Месть вора Седов Б.
Даже Леонид с Ангелиной были совершенно уверены в том, что им наконец удалось оторваться от свихнувшегося Константина, и теперь можно расслабиться, отдохнуть от головняков в тихом омуте российской глубинки.
Ах ты ж, сермяжная благодать российской деревни… Ах ты ж, неведомая натура русского человека, неискоренимого оптимиста, не заглядывающего вперед дальше вечера текущего дня и не желающего креститься до тех пор, пока над башкой не бабахнет оглушительный гром.
Еще было время перестраховаться и запутать следы окончательно. Но гораздо проще было зажмурить глаза, заткнуть поплотнее уши и убедить себя в том, что все неприятности уже позади.
Остается только беззаботно убивать время на полном пансионе у хлебосольной бабы Маруси. Париться в баньке. Дышать свежим воздухом. Укреплять здоровье парным молочком. И лишь иногда спускаться из этого рая на землю за тем, чтобы с почты дозвониться до Хопина и спросить: «Как там дела, Аркадий Андреевич? Не изловили еще этого… уголовничка?» И наконец когда-нибудь услышать долгожданный ответ: «Все нормально, ребята. Поймали (лучший вариант – пристрелили) вашего мстителя. Можете возвращаться домой».
– …и тогда вернемся домой отдохнувшими, подзаряженными энергией, очистившими легкие от проклятого смога. А то ведь это не дело – уже больше трех лет никуда не высовывать носа из Питера. Даже дачу в Лисьем Носу распотрошили… А ведь знаешь, – Ангелина как можно теснее прижалась к супругу, – правильно говорят, что во всем всегда можно найти и положительные черты. Вот мы, например. Не было бы счастья, да несчастье, как говорится, помогло; не согнал бы нас твой брательник с насиженного местечка, так неизвестно еще, когда бы сами собрались проветриться где-нибудь на природе. А теперь… оглядись только, хорошо-то как, Ленчик! Даже дым из труб здесь пахнет иначе, чем в городе. И почти нет народа. Кстати, раньше, когда я отдыхала здесь летом, эта улица к вечеру, особенно если была хорошая погода, всегда бывала забита людьми. В основном, дачниками. Они сбивались в небольшие компании и бродили из одного конца поселка в другой. Бренчали на гитарах, горланили песни, иногда отправлялись на Шошу купаться. Вокруг крутились местные парни на дешевеньких мотоциклах, приставали к девчонкам, стреляли курить, наскребали на бутыль самогона. Потом к клубу подтягивалась молодежь из Соматова, Коноплева, Татарок, других деревень. Без интереса, просто затем, чтобы убить время, смотрели какой-нибудь нудный совдеповский фильм – как сейчас помню, билет стоил десять копеек. Потом, если кто-нибудь приносил магнитофон, устраивали танцы. А после них отправлялись в бор на костер. Или разбредались парочками по сеновалам. – Ангелина вздохнула. – Вот только я ни разу не бывала на этом костре. И никогда не ходила вечером в клуб.
– Что, – усмехнулся Леонид, – вместо костра или клуба боялась тоже угодить на какой-нибудь сеновал?
– Нет. Как раз на это мне было глубоко наплевать. Но этого панически боялись мои мамаша и бабушка. Они почему-то были уверены в том, что я только и жду удобного момента, чтобы свернуть с праведного пути и погрязнуть в разврате. Был у них такой один на двоих общий пунктик… Даже не пунктик, а помешательство. Хотя я не подала им ни единого повода, чтобы подозревать меня в чем-нибудь нехорошем. Впрочем, было бы только желание, а повод найдется всегда. Как-то раз произошел такой случай: мы в деревне купались на Шоше с подружками. Пришли знакомые парни, присоединились к нам. Целой компанией мы валялись на пляже, резались в карты, прыгали в воду. И тут на берегу возникла моя мамаша… О Господи, Ленчик! Какой был скандал! В чем она только меня не обвиняла! Можешь представить себе, – звонко рассмеялась Ангелина, – какая развратница! Купалась в речке рядом с мальчишками! Кошмар! Мамаша тогда выволокла меня на берег за волосы. А пока я одевалась, нарвала крапивы и всю дорогу до дома хлестала меня по голым ногам. Так и гнала через поселок. У всех на виду. Представляешь, позорище!
Леонид расхохотался.
– Я бы на твоем месте послал мамашу подальше. А потом учинил бы какой-нибудь акт неповиновения. Короче, шизанутые мамочка с бабушкой получили бы достойный отпор.
– Тебе проще, – вздохнула Ангелина. – Ты как-никак мужчина. А чего можно ждать от пятнадцатилетней маменькиной дочки? Впрочем, мамаше я тогда все-таки отомстила. В общем, неделю мне пришлось отсидеть под домашним арестом. Потом я все-таки получила свободу. Как обычно – до девяти вечера. Но использовала ее по полной программе. Здесь в деревне отдыхал один паренек из Москвы, Олег. Я ему нравилась. И вот в первый же день, как вышла из-под ареста, я предложила ему пойти погулять в березовой роще – мы сейчас туда сходим. Когда мы с Олегом добрались до рощи, я ему сказала: «Милый Олежа. Вот она я. Стою перед тобой вся твоя, готовая на все. Раздевай меня и делай, что пожелаешь. Я хочу, чтобы первым у меня был ты».
– И как он? Не отказал?
– И не подумал. Все оформил по полной программе… А как же мне тогда было стыдно, когда он меня раздевал! И как было страшно! И больно, когда… ну, сам понимаешь. Зато потом мне стало так хорошо, как еще никогда не было в жизни. Я просто таяла у него в объятиях. Я мечтала лишь об одном: чтобы это никогда не кончалось. Потом, наверное, еще целый месяц, пока я не уехала в Питер, мы это проделывали почти каждый день.
– Интересные вещи порой узнаешь от любимой жены, – покачал головой Леонид. – А ведь раньше про это ты мне никогда не рассказывала.
– А ведь раньше ты меня про это ни разу не спрашивал, – парировала Ангелина. – Спросил бы – так рассказала бы. Но только и сама лезть к тебе с такими рассказами как-то не собиралась. Чего навязываться-то?
Они наконец достигли окраины Нестерова, где начинался асфальт. Основательно искореженный гусеничными тракторами и разбитый грузовиками, но куда более проходимый, чем поселковая улица.
– А ведь если еще пару дней будет дождик, мы на «пассате» от твоей бабы Маруси до асфальта не доберемся, – заметил Леонид, щепкой счищая с подошв налипшую глину. – Сядем по самое брюхо посреди этого Нестерова и придется нанимать за бутьшь самогона местную службу спасения. На каком-нибудь тягаче.
– И наймем. Не разоримся. – Ангелина выбрала лужу почище и топталась в ней, безуспешно пытаясь привести свои грязные сапоги в более или менее божеский вид. И в конце концов безнадежно махнула рукой. – А-а-а, наплевать. Все равно перемажусь. Отчищусь, когда вернемся домой.
Не дотянув до березовой рощи метров пятидесяти, тропинка пропала, и Ангелина чуть сбавила шаг, стараясь не замочить о высокую пожухлую траву джинсы.
Ангелина развернулась и начала жадно целовать мужа в шею… в щеки… в нос… в губы. Он отвечал ей без особой охоты. Но хоть отвечал. Хоть не отталкивал, как это случалось порой.
– Ле-о-ончик, а давай прямо здесь.
– Тебе что, так неймется? Неудобно же. Холодно. Сыро.
– Зато необычно. Экзотика.
– Экзотика, – назидательным тоном произнес Леонид, – это на пляже, среди кокосовых пальм, под ласковым тропическим солнцем. Но никак не под осенним дождем. Среди российских березок.
– Ну Ле-о-ончик…
– Нет, не проси. А если хочешь чего-нибудь необычного, то дождись вечера, когда пойдем в баню.
– Точно?
– Да. Обещаю, – сказал Леонид, а про себя едко добавил: «Но лучше бы ты сходила бы в клуб и потешила там местных плейбоев. Этак алкашей десять – пятнадцать зараз конвейерным методом. Честное слово, я совсем бы не стал ревновать». Он отстранил от себя Ангелину и произнес на этот раз вслух: – Хорош об меня тереться, красавица. Пошли, покажешь мне речку. Глядишь, если здесь начну загибаться со скуки, съезжу куда-нибудь, где пахнет цивилизацией, куплю лодку, удочки, сетку и буду вас снабжать рыбой…
Ангелина остановилась и, обвив руками шею мужа, задумчиво посмотрела ему в глаза.
– Знаешь, Ленчик, меня до сих пор иногда мучает совесть, что я обошлась с Константином так жестоко.
– Жестоко? – процедил Леонид. Он ощутил, как непроизвольно напряглись все его мышцы. – А может, практично? Что ждало тебя впереди, останься ты с моим братцем? Затворничество в тесной «хрущевке» зимой и в гнилом доме в Лисьем Носу летом? Дефицитный семейный бюджет и несбыточные мечты о новеньком телевизоре? Потом у тебя родился бы ребенок. Бессонные ночи, обосранные пеленки, искусанная грудь. И никаких перспектив на то, что хотя бы раз в жизни удастся провести пару неделек где-нибудь на Канарах или курортах Пальмиры, немножко пожить для себя. Ты об этом мечтала? Или, может, втайне надеялась, что произойдет чудо, и Константин вдруг превратится в этакое светило мировой медицины? Будет загребать по двадцать штук баксов в месяц, подарит тебе «ламборджини» и жемчужное ожерелье, а сам будет постоянно пропадать на всяких там конференциях и симпозиумах, предоставляя тебе возможность от души поразвлечься с парочкой сексуальных гигантов, которые за небольшой гонорар будут просто стелиться у твоих ног?
– Ну чего ты болтаешь? – недовольно сморщила нос Ангелина. – Какие любовники? Какие жемчужные ожерелья? Какие Канары? Ты же отлично знаешь, насколько я к этому равнодушна… Кстати о птичках, – вдруг хитро улыбнулась она, – что-то я не припомню, чтобы и вы, дорогой мой супруг, хоть раз призадумались о том, чтоб подарить мне… ну, скажем, не «ламборджини», а хотя бы «Оку». Или свозить меня на Пальмиру. Или в Анталию. Три раза побывали в Чухне[47] – это я помню. И все?
Леонид с огромным трудом подавил в себе желание заехать этой ненасытной твари в торец. Он, видите ли, не купил ей машину, не подарил путевку в Ниццу или Монако! Ей мало!!! Мало того, что она, одетая и обутая, сытая и не обремененная ни единой заботой, целыми днями продавливает диван, пялится в телевизор или азартно воюет в «Diablo» или «Duke Nukem»[48]! Мало того, что ей, как другим русским бабам, не надо каждое утро давиться в битком набитом вагоне метро по пути на работу, а вечером с неподъемными сумками метаться по рынку в поисках каких-нибудь дешевых вонючих сарделек, чтобы было что приготовить на ужин голодному мужу! Мало того, что не надо экономить каждую копейку, чтобы суметь дотянуть до жалкой следующей зарплаты! Мало!!!
«Вот ведь сука! – Леонид покрепче обнял Ангелину и нежно коснулся губами ее щеки. – Через пару недель, когда будет улажен вопрос с Константином, я тебе предоставлю возможность поискать более щедрого спонсора. Вылетишь на свободу с таким оглушительным треском, о каком даже не смела мечтать. Будут там тебе и Анталии, и Пальмиры. Будет и ко-о-офе. Будет какава с чаем. Все будет, милая Линочка. Если, конечно, не передумаю и не изменю тебе приговор с изгнания в ссылку на смертную казнь. Сгинешь под толстым слоем песка и хвои где-нибудь в дремучих лесах Тверской области… А то ведь ишь как заговорила: "Меня до сих пор иногда мучает совесть, что я обошлась с ним так жестоко". Тварь! Вот так и связывайся с тупыми слюнявыми дурами, набитыми под завязку эмоциями и не имеющими в активе ни крохи здравого смысла».
– Лин, киска… – Леонид поцеловал жену в губки, и она ответила на его поцелуй. – Я понимаю, что у нас сейчас все далеко от того идеала, который ты выстроила в своих мечтах. Но ведь так редко все сразу падает Божьим даром с небес. Надо набраться терпения и ждать. Это тебе. А мне в дополнение к этому еще и крутиться, зарабатывать деньги, обретать необходимые связи. И я – ты это видишь – зарабатываю, обретаю, кручусь. И обещаю, что уже скоро – очень скоро, поверь – наступят времена, когда мы сможем позволить себе уехать на несколько месяцев отдыхать за границу. И достроим коттедж в Лисьем Носу. И ты заведешь себе шикарных подружек, с которыми целыми днями будешь резаться в бридж или болтаться по магазинам…
– Не нужны мне подружки. Не нужны заграницы, коттедж в Лисьем Носу, магазины и бридж. Ленчик, я хочу одного – чтобы ты всегда был рядом со мной. Чтобы уделял мне побольше внимания. Чтобы я не ощущала себя одинокой. А то ведь порой, когда сижу в пустой квартире и жду, когда ты вернешься домой… – Ангелина смешно сморщила носик, и Леониду в этот момент показалось, что жена сейчас разревется. Но нет. Она лишь теснее прижалась к нему. И прошептала: – Любимый, ты знаешь, я очень боюсь остаться одна. Я очень боюсь, что ты меня бросишь. И с ужасом иногда представляю себе, что однажды случится такое: сначала ты не придешь домой ночевать, а потом позвонишь мне и скажешь: «Пойми меня правильно, но так получилось. Я ухожу. У меня есть другая, и я люблю ее. А ты теперь можешь устраивать свою жизнь без меня. И с этого часа считай себя свободной от всех обязательств». Но ведь тогда я не проживу и недели. Я буду как слепой, оставшийся без поводыря. И мне останется просто лечь и покорно ждать смерти, проклиная себя за то, что четыре года назад ввязалась в эту историю с Эллой Смирницкой. Самое страшное, Ленчик, что последнее время мне все чаще и чаще кажется, что ты охладеваешь ко мне с каждым днем. Я вызываю у тебя раздражение… Ленчик, скажи мне, пожалуйста, что все это не так! Что я слишком мнительная и забиваю себе голову чепухой! Скажи, что я все просто придумала и ты меня по-прежнему любишь!
– Я тебя очень люблю, – чуть дрогнувшим голосом сказал он. Погладил жену по светловолосой головке. И, почти не раздумывая, вынес решение: «Сентиментальная тварь! Тупая овца, собравшаяся покорно ждать смерти! Так и получи эту смерть! Радуйся, дура! Хрен ты у меня после подобных признаний доберешься до Питера! Хрен получишь теперь хотя бы одну возможность зацепиться за жизнь, когда вышвырну тебя за порог! Ведь этак ты, сама себе подписав смертный приговор и решив, что терять уже нечего (все равно все потеряно), надумаешь хоть чуть-чуть успокоить свою ущербную совесть. И попрешься к мусорам исповедоваться: "Так, мол, и так. Слушайте, дорогие менты, правдивую историю о том, как и кем в 96-м была на самом деле завалена госпожа Эльвира Смирницкая. Расскажу вам сейчас как на духу все-все-все о своей роли в этом убийстве. А также о роли моего нынешнего супруга и еще нескольких человек. И о полной непричастности к этому преступлению моего бывшего мужа, по сфабрикованному обвинению отбывшего в местах лишения свободы больше четырех лет. Ну, подходите скорее, кому не терпится заработать еще одну звездочку на погоны". Что за этим последует, страшно подумать. Если у Живицкого, Мухи и Хопина еще будут какие-то шансы выбраться сухими из этого омута, то мне однозначно настанет пора сушить сухари… К дьяволу! Я не хочу! А потому, милая Линочка, прямо сейчас вношу коррективы в свои предыдущие планы. Все! Решено! Когда менты наконец изловят моего братца, я не буду тебя никуда прогонять. Я все сделаю проще. И обещаю, тебе будет совершенно не больно. Вот только надо бы съездить в Микулино и купить там лопату…» – Я и правда тебя очень люблю, – повторил он. – И прекрати забивать себе голову чепухой. Возможно, последнее время я просто устаю на работе и у меня не хватает силенок на то, чтобы уделять тебе побольше внимания. Ты же все это воспринимаешь неправильно. И раздуваешь из этого трагедию. Да к тому же еще из-за братца нервы на взводе что у тебя, что у меня. Вполне плодородная почва для того, чтобы на ней возрастали подобные мрачные мысли. Согласна?
– Да, Ленчик.
– Ты мне веришь, что все дурацкие страхи, набившиеся в эту головку, – Леонид еще раз коснулся губами светленькой макушки жены, – совершенно необоснованны? Их надо собрать в одну кучу и вымести вон поганой метлой. И продолжать жить спокойно. Так ты мне веришь?
– Я верю.
– И ничего мне не хочешь сказать?
– Я очень тебя люблю, дорогой. – Ангелина положила головку на плечо Леонида и шмыгнула носиком. – И очень рада, что ты развеял все мои страхи. И правда, последнее время нервы у меня на пределе. Мне надо отвлечься, развеяться, забыть обо всем нехорошем. Думать только на отвлеченные темы… Ведь ты мне поможешь в этом, любимый?
– Конечно.
«Скоро я помогу тебе не только в этом, уродина».
– Тогда пошли к речке. Быстрее. И так придется возвращаться назад в темноте. Все перемажемся в грязи, как поросята. Но ничего. Ведь сегодня вечером у нас будет баня. А в бане будет… Я, между прочим, не забыла, что кое-кто мне кое-что обещал. – «Какой же сегодня чудесный день. Несмотря на дождь. Главное то, что мы с Леней наконец объяснились. И я больше не буду жить, как на иголках, ожидая, что в наших с ним отношениях может случиться что-то ужасное. Не случится – теперь я в этом совершенно уверена. Теперь я спокойна. Теперь я счастлива. Как никогда…» – Спасибо, мой милый… – На ходу Ангелина изловчилась дотянуться губами до щеки мужа. – Спасибо за то, что разогнал все мои страхи. Так легко. И так быстро… Я очень-очень тебя люблю! И буду любить до самой смерти.
«В чем я не сомневаюсь, – усмехнулся он про себя, быстро шагая по узкой скользкой тропинке, окаймленной с обеих сторон густыми зарослями камыша и пожелтевшей осоки. – Разлюбить меня ты не успеешь. Идиотка, да если в ты знала, что до смерти осталось всего ничего…»
Глава 9
СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА
Этот день был не столько самым удачным, но, пожалуй, и самым насыщенным за последнее время.
А впереди меня ждала не менее насыщенная ночка. Впрочем, не столько насыщенная, сколько тяжелая. За пять часов мне, сонному и уставшему, предстояло проехать по мокрой скользкой дороге полтысячи километров до Твери.
Как я ни дергался и как ни пытался подогнать ход событий, все равно отправиться в путь раньше полуночи не удалось. Правильно говорится, что благие намерения и реальность несовместимы. Так и на этот раз пришлось сидеть дома как на иголках, пока Гроб не смотался на хату, где держал в тайнике кое-какой «инвентарь», необходимый в его работе, и не прихватил оттуда одну небольшую вещицу.
Пустить ее в дело мы решили в самый последний момент на толковище, где обсуждались судьбы Живицкого и Мухи, но которое под конец неожиданно перетекло в другое, более злободневное и приоритетное русло. Буквально из ничего у Гроба и Комаля вдруг возникла идея, как можно попробовать добраться до Хопина буквально с наскока, не заморачиваясь ни на длительный сбор информации, ни на обустройство каких-либо подъездных путей к его неприступному логову. Не рискуя никем и ничем и не тратя на подготовку ни денег, ни времени. Казалось бы, совершенно бредовый, авантюрный до безумия план, но ведь очень часто именно самые авантюрные планы и осуществляются…
– Действительно бред, – в сомнении покачал я головой, выслушав до конца Гроба и Комаля, которые, азартно перебивая друг друга, за считанные минуты набросали вчерне проект привлечения моего брата к ликвидации Хопина. – Леонид далеко не дурак, и правила наших игр он знает не из газет или книжек. А потому, выслушав предложение, сразу же просчитает все варианты возможной раскрутки событий. Все финалы, а их для него только два. Первый – могила; второй – нары, и, скорее всего, на всю жизнь. Сомневаюсь, чтобы любой из них устраивал Леонида.
– Почему так узко, Денис? – встрепенулся Комаль. – Только могила и нары. Надо попробовать убедить его в третьем.
– Поведай мне, как это сделать? Может, дать ему честное слово? Побожиться на Библии? Представить в письменной форме гарантии, что мы его оставим в покое, когда он выполнит все, что поручим? Да не оставим – это было бы ясно даже ребенку. Замочим при первой возможности, и мой брат это отлично понимает. А потому, если все же надумаете замутить эту бодягу, готовьтесь к головнякам. Леонид попробует смыться уже по пути в Александровскую. А если не выйдет, он начнет искать защиты у Хопина. Даже и не посмеет думать о том, чтобы отправлять к праотцам свой единственный шанс на спасение, а вместо этого откровенно расскажет, с какой целью и по чьему поручению приехал к своему благодетелю в гости. И попросит помощи. Правда, скорее всего, Хопин больше не будет с ним церемониться и позаботится о том, чтобы труп моего братца подхоронили к кому-нибудь на Южном кладбище… Впрочем, так поступили бы ты или я. Или она. – Я кивнул на уютно свернувшуюся калачиком в кресле Катерину. – А что взбредет в голову сумасбродному психу Хопину, предугадать невозможно. А если и правда он предоставит Леониду возможность свалить? Признаться, мне будет очень обидно. А как же должок? Ну, не-е-ет! Не затем я корячился больше четырех лет на кичи, не затем тонул два раза в Ижме, не затем пер через парму четыреста верст. Чтобы эта сволочь вдруг свалила у меня из-под самого носа? Не будет того, чтобы у него появился хоть мизерный шанс на спасение! И не надейтесь! Я не отдам никому ни Ангелину, ни братца, сколько бы за них мне не предлагали. А Хопина, обещаю, достану с другой стороны.
– Когда? – Комаль сунул в рот сигарету и щелкнул сверкающим «Ронсоном».
– Не знаю.
– Твое «не знаю» может обойтись очень недешево. – Комаль глубоко затянулся, поискал глазами что-нибудь, что могло послужить пепельницей, и, не найдя ничего подходящего, стряхнул пепел в свою чашечку с кофе. – Я не бухгалтер и не какой-нибудь менеджер, но насколько знаю, мы сейчас каждый день теряем круглую сумму. Это те убытки, которые сразу же прекратятся, как только Хопин отправится на тот свет. И вот, Денис, у нас появляется шанс добиться желаемого. Призрачный – я с этим согласен, – но все-таки шанс. И грех его не использовать.
– Да пойми же ты, наконец, – еще раз попытался дернуться я, – что не девяносто девять, а даже все сто процентов за то, что стоит Леониду оказаться во владениях Хопина и почувствовать себя в относительной безопасности, как твой «призрачный шанс» сразу же рассыплется в пыль. И все, чего мы добьемся, так это того, что по собственной дури предоставим моему братцу возможность еще немножко пожить безнаказанным. Как же он будет потешаться над нами, придурками!
– Не придется, – вдруг отрезал Сережа Гроб. – Не придется, Денис. У него не останется выбора, кроме как делать то, что мы ему скажем. Я отвечаю, что твой брательник будет как шелковый, и мне, чтобы убедить его примерно себя вести, не понадобится ни клясться на Библии, ни писать каких-то расписок. Один безобидный укольчик по вене и…
– Что такое? – недоверчиво посмотрел я на Гроба.
– Слушай, Денис, – закинув ногу на ногу, Гроб поудобнее развалился в кресле. – И сразу настройся на то, что все, о чем сейчас расскажу, покажется тебе немного наивным. Избитая мулька – не спорю. Но это говорит лишь о том, что она дает очень высокий процент попадания в цель, а потому снимать ее с вооружения никто не спешит. И она постоянно всплывает то тут, то там. То в реальной жизни, то в сценарии какого-нибудь голливудского боевичка. Кстати, как-то мне самому доводилось прибегать к этому способу убеждения. И, между прочим, не без успеха. Надеюсь, что и на этот раз…
Я был совершенно уверен, что никакого «этого раза» не будет, и все закончится тем, что я, выслушав (или даже не дослушав до конца) Сережу Гроба, сострою кислую мину и махну рукой: «Нее-ет. Все это фантазии. И давайте не будем больше к ним возвращаться». Но все вдруг сложилось совершенно иначе.
Через час я названивал в Тверь Дачнику и срочно вносил некоторые поправки в первоначальный план охоты на Ангелину и Леонида. А в путь мы отправились вместе с Сережей. Я в качестве благородного мстителя, жаждущего крови двоих негодяев; он в роли ответственного за исполнение сумасброднейшего проекта, аналогов коему за всю историю заказных убийств, наверное, не было.
– Так, значит, будут, – весело гукал Гроб, полулежа на заднем сиденье и регулярно прикладываясь к горлышку двухлитровой пластиковой бутыли со светлым пивом. – Знаешь, Денис, я ведь фартовый. За что не берусь, все срастается, тьфу-тьфу-тьфу. Надеюсь, и здесь – возьмет вот и выгорит… А коли нет, так что же поделать. Значит, судьба. Кысмет, как говорят наши братья магометане. Зато не будет обидно, что упустили такую возможность, хотя бы и призрачную. Что сидели спокойно, сложа белы рученьки, и наблюдали безучастными взорами за тем, как утекает от нас этот ма-а-ахонький шансик.
– Вот утечет от меня мой брательник, – недовольно заметил я, обгоняя вереницу из нескольких фур с финскими номерами, – так тоже не будет обидно?
– Ништя-а-ак, Знахарь. Никуда он не денется, этот твой Леня. Еще поприсутствует на правиле, попотеет, отвечая братве на вопросы. И он, и жена твоя бывшая. И доктор, и прокурор. Всех достанем.
«Пожалуй, – размышлял я, разгоняя "мерседес" до 150 км/ч по мокрой дороге, – действительно в ближайшее время этим мерзавцам предстоит попотеть. Леонид с Ангелиной уже на аркане. Вокруг хопинской норы с каждым днем прибавляется сетей и капканов. Да и на Живицкого с Мухой сегодня… – Я взглянул на часы и поправил себя: – Нет, даже уже вчера объявлен сезон охоты. И сегодня с утра разработкой прокурора и доктора активно займутся трое моих бойцов. Ворсистый и Катя – Мухой. Конфетка – Живицким. Потопчутся следом за ними несколько дней. Соберут все, что удастся собрать об их образе жизни, их знакомствах, их родственниках. И пусть на это уйдет какое-то время, зато я буду иметь представление, куда надо бить, чтобы причинить им самую сильную боль. Чтобы они возмечтали о смерти».
Удивительно, что на протяжении полутысячи километров до Твери меня ни разу не тормознули гаишники, хотя я, казалось бы, просто из кожи вон лез, чтобы уплатить им штраф за превышение скорости. Но, похоже, менты не горели особым желанием вылезать под холодный ноябрьский дождик и крутить меня на хрусты, а в результате я добрался до места без каких-либо материальных затрат, к тому же еще и вполне уложившись по времени в намеченный график. Даже по Твери мне не пришлось плутать в поисках нужной мне хаты. Вдоль трамвайных путей до третьего перекрестка. Там налево. Направо. Еще раз налево, как вчера объяснял мне Дачник. И… О чудо! Я даже сам удивился, когда разглядел на одном из домов подсвеченную табличку с названием улицы и понял, что ухитрился вписаться по нужному адресу прямо-таки с разгону.
– Эй, герой. Поднимайся. Приехали. – Я протянул руку за спинку своего кресла и ткнул сладко посапывающего на заднем сиденье Гроба. Ему снился какой-то экстрим, и вот уже на протяжении трех последних часов он развлекал меня «репортажами с линии фронта», оглушительно вопя: «Уро-оды!.. Всех мочи!.. Дайка волыну…» – и иногда ударяя накачанной нижней конечностью, обутой в армейский ботинок, по переднему пассажирскому креслу. – Подымайся, сказал!
– Чего? Тверь? – Сережа медленно перешел в сидячее положение, а я уже прижал «мерседес» к обочине напротив двухэтажного кирпичного дома и, заглушив двигатель, наблюдал за кругленьким, будто китайский божок, колченогим мужичком в телогрейке, который поспешал по освещенной двумя фонарями дорожке от крыльца к ажурным чугунным воротам. В одной руке мужичок держал нечто похожее на костыль, в другой – большой черный зонт. – Комитет по торжественной встрече, – прокомментировал Гроб и, щелкнув зажигалкой, обдал меня клубами сигаретного дыма.
Мужичок, даже и не подумав подойти к «мерседесу» и убедиться в том, что внутри него действительно находятся желанные гости, а не группа захвата местного РУБОПа, отворил нараспашку ворота и, отступив в сторону, гостеприимно махнул костылем. А на крыльцо уже вышли еще три человека – две стройных девушки не то в платьях, не то в халатах и некая гориллоподобная личность примерно на полторы головы выше каждой из своих спутниц.
Я завел двигатель и аккуратно въехал в ворота.
Гроб сладко зевнул, распахнув во всю ширь огромную, как у гиппопотама, пасть.
– Надеюсь, что это не все, и у них там внутри еще приготовлены девки, – мечтательно сказал он и, дождавшись, когда я припаркую машину возле крыльца, поспешил вылезти наружу.
И не ошибся ведь, паразит, в самых радужных своих ожиданиях. Уже через десять минут сидел, развалясь на диване, и левой рукой прижимал к себе густо намазанную нетрезвую телку с длинными волосами и дурными манерами. В правой руке Сережа держал бокал с каким-то мутным зеленым пойлом, один вид которого вызывал у меня легкую тошноту. Я предпочел холодную «колу» и бутерброд с красной икрой.
В просторной гостиной нас собралось семь человек: три симпатичных молоденьких нимфы, в меру подвыпивших и в меру вульгарных, а также я, Дачник, Гроб и Оглоед, молодой парень в тщательно отутюженных брючках и белой рубашке. Не курящий, не пьющий, неприязненно игнорирующий все знаки внимания, которые к нему навязчиво проявляла одна из красавиц, и больше похожий на студента какого-нибудь престижного университета, чем на своего пацана в одной из тверских воровских малин, он являл собой полную противоположность Дачнику – этакому платяному шкафу, который более гармонично смотрелся бы с кистенем на проезжей дороге, нежели с гаванской сигарой в отделанном по евростандарту коттедже. Низенький, как у питекантропа, лоб, тяжелая, далеко выпяченная вперед нижняя челюсть, маленькие, близко посаженные друг к другу глазки под густыми бровями. Одним словом, посмотришь на такого и удивишься: и как это чудовище обучено человеческой речи? А потом минут через десять придется удивляться еще один раз: и как так может быть, чтобы первое впечатление было настолько обманчивым?
– Как доехали? Без проблем? – задал Дачник дежурный вопрос, проводив нас в гостиную и представив нам Оглоеда. Нимф он просто проигнорировал, так же как и мужичка с костылем – того, что открывал нам ворота. Впрочем, с того момента, как мы вошли в дом, колченогий в поле нашего зрения не попадался. – Присаживайтесь, перекусите с дороги. А потом и к делам обратимся. – Дачник бросил взгляд на простенькие настенные часы. – Время есть пока, хотя и немного. Но ничего, успеваем… Рассказывай, как там Акын? – бросил он вопросительный взгляд на меня, и мы минут на пятнадцать погрузились в пустую светскую болтовню. И лишь когда я дожевал бутерброд с красной икрой, а Гроб доцедил свой зеленый коктейль, обратились к насущным проблемам.
– А ну-ка спать, спать, полуночницы. – Дачник выпроводил за пределы гостиной девиц, тщательно запер за ними дверь и повернулся ко мне: – Вон, коли хочешь, так забирай с собой в Питер любую. А то и всех трех. Дарю. Только предупреждаю: намучишься-а-а.
– Нет уж. Уволь, – рассмеялся я. – Там и без них забот полон рот. Да и добра такого сейчас везде предостаточно. – И перевел разговор на более интересную тему: – Рассказывай, что там, на театре военных действий. В Нестерове… Кажется, так деревушка зовется?
– Так, – пробасил Витя Дачник и кивнул на Оглоеда. – Вот он только оттуда. С самыми свежими новостями. Поведай нам, Юра, как там наша семейная парочка.
– А ништяк. На второй медовый месяц, похоже, губу раскатали. – Оглоед плеснул себе в бокал соку, но пить не стал.
– Чем хоть они там занимаются?
– Чем заниматься можно в деревне? Гуляли под дождиком. Потом дома сидели, сушились. Вечерком часа два парились в баньке. Да и не только парились, думаю. Пацаны мои видели, как парень вылез оттуда бухой. Это было уже часов в десять. Я туда в это время подъехал как раз. Веночек подвез. – Оглоед рассмеялся. – Ну у вас, питерских, блин, и фантазия. Это ж надо придумать! Веночек. Я понимаю, мафиози с Сицилии. Но вы-то… Практичные люди. Взяли бы этих двоих недоносков где-нибудь за деревней, когда их гулять понесло, да и трахали в сколько угодно. А потом там же в лесочке и закопали б. Так нет. Обязательно шоу надо устроить.
Я смерил этого аккуратненького благополучного пацана снисходительным взглядом.
– Обязательно, Юра. И не смотри на меня, как на маньяка. Тебе этого не понять, потому, что ты не пережил того, что пришлось пережить мне. И не дай тебе Бог когда-нибудь испытать что-то подобное. А потому постарайся поверить мне на слово: не могу я этих двоих просто так взять и прикончить. Не почувствую я тогда, что их наказал. – Я повернулся к Дачнику: – Витя, ты все подготовил, что я просил вчера вечером?
Дачник молча поднялся со стула, вразвалочку пересек гостиную и достал из-под телевизионного столика спортивную сумку.
– Держи, Денис. – Он протянул ее мне. – Камера здесь. Простенькая, конечно. Не «бетакам». Зато со штативом. И уж точно рабочая. Проверял пару часов назад. А что касаемо хаты, так есть одна в Суховеркове…
– Это где? Далеко? – перебил я.
– Идеальное место. Ехать вам дотуда от этого Нестерова будет ближе, чем до Твери. А там, на отшибе, стоит небольшая избушка, и живут в ней двое наших людей. Муж и жена. Пенсионеры. Поселили их туда еще летом, вот они и держат хату на всякий пожарный. Вдруг пригодится? Отсидеться, скажем, кому. Или подержать кого в подполе. Вроде как ваших двоих.
– В хате уверен? И в людях?
– Стопудово, Денис. Был бы не уверен, не предлагал бы. – Дачник бросил еще один взгляд на часы. – Время, братва. Не пора ли в дорогу? А то прозеваем представление. Будет обидно. – Он хлопнул по плечу Оглоеда. – Юр, иди буди деда. Пусть ворота за нами запрет. – И, выйдя в прихожую, уселся на жалобно скрипнувшую под ним скамейку. Пыхтя от усердия, принялся зашнуровывать кроссовки. Размера так, наверное, пятьдесят восьмого.
Я с ехидной улыбочкой наблюдал за этим тверским Гаргантюа и думал: «А не попросить ли громилу Витька от греха подальше с нами не ездить? А то увидит слабонервная Ангелина, к кому ее угораздило угодить в плен… И случится с ней инфаркт или инсульт… Не-е-ет, не хочу для нее такой легкой кончины. Но и Дачника, столь много сделавшего для меня за эти два дня, нельзя лишать удовольствия поприсутствовать на представлении, на которое он так стремится попасть».
– Оглоед, твою мать!!! Где там запропастился?!!
Но Оглоед уже выводил из гаража блестящий «джип гранд чероки».
А от крыльца к ажурным чугунным воротам по освещенной двумя фонарями дорожке поспешал кругленький колченогий мужичок в телогрейке. Держа в одной руке нечто похожее на костыль. А в другой – большой черный зонт.
Потому что дождь так и не думал заканчиваться.
Глава 10
ЛЁНЕ ОТ СТАРШЕГО БРАТА. И ЛИНЕ ОТ БЫВШЕГО МУЖА
– Зря ты так, Паша. – Никита Болото даже остановился, уставившись на погребальный венок, увитый черными лентами, который его спутник напялил на шею. – А если это какая плохая примета? Снял бы…
– Иди ты, «примета»! – Паша взял толстяка за круглые плечи и слегка подтолкнул вперед. – Двигай по курсу и заботься о своей жирной заднице. И думай о том, что может с ней сделать собачка, если окажется, что ты намешал в мясо слишком мало отравы.
«Не отравы, а сонников, – подумал Болото. – Их там такая гигантская доза, что хватит свалить носорога, а не только овчарку. Док обещал, что она уже через пару минут, как сожрет этот фарш, будет спать, как убитая. Так что можно не опасаться», – внушил он себе уже в который раз за сегодняшний вечер.
Было уже почти пять утра, и со стороны фермы раздавалось монотонное гудение не то доилок, не то сепаратора. Село начинало потихонечку просыпаться, и Никита опасался наткнуться на какую-нибудь поспешающую на утреннюю смену доярку. Вот уж вылупилась бы баба на двоих незнакомых жлобов с погребальным венком!
До зеленой избушки оставалось два дома. И в одном из них светились окна. А от другого им вслед несколько раз тявкнула тонкоголосая шавка.
– З-зараза, как на проспекте, – прошипел Паша. – Ника, стой тут в тени. Погоди вылезать под фонарь. – Он снял с шеи венок и прислонил его к толстому стволу дерева. – Короче, так замри здесь и не дергайся. И гони сюда мясо. Пойду прошвырнусь под фонариком. Посмотрю, как там наша собачка. И как там наш белый «фольксваген».
Болото достал из кармана примерно сто граммов говяжьего фарша, завернутого в обрывок газеты и приправленного доброй порцией фенобарбитала и еще какой-то отравы с труднопроизносимым названием.
– Держи. Через пару минут, как собака сожрет это мясо, она должна отрубиться и дрыхнуть как минимум час.
– Это точняк?
– Ну-у-у… Док мне сказал, что психам хватает и третьей части того, что он мне дал. После чего они спят, как младенцы…
– Сравнил! – недовольно фыркнул Паша и понюхал нагревшийся в ладони фарш. – То психи. А то овчарка. К тому же кавказская… А если она откажется жрать?
– Че она, дура? Ты в на ее месте от подобного хавчика…
– Я, слава Богу, не на ее месте, – перебил Паша Никиту и хлопнул толстяка по мягкой широкой спине. – Стой тут, никуда не высовывайся, – еще раз напомнил он и, выйдя на освещенное фонарем пространство, направился к зеленому дому, в котором сейчас беззаботно дрыхли двое обреченных на нескорую и нелегкую смерть петербуржцев.
Назад он вернулся довольно скоро, и присел на корточки, опершись спиной на ствол дерева.
– А ведь сожрала тварь твое мясо, – сообщил он вполголоса и извлек из кармана пачку «Парламента». Огонек зажигалки на мгновение осветил его узкую небритую физиономию. – Просила еще. Даже хвостом повиляла… Так чего говоришь? Пару минут, и должна спать как убитая?
– Во всяком случае, Док…
– Да оставь ты Дока в покое. Нашел, блин, авторитета в психушке. Короче, Болото, сейчас я докуриваю сигарету, после чего ты идешь возлагать венок. И береги свою задницу. Если окажется, что Док напарил, я тебе не завидую. Зверюга и правда что твой теленок. И, кстати, отвязана. Шастает возле машины совершенно свободно. Интересно, и чем они ее кормят?
– Если окажется, что Док напарил, – зловеще процедил сквозь зубы толстяк и, наклонившись, подхватил с земли венок, – и эта псина коснется меня хоть одним зубом, то его психи могут заказывать по нему панихиду. Вот будет им развлекуха. – Он проследил взглядом за тем, как Паша втоптал в грязь окурок, обреченно пробормотал: – Ну что же… пошел. – И тяжело шагнул из тени на освещенное фонарем пространство.
– Ни пуха, тореадор.
– Иди ты.
Возле калитки, через которую предстояло проникнуть во владения кавказской овчарки, Болото поскользнулся на скосе тропинки и, не устояв на ногах, плюхнулся откормленной задницей в неглубокую лужу, выбив из нее фейерверк грязных брызг и чуть не попортив драгоценный венок с черными лентами.
– Твою мать! – не сдержавшись, рявкнул он во весь голос.
– Толстый хрен! – прошипел наблюдавший за ним из-за дерева Паша.
«Тяв-тяв-тяв!» – от соседнего дома бдительно взлаяла тонкоголосая шавка.
Но кавказец молчал. Со двора, где стоял белый «пассат», не донеслось ни рыка, ни шороха, хотя любая уважающая себя сторожевая собака, случись подобный хипеж где-то поблизости от доверенного ей под охрану объекта, должна была для острастки хоть как-нибудь обозначить свое присутствие.
«Значит, спит, гадина, – облегченно подумал Болото, поднимаясь из лужи и ощупывая мокрые джинсы. – Не ошибся Док в дозировке лекарства».
Он решительно подошел к калитке и, перегнувшись через забор, откинул простенькую деревянную задвижку. Потом выждал какое-то время. Пробормотал полушепотом: «Тю-тю-тю, собаченька. Ты не спишь, милая? Иди скорей к дяденьке. Ах, чего дяденька тебе сейчас даст. Ах, чего у него такое в карманах».
Откровенно признаться, ничего, кроме пачки «Мальборо Лайтс», зажигалки «Крикет» и семизарядной «Эрмы 652» у Болота в карманах не было. Он откровенно врал, озирая настороженным взглядом чистый просторный дворик, в одном углу которого стояла большая собачья будка, а в другом примостился «фольксваген-пассат». «Метров двадцать пять до него, – прикинул Никита, – и двадцать пять назад до калитки. Всего ничего. А собака, конечно, нажравшись снотворного, залезла в свою конуру и давит на массу. Ну, смелее! Вперед! Чем дольше торчу у забора, тем больше шансов спалиться».
И он, на всякий пожарный сняв «Эрму» с предохранителя, распахнул калитку и уверенной походкой направился к «пассату».
Двадцать пять метров туда.
Двадцать пять метров обратно.
Всего ничего.
Туда он добрался без приключений. Возложил венок на капот. Даже потратил пару секунд на то, чтобы поправить черные ленты с золотистыми надписями.
Но обратно к калитке он крался, словно пьяный мимо пикета милиции. Медленно-медленно, на полусогнутых. Распространяя вокруг себя запах адреналина. Заботясь только о том, чтобы не совершить какого-нибудь резкого телодвижения. Затаив дыхание и с трудом сдерживая себя, чтобы не перейти на трусливую неуклюжую трусцу… И все потому, что следом за ним, увлеченно обнюхивая его грязные джинсы, тащился огромный кавказец, который, когда Никита уже разобрался с венком, вдруг огромной зловещей тенью вырос из-за машины и несколько раз приветливо вильнул мохнатым хвостом…
Возможно, кавказец был сонным после слоновьей дозы барбитурата и чего-то еще с труднопроизносимым названием.
Возможно, кавказец был сытым, и аппетитная филенка Болота, обтянутая грязными джинсами, его не прельстила.
Возможно, кавказец был старым, и ему было лень воевать.
Во всяком случае, никаких признаков агрессивности псина не проявляла. Спокойно проводила толстяка до забора и лишь только тогда, когда Никита попробовал затворить за собой снаружи калитку, проявила настойчивость и, коротко рыкнув, просочилась следом за Болотом на волю.
– Ты куда же, собаченька? – растерянно пробормотал толстяк, стоя возле распахнутой настежь калитки, как швейцар возле парадного входа в «Асторию». – Иди домой, милая. Ах, как хозяйка тебя сейчас вкусно покормит! Ах, каких сахарных косточек даст!
Кавказец смерил Никиту презрительным взглядом и, задрав заднюю лапу, обильно обрызгал створку ворот, после чего опять повилял хвостом. Загнать эту зверюгу обратно во двор определенно не представлялось возможным.
И толстяк сдался. «А какое мне, собственно, дело, – рассудил он, – до того, что собака порезвится немного на воле. Разомнется, трахнет кого-нибудь между делом. А захочет жрать и вернется домой… Кстати, и мне пора возвращаться». И он быстрым шагом направился к дереву, под которым уже запарился ждать его Паша.
– И какого же хрена ты выпустил этого монстра? – незамедлительно наехал он на Никиту, стоило тому подойти на расстояние слышимости громкого полушепота. – Потерял остатки мозгов, когда грохнулся в лужу?
– Интересно, а что я должен был делать? – огрызнулся Болото и извлек из пачки «Мальборо» сигарету. – Загонять эту тварь пинками обратно в калитку? Чтобы меня потом хоронили в закрытом гробу? Вот сука, Док! – Он длинно и заковыристо выругался.
– Как там венок? Возложил?
– Все нормалек.
– Молодец. – Паша как-то уж больно внимательно пялился за спину толстяка. И тот, перехватив взгляд своего корефана, непроизвольно напрягся. – Ладно, пошли к машине. Скоро объявится Дачник. И Оглоед. Кстати… – Паша больше не смог удерживать в себе смех и громко прыснул. – Обернись-ка назад…
Выпущенный на волю кавказец приветливо повилял лохматым хвостом и, потянувшись всем телом вперед, понюхал грязные джинсы Болота. В его глазах светились любовь и безмерная преданность. А в его планы совсем не входило прерывать только что завязавшееся знакомство с загадочным толстяком, имеющим странное хобби возлагать на капоты «фольксвагенов» погребальные венки. И распространяющим вокруг себя такой сильный запах адреналина.
Спросонья Ангелина никак не могла понять, что нужно от нее бабе Марусе в такую рань. Правда, разобрать точно, сколько показывали часы с гирькой и ножницами, она не могла, но раз за окном было темно, значит, еще полагалось спать, и старуха, даже на правах хозяйки, не должна была мешать ее отдыху. Но ведь помешала. «Старая перечница!» – недовольно подумала Ангелина и, перевернувшись на бок, пробормотала:
– Ну чего еще там? Пожар? Или война? Сколько времени, баба Маруся?
– О-ой, внученька, – тихонечко проскрипела старуха и, вместо того чтобы сказать, сколько времени, шепотом запричитала: – Страсти… страсти-то, милая. Подымайся скорее. Иди… иди глянь, что у вас там с машиной. О-ой, кто же ответит, откуда взялося. То ли нечистый шуткует, то ли не знаю, что и подумать. Скока живу, не припомню такого… Може, ты что ответишь?
Дремотное состояние мигом слетело с Ангелины. А на его место с уверенностью завсегдатая сразу же заступило привычное чувство тревоги. Вызвало дрожь в руках и коленях.
– Так чего случилось-то, баба Маруся? Скажите! – почти взмолилась она, выбираясь из-под одеяла и нашаривая на стуле халат. – Что там у нас с машиной?
И, не дождавшись ни слова от замершей возле кровати старухи, сама же ответила на свой вопрос: «Ничего хорошего. И не надейся, что это окажется какой-нибудь мелочью. Скорее всего… – Ангелина почувствовала, как от этого предположения у нее перехватило дыхание. – О-о-о!!! Неужели это какой-то очередной сюрприз от Константина?! Неужели он как-то сумел отыскать нас и здесь?! Но ведь этого не может быть! Это просто немыслимо!»
Она всунула ноги в красные Нинкины сапоги, накинула поверх халатика куртку. Старуха уже стояла в дверях, шепотом поторапливала ее:
– Идем, идем, внученька. Идем, милая, поскорее… Мужика-то сваво разбуди. Може, он че поймет?
«Хрен чего он поймет с похмелюги, – раздраженно подумала Ангелина, с неприязнью глянув на мужа, распространяющего вокруг себя крепчайший дух перегара и отрывисто похрапывающего во сне. – Мог бы, алкаш, соблюсти вчера меру, не портить такой удачный, столь редкий за последнее время день». Все-таки для порядка она ткнула Леонида в бок кулачком и, не дождавшись никакой ответной реакции, поправила сбившееся одеяло и следом за бабой Марусей выскользнула из комнаты.
На улице продолжал моросить мелкий дождик, и Ангелина, выйдя из дому, машинально подумала, что забыла прихватить с собой зонтик.
– Ну чего там, баба Маруся?
Старуха только вздохнула у нее за спиной.
Сперва ничего необычного она не заметила. Разве что старика-хозяина, который, попыхивая сигаретой, зачем-то топтался под дождем возле «пассата». Словно стоял в карауле. Ангелина бросила беглый взгляд на машину. Она ожидала увидеть разбитое лобовое стекло, расколоченные фары, помятый капот. Но «фольксваген», словно ничего и не произошло, целый и невредимый беззаботно блестел под дождем своей белой эмалью. Как всегда. Как обычно…
И все же не все было так, как обычно. Взгляд Ангелины приковал круглый предмет, который лежал на капоте.
Сначала ей показалось, что это колесо. Кто-то какого-то черта достал из багажника запаску? Идиотизм! Кому это нужно?
Нет, это была не запаска…
Она спустилась с крыльца, подошла к «пассату». И лишь тогда разглядела, что за круглую штуку кто-то подбросил им на машину. И это ей показалось смешным. Неудавшейся шуткой местных тинейджеров, которые в этой грязной глуши подыхают со скуки и безуспешно пытаются изобрести какое-нибудь развлечение. Правда, на что-то оригинальное мозгов им недостает. Вот и сейчас. Подумаешь, какой-то погребальный венок, который положили на капот их «фольксвагена». Странно, что это привело в такое возбуждение бабу Марусю.
– Доброе утро, – поздоровалась Ангелина с хозяином, рассматривая венок.
Он был совсем новеньким, и его пластиковые цветы и листья были изготовлены настолько искусно, что в темноте даже вблизи отличить их от натуральных было непросто. Поверх венка была расправлена мокрая черная лента с потускневшей надписью.
– И тебе доброе, внучка, – ответил хозяин на Ангелинино приветствие и безуспешно попробовал раскурить потухшую под дождем сигарету. – Дай Бог, чтобы и правда доброе. Вишь, какой сюрприз вам преподнесли? Старуха, дык тая вся аж перепужалась. Говорит, то знамение. От нечистого. – Дед скрипуче хихикнул и уверенно сграбастал венок под мышку. – Пошли, внуча, в избу. Неча тут мокнуть. – И он, чудом не теряя с ног огромные галоши, пошлепал к крыльцу.
– И кто же мог так пошутить? – пробормотала она.
– А бес их знает, бездельников. – Старик посторонился, пропуская Ангелину в избу. – Малышня. Эн летом чучело смастерили, да на дубу и подвесили аккурат у тропинки, по которой утресь бабы ходют на ферму. И вот идут оне, значит, на дойку в четыре утра, а оно, чучело, и висит. Ну совсем, как покойник. Бабы, дуры, конечно же, в крик. Все село перебудили. Дык участковый тогда аж приезжал. А кто нафулюганил, так и не дознались. Вот и теперича. И Мухтарку ведь выпустили со двора, разгильдяи. Лови теперь его, блудника… А веночек-то новенькой, – заметил хозяин, занося в кухню свой мокрый трофей.
Венок лежал на столе. Мокрый. Блестящий. Какой-то торжественный… И зловещий!
– Не надо никуда возвращать, – дрожащим голосом еле выдавила из себя Ангелина.
Старик удивленно уставился на нее.
Она расправила черную ленту с некогда золотой, а теперь еле проступающей на мокрой ткани надписью.
– Это нам с Леонидом. О Господи! – Ее не держали ноги, и она тяжело опустилась на стул. – О Боже! И здесь ведь нас отыскал…
– Дык что там такое? Не пойму. – Хозяин взял с полки с посудой замотанные изолентой очки, нацепил их на нос. – «Ле-не от стар-шего бра-та, – принялся он по слогам разбирать надпись на ленте. – И Ли-не от быв-шего му-жа. Скор-блю, что все так слу-чи-лось. Пусть зе-мля вам будет пу-хом». – Старик снял очки и, прищурившись, вопросительно посмотрел на побледневшую Ангелину. – Это что же, – спросил он, – получается, вам с мужем послание? М-да… Получается… – покачал он головой. – Дела-а-а… И кто же мог так пошутить?
– Это не шутка. – Ангелина с трудом поднялась со стула и, будто пьяная, медленно поплелась из кухни.
Все вокруг было словно укрыто туманом. В голове гудело, как в трансформаторной будке. И словно издалека доносился суетливый говор старухи.
– О-ой, внученька! Что ж эта-а-а? Что ж? – причитала она. – Качает аж всю. Иди-кась ляж поскорее. Иди полежи, успокойся. О-ой, как знала, не к добру это все… Ой, не к добру! Ой, беда…
– Принеси-ка водички, – пробормотал сонным голосом Леонид, почувствовав, как жена опустилась на край кровати. – Куда лазала? В туалет?
Ангелина молчала.
– Так сходи за водой-то.
– Сам сходи, – устало проговорила она. – Заодно посмотри, что там на кухне. Подарок от Костика. Скорбит. И желает, чтоб земля нам была пухом.
Из всего, что сказала жена, Леонид не понял ни слова. «Что за подарок? При чем здесь Константин? Кому земля будет пухом? Или я еще не проснулся? – подумал он. – Или меня глючит с похмелья? Крыша поехала? Delirius tremens[49]? Не приведи Господи! Надо скорей похмелиться».
Он открыл глаза и правой рукой обхватил жену за бедро. Странно, но она отстранилась.
– Ли-и-ин, сходи за водичкой. Сушня-а-ак! Пожалуйста, лапка.
– Сходи сам, говорю! – с несвойственной ей агрессивностью отрезала Ангелина. – И глянь на подарочек от твоего старшего братца! Ночью положил нам на машину. «Лене от старшего брата. И Лине от бывшего мужа, – процитировала она. – Скорблю… Пусть земля будет пухом».
– Что? – Нет, это были не глюки. Это ему не снилось. Наконец он осознал, что это серьезно. – Что?!!
– Иди на кухню. И посмотри, – повторила она.
И, не снимая ни сапог, ни намокшей под дождем куртки, прилегла на постель. Уперлась взглядом в низенький потолок, оклеенный пожелтевшей бумагой. В глазах ее была пустота. В этот момент она поняла, что бессильна что-либо предпринять для их спасения. И Леонид бессилен. И даже всемогущий Хопин им не поможет. Бежать бесполезно. Спрятаться нереально. Сопротивляться бессмысленно. Константин достанет везде. Он сильнее. Быстрее. Хитрее. Он предугадывает каждый их шаг, ни на мгновение не выпускает их из своего поля зрения.
– Он убьет нас. Мы… обречены, – простонала она.
Леониду стало страшно!
Головная боль и похмельная помойка во рту тут же отошли на второй план. Их затмил страх. Настолько материальный, что, казалось, его можно потрогать руками. Страх, сковывающий движения и обволакивающий непробиваемым коконом и без того парализованные после вчерашнего возлияния мозги. Страх, с каждой секундой все больше и больше обретающий очертания паники. Страх!!!
А ведь каким безоблачным и беззаботным все казалось еще вчера! Как же быстро умеет жизнь поворачиваться к нам задом!
Когда Леонид, перебравшись через жену и сев на кровати, принялся натягивать джинсы, вошла баба Маруся с алюминиевым ковшиком, полным воды. Он чуть ли не вырвал ковш у старухи, сделал несколько жадных глотков… живительных глотков… очищающих мозги глотков. Вода была ледяной… Настолько, что от нее заломило зубы.
– На, попей. – Леонид поставил ковшик на постель рядом с женой и, даже не подумав обуться, пошлепал босиком по холодному полу из комнаты. – Ну чего там, баба Маруся? Показывай, – как можно беспечнее, как можно бодрее попробовал сказать он. Но это у него вышло фальшиво. Слишком фальшиво…
«Слишком фальшиво. – Ангелина закрыла глаза. Ей хотелось раздеться, забраться под одеяло и хотя бы ненадолго заснуть. Пусть так, пусть даже на какие-то считанные минуты уйти от действительности, заслонить ее фальшивой декорацией сна. – Господи, скорее бы все закончилось. Пусть он скорее нас найдет…»
Ангелина сама удивилась тому, какие мысли блуждают у нее в голове: «Неужели я и правда хочу этого?! – И сразу сама себе безразлично ответила: – Да». Отпила из ковшика ледяной, ломящей зубы воды. Стянула сапоги. Скинула прямо на пол влажную после короткой прогулки под дождиком куртку. Забралась под одеяло и отвернулась к стене.
Сдалась. Смирилась с тем, что неотвратимо ожидает ее впереди.
И когда в комнату стремительно ворвался муж, тряхнул ее за плечо – «Лина, быстро подъем! Одевайся! Собирайся! Мы уезжаем!» – сказала:
– Не трогай меня. Если хочешь, езжай один. А я остаюсь. Где бы мы не пытались укрыться, он всегда будет знать, где нас найти. И всегда будет рядом. Пока не насытится игрой в догонялки. И не решит сменить ее на другую игру. Скажем, в палачей и преступников.
– Ты чего несешь, дура! – Леонид сдернул с жены одеяло. – Кому сказал, одевайся! Быстро! Ну!
Весь трясясь, он натягивал на нее узкие джинсы, застегивал лифчик. Будто на пьяную. Она не сопротивлялась. Но и не пыталась помочь.