Бабушки (сборник) Лессинг Дорис

Она отступила от него, бросилась к дому и крикнула на бегу:

— Погодите, я сейчас.

На веранде соседнего дома старуха вздернула солнечные очки на лоб и погрузилась в чтение.

Минут через двадцать из дома Бетти вышла горничная в белом фартуке и белом тюрбане. Она подошла к нему, протянула конверт и с любопытством смотрела, как Джеймс его открывает. Из дома донесся голос Бетти:

— Эвелина, поди сюда!

Горничная в последний раз задумчиво взглянула на конверт, повернулась и медленно пошла к дому.

В конверте оказалась записка («Прошу вас, уезжайте. Не делайте ей больно. Вот ваш сын».) и фотография улыбающегося мальчика лет восьми. В детстве Джеймс выглядел примерно так же. Снимок черно-белый, не разглядишь, какого цвета глаза. Наверное, голубые, как у Джеймса. У Дафны тоже глаза голубые.

Он бережно вложил в конверт фотографию и записку, вытянулся в струнку и отдал честь Бетти, которая наверняка украдкой наблюдала за ним. Потом повернулся и неторопливо пошел по улице, стараясь держаться в тени деревьев — привычка, выработанная в жаркой Индии.

Стоял погожий летний день. Над Столовой горой скатертью стелились белоснежные сияющие облака. Рассеянно глядя на сверкающую водную гладь, Джеймс неуверенными шагами двинулся к подножию горы. Прохожие недоуменно смотрели на него. Пошатываясь, он добрел до скамьи, опустился на нее, потом пересел на соседнюю скамью, вытащил из конверта фотографию и долго ее рассматривал.

На месте ему не сиделось, и Джеймс отправился бесцельно бродить по городу. Он попал на какой-то уличный рынок, где под деревьями негритянки и мулатки торговали с лотков разнообразными сушеными фруктами и цукатами: персики, абрикосы, груши, сливы, яблоки… Золотистые, янтарные, пурпурные, лиловые, алые, багряные, оранжевые, розовые, зеленые — все цвета радуги, присыпанные снежной крошкой сахарной пудры. Настоящий рог изобилия. Он взял в руки чернослив и надкусил. Услышав сердитое восклицание торговки, он сообразил, что надо заплатить, и купил фунт цукатов. «Хелен понравится», — подумал он и отправился дальше, не замечая прохожих. Время от времени он присаживался на скамью, глядел на снимок сына — они с ним так похожи! — а потом поднимался и шел, не понимая куда.

В сумерках улицы запахли пряностями и специями: он нечаянно забрел в малайский квартал. Джеймс воображал себе Кейптаун как огромное приветливое, однородное место, а не как скопление разнообразных наций и житейских укладов. Для него город на мысе Доброй Надежды стал воплощенным олицетворением мечты. Он взял булочку с лотка негра-разносчика и начал задумчиво жевать ее под возмущенные крики торговца, который, по-видимому, требовал денег. Джеймс сообразил, что к нему обращаются на африкаанс, и протянул пачку денег. С наступлением темноты Джеймс оказался в каком-то парке, добрел до скамьи и рухнул на нее, скорчившись всем телом. Его охватил приступ жестокой боли. Он боялся вскрикнуть и привлечь внимание окружающих, поэтому страдал молча.

Он думал о Бетти в дурацком, уродливом модном наряде. Эта встреча уже ушла в прошлое. Если он решит о ней не вспоминать, то ее будто бы и не произошло, ведь она ничуть не реальнее воспоминания, которое он бережно хранил все эти годы: две красавицы под деревом в саду. Отчего же она так же ярко отпечаталась в его памяти, как и предыдущая? Потому что случилась недавно? Он помнил обе сцены до мельчайших подробностей, но настоящей для него была только одна. Он подумал о Дафне: она где-то здесь, в этом городе, может быть, в пяти минутах ходьбы отсюда… но она недосягаема и бесконечно далека. Близкими и реальными были только воспоминания о ней.

К скамье кто-то подошел. Джеймс ощутил присутствие постороннего, однако не стал шевелиться.

По дороге с работы, из гостиницы «Светлая», Аннетта Роджерс обычно присаживалась отдохнуть в парке — домой она возвращаться не любила: сложные семейные отношения, если не называть вещи своими именами. Мужчина, скорчившийся на лавке, выглядел плохо: бледный, сжатые губы побелели, глаза закрыты. «Ему, наверное, неудобно так сидеть», — подумала она и спросила:

— Простите, вам нездоровится?

Он помотал головой, не раскрывая глаз.

Она склонилась над ним и взяла его безвольную холодную руку, стараясь украдкой нащупать пульс.

— Со мной все в порядке, — прошептал мужчина еле слышно.

Аннетта умела общаться с несчастными людьми — так уж сложилась ее жизнь. Она внимательно посмотрела на незнакомца: дорогой, красивый пиджак, брюки из хорошей ткани, чистая, отглаженная рубашка — на бедняка не похож. Лицо его исказила неизбывная мука… может быть, кто-то умер? Или все-таки проблемы с деньгами? Она придвинулась чуть ближе, приподняла ему голову, обхватила его за плечи, как ребенка, и прижала к груди. «Зачем я это делаю?» — испуганно подумала она. Ревнивый муж Аннетты уж точно наградил бы ее парой оплеух, если бы увидел эту сцену.

— Послушайте, не терзайтесь вы так…

Незнакомец открыл ярко-голубые глаза.

— Понимаете, я живу не своей жизнью. Это все ненастоящее. Я должен жить иначе…

Рано или поздно все на это жалуются; все требуют от судьбы или от бога возможного и невозможного — «Ах, зачем только я на свет родился!», «Хочу быть вельможей восемнадцатого века», «Если бы не мои увечья…», — однако чаще всего говорят именно то, что произнес незнакомец. Для Аннетты эта фраза была исполнена глубокого смысла. В ее настоящей жизни не было ни жестокого мужа, ни дряхлой матери, ни двоих неуправляемых капризных детей. Аннетта по-разному представляла себе свою «настоящую» жизнь, но самой любимой мечтой был домик на берегу океана, где она тихо и мирно жила с добрым, покладистым мужем (как он выглядел, не имело значения). Они ходили на море, удили рыбу, а вокруг домика разбили сад и огород.

— Вы не представляете, как ужасно сознавать, что ты живешь не своей жизнью, — вздохнул Джеймс и разрыдался, сдавленно всхлипывая.

Она продолжала прижимать его к груди, хотя ей пора было идти домой, иначе ей достанется от мужа. Однако она не вставала со скамьи.

Аннетта, высокая и крепкая блондинка, с волосами, уложенными в узел на затылке, как у Бетти Грейбл (так муж велел), работала администратором в гостинице. Обычно она носила удобные туфли, потому что по роду занятий ей приходилось много ходить. Она с усилием приподняла незнакомца со скамьи, обхватила его за плечи и повела по ярко освещенным улицам. «Странно, что он остановился в гостинице „Морская“, — подумала Аннетта. — Мог бы позволить себе что-нибудь получше».

Пакет с цукатами остался на скамье, где его чуть позже подобрал бродяга.

Аннетта довела незнакомца до гостиницы. Он открыл входную дверь, вошел в плохо освещенный, обшарпанный холл, взял у консьержа ключ от номера и поднялся по железной лестнице, погруженный в свои тайные думы.

«Интересно, что его так мучает», — размышляла Аннетта по дороге домой. Она опаздывала на два часа.

Джеймс совершенно не представлял себе свою неведомую участливую спасительницу; все, что он помнил об Аннетте, — это теплые, умиротворяющие объятия.

Джеймс и Хелен продолжали жить спокойной размеренной жизнью. Он заведовал отделом в муниципалитете, от него зависело благосостояние горожан. Она принимала активное участие в работе благотворительных фондов. Он играл в крикет. Она организовала кружок современного танца. Дочь училась в школе. Вся семья часто ходила в долгие прогулки по окрестным холмам.

Отец Джеймса умер. Мать выключила радио, забросила вязание и макраме, сдала дом внаем и с группой бойких вдовушек отправилась путешествовать: сначала по Великобритании, потом по Европе. Они отправлялись в морские круизы или летали на экзотические острова. Отовсюду мать посылала сыну и его жене яркие открытки — у Джеймса скопилась целая коробка.

Он всегда тщательно просматривал почту (Хелен прекрасно знала, какого письма он ждет, но относилась к этому с пониманием), старался первым ответить на любой телефонный звонок и показал жене фотографию сына.

Вскоре Джеймс снова собрался в Южную Африку, и Хелен вызвалась поехать с ним. Он не возражал.

Дейрдре из послушной скромницы превратилась в неуправляемое и жестокое создание.

— Гормоны играют, — вздохнула Хелен. — Господи, когда же это кончится!

Дочь презрительно фыркнула и заявила, что не поедет ни в какой Кейптаун.

— И вообще, не лезьте в мою жизнь! — выкрикнула она фразу, ставшую лозунгом подростков 1960-х годов. — Мы с Мэри без вас прекрасно обойдемся.

Мэри была ее лучшей подругой. Джеймс и Хелен уехали в Кейптаун без дочери, надеясь, что к их возвращению бунтарский период окончится.

Теперь самолет делал только две промежуточные посадки: в Солсбери и в Йоханнесбурге.

В Кейптауне они поселились в приличной гостинице с видом на океан. Хелен была очарована городом. Они арендовали машину и проехали вдоль побережья, любовались садами и виноградниками, взобрались на Столовую гору. Джеймс попытался найти уличный рынок в малайском квартале, но его, по-видимому, закрыли, чтобы не разводить грязь.

Джеймс внимательно всматривался в лица окружающих — гостиничные постояльцы, прохожие, посетители садов, — выискивая юную копию себя. Хелен заметила это и тоже стала приглядываться, не мелькнет ли где юное лицо, знакомое ей по армейским фотографиям мужа.

Через несколько дней Джеймс сказал, что надо посетить университет, где уже шли занятия. Они обошли все здания и территорию университета, разглядывая лица студентов: может быть, вот он, Джимми, Джеймс Рейд-младший, идет навстречу в толпе друзей или за руку с девушкой. Так прошло два дня. Настало время возвращаться домой.

— Не отчаивайся, — сказала ему Хелен. — В один прекрасный день ты получишь письмо. Или он позвонит. Или просто возьмет и приедет, вот увидишь.

Он улыбнулся. Хелен не знала о пачке писем, которую он вручил Бетти в свой прошлый приезд. Бетти не могла не сдержать обещание. Дафна наверняка прочла все его выстраданные послания, которые содержали в себе его истинную сущность, его подлинное «я», его настоящую жизнь. Но если бы она рассказала о них сыну, то сейчас Джеймс уже получил бы письмо, или раздался бы тот самый телефонный звонок, или в дверь постучал бы двадцатилетний юноша… Ему уже исполнилось двадцать. Двадцать лет, столько-то месяцев и столько-то дней. Вполне взрослый, сам решает, что делать.

— Вот увидишь, — повторила Хелен. — Это обязательно случится.

Они лежали в постели. Хелен знала, о чем думает муж, потому что он молча глядел в темноту. Как обычно.

Он обнял жену и притянул к себе, в благодарность за ее доброту и верность. За ее любовь. «Если это можно назвать любовью…» — с тайным, злорадным удовлетворением подумал он.