Бабушки (сборник) Лессинг Дорис

— Бетти, Бетти Стаббс. Ты от нее писем не ждешь?

— С чего это вдруг? Там нас человек сто было, если не больше. Делать ей больше нечего, только всем нам письма писать! Ну ты даешь!

Так Джеймс узнал имя подруги Дафны: Бетти Стаббс. Ее муж, капитан Стаббс, служил на военной базе в Саймонстауне и дружил с мужем Дафны.

Джеймс спустился с небес на землю, в окружающую его реальную действительность («И это называют реальной действительностью?» — с горечью думал он, понимая, что его душевные терзания засмеют при первой возможности) и решил, что не стоит писать мужу Бетти с просьбой «передать вложенную записку Дафне, подруге вашей жены». Вдобавок Дафна замужем. Она сама об этом сказала. Ну и что? Пусть у нее будет сколько угодно мужей, они не станут помехой тайне, которую так бережно хранит Джеймс. И Дафна ее тоже хранит. Не может не хранить. Они провели вместе четыре волшебных дня, которые навсегда изменили их жизнь. Нет, он не допустит, чтобы она страдала.

Наконец он сочинил короткое послание:

«Уважаемый капитан Стаббс! Несколько месяцев назад мне выпала честь быть приглашенным на вечеринку, которую устраивала Дафна, ваша соседка, для военнослужащих, прибывших в Кейптаун с военным транспортом. Я был бы чрезвычайно признателен, если бы вы сообщили мне ее адрес. С уважением, младший лейтенант Джеймс Рейд».

Совершенно невинное письмо, придраться не к чему. Он отправил его по обычным каналам, через руки цензора и надеялся получить ответ через месяц — в лучшем случае. Может быть, через шесть недель.

Прошло шесть недель.

Джеймс, погруженный в восторженные мечты, не заметил, как ливни прекратились, земля высохла и растрескалась, а жара вновь стала невыносимой. Манговая косточка, оброненная кем-то у порога казармы, проросла: стройный зеленый побег вытянулся в ладонь — по-видимому, земля Индии не была бесплодным «прахом земным».

Джеймс послал еще одно письмо в Саймонстаун — на всякий случай. Почта терялась, корабли топили, первое послание было бумажным самолетиком, пущенным наугад в темноту.

Прошли месяцы. Наконец он получил ответ из Кейптауна.

«Дорогой Джеймс! Дафна попросила меня связаться с вами и передать, чтобы вы больше ей не писали. С ней все в порядке, она очень счастлива. Она ждет второго ребенка — он родится к тому времени, как вы получите это письмо. Так что теперь у нее двое детей. Джо назвали в честь отца, а если родится девочка — Дафна в этом уверена, — то ей дадут имя Джилл.

Дафна передает вам привет. С наилучшими пожеланиями, Бетти Стаббс, Дафна Райт».

Она передает ему привет? Привет?! Джеймсу не нужны были приветы. Она не это имела в виду, не это хотела сказать.

К воспоминаниям об улыбающейся Дафне и о двух красавицах в ярких нарядах посреди сада теперь добавилось изображение Дафны с младенцем на руках, с милым золотоволосым мальчуганом, так непохожим на темнокожих малышей с золотыми браслетами на пухлых запястьях… Индианки носили своих детей на бедре; в последнее время Джеймс замечал их повсюду — в лавках, на улицах, на порогах лачуг. Когда война закончится, он поедет в Кейптаун, к Дафне — и к своему сыну. Миловидные индийские ребятишки не представляли для Джеймса никакого интереса — их мать не Дафна.

Война — это не постоянные сражения, а длительные периоды бездействия и скуки, изредка прерываемые пароксизмами энергичной, деятельной активности: бои, опасность, смерть, — а потом снова скука и бездействие. Новости всегда поступали с фронтов. «Ну и как там было, на войне?» — «Господи, самое страшное — это скука. Хуже не придумаешь…» — «Не может быть! Ты ведь был в Дюнкерке… в Бородино… на Крите… в Бирме… участвовал в осаде Мафекинга…» — «Да, да, но в перерывах между боями такая скука… тоска страшная, врагу не пожелаю». В гарнизоне Икс скука стала вялотекущим заболеванием, подтачивала силы, как вирус, медленно, но верно подрывающий иммунитет. Единственным средством развеять скуку были слухи.

Слухи военного времени — это отдельная тема. Воображение будоражили досужие домыслы и предсказания. Они рождались в умах бойцов из страхов, одиночества и безумных надежд, а потом вырастали и начинали жить своей жизнью, выплескиваясь наружу беспечной болтовней в казармах. Неосторожные слова наполнялись глубоким смыслом и достоверностью и за день облетали гарнизон: «Нас отправляют в гарнизон Игрек… нет, в гарнизон Зет, поближе к месту нападения япошек…» — «Вторжение начнется на следующей неделе, туда уже отправили Девятый пехотный полк…» — «Сержанту Бентону начальник штаба сказал, что нас в Бирму посылают…» — «Гарнизон под карантин попадет, здесь обстановка нездоровая, нас в горы переправят…» — «Эпидемия холеры бушует, только об этом молчат, чтобы панику не разводить…» — «Нас пичкают бромом, чтобы не бунтовали…»

Скука и слухи…

Японская армия наступала по всей территории Юго-Восточной Азии, но полк Джеймса в бой не посылали. Полк Джеймса вообще никуда не посылали из гарнизона Икс. Джеймс по-прежнему жил в своих мечтах. Однообразно тянулись дни, дули жаркие ветра, тонкая пыль набивалась в рот и щипала глаза, потом пришли муссонные ливни… в третий раз. 1943 год. Индийцы выбегали из хижин и лавок, вскидывали руки к небу, кружились и причитали под струями дождя. Солдаты никуда не выбегали: им следовало вести себя прилично, подавать должный пример, соблюдать дисциплину.

Полковник Грант и миссис Грант иногда приглашали Джеймса в гости на выходные. Молодой человек был интересен полковнику, но сам Джеймс по скромности считал, что Гранту просто хочется поговорить о Киплинге.

В один прекрасный день миссис Грант заявила мужу:

— Все, нижние чины больше не приглашаем. Они не умеют себя вести. Напиваются вдрызг, убирай потом за ними!

— Дорогая, ты преувеличиваешь.

— Отнюдь. И потом, они не нашего круга люди, им с нами не по себе.

Полковник Грант и сам подозревал, что это правда.

— Послушай, им здесь и так несладко приходится. Потерпи, все образумится.

— Нет уж, я больше терпеть не намерена. Приглашаем только офицеров, и точка!

Они жили в глубинке, вдали от побережья. Давным-давно полковник Грант, смышленый подросток из бедной семьи, удостоился редкой возможности поступить в военную академию Сандхерст, выслужился и сделал достойную армейскую карьеру. Он женился на Милдред, девушке из зажиточной семьи, но никогда не забывал о своем скромном происхождении, а потому приглашал на постой нижние чины. Однако теперь миссис Грант настояла на своем: только офицеры.

— А этого милого юношу, как его… Джеймса, да. Вот его приглашай. Он из приличных.

— Он уже офицер.

— Ну вот видишь!

В следующие выходные Джеймс и девять его соратников приехали в гости к полковнику. Все вели себя достойно, хотя, как и прежние гости, с удовольствием посещали офицерский клуб в близлежащем городке.

Все, кроме Джеймса.

Они с полковником Грантом сидели на веранде и пили чай.

— Скажите, а что в гарнизоне говорят?

— Про то, что мы сидим здесь без дела? — с горечью спросил Джеймс.

— Да, и про это тоже.

Полковнику наверняка было известно, что говорят в гарнизоне: его приятель, полковник Чейз, сам все слышал в офицерском клубе. Неужели Грант забыл, что Джеймс больше не общается с нижними чинами?

— Солдаты недовольны, сэр. Им не нравится бездействовать. Но вы же знаете, они всегда и всем недовольны. Видите ли, сэр, по-моему, рядовые просто не любят офицеров. Впрочем, вас, наверное, не это интересует…

Полковник понимающе кивнул. Они с Чейзом неоднократно обсуждали настроения среди личного состава и причины разочарования в армейской службе и всякий раз приходили к выводу, что отстали от времени.

— А среди офицеров наблюдаются… м-м, опасные настроения? Подрывные разговоры?

Судя по всему, полковник Чейз слышал что-то в этом роде. Проблема заключалась в том, как он это истолковал.

— Я политику не люблю, сэр. Мне неинтересно, — признался Джеймс.

Он однажды осмелился произнести это среди офицеров в клубе. Сказал об этом тем же тоном, как если бы объяснял, что не любит сладкого чая. Он мог бы заявить, что поддерживает консерваторов или — из дерзости, — что намерен голосовать за лейбористов. Утверждение, что к политике он равнодушен, звучало нелепо. Так во времена Мартина Лютера прозвучало бы заявление о том, что кому-то безразлична религия. Отсутствие интереса к проблемам политики было равносильно отсутствию интереса к судьбам человечества. Поэтому весь вечер десяток молодых офицеров наставляли его на путь истинный, решив, что он просто недостаточно информирован. Джеймсу пришлось терпеливо выслушать их и продемонстрировать вежливую заинтересованность.

Пристальное внимание окружающих к отсутствию у него «должного чувства» напомнило Джеймсу беспечные дни 1938 года. Напряженный интерес к проблемам политики — особенно левого толка — не характерен для британцев, однако в 1938 году его подогревали Гражданская война в Испании, Депрессия, нищета и военная угроза. В то время Джеймс прислушивался к дискуссиям, хотя больше увлекался поэзией.

Молодые офицеры гарнизона в основном придерживались либеральных взглядов, но больше всего обсуждались проблемы Индии. Говорила в основном молодежь, офицеры старшего поколения помалкивали. Повсюду велись зажигательные разговоры об освобождении Индии из-под колонизаторского ига, и главной задачей гарнизона Икс было их подавление.

О чем полковник Чейз говорил полковнику Гранту? Наверное, о большевиках, о коммунистах, о пятой колонне, об агитаторах и подрывной деятельности. Возможно, даже о военном трибунале.

— Джеймс, политику можно не любить, но избежать ее нельзя.

— Я никогда о ней не думаю, сэр, — честно ответил Джеймс.

— Неужели вам безразлично, что происходит с нами в Индии? — удрученно осведомился полковник. — Мы построили железные дороги, поддерживали порядок… — Он умолк. От порядка не осталось и следа: Индийский национальный конгресс, мятежники и агитаторы организуют протесты, людей бросают в тюрьмы… — Джеймс, неужели вам безразлична судьба Британской империи?

— По-моему, вождям и князьям придется уйти, сэр.

— Понятно… значит, вам все равно.

В объятиях Дафны Джеймс не заметил бы исчезновения Британской империи.

— Видите ли, я считаю, что от нашего мнения ничего не зависит, сэр, — неуверенно ответил он.

Джеймс не любил думать о политике, потому что это наводило его на мысли об ужасах войны, о тяготах и лишениях, об убийствах и бессмысленных смертях. Все его существо протестовало против военных действий.

Полковник Грант внимательно посмотрел на своего собеседника. Во взгляде Джеймса светилось неподдельное, глубокое чувство — истинное страдание.

С наступлением жары Гранты пригласили четырех офицеров (включая Джеймса и Джека Ривза) провести неделю в горах: у полковника там был коттедж, окруженный садом, где миссис Грант разводила английские цветы. В горах дул прохладный ветерок. Дома в округе носили названия — Ясеневая дача, виллы «Глициния» и «Мальвы», Кентский коттедж. Миссис Грант больше не страдала от жары и показала себя радушной, гостеприимной хозяйкой. Она с несколько виноватой улыбкой ухаживала за гостями и окружала их чрезмерной заботой.

— Джеймс, берегите себя, вы еще покашливаете, — щебетала она. — Да и вы что-то охрипли, Джек, примите-ка лекарство.

Полковник, обрадованный изменившимся поведением жены, глядел на нее с признательностью и уважением. Может быть, даже с любовью. Молодежь всегда смотрит на стариков с вежливым интересом, втайне давая себе слово никогда не вступать в брачный союз — и, уж конечно, не жениться на старых уродинах.

Офицеры развлекались пешими прогулками и верховой ездой. Джеймс, непривычный к седлу, просто сидел, глубоко вдыхая чистый горный воздух. Скоро этому удовольствию наступит конец, придется возвращаться на равнину, в гарнизон Икс, где стояла невыносимая жара и в воздухе витала тонкая, всепроникающая пыль.

Джеймс проводил все время на веранде. Иногда к нему присоединялся полковник. В нем сквозило сожаление, которое Джеймс с детства замечал и у отца.

— Как грустно всю жизнь заниматься полезным и важным делом, — не раз повторял полковник Грант, — а потом обнаружить, что тебя никто не ценит.

Джеймс с удивлением осознал, что полковник страдает от одиночества. У него ведь есть жена. И приятели должны быть, как же без приятелей? Однако… Джеймс снова вспомнил об отце и понял, что он тоже тяготился одиночеством, хотя у него были знакомцы — старые солдаты в пабе — и жена. С которой он не разговаривал. Интересно, если бы полковнику Гранту было с кем поделиться, что бы он сказал? Возможно, ему просто надо было пожаловаться кому-то, поворчать по-стариковски? Нет, похоже, дело в другом. Джеймс знал, что следует ответить — мысленно, во всяком случае. Сам он тоже ни с кем не мог поделиться своими истинными чувствами и размышлениями. Вот так же, наверное, и в молчании отца скрывались его подлинные мысли.

По соседству, в бунгало под названием «Домик дворецкого», жила семья англичан: молодая пара с ребенком. Мальчуган только начал ходить и под присмотром няни-индианки забавно ковылял по лужайке перед домом. Малыш с любопытством наблюдал за соседями, и однажды няня принесла его познакомиться с Джеймсом. Мальчуган с удовольствием ползал по веранде и карабкался на плетеные кресла. Джеймс подобрал под себя длинные ноги, чтобы не помешать малышу, и следил, чтобы тот не упал и не набил себе синяков. Мальчик не любил сидеть на коленях у взрослых; он стоял, покачиваясь на пухлых ножках, а потом с размаху садился на попку, заливался смехом и требовал, чтобы его подняли. Полковник и миссис Грант удивленно смотрели на Джеймса — обычно молодые люди не проявляют интереса к младенцам.

— У вас есть братья или сестры? — спросил полковник.

— Нет, я единственный ребенок в семье.

— А, это многое объясняет… Малыш к вам привязался. Милдред, погляди!

Миссис Грант вышла на веранду и похвалила Джеймса. Он смущенно потупился, жалея, что привлек к себе внимание. Ему не терпелось остаться наедине с мальчуганом. Где-то в далекой Южной Африке делал свои первые шаги его собственный сын, примерно такого же возраста, как этот малыш. Няня не спускала с него глаз, а Джеймсу хотелось посадить мальчика на колени, насладиться безмятежной улыбкой, обнять его, прижать к себе теплое мягкое тельце — и мечтать о своем ребенке.

Полковник сидел в кресле, вытянув ноги. Стакан виски подрагивал в дрожащей старческой руке. Оба сына полковника служили в армии. Один сейчас воевал в Бирме. Полковник погрузился в воспоминания, с нежной улыбкой глядя на шаловливого мальчугана, который звонко смеялся и хватал Джеймса за колени, пытаясь удержаться на ногах. Джеймс счастливо улыбался.

— Вот закончится война, обзаведетесь своими, — сказал полковник.

— Разумеется, сэр, — ответил Джеймс и мысленно воскликнул: «Я уже обзавелся!»

Время проходит… Конечно, проходит, это всем известно. Но оно не проходит равномерно, а течет с разной скоростью — в три года, в тринадцать лет, в тридцать, в шестьдесят, в девяносто… Все испытывают это на себе. Оно движется с разной скоростью и в разных местах. В гарнизоне Икс оно ползло.

Джеймс осторожно попытался разузнать у полковника Гранта, не собираются ли их отправлять куда-нибудь еще.

— Всегда надо быть готовым к неприятностям, — последовал загадочный ответ.

«Неприятности» становились все более очевидными — можно было даже не читать газет и не слушать радио. Ползли слухи о массовых волнениях. Полковник все чаще упоминал «нарушителей спокойствия» и ширящееся «недовольство».

Из гарнизона Икс отправили войска для усмирения мятежников. Джеймсу тоже выпало принять в этом участие. Солдаты открыто возмущались тем, что им приходится подавлять индийских бунтовщиков, а не сражаться с врагами на поле боя. Джек Ривз, который когда-то говорил, что «симпатизирует красным», теперь заявлял, что ему открылось истинное лицо британского колониального правления в Индии.

Солдаты в голос распевали песенку «Что ты делал на войне? Я индийцев усмирял…». Чтобы поднять боевой дух личного состава, в гарнизон прислали офицера по организации досуга. Этим офицером оказался Дональд Энрайт, старый приятель Джеймса. Дело усложнялось тем, что Дональд открыто придерживался коммунистических взглядов.

Сотням скучающих бойцов настоятельно требовались развлечения.

Дональд рад был встретиться с Джеймсом — но и только. В юности они приятельствовали всего год, а Дональду хватало восторженных почитателей. Напористый, общительный и дружелюбный, он привлекал к себе людей и всегда находился в центре внимания. В гарнизоне у него сразу нашлись сторонники и поклонники — как у настоящего политика.

Дональд без труда организовал концерт художественной самодеятельности: среди личного состава нашлось немало желающих. К представлению подключили и Джеймса. Ему досталась женская роль, но его не смущали ни издевки, ни насмешки. Все его мысли заполняла любовь к самой прекрасной женщине на свете и отцовская гордость. Как ни странно, он прекрасно сыграл роль застенчивой девицы. У Джека открылся талант к сочинительству, и он написал юмористические сценки и скетчи для представления. Дональд поставил спектакль по пьесе Джона Бойнтона Пристли «Они пришли в город» — в то время она прекрасно отражала идеалистические настроения публики и пылкое стремление к лучшей жизни. Затем Дональд решил взяться за шекспировскую «Двенадцатую ночь». Бойцам долго внушали, что Шекспир им понравится, и они явились на спектакль, потому что делать было все равно нечего. Представление понравилось немногим.

Пьеса Пристли стала предметом горячего обсуждения. В гарнизоне решили провести ряд дискуссий, и темой первого диспута Дональд избрал «Социализм в Британии». Вечер прошел с большим успехом. Вскоре спектакли и концерты стали регулярно перемежаться лекциями и дебатами. Дональд каким-то образом собрал библиотеку: он занимал книги у знакомых, в близлежащих городках и развешивал объявления с просьбами о добровольных пожертвованиях журналов и прочей литературы. Когда у него попросили «что-нибудь об экономике социализма», он сам написал брошюру и размножил ее в пятидесяти экземплярах, несмотря на строгую экономию бумаги.

На всех дискуссиях и лекциях присутствовал офицер политической службы: он внимательно следил за ходом дебатов и делал заметки. Лекция «Немедленно убирайтесь из Индии» (при этом «немедленно» носило весьма условный оттенок — «Вам же известно, что идет война!») стала предметом статьи в гарнизонной газете, которой теперь единолично заведовал Дональд. Многие жаловались, что он навязывает свою точку зрения, и тогда Дональд предложил недовольным организовать свой собственный печатный орган.

В конце концов высшее командование заявило, что Дональд преступает границы дозволенного. Ему запретили проводить лекции о политической ситуации в Индии.

— А лекции об истории Индии можно читать? — поинтересовался он.

— Об истории — сколько угодно, — согласилось командование.

Тут же последовало объявление о лекциях «Роберт Клайв и установление контроля над Индией», «Ост-Индийская компания» и «Британская империя — благо или зло?». Дональда вызвали в штаб командования, где он объяснил, что Британия играет значительную роль в истории Индии, а разрешение на лекции по истории было дано. Вдобавок, капитан Харгрейвз, начальник административно-хозяйственной части гарнизона, считает, что лекции по истории будут полезны личному составу, и придерживается мнения, что для поддержки демократии необходимо ознакомиться с доводами обеих сторон. Все это Дональд изложил спокойно, рассудительно и серьезно, всем своим видом выражая готовность служить высоким идеалам британской армии.

Лекции разрешили. Нижние чины демонстративно явились в полном составе. Две из трех лекций читали старшие офицеры, прекрасно разбиравшиеся в предмете. Когда настало время задавать вопросы, Дональд процитировал строку из стихотворения, недавно опубликованного в гарнизонной газете — «кто с доблестью дружен, тем довод не нужен…»,[22] — и заявил, что лучше слушать, но не выражать свои мысли вслух.

Командование не знало, как отреагировать на дерзкую выходку, замаскированную под соблюдение приказа. По гарнизону поползли слухи, что начальство планирует суровое наказание за подстрекательство к мятежу.

Среди солдат начались волнения. Пылкие выступления Дональда подстегивали смятение духа, вызванное годами скуки и невыносимой жарой. Нижние чины стали задумываться о роли британской армии и о своем собственном предназначении.

Дональд поставил еще одну шекспировскую пьесу, комедию «Как вам это понравится». В роли обаятельной Розалинды выступил Джеймс. Никто не мог поверить, что серьезный молодой офицер способен так блистать на сцене. В повседневной жизни он не отличался общительностью, пил умеренно, не был душой общества. Он неплохо играл в крикет, с готовностью исполнял обязанности гарнизонного библиотекаря и поддерживал отношения с низшими чинами. Однако же его Розалинду встречали бурными аплодисментами.

Сержанты послали ему букет цветов с запиской «Для прекрасной Розалинды» и предсказуемыми сальными шуточками. На плацу сержанты сурово муштровали рядовых, но на самом деле были добродушны, любили пошутить и покровительственно относились к своим подопечным. Впрочем, их тоже начинала тяготить солдатская жизнь в гарнизоне Икс. Молодые офицеры по-прежнему прислушивались к их советам, хотя и не считались нижними чинами, и шутливо звали сержантов «родной матерью». О шутке узнал сержант Перкинс. Он явился в казарму, где обитали Джеймс и Джек, отдал честь и заявил:

— Так, я вам как родная мать скажу: устроили здесь свинарник! Приберитесь-ка вы поскорее, пока капитан Харгрейвз с проверкой не пришел.

Старшие офицеры пребывали в замешательстве. Они знали, что Дональд пособничает распространению мятежных настроений среди нижних чинов, но в то же время понимали, что скука — гораздо большее зло. Дональд боролся со скукой. Без Дональда дела были бы совсем плохи. Требовалось срочно урегулировать ситуацию. Старшие офицеры и сами охотно посещали лекции — не для того, чтобы следить за нижними чинами, а потому, что страдали от безделья. Все с интересом слушали лекции на самые разные темы: «В чем смысл Атлантической хартии?», «Куда идет Египет?», «Прошлое и настоящее империализма».

В календаре на столе Джеймса красным кружком был обведен день рождения малютки Джимми Рейда. Джеймс высчитал, когда его сын появился на свет, и втайне от всех отмечал эту дату. Полковник Грант еще раз пригласил его погостить в горах, и Джеймс снова встретился с очаровательным малышом, теперь уже двухлетним. Он обожал этого мальчика и, прощаясь, с трудом сдерживал слезы. Со временем боль утраты притупляется; приутихла и скорбь Джеймса. Он смирился с неразделенной любовью и больше не терзался, глядя на вечернее небо, читая стихи или слушая птичьи трели, однако при расставании с ребенком с прежней остротой ощутил полузабытые чувства. Полковник Грант участливо похлопал его по плечу.

— Ну же, Джеймс, — сказал он. — Держите себя в руках.

— Ах, вы так любите детей! Это очень славно! — воскликнула миссис Грант.

Тем, кто пережил три или четыре года невзгод и тягот, хорошо знаком страх оказаться в безвыходной западне бесконечного ожидания. Война опутывает людей сетью безысходности. С этим ничего не поделаешь. В 1939 году, посреди зажигательных речей о необходимости военных действий, никто не мог предсказать, что в результате сотни тысяч молодых людей застрянут, словно мухи в меде, в разных точках планеты: в Индии, в Родезии, в Южной Африке, в Канаде, в Кении, «защищая зло от худшего зла».[23] Никто в 1939 году не написал сонета, начинавшегося строкой «Господи, слава Тебе, избравшему нас в сей час…».[24] Дональд Энрайт ухитрился прочесть лекцию «Защищая зло от худшего зла» и получил выговор от командования. Он с невинной улыбкой объяснил начальству, что лекция послужила на благо борьбы за демократию. Старшие офицеры беспокойно хмурились, не зная, что и думать об этом несносном Дональде Энрайте с его концертами, с его Шекспиром и с его проклятыми лекциями.

— Дональд, вас же предупреждали! Вы переходите всякие границы!

— Да-да, сэр, разумеется. Прошу прощения, сэр. Виноват. Видите ли, я тут задумал провести дискуссию на тему «Проблемы мира: социализм или капитализм». Надеюсь, вы не будете возражать, сэр?

Человеку штатскому, далекому от имперских пристрастий, затерянный в индийской глуши гарнизон Икс показался бы произвольным скоплением сотен молодых людей, объединенных армейскими мундирами. В глубинах коллективного бессознательного родилась нехитрая песенка-речевка:

Армейская дисциплина складывается из уставных норм и предписаний, долгих часов муштры, армейского обмундирования и экипировки. За долгие месяцы — нет, годы! — ожидания незыблемые границы между нижними чинами и офицерами начали разрушаться, расшатанные сугубо гражданскими мероприятиями: всевозможными концертами, спектаклями и лекциями. Однако же это нисколько не подточило армейскую дисциплину. Сначала поползли слухи, что полк отправляют на северо-восток, сражаться с проклятыми япошками. Слухи подтвердились. Гарнизон Икс охватила бурная радость, будто солдат отправляли на веселую вечеринку, а не на верную смерть. Наконец-то бойцам дали возможность проявить себя, доказать, что годы проклятого ожидания не прошли даром. Джеймс поначалу обрадовался, но вскоре с разочарованием узнал, что его оставляют в гарнизоне.

Он сидел в административно-хозяйственной части, отрешенно глядя на столы с молчащими пишущими машинками. Под потолком медленно вращались вентиляторы, разгоняя тяжелый воздух. Мрачно поджав губы, Джеймс перевел взгляд на капитана Харгрейвза, в обязанности которого входило объяснить своим подчиненным, почему их оставляют в распоряжении.

Младший лейтенант Рейд и капитан Харгрейвз уже давно перешли на «ты» и между собой звали друг друга по именам — за исключением редких случаев, вот как сейчас.

— Томми, — начал Джеймс, но Харгрейвз недовольно поморщился, и Джеймс поспешно произнес: — Сэр, это несправедливо. Нечестно! Так нельзя… сэр! — Смущение удержало его от следующей фразы: «Чем я хуже?»

— Младший лейтенант Рейд, вы прекрасно знаете, что кому-то надо следить за порядком в гарнизоне. В административно-хозяйственной части остается десять человек. Такое же предписание получили и другие подразделения.

Джеймс с трудом скрывал свое возмущение подобным произволом.

— Вы же знаете, «не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет…»,[25] — пафосно продекламировал капитан и покраснел от стыда.

— Сэр, а вас, значит, отправляют?

— Да, меня отправляют, — резко кивнул Харгрейвз и торопливо вышел из комнаты.

Джеймс пошел в офицерский клуб и по дороге столкнулся с майором Бриггсом. Майор остановил Джеймса, заметив его возбужденное состояние.

Джеймс отдал честь.

— Лейтенант, я знаю, вы возмущены, но кому-то необходимо остаться. Вы доказали, что лучше других переносите ожидание и прекрасно справляетесь с порученным вам делом. Так что, если хотите, вините самого себя.

Натянутая шутка Джеймса не успокоила. Он и сам знал, что хорошо исполняет канцелярскую работу.

— Вы, наверное, уже слышали: не меньше служит тот высокой воле, кто стоит и ждет… Впрочем, стоять и ждать вам не придется — работы больше чем достаточно, — объяснил Бриггс.

— А может быть, именно так и служат меньше?

— Ну, я бы не сказал… — протянул майор, зная, что на месте Джеймса чувствовал бы себя точно так же.

Разговор на этом завершился. Они отдали друг другу честь и разошлись.

Солдат отправили на поездах и грузовиках. Гарнизон Икс опустел. Немногие оставшиеся в нем военнослужащие бурно обсуждали свое невезение и пытались утопить возмущение в огромном количестве выпивки.

Джеймс одиноко сидел в административно-хозяйственной части, под медленно вращающимися вентиляторами.

«Возлюбленная моя, моя Дафна! Если бы ты только знала, как мне дорога. Если бы я не думал о тебе ежесекундно, то сейчас… — Далее он подробно обрисовал сложившуюся ситуацию. — Я торчу здесь, а дивизия отправилась на фронт, и с ней ушел мой полк. Я часто размышляю, в чем смысл всего этого: сначала учебный лагерь в Англии… я пропустил и кампанию в Нормандии, и Дюнкерк… в Северную Африку нас не послали… С таким же успехом я мог бы сослаться на больное колено, получить справку о непригодности к строевой службе и пойти в шахтеры. Может, так оно было бы и лучше. Но тогда мы бы не встретились… Наша встреча — это чудо… — На следующих страницах он восхищенно описал волшебное очарование своей любви, а потом перешел к рассказу о прочитанных книгах. — Мне попалась необыкновенно прекрасная поэма. Ты, наверное, ее читала: „Дейрдре“ Джеймса Стивенса. Она напоминает мне о тебе: „Среди всех красавиц на земле нет на свете женщины прекрасней…“ Дейрдре и Дафна… Ты — королева, моя королева Дафна…» — И так далее, и тому подобное, страница за страницей восторженного, бессвязного бреда. А потом настало время идти ужинать — и узнавать новости.

Полк попал в самую гущу боевых действий, участвовал в Кохимской битве, понес потери.

Через несколько недель бойцы вернулись в гарнизон. Пережитое на поле боя изменило их. Джеймс снова потерял друга: Джек Ривз получил ранение и попал в госпиталь. Сержанта Перкинса представили к медали «За отвагу». Были и убитые, но это считалось «приемлемыми потерями» в сравнении с достигнутым: «вторжение японской армии в Индию остановлено, противник разгромлен».

Война подходила к концу — во всяком случае, в Европе. Предчувствие конца всегда чревато неожиданностями: к примеру, в северных странах количество самоубийств возрастает в преддверии весны, когда дни становятся длиннее. В ожидании наступления мира солдаты гарнизона Икс кипели недовольством. В гарнизонной газете появилось стихотворение, озаглавленное «Близко и далеко»[26] с рефреном «Для них — рукой подать, но далеко для нас». Под «ними» имелись в виду офицеры высшего командного состава, в распоряжении которых имелись самолеты «Дакота», регулярно увозившие в Англию командование и высокопоставленных чиновников.

Дональд поставил очередную шекспировскую пьесу, в этот раз — «Ромео и Джульетту». Джеймсу наконец досталась мужская роль, и он блистательно сыграл Ромео. К кипе писем Дафне прибавилось еще несколько пухлых конвертов.

Джеймс прочел лекцию о современной поэзии, и Дональд с гордостью выслушал ее, вспоминая, как учил приятеля понимать и ценить литературу.

— Я так благодарен за твою помощь и поддержку, — сказал ему Джеймс.

— Великолепная лекция, просто великолепная! — воскликнул Дональд.

Война в Европе закончилась. Солдат наверняка скоро отправят домой. Скоро… но когда? Нет-нет, не сейчас, ждите своей очереди, нам еще ребят из военно-воздушных сил домой отправлять, военные транспорты переполнены. Не торопитесь, вы и так почти четыре года ждали, потерпите еще чуть-чуть…

Терпения хватало не всем. В двух гарнизонах взбунтовались военнослужащие, недовольные тем, что их оставляют в Индии для «поддержания порядка, борьбы с мятежниками и защиты Британской империи». «Мы — солдаты, наша задача — воевать с Гитлером, а не подавлять восстания», — говорили бойцы, а им отвечали: «Вы дали присягу, так что исполняйте приказ».

Пылкие речи, призывы к вооруженному мятежу, волнения в гарнизонах.

Зачинщиков — «бунтовщиков и разжигателей розни» — отдали под военный трибунал, но власти прислушались и сделали выводы. В парламенте велись ожесточенные дебаты. Наконец вышел приказ о возвращении на родину.

Перспектива морского путешествия не вдохновляла тех, кто хорошо помнил о предыдущем вояже в Индию. Впрочем, в этот раз маршрут пролегал не в обход, через мыс Доброй Надежды, а через Суэцкий канал.

Джеймс мечтал о том, чтобы их отправили через Кейптаун (разумеется, если не заставят пристать в Дурбане, все может быть). В Кейптауне он найдет Дафну и сына… Дальнейшее он представлял себе смутно. Да, у нее есть муж, но ведь любит она Джеймса… она может развестись, и тогда… Главное, что у него есть ребенок! Его сын. Дитя любви… истинное дитя любви — четырехлетний Джимми Рейд.

За четыре года, проведенные в Индии, солдаты не общались ни с бойцами из индийских подразделений, ни с обслуживающим персоналом — дворниками, прачками и горничными. Военнослужащие практически не знали жизни страны и покидали Индию без сожалений — и без ощущения, что они «повидали мир». В их представлении Индия оставалась страной грязной, неприятной и чуждой. Дорога домой всегда кажется короче, и тяготы очередного плавания больше не страшили. Да, было жарко. Да, штормило. Военный транспорт прошел через Суэцкий канал, вышел в Бискайский залив — и вот уже они приблизились к родным берегам. К белым утесам Дувра, как и обещала сладкоголосая Вера Линн.

— Как прошло плавание? — спросила мать.

— Нормально, могло быть и хуже, — ответил Джеймс.

Обшарпанный, дребезжащий поезд с лязгом провез Джеймса по стране, погруженной во мрак. В темноте, прочерченной струями дождя, лишь кое-где мерцали слабые огоньки; уличные фонари еле светили, окна были затемнены. Дома Джеймс включил лампочку на лестнице, и мать строго напомнила:

— Только ненадолго, сынок.

На стене висел выцветший плакат: «Берегите электричество, не включайте свет без надобности». Джеймс бросил вещмешок на пол в своей спальне — маленькая комнатка показалась ему убогой и запущенной. Ужинали на кухне, согретой теплом духовки. А ведь когда-то мать настаивала на том, чтобы есть только в столовой, «как в приличных семьях». Все трое уселись за кухонным столом, где стояла ваза с осенними листьями. Миссис Рейд похвасталась, что «достала» печенку у мясника, в честь возвращения сына. На блюде лежали три кусочка мяса — жесткого, как подошва, — политые луковой подливой. Картофель на гарнир. Джеймс с удивлением заметил, что его отец, еще недавно крепкий пятидесятилетний мужчина, превратился в краснолицего старика с венчиком седых волос. Мать заботливо ухаживала за сыном, все время улыбалась, но обнимала его не с материнской теплотой, а со странной неловкостью.

— Ты повзрослел, — сказала она, не переставая улыбаться и украдкой смахивая набежавшие слезы.

Отец, влажно блестя глазами, подкладывал сыну угощение, словно не находя в себе сил произнести: «Слава богу, ты дома, сынок!».

— Ты бери еще картошечки, не стесняйся, — сказала мать. — Картошки у нас достаточно.

Они сидели на полутемной кухне, напряженно улыбались и сосредоточенно поглощали ужин, изо всех сил стараясь не выказать своих чувств. Наконец Джеймс заявил, что хочет отдохнуть, и поднялся из-за стола. Все с облегчением вздохнули, и отец ушел в паб. Мать пересела в кресло у торшера, включила радио и взяла в руки вязание.

— Сейчас будет своим приятелям рассказывать, что ты домой вернулся, — вздохнула она.

Из окна спальни Джеймс смотрел на город, покрытый мраком. Индия сверкала и переливалась светом даже ночью, а в Англии повсюду царила мгла.

Его сразу взяли на службу в муниципалитет: пригодились умения, полученные за четыре года, проведенные в административно-хозяйственной части гарнизона Икс. После работы он сидел дома и читал. Мать готовила нехитрые ужины из скромных пайков — продукты все еще отпускали по карточкам. Тоскливая, мрачная послевоенная Англия… Ничего страшного, главное — он вернулся домой. Вспоминать об Индии Джеймс не любил. Впрочем, он обменялся адресами с Джеком Ривзом. А еще был Дональд, и полковник Грант, и очаровательный малыш, которого он видел два раза… Нет, вспоминать об Индии Джеймс не любил — все воспоминания исчерпывались чувством бесконечного унылого ожидания.

Он запирался в спальне и часами перечитывал свои письма к Дафне. Он сообразил, что по почте их отправлять не следует: вдруг они попадут в руки к ее мужу? Нет, Джеймс вручит их лично. Когда? Как только справятся с послевоенной разрухой, как только наладится привычная жизнь…

Джеймс изредка встречался с Дональдом, который уверенно — и успешно — строил карьеру политика. Несколько раз к Джеймсу в гости приезжал Джек Ривз. Джеймс стал посещать один из клубов и играл в крикетной команде — неплохо играл, надо признать. Он сделал предложение Хелен Гейдж, которая в войну служила в Земледельческой армии. Хелен, хорошенькая жизнерадостная девушка, не отличалась особой чувствительностью. Джеймс рассказал ей, с каким душевным трепетом он ждал конца войны. Она согласно закивала, но вряд ли поняла, что имелось в виду. Миссис Рейд обрадовалась предстоящей женитьбе сына: она втайне опасалась, что тот никогда не найдет себе спутницу жизни и превратится в угрюмого молчуна, искалеченного войной, неспособного поделиться с близкими своими переживаниями. Джеймс мало рассказывал о годах, проведенных в Индии, но оставался в меру общительным и не замыкался в себе. Ночные кошмары его не мучили.

Перед свадьбой он признался Хелен, что в Кейптауне у него есть сын от связи с замужней женщиной и что когда-нибудь он поедет их навестить. На самом деле Джеймс отправился в Лондон через неделю после возвращения домой и выяснил, что заграничные путешествия для обычных людей практически невозможны — требовались связи и знакомства. Пассажирские лайнеры все еще использовали для транспортировки войск, о перелетах не было и речи. Ждать придется не месяцы, а годы.

К ожиданию Джеймс привык, уверенный в том, что их с Дафной любовь неподвластна течению времени и никогда не угаснет. Они встретятся, и Дафна раскроет ему объятия — словно и не было долгих лет разлуки.

Хелен поинтересовалась, сколько лет мальчику, великодушно назвав его «дитя любви». Джеймс обрадованно расцеловал ее и сообщил точный — чуть ли не до минуты — возраст сына. Такая дотошность неприятно поразила Хелен: до сих пор у нее не было никаких оснований сомневаться в чувствах жениха. Она поняла, что нечаянно задела глубокую, тайную страсть Джеймса — так иногда во сне распахиваешь запертую дверь, за которой открывается яркий неведомый мир. Хелен поглядела на преобразившееся лицо Джеймса и едва не разорвала помолвку. Ей стало ясно, что он никогда не разделит с ней волшебный уголок своей души. Этот случай прояснил для Хелен ее отношение к Джеймсу, которое она не могла для себя сформулировать. «Я его заполучила, — думала она. — Я, а не та, другая. Он сказал мне, что любит меня». Сама Хелен очень тепло относилась к Джеймсу. Вдобавок, у нее тоже были интрижки (случайные связи в войну никого не удивляли), однако никто не разбил ей сердце, хотя один из ее поклонников погиб в Нормандии. Она рассказала Джеймсу о своих прежних связях и — к своему крайнему изумлению — разрыдалась, вспомнив об утраченных жизнях: ее поклонник, ее брат (утонул на переправе в Дюнкерке), ее двоюродный брат (убит при осаде Тобрука), знакомый в пожарной дружине (погиб при бомбежке Лондона).

Джеймс обнял ее, но Хелен знала, что его сердце никогда не будет полностью принадлежать ей.

— Сколько лет ребенку?

— Почти шесть… Пять лет, одиннадцать месяцев и десять дней.

Их свадьба была скромной.

Жизнь шла своим чередом. Каждое воскресенье Джеймс и Хелен приходили на обед к его родителям и проводили отпуск с родителями Хелен — те жили в Шотландии. Родилась дочка, которую назвали Дейрдре — в честь ирландской королевы, героини поэмы Джеймса Стивенса. Хелен стихи понравились, хотя она и шутила, что девочке непросто будет состязаться с такой необыкновенной красавицей. Впрочем, малютка росла прехорошенькой.

Через восемь лет после окончания войны Джеймс заявил Хелен, что собирается в Южную Африку. Он мог бы поехать туда и раньше, но не хотел плыть на корабле, пришлось дожидаться возможности отправиться самолетом. Хелен не возражала, зная, что это бесполезно. Джеймс никогда сам не упоминал о сыне, но если жена спрашивала, то тут же отвечал: «Сейчас ему семь лет, три месяца и десять дней», словно сверяясь с невидимым календарем. Она прекрасно понимала, что дело совсем не в возрасте ребенка.

Самолет приземлялся на дозаправку и долго стоял сначала в Хартуме, потом у озера Виктория, затем в Йоханнесбурге. Джеймс вспоминал свои мучения на военном транспорте и поражался легкости перелета. Наконец они сели в аэропорту Кейптауна. Джеймс поселился в скромной гостинице с видом на океан. В гавани среди бесчисленных кораблей мирно высился пассажирский лайнер, сверкая свежей краской. Джеймс достал из чемодана пухлый пакет и пошел по незнакомому городу. Наконец он попал на улицу, которую так хорошо помнил: ряд особняков, окруженных садами. На знакомой калитке почему-то красовалась фамилия Вильямс, а не Райт. В соседнем доме по-прежнему жили Стаббсы. Джеймс остановился напротив особняка Дафны и не сводил с него напряженного взгляда. Сам дом он помнил частями: веранда, его закуток, спальня Дафны. На веранду вышла пожилая женщина с книгой в руках, села в плетеное кресло, надела солнечные очки и посмотрела на океан. Джеймс перевел взгляд на особняк Бетти: за окнами кто-то шевельнулся. Горничная? Чернокожая женщина в белом тюрбане. Он перешел дорогу, толкнул калитку и встал под деревом в саду. Когда-то здесь ломились от угощения столы, толпились солдаты. Дерево в соседнем саду навечно запечатлелось в памяти Джеймса: там он увидел двух красавиц — блондинку и брюнетку — в ярких нарядах.

На веранду особняка Стаббсов вышла высокая женщина, поднесла ладонь к глазам, прищурилась и медленно направилась к Джеймсу. Она остановилась, опустила руку и подалась вперед, пристально рассматривая его. Что-то в ее позе показалось знакомым. Высокая худая женщина в коротком облегающем платье с сине-желтым геометрическим рисунком, узкий золотистый пояс, золотистые бусы… Нет, она ему незнакома. Худое загорелое лицо, короткие темные кудри, золотой браслет на тонкой руке… Браслет… Это Бетти!

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

Он улыбнулся: что за абсурдный вопрос! Суровое выражение на лице Бетти сменилось хмурой гримасой.

— Вы Джеймс? Пожалуйста, уходите отсюда.

— Где Дафна?

Она замерла, обессиленно вздохнула и произнесла:

— Ее здесь нет.

— Где она?

Бетти подступила к нему на шаг. Он с тоской подумал, что эта мрачная, высокая и угловатая женщина когда-то была восхитительным созданием, ее чарующий образ Джеймс бережно хранил в памяти.

— Мне надо повидаться с Дафной.

— Говорю же вам, здесь ее нет.

— Где она?

— Она здесь больше не живет.

— Это я и сам знаю — на калитке другая фамилия. Она в Кейптауне?

— Нет, — с запинкой ответила Бетти.

«Врешь!» — подумал Джеймс.

— Я найду ее, — произнес он вслух, без угрозы в голосе, как будто напоминая себе, что может узнать адрес Дафны самостоятельно.

— Джеймс, — взмолилась Бетти, взволнованно прижав к груди худые загорелые руки. — Прошу вас, не делайте этого. Зачем вам? Вы хотите разбить ей жизнь? Разрушить ее семью? У нее трое детей…

— И один из них — мой.

— Вы явились сюда без предупреждения, просто взяли и приехали, так нельзя…

— Я хочу видеть сына. Ему скоро исполнится двенадцать лет… — сказал он и назвал точную дату рождения сына: год, месяц, число.

Бетти закрыла глаза. Веки ярко белели на загорелом лице. Она тяжело дышала. Он вспомнил, что глаза у нее были темно-карие, добрые, живые. И улыбчивое загорелое лицо. Он всегда думал о ней как о «смуглой деве» английских баллад. Сейчас в этих добрых глазах стояли слезы.

— Джеймс, вы хотите разбить ей жизнь?

— Нет. Я люблю ее.

— Вы ее уничтожите.

— Я хочу увидеть сына.

— Послушайте… — начала она и со вздохом умолкла. Да, она была очень испугана, но старалась защитить подругу.

— Вы с ней видитесь? — спросил Джеймс.

— Да, конечно. Она моя лучшая подруга.

Джеймс протянул ей пухлый пакет с письмами.

— Что это?

— Мои письма. Понимаете, я ей писал. Все это время. Только не отправлял. Сначала из-за цензуры, а потом… не хотел доставлять неприятностей. Вот, решил сам передать…

Бетти не шевельнулась.

Он настойчиво протягивал ей пакет. Бетти непроизвольно подняла руку и неохотно взяла письма.

— Передайте ей, пожалуйста, — попросил Джеймс.

— Хорошо, — снова вздохнула она.

— Обещайте.

Она посмотрела на него, потом отвела взгляд.

— Обещаю.

— А мой сын? Понимаете, я думаю о нем… постоянно. Может быть, он приедет погостить к нам, в Англию?

— Да вы сумасшедший! — воскликнула Бетти и прижала пакет к груди.

— Не забудьте, вы же обещали!