Заносы Тропин Борис

Даосские пейзажи меня поразили. Несмотря на то, что могли быть написаны в доску пьяными художниками, они вовлекают в себя, очаровывают, уводя по горным тропам и ясно давая понять – есть только ты и твой Путь. Или поднимаешься вверх, преодолевая трудности, или перестаешь быть человеком. И не свернуть – справа скала, слева пропасть. Великий Путь требует напряжения не только мышц, но и духа, ума – всех сил человеческих. Не приемля суеты и бездействия, он сообразует все и вся в едином ритме Природы – это и есть Жизнь.

Не зря искусствоведы сравнивают даосские медитативные пейзажи и русские иконы. И то, и другое – окно в горний мир. Но Россия – страна равнинная и просторная. Кажется, и путей здесь не счесть – куда хочешь, идти можно. Может, потому и заносит?

Даосам вино помогало творить. А иконописец, прежде чем приступить к работе, постился, исповедовался – очищался от скверны. Но и тот, и другой вырывались из обыденной жизни на тропу творчества с одной целью – выстроить ту пульсирующую огненную вертикаль, соединяющую Землю и Небо и объединяющую все уровни смысла бытия, восстановить или сотворить заново живительную артерию от божественных глубин Вселенной до человечества.

Мудрая сила даосских пейзажей сломала мое предубеждение к китайцам, даже несмотря на их хунвейбинские выходки. Как ученый Пяти Ив, я отметил восстановление дружбы между мной и Китаем, а потом позвонил Юре поблагодарить за приобщение к Дао и поделиться своими открытиями. Нас теперь двое даосов. Так что не пропадем!

Трубку взяла Юля.

– Приезжай-приезжай! – сказала каким-то расслабленным голосом. – Проведай друга!

Дверь тоже она открыла. Обычно это делал Юра.

– А где даос?

– Дома-дома. Проходи! Пообщайтесь, поговорите о Дао!

Приглашает, а тон какой-то странный.

В большой комнате – никого. Юля молча открыла дверь в детскую, кивнула.

Безнадежно и безмятежно Юра спал одетым на полу. Свернувшись калачиком, он уютно посапывал. На скорое пробуждение надеяться не было смысла. Все же я потолкал его. Странно хрюкнув, Юра пробормотал что-то нечленораздельное и опять засопел.

– Даже даосы по столько не пьют! – трезво оценил я.

Юля сидела на кухне и плакала.

– Другого мне не нужно, а этот уже не переменится. Он будто нарочно себя уничтожает! Еще чуть-чуть и… Не знаю…

– Вообще, учение хорошее, – сказал я виновато. – Но с этим делом у них, действительно, как-то неотрегулировано. – И рассказал ей про ученого Пяти Ив и Ван-Туша.

Она вытерла слезы и жестко посмотрела на меня в упор.

– Нет, – твердо сказала. – С этой религией нам не по пути! И ты не увлекайся!

Неохраняемая граница

Как отделить реальность от мифов, действительность от глюков?

Был он или нет, в конце концов?! И вообще, могла ли в Москве конца ХХ века состояться встреча моего друга с живым, образованным, но, к сожалению, пьющим птеродактилем, если он вымер за семьдесят миллионов лет до появления на свет первого человека. А Юра не первый. Первым был Адам, а после потопа Ной. Потом Сим, Хам, Иафет, от которого мы произошли, но тоже не сразу, а постепенно.

Ученые, как наши, так и западные, утверждают однозначно: человек и птеродактиль в жизни никогда не встречались. Юра утверждает обратное. Но он и теорию Дарвина не признает.

Я ее признаю отчасти и фрагментарно. Мне не важны теории, мне истина важна! Чарлз Дарвин великий ученый. Он дал старт полемике эволюционистов и креационистов в самых широких слоях населения по всему миру. И даже на нашем заводе стеновых материалов. А когда умные люди спорят, то в качестве доводов они привлекают все новые и новые знания, находки – наука развивается, человеческий разум эволюционирует. И это главное. Тем более, Дарвин был не одинок в своих открытиях. В то же самое время и приблизительно к тем же выводам независимо от него пришел другой британский ученый Алфред Уоллес. Дарвин, прочитав статью Уоллеса «О стремлении разновидностей бесконечно удаляться от первоначального типа», был поражен сходством их результатов. Значит, идея уже овладевала массами. А просто так это не случается. Но возводить наблюдения и выводы этих замечательных ученых в тотальную всеохватывающую и всеподавляющую теорию – крайность, превращающая науку в идеологию. Предполагающий некое линейное развитие всего живого Дарвинизм слишком механистичен и многого не объясняет. Линейное развитие может иметь только локальный характер. Потому что в Природе не существует линейного времени, а значит, и не может быть линейного развития. В Природе – ритмы и циклы. Ритмы и циклы Земли, Вселенной, солнечной активности и лунных фаз и ритмы и циклы наших маленьких жизней.

Тем не менее, птеродактиль в Москве – это, извините меня!..

Решил я обстоятельно докопаться до истины, собрать доступные данные и ущучить моего наставника в том, что его птеродактиль – следствие неумеренного пития. И с этим нужно кончать. А то он опять прилетит. Зеленый змей, естественно, кто же еще!

Знакомая учительница, услышав эту историю, от души рассмеялась.

– Это сколько же надо выпить?! – удивленно сказала.

– Значит, не могло быть такого?

– Конечно, нет! Глупость какая-то!

– Почему?

– Ну-у, не может такого быть!

– А вдруг! Может, это последний, случайный?

– Бред сивой кобылы! Перестань! Все они давно вымерли. Даже глупо об этом говорить. Это как… Ну, представь себе… Как беременный мужчина!

– Скажешь, тоже!

– Вот именно.

С чувством глубокого удовлетворения обнаружил я, что есть вещи, более незыблемые, чем марксизм-ленинизм, и, самое главное, общие как для капиталистического, так и социалистического лагерей – общепризнанные всем человечеством, надежные, многократно проверенные и подтвержденные учеными разных стран! Наука – наша главная опора в поисках истины и смысла. Человек и динозавр никогда не встречались, и уж тем более не могут встретиться сейчас. Такого не может быть, потому что не может быть никогда! И это правильно! Зачем нам встречаться?

Почувствовав, наконец, уверенность в правоте науки, знакомой учительницы и своей собственной, а когда я прав – не подходи! – начал готовиться к разоблачению заблуждений. Юра мне друг, но истина дороже!

Для пущей убедительности пришлось взять в руки и газеты. И надо же! Как специально, как нарочно, как назло – «Первое кесарево сечение сделали… мужчине»! Что за хренотень, думаю! Стал читать:

«С таким невероятным на первый взгляд утверждением выступил на медицинской конференции, проходившей недавно в Дели, профессор университета Бароды, признанный знаток санскрита Винод Пурани. Работая в архивах, профессор Пурани не раз наталкивался на странные упоминания о мужчине, зачавшем и произведшим на свет ребенка. Заинтригованный, Винод Пурани перечитал множество древних литературных произведений, которые могли пролить свет на удивительную загадку, однако довольно долго не мог найти никаких определенных сведений. Любопытство ученого было удовлетворено, когда он работал над одной из древнейших индийских книг „Бхагавад Пураны“. В манускрипте рассказывается о царе Йованасья, который „забеременел“, выпив заколдованной воды во время ритуала зачатия. Как и положено, Йованасья вынашивал плод ровно девять месяцев. Когда настало время родов, царю Йованасье „разрезали желудок“, то есть, говоря современным языком, сделали кесарево сечение, чтобы помочь царственному младенцу мужского пола появиться на свет…»

Вот тебе и «не может быть никогда»!

Верить или не верить?! Не могу определиться! Впору ставить вопрос на обсуждение. Но, боюсь, наши ребята, хоть они и коммунисты, неправильно меня поймут, да и Селиванов нагоняй устроит за отклонение от утвержденной тематики. Представить только – тема нашего сегодняшнего политзанятия: «Может ли мужик забеременеть?»

На семинаре Илья спросил:

– Что это ты смурной какой-то?

– Изучаю жизнь птеродактилей. Информации не хватает.

– Зачем они тебе?! – удивился. – Вымерли же давно!

– Не все.

– А-а, – заулыбался Илья, – понятно.

Знаю, что ему «понятно». Подумал, что я изучаю биографии членов Политбюро. Сто лет бы они мне сдались! Мне летающие интересны, а эти еле ползают.

Много их, оказывается, летало, плавало и ползало в мезозое. Летавших птерозаврами называют. Их тоже было немало и разных. Но что интересно, прилетел не рамфоринх – нечисть волосатая, не диморфодон, похожий на демона со старинных гравюр, – с ним не то, что вино пить, а вообще рядом не сядешь, не птеранодон, который мог не поместиться на лоджии и не пролезть в дверь, и не громила кетцалькоатль, а именно птеродактиль, который, как утверждают те же ученые, был приспособлен к полету лучше других птерозавров, спокойно мог примоститься на лоджии, пройти через дверь и на вид не такой ужасный. Так что, если уж кому и прилететь в Москву из мезозоя, так это только ему.

Но не родственник ли он Зеленому змею?!

Среди студентов-филологов в свое время была очень популярна не рекомендованная в качестве дополнительного чтения по фольклору, и от этого еще более привлекательная, версия легенды о Георгии Победоносце, который красуется на гербе нашей столицы. Напомню вкратце ее содержание.

Княжеский дружинник Гришка – пьяница и дебошир – очень досаждал москвичам своими дикими выходками и беспардонным вымогательством. Москвичи побаивались его буйного нрава и за глаза называли: «Гришка-пьянь». А он нажрется сивухи, станет с пьяной мордой на мосту и денег требует за проход – князь, мол, велел. «Чтоб ты сдох!» – ему в спину шипят, а куда денешься – платят. Терпели мужики, терпели, да взяли и сбросили его с моста. В ноябре вода холодная. Панцирь тяжелый. Едва не погиб Гришка. Хорошо, какой-то монах сжалился. Вытащил его из воды, выходил, но взял зарок. И когда Гришка выздоровел, стал другим человеком. Спиртного на дух не переносил. Станет на мосту, увидит пьяного – и в воду бросает. Женщины его с тех пор стали святым считать. Сумел-таки человек побороть в себе этот порок – победил Зеленого змея. Перед смертью он постригся в монахи, стал Георгием и был похоронен у стен Старо-Симонова монастыря. А в народе с тех пор широкое распространение получила легенда о битве русского богатыря с Зеленым змеем о трех, шести или даже двенадцати головах, причем огнедышащих – понятно почему. С течением времени возникло много разных вариантов этой легенды. Битва уже могла иметь место и на мосту, и под мостом, и в чистом поле, и в дремучем лесу, но победа всегда давалась большой ценой. Со временем подвиг Георгия был воплощен в гербе столицы. Коммунисты, когда пришли к власти, многое переиначили, но московский герб трогать не стали – тема-то актуальная: Георгий побеждает Зеленого змея.

И вдруг выясняется, что все это – гнусная атеистическая клевета! Реальная история московского герба оказалась куда более странной и удивительной. Святой Георгий, изображенный на нем, вовсе не москвич, а уроженец далекой во времени и пространстве Каппадокии. И событие, изображенное на гербе, не имеет к Москве никакого отношения, так как знаменитая битва имела место недалеко от Бейрута. Именно там в IV веке нашей эры Георгий победил чудовище, перед которым, словно загипнотизированный, трепетал город, вынужденный жрецами обожествлять кровожадную тварь и кормить ее людьми. Удивительно то, что современные специалисты без особого труда определили свирепого монстра как плотоядного динозавра барионикса!

Но ведь он вымер миллионы лет назад!

Дальше – больше!

В 1923 году в Лондоне этнограф и антрополог Фрэнк Мелланд опубликовал книгу «В заколдованной Африке», в которой выдвинул гипотезу существования рамфоринхов.

«Туземцы Северной Родезии были убеждены, – писал он, – что в болотах дельты реки Джиунду живет конгомато – огромная ящерица с крыльями, как у летучей мыши, огромным клювом и крокодиловыми зубами. Конгомато приписывалась мистическая сила – того, кто его видел, настигала смерть».

Вслед за этим английский путешественник Стейни в своей книге «Вдали от проторенных троп» рассказал об африканцах, видевших птеродактиля и слышавших о нем от своих старших родственников. Когда Стейни показал туземцам изображение птеродактиля, те его сразу узнали – «конгомато!» «Но ведь они же вымерли семьдесят миллионов лет назад!» – недоумевал англичанин.

В 1933 году американский исследователь Айвен Сандерсон охотился в горах Камеруна и столкнулся с невероятным явлением. «Прямо на меня летело какое-то странное создание. Острые перепончатые крылья со свистом рассекали воздух, огромный рот растянут, точно в злорадной улыбке, его окаймлял белый полукруг острых зубов. Птеродактиль! Исполинский крылатый ящер, который должен был умереть еще в доисторические времена!»

Оказалось, что камерунцы прекрасно знали о существовании этого существа. Они называли его олитьяу и тоже испытывали панический ужас при одном его упоминании.

В июле 1977 года журнал «Таймс» сообщил, что японские рыбаки у берегов Новой Зеландии выловили мертвое чудище весом в две тонны и длиной в тридцать футов. Палеонтологи из Токийского музея естественной истории пришли к выводу, что монстр принадлежал к семейству плезиозавров, тех самых, которые вымерли миллионы лет назад!

Значит, факт, как ни странно, мог иметь место?! Или глюк материализовался?! Но каким образом?

Версий может быть сколько угодно.

Поскольку птеродактили похожи на современных летучих мышей и спали так же, свисая вниз головой, то и летел он, думаю, по ночам. Естественно, из Африки, где его в последний раз видели. К тому же там и с продуктами плохо. Связи с черным континентом у нас налаженные – мы любим помогать бедным угнетенным неграм. Он и решил, что у нас еды много. А поскольку летел по ночам, никто и не видел. Юра его встретил, напоил, а закусить нечем – он и вымер.

Но, может, все гораздо сложней?

Птерозавры – в переводе с греческого «крылатые ящерицы» – появились в Юре! (Не простое совпадение!) Юрском периоде мезозойской эры. В настоящее время некоторые ученые взялись утверждать, что такого периода вовсе не было! Куда деваться птеродактилю из ликвидируемого периода? Правильно – в сознание Юры, гомо сапиенса. Прилетел и дематериализовался. Почему он выбрал именно моего друга, тоже понятно – Юра человек удивительный и, как бурятский шаман, не отделяет мир обычных явлений от зазеркалья.

Можно объяснить и проще. Груз накопленных человечеством знаний сжал спираль Эволюции, кольца соприкоснулись, и произошло проникновение.

А можно совсем просто: мы недостаточно хорошо знаем свою планету.

В то же время в газетах о птеродактиле, вроде, не писали, по телевизору не показывали, по радио – ни звука. Но, может, это секретная информация? Раньше подобные явления отмечались, как правило, где-то далеко. А тут на тебе – птеродактиль в Гольяново! Кто разрешил?! Как пропустили?! С какой целью он прилетел? Почему ни с кем не согласовано? И как он мог, если вымер семьдесят миллионов лет назад?! Масса вопросов сразу возникает к птеродактилю, к Юре, райкому Партии, военным, ученым, да и меня могут привлечь. А зачем нам это?

Все же сразу думать начнут! Доисторическое прошлое предстанет в ином свете. А поколеблется доисторическое – начнется пересмотр истории древнего мира, потом средневековья, а там и до истории КПСС недалеко! А это уже дело политическое!

– Вот тебе и беременный мужчина! – говорю знакомой учительнице и показываю газетную вырезку.

– Уж и не знаю, – отвечает, прочитав. – А вот тебе дополнительная информация! Может, пригодится, – улыбается и достает из портфеля тетрадку. – В пятом классе у мальчишек отобрала.

На обложке детской рукой: «Издательство „Малыш“, 1979 год». Раскрываю:

Маленький мальчик купался в реке

Сзади подплыл динозавр налегке

Лязгнули челюсти – крови пятно.

Долго спускались останки на дно.

– Если идея овладевает массами, – говорю, – это неспроста! Значит, что-то здесь все-таки есть!

Уникальные явления наблюдаются, как правило, единицами. Большинство о них может никогда и не узнать. Зато научные заблуждения можно растиражировать сколь угодно широко. И хотя наука у нас как бы главнее реальности, верим мы и тому, и другому, но не сильно и в зависимости от ситуации. Ситуация изменилась – ничему не верим!

«Я очень миролюбивый человек, прежде всего заинтересованный в том, чтобы найти решение проблемы, докопаться до ее корней. Но чем больше я делаю и чем больше вижу, тем сильнее поражаюсь ужасающему уровню неграмотности, царящему в научных кругах, среди так называемых „авторитетных ученых“». Это не я сказал, а знаменитый Тур Хейердал.

Я же пришел к выводу, что граница между реальностью и ирреальным существует, но не везде четко обозначена, а местами размыта и взаимопроникаема. Более того, если она и охраняется, то гораздо хуже, чем государственная.

«Отождествляешь себя с Путем – Путь радуется, обретая тебя.

Отождествляешь себя с потерей – радуется потеря.

Устремляешься к неизведанному – и оно выходит тебе навстречу.

Если в тебе недостаточно веры, то и Бытие не верит в тебя».

С некоторых пор во мне все более укрепляется вера в возможность невозможного, в то, что произойти может все. Так что вопрос о пребывании в Москве живого птеродактиля остается открытым.

Экзистенция

Независимо от того, общался Юра с птеродактилем или нет, человек он замечательный. Всем интересуется, деятелен и активен, когда не спит на полу в детской. У него свежие мысли и оригинальные начинания. Всегда он куда-то стремится и что-то затевает, вовлекая других в орбиту своего движения. Никакой университет не сможет привить такой тяги к знаниям, как дружба с Юрой.

Ему интересны все люди и он им тоже. Любит дочек своих, мастерит им кукольную мебель, приучает к труду и чтению. Но есть опасность – сопьется. Он идеалист и фантаст в душе, а кругом реализм – не выносят они друг друга!

Иной раз, кажется, выражение лица его кричит о том, что в нашей общей действительности не хватает чего-то очень важного, может быть, главного, без чего и жизнь не в жизнь, а лишь суета и заполошный поиск этого отсутствующего, а, может, нарочно спрятанного.

Сам как птеродактиль в поисках юрского периода он книжки подряд читает, людям в лица заглядывает, растопыренными ушами чутко ловит обрывки чужих разговоров. Повсюду бывает, встречается с уймой людей в надежде встретить, увидеть это Нечто, уловить или хотя бы ощутить его краешек. Ну, не может не быть этого общего Дао нашей большой страны! Ведь куда-то же мы идем!? Или катимся? Или все-таки развиваемся!? Каждый раз чугуна и стали все больше выплавляем. Угля добываем все больше, нефти, газа… И меня на заводе панелей заставляют делать все больше. А количество, рано или поздно переходит в качество. Закон философии! Учитывай его, не учитывай – он работает. Должен работать! Даже у нас! И когда все это количество перейдет, наконец, в такое качество, что дальше нельзя, а больше некуда, состав Политбюро сменится и к власти придут молодые, умные, и честные люди. Тогда и начнется движение к нормальному обществу.

А пока все катится по инерции неизвестно куда. Ходим на работу, выполняем план, в очередях стоим. Кому-то даже квартиры дают. Кто-то чего-то добивается. Женятся, разводятся, детишки бегают, бабки на лавках судачат. Вроде бы все правильно. А главного-то и нету! Самого-самого, без чего все это фикция, а не жизнь и не действительность. Мало того, мы и сами без этого фикция. Мираж! А Юра так не согласен. Без мяса еще туда-сюда, а жить без смысла – нет! Оттого он, наверное, и стал даосом. А кругом реализм.

– Если б это был просто реализм, – вздыхает Юра, – а то ведь он еще и социалистический!

Назло социалистическому реализму мы уже давно любили экзистенциализм. Кто не выговаривал – нам не друг, не товарищ и не брат. Юра выговаривал, но не любил. То есть, сначала он, вроде бы, заинтересовался, а потом скептически охарактеризовал наше увлечение как философию бездетных и стал даосом.

Народ на семинаре был удивлен. С чего бы это?! Ведь нигде ничего про даосов не слышно. Их никто не критикует. «Вражьи голоса» про них ничего не рассказывают. Как они относятся к коммунизму, демократии, многопартийной системе? На кого равняться, если их никто даже не видел?! И зачем нам такая экзотика, если мы, хоть и с краю, но все-таки европа?!

Семинар менять ориентацию не собирался и за небольшим исключением прекрасно себя чувствовал в лоне «пессимистического мировоззрения 40-60-х годов, отражавшего кризис буржуазного либерализма» – этакая коллективная фига в советском подвале. Вопрос – как, утратив иллюзии, жить дальше? – воспринимался теоретически.

Но это не главное.

Запрещенный у нас Кьеркегор ввел в философский оборот термин – «экзистенция» – способ бытия личности, центральное ядро человеческого «Я». Экзистенция – это не сущность, не то, что мы есть в настоящее время, а некая возможность, неприкосновенный запас в обыденной жизни, который можно распечатать лишь в крайнем случае. И тогда, сбрасывая с себя наслоения социальных стереотипов, раз и навсегда обрести свободу.

Оставаясь каждый на своем месте и при своих занятиях мы копили критическую массу экзистенции как возможность совершить свой вираж, когда придет время.

Оно еще не пришло, а нас неожиданно повело в сторону даосизма. Тем более, Юра сказал, что Дао – не хунвейбинское.

Кроме нас с Юрой даосов то здесь, то там – причем, даже на центральных улицах – стали попадаться кришнаиты и предлагать прохожим самодельные книжки. Советская церковь сочла это наступлением на свои позиции и увеличила тиражи православной литературы. При сильном желании стало можно достать даже Библию. То ли вследствие этого, то ли сами собой появились сатанисты. После фильма «17 мгновений весны» завелись фашисты и повадились маршировать у памятника Пушкину. Нашли место! Но все равно интересно! Молодежь устремилась на поиски новых духовных, идеологических, философских, растительных и синтетических наркотиков. Споры о коммунизме, марксизме стали утихать сами собой. «О покойнике либо хорошо, либо ничего», – с трагикомичной физиономией констатировал Илья.

Прошел слух, что у нас в стране даже демократия может случиться!

«Здорово! – воодушевились мы с своем подвале, – Это же такая жуть начнется! Интересно!» Но дальнейшие слухи охладили – не демократия, а демократизация, потому как то ли в Чехословакии, то ли даже во Франции закупили большую партию демократизаторов. В общем кукиш еще рано показывать! Подождем. Посмотрим, что дальше будет. Тем более мы даосы! Так я думал. Но в один прекрасный день Юра пришел на семинар христианином и взялся всех переколпачивать в православную веру: и экзистенциалистов, и марксистов, и антисоветчиков, и даже меня даоса. Я сначала подумал, что он выпивши. Нет! Даже не с похмелья. В чем же дело? Почему такой резкий поворот?

Назад в православие!

Мы уже привыкли к тому, что Юра опережает нас в своем развитии и с интересом следили за его метаморфозами. Но уход в христианство многим показался регрессом, о чем ему и намекнули. Юра так не считал.

«Будущее в нашей стране за православием, – твердо заявил он. – Это единственная опора для всего государства и каждого из нас!»

О том, что ему пришлось преодолеть на пути к традиционной религии и как это происходило, он описал в рассказе, отразившем его духовные искания. Рассказ был какой-то смутно-невнятный, и ни он, ни юрины пояснения не дали представления о причинах столь резкого поворота в его мировоззрении.

– Я тоже прошел это в свое время, – как-то странно и без энтузиазма сказал наш руководитель. – Вряд ли стоит на этом зацикливаться. Сейчас, мне кажется, надо идти дальше, копать глубже… Впрочем, я вам не навязываю своего мнения, – тут же оговорился.

Новенький парнишка прочитал свой рассказ – розовый сюр. У главного героя – романтика и мечтателя вдруг вырастают крылья. Оно, вроде бы и хорошо – летать можно, да люди смеются. И герой решает от них избавиться. Пьяный хирург заносит инфекцию – герой гибнет.

Весь семинар со смеха чуть ни надорвался – опоздал ты, парень – все кому надо, уже улетели!

У нас раньше полоса такая была – придет новенький, обсудит рассказ про крылья и полетел. Обсудит и полетел. Прямо не лито, а аэропорт. А потом письма из Вены, Парижа, Израиля, США.

– Да, – печально кивнул Александр Андреевич. – Это мы тоже давно прошли. Но уж если вам так нравится метафора, – неожиданно воодушевился, – если вас сюр увлекает, напишите о вороне!

– А что в ней интересного? – мы удивились.

– Она летает над Кремлем, питается такими салями, каких вы никогда не видели! Она замечает, как генеральный секретарь посмотрел на какого-то члена Политбюро. Она ловит обрывки разговоров, и отмечает с каким выражением лиц съезжаются и разъезжаются главы государств. Она держит свою когтистую лапу на пульсе нашего времени. Эх, друзья, серьезные времена на дворе!

Увы, эта тема оказалась для нас непосильной.

Юра же настолько увлекся традиционной религией, что даже стал нетерпим ко всему остальному, что было на него совсем непохоже. И знакомые у него появились жутко верующие и жутко православные.

Две его знакомые Лариса и Вера и меня в церковь водили, наставляли, требовали покончить с даосским прошлым. А Лариса даже призывала пострадать за Веру. Не за подругу свою, а за православную с большой буквы Веру. И пострадать поскорее, а то, мол, поздно будет. Ну уж нет, думаю, чего-чего, а пострадать у нас никогда не поздно. К тому же у меня и работа тяжелая, и квартиры нет – я и так страдаю. Да крещеный ли я – они спохватились! А как же, обязательно, еще в несмышленом возрасте матерью комсомолкой тайком от отца коммуниста. И сам я теперь православный член КПСС с даосским уклоном, под прикрытием экзистенциализма, и от такой несовместимости тоже страдаю, как и миллионы других верующих разных конфессий коммунистов-атеистов.

Они немного успокоились и повели меня послушать Антонова. Он читал «Житие Сергия Радонежского» подобно тому, как у нас на лито читают свои рассказы, только с большим чувством и время от времени прерываясь – вы только послушайте, как замечательно! – надеясь на соучастие в этом приобщении к забытым истокам. Но меня заранее предупредили, чтобы я чего не ляпнул, потому что у Михаила Ивановича сердце больное. И жизнь у него тяжелая. В заключении был, намекнули, но своих гонителей он, как истиный христианин, прощает.

«Трудно жить одному в лесу! – подумалось. – Голодно. А надо еще и медведя подкармливать. Шатун что ли? Медведи зимой спят. – И еще подумалось, – в какие дебри ни уйдет святой человек, везде его и люди и звери отыщут, потому как святость в миру – явление экстраординарное».

Смысл этих чтений был понятен – связать разрубленное время, традиции, восстановить преемственность культуры. Задача похвальная, но, боюсь, непосильная. Вместо этого устанавливалась явная связь коммунизма и православия. А может, просто проявлялась.

Я тоже попытался связать кое-что кое с чем в крохотной зарисовке о Льве Николаевиче Толстом и даже обсудил её на семинаре, после чего меня запретили, правда, пока в рамках одного литературного объединения.

И я перешел в другое.

Не слушаются!

Граф Лев Николаевич Толстой написал «Войну и мир», «Анну Каренину», «Воскресенье» и стал великим русским писателем.

Он помогал голодающим, любил детей, пахал землю и учил народ, как надо жить. Но народ так жить не хотел – паши да пиши! Это жизнь?! Не выпить, не закусить! Лев Николаевич был категорически против вина и мяса. Сам не пил, не ел и другим не велел – то есть не только учил, как некоторые, но и подавал пример собственным поведением. А народ все равно не слушался. В семье у Льва Николаевича тоже было не все гладко – домашние не всегда его понимали и не во всем слушались. С Церковью Лев Николаевич вообще рассорился в пух и прах. Попы его даже анафеме предали. Но и Ленин очень критиковал Толстого за непонимание классовой сути развития общества, и за «юродство во Христе». Но Толстой их не слушался, потому что даже Ленин Толстому не указ!

Иван Алексеевич Бунин в свою очередь тоже сильно критиковал Ленина, но Ленин вождь мирового пролетариата и вообще никого не слушался, потому что понимал: главное – взять власть в свои руки! Тогда все будут слушаться, а кто засомневался – на Соловки! Поэтому Бунин, хоть и лауреат Нобелевской премии, все равно Ленину не указ.

Видит Лев Николаевич – никто никого не слушается, пьют вино, едят мясо, безобразничают и собираются устроить революцию – разве можно с таким народом построить хорошую правильную жизнь, – расстроился, пошел, куда глаза глядят и умер.

Партия тоже учит хорошему, но никто не слушается – разве можно, говорят, с такой Партией построить коммунизм! И в свою очередь все, кому не лень, учат Партию, какой надо быть и что делать. Совсем народ обнаглел, думает Партия и конечно же не слушается. И хотя Народ и Партия давно махнули друг на друга руками, и живут кто как может, в глаза друг друга хвалят и называют великими. В этом Народ и Партия едины.

Христос воскресе, дорогие товарищи!

Партия призвала нас достойно встретить Первомай.

– Это правильно! – воодушевился Юра. – Хорошо напомнили.

– Что хорошего? – раздраженно завелся я. – Мне эти демонстрации уже остозвездили! Идешь как идиот с каким-нибудь дурацким лозунгом или портретом какого-нибудь мудака – люди на тебя смотрят и смеются!

– Какая еще демонстрация?! – удивился Юра. – Я тебе про Пасху говорю! Встретить надо по-божески! А призывы, видишь, как раз накануне опубликованы! Все правильно. Им же неудобно призывать Пасху праздновать, а народ у нас и так все понимает.

Слишком замысловато, подумалось, но я по сравнению с Юрой еще многого не понимаю. До сих пор удивляюсь тому, как резко он сменил религиозную ориентацию. Несколько раз допытывался о причинах, но вразумительного ответа так и не получил. А поскольку научно ущучить моего наставника в отношении птеродактиля не вышло, значит, и здесь может оказаться какой-то, неведомый мне смысл, и критиковать друга за такой поворит я не вправе. Юре лучше знать. Он имеет дело с невидимыми страшными силами, которые могут сделать нашу жизнь лучше или уничтожить ее вовсе. У нас любой верующим станет, обронил он как-то, рассказывая о светящемся радиоактивном озере. Жуть какая-то, а они, ничего, работают. Спирт помогает.

В общем, решили мы откликнуться на призыв Партии и Правительства и Пасху – светлый праздник Воскресения Христова встретить по-божески и с коммунистическим огоньком.

Начали встречать у Леши. Но когда мы к нему пришли, он уже встречал вместе со своей голубоглазой «домработницей». Потом «домработница» пошла домой, а мы трое отправились к старообрядцам на Преображенку. «Народ там солидный!» – похвалил Юра тамошних прихожан.

Остатки грязного снега жались по темным углам, когда мы три друга, изрядно поддатые и с бутылками коньяка по карманам вывалились из лешиной квартиры на улицу. Что интересно, одежду у нас шьют так, что бутылка водки или коньяка во внутренний карман влезает и сидит, как будто там и была, а шампанское – нет, как ни пихай! Поэтому мы его тогда и не уважали. А когда идешь на праздник и в руках у тебя ни плаката, ни портрета, ни знамени, а в кармане полная бутылка, то и настроение праздничное, и мысли масштабные, и разговоры не о том, можно ли совместить мясо и коммунизм.

Леша всегда был православным. Ни в экзистенциализм, ни к даосам его не заносило. И вообще, как я определил, заносы у него территориально-сексуального характера. В остальном он человек традиций.

Интеллигентно беседуя мы потихоньку приближались к месту празднования. Несмотря на разные веры, взгляды, партийность и пристрастия все трое время от времени останавливались в укромном месте и, не спеша как солидные люди по несколько глотков попивали коньяк, причем обязательно с тостом, и шли дальше. На подходе Леша произнес последний тост:

– Выпьем за летающего проповедника великой религии Даосизм – преддверия христианства! За птеродактиля!

– Хоть здесь-то, – вздохнул Юра, кивая на церковь, – не кощунствуй! За Православие и Святую Троицу!

Я расширил тост, предложив почтить всю мезозойскую культуру, Даосизм, Христианство, экзистенциализм, ну, и чтоб мне квартиру дали.

Допив остатки коньяка мы покидали бутылки на клок грязного снега и вошли в церковь.

Народу полно, и люди, действительно, в основном солидные, а поднос с пожертвованиями, торжественно плывший над головами, переполнен крупными купюрами. Время от времени он опорожнялся и снова плыл, и снова наполнялся. Мы, кстати, тоже бросили немного мелочи, вызывающе звякнувшей среди шелеста 10 и 25-рублевок. Несмотря на праздник, люди все были трезвыми. На наш взгляд. Какими были мы на их взгляд, сказать не берусь, но, похоже, последняя бутылка оказалась решающей, переполнившей чашу.

В церкви той, надо сказать, нет электричества. И не потому что коммунисты ток отключили – старообрядцы – не положено. Повсюду свечи горят, и даже главная люстра как огромный подсвечник. Ближе к двенадцати ее опустили и служащие или как там они называются, стали менять сгоревшие свечи на новые. Интересно! Вслед за Юрой мы с Сашей протиснулись к люстре поближе и стали наблюдать. И вдруг вижу: наш главный верующий, раздвинув старообрядцев, протиснулся к люстре вплотную, вдохнул в себя побольше воздуха и стал изо всех сил задувать свечи, и догорающие и новые. Я сначала подумал, что чего-то не понимаю – новые-то зачем!? А потом стыдно стало. И Саше, наверное, тоже стыдно. Забыли, что у друга день рождения! Мы поспешили протиснуться к люстре и тоже начали старательно задувать свечи.

Представить себе подобную ситуацию в обычной православной церкви, да еще где-нибудь в центре, да еще, если там главный поп – майор, а то и полковник КГБ – что бы с нами было?! Да и свечи там электрические. Но старообрядцы – я их после этого еще больше уважать стал – народ, действительно, солидный и серьезный. Мы даже ничего понять не успели. Смотрим: вокруг дома, над нами небо. Воздух свежий, прохладный. И тишина! Так хорошо стало нам с Юрой! А Саше не очень. В укромном уголке он проблевался и, почувствовав облегчение, отправился домой, заверив нас, что он уже в порядке и помнит, где живет. Мы тоже полюбовались звездами, и направились по ночной Москве к юриному дому, по пути аккуратно поджигая мусор во всех, попадавшихся по пути контейнерах. То есть поджигал Юра. Я сначала даже пытался его отговаривать, потом бросил. Бесполезно – пьяный человек, к тому же одержимый идеей. «Мусор надо сжигать! – бубнит. – Сделаем Москву образцово-показательным городом! Очистим ее от мусоров!» – бубнит и поджигает, бубнит и поджигает. Даже те контейнеры, которые совсем не по пути! Убежит с проспекта вглубь улицы или переулка и поджигает, а я – жди! И вообще, я заметил, отношение к милиции у него очень нехорошее. Может, потому что она его игнорируют, а ему для богатства опыта необходимо провести ночь в обезьяннике или 15 суток – с метлой на свежем воздухе, чтобы потом отразить и эту сторону действительности. Что интересного?!

Путь неблизкий, мы и не спешили. Шли по проспекту и поджигали. А на перекрестке стоял милиционер. Но мы его не видели. Крупный парень с честным провинциальным лицом, добросовестно относящийся к своим обязанностям, неожиданно вышел из темноты.

– Документы, пожалуйста!

Документов, конечно, не было, а запах, конечно, был. Причем на весь проспект.

– Почему поджигаем? – строго спросил милиционер.

– Мы?!

– Да, вы!

– Не-е! – замотали мы головами.

– А это что? – милиционер кивнул вдоль проспекта, и мы оглянулись на пройденный путь.

Безбрежная синяя ночь над огромным спящим городом, и вереница пылающих костров, длинной цепочкой уходящая к горизонту.

Было в этом что-то выходящее за рамки реализма, созвучное христианской мистике – то ли светящийся путь Спасителя, вернувшегося на Землю своим вторым пришествием, то ли… Ближние яркие огни плавно переходили в дальние слабо мерцающие и уже в дым совсем далеко. Чистый свет апрельских звезд и красновато-мерцающе-дымящий наших костров – нет, это скорее походило на земной путь сатаны.

– Красиво! – сказал удивленный Юра. – Это ж надо, что делают, а! Кто это интересно?

– Да здесь кроме вас ни одного человека нет! – повел головой по сторонам милиционер. – Я за вами давно наблюдаю. – и уставился на меня.

– Да у меня даже спичек нет! – я со всей откровенностью хлопнул обеими ладонями по карманам. – Я курить бросил.

– А у него? – милиционер перевел взгляд на Юру.

– А у меня откуда?! Я тоже бросаю, – и с неподходящей случаю откровенностью повторил мой жест.

Веселым пасхальным звоном в полу-пустом коробке красноречиво громыхнули спички.

– Это ж надо! – удивился Юра. – Кто мне их подсунул?

Милиционер удовлетворенно кивнул.

– Ваши белые плащи за пять километров видны, – сказал и вызвал по рации патрульную машину.

Как же мне это не понравилось! А Юра – хоть бы хны! Ни малейшего беспокойства. В предвкушении нового приключения он с удовольствием и без всякого приглашения сам открыл дверь и полез в подъехавший милицейский УАЗик. Меня даже зло взяло.

– Мусор поджигали, – объявил постовой наше преступление.