Схимники. Четвертое поколение Дорош Сергей

Глава 2

Гордец

Ночь не принесла Светлане успокоения. Она долго не могла заснуть, а когда все же забылась в дреме, пришли кошмары. Человек с лицом Искателя вновь и вновь убивал женщину. Только женщиной этой была сама княжна. В который раз звенел, падая, короткий меч, не сумевший спасти свою хозяйку, словно намекая, что есть в мире проблемы, которых оружием не решить. Чувство полнейшей безнадеги, сталь, легко разрезающая плоть, и хриплый голос: «Ты без оружия? Вон видишь, меч валяется. Поднять не хочешь?» – и руки сами тянутся к отточенному клинку. Вот ведь незадача, точно помнишь, что в прошлый раз не помогло, и все равно тянешься.

«Да когда же ты повзрослеешь?» – спросил кто-то голосом отца. Как давно княжна слышала его в последний раз! Она никому не нужна. Лишний ребенок в семье. И в выводке – тьфу ты, слово-то какое, словно про курицу с цыплятами, а прицепилось, засело в голове – она тоже лишняя. Все отправились на войну. А она, которая всегда могла донести до людей не только свои мысли, но даже чувства, здесь оказалась бессильна. Как объяснить им, что есть в мире проблемы, которых оружием не решить? Они привыкли полагаться на него. Даже схимники в последний свой час хватаются за меч.

«И косы свои состгиги. Хлопот с ними много. Пгощаться с пгежней жизнью – так уж пгощаться», – вдруг сказал Картавый. Светлана с трудом вспомнила наемничьего капитана. А ведь именно благодаря ему стала она играть на скрипке по-настоящему. Картавый стоял перед ней, изрубленный. Левая рука отсечена, держится на тонком кусочке кожи. Но лицо его изменилось, стало худощавым, в уголках раскосых глаз гнойные капельки, резко выпирают скулы. Словно давно не ел Картавый. И еще: он ведь явно степняк! Ордынец. Да нет же! Это же Бродяга, его лицо. А хромал он потому, что бедро до середины перерублено.

Наконец под утро все это закончилось. Княжна провалилась в тяжелый сон без сновидений. Проснулась она от криков на улице, абсолютно не отдохнувшей. Странное гнетущее чувство пустоты накрывало с головой. Снаружи царил какой-то непонятный шум. Девушка прислушалась. Похоже, народ созывали к крепостной стене. Зачем? А какая разница? Если и дальше сидеть в четырех стенах, она скоро расшибет себе голову, чтобы хоть как-то избавиться от беспросветных мыслей.

Толпа подхватила Светлану и понесла. Отстраненно девушка отметила, что на ее сапогах осталась грязь после той дождливой ночи, грязь, замешенная на крови. Раньше она не только свои вещи содержала в чистоте, но и Зануду с Барчуком часто попрекала нечищеными сапогами. Коса растрепалась. Переплести бы ее… Княжне было все равно. И безразлично, куда и зачем она идет вместе со всеми.

Дело близилось к полудню, солнце припекало немилосердно, а в воздухе – ни малейшего дуновения ветерка. У Восточных ворот уже собралась плотная толпа. Княжна протиснулась вдоль стеночки поближе к надвратной башне. Там, на верхней площадке, открытой солнцу и всем ветрам, собралось немало народу. Дородные мужи с окладистыми бородами, в шитых золотом кафтанах и высоких соболиных шапках, несмотря на жару. А еще она узнала псеглавцев. В том числе и того, который давно, в прошлой жизни уговаривал ее остаться среди антов. Северяне сбились тесной кучкой. Длинные плащи лесных братьев, блеск доспехов «серебряных».

Механика она заметила в последнюю очередь. Был схимник одет вроде бы просто, но на плечах лежал алый плащ, шитый золотом, а широкий пояс украшали крупные драгоценные камни. Конечно, Светлана раньше видела его мельком, но сомнений не оставалось: схимник изменился разительно. Все, не только одежда: манера держать себя, осанка, даже голос. А слова… Девушка просто не верила своим ушам. Неужели подобное может изречь познавший схиму?

Сотник егерей, израненный, избитый… Сердце Светланы оборвалось. Она узнала пленника. Правда, помнила его другим, низеньким, немного полным боярским сыном, который стеснялся своего небольшого роста и всегда охотно играл с маленькой княжной, азартно рубился на деревянных мечах с ее подругой.

– Милости! – закричала девушка, уже не думая ни о чем, кроме того, что друг детства сейчас погибнет.

Но крик ее получился каким-то робким, жалким. И от этого стало необычайно горько. Ведь когда-то она умела вызвать нужные чувства в людях не просто пением, даже своим голосом! Что-то вспыхнуло внутри, подобно огню.

– Милости! – крик словно обрушился на толпу. Его подхватили.

Казалось, он пробудил милосердие даже в самых черствых сердцах. Казалось, княжну оглушат требования пощадить пленных. Казалось… Весь этот порыв потонул в других воплях:

– Смерть! Казнить! Повесить!

И воодушевление сменилось отчаянием. Светлана развернулась и начала проталкиваться прочь. Бесполезно. Когда поют мечи, для скрипок не время. Тем более для бездарных скрипачек. Но толпа, казалось, сжала ее со всех сторон. Потные мужики, толстые горожанки нависали, словно скалы, а худые – как доски в заборе. Вонь множества человеческих тел. Их жажда крови, жестокость затапливали Светлану, лишали возможности дышать. Сердце девушки билось, как у маленького перепуганного зверька, часто-часто. Страх, ужас, паника. На миг в толпе мелькнул знакомый силуэт. Стройный человек с лицом Императора и пронзительно-голубыми глазами, которые сложно забыть, единожды увидев. Казалось, ледники горных вершин отдали им весь свой холод. Она различила даже хриплый голос:

– Пусть попляшут в петле!

Нет, он не вкладывал в голос никаких особых интонаций, в этом не было нужды, просто кричал. Толпа и так хотела смерти чужаков. Толпа жаждала зрелища. Малышка попятилась. Ей казалось, голубые глаза вот-вот насмешливо сощурятся, глянут на нее, губы изогнутся в улыбке, и хриплый голос вновь предложит взять меч. Она почувствовала, как наступила на ногу кому-то.

– Куда прешь, костлявая? – громыхнул недружелюбный голос, и локоть чувствительно ткнул в бок.

Сказались многочисленные тренировки под чутким руководством Зануды. Тело защитило себя само, напрягло нужные мышцы. С трудом понимая, что делает, Светлана ткнула здоровенного горожанина в ответ. Ее маленький кулачок буквально вонзился туда, где за толстым слоем жира скрывалась чужая печень. Мужик болезненно выдохнул, а вдохнуть уже не смог. Так и стоял, хватая ртом воздух. «Не сдохнет», – злобно подумала княжна.

Она пошла сквозь толпу, как сквозь вражеский строй, теперь уже не стесняясь прикладывать далеко не женскую силу для того, чтобы заставить людей расступиться. А в спину ей били крики сбрасываемых со стены имперцев. Словно кто-то бесчувственный забивал гвоздь в темечко. Все происходящее казалось дурным сном. Чудилось, вот-вот рядом замелькают шлемы отцовских дружинников. Крепкие, молодые парни отгородят ее от этой сумасшедшей толпы. Поздно, княжна. Может быть, уже и отца-то в живых нет.

Хотелось позвать Бешеную, Зануду, Искателя, сильного, такого надежного Барчука. Хотелось, чтобы все было как прежде, чтобы они не приходили в этот безумный город и хриплый голос никогда не предлагал ей взять меч.

Светлана не помнила, как вновь очутилась в «Морском коньке», в комнате Искателя. Вещи учителя были разбросаны в живописном беспорядке. На кровати лежал шерстяной плащ. Наверно, учитель укрывался им вместо одеяла, хоть, правда, ночи нынче стояли теплые. Светлана схватила его, уткнулась лицом в шерстяную ткань. Это она заберет с собой, на память.

В своей комнате девушка задвинула засов на двери, свалилась на кровать. Совсем как вчера. Что же это, она теперь каждый день будет рыдать в подушку над несовершенством этого мира? Руки сами нашли чернильницу, перо. Удачно подвернулся лист бумаги, словно ждал своего часа и почувствовал, что сейчас он нужен. Корявые строчки, неровный почерк человека, не привыкшего писать. Зануда все время журил княжну за него, десятки раз повторял слово с труднопонимаемым смыслом: «каллиграфия».

Светлана вспомнила, как однажды, когда ей надоели эти нравоучения, она ответила: «Каллиграфия – это особое искусство создавать надписи с помощью человеческих испражнений, и оно доступно лишь тем, кто постиг науку письма в полной мере». И брат в схиме не обиделся. Его хохот услышал даже Барчук, собиравший дрова далеко в лесу. Зато больше Зануда к ней не приставал по этому поводу.

Странно, именно о нем она сейчас думала больше всего. Захотелось встать рядом, провести серию упражнений, с которых раньше у них начиналось каждое утро. Услышать его ворчание о том, что сейчас локоть надо поднимать на полпальца выше, а вот сейчас не отрывать пятку от земли.

И чтобы Искатель напомнил ему, что упражнения, которыми схимники учатся чувствовать свои мышцы, придумали не дураки. Рано или поздно они сами заставят выполнять себя правильно. Тело почувствует, что нельзя по-другому. Главное – не лениться. Ничто в этом мире не дается само собой. Всегда приходится приложить немало сил, пролить моря пота, прежде чем начнет получаться. Может, действительно пора взрослеть?

Внизу послышался какой-то странный шум. Вернее, странным он показался бы кому-нибудь другому. А Светлана четко различила, что упало тело. Шаги. Больше десяти человек. Девушку сейчас не волновали ни они, ни лязг извлекаемого из ножен оружия. Главное – строки, которые покрывали бумагу, неровные, словно морские волны.

Теперь ей стало ясно, что такое душа. Это то, что болит где-то там, внутри. Это то, чего нет у толпы под крепостной стеной. Это наконец то, что Механик заменил в себе на зубчатые колеса и алхимические смеси. Да и откуда ей взяться в мире, где выгода победила честь, барыш попирает ногами доблесть, а жестокость оправдывается необходимостью.

Светлана еще раз перечитала написанное. Все правильно, убожество. Она так и не смогла найти нужных слов. Она изменила себе, оставив тех, кого называла братьями и сестрами, в час нужды. Так откуда ей взяться, песне, которая исцелит душу? Скомканный лист полетел в угол. Княжна достала нож. Простой, самый обычный, который использовала на привалах, когда помогала чистить рыбу или нарезать овощи в похлебку.

Лезвие острое, впору бриться. За этим следила Бешеная. Все ножи точила она. Барчук сперва возражал, доказывал, что не женское это дело. Но дочь воеводы стояла на своем. Тихий шелест металла по оселку успокаивал ее. И Барчук смирился. А Зануда – тот всегда рад был переложить работу на плечи другого, особенно если она была необходимой, но не особо приятной ему.

Левой рукой княжна выдернула три шпильки, и коса, до того накрученная вокруг головы, упала за спину. Длинная отросла, до самой земли. Говорят, хунну плетут из женских волос тетивы для луков и арканы. Тот-то было бы им счастье. Светлана своими волосами гордилась по праву. Коса выходила толщиной в руку, тяжелая.

Она взялась за волосы у самого затылка. Лезвие прикоснулось к шее, приятно холодя.

– И правда, когда же я повзрослею?

В коридоре топот чужих шагов. Ах, нет, они крадутся. Но к Светлане не могли подкрасться даже схимники. Кто-то слегка толкнул дверь.

– Заперто.

– Ломай.

Любовно отточенное старой подругой лезвие не подвело. Коса упала на пол, свернувшись неровными кольцами, словно сброшенная змеей шкура. Княжна погладила себя по горлу, встряхнула разом укоротившимися волосами, прокашлялась.

Кто-то снаружи ударил кулаком как раз туда, где был засов. Дерево оказалось слабее плоти. Дверь распахнулась. Два парня в одежде мастеровых влетели внутрь. Но в их руках поблескивали мечи венедского образца, правда, чуть короче и шире. Такие предпочитали егеря некоторых полков. Светлана обернулась. Глаза ее сузились, совсем как у Ловца. Парни замерли. Они ждали сопротивления, а здесь – девушка с обычным ножом, да еще как-то странно хрипит и покашливает.

– Мы за тобой, – сказал один. – Добровольно пойдешь или силой волочь?

Светлана не отвечала. Сейчас нельзя. Она продолжала массировать горло, иногда покашливая. Ворвавшиеся растерялись. Все шло совсем не так, как они себе представляли. Девушка мимоходом отметила, что эти двое – прикоснувшиеся к схиме. Чьи-то послушники? Механика?

– Ты участвовала в убийстве нашей матери, – наконец изрек второй. – Отпираться бесполезно. Мы отследили златомостского соглядатая, бывшего там, и все из него вытрясли.

Конечно, бесполезно. Похоже, эти двое четко знают, кто их враг. А в таком случае факты – только помеха. Легче карать, не задумываясь.

– Ты отвлекла ее разговором, пока убийца подкрадывался сзади! Она сама обвинила тебя, она никогда не ошибалась.

А парень-то накручивает себя. Не готов рубить безоружного противника. Пока не готов. Да и что ему сказать? Что все ошибаются, даже схимники, даже Ведьма. Ведь это – ее ученики.

– Брось нож! – Первый двинулся на нее, поднимая меч.

Светлана же бросила быстрый взгляд на свою котомку. Главное, что ее волновало, – не забыла ли она пристегнуть скрипку в кожаном футляре. Инструмент на месте.

– Хватит возиться! – прозвучало снаружи.

Коридор был полон. Похоже, все сбежались сюда, не понимают, в чем заминка. Думают, их братья получили отпор. Ну конечно, Бешеная считалась худшим бойцом, но дралась часто. Барчук – средним, но брался за меч редко. Зануда, давший достойный отпор анту, – еще реже. Чего же они напридумывали про ту, которой с оружием никто и никогда не видел? Думают, она их голыми руками разбросает?

Острие меча коснулось горла девушки.

– Брось нож, я сказал, – процедил сквозь зубы ученик Ведьмы.

И грянул «вопль гнева». Сперва девушке показалось, что она хлебнула расплавленного олова. Горло обожгло непереносимой болью. Но стоявший ближе всех к ней ученик Ведьмы выронил меч и повалился на пол. Из его ушей текла кровь. Второй в ужасе отпрянул в коридор, сбив по пути кого-то. Княжна подхватила котомку и с разбегу прыгнула в окно, вынося своим телом хлипкую раму. Приземлилась она мягко, сразу уходя в кувырок, гася инерцию, держа сумку на отлете, чтобы не повредить скрипки. Дождь из осколков стекла окатил Светлану, оставляя на теле множество мелких порезов. Но это все ерунда. От мечей раны гораздо опаснее.

Как же сейчас благодарна была Светлана Зануде. В прежние времена он не жалел времени, доводя ее упражнениями до полного изнеможения. И сейчас, как тогда, в толпе, тело сделало все само. Оно ведь тоже хотело жить. А потом Светлана побежала. Из таверны выскочили двое с мечами, бросились следом. Видимо, им меньше всех досталось. Остальные тоже придут в себя слишком скоро. На полноценный «вопль гнева» ученица Искателя еще не была способна. Но она достигла главного: выгадала несколько драгоценных мгновений и улизнула из-под носа преследователей.

В северной части города что-то горело. Дым стоял столбом. По улицам метались вооруженные люди. Светлана вспомнила, что слышала какой-то взрыв, но не обратила внимания, увлеченная рифмовкой непослушных строчек. Бежать по большим улицам было сложно. Суетящиеся горожане так и норовили броситься под ноги. К тому же кто знает, кого ловит городская стража? Бегущий человек всегда вызывает подозрение. Ученики Ведьмы двигались не в пример быстрее. Люди шарахались в стороны, едва лишь завидев целый отряд крепких парней с мечами.

Светлана юркнула в переулок, попыталась оторваться от преследователей на извилистых припортовых улочках. Да только города она не знала. А ее преследователи, похоже, совсем наоборот. Несколько раз они выскакивали на ее пути. Пока княжне удавалось вовремя свернуть, метнуться на соседнюю улочку. Бегала она быстрее, при этом почти не устала. В кои-то веки упражнения схимы дали себя знать, когда на кону стояла жизнь. Но в какой-то момент Светлана поняла, что окончательно заплутала. Теперь она уже не сомневалась: преследователи окружили ее со всех сторон, грамотно перекрыли пути отхода и гонят в какое-то определенное место. Ей ничего не оставалось, кроме как подчиниться и надеяться, что там удастся выскользнуть опять.

Поворот, еще поворот. Впереди двое с мечами, свернуть, обогнуть кучу мусора. Девушка споткнулась о камень, словно нарочно выпятивший свой острый бок из мостовой. Удержалась на ногах, свернула в совсем узкий проулок. Под ногами уже утоптанная земля. Горожане не сочли нужным даже замостить ее. Наверно, мало кто сюда заглядывал. Позади – шаги преследователей. Они ведь тоже обучались схимником, а значит, не устанут так уж быстро, раньше вымотают свою жертву, вынужденную метаться в сужающемся круге.

Тупик. Вот и все. Хорошая попытка спастись, но неудачная. Назад уже не вернуться. Три переулка сплетались здесь, и из всех трех вышли преследователи. Все те же крепкие парни в одежде простых ремесленников, но слишком уж умело держащие оружие. Небольшая площадка, стиснутая с трех сторон домами. А четвертую перегораживают ученики Ведьмы. Теперь Светлана могла сосчитать их. Одиннадцать человек. Некоторых долгая погоня разозлила, других раззадорила. Видно, пробудила охотничьи инстинкты. Человек всегда любил охоту, особенно на двуногую дичь.

Светлана попятилась, чуть не наступила на кучу какого-то старого тряпья – и отшатнулась в сторону, когда та зашевелилась. Человек в каких-то лохмотьях встал и, опираясь на костыль, двинулся навстречу преследователям. Он шел, сильно хромая на левую ногу. И забрезжившая было надежда оставила княжну. Нищий калека. Конечно, он спешил убраться отсюда. Такой люд рассуждает просто: не стоит смотреть на то, чего видеть тебе не положено. Лучше вовремя уйти и не рисковать, что тебя могут убить просто как ненужного свидетеля. Жизнь у каждого одна, какой бы жалкой она ни была.

– Шевели костылем, убогий, – раздраженно бросил один из учеников Ведьмы, когда нищий поравнялся с ним.

Они не услышали, как сзади появился еще один человек, выйдя из переулка. Что-то в нем показалось Светлане знакомым, хоть она никогда раньше не видела этого мужчины с наголо бритой головой и гладко выскобленным подбородком. Из растительности на его лице выделялись лишь ярко-рыжие брови, сразу привлекая к себе внимание. Гибкое, мускулистое тело обнажено по пояс. Шрамов на нем хватало. Сапог лысый не носил, парусиновые штаны закатаны до колен, но на широком поясе висел неплохой венедский меч, а в руках у мужчины были два взведенных пистоля.

Все произошло слишком быстро. Светлана поняла, что ученики Ведьмы напоролись на чужих учеников, гораздо более опытных. Нищий вдруг выхватил из-под своих лохмотьев два точно таких же пистоля. Четыре выстрела слились в один. Полноценный схимник сумел бы уйти даже от выстрела в упор. Зануда или Барчук успели бы ударить по рукам, сбивая прицел. Четверо послушников Ведьмы даже не поняли, что произошло. Нежданные спасители не рисковали, целились в голову.

Из другого переулка вдруг выскочил старый знакомый псеглавец. Меч он сжимал двумя руками. Один из преследователей успел обернуться к нему и даже парировать удар. Сталь златомостской ковки не подвела. А вот плоть оказалась слабее. Удар анта вышиб меч из рук хозяина и разрубил того наискось от ключицы до пояса. Казалось, меч застрял в теле. Псеглавец повернул труп, словно закрываясь им от остальных венедов, и пинком ноги стряхнул его с меча прямо на учеников Ведьмы.

Нищий отбросил пистоли. В руках его сверкнула сабля. Лысый выхватил меч. Клинки скрестились. О Светлане все забыли, но выскользнуть и затеряться в огромном городе по-прежнему не было ни малейшей возможности. Дерущиеся перекрывали единственный выход.

Мнимый нищий орудовал саблей просто на загляденье. Правда, хромота его оказалась непритворной. Он замер на одном месте, отбиваясь сразу от троих противников. Оружие его выписывало замысловатые петли, каждое парирование было в то же время началом атаки. Казалось, он способен был атаковать из любого положения. Тела трех его противников очень быстро покрывались мелкими порезами. Княжна не сомневалась, что только хромота помешала незваному спасителю давно прикончить всех троих.

Лысому достался один послушник Ведьмы. Дрался второй из спасителей на первый взгляд не так красиво, как сабельщик. Предпочитал колющие удары рубящим, движения его были скупы, четки и молниеносны. Лысый не собирался щадить противника, дать ему опомниться. Вместо этого сразу начал теснить. Понадобилось всего пять выпадов, чтобы преследователь, ставший жертвой, наткнулся на одного из своих собратьев, пытающихся хотя бы ранить лженищего. Оба на миг растерялись. Правда, длилось это недолго. Меч и сабля ударили одновременно. Голова одного ученика Ведьмы отлетела к стене, тело второго сползло с клинка с пробитым сердцем.

Сабельщик тут же ринулся вперед, упав на левое колено и дотянувшись острием своего оружия до второго противника. Отточенное лезвие распороло рубаху, а вместе с ней и живот венеда, не ждавшего такой атаки. Лысый без сомнений и колебаний ударил последнего из троих противников сабельщика в спину.

Анту достались двое. И оба очень скоро поняли, что ни о каком численном превосходстве речи быть не может. Псеглавец рубил сплеча, и ударов его невозможно было отбить. Один попытался и остался без меча. Он успел отпрянуть назад, чуть не потеряв следом и руку. Второй прикрыл собрата, попробовал оттеснить анта – и тут же получил страшный удар в живот ногой, отлетел к дальней стене. Ант метнулся следом. Венед ударил мечом навстречу, пытаясь заколоть противника. Псеглавец успел схватить левой рукой его за запястье, дернул на себя, одновременно подбрасывая свой клинок и ловя уже обратным хватом. Широкий антский меч сверкнул на солнце, снося голову.

Последний оставшийся в живых ученик Ведьмы уже давно забыл о Светлане. Ни о каком сопротивлении он тоже не думал, развернулся и понесся прочь что было духу.

– Цуцик, рушныцю! – крикнул нищий.

Псеглавец вряд ли понял южное наречие, но ему самому в голову пришли сходные мысли. Он бросился куда-то за угол и выскочил уже с ружьем в руках, бросил его южанину. Тот подхватил оружие, не вставая с колена, вскинул к плечу. Послушник почти успел юркнуть за угол, когда прогремел выстрел. Ученик Ведьмы взмахнул руками и повалился ничком. Светлана успела заметить дыру, которая образовалась у него в затылке.

– Добра ричь вогнэпальна зброя, – рассмеялся бывший нищий, поднялся с колена, тяжело опираясь на свое ружье.

– Чего? – не понял псеглавец. – Какая речь? При чем здесь огонь?

– Он сказал, что огнестрельное оружие – хорошая вещь, – перевел лысый. – Самота, ты ж неплохо говоришь на венедском. Давай без всех этих ваших чубовских словечек. Мне-то все равно, а наш друг не понимает. Я не говорю, что ваш язык хуже, просто уважай своих соратников.

– Домовылысь… То есть договорились.

Нищий начал брезгливо сдирать с себя лохмотья. Под ними обнаружились добротные коричневые шаровары, красные сапоги, тонкая антская кольчуга поверх белой вышитой рубахи и кожаной жилетки. В темно-синих глазах проскальзывали озорные искорки. Светлана совсем не удивилась, обнаружив клок волос на гладковыбритой голове и длинные усы. Чуб. Очень на Атамана похож, хоть видела она брата Искателя мельком и в ночной темноте. Правда, для нее все чубы были одинаковые: нелепый клок волос, смешные вислые усы, широкие и наверняка неудобные шаровары, сабли, горделивая походка… да, вот это с обликом Самоты не вязалось. Великолепный воин одинаково прекрасно рубится и стреляет, и при этом хромой. Как так?

Но княжна подумала об этом лишь мельком. Голос лысого показался ей знакомым. Девушка могла забыть лицо, внешность, но не звук, который однажды услышала.

– Взув бы ты чоботы, – сказал чуб, и по лукавому выражению его лица стало ясно, что он специально перешел на привычный ему язык, обращаясь к лысому: ведь тот сам признался, что понимает его. – Наступыш на цвях або бытэ скло. У вашому мисти смиття багато.

– Я часто хожу босиком, – пожал тот плечами. – Иногда приходится принимать самые разные облики.

Точно, голос знакомый. Только в прошлый раз его обладатель был разодет как боярский сын, носил черные усы, а голову его украшали собранные в хвост длинные волнистые волосы. Похоже, брови он покрасил.

– Ты из тайного приказа, – выдохнула Светлана.

Ее голос прозвучал как воронье карканье, а горло вновь обожгло болью. Она попятилась, уперлась спиной в стену и поняла, что от этих троих ей не уйти. «Вопля гнева» больше не издать. Сама мысль о нем бросала девушку в дрожь. Лысый посмотрел на нее, иронично изогнув рыжую бровь.

– А кто передо мной?

– Ты не знаешь, за кем охотишься? – Девушка сказала и поморщилась, схватившись за горло.

– Я ни за кем не охочусь. И сомневаюсь, того ли человека мы спасли. Кто ты – княжна Светлана или послушница Малышка?

– Малышка, – произнесла она одними губами, не дав себе даже времени подумать.

– Хватит, Кислота, – сказал ант, подходя ближе. – Ты, как и я, слышал «вопль гнева». Думаешь, ей легко сейчас говорить? Ее горло не готово к подобному. Боюсь, не скоро мы теперь услышим те песни, о которых столько говорят.

– Спрашивайте, что хотели. – Малышке пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы говорить, не морщась от боли. Она поймала одобрительный взгляд чуба. Он все понял и оценил ее выдержку, даже проворчал:

– Вид доброго дэрэва и пагоны добри.

– Когда-то давно мы встречались в моих лесах, и ты отказалась покинуть своего учителя, – сказал псеглавец. – Что же изменилось?

– Я поддалась слабости. Больше не повторится.

– То есть ты покинула его по своей воле?

– Прогнал. Всех. Трое пошли за ним. Я испугалась. Осталась.

– Мы тоже хотим найти его. А ты?

– Да.

– Пойдешь с нами?

– Нет.

– Почему?

– И вам не советую. Братья и сестра. Оторвут вам головы за Искателя. Им хватит сил. Вы знаете. Так и передайте своим учителям.

– У нас нет учителей, – нахмурился ант. – Вернее, у них нет. Атаман погиб, ты знаешь. А этот пожар в северной части города – погребальный костер Механика. Что же до меня, Искатель назвал меня «послушник Гордец». Это еще один старый обычай схимников. Прозвища не всегда дают братья. Иногда – учитель. Этим он показывает, что принимает тебя в ученики. Редко так поступают. Эти узы крепче, чем у вас с ним. Если я найду Искателя после того, как он дал мне ученическое прозвище, значит, я принял новое имя и давшего его – как отца в схиме. Вы вольны уйти, когда захотите, я – нет.

– И ты ищешь? Не боишься уз?

– Я просил его обучать нас еще там, в лесу. Мое желание с тех пор не ослабло. Мятежнику никогда не стать отцом сторожевых псов антов. Он слишком хорошо умеет разрушать, а нам надобно другое. Верь мне, дева. Никто из нас не желает зла Искателю. Клянусь тебе своими собачьими братьями. Подумай, ты не лазутчик, не следопыт. Мы отыщем учителя и без тебя. Я настоял на том, чтобы узнать, считаешь ли ты себя все еще дочерью Искателя. И, как оказалось, не зря. Ты – моя сестра, я хочу облегчить твой путь, а не наш.

– Я с вами, – произнесла девушка и улыбнулась.

Хотелось сказать больше, гораздо больше, но горло буквально молило пощадить его. Ант вызывал доверие. Почему-то казалось, что в его словах не стоит сомневаться.

– Цуцик, может, сходишь за моим конем? – спросил чуб.

Ант ушел куда-то, чуб присел к стене, вытянув левую ногу. Кислота подошел к Малышке и протянул флягу.

– Выпей, – посоветовал он. – Легче станет.

Во фляге оказалось что-то хмельное с привкусом меда, настоянное на каких-то травах. Сперва оно обожгло девушке горло, но потом действительно стало легче. Она почувствовала приятную мятную прохладу. Истерзанные голосовые связки, казалось, слегка занемели. По крайней мере, теперь можно было говорить, правда, лишь шепотом.

– Что это? – спросила княжна.

– Не знаю. Это фляга Гордеца.

– А что такое «цуцик»?

– Собака по-чубовски. Вернее, не в том смысле, как у нас. Не знаю, как объяснить. Наверно, по отношению к анту это что-то среднее между насмешкой и оскорблением.

– А он не боится, что дойдет дело до драки? Нет, я понимаю, чубы ничего не боятся…

– Да этому собакоголовому гордость не позволит обращать внимание на мои подначки или вызвать на поединок хромого. А до простого мордобоя он не опустится. Воспитаны они по-другому.

– Но ты же обижаешь его этим.

– Э, нет, сестренка. Он – страж антского народа, величайший из воинов. Гордость не даст ему даже подумать, что эти оскорбления – нечто большее, чем пустое сотрясание воздуха. Учитель твой попал не в бровь, а в глаз, прозвав его Гордецом. И кстати, на самом деле я его очень уважаю. Он действительно один из лучших воинов, что встречались мне. Уж всяко сильнее меня. К тому же из него вышел бы отличный атаман. Но эта его собачья шкура, косы, как у девки, выглядят смешно.

– Можно подумать, смешнее, чем твои шаровары и клок волос.

– Осэлэдэць! Вин называется осэлэдэць, запамьятай, будь ласка!

– Запомню, запомню, – усмехнулся Кислота.

Вернулся Гордец, ведя в поводу статного скакуна, серого в яблоках. Конь бешено вращал глазами, пытаясь вырвать повод из рук чужака, от которого к тому же пахло псиной. Но псеглавец держал его железной рукой, то и дело пригибая голову вниз, словно показывая, кто здесь хозяин.

Чуб подскочил, чуть не упал, опершись на левую ногу, и попрыгал к коню на правой. Вырвал повод из ладони Гордеца и начал поглаживать скакуна по шее, успокаивая и приговаривая:

– Ты ж мий красэнь, ты ж мий гарнэсэнькый, зовсим зацькував тэбэ цэй тэлэпэнь. Ты ж мий риднэсэнькый, дочэкався.

Конь действительно успокоился. Теперь он задорно переступал передними ногами, игриво взбрыкивал, иногда храпел, словно порываясь пуститься вскачь. Но стоило хозяину прикоснуться к луке седла, умный зверь замер, а потом опустился на колени передних ног. Самота с трудом, но все-таки забросил себя в седло. Слегка тронул бока коня пятками. Тот поднес хозяина к тому месту, где осталось лежать ружье. Чуб поднял его, не слезая с седла. Кислота подал пистоли.

– Добрэ, – Самота счастливо улыбнулся. – Вот это – настоящий друг человека, а не ваши собаки. Он меня из любой битвы вынесет, мертвого или раненого, и к своим привезет. Ну что? Как из города будем выбираться?

– А разве Кислота не может приказать пропустить нас? – удивилась Малышка.

– Город закрыт, – ответил бывший глава тайного приказа. – Исключений ни для кого делать не станут.

– Дождемся ночи, – сказал ант, – а там что-нибудь придумаем.

– Уже придумал. Но для этого действительно надо дождаться ночи.

Они расположились в какой-то подворотне, куда не заглядывали люди, зато было полно всевозможного мусора и то и дело пробегали жирные крысы. Отбросов им здесь хватало.

Самота так и не слез с коня. Он достал из переметных сум и водрузил на голову чудную, на взгляд княжны, шапку с высоким околышем из серой овчины и длинным вершком из красного шелка, спускавшимся за спину практически до пояса и оканчивавшимся кистью. Сноровисто перезарядил пистоли и ружье, в каждом движении чувствовался немалый опыт. Это стало для девушки настоящим открытием. Дружинники ее отца очень часто брезговали даже луком, считая, что настоящий витязь должен сходиться с врагом лицом к лицу. Наверно, у чубов все было по-другому.

Кислота и Гордец где-то по пути подхватили весьма объемистые заплечные сумки. Из своей златомостец извлек полусапожки без каблуков и на шнуровке, а также просторную белую рубаху без вышивки. На голову он повязал цветастую косынку, отчего стал похож на пирата, как их себе представляла Малышка. Когда он рылся в своем мешке, девушка услышала тихий шелест и заметила аккуратно сложенную антскую кольчугу, такую же, как у его спутников.

Псеглавец стоически переносил дневную жару в своей довольно-таки теплой одежде, не изъявив желания что-то снять, хоть его рубаха была весьма плотной, сшитой из грубого домотканого полотна. А уж про собачью шкуру и говорить не приходилось. Малышка прикинула и пришла к выводу, что пес, раньше носивший ее, был ростом с доброго теленка. Кольчуга Гордеца, казалось, была сплетена специально для него, сидела как влитая, ни одно колечко не шевелилось, даже когда ант переходил на бег.

Кстати, она да еще меч были единственными стальными вещами. В остальном северяне предпочитали обходиться костью. Из нее оказались сделанными все пуговицы, застежки и даже небольшой нож, висевший на широком поясе. Фляга была вырезана из дерева и обтянута кожей. Девушка хотела вернуть ее хозяину, но в сумке у Гордеца обнаружился целый мех с такой же жидкостью. Он наполнил флягу до краев и вернул княжне.

– Тебе нужнее. Только пей маленькими глотками и нечасто, а то захмелеешь.

– Ага, начнешь песни похабные орать, приставать к нам, – поддержал его чуб, спрятав в усах ехидную улыбку.

Вообще Малышка заметила, что у Самоты было больше всего оружия. На поясе не одна, а две сабли. Рукоять еще одной торчала из переметной сумы. Там же лежало штук шесть пистолей, еще по паре за поясом и в седельных кобурах. Она так поняла, что и пистоли Кислоты – оттуда же. Чубовское оружие отличалось от златомостского деталями отделки. Кроме того, к седлу были приторочены еще два ружья. Это не считая нескольких ножей за алым кушаком: одного изогнутого, широкого, видимо боевого, и не меньше пяти метательных.

– А что значит «Самота»? – спросила Малышка, хлебнув из фляги.

– Это по-чубовски, – пояснил Кислота. – Одиночество, уединение, что-то такое. Опять же у этого слова свои оттенки, их сложно перевести. Но братья, называя нашего спутника так, наверно, хотели этим сказать, что он слишком уж одиночка, слишком чурается других людей.

– Ага, – подтвердил тот, о ком они говорили. – Плохой из меня соратник, товарищ. Одному мне проще. Если бы не в схиму, то в пластуны, наверно, подался бы.

– А это кто? – не поняла девушка.

– Что-то вроде ваших лазутчиков. Хотя ближе всего к нашим пластунам ваши вилецкие егеря, бывшие острожские.

– А ты откуда про Острожское княжество и егерей его знаешь?

– Так в нашем Коше первыми пластунами и были опальные острожские егеря. Давно еще. Но несколько дум сохранилось. Одна – про острожца, которого ордынцы в плен взяли, а он егерем оказался. Его в рабство продать хотели… дальше я там немного не помню, ну короче, за что-то выпороли его бичами, и он поклялся до конца дней мстить ордынцам. Ночью щепкой открыл замок на кандалах и бежал на Сечь, стал чубом и до старости обучал молодых пластунов, которые немало лыха наробылы ордынцям.

– И никто не задается вопросом, как острожец умудрился попасть в плен к ордынцам? – усмехнулся Кислота.

– Это же дума, чудной ты человек! Ее сердцем слушать надо, а не ушами. Эх, слышали бы вы, как вечерами ее пластуны поют у костра под бандуру. Хотя что я вам рассказываю? Кто вольного степного ветра не нюхал, тому наших дум не понять.

– Мало удовольствия слушать рев десятка пьяных чубов, – отмахнулся Кислота.

Малышка перевела взгляд на анта. Тот сидел на пятках, о чем-то задумавшись. Вообще странное место они выбрали, чтобы дождаться ночи. И в целом все это выглядит странно и непонятно.

– Может, найдем какую-нибудь таверну? – предложила девушка.

– Нельзя, – коротко ответил Гордец.

– Почему?

– Кислота должен был находиться рядом с Механиком, когда взорвался порох. Город наводнен соглядатаями тайного приказа. Если его увидят, зададут вопрос: «Почему ты не сгорел вместе с учителем?»

– Но он ведь Изяслав Саблин, глава тайного приказа.

– Пойми ты, дева, нет больше Изяслава Саблина. Он спас Золотой Мост и через день был убит врагами. Герой ушел из жизни в легенду. Остался послушник Кислота. А он – либо мертвец, либо предатель. Выбор невелик. Можно было бы найти таверну. А можно и через ворота прорваться с боем, не дожидаясь ночи. Только пойми ты, не хочу я устраивать еще одну засеку из тел.

– Лайно всэ цэ, – изрек чуб и пояснил свою мысль уже по-венедски, чтобы до каждого дошло: – Почему герой должен скрываться? Саблин отдельно, Кислота отдельно? Подожди, явишься сюда лет через десять – такого про себя наслушаешься! А ты же жив еще. Но попробуй докажи кому-то что-то. Герой-то неведомый Саблин – богатырского росту, косая сажень в плечах, зело велик и могуч, э-ге-гей, держите меня семеро, шестеро не удержат! А вот этот плешивый разве может быть легендарным Изяславом? Да ни в жизнь. В вашем Золотом Мосту лицемер на лицемере сидит.

– Хочу тебе возразить. – Кислота тяжело вздохнул. – Хочу… но, увы, нечего.

Новая мысль вдруг вспыхнула в голове Малышки, подобно далекой зарнице. Стена, златомостские власть имущие, избитый егерский сотник, друг детства. Даже имя вспомнилось: Радигост.

– Кислота, как ты думаешь, а того сотника имперского уже казнили?

– Его собирались отпустить, – задумчиво ответил тот.

– Ага, только не всего, – серьезно кивнул чуб. – Некоторым такая жизнь хуже смерти. Беспомощный слепой калека. Брр. – Он передернул плечами.

– Сомневаюсь, что сегодня до него кому-то будет дело. Весь город ловит имперского лазутчика, взорвавшего Хранителя города.

– А где его держат? – задала девушка еще один вопрос.

– Корчевский сотник. – Кислота иронично усмехнулся. – С чего бы им интересовалась дочь последнего корчевского князя? Никак вызволять навострилась? Так ты, красавица, о том и думать забудь. Нам нынче сидеть надобно тихонечко и даже макушку не высовывать. Тем более не играть в героев-освободителей, лихих да разудалых.

– Я его с детства знаю.

– Сочувствую. Но в Золотой Мост никто его не звал. Сам пришел. Я не спорю, наказание слишком жестокое, но заслуженное.

– Какое наказание, человече? – подал голос ант. – Он не преступник, а воин. Попал в плен. Его либо казнить, как остальных, либо отпустить – так или за выкуп. Но не калекой делать.

– Да не спорю я с тобой! Сам понимаю. Он же не тать ночной, но что мы можем поделать?

– Мы? Четверо послушников не из последних? Действительно, что мы можем сделать? – насмешливо переспросил Гордец.

– Не четверо, а двое. Ты да я. Самота – калека, а Малышка – не воин, не лазутчик.

– И?