по своему усмотрению. Его упрямство не понравилось редактору отдела красоты. Она так и норовила заглянуть в объектив фотокамеры, но Седрик ей этого не разрешал. Чем ближе к полудню двигалось время, тем больше напрягался фотограф. Софиты светили очень ярко. Адели становилось все жарче. Она боялась, что от пота ее лицо начнет блестеть. Бедняжка Венеция еще тяжелее переносила жару и уже дважды отпрашивалась в туалет. Нараставшее раздражение Седрика, невзирая на все его старания, выплеснулось наружу. Он накричал на парикмахера, заставив того снова поработать над локонами, а редактора отдела красоты заставил пудрить сестрам лица. Да, бедная Венеция. Только-только успела очухаться после рождения Генри и уже снова беременна…

– Так, девушки, а теперь сидите очень, очень спокойно. Выражение лица – серьезное. Пожалуйста, никаких улыбок, – сказал Седрик, нажимая кнопку спускового тросика фотокамеры. Он выпрямился и улыбнулся близняшкам. – Прекрасно, – сказал он. – Прекрасно и изысканно. Теперь прошу подготовиться ко второму снимку. Да, очень мило, вот так, а теперь…

Он сделал еще несколько снимков. Время тянулось еле-еле. Ассистент суетился возле камеры, убирая заснятые пластинки и вставляя новые. Он же без конца передвигал софиты. Парикмахер поправлял им локоны, редактор отдела красоты пудрила им носы и щеки. Седрик следил за всем этим через открытую заднюю стенку своего аппарата. Потом Венеция не выдержала. Извинившись, она сказала, что опять должна ненадолго отлучиться, сползла с табурета и удалилась в направлении гримерной. Адель чувствовала: Седрик близок к новому взрыву. Чтобы немного отвлечь фотографа, она в шутку спросила, а не поставить ли у них за спиной зеркало.

– Тогда бы мы еще раз удвоились.

– Удвоились? – переспросила редактор «Вога».

– Да. Это было бы…

– И вас бы уже стало не двое, а четверо, – сказал Седрик. – Интересный ход. Красота, усиленная отражением. Что ж, попробуем. Это подчеркнет красоту ваших причесок. Правда, не все, что мы видим глазами, в точности передается камерой. Но идея стоит усилий.

Венеция вернулась и тихо уселась на свой табурет. Склонив голову набок, Седрик всматривался в близняшек.

– У меня тут возникла идея, – извиняющимся тоном пояснила Адель. Она видела, что сестра заметно устала. – Поставить сзади нас зеркало. И тогда нас будет уже четверо.

Венеция недоуменно посмотрела на нее:

– Я что-то не понимаю. И боюсь. Нас только двое. И в этом весь смысл. Мы двойняшки, а не четверняшки.

– Увы, – усмехнулся Седрик. – Тогда бы в зеркале вас было восемь… Впрочем, если поставить два зеркала, тогда… Конечно, придется полностью переустанавливать свет. Майкл, Майкл! Идите сюда. У меня возникла новая идея. Фабрис, поправьте волосы нашим гостьям. Начните с миссис Уорвик.

У Джайлза отлегло от сердца: дверь ему открыла сама Барти. Он был почти уверен, что нарвется на агрессивную Абби. На Барти был старый, изрядно поношенный свитер и длинная юбка. Лицо бледное, в глазах – никакого блеска.

– Здравствуй, – произнесла она.

– Здравствуй, Барти. Ты позволишь мне войти?

– Сомневаюсь, что тебе вообще стоило сюда приходить, – сказала она.

– Барти, прошу тебя. Я всего лишь… хочу попросить прощения.

– А разве для этого нужно было приходить?

– Нет, – смутился Джайлз. – Наверное, нет.

– Тогда зачем пришел?

Джайлз глотнул воздуха:

– Я… я невероятно виноват перед тобой. Мне даже не выразить, насколько виноват.

– Спасибо, что понимаешь.

– Пожалуйста, прости меня.

Она помолчала, потом сказала тихим, вежливым тоном:

– Сомневаюсь, что я смогу это сделать.

– Барти, ну пожалуйста… – Джайлза охватила паника. – Я понимаю, сколько ужасных гадостей я тебе наговорил. Все мои слова были мерзкими, но особенно… особенно о…

– Да. Особенно об этом.

– Но может, ты все-таки позволишь мне ненадолго войти? Барти, я вовсе не хотел тебя обидеть. Честное слово, у меня этого и в мыслях не было. Я говорил жестокие, ужасные слова, но лишь потому, что сам находился в подавленном состоянии.

– Знаю, – задумчиво ответила Барти, – но ты сказал правду. Я имею в виду не мой разговор с твоей матерью о выпуске детективных романов. Можно часами спорить, надо это было делать или нет. Но ведь ты сказал еще и о другом. И это правда. И теперь… я даже не знаю, смогу ли вообще вернуться в издательство. Особенно после того, как ты развернул передо мной всю картину.