Шаг во тьму Тропов Иван
Я сглотнул и снова посмотрел на труп суки… Труп?..
Я ее убил, но тела в морге тоже были мертвыми. Когда их туда привозили. А потом…
…уголок губы оттягивается вниз и расслабляется, оттягивается вниз и расслабляется…
Левая рука ныла от тяжести канистры, но я никак не решался начать лить бензин. Если облить ее здесь, бензин растечется по полу. По всей столовой и, может быть, даже в коридор вытечет. Попадет на ботинки. Если я не хочу сам запылать факелом, поджигать придется с края бензиновой лужи. Откуда-то из коридора. И я не буду видеть, что будет твориться в комнате.
Да, конечно, огонь должен гореть, даже если я его не буду видеть. Должен пробежать из коридора в комнату, заполнить ее, объять суку и спалить дотла…
Должен. А трупы должны быть неподвижны. Не так ли?
Я усмехнулся. Это было смешно, смехотворно, но я ничего не мог с собой поделать. Я должен увидеть, как она сгорит.
Просто посмотреть на дом, охваченный огнем, и знать, что она там, – нет, этого будет мало. Я не буду уверен до конца. А еще один кошмар, повторяющийся из ночи в ночь, мне не нужен. Нет, не нужен.
Я поставил канистру и вышел в коридор. Огляделся. Проход резал дом насквозь. Справа в конце был еще один выход. Я выглянул туда.
Маленькая полянка со скамеечкой. Высокие плетеные решетки, увитые то ли плющом, то ли еще какой-то лианой, еще не облетевшей, листьев было много, и они были странно сочно-темными в свете луны. А посередине полянки – обложенное камнями кострище.
А вон и поленница у стеночки сарая. Самое то.
Я столкнул один ряд, дрова с громким стуком рассыпались, еле отскочил. Без оков порядка поленница стала куда больше. Кое-как стал перекидывать их к кострищу.
Руки дрожали от слабости, ноги подгибались. И – холодно.
Господи, как же тут холодно… Все, хватит ей дров для последнего ложа. Меня трясло от озноба.
Я разровнял дрова, чтобы тела не съезжали с них. Надо, чтобы прогорели целиком. Поровнее, вот так…
Вернулся в дом. К лестнице. Стараясь на глядеть на труп усатого, взял его за ногу и потащил.
По лестнице он сполз легко, а вот тащить его по коридору оказалось трудно. Закинуть на горку дров оказалось еще сложнее. Когда я пришел в столовую за трупом суки, мне пришлось остановиться и передохнуть пару минут. Ноги подгибались, сердце трепыхалось под самым горлом. Руки тряслись. Правая черт знает почему, а левая от усталости и озноба. Как и все тело…
Эта дрянь куда легче усатого, только чем ее тащить?
Я стиснул виски, пытаясь выжать из головы туман, путавший мысли. Одно я знаю точно: руками я до нее не дотронусь. Даже если она в самом деле мертва, окончательно и бесповоротно. Все равно не дотронусь. Ни за что.
Ага, вон камин… Я нашел рядом с ним кочергу. Приблизился к суке.
Это, пожалуй, хорошо, что я так устал. Теперь почти и не страшно даже…
Я ткнул ее кочергой. Она не шевельнулась. Хорошо.
Цепляя кочергой, я перевернул ее на спину. Замахнулся и вбил крюк ей в рот. Так и потащил.
Весила она, если судить по сложению, едва ли больше шестидесяти кило. Но сейчас я тащил ее, будто гору двигал. Нет, все, больше не могу…
Не могу. Будь что будет…
Я уже готов был плюнуть на все, бросить ее и поджечь прямо здесь, в коридоре, но оглянулся на нее… Ее голова запрокинулась, и я видел ее глаза. Открытые голубые глаза. Неподвижные и все же совершенно не похожие на мертвые. Никакой поволоки, ничего… Прозрачные, блестящие – совершенно живые!
Хныча от бессильной натуги, переламывая себя, я вцепился в кочергу и все же дотащил ее до внутреннего дворика. Втащил на дрова, поверх трупа усатого.
Канистра едва не выпадала из пальцев, я обрызгал рукава, пока обливал их бензином. Мне было чертовски холодно. Руки дрожали, я сломал три спички, прежде чем получилось высечь искру.
Но зато потом огонь ухнул, с ревом выстрелил в небо высоченной струей пламени и окатил меня живительным теплом.
Под бензином занялись дрова, стало светло как днем. С тел исчезла одежда, плоть почернела, морщилась… Но я не уходил. Вытянув к костру руки, я смотрел на тела и грелся. Господи, как же хорошо… Если бы еще кто-то выдернул этот гвоздь из затылка, отдающий в виски и за глазами… Но хотя бы тепло. И больше не надо никого никуда тащить. Можно просто расслабиться…
Нет, еще Гош и Шатун. Я должен им рассказать. О суке, что убил ее. И о морге. О том, что видел. Не знаю, что эти три жабы там делали, но не простой ритуал должен был быть этой ночью. Что-то гораздо, гораздо серьезнее…
Оставшиеся встревожатся и просто так не отступятся. И черт их знает, на что они способны. Я должен предупредить Гоша и Шатуна. Какое-то время к моргу лучше не соваться. Вообще близко к тем жабам и пурпурным…
Уходить от костра не хотелось, но я развернулся и побрел в дом. Если я не уйду сейчас, когда хорошо согрелся, то потом, когда костер прогорит, точно не уйду. Буду сидеть, ловя последние капли тепла, и, может быть, так и свалюсь там на землю, заснув…
Шатаясь, я брел по коридору, и он казался мне бесконечным. Пульс бился в висках, раскалывая голову. С каждым ударом боль вгрызалась в голову все глубже. Я налетал на стены, я шел, наверно, час, пока оказался у другой двери. Не сразу нашарил ручку и почти чудом выбрался на крыльцо. Здесь мне пришлось вцепиться в косяк, чтобы не упасть. Ноги едва держали.
Господи, что же это со мной?..
Я ждал, что мне будет легче, но легче не становилось. Только хуже.
Что же это со мной?..
Ясно, что. Эта сука все-таки коснулась. И когда я пришел в себя, надо было сразу, пока у меня еще был шанс, надо было воспользоваться этим шансом, а не уговаривать себя, что касания не было. Старик вот воспользовался. А я упустил свой последний шанс.
Я тряхнул головой. Нет! Нет, нет, нет! Она меня не коснулась! Просто движение воздуха над моими пальцами. Между моими и ее пальцами. Я стиснул зубы и шагнул на ступени.
Хорошо, что я подогнал машину. Если бы она стояла там, где раньше, и надо было бы пройти сто метров, я бы сдох… рухнул бы где-то за аркой, прямо на дороге, и уже не встал бы.
Мне и эти-то жалкие метры двора давались с трудом. Ничего, ничего! Только бы до машины добраться, дальше будет легче. Там только жать на педаль и крутить руль, много сил не надо…
Гош. Гош и Шатун. Я должен предупредить их. Должен!
Голова раскалывалась. До машины оставалось каких-нибудь пять шагов, но я понял, что все. И это для меня слишком много. Меня шатало так, что в глазах мутилось. Свет луны казался тусклым, все путалось перед глазами… Машина маячила впереди темным пятном, но даже ее обводы я едва различал…
Перед глазами будто ходили черные волны. Зарождались где-то внизу под веками и кругом прокатывались, расходясь шире… Я закрывал глаза, но даже под закрытыми веками эти волны ходили перед глазами, только становились будто бы светлее – и какие-то… рваные? колючие?.. Виски стягивала боль.
Я не помню, как добрался до машины. Уже на рефлексах, на ощупь нашел ручку, распахнул дверцу и ничком повалился внутрь. Лицом в обивку сиденья.
Здесь мне станет легче. Сейчас немного отдохну, и станет легче… Но легче не становилось. Боль стискивала голову стальным обручем, и кто-то неумолимо закручивал винт, стягивая все туже. В ушах вата, голова хрупкая-хрупкая. Тронь пальцем и проткнешь.
Надо ехать. Хоть так, но надо. Если от передышки лучше не становится, то… Я должен добраться хотя бы до шоссе. До той деревеньки. До любого телефона. Пусть Гош потом рвет и мечет, что звонить нельзя, но хотя бы так предупрежу их. До города, похоже, уже не доживу.
Я перевернулся на спину, кое-как сел. Забросил ноги внутрь. Заставить себя сделать самое малюсенькое движение – это был подвиг. Сил не осталось, а луна хоть и светила, но ее света мне не хватало.
Раньше всегда хватало, но теперь предметы играли в чехарду со мной. Я никак не мог толком ничего рассмотреть.
Ничего, ничего… Теперь опасаться некого, можно включить фары…
Я захлопнул дверцу, завел мотор и включил фары. И, не останавливаясь, не давая себе расслабиться даже на миг, тронул машину. Если расслаблюсь, то уже не заставлю себя двигаться дальше, так и сдохну здесь… Сдохну, не предупредив Гоша.
Фары ярко осветили все далеко вперед. Машина шла, разгоняясь, и тут я понял, что предметы продолжают играть со мной в чехарду. Меня накрыло удушливой волной ужаса – я никак не мог понять, что происходит. Фары светили ярко-ярко, и я видел предметы, то есть кусочки предметов. Кусочки я видел четко-четко, но в следующий миг, прежде чем успевал разглядеть что-то целиком, оно вдруг пропадало у меня из глаз.
Несколько ужасных секунд я не мог понять, что же происходит с миром вокруг… а потом понял, что это со мной. Глаза. Или глазные нервы, или кусочек мозга, где зрительный нерв подходит к нему.
Мир разрезало пополам, вертикальной линией. Я видел то, что справа, но слева я не видел ничего. Слева была даже не темнота – слева просто ничего не было. И это было ужаснее всего.
Я стрелял глазами, туда, где мог видеть, но стоило мне немного сместить взгляд вправо, как граница невидимого накатывала, пожирала даже то, что миг назад я еще видел. Я скашивал глаза еще дальше вправо, цепляясь за то, что видел боковым зрением, – и тут же граница слепоты накатывала и на это. Я не мог толком рассмотреть ничего!
Это было так непереносимо, что на миг я забыл про дорогу, про руль, про переключение передач. Про ногу, жмущую на газ. Едва заметил поворот на дорогу. Выкрутил руль, но за поворотом дорога словно обрывалась в кусты…
Слева, где-то слева – туда дорога уходит! Здесь же не поворот, а змейка, выезд с просеки на дорогу – он дальше… где-то слева, где сейчас для меня не было ничего…
Кусты – рывком! – оказались совсем близко, ближе, чем был бампер. Застучали по лобовому стеклу, я ударил по тормозам, но слишком поздно.
Нос «козленка» ухнул вниз, сиденье ушло из-под меня. Затрещали кусты, а потом, с ударом и грохотом, сиденье врезалось в меня снизу, в грудь ударил руль. Я стукнулся обо что-то лбом, боком рухнул на правое сиденье, пытаясь смягчить удар рукой, схватиться за что-то – скользнул под рукой пластик панели, рванул по коже ключ зажигания, поддаваясь под пальцами, выскакивая из замка…
Мотор вырубился, меня облепила темнота.
Стало тихо и неподвижно.
У меня раскалывалась голова, совсем не было сил, и даже глаза отказывались служить мне. Это ужасное ощущение мутило мои мысли.
Я закрыл глаза, но даже за веками чувствовал, что слева ничего нет. Это даже не темнота – там просто ничего нет… Я не мог этого вынести. Это ощущение не укладывалось в голове, рвало меня на части. Хуже, чем боль в затылке, чувствовать, что слева от тебя ничего нет.
Совсем ничего.
Все-таки эта сука коснулась меня…
Теперь я знаю, каково это – умирать.
Боль и сводящее с ума ощущение ничего слева – оно было так сильно, что с каким-то даже облегчением я вдруг понял, что хочу этого. Так сильно хочу избавиться от этого непереносимого ощущения, что готов заплатить за это тем, чтобы вместе с ним пропало и все остальное. Только бы избавиться от боли и этого невыносимого чувства… Оно даже не в глазах, а под ними. Глубже, под черепом.
И оно росло. Граница, за которой не было ничего, сдвигалась правее, поглощая все. Она вырвала весь мир слева – больше, чем мир: выгрызла часть меня самого. И надвигалась дальше, отрезая от меня по кусочку…
Я тонул, проваливался, погружался куда-то…
Меня затягивало, как затягивает взгляд в узор на «живом» переплете, на котором привычная реальность истончается, открывая проход тому, что раньше было надежно отгорожено, о чем ты просто не знал, что оно существует…
Ужас нахлынул удушливой волной. Неужели смерть не ничто? Не освобождающее от всего небытие, а это вот это?!
Все растворялось, теряло смысл – кроме боли и пульсирующего ощущения ничего, надвигавшегося слева и пожиравшего меня…
Секунды, минуты – что это?
Есть лишь миг.
Миг, который длится вечность…
Эта вечность заполнена болью, из которой я не мог никуда деться. Я или то, что от меня еще оставалось. Истаявший осколок, распадающийся дальше и дальше…
Шум.
Я не сразу понял, что это такое. Я будто разучился сопоставлять звук с тем, откуда он берется. Я хотел открыть глаза, но перед глазами была рваная темнота, в которой плавали пятна лунного света.
Я понял только, что шум нарастает. Приближается ко мне… а потом где-то пронеслись слепящие пятна.
Два слепящих пятна, и шум изменился. Теперь он удалялся от меня, становился тише…
Машина!
Гош!
Он все-таки догадался, что я сунулся к суке, и приехал за мной… Гош, родной Гош…
Он спасет меня. Он сделает что-нибудь, чтобы эта боль кончилась. Избавит меня от нее.
Но почему же он проехал мимо? Ведь я здесь… Я здесь – так куда же он уехал?.. Боль мешалась с обидой, а потом, словно островки из океана небытия, вынырнули мысли. Я вспомнил-узнал, что существуют дороги. Я вспомнил, что ехал по дороге, а потом вылетел с нее. Я сбоку от петляющей просеки, ниже уровня дороги, и кусты и темнота скрывают меня.
А Гош проехал дальше, к дому суки. Уехал.
Нет, не уехал! Он не найдет там меня, поедет обратно, но возвращаться будет по этой же дороге, она одна ведет к дому. Он еще раз проедет мимо.
Я попытался приподняться, нащупать руль. Нажать на середину, чтобы загудеть.
Руки…
Миг, минута, час? Сколько я вспоминал, как ощутить их, как заставить их двигаться?
То, что было перед глазами… Лучше бы его не было… Я закрыл глаза, так было легче. Медленно-медленно из рыхлого мироздания, в осколках, в обрывках, в пене и пелене, проступило что-то плотное и окатое. Твердое.
Рулевая колонка. Спица. Обод. Руль!
Я пополз пальцами обратно по спице, к центру. Сейчас, Гош. Сейчас. Дай только нащупать, где она, эта чертова мембрана…
Сквозь боль снова пробился шум. Все громче, он приближался.
Я надавил на мембрану, но пальцы не слушались. Мембрана оставалась неподвижной, как чугунная болванка.
Сосредоточившись на руке, только на пальцах, я давил. Из последних сил. Ну же! Ну! Поддайся под пальцами, замкни цепь, вызови гудок!!!
Мне нужен хотя бы один, самый короткий гудок! Гош поймет. Услышит, остановится и найдет. Спасет меня. Хотя бы один гудок…
Шум мотора менялся, машина уже не приближалась – она была на кратчайшем расстоянии, пронеслась мимо, и звук стал меняться, теперь машина удалялась.
Ну же! Всего один гудок!!! Я почувствовал, как мембрана поддалась под пальцами. Прогнулась вниз, заставляя сработать цепь. Никогда не любил резких звуков гудков, но сейчас я ждал этого звука как ничего на свете…
Но его не было.
Мотор ворчал все тише, машина была все дальше от меня, мембрана под моими пальцами прогнулась, я чувствовал, как она пружинит, чтобы вернуться в обратное положение, едва я перестану давить, но чертова гудка не было. Не было!
Сквозь злость и обиду вынырнуло что-то:
…удар снизу, и кресло, бьющее в бок…
…что-то острое под рукой, больно поранившее руку и вылетевшее вниз, когда я пытался зацепиться, смягчить удар…
Ключ. Я же случайно выбил ключ зажигания!
Я еще слышал шум мотора, или мне казалось, что я его слышал. Наверно, если бы я нащупал ключ, завел машину и яростно надавил на мембрану, Гош еще мог бы услышать. Может быть.
Только у меня больше не было сил.
Пальцы соскользнули с мембраны, рука упала. Все тело превратилось в бессильную медузу, и на этот раз я знал – это уже навсегда.
Тонущий иногда оказывается над волной – сделать последний глоток воздуха, кинуть прощальный взгляд…
Боль накрыла меня и сомкнулась, уже не выпуская.
Глава 7
БЕЛОЕ УТРО
В сознание я пришел рывком. Меня словно не было – и вдруг появился.
Я не двигался, и память моя тоже будто застыла. Я помнил все, что со мной произошло, но все это казалось далеким, закостеневшим, как оса в куске янтаря. Словно это было не совсем со мной. С каким-то другим «я».
Боли не было. В голове пусто и легко. Еще не открывая глаз, я понял, что вижу теперь нормально. Веки розовато просвечивали, и ощущение света за ними было равномерным: и справа и слева.
Я открыл глаза и зажмурился.
Белый светящийся мир.
Белое небо, белая земля, белые деревья…
Света было так много, что глазам стало больно. Я щурился, давая глазам привыкнуть.
Ветви деревьев словно двоились в глазах: черные снизу, сверху ослепительно-белые, почти сливаются с небом, залившим все вверху насколько хватает глаз, равномерным белым слоем облаков. Совершенно невозможно угадать, где за ними солнце. И есть ли оно вообще за этим странным небом…
Совершенно непонятно, сколько сейчас времени. Обычно это чувствуешь – хотя бы то, утро сейчас, полдень или уже надвигаются сумерки, но сейчас я даже этого не мог понять. Было странное ощущение, будто здесь всегда так: белое небо, а когда чуть отводишь взгляд, оно начинает казаться сероватым, со свинцовым оттенком. Будто время вообще перестало существовать.
Кусты, земля – все белое. Вдали, за стволами, даже не понять, где кончается земля и начинается небо…
Оказалось, я сижу за рулем. Странно, я совсем не помню, чтобы садился. Помню, что валялся на сиденьях, не зная, куда деваться от боли…
Но я сидел очень прямо. Руки покоились на руле, будто я ехал всю ночь да так и заснул. Тело мое было замерзшим, мышцы скованы, я чувствовал это, но сам холод почти не ощущал. Может быть, я так к нему привык, что перестал замечать?
Правая рука не дрожала.
Я пошевелил пальцами – может быть, я вообще ее теперь не чувствую, но пальцы шевельнулись, и я их чувствовал. Чуть скованные от холода, но вполне слушаются. И холодный руль под ними чувствую. С рукой все в порядке…
И все-таки я не мог отогнать ощущение, что что-то очень не в порядке. Надо мной властвовала странная уверенность, что это не тот мир, в котором я вчера ночью потерял сознание.
…тонул, проваливался, погружался куда-то…
…реальность истончалась, открывая проход тому, что раньше было отгорожено…
Вчера я проваливался сквозь что-то, а сегодня я провалился. Куда-то.
Ощущение это было так сильно, что я обернулся. Там была заснеженная поросль, взбиравшаяся вверх. За ней угадывалась полоса, пустая от деревьев. Просека. Все так, как и надо.
И все-таки наваждение не проходило. Может быть, во всем виноват был первый снег, накрывший мир новым платьем.
Может быть, в этом все дело – в непривычности. Может быть… Но все же меня грызло чувство: что-то случилось, что-то не так.
Будто я пропустил что-то. Упустил нечто очень-очень важное. И теперь это непоправимо…
Ночью многое пошло не так, как надо, но дело было не в суке и усатом. Не в них. И даже не в том, что я чуть не умер. Не умер же, а это главное! Но было еще что-то…
Пока я искал ключ, вставлял его в замок и поворачивал, никак не мог отделаться от ощущения, что это не машина, а лишь видимость. Игрушка, снаружи похожая на машину, но внутри такая же пустая, как пластмассовый пупсик. Ключ, конечно, повернется, но толку-то…
Машина завелась.
Я подал назад, «козлик» проломился сквозь кусты и, рыча от натуги, вздыбился и пошел задом на осыпь. Кусты по бокам расступились, и я затормозил.
Снова навалилось ощущение, что это не тот привычный мир, в котором я был вчера. Я помнил вчерашнюю дорогу – темный коридор между деревьями, темный и черный. Сейчас же – светлая складка в белоснежном лесу.
Слева, за изгибом просеки, прямой участок дороги, метров в восемьдесят. Вон и крыша дома, перед ним арка, сложенная из камня…
Сердце бухнулось в груди и замолчало. Их машины под аркой не было!
Я развернулся, рванул машину туда – я не мог поверить своим глазам! – и, только проехав метров пятьдесят, заметил «ауди». Просто запорошило снегом, и она почти слилась с припорошенными кустами и белой аркой.
Она стояла перед аркой, почти перегородив дорогу. Там же, где ее бросил усатый, когда вмазался задним крылом в правую опору арки…
Но беспокойство не прошло. Я вдруг понял, что машина ничего не значит. Она и должна была остаться. А вот сама сука и ее слуга…
Их трупов не будет.
Я найду кострище, но их тел там не будет. Здесь, в этом мире, остался я – и эта дорога, машина, арка, дом, кострище… А суки и ее слуги нет. Они меня перехитрили. Их тут нет. Они все еще живы.
Я стиснул руль, тряхнул головой, пытаясь прогнать сумасшедшую мысль, но это было сильнее меня. Я чувствовал, что что-то произошло этой ночью, пока я был без сознания. Что-то непоправимое…
Я остановился перед «ауди», запорошенной снегом так, будто ее облили слоем белой краски, даже окна угадываются только формой. И это странно, слой снега совсем тонкий. Едва толще бумажного листа, кажется. Но сам снег мелкий-мелкий и цепкий, как краска.
Ни разу в жизни не видел такого снега…
Это не мой мир. Не тот мир, в котором я прожил почти двадцать лет…
Я до боли сжал руль. Надо собраться.
Единственный способ убедиться, что их тела сгорели, это пойти и посмотреть. Кости должны были остаться среди остатков костра. Они мертвы оба. И сука, и ее слуга. Мертвы, мертвы, мертвы! Должны быть мертвы!
Но прежде чем вылезти из машины, я нащупал в кармане Курносого. Достал его, разомкнул рамку. Поглядел на сверкающие донышки пуль, закрыл. Сунул револьвер в карман.
Смешно. Смехотворно! Они мертвы, должны быть мертвы.
Но я знал, что, если бы в бардачке оставались еще запасные обоймы, я бы и их рассовал по карманам.
Я выключил мотор. Теперь ничто не оттягивало выхода из машины. И я понял, что не так уж и хочу выходить…
Но и уехать, не убедившись, что тела никуда не делись, я не мог.
Я заставил себя взяться за ручку, толкнул дверцу. В лицо ударило холодом. Я вдруг понял, насколько же здесь стало тихо.
Стараясь не скрипеть плащом, вылез.
Ни ветерка. Воздух неподвижен и прозрачен – кристальный. Слой снега тонкий-тонкий, чуть толще слоя краски. Просто чудо, что удержался и не растаял.
Я прошел под аркой, пошел по гравийной дорожке к дому. Следы оставались на белоснежной земле, будто мазки краски, рисующие новый мир.
Перед крыльцом я встал. Дом, побеленный снегом и мертвый, глядел на меня окнами-зеркалами. На стеклах лишь отражения ветвей. Внутри слишком темно, чтобы что-то разглядеть…
К черту, к черту! Это глупо! Там никого нет! Нет и быть не может!
Да, глупо. Смехотворно. Но я туда не войду!
Не вынимая руки из кармана, стискивая рукоять Курносого, я пошел в обход дома. Дорожка шла под самой стеной дома, впритык к фундаменту. Справа на дорожку наступали разросшиеся кусты. Цеплялись за плащ, мне пришлось идти боком, прижимаясь к стене.
Было тихо-тихо, до ватного звона в ушах. Я невольно ступал все медленнее, стараясь не издавать ни звука. Когда проходил под окнами, пригибался, будто кто-то в доме мог меня заметить.
Злился на себя за это, но и под следующим окном тоже пригибался… А потом повернул за угол и оказался у черного входа.
Здесь было иначе. Среди белого яркими пятнами краснели плетеные стеночки, увитые девичьим виноградом. Мазки другого мира, который реальнее того, что остался мне…
Кострища не было.
Лишь через два тяжелых удара сердца я понял, что оно все еще здесь, там же, где я его оставил. Просто снег припорошил и его.
Горло пересохло, сердце стучало по ребрам.
Косясь на приоткрытую дверь и полоску темноты за ней, я не мог рассмотреть там ничего, но это не значит, что там ничего нет, – я прошел к углям. Обошел их так, чтобы дверь была передо мной, за кострищем, и только теперь рискнул осмотреть угли внимательнее.
Нашел ветку. Минуту колебался, перекладывать ли револьвер в левую руку. Правой ворошить, конечно, удобнее, но…
Чертов трус! Какой же трус, господи!
Но я ничего не мог с собой поделать. Пистолет я оставил в правой руке, а ворошил левой. Неудобно, зато так спокойнее.
Черная зола рассыпалась по белоснежному снегу. И – кость. Порядком обгоревшая, но совершенно точно – кость. Кусочек лопатки или тазовой. А вон еще одна косточка и еще…
Какой-то миг я просто не верил своим глазам. Так убедил себя, что что-то случилось и костей здесь не будет, что теперь не сразу мог поверить, что ничего с их останками не случилось.
Я рассмеялся. Смех вышел безрадостным и усталым. Напряжение спало, а без него я стал как шарик, из которого выпустили воздух. Я поник и вдруг почувствовал, насколько же вокруг холодно и как я замерз. Я поежился, сунул револьвер в карман и закутался в плащ.
А еще я был голоден. Бог мой, до чего же я, оказывается, голоден! Меня даже подташнивало. А в бардачке, между прочим, кулек пирожков. С мясом. Я вспомнил их вкус – никто не готовит пирожки с мясом так, как тетя Вера! – и слюна тут же наполнила рот, а в животе длинно заурчало.
Почти бегом я бросился обратно. Шагнул к крыльцу – через дом пройти проще, чем протискиваться вдоль цеплючих кустов, но потом передумал. После пуль много крови, после подпиленных особенно. И не только крови. Сразу после убийства запах плоти едва замечаешь, но через несколько часов, когда плоть начинает гнить, а запах копится в комнатах…
К черту, к черту.
Я рысцой обогнул дом, запрыгнул в машину и захлопнул дверь. Первым делом включил обогреватель, а потом достал из бардачка пирожки. Ум-м! Один аромат чего стоит! Я впился в пирожок, в два приема проглотил его и принялся за следующий. Все бы хорошо, да всухомятку плохо… Я вытянул из кармана фляжку. Коньяк обжег горло, а потом разлился теплом в животе.
Хорошо… И ей-богу, я это заслужил… Я пихал в рот пирожки, упиваясь сочным вкусом мяса. Когда тетя Вера пихала кулек, он казался чудовищно большим. Будто не угостить решила, а на неделю меня питанием обеспечить. Однако пирожки кончились на удивление быстро. Когда я, сыто отдуваясь, отвалился на спинку, остался всего один.
Я раздумывал, не добить ли и его, один в поле не воин…
И тут вспомнил.
Я забыл и про пирожок, и про остатки коньяка, которые еще можно было посмаковать напоследок.
Машина ночью!
Что, если это были вовсе не Гош с Шатуном? А те внимательные ребята на черном «мерине» со странным пурпурным отливом.
Привезли тех двух молоденьких жаб к моргу, а старой жабы нет. Ни вечером, ни в полночь, ни к утру… Гош уверен, что те ребята толковые. А что бы в таком случае сделали толковые ребята?
Обогреватель нагонял в кабину теплый воздух, но я все равно поежился. Может быть, мне очень повезло, что я не смог просигналить ночью…
Те ребята не остановятся на том, что просто осмотрели дом чертовой суки и кострище. После этого придут в движение и те силы, что стоят за ними…
А Гош и Шатун к этому не готовы.
Я скомкал промасленную бумагу вокруг пирожка, впихнул его в бардачок и стал разворачиваться.
В тончайшем слое снега чернели две полосы от шин «козленка». Я проехал по ним еще раз, притормозил, где просека петляла, потом снова поднажал. На сельской дороге машину кидало и встряхивало так, что стучали зубы, но я гнал вперед.
Вокруг уже не было белым-бело, тут и там чернели прогалины. Чем дальше, тем больше.
Когда я выскочил на асфальтированную дорогу, стало совсем черно. Ни снежинки, ни пятнышка снега. Лишь серые деревья, потрескавшийся асфальт и сырая грязь по обочинам. Будто здесь снега вообще не было, только дождь…
Будто и там, позади, был не снег – не просто снег, а…
…истончалась, истончалась, истончалась, открыв проход…
Я тряхнул головой и крепче вцепился в руль.
Хватит!
Читать бесплатно другие книги:
