Лунный блюз Вавикин Виталий

Глава первая

Открой глаза. Слышишь? Пищит зуммер на твоем будильнике. Посмотри на зеленые цифры. Да. Лунный день закончился, но ночь еще не началась. Встань с кровати. Отыщи в темноте любимые шерстяные тапочки. Выйди на улицу и закури сигарету. Видишь? Небо черное-черное. И там, дальше, большая бледно-голубая сфера, залитая светом. Если вынести стул и набраться терпения, то можно увидеть движения воздушных масс, циклоны, приливы и отливы… Да. Это именно то, о чем ты думаешь. Это – Земля. Земля, на которую ты смотришь с лунной поверхности затянутой озоновым слоем. Сплюнь себе под ноги в реголитовую пыль. Посмотри на соседский дом. Здесь, в Море Дождей они все похожи один на другой. Темно-серый грунт под ногами. Темно-серое небо над головой. Можно скопить денег и переехать в Море Ясности. Там у грунта красноватый оттенок, но оттуда не видно Земли. К тому же не стоит этот красноватый цвет таких затрат. Если и переезжать, то в Море Спокойствия. Там теплее, чем здесь. Там у грунта голубой оттенок, и там расположена Селена – самый большой город Луны. Вспомни родственника из Ияха – центрального города Моря Дождей. Пять лет работы в Селене, и теперь он богач в Ияхе. Большой дом, жена из Селены, трое детей. Нет. Ты не такой счастливчик. Если тебе удастся устроиться на работу в Селене, то все твои заработанные деньги придется тратить на аренду жилья и еду. Единственный шанс – это найти женщину, как твой родственник. Тогда да. Ты будешь жить у нее, откладывать деньги, а когда сбережений будет достаточно, чтобы купить недвижимость в Море Ясности или в Море Дождей, ты и твоя жена сдадите в аренду ее квартиру и переедите в другую область, живя на деньги от аренды и тихой, спокойной работы, которую ты найдешь в родном городе. Но все это в идеале. В реальности ты просто потратишь пять лет своей жизни, заработаешь гастрит и вернешься с позором в родной город, где родители оставили тебе в наследство свой маленький серенький домик под серым небом. Так что надевай тапочки с пробковой подошвой, выходи на улицу и кури, глядя на далекую, недосягаемую Землю, ну или на звезды.

Теперь возвращайся в постель. Проверь будильник, чтобы он снова не разбудил тебя посреди ночи. Шторы задернуты, но свет в окнах дома напротив слишком яркий и ты видишь, как там ходят люди. Вспомни лицо хозяйки этого дома. Смуглое, с черными тяжелыми волосами, прямыми у основания и вьющимися у самых кончиков. Глаза голубые, без малейшего оттенка серого. Прямой нос. Чувственные губы. Спроси себя, почему она живет здесь? Почему прожигает свою жизнь в Море Дождей? Мужа нет. Дочери двенадцать. Вспомни ее лицо. Совсем не такое, как у матери. Жидкие волосы, мышиного цвета. Высокий лоб. Безвольный подбородок, увенчанный маленьким ртом не пропорционально широкие плечи, как у отца. Вспомни ее смех: детский, задорный. Ты убираешь во дворе желтые листья, а Хэйли раскачивается на пластиковых качелях через улицу. Ее мать стоит на крыльце. Средний рост. Дорогой костюм свободного покроя. Она улыбается тебе и махает рукой. Такая сдержанная, но от этого не менее искренняя улыбка. Хэйли на качелях взлетает высоко вверх и довольно повизгивает. Мать смотрит на нее, прижавшись плечом к опоре, нависшей над крыльцом зеленой крыши. Ее руки сложены на груди, чуть ниже бюста. Ноги скрещены. Представь Селену. Представь Море Спокойствия. Эта женщина должна жить там. Не здесь. Иер. Море Дождей. Все это для таких, как ты. А она… Она слишком сложная для этой жизни. Подумай, чем она зарабатывает на жизнь после развода? Вспомни ее мужа: высокий, крепкий, с короткими светлыми волосами и прямым взглядом. Помнишь, как он привел в этот дом свою молодую жену? Сколько ей было? Семнадцать, девятнадцать? Поклянись себе, что они были счастливы. Да. Определенно были. По крайней мере вначале. А потом… Потом молодая жена повзрослела. Как-то незаметно, неощутимо, словно плотина, о которой никто не думает, пока она не переполнится и не смоет город внизу. Сколько она уже одна? Пять, шесть лет? Твоя жена ушла год назад, значит, пять. Закрой глаза. Ты всего лишь друг. Друг для той, которой не нужны друзья, по крайней мере, здесь. Интересно, кто-нибудь читает те книги, которые она пишет? О чем хоть они? Может быть, завтра по дороге на работу ты купишь одну из них. Вечера ведь такие длинные! Хотя, какого черта, ты ведь не читаешь книг. Ты всего лишь слесарь, и если и сможешь произвести впечатление на эту женщину, то уж точно, не обсуждая ее книги. Скорее починишь ей раковину или потекший кран. Да. А потом, может быть…

Чувствуешь? Сон на цыпочках подбирается к тебе. Теплый. Тягучий. Слышишь? Тишина перешептывается в темных углах одиночеством. И где-то далеко снова пищит зуммер будильника. Чертов, несовершенный мир!

Пересекаем улицу. Зеленый забор. Не закрытая калитка скрипит, раскачиваясь на старых петлях. Желтые листья лежат на вымощенной природным камнем тропинке к дому. Деревянные ступени. Одна, вторая, третья. Двойная дверь. Жесткий коврик под ногами. Бледный, дрожащий свет. Голубые обои на стенах. Фотографии в пластиковых рамках. Женское пальто на вешалке железной треноги – легкое, практически невесомое на фоне массивной мужской куртки. Черные сапоги с капельками осенней грязи. Каблуки с железными набойками, на которых нанизана пара сухих листьев. Коричневые мужские ботинки без шнурков. Голоса в гостиной. Хэйли в детской на правом боку. Тени от ночника по розовым стенам с яркими золотыми звездами. Куклы, из которых она уже выросла. Большая плюшевая панда, которую подарил отец на ее одиннадцатый день рождения. Голос матери из гостиной. Тихий, сдобренный мужским голосом отца. Хэйли не слышит, о чем они говорят, но улыбается. Такая счастливая детская улыбка на грани сна. Тихого, спокойного сна. Мать подливает красное вино в бокал бывшего мужа. Достает сигарету из пачки «Вирджиния Слимс». Говард смотрит, как она курит. Губы с бледно-красной, практически бесцветной помадой, обхватывают белый фильтр. Тонкая струйка синего дыма от разгорающегося угля, извиваясь, поднимается к потолку.

– Когда-нибудь это тебя убьет, – говорит Говард.

Деллавейн пожимает плечами. Густой дым вырывается между приоткрытых губ.

– Как Майкл?

– Хорошо.

– Хэйли хочет познакомиться с ним.

– Может быть, чуть позже…

Сигарета тлеет. Деллавейн стряхивает пепел в медную пепельницу.

– Говард?

– Да?

– Ты ведь пришел не только для того, чтобы повидать свою дочь.

– Нет.

– Снова Джинджер, да?

Молчание.

– Хочешь поговорить об этом?

Снова молчание. Вино оставляет на губах свой сладковато-терпкий вкус.

– Можно я останусь сегодня у тебя? – Говард смотрит в глаза Деллавейн.

– Можно.

– Я лягу на диване…

– Ты можешь лечь со мной.

– Делл…

– Диван слишком мал, а тебе нужно выспаться.

Представь себя в роли Говарда. Налей в свой бокал еще вина. Загляни в комнату дочери. Помоги бывшей жене убрать со стола. Теперь спальня. Спроси себя, почему эта женщина каждый год меняет мебель. Переставляет ее с места на место. Даже цветы и те не имеют постоянной прописки: то они радуются свету на больших окнах, то висят над кроватью, а то гниют где-нибудь в темном углу. Отвернись. Не нужно смотреть, как переодевается бывшая жена. Слушай, как шуршит одежда. Вдыхай знакомые запахи. Слышишь? Делл зовет тебя по имени.

– Говард?

– Да?

Она лежит в кровати, натянув голубое одеяло к шее. Выключи свет. Ремень звякает в тишине. Может быть, стоило помыться перед сном, но ты ведь не у себя дома. Уже не у себя. Постельное белье мягкое и пахнет косметикой. Закрой глаза. Видишь лицо Майкла – твоего сына? Теперь его мать – Джинджер. Ты ведь простишь ее. Обязательно простишь. Сорок лет – это не тот возраст, чтобы копить детские обиды.

– Говард?

Притворись спящим. Бывшая жена обнимает тебя. Ее мягкая грудь прижимается к твоей руке. Ее волосы пахнут гелем. Густые, черные волосы. Они лежат на твоей груди, рассыпавшись диковинными змеями, переливаясь, вздрагивая в такт твоего дыхания. И губы. Губы Делл. Ты чувствуешь, как она дышит тебе в плечо. Холодный нос прижимается к твоей коже. Не спрашивай себя, чего она хочет. Может быть секса, может быть просто согреться, уснуть, чувствуя рядом крепкую мужскую руку. В этих голубых глазах нет ответов. Поэтому и тебя нет рядом с ней. Слишком сложная жизнь в этом упрощенном мире. Слишком много непредсказуемых поступков. Нет. Ты не хочешь возвращаться к этому. Она сведет тебя с ума. То нежная и хрупкая, как гардения, то привередливая, как ваниль, а то ядовито-колючая, как мескалиновый кактус, и оттого еще более желанная.

Утро. Смахни с глаз остатки сна. Чувствуешь? Кто-то жарит на кухне яичницу.

– С добрым утром, папа, – говорит Хэйли, когда ты выходишь из спальни.

Посмотри на бывшую жену. Посмотри на диван в гостиной – пара подушек, одеяло. Да, Делл всегда знает, как обмануть дочь, как заставить ее думать в нужном направлении.

– Почему вы не спали вместе? – спрашивает Хэйли.

– Хороший вопрос, – говоришь ты.

Делл разливает горячий кофе по чашкам.

– Подвезешь Хэйли до школы? – спрашивает она. Смотришь на часы. – Если тебе некогда, то я…

– Нет. Все нормально, – говоришь ты.

Дочь без умолка трещит всю дорогу. Сравниваешь ее с собой в детстве. Сравниваешь с Майклом. Он совсем не похож на тебя. Скорее на Джинджер.

– Тебе не интересно? – спрашивает Хэйли. Останавливаешь машину возле школы. Дочь целует тебя в щеку. – Вечером придешь?

– Нет, – говоришь ты, глядя в ее глаза.

– Из-за мамы?

Молчишь. Смотришь, как Хэйли машет рукой своим подругам. Они идут по мокрому от ночного дождя тротуару, забыв обо всем на свете.

Деллавейн отошла от окна. Сигарета в руке начинала обжигать пальцы. Медная пепельница щерилась белыми бычками «Вирджинии». Кофе в чашке остыло. Хорошее кофе. Почти как на Земле. Делл убрала подушки и одеяло с дивана. Вода в ванной горячая. Немного пены, немного тишины и покоя. Халат упал на пол. Кожа раскраснелась и пошла пятнами. Делл закрыла глаза. Полная грудь поднялась над пеной, образовав два конических островка, с розовыми бусинками сосков по центру каждого. Руки опустились к внутренней поверхности бедер, но не дальше. Лишь легкое прикосновение и улыбка. Нет. Не сегодня и не завтра. Может быть на следующей неделе или в следующем месяце. Она провела рукой по животу. Пожалуй, скоро придется отказаться от сладкого и заняться бегом. Еще одна улыбка. Интересно, сосед из дома напротив бегает по утрам, или же считает, что лишний вес красит мужчину? Делл попыталась представить его без одежды. Говард тоже потолстел. Немного, но скоро, возможно, он превратится из крупного в несуразно неуклюжего мужчину. Интересно, что думает по этому поводу Джинджер, или же ей нравятся мужчины в теле? Делл вспомнила Майкла. Он определенно пошел в мать. Такой же милый, такой же капризный и такой же глупый. Еще одна улыбка. Чуть теплая вода смывает пену с тела. Соски предательски набухли и торчат, оттягивая шелковую ткань халата. Делл посмотрелась в зеркало. Распахнула халат, повела бедрами, словно желая соблазнить свое собственное отражение. И снова эта брюшная полость! Она втянула живот. Расслабила. Нет. До этого было лучше. Делл рассмеялась.

Монитор компьютера вспыхнул серо-голубыми цветами.

«Привет, Джим!» – выбила на клавиатуре Делл. Желто-зеленый шарик соединения начал вращаться.

«Привет, Далекая!» – пиликнул компьютер, оповещая о сообщении. Делл улыбнулась.

«Скучал по мне?», – написала она.

«Немного», – пришел ответ и стеснительный желтолицый смайлик в конце.

«Не ври мне, Джим».

«А ты?»

«А что я?»

«Ты скучала?»

«Немного». – Делл закурила.

«Над чем ты сейчас работаешь?», – спросил Джим.

«Секрет».

«Разве у нас есть секреты?»

«Почему бы и нет?»

«Ты сегодня странная. Что-то случилось?»

«Муж приходил».

«И что?».

«Ничего. Мы лежали с ним в постели, и я думала о тебе».

«А если честно?».

«Если честно, когда он уснул, я ушла спать в гостиную».

«Почему?»

«Не знаю, Джим».

«Если есть следствие, то должна быть и причина».

«Просто стало грустно. Устроит тебя такая причина?»

«Думала о том, что могло бы быть все по-другому?»

«Возможно».

«Зачем же тогда ушла в другую комнату?»

«Потому что я думала о тебе, глупый».

Пауза с ответом затянулась. Делл докурила сигарету и прикурила новую.

«Джим? – написала она. – Джим, ты там?».

И снова никакого ответа. На мониторе появилась заставка с вращающейся голубой планетой – далекой и недосягаемой. И где-то там Джим. Джим, который снова молчит и не хочет отвечать. «Может быть, так и заканчиваются все отношения?» – подумала Делл. Тишиной и молчанием? Лежишь с бывшим мужем в одной постели и думаешь о другом. Обнимаешь его, прижимаешься к его плечу. И на какое-то мгновение начинает казаться, что если затаить дыхание, то все это окажется реальностью: поцелуи, секс, слова, взгляды. Если в мире и есть коэффициент грусти то это, скорее всего результат деления того, что ты хочешь, на то, что у тебя есть, помноженный на сто. Делл налила себе еще кофе. Электронная библиотека, которую она собрала за последние годы, включала в себя тысячи книг о Земле, миллионы слов, миллиарды мыслей и чувств… На Луне книги другие. Чувства в них прячутся между строк или отсутствуют вообще. Почему здесь все по-другому? Может быть, этому миру просто не хватает красок и сочности? Серое небо, серый грунт под ногами, пресные чувства и эмоции, которые каждый хранит где-то глубоко внутри, боясь, показать другим. Даже лица и те в большинстве своем лишены какого-то открытого очарования. Глаза глубокие, как океаны, которых нет в этом мире. Чувства, как времена года – постоянные и неизменные. Зима – весна – лето – осень, и снова зима. Снег кружится высоко в небе. Серый и пресный на вкус. И книги. Интересно, здесь кто-нибудь читает их, кроме самовлюбленных снобов и хронических ксенофобов, вообразивших себя профессиональными критиками? Делл вспомнила Виктора из Селены. Нет. Виктор был другим. И Кевин. В особенности Кевин. Его тяга к новому и неординарному не могла не заслуживать уважения. Пустая пачка «Вирджинии» полетела в мусорное ведро. К тому же Кевин был хорошим любовником, возможно, лучшим из всех, что были у Делл. Но эта его просьба… Она выбивала из равновесия. Лет пять назад, она, скорее всего без сомнений помогла ему, но сейчас… Нет. Сейчас Делл не хотела делать никому одолжения и не хотела, чтобы одолжения делали ей. Когда он сказал, что приедет? Завтра? Послезавтра? Истосковавшееся по ласки тело приятно заныло где-то внизу живота. Надо было поговорить с Говардом вчера. Да. Вчера был подходящий момент, если не считать его извечных проблем с Джинджер. Делл посмотрела на часы. Будь неладен этот Кевин со своими просьбами! Компьютер пиликнул, оповещая о новом сообщении. Мысли как-то сразу протрезвились, очистились от мусора, став кристально чистыми.

«Ты все еще там?» – спросил Джим.

«Да», – ответила Делл, ища в столе новую пачку сигарет.

«На чем мы остановились?».

«На тебе, – она улыбнулась. – Спорим, ты сейчас улыбаешься?».

«Откуда ты знаешь?»

«Просто знаю и все».

«Тебе нужно было работать психоаналитиком».

«У нас нет психоаналитиков, Джим, если только в Селене, да и то не больше десятка».

«Пахнет меланхолией».

«Иногда это лечит».

«У тебя острый язык. Книги писать не пробовала?»

«Нет». – Она отхлебнула из чашки кофе, открыла свой незаконченный роман. «Делл?»

«Да, Джим?»

«У тебя красивое имя»

«Можно попросить тебя об одолжении?»

«Конечно».

«Выгляни в окно. Что ты видишь?»

«Пляж».

«А море?»

«Океан».

«Ну, да, океан. Какой он?»

«Спокойный»

«Штиль?»

«Почти».

«Как бы я сейчас хотела оказаться там, Джим!»

«Хочешь, я выйду на улицу и расскажу, что увидел?»

«Да».

Вернемся к Говарду.

Теперь представь себя заключенным по имени Ист.

Чувствуешь запах сырости? Лифт медленно ползет вниз, под землю. Ты стоишь, сложив за спиной руки. Смотри по сторонам. Смотри внимательно. В ближайшие пять лет это будет твой дом, а Говард… Говард будет твоим начальником, твоим богом. Здесь, в недрах кратера Дедал жизнь теряет свое прежнее значение. Она становится лишь бликом, вспышкой, которая может погаснуть раньше, чем ты поймешь это. Слышишь? Это трещат стальные тросы, опуская тяжелый лифт. Видишь название? «Тюрьма 308». Или же просто «Дедал», как называли ее твои друзья. Пять лет на глубине трех километров. Впечатляет? Говорят на Земле, когда все плохо, люди начинают молиться, здесь же, на обратной стороне Луны, мы просто молчим. Вспомни своего брата. Тюрьма «Раках» высосала из него жизнь за два с половиной года. Теперь у этой злодейки есть пять лет, чтобы проделать тоже самое с тобой. Подними голову. Видишь черное небо? Может быть, ты смотришь на него в последний раз. Согласен, не стоит сравнивать «Раках» и «тюрьму 308». Здесь, на Дедале, начальство всегда было более либеральным, а законы более мягкими. Но ты заключенный здесь, а не гость, поэтому не стоит надеяться. Оставь свои надежды там, наверху, а когда выйдешь, если выйдешь, то заберешь их, но не раньше. Лифт останавливается. Пересадка. Вот он – один из внутренних пиков. Самый высокий. Здесь нет заключенных. Лишь управляющий персонал. Стальная клетка образует узкий коридор между лифтами. Слышишь? Это звенят кандалы на твоих ногах. Передвигайся медленно, чтобы не запутаться в сковавших тебя цепях. Не поднимай глаз – охранники по ту сторону решетки злее собак, которые лают на тебя, готовые разорвать в любую секунду. Говорят, на Земле пред тем, как принять новобранцев, начальник тюрьмы произносит речь. Твой отец трижды бывал здесь и не разу не слышал ничего подобного. Думаешь, что-то изменится на этот раз? Нет. Конечно же, нет. Лифт закрывается за твоей спиной. Вздрагивает и начинает опускаться. Чувствуешь? Это пот бежит по твоей коже. Соленые капли страха, рожденные телом. Нет. Не оставляй страх вместе с надеждой. Здесь он тебе пригодится. Здесь он может помочь тебе выжить. Смотри на стены. Вот они – верхние ярусы «тюрьмы 308». Решетки, коридоры, бледные заключенные, жадно принюхивающиеся к новеньким, словно надеясь уловить витающий вокруг них запах свободы. Еще ниже. Еще один пик. Подумай о судье, который намекал о взятке. Может быть, стоило заплатить и остаться здесь, наверху? Тросы скрипят, и новый лифт опускает тебя ниже. Десяток пиков. Десяток коридоров и все более злых собак. Сотни маленьких шагов, которыми ты передвигаешься от лифта к лифту. И вот оно – дно. И нет разницы, кто смотрит на тебя: человек или собака. Их глаза ничем не отличаются. Животные, злые, дикие. Вспомни тюрьму «Раках». Вспомни своего брата. Сколько раз ты представлял себя на его месте? Что ж, вот он твой шанс доказать, что здесь можно выжить. Охранник снимает с тебя кандалы. Слышишь, как они звенят? Все. Выходи из лифта. И да, кстати: «Добро пожаловать домой».

Стаппер был высоким и тощим зеком со стажем. Кожа бледная, но не как у вампира, а с болезненным желто-серым отливом. Она обтягивала его лысый непропорционально большой череп, нависший над узкими костлявыми плечами. Пальцы тонкие с черными ногтями. Кулаки тяжелые, несмотря на худые, высушенные жизнью руки. Тяжелая тележка, которую Стаппер катил перед собой, была заполнена грязными тюремными робами. Каждый раз, когда колеса этой тележки натыкались на трубы, пересекавшие дно кратера, мышцы и сухожилия Стаппера напрягались, натягивая покрытую капельками пота кожу.

Новенькие.

Стаппер остановился, наблюдая, как из лифта выходит новая партия неудачников, не сумевших обмануть закон обратной стороны. Молодые. Свежие. Ноздри Стаппера вздулись, словно желая втянуть в себя сладостный запах свободы, которым пахли только что прибывшие. Охранники провели их совсем рядом. Собаки. Эти странные, выведенные в лабораториях Ияха животные с мощной челюстью, короткими ногами и рядом острых, словно пилы, зубов, семенили рядом, роняя на каменный пол вытекавшую из пасти слюну. Стаппер никогда не слышал их лая. Они рвали плоть, ломали кости, отрывали конечности, но никогда не лаяли, даже не рычали. Их словно специально выводили для дна «Тюрьмы 308». Там, чуть выше, на первых пиках, собаки были другими, менее нацеленными на увечья и боль. Они лаяли, брызгали слюной на заключенных, ненавидели их, но никогда не молчали, выжидая момента, когда им будет позволено стать хищником, наброситься на жертву. Стаппер видел, как один из таких монстров, встав на задние лапы, лакал льющуюся из оторванной конечности старика-каменолома кровь. Огромный валун, осев, расплющил его руку и теперь он стоял, тупо глядя на оставшуюся культю, а собака ловила ощерившимся острыми зубами ртом, бьющую из вен и артерий кровь. Стаппер слышал, что этих монстров тренируют здесь для «Раках». Это для них как академия, финальный экзамен перед долгой жизнью среди боли и страданий в «Раках». И охранники. В своей молчаливой ненависти они чем-то напоминали этих собак. Высокие, крепкие, в черных перчатках, высоких сапогах и жгуче-черной форме с блестящими золотом нашивками на идеальных воротничках.

Стаппер закряхтел, перекатывая через трубы тяжелую тележку. В прачечной пахло порошком и хлоркой. Большие котлы гудели, булькали, вращая грязную одежду заключенных большими лопастями. Вечный Даун с пластиковой маской вместо лица что-то замычал, указывая рукой, куда сваливать содержимое тележки. Стаппер не помнил его другим. Не помнил тех времен, когда у этого изуродованного человека было настоящее имя и настоящее лицо. Лишь слышал, что когда-то его сварили в одном из этих котлов. Боль и кипяток свели его с ума, превратив в безропотный механизм, как один из этих автоматических котлов, в которых стиралось белье заключенных.

– Эй, Стаппер! – послышался голос из-за сплетенных канализационных труб. Хриплый, свистящий, как и у всех хронических заключенных дна «Дедала».

Минно выглянул из своего укрытия, оскалил черные, гнилые зубы. Стаппер открыл борт своей тележки, выгреб из нее грязную одежду. Вечный Даун снова что-то замычал. Хлыст в его руке просвистел рядом с лицом Стаппера, словно желая выписать наказание за небрежность. Стаппер увернулся, перехватил руку Вечного Дауна и ударил его кулаком в живот. Идиот крякнул и осел на пол, зарывшись в грязном белье.

– Что у тебя, Минно? – спросил Стаппер.

Покрытые мелкими царапинами руки осторожно развернули тряпичный пакетик с черным углеподобным веществом. Выпученные глаза Стаппера начали вращаться.

– Золото Дедала, – просипел Минно. Его сломанный крючковатый нос растянулся следом за губами в хищной раболепной улыбке.

– Убери это! – рявкнул на него Стаппер.

Минно выхватил из кармана самодельный нож, лезвие которого было обмотано грязным куском брезента.

– Я могу порезать тебя, уродец!

– Ты сходишь с ума.

– Я могу вырезать твои глаза и скормить Вечному Дауну!

– Вырежи себе мозги. Уверен, там уже каша.

– Или сварить тебя в котле. – Минно прищурился, смакуя эту идею. – Как думаешь, нужны этому месту два идиота?

– Три, – поправил его Стаппер.

– Три? – Минно спрятал нож. – Ты тупеешь, Стаппер. Уже считать разучился.

– Ты станешь третьим, если не перестанешь ходить на южные копи.

– Южные копи, – протянул Минно, осторожно сворачивая тряпичный пакетик с углеподобным веществом. – Южные копи это хорошо. – Он протянул пакетик Стапперу. Посмотрел на его мозолистую ладонь. Отдернул руку, спрятав за спину. Снова протянул. – Оп! Оп! Оп!

Стаппер не двигался, молча наблюдая за этими манипуляциями.

Ист вошел в отведенную ему камеру. Роннин лежал на верхней койке, близоруко щурясь в сторону Иста.

– А, новый сокамерник?! – просипел он, двигая рыжими усами так, словно они жили отдельной от хозяина жизнью.

– Я лягу снизу, – буркнул Ист.

Он бросил на железную сетку матрац, постелил простынь, развернул одеяло. Подушку он положил так, чтобы лежать ногами к унитазу за кроватью.

– На твоем месте я бы этого не делал, – сказал сверху Роннин.

– Не хочу нюхать дерьмо круглые сутки.

– Посмотри себе под ноги. Видишь пятно?

– Ну?

– Мой предыдущий кореш тоже не хотел нюхать дерьмо, поэтому лежал головой к решетке. Лежал до тех пор, пока ему эту самую голову не отрезали. – Роннин толи рыгнул, толи хихикнул. – Так что не глупи. Лучше жить в дерьме, чем сдохнуть, лежа к нему ногами. К тому же здесь все равно воняет. – Он спрыгнул с койки на пол и протянул руку. – Я Роннин.

– Ист.

– Что ж, Ист… – колючий взгляд изучал новоприбывшего. – Первый раз на дне?

– Мой брат сидел в «Раках».

– Выжил?

– Нет.

Роннин помрачнел, забрался обратно на свою койку и повернулся к стене.

Представь себя охранником по имени Лео.

Ночь. Свет отключают в десять, но стены еще пару часов продолжают люминесцировать. Возьми одну из собак по кличке Бестия. Натяни черные перчатки. Слышишь? Это цокают каблуки твоих сапог о каменный пол. Смотри. Тени сжирают южные копи. Стальные решетки блестят в темноте, словно люминесцируют вместе со стенами. Техника остывает. Где-то между камней тихо осыпается песок. Бестия шмыгает носом, к чему-то принюхиваясь. Чувствуешь, как она дергает твой поводок? Иди следом за ней. Видишь? Там, за камнями. Что-то темное и бесформенное. Подойди ближе. Пни эту массу носком сапога. Ничего. Всего лишь жидкость, вытекающая из разлома в каменных породах. Слышишь? Бестия что-то лакает. Направь луч своего фонаря на ее морду. Видишь? Длинный розовый язык вылизывает каменный пол. Дерни ее за поводок. Чувствуешь, как она упирается? Кажется, вот-вот и Бестия зарычит, но эти твари не рычат. Никогда не рычат. Идеальные машины для охраны отбросов общества. Вспомни своего друга, с которым играешь по выходным в боулинг в местном клубе. Может быть, когда строительство южного крыла будет закончено, он станет твоим напарником – не молчаливая Бестия, нацеленная на заключенных, а настоящий человек.

Бестия сдается, перестает упираться и идет рядом с тобой. Слышишь, как она дышит? Тяжело, прерывисто, с какими-то булькающими хрипами. Что за странное место? Вспомни Саймона из параллельной смены. Он уволился полгода назад, как раз в тот самый день, когда в южных копях началось строительство. Никому ничего не сказал, не попытался объяснить. Вчера он такой же, как ты, вчера он тот, кого ты понимаешь, а сегодня – раз и все. Ничего общего. Словно другой человек. Идет к Говарду, пишет заявление и уезжает в Селену.

Бестия задыхается и падает на бок. Ты берешь ее на руки и несешь в медпункт, чувствуя, как по спине катятся капли холодного липкого пота. «Никогда не думал, что эта псина такая тяжелая!» – говоришь ты себе, но где-то внутри голос шепчет о страхе. Диком, первородном страхе, где правят лишь инстинкты, заставляя волосы на затылке шевелиться, превращая ноги в ватные и непослушные и рождая желание кричать. Очень громко кричать… Ты ускоряешь шаг…

Глава вторая

Состав вздрогнул и остановился у пирона. Вокзал был старым, одноэтажным с тяжелыми дверьми, открывающимися внутрь. Кевин вышел из вагона. Невысокий, худой, темноволосый, с серыми, почти черными глазами и четкими угловатыми чертами лица. У него не было с собой багажа, если не считать светловолосой девушки, с которой он познакомился в купе. Она улыбалась, демонстрируя идеально-белые зубы. Ярко-розовая помада блестела на полных губах. Холодный ветер трепал ее тонкие волосы, забирался под короткую юбку. Кевин запрокинул голову, заставляя себя оторвать взгляд от ее упругих ягодиц. Небо было темно-серым, затянутым грязными тучами. Намечался дождь.

– Кевин, – позвала блондинка. Ее карие глаза прищурились. – Ты же говорил, что тебя будут встречать.

– Опаздывают, наверно, – сказал Кевин.

Они вошли в здание вокзала. Большие стрелочные часы на стене показывали полдень. Всегда показывали. Блондинка засмеялась. Пара стрижей пронеслась под потолком. Сквозняк разгуливал внутри холодных каменных стен. Две белых вывески с крупными черными буквами застывшие над парой дверей, расположенных друг против друга: «Выход на пирон» и «Выход в город». Четыре проржавевших автомобиля с шашками «такси» на крышах в ожидании пассажиров. Тучный водитель с сальными, светлыми волосами открыл багажник, помогая Кевину уложить в него большой чемодан блондинки.

– Позвони мне, – напомнила она.

– Обязательно, Кэт.

Он закурил, провожая уезжающее такси взглядом. Холодный ветер настырно срывал с деревьев последние желтые листья. Новенький автобус приехал, выплюнув два десятка сонных пассажиров. Рыжеволосая школьница с серьгой в носу попросила у Кевина прикурить.

– Красивая зажигалка, – сказала она.

Кевин кивнул и повернулся к ней спиной. Школьница состроила ему мордочку, взвалила на плечи сумку и пошла прочь, виляя непропорционально широкими бедрами. Кевин застегнул куртку, вглядываясь в далекий поворот. Делл опаздывала. Всегда опаздывала. Ее большой для женщины «Эксплорер» появился лишь спустя четверть часа вместе с моросью и ознобом, который начинал пробирать тело Кевина.

– Извини, – сказала она.

Кевин сел в машину. Отопитель шумел, наполняя салон теплом.

– Ты поговорила с мужем?

– Пока еще нет.

Кевин состроил кислую мину.

– Только не начинай! – остановила его Делл. – Думаешь, это так просто? Сказала и все, да?

– А разве нет?

– Ты что, не знаешь Говарда?!

– Все еще слишком правильный? – Кевин посмотрел на заполненную белыми окурками пепельницу. – Еще не умираешь от рака?

– Я еще слишком молода для этого.

– Да. – Кевин прикоснулся к ее шее, убрал прядь непослушных черных волос. – И все еще слишком красивая, чтобы умирать.

Делл улыбнулась. Руки Кевина были нежными, опытными. Она снизила скорость, остановилась у обочины.

– Хочешь, чтобы я тебя поцеловал? – спросил Кевин.

Делл не ответила. Лишь подставила ему свои губы. Его язык проник в ее открытый рот. Рука сжала грудь. Сначала левую, затем правую. Скользнула под куртку, под блузку, под лифчик. Соски набухли и стали твердыми. Кожа покрылась мурашками. Делл жадно пыталась перехватить дыхание Кевина, наполнить им свои легкие.

– Ну, все. Хватит, – неожиданно сказала она, отстраняясь. – Кевин убрал руки с ее груди, откинулся на спинку кресла, слизывая с губы остатки ее помады.

– Отвези меня в гостиницу, – попросил он.

– Ты можешь остановиться у меня.

– Мне нужно немного поработать.

– Обиделся?

– Всего лишь работа, Делл. Сама знаешь, как это бывает.

– Знаю.

– Мы увидимся завтра.

– Обещаешь?

– Ты пообещай.

Делл поджала губы и включила передачу.

Закрой дверь. Задерни тяжелые шторы. В этой гостинице нет душа, но это сейчас не главное. Сейчас ты хочешь подумать, побыть наедине с собой. Да, ты – Джинджер Смит, жена Говарда Смита. В животе что-то урчит, но ты почти не слышишь этого. Подумай о Майкле. Подумай о своем муже. Подумай о цветах, которые тянутся к свету на подоконниках, изгибаясь своими стеблями. Чувствуешь грусть? Да, мерзкое чувство – знать, что все это придется оставить. Налей себе выпить. Бывшая жена твоего мужа курит так много, что ей впору уже мочиться никотином. Ты никогда не курила. Никогда не думала о смерти. Никогда не утруждала себя планами о глубокой старости. Твоя жизнь всегда шла своим чередом – не торопливым, спокойным, словно прогулка вдоль пропасти, держась за ограждение двумя руками и не смотря вниз. Белье в стиральной машине. Хлебные крошки на обеденном столе. Посуда в раковине. Дом. Работа. Семья. Все казалось таким простым. Таким идеально завершенным, что сон почти сразу отправлял тебя в свое царство, стоило лишь положить голову на пуховую подушку. И Говард… Милый, заботливый Говард – человек, с которым ты готова была прожить всю свою жизнь. Всю свою долгую жизнь… Выпей. Налей еще. Дешевый коньяк вызывает тошноту. Позвони другу своего детства. Он скажет, что приедет через час. Открой ему дверь. Скажи, что он изменился. Налей два стакана коньяка и расскажи историю своей жизни. Теперь плач, уткнувшись в мягкую бесформенную мужскую грудь. Здесь, в Ияхе, ты можешь быть слабой. Чувствуешь, как толстые пальцы гладят твои рыжие волосы? Слышишь, как друг детства что-то шепчет тебе? Подними голову и посмотри в его бледно-серые глаза. Говард совсем другой. Ты не сможешь вот так вот рассказать ему обо всем. И Майкл. Твой сын… Нет. Ты не можешь сейчас думать об этом. Шмыгни своим вздернутым, веснушчатым носом. Попроси своего сердобольного друга поцеловать тебя. Стань свободной от обстоятельств хотя бы на час, хотя бы на пять минут. А потом снова будет грусть и страх. Потом…

Теперь ты – Саймон Йен. Да. Тот самый охранник, что сбежал с «Дедала», наплевав на пенсию и выслугу лет. Чувствуешь? В голове полный бардак. Мысли метаются в ужасе, как тараканы на кухне, когда ночью включаешь свет…

Вспомни 21 июля 1961 года по новому времяисчислению. Вспомнил? Теперь вспомни Нила Армстронга. Да. Того самого астронавта с далекой голубой планеты Земля. Сильный, крепкий. Он мог бы стать чемпионом в любом виде спорта на Луне. Его ноги, привыкшие к Земному притяжению, носили его тело по твоей планете, словно пушинку. Вспомни видео, на котором Армстронг подпрыгивал высоко-высоко, словно супер мен какой-то. Помнишь, ты еще представлял себя на его планете? Представлял, каким слабым и беспомощным ты будешь там. Представлял себя червем, ползущим под непривычно голубым небом. Помнишь? А потом в 1972 году прилетели Харрисон Шмитт и Юджин Сернан и принесли новые технологии и надежды, что когда-нибудь побывать на Земле будет так же просто, как съездить из Моря Ясности в Восточное Море. Забавно. Когда-то эти Земляне считали, что Моря на Луне, которые со своей планеты они видят темными пятнами на желтой поверхности, заполнены водой. Что ж, их можно понять. Когда-то вы тоже думали, что Земля – это рай, куда вы попадаете после смерти. Безумие. Ты рождаешься здесь и умираешь здесь. Умираешь, в том смысле, что прекращаешь свое существование, как личность. Астронавты с Земли сказали, что там все еще верят в загробную жизнь. Вспомни, как зовут их спасителей. Иисус, Будда, Аллах… Такое чувство, что они изобретали своих богов, в то время как вы искореняли богов собственных. Но теперь вместе с технологиями Земли в вашу жизнь входит и их культура, их боги. Помнишь, когда ты был ребенком, установили непрерывную связь между твоей планетой и Землей? Помнишь, сколько это стоило? Да. Сначала связь была только в Селене, затем в Ияхе… Теперь подобная связь распространилась повсюду. Не очень хорошая, не самая дешевая, но, тем не менее, связь. Говорят, что в Селене уже можно установить видеосвязь с Землей. Да. Мир не стоит на месте. Культура Земли, искусство Земли, кинематограф Земли, сигареты и те носят гордые Земные названия. Вот так вот. Если когда-нибудь межпланетные перелеты действительно станут возможными, то от вашей культуры, скорее всего ничего не останется. Такова уж ваша судьба. Людям свойственно тянуться к прекрасному. Серое небо, серая земля под ногами. А мечты… Мечты они радужные, голубые, как та далекая большая планета. У них есть моря, океаны, у них есть все, о чем здесь можно только мечтать.

И ты тоже мечтал. Мечтал до тех пор, пока не столкнулся во время ночного обхода периметра южных копий «Дедала» с чем-то темным и безграничным как сам космос. Оно проникло в твою голову, в твои мысли. И ты увидел его страх. Страх за свою жизнь. Увидел его рождение и его смерть и где-то там, рядом с этими мыслями, ты увидел свою собственную жизнь и свою собственную смерть. Конец всего, что ты знал и начало чего-то нового. И это напугало тебя. Напугало, потому что всю свою жизнь ты верил в то, что разумная жизнь – это ты сам. Верил учениям, верил в свое могущество. Но то, что проникло в твою голову, было более мудрым, более древним, более разумным, чем вся та жизнь, которая суетилась примитивным муравейником на этой планете. «Чего ты хочешь?» – спросил ты это нечто, но оно не ответило. Оно лишь повторило твои собственные мысли. Твой вопрос, который ты адресовал ему. И ты понял, что либо ты сходишь с ума, либо ты не более чем муравей для этого существа, жившего долгие тысячелетия в кратере «Дедал». Спавшего, до тех пор, пока вы не разбудили его. И теперь уже ничто не сможет изменить судьбы. Новый дом строится на месте старого муравейника, и муравьям остается либо найти себе другое место, либо умереть. Так уж устроена эта жизнь. Вспомни свою сестру, которая родилась глухо-немой. Она дарила тебе глиняные сердечки в знак своей любви, но не ты, не она, никто не мог излечить ее, чтобы она могла выразить свои чувства словами. Понимаешь? Так и жизнь – некоторые вещи и события невозможно изменить. Их можно лишь попытаться принять и пережить. Поэтому, то, что ты увидел в южных копях, было для тебя кошмаром. Ты понял, что твоя жизнь – это всего лишь песчинка в огромном пустынном океане. Такой же беспомощный. Такой же малозначимый. Возможно, если бы с подобным столкнулись Земляне, то в их головах родилась идея о том, что они встретились с Богом. Таким же безграничным. Таким же непостижимым. Но ты не веришь в Бога. Поэтому не можешь познать Бога. Ты просто видишь что-то похожее на Бога. Что-то непонятное для тебя. И поэтому ты испытываешь ужас. Ужас и опустошенность, словно твою душу выжгли из груди, и теперь ты одинок и безнадежен в этом огромном мире. И ты знаешь, что все это может быть лишь стрессом, безумием. Но ты не безумен. Или же нет?

Бестия заскулила и высунула язык. Ветеринар беспомощно всплеснул руками и посмотрел на Лео.

– Ума не приложу, что с этой псиной! – признался он.

– Она что-то съела, а потом…

– Да, знаю я, знаю! – отмахнулся ветеринар. – В крови у нее ничего не было. Анализы в норме. – Бестия завалилась на бок довольная тем, что ветеринар чешет ей брюхо. – Видишь?

– Что я должен видеть?

– По-моему, она здорова, просто хочет немного нежности и внимания.

– В этом-то и дело! – вспылил Лео. – На кой черт мне собака, которая лижет руки и дает лапу?! Она же охранник, а не домашний заласканный щенок! Она должна вселять ужас, рвать, убивать…

– Может быть, она просто устала быть злой? – пожал плечами ветеринар.

– Не говорите ерунды!

Бестия перевернулась на спину, подставила ветеринару свое покрытое белым пушком брюхо и довольно заурчала, когда его пальцы начали чесать ее.

– Это не выносимо! – простонал Лео.

Филипп вышел из дома в 11.44. Была суббота. Хмурый день с мокрыми после дождя улицами под темно-серым небом.