Шаг во тьму Тропов Иван

Но даже в тепле машины меня пробирал озноб. И снова вернулось ощущение, что что-то случилось. Что-то непоправимое…

Хватит! Хватит! Вон машина навстречу. Вон еще… А вон впереди, сейчас нагоню.

Живые, обычные люди. Мир не изменился. Все так, как и должно быть. Все хорошо.

Но холодок под ложечкой не отпускал. Что-то случилось…

Я притормозил, вытащил Курносого из кармана и бросил на правое сиденье. Чтобы был перед глазами, труженик. Спас меня вчера и еще спасешь, если потребуется.

Я включил магнитолу. Врубился режим случайного выбора, но я сразу отключил его. На флэшке много чего напихано, но сейчас я точно знаю, что мне нужно. Я отщелкал нужный номер альбома. Может быть, не самый лучший их альбом, но… самый бодрый? Не такой совершенный, как поздние, но определенно самый куражный. Море по колено с этой музыкой.

С первыми же аккордами прелюдии мне стало легче. А потом грянул бравурный Mega Therion, и не подпевать стало невозможно. Я прибавил ходу.

Дорога летела под капот, на соседнем сиденье весело подпрыгивал Курносый, и, хоть над головой висело свинцовое небо, я его едва замечал. На душе снова была весенняя капель, светило солнце и пахло тающим снегом, – как в тот день, когда я впервые услышал Theli. Словно окрыленный, я тогда мчался по улицам, забыв обо всем, прыгал через первые лужи, ослепленный солнцем и музыкой, и казалось, что все в жизни отныне будет вот так – ярко и радостно. Так же прекрасно, как этот миг и эта музыка. Так, как должно быть!

Стемнело, когда я еще подъезжал к Смоленску. Зажглись оранжевые фонари, а город встретил меня морем огней и суетой машин.

Побежали привычные места. Я глядел на панельные дома, на их окна, приветливо сияющие огнями, и на душе становилось теплее… А у дома Гоша будет совсем хорошо. На той детской площадке сейчас самый час пик. Вечернее столпотворение. Бабушки с внучками, мамки с грудничками на руках и в колясках, скрип старых качелей и гомон пузатой мелочи… Жизнь.

Так захотелось это все услышать, что я выключил музыку и опустил стекло. Вот и их поворот. Объехать скверик, отделяющий их от дороги…

Шум машин позади стихал, а я ждал последнего изгиба дороги. После него гомон налетит радостной волной. Губы сами собой расползлись в улыбку, радостную до глупости, но я ничего не мог с собой поделать. Да и не хотел. Пусть. Иногда можно.

А потом я повернул, и деревья перестали загораживать дом и площадку.

Рефлекторно я вцепился в руль и сбросил скорость еще прежде, чем понял, что вижу. В первый миг мне показалось, что я лечу на глухую стену.

Я так привык видеть, как из-за темных ветвей выползает длинная пятиэтажка, полная ярких окон… Но сейчас не горело ни одного окна. Дом – черная стена на фоне темного неба.

Электричество отключили? Но два фонаря вдоль дома горели, освещая дорогу. Хотя подключены наверняка к той же подстанции, что и дом…

«Козленок» катился по инерции вперед, уже не быстрее пешехода. Я искал глазами красноватые отсветы свечей в окнах. Так всегда бывает, когда отключают свет.

Но их не было. Ни в одном окне.

И детская площадка…

Ближний фонарь хорошо освещал ее. Двойные качели, похожие на скелет повешенной кареты. Песочница, на синем бортике которой выстроились руины песочных куличиков. Горка с потертым днищем. Дорожка для лазанья на руках. Скамейки по кругу площадки.

Все на месте, но все какое-то не такое. Качели не скрипели, по бортику песочницы не стучали лопатками и на скамейках не судачили мамушки-бабушки. Никого. Совершенно. И ни зву…

Кусты между дорогой и домом вдруг качнулись и двинулись на дорогу. Прямо передо мной!

Я врезал по тормозам, совсем останавливаясь. И лишь через ужасно долгую секунду понял, что это не куст двинулся мне наперерез. Вспомнил. Как раз здесь, перед краем дома, в кустах есть тропинка. Но еще никогда с нее не бросались мне под колеса!

Женщина, тащившая за собой двух детей, шагнула с тротуара прямо под машину. Будто целилась.

«Козленок» скрипнул колодками и встал намертво. В каком-то метре перед ними.

Они не спеша, как ни в чем не бывало, переходили дорогу. Мальчик был ближе ко мне, он прошел мимо машины, едва не коснувшись бампера рукой, но даже не повернул головы. Глаза не скосил!

И его мамаша… И сестренка, совсем маленькая… Они шли через дорогу, будто вокруг ничего не было, будто они одни в целом мире.

Я сжал ручку, но так и не открыл дверцу. Злость и желание вылезти и рассказать этой мамаше, какая она на всю голову дура, пропало, как не было.

Они шли ужасно медленно. Все их движения были ленивые и заторможенные, словно они шли сквозь воду. И глаза как у рыб. Три сомнамбулы. С открытыми глазами, ничего не замечая…

Шоссе с летящими машинами осталось далеко за сквером, здесь было тихо-тихо, только едва слышно урчал мотор «козленка» на холостом ходу. В этой тишине я слышал, как они шаркают.

Женщина шла в домашнем халате. Пояс почти развязался, и из-под зеленого халата выглядывала бежевая комбинация, белели груди. На мальчишке были легкие шорты и рубашка, на девочке простенькое старое платьице – только для дома, донашивать. И все трое были в тапочках.

Я снова взялся за ручку и снова не открыл ее. Не решился.

Сердце гулко ухнуло и куда-то провалилось. Я узнал их.

Узнал, хотя это было и непросто. Ведь это лицо манекена – я всегда видел его живым. Оно было совсем другим! Темные, как маслины, восточные глаза всегда искрились, а в уголках смешливых губ пряталась улыбка. Тетя Вера…

Они прошли через дорогу перед машиной, так и не заметив ни меня, ни машины, едва не сбившей их. Тетя Вера вздернула руку, помогая Соньке подняться на бордюр, и они пошли по детской площадке. Шли прямо на песочницу, но едва ли видели ее. А если и видели, то не понимали, что это такое.

Когда бортик оказался прямо перед ними, тетя Вера перешагнула его, снова задрала руку, помогая Соньке преодолеть высоту, а потом они пошли прямо по песку, увязая, но едва ли замечая, что идти стало труднее.

Я наконец-то заставил себя нажать на ручку, приоткрыл дверцу.

Медленно, осторожно. Давя на дверцу вверх, чтобы не скрипнула металлом о порожек. Словно я был тут вором. Я боялся даже кашлянуть.

Я бы выключил мотор, если бы думал, что это сделает меня незаметнее, но почему-то мне казалось, что привлеку внимание, как раз если выключу. Это так заметно, когда какой-то звук, к которому успел привыкнуть, вдруг пропадает….

Тетя Вера перетащила Соньку через бортик песочницы, сбив два песочных куличика, и, все так же держа за руки, тащила детей дальше, к горке. У Сашки слетел один тапок, но тетя Вера этого не замечала. Сашка, кажется, тоже.

Очень медленно я вылез и выпрямился.

Тишина давила. Едва слышное урчание машины тонуло в этой тишине, как свет фонарика в дождливой ночи.

Пустая детская площадка, черный дом… Накатило необоримое ощущение, что все вокруг – и пустая детская площадка, и темный дом – это всего лишь странная декорация. Здесь никто не живет.

Ни одной живой души… А тетя Вера?

Я оглянулся на них, с ужасом понимая, что они кажутся мне механическими куклами, но никак не живыми людьми.

– Тетя Вера… – Я не узнал собственного голоса. Горло сжало. – Тетя Вера!

Не обращая внимания, они шли дальше. Медленно, но упрямо. Заводные игрушки, у которых вот-вот кончится завод, но еще не кончился, и они ползут последние метры, все медленнее и медленнее…

Я пошел следом, чувствуя, как ноги деревенеют. Споткнулся о бордюр, забыв о нем, чуть не упал.

Шум с дороги из-за сквера доносился сюда глухо, как сквозь вату. Пятиэтажка застыла справа безжизненной коробкой. Фонари отражались в темных окнах, я видел, что некоторые форточки открыты, но изнутри не раздавалось ни единого звука. Ни звяканья ножей и тарелок, так привычных в это время после возвращения с работы. Ни голосов, ни вечного бубнения телевизоров. Ничего.

Шагая и сам, как марионетка, у которой обрезали половину ниточек, на негнущихся ногах я догнал их. Поднял руку, чтобы взять тетю Веру за плечо… но не решился. Просто обогнал и зашел вперед.

Она смотрела в мою сторону, но сквозь меня. Кажется, она вообще не видела ничего вокруг. У Соньки и Сашки были такие же совершенно пустые глаза… Как лунатики. Не глядя по сторонам, ничего не видя перед собой. Ориентируясь лишь по тому, как двор остался в их памяти.

Не замедляя шагов, они двигались на меня. Меня для них просто не было…

Я шагнул в сторону, взял тетю Веру за плечо, но она прошла дальше, выскользнув из моих пальцев. Халат и бретелька комбинации соскользнули с ее плеча, обнажив левую грудь, а она шла дальше, не замечая ни меня, ни холодного воздуха, ничего.

И кажется, я знаю, почему…

Очень медленно я повернулся к дому, заставляя себя забыть обо всем, что сейчас не имело значения.

В любой момент мог налететь холодный ветерок, способный мгновенно превратиться в цепкий, кромсающий на куски шторм.

Дальний конец, два окна на третьем этаже… Отсюда фонарь не светил мне в лицо, лампа спряталась под колпаком, и я видел чуть больше. Во всем доме окна черны, лишь оранжевые отражения фонарей. Но в тех двух, в конце дома – Гошева квартира – что-то светится и внутри. Свет горел не в самих комнатах, а в глубине. В третьей комнате или на кухне, выходящих окнами на ту сторону, и через коридор отблески падали в комнаты с этой стороны.

Метров восемьдесят до них, если по прямой. Почти безопасная дистанция.

Она может меня почувствовать, а я прекрасно почувствую ее, если она попытается влезть в мою голову. Почувствую, но не более того, если не раскрываться. Почти безопасная дистанция.

Почти.

Если бы все было, как обычно. Но…

Я и раньше видел подчиненных детей, но ни разу не видел, чтобы подчинение было до такой степени. И я ни разу не видел целый квартал, затихший, как сонное царство…

Только опасность была не там. Движение за спиной!

Я обернулся, ныряя рукой в карман – слишком поздно вспомнив, что револьвер остался на правом сиденье. Моя последняя ошибка.

Замер, упав на колено и кусая губы от досады, но…

Человек был, а атаки не было.

Женщина. Наверно, она пряталась за толстым дубом. Теперь вышла. Черный плащ из мягкой кожи, очень длинный, до пят. Ботинки на высокой подошве. Длинное каре до плеч, брови вразлет…

– Не нужно, – сказала она. – Не ходи туда. Поздно.

Она развернулась и шагнула обратно за деревья.

– Стой. Стой!

Я бросился за ней. Она двигалась быстро, но не бежала. Я нагнал ее. Попытался схватить за плечо, но она мягко шагнула в сторону, будто знала, что я попытаюсь это сделать, и прижалась спиной к дереву. Тень скрыла ее от рыжего света фонарей, лишь два глаза блестели из темноты.

В голове путалось, мысли рвали друг друга. Что здесь случилось? Это все сделала… одна или нет? Сколько их? Как давно они здесь? Что в квартире Гоша… и что с ним самим сейчас? Видела Гоша эта чернобровая?

Она в упор глядела на меня, а я никак не мог выбрать, что же важнее всего.

– Ты… Кто ты?

В ее лице что-то изменилось, но света было слишком мало, чтобы я мог хорошо разглядеть. Я мог лишь гадать, что творится за этими блестящими черными глазами, но так и не понял.

– Твой ангел, – сказала она. – Черный ангел-хранитель.

А потом – я не заметил, когда началось ее движение, таким мягким и стремительным оно было – вдруг скользнула в сторону, уже развернувшись ко мне спиной. Я дернулся за ней, но, прежде чем сделал шаг, она остановилась, бросила через плечо:

– К себе домой не лезь. И ко всем вашим…

Досадливо дернула плечом и нырнула за ствол, в сплетение теней.

Я бросился за ней, но теперь она бежала. Я продрался через кусты, обогнул старый дуб. Поднырнул под ветку, выбежал на маленькую полянку, но не успел.

Меня обдало ревом мотора и тугой волной воздуха с бензиновым перегаром. Большой мотоцикл – слишком темно, чтобы разглядеть марку – сорвался с места, прокатил, разгоняясь, через полянку, вихрями взметнув опавшие листья. Пронесся между деревьями и вылетел на дорогу позади моего «козленка».

Там она рывком развернулась, не притормаживая. Мотоцикл вздыбило, она сжалась и прильнула к нему, как всадница к спине лошади, берущей барьер. Удержала равновесие. Мотоцикл плюхнулся обратно на асфальт передним колесом и стрелой унесся за сквер, к шоссе.

Несколько секунд – гулких ударов сердца у меня в груди и висках, – и я потерял красную габаритку.

Снова сгустилась неживая тишина этого места.

– Стойте здесь.

Я вздрогнул, развернулся на этот безжизненный голос.

Не сразу понял, что это голос тети Веры, так отличался он от ее обычного голоса. Чувствуя, как ноги вновь деревенеют, я вернулся к детской площадке.

Они остановилась на ее краю, упершись в большой куст. Почему-то я был уверен, что дети остановились еще раньше, чем она это сказала. Все трое замерли.

Так же, как шли: держась за руки, с безжизненными лицами, с пустыми глазами.

Не потому, что вышли из-под влияния. Вовсе нет. Всего лишь продолжали выполнять то, что, как они чувствовали, должны делать…

Скоро ли это пройдет?

Не знаю. Я попятился к машине, косясь то на них, то на дом. Господи, что же с Гошем, если та чертова сука способна на такое – и делает это походя, только чтобы расчистить себе пространство, чтобы избавиться от лишнего шума людских мыслей, которые отвлекают ее, как звон мошкары…

И почувствовал, как холодком стянуло виски.

Я зажмурился, выкинул из головы все мысли, все-все-все, что могло меня отвлечь. Лишь чувствовать свое тело: напряжение мышц. Лишь чувствовать себя самого – эмоции и желания, и ростки новых мыслей, что способны потянуть за собой в любую сторону…

Обрубить их все. Подавить желания и эмоции. Я – шар, в котором нет ни одной вмятины, ни одного выступа. Таким и должен оставаться.

Маленькая вмятинка: я почувствовал отголосок ее раздражения – ну что тут еще опять?– и я тут же выбросил это из себя, снова стал ровным-ровным.

Холодный ветерок вдруг стиснул виски тисками, расползся по всей голове. Липкие щупальца сжимались на мне. Тыкались в меня, присасывались пиявками, вонзались глубже, но я успевал их выталкивать, успевал выравнивать свои эмоции и желания.

Изнутри вынырнула мысль: она же так сильна, словно стоит в каких-то двадцати шагах! Если она так сильна…

Я обрубил предателя прежде, чем он превратился в вырост, за который так легко ухватиться щупальцам и потянуть дальше, разрывая мой контроль.

Я снова собрался и даже открыл глаза. Я контролировал себя, я держал эту атаку. Чертовски сильная атака, но я держу ее!

На миг давление ослабло. В окнах Гоша, едва светящихся изнутри, прошла тень и за стеклом, в свете фонаря, высветилось лицо.

Я различил бледные, до синевы выбритые щеки, тяжелые брови… Мужское лицо. Но эти глаза – и ее глаза тоже.

Чертова сука видит этими глазами, как своими. Для того и послала его к окну. Посмотреть, кто это. И запомнить.

Я попятился назад, к кустам, за деревья.

Ее слуга так и стоял у окна, глядя на меня. Не бросился за мной. Но сколько их с ней?..

Может быть, он так и будет стоять там, чтобы точно видеть, где я и что делаю. Пока другие уже несутся по лестнице. А может быть, ждали внизу в машине, я ведь не знаю, что творится по ту сторону дома… Может быть, там даже не одна машина, а две или три…

Старик был прав. Черт бы побрал мое упрямство, он был тысячу раз прав! Эти силы не надо было будить… Нельзя.

Но если она еще в квартире Гоша, то и Гош еще здесь?.. Еще можно…

Только один я ему сейчас ничем не помогу. Если чем-то я и могу помочь, так это притащив сюда Старика. Старика, Виктора и Шатуна. Всех наших.

Ледяные тиски сомкнулись с новой силой, но я дал им пройти по поверхности и сбросил их. Развернулся и бросился к машине.

Впрыгнул в кабину и пока одной рукой захлопывал дверцу, другой уже врубал заднюю передачу.

Быстрее, быстрее! Откатиться метров на сорок, чтобы ее щупальца ослабли. Чтобы их можно было не опасаться. Она ведь может дернуть не за эмоцию, а за мышцу. Это не менее опасно, когда делаешь маневр на машине.

Я все еще чувствовал ее холодное дыхание в голове… Ну-ну, сука. Давай! Отвлекайся на меня, отвлекайся!

Это даже к лучшему… У тебя с собой много людей, и ты распотрошила Гоша. Теперь ты знаешь все, что знал он, – и про всех наших, и про то, как лучше доехать к дому Старика.

Только я буду там раньше.

К Старику, потом к Виктору, за Шатуном… и обратно.

Сюда.

И вот тогда посмотрим, кто из нас сильнее, тварь.

По шоссе я проехал только до первого поворота, там сразу же ушел в сторону кремля. Маленький крюк, зато свободнее.

Эта тварь не слабее той, что мы валили в доме… а может, и посильнее. Но теперь с нами будет Старик. Только бы успеть к нему раньше, чем нагонят пурпурные.

Гош, Гош… Почему ты не заметил их вовремя? Почему дал себя взять?!

По сторонам полетели древние советские институты, ныне превращенные в склады и сборище мелких фирмочек. Гаражи… Сейчас будет и выезд к пустырю…

Я глянул в зеркало – сзади чисто – и чуть сбросил скорость, чтобы не пропустить съезд с дороги.

Мне надо затащить Старика в машину и еще успеть отзвониться Виктору и Шатуну. Чтобы бросили все и мчались сюда. Даже не к дому Старика, а где-то здесь, у гаражей… У дома Старика опасно, дорожка по пустырю всего одна – не дай бог запрут. Я-то на «козленке» могу и напролом, а вот у Виктора под домом наверняка стоит не внедорожник, а городская каталка. Пижон чертов!

Пусть здесь ждут. А я подвезу к ним Старика, и там уж решим, что будем делать – Старик быстро сообразит, что надо делать. Главное собраться. Тогда мы хоть что-то сможем сделать.

Мы…

Я закусил губу. Вспомнил.

…к себе домой не лезь и ко всем вашим…

Справа вынырнул съезд с дороги, но руки замерли на руле. Я не повернул, лишь притормозил.

Эта девчонка на мотоцикле…

…домой не лезь, и ко всем вашим, поздно…

Память словно вычеркнула ее слова. Отторгала ее саму.

Выкидывала ее прочь, потому что в моей голове не было полочки, куда ее можно положить. Люди делятся на три вида: наша стайка, охотящаяся на сук; суки и их слуги; и все остальные, кто об этом ничего не знает, живет равнодушными овечками, нагуливая жирок… жирок и детей, которые иногда пропадают.

Три вида.

А кто она? Откуда взялась? И откуда, черт бы ее побрал, она знает про суку и про нас?!

Я помню, где видел ее впервые: в кафе, при въезде в тот городок с больницей. Рядом с возней чертовых сук вокруг морга.

Она следила за нами? Но она явно не сучья слуга… У чертовых сук слуги – мужчины… Хотя те две молодые жабы, они же тоже со следами… Может быть, это только у наших, у провинциальных чертовых сук в слугах мужчины, а у тех и женщины-слуги водятся…

Нет, нет! Если бы она хотела меня убить, она бы меня убила – хлоп в спину, и привет. А если нужен живым, то в ногу. И делай, что хочешь. Нет, она приехала не с чертовой сукой. Но тогда…

…не лезь домой и ко всем вашим, поздно…

Да откуда ей знать, что ко всем нашим – поздно?!

Но она следила за нами у морга, и даже Гош не заметил ее… И теперь она была у Гоша раньше меня…

Но оставить Старика, даже не попытавшись его вытащить?!

А если они уже там?..

У морга были сразу три жабы. Может быть, и паучиха теперь не одна?..

Если они тут, они уже знают, что дорога к дому через пустырь единственная. И они готовы встретить и спеленать любого, кто сунется к дому.

…поздно…

К черту эту гребануго Кассандру!

Я тронул машину вперед, разворачиваться тут надо потихоньку, съезд не прямой, а делает восьмерку, вписываясь в начинающиеся пригорки…

И тут же заметил машину. Она стояла с выключенными фарами, без габариток, без всего – темная машина. Но отблески моих фар высветили обводы черного «мерина» и два молочных пятна за лобовым стеклом.

Я дернул руль и вжал газ, выбираясь обратно на дорогу.

Сердце билось у самого горла. Поверят они, что я и не собирался съезжать, а притормозил лишь для того, чтобы проверить, не вылетит ли какой-нибудь придурок мне в лоб?..

…поздно…

Господи… Неужели…

…ни к кому из ваших…

Господи…

Мне показалось, что позади стало светлее – зажглись фары «мерина»? Выбираются на дорогу вслед за мной?

…поздно…

Я стиснул зубы и вжал педаль газа, разгоняясь.

Фары пришлось выключить, и мне казалось, что вокруг не земля, а море.

Черные волны, едва заметные на фоне такого же темного неба. «Козленка» швыряло вверх-вниз, по бокам скребли кусты, по днищу стучала земля и царапали камни, и все-таки я двигался вперед.

Крупные пригорки объезжал, как и особенно густые заросли кустов. Дороги не было, я вполз на пустырь с противоположной стороны, без всякой дороги. Но «козленок» должен здесь проползти.

Только бы с ними не было второй суки!

Но если там нет второй суки – сколько же та одна должна держать слуг?.. Ими же всеми надо управлять, регулярно копаться в их головах… Если она одна может держать столько человек – какой же силы она должна быть, когда не в восьмидесяти шагах, а стоит рядом и сосредоточивается только на тебе одном…

Я тряхнул головой, выгоняя предательскую мыслишку. Вперед. Вперед!

Я боролся с рулем, его вырывало из рук. Качало, сиденье то и дело подкидывало меня вверх, и крыша кузова норовила врезать по макушке. А я пытался уловить, нет ли холодного касания в висках.

Только бы здесь не было еще одной твари…

Я выеду к дому сбоку, с противоположной от дороги стороны. Они не ждут. Если суки нет, то меня не заметят. Если Старик еще там, я вытащу его.

Вытащу…

Я ударил по тормозам. «Козленок», вползший было на очередной пригорок, скатился назад и замер в ложбинке.

Дом еще далеко впереди, но…

Сглотнув, я открыл дверцу и вылез из машины. Холодный ветер обдал меня, рванул плащ. Я сунул руку в карман, вцепился в рукоять револьвера и, пригнувшись, залез на пригорок.

Дом Старика, в котором всегда горел свет только на первом этаже, – да и то почти скрытый холмиками и кустами, – сейчас светился, как новогодняя елка.

Сначала мне показалось, что его со всех сторон подсветили белыми прожекторами. Потом я понял, что это фары. Много галогенных фар.

Прищурившись, я глядел на дом, пока в отраженном от него свете не различил и машины. Две, три… еще одна за домом, ее саму не видно, только пятно света от фар на стене дома. Четыре. И еще одна – как минимум одна! – у съезда на пустырь.

Обложили, сволочи. Обложили…

Ярость обожгла меня, челюсти стиснулись так, что зубам стало больно. Но это ничего. Уж лучше ярость, чем страх. Жаль только, что у меня сейчас только Курносый – оружие последнего шанса. Незаметный и легкий, но всего пять патронов и ствол короткий до ужаса. Чтобы попасть наверняка, надо стрелять почти в упор.

И даже запасных обойм нет…

Нет, есть одна в кармане. Только слишком легкая. И пальцы говорили, что из пяти гильз всего над одной есть свинцовый горбик пули. В револьвере патроны с обычными пулями, а эта даже подпиленная. Но всего одна…

Я вытащил ее из кармана. Револьвер в правую руку, обойму в левую. Пусть будет сразу в пальцах, когда потребуется перезарядить. Пяти патронов явно не хватит, даже если я буду точен…

А шести хватит?

К черту! Если повезет, доберусь до оружия одного из них.

А если не повезет?..

К черту!!!

Оскалившись, сквозь зубы глотая холодный воздух, я сбежал с пригорка, обошел следующий сбоку, осторожно высунулся под веткой куста, понять, куда лучше дальше…

И выпрямился, забыв про маскировку.

Да она уже и не нужна, эта маскировка, будь оно все проклято…

Фары меня обманули. Дом освещен со всех сторон, вот я и решил, что все еще только начинается. Что в дом им сразу войти не удалось, атака превратилась в осаду, и поэтому машины со всех сторон – освещать, чтобы никто не ускользнул в темноте.

Но теперь я видел то, что раньше скрывал куст: перед крыльцом дома стояли двое в пурпурных плащах. Руки в карманах, сами полубоком к дому, даже не глядя туда…

Открылась дверь, и вышли еще двое. Издали они все казались близнецами: в одинаковых плащах, черные пиджаки, белые воротнички, пурпурные галстуки с золотыми заколками, одинаковые короткие прически.

Сбились в кучку, о чем-то заговорили, а на втором этаже начали вспыхивать окна. Одно за другим. Кто-то шел по комнатам, осматривая дом.

Я смотрел, как верхний этаж дома наполняется светом, и от отчаяния мне хотелось орать.

Старик ни за что бы им не сдался. Ни за что не дался бы им живым…

Я кусал губы, чтобы не завыть. Глаза защипало, мир подернулся искажающей вуалью, фары машин расплылись многоногими лучиками-пауками. Я сморгнул слезы.

Старик… Когда они окружили дом, он должен был позвонить Виктору, Гошу… Мне.

Я здесь, Гош уже не приедет. А Виктор с Шатуном?

…ко всем вашим не лезь, поздно…

Неужели все?..

И Виктор, и Шатун?!

В кулаке заскрипело. Я поднял руку, раскрыл ладонь – что скрипит? – из ладони рассыпались гильзы. Гнутая пластинка обоймы, стальная «снежинка», со звоном распрямилась и спрыгнула с ладони в темноту.

Я посмотрел на дом.