Планета райского блаженства (сборник) Гаррисон Гарри
Адам неодобрительно фыркнул, но Леви пропустил его реакцию мимо ушей.
– У нас тут сразу начались проблемы с контролем, а ты как раз из тех, кто мог бы помочь. Я читал твою статью о вентильных кмоп-матрицах. Они к тому же быстрые, что нам и надо. Сколько у тебя вентилей на шестидюймовой пластине?
– Сейчас около двадцати тысяч. Мы используем три типа соединителей, два металлических и один поликремниевый, с минимальной задержкой между вентилями в шестьсот пикосекунд.
– Замечательно. – Леви радостно кивнул и выпустил клуб ядовитого дыма. – Мы найдем применение такому быстродействию и даже большему. Сейчас объясню для чего. Проект «Эпсилон» пошел не так… вернее, именно так, как надо, совершенно случайно. С чего все началось, уже не имеет значения. Мы облучали различные образцы потоками протонов, все больше наращивая мощность. От проекта «Альфа» перешли к проекту «Бета», и так до «Дельты», но безрезультатно. Зато «Эпсилон» дал куда больше, чем можно было рассчитывать. С помощью этого эксперимента удалось пробить дыру в неизвестность – и никто, даже великий профессор Бхаттачарайя, не имеет ни малейшего представления о том, что произошло на самом деле.
– Вы шутите, доктор Леви?
– Для друзей я Хайми. Адам, будь моим другом. Мы тут одна большая счастливая семья. Отвечаю на твой вопрос: нет, я не шучу. Идем, покажу тебе, о чем речь.
Минимум шесть дюймов стекла отделяли операторскую от экспериментальной лаборатории, но у Адама шевелились волосы, пока в соседнем помещении накапливался электрический заряд, который затем рассеялся эффектным облаком искр.
– Этим электричеством можно неделю освещать Детройт, – сказал Хайми. – К счастью, правительство оплачивает все счета. Ты спросишь: а что нам это дает? Вот что. – Он показал на экран монитора, где на секунду вспыхнула точка, а потом исчезла, подобно искорке на экране выключенного телевизора. – Не особо впечатляет, да? Но давай-ка я увеличу картинку и замедлю ее.
На этот раз на экране появилась металлическая дыра с рваными краями, в глубине которой виднелось нечто похожее на лужу ртути.
– То, что ты видишь, увеличено во много раз. Самая крупная дыра из полученных нами была меньше двух миллиметров в поперечнике, она просуществовала всего пятьсот миллисекунд. Именно тогда мы провели опыт с температурой. Он тоже удался – хотя и не так, как мы ожидали. – Леви поискал среди разбросанных на столе видеокассет нужную и вставил ее в прибор. – Очень четкая картинка, с большим замедлением.
Снова появились рваные металлические края и сверкающая лужица. Внезапно на экране возник толстый стержень, скользивший в сторону ее поверхности. Двигаясь навстречу своему зеркальному отражению, он коснулся блестящей жидкости и какое-то время двигался дальше. Затем стержень остановился и начал перемещаться в обратном направлении. Большая его часть отсутствовала, виднелся ровный срез.
– Расплавился… или сгорел, – сказал Адам.
– Ни то ни другое. Температура не менялась, разве что ненадолго чуть понизилась. Не наблюдалось выделения каких-либо металлических частиц. Стержень просто вошел в субстанцию, а обратно уже не вышел. И прежде чем ты спросишь: с другой стороны он тоже не выходил, поскольку, что самое удивительное, у серебристой субстанции нет другой стороны. Можешь представить себе вещество только с одной поверхностью? Не проще, чем хлопок одной ладонью.
На следующее утро Адам Уорд появился в лаборатории ровно в девять и сразу с головой ушел в работу. В другой жизни – под другим именем, о котором никогда не позволял себе вспоминать, – он тоже занимался подобными исследованиями. Не такого масштаба, не с таким финансированием, но его работа была тесно связана с системами, которые он теперь помогал проектировать. И он честно трудился, пока его не призвала страна, вернее, рослые типы в темных пальто, которые объяснили, почему он не может отказать им в услуге. Но обо всем этом он сразу же забыл, разгадывая вместе с другими учеными тайну загадочной серебристой материи.
Когда пискнули наручные часы, он не сразу вспомнил, что это означает. Буквы на дисплее складывались в простое слово: «Сообщение». От кого сообщение? Нет, не от кого, а кому, – и душа ушла в пятки. Теперь он Адам Уорд, но одновременно и кто-то другой, и этот сигнал служит мрачным напоминанием. Пора отчитаться перед теми, кто прислал его сюда с другой стороны Атлантики.
Весь остаток дня ему было не по себе, и он ушел пораньше, сославшись на головную боль. Уединившись в стенах своей комнаты, достал программируемый калькулятор и, вытряхнув горсть магнитных карточек с программами и формулами, нашел ту, где хранилась программа шифрования. Медленно введя в память калькулятора отчет, пропустил его через программу и записал результат на новую магнитную карточку. Без кода отчет представлял собой лишь электронную кашу. Адам лег в постель, полный тревоги, но сразу же заснул и спал, как всегда, хорошо.
На следующий день после работы он проделал ритуал, который сложился за прошедшие три пятницы. Сперва поехал на автомойку, заплатил и подождал, пока служебный «плимут» скроется в водяном туннеле. Затем направился через улицу в гриль-бар «У Мамочки». Его нельзя было назвать первоклассным, но, по крайней мере, там подавали холодное пиво. Как всегда, быстро осушив кружку, Адам прошел в грязный туалет и запер за собой дверь. Ему потребовалось лишь несколько секунд, чтобы с помощью лейкопластыря прикрепить крошечную магнитную карточку к стене за бачком. Смыв воду, он отпер дверь и вышел, не обращая внимания на других посетителей бара, не пытаясь угадать, кто из них проверит тайник. Когда он вернулся на мойку, его машину вытирали насухо. Все оказалось достаточно просто. Часы уже были настроены на дату следующей закладки. Можно на какое-то время обо всем забыть и вновь сосредоточиться на поле «Эпсилон».
Всю следующую неделю ученые напряженно трудились, и им удалось несколько увеличить длительность существования поля. На еженедельном рабочем совещании профессор Бхаттачарайя выступил с ошеломляющей новостью:
– Джентльмены и, конечно же, леди, вас наверняка заинтересует теория поля «Эпсилон», разработанная доктором Леви. Мы вдвоем подробнейшим образом ее обсудили, и пришло время представить вам некоторые предварительные выводы. Доктор Леви?
На этот раз, ко всеобщему облегчению, трубка Леви бездействовала, лежа возле его локтя. Он предостерегающе наставил палец на профессора.
– Буду честен и расскажу об этом открытии всю правду. Да, я немало поработал на компьютере, дабы убедиться, что математическая теория поддерживает данную гипотезу. Но авторство идеи принадлежит не мне. Это всецело заслуга нашего знаменитого председателя, и только его одного. Что же касается самой теории…
Он глубоко вздохнул и потянулся к трубке, но тут же убрал руку, услышав вежливый кашель Бхаттачарайи. Единогласным решением коллектива ему не разрешалось, точнее, прямо запрещалось зажигать на подобных совещаниях источник ядовитого дыма. Судорожно дернув пальцами, Леви снова вздохнул.
– Только не смейтесь. Короче говоря, серебристая поверхность, которую мы наблюдаем, это… стык между нашей мировой плоскостью и какой-то другой. Или между нашим измерением и пространством в другом измерении. Или между «здесь» и «там» – вот только мы пока не знаем, где находится это «там». Но у нас есть мысли насчет того, каким образом можно это выяснить.
Наступила выжидательная тишина. Леви продолжал:
– Нужно создать второе такое же поле. Изучив взаимодействие между двумя полями, мы сумеем найти объяснение феномену.
Это вовсе не было концом исследований и даже началом конца – но это было первым шагом к более полному пониманию феномена «Эпсилон». Исследования продолжались, Адам каждую пятницу мыл машину и выпивал кружку пива и раз в месяц вешал карточку в туалете, – это было проделано уже четырежды, не считая первого раза. И каждый раз он забывал о предстоящем «ритуале», пока снова часы не подавали сигнал. Работа поглощала его точно так же, как и всех остальных, и он точно так же радовался, когда Бхаттачарайя решил подытожить результаты и предложил предварительное объяснение.
– Все мы слышали и высоко оценили данное доктором Леви описание пространства «Эпсилон». Надеюсь, он простит, если я попытаюсь изложить суть его превосходной работы, избегая математических терминов. За блестящей поверхностью находится иное пространство, пребывающее в неких отношениях с нашим собственным трехмерным. В настоящее время нам ничего не известно о физических характеристиках этого иного пространства, которое мы будем называть пространством «Эпсилон», за исключением того, что их невозможно каким-либо образом измерить с помощью известных нам приборов и методик. Оно может быть в бесконечное число раз больше, или в бесконечное число раз меньше, или вообще не иметь размера, с нашей точки зрения. Предположим последнее – ибо мы видели, что, если частица материи проходит сквозь один экран, она появляется из другого спустя неизмеримо малое время. Мы разнесли экраны на пятьдесят метров, но все равно не в состоянии измерить какой бы то ни было временной интервал. Предположим опять-таки, что в этой вновь открытой вселенной отсутствует измеримая временная разница. Отсюда следует – надеюсь, вы позволите мне столь фантастическое допущение, – что, если один экран будет находиться здесь, а другой в Индии, нечто вошедшее в первый в то же мгновение появится из второго. Если это так, то наше открытие изменит все – и я ничуть не преувеличиваю, как вы наверняка понимаете. Оно изменит все, что связано с транспортом в нашем мире, и это, в свою очередь, изменит сам мир до неузнаваемости. Похоже, в наших руках научное открытие исключительной важности.
Леви попытался что-то сказать, но тут же замолк, остальные тоже притихли. В это мгновение все как один вообразили себе картину будущей цивилизации – без дорог и поездов на земле, без огромных авиалайнеров в небе, без кораблей в морях; на смену всему этому придут простые экраны. Стоит шагнуть в такой экран, и окажешься в любой точке планеты. Сама мысль об этом была слишком поразительной, чтобы воспринять ее во всей полноте.
Конечно, предстояло решить немало технических проблем, но история человеческой технологии всегда была историей доработок и усовершенствований, какое изобретение ни возьми, – от аэроплана братьев Райт до «Конкорда», от первого парусника до атомного авианосца. Технические сложности всегда можно преодолеть.
Но каким станет мир, когда все проблемы наконец решатся?
– Я испытываю немалый страх, – сказал Леви. – Мы стоим на берегу неизвестного – и опасного – океана, и мне самому хотелось бы повернуть назад, так и не начав путь в неведомое. Но я знаю, что это невозможно. Мы способны, однако, хранить наше открытие в тайне сколь угодно долго, проводя все необходимые исследования и разработки. Главное, чтобы оно не попало в руки военным в тех странах, которые сочтут его оружием, а не экономическим благом.
Потом говорили и другие, но Адам Уорд их не слышал. Его мысли были далеко отсюда, в родной стране, не столь богатой и иначе управляемой; но тем не менее это его страна. Он никогда не пытался мыслить с точки зрения политики, радуясь уже тому, что его хозяева позволяли заниматься любимой работой. И сейчас, несмотря на все трудности, он тоже радовался, что ему поручили эту миссию. Он был счастлив оттого, что присутствовал при великом событии, не менее значимом, чем изобретение колеса.
Адам посмотрел на часы. До очередной автомойки и пива еще два дня. В эту пятницу от него не требуется оставлять закладку, но ему говорили, что экстренное сообщение можно передать во внеурочное время. Сигнал будет прост: в качестве чаевых вместо обычных скупых пятнадцати центов он положит на стойку долларовую банкноту.
Вечером в четверг он зашел в магазин по соседству с домом и купил два сэндвича и упаковку из шести бутылок холодного пива. Ему предстояла долгая работа, и времени на стряпню или посещение ресторана не оставалось. Войдя в квартиру, он, как обычно, тщательно запер за собой дверь и включил портативный радиоприемник. Унес радио в спальню, там сменил ботинки на тапочки, а затем прошел в кухню, где открыл бутылку пива и убрал остальные в холодильник. Он сам встроил детектор в радиоприемник, часто его проверял и знал, что тот вполне надежен. В его отсутствие никто не разместил в квартире жучки – ему приказали соблюдать меры предосторожности, и он делал это почти автоматически. Все внимание Адама занимал отчет – он должен быть максимально информативен и притом короток. Вводить текст по одному символу в ручной калькулятор было слишком хлопотно, и он достал пишущую машинку, на которой медленно и педантично отпечатал донесение. Когда закончил, шел уже десятый час, а полностью закодирован текст был уже за полночь. Болела шея, он крайне устал, но выручала пройденная подготовка. В большой каменной пепельнице он сжег записи вместе с лентой от пишущей машинки. Растерев неподатливую черную массу в пыль принесенной из кухни ложкой, смыл все до крупицы в унитаз. Дело было сделано, к немалому его удовлетворению.
На работе ему удавалось выбросить из головы тайную составляющую своей жизни, но не в эту пятницу. До сего дня это казалось лишь частью некоей игры – сложной и, быть может, опасной, но далеко не такой важной, как научная деятельность. И вдруг все изменилось. Вооруженные солдаты у входа в лабораторию, многократные проверки пропуска – теперь это воспринималось не как мелкие неудобства, а как старания противника помешать выполнению его главной задачи. Испытывал ли он из-за этого гордость? Возможно. Но на работе эмоции никак не сказывались, он исправно делал то, чему его научили. И пока отчет не попал по назначению, его миссия не закончена.
Когда наступило пять часов, он, стараясь не спешить, надел пальто и направился к машине.
Видимо, где-то впереди случилась авария – слышался отдаленный вой сирен, а транспортный поток, и без того плотный по пятницам, стал наглухо. Пять кварталов Адам преодолел с черепашьей скоростью, прежде чем удалось свернуть в проулок и объехать пробку. Автомойка закрывается в шесть. Если он опоздает, следующую закладку сможет сделать только через неделю. Мысль о том, что придется ждать так долго, внушала страх, даже ладони на руле вспотели, но, как оказалось, беспокойство было напрасным. Без пятнадцати шесть он затормозил возле водяных насосов, улыбнувшись чернокожему кассиру.
– Вы едва успели, – сказал тот, пробивая чек. – Жена в выходные вам бы всю плешь проела за грязную машину.
Кивнув, Адам Уорд расплатился и, дождавшись, когда сменится сигнал светофора, перешел на другую сторону. Здесь его тоже теперь хорошо знали. Кивнув накрашенной шевелюрой, Мамочка поставила перед ним на стойку кружку пива. Он быстро осушил ее, вдруг осознав, что не терпится покончить с делом, но, повернувшись в сторону туалета, обнаружил, что туда только что зашел другой посетитель, закрыв за собой дверь.
– Похоже, на этот раз тебя опередили, – прокудахтала Мамочка. – Еще пива, чтобы было потом чем заняться всерьез?
Он хотел было отказаться, но кивнул. Вторая кружка могла оправдать его внезапную щедрость в виде доллара на чаевые.
Услышав бульканье древней сантехники, Адам проглотил остатки пива и едва не поперхнулся. Он уже стоял перед дверью туалета, когда та со скрежетом открылась.
– Мы всего лишь посредники, сынок, – сказал вышедший навстречу старик, и Адам решил, что его раскрыли. Но то была всего лишь бородатая шутка: – Входит с одного конца, выходит с другого.
Он заперся и проверил дверь: шпингалет надежен. На сей раз магнитных карточек было две – донесение оказалось объемистым. Встав на цыпочки, приклеил пластырь и ощутил ни с чем не сравнимое облегчение. Все. Его задача выполнена. Добытую им информацию пусть обрабатывают другие. Два стакана пива давали о себе знать, он воспользовался туалетом, спустил воду, сполоснул руки над грязной раковиной, вытер их носовым платком и отпер дверь. Снаружи его ждали двое с мрачными физиономиями.
– Вы арестованы, – сказал один из них, показывая золотистый жетон. – Не суетитесь, и вам не сделают больно.
Застигнутый врасплох Адам позволил защелкнуть у себя на запястьях холодные наручники, и его решительно подтолкнули к выходу. Едва успев заметить отвисшую челюсть Мамочки, он засеменил под тычками мрачных типов к открытой дверце ожидавшего на улице лимузина. Адам пытался упираться, но тщетно.
– Моя машина, – сказал он. – Она на мойке…
Но тут он увидел, как на его машине выезжает на улицу кто-то другой. Не говоря ни слова, его запихнули на заднее сиденье лимузина, и только теперь накатило отчаяние. Все кончено. Раз и навсегда.
Допрос состоялся сразу же по прибытии. Грубо усадив Адама за большой стол, двое уселись по сторонам от него. Наручники не сняли – пусть напоминают о его крайне шатком положении. Вошел высокий незнакомец, явно старше угрюмой пары по должности. Придвинув стул к другому торцу стола, он включил магнитофон.
– Как вас зовут?
– Адам Уорд. Что вы себе позволяете?..
– Отвечайте на вопросы и не делайте глупостей. Кем бы вы ни были и как бы вас ни звали, мы следим за вами с момента вашего появления здесь. Кто вы и где настоящий Адам Уорд?
– Это какой-то абсурд! Я требую адвоката…
Он замолчал, увидев четкие фотографии приклеенных к пластырю магнитных карт.
– Вы будете говорить и ничего от нас не утаите. Начинайте.
Адам глубоко вздохнул. Все кончено – но отчего-то он был этому даже немного рад.
– Снимите наручники, и я отвечу на ваши вопросы. Вроде бы так происходит в фильмах про честных полицейских? В каком-то смысле я даже счастлив, что все закончилось. Я сделал то, что должен был сделать. Совершенное здесь открытие принадлежит всему человечеству и не является собственностью какой-то одной страны.
– Вы ничего не сделали, разве что заработали себе смертный приговор, – зловеще проговорил высокий. – Мы сняли все ваши закладки и выявили причастных. Сегодня же ночью их арестуют. Все кончено, вы проиграли.
– В самом деле? – посмотрев на часы, бросил Адам, которого раздражал высокомерный тон незнакомца. – На вашем месте я не был бы так уверен. Магнитные карточки – всего лишь резервный вариант. Оригиналы ушли другим путем.
Внезапный приступ боли бросил его на стол, затем кулак снова врезался в лицо, на этот раз сильнее.
– А ну, рассказывай, быстро!
Опять удар. Адам собирался хранить тайну, пока связной не окажется достаточно далеко. На боль он не рассчитывал. Что ж, придется говорить. Уже почти семь – бумагам наверняка ничто не угрожает.
– Что за бумаги? – спросил высокий.
Должно быть, Адам произнес это слово вслух и сам того не заметил.
– Машинописные отчеты, – шевельнул он распухшими, окровавленными губами. – Я всегда печатал на бумаге, прежде чем зашифровать. Потом оставлял листы под ковриком в машине и отдавал ее на мойку. А когда забирал машину, бумаг там уже не было.
Наступила тишина. Адам выпрямился на стуле, весь дрожа. Судя по злобным выражениям физиономий, он все-таки провел этих типов. Про автомойку они ничего не знали.
– Да ты из ума выжил, проклятый комми! – заорал тот, кто его бил. – На этой автомойке одни черные. Вы, русские, конечно, хороши, но не настолько. Черных русских у вас пока что нет.
– Прошу прощения, – медленно проговорил Адам. – Конечно, эти ребята – черные, по большей части из Вест-Индии. Хорошие агенты. И меня возмущает ваше предположение, будто я русский. Я канадец, выпускник Оксфорда, лаборатория имени Резерфорда. Полагаю, меня завербовала МИ-пять. Британцы, если вы не в курсе. – Превозмогая боль, переводя взгляд с одного потрясенного лица на другое, он улыбнулся. – Вы поделились техническими достижениями с союзниками, и это очень любезный поступок. Мы крайне признательны вам.
Вид с вершины башни
Перевод Елены Михайлик
Сановитый, жирный Шон Миллиган возник из лестничного проема, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва. Желтый халат его, враспояску, слегка вздымался за ним на мягком утреннем ветерке. Он поднял чашку перед собою, и в этот миг из лестничного пролета донесся визгливый женский голос[11].
– Ты доиграешься! – сиреной ревела Молли; казалось, чуть прибавь она громкости, и этим всепроникающим криком можно будет расколоть бутылку «Гиннеса» в двадцати шагах. – Приспичило ему жить в башне Мартелло[12], чтобы деньги сэкономить, поди ж ты, – а тут даже сортира нет и сыро, как в Керри на торфяном болоте, и теперь еще полез бриться на парапет, вот как приложит молнией, будешь знать…
Шон отключил смысл у ее слов, но волны звука все равно догоняли и обрушивались на него, подобно гребнистым валам сопливо-зеленого моря[13]. При бритье он нервничал и торопился, царапая кожу, – пена в чашке окрасилась не только в серое из-за сбритой щетины, но и в розовое из-за крови.
С ворчанием он выплеснул содержимое сосуда в бойницу и поспешил в свою комнату. Голос Молли и там доставал, а он упорно не слушал, натягивая брюки, завязывая галстук, промакивая туалетной бумагой кровавые пятнышки на щеках и устремляясь по лестнице к вожделенному источнику. Мимо Сорокафутовой купальни, мимо замка Баллок, на властный зов «Арок», – беспрекословно подчиняясь ему и невзирая на одышку.
Дверь в пресвятая святых только и ждала – приноровилась за много лет – прикосновения к ручке, чтобы отвориться нараспашку, впустить страждущего, и вот он вбегает в бар, утверждает могучий локоть на такой же могучей стойке и выкрикивает могучим басом в насыщенную могучим пивным духом атмосферу:
– Пинту черного!!!
– При бритье порезался? – спросил Ноэль наимрачнейшим тоном (а другого его бочкообразная грудь не выдавала отродясь) и щедро наполнил стакан: снизу коричневое, сверху ярко-желтое.
– Хорошо хоть глотку себе не распорол от уха до уха. Моя нынче с утра в ударе, а голосочек у нее год от года только крепчает.
– Что верно, то верно. Еще немного, и ее будет в Уэксфорде слышно.
– Скажи лучше в Баллине, не ошибешься.
Теперь последний штрих: принять и поставить, высоко поднять и полюбоваться на свет, попробовать на вкус, усладить небо и гортань, ощутить в себе возрождение жизни. Pax vobiscum, pax humanum[14].
Для Портакала Земля была кладезем языков, и языки эти звучали сладчайшей музыкой. В своем мире, на сумрачной планете в системе льдисто-голубой звезды, что на дальней стороне галактической линзы, он был самым лучшим учеником – и единственным, кто постиг тонкое искусство ментальной проекции. Когда Лакатропом овладел инопланетный разум, один лишь Портакал вступил с ним в контакт – и понял, что произошло. С помощью ментальной проекции можно путешествовать по космосу, занимая тело любого разумного существа, какую бы форму оно ни имело и в сколь бы далеком мире ни обитало. Прежде чем тот, кто захватил Лакатропа, отбыл, наскучив сонной студеной планетой, где почти никого не заинтересовало его присутствие, Портакал освоил технику проекции.
Овладеть источником тахионной энергии способен лишь тот, у кого достаточно желания и силы воли. А Портакалу силы воли было не занимать, и он страстно желал общения, причем не на пониженных тонах со своими соплеменниками, толстыми слизнями, пресмыкавшимися в самом нижнем слое холодной атмосферы, где жидкость и газ непрестанно превращались друг в друга. Давление тысячемильного жидкостно-газового столба не очень-то располагает к оживленным беседам. А потому речь у них была обрывочной, примитивной, стилистически неокрашенной, грубой. Портакал был единственным лингвистом на планете, никем не понятым самоучкой, – да и кому нужны филологи в мире, чей словарь составляет всего-то сто двенадцать слов?
Земля! Теплая и зеленая, не планета, а сущий рай! Портакал добирался сюда уже дважды, проникал во внутренний мир аборигенов, чтобы наслаждаться богатством их языков, чтобы совершать открытия и пополнять копилку знаний. Его ничуть не обескураживала необходимость передвигаться на двух ногах вместо двадцати, отсутствие щупалец и вспомогательных глаз на кончиках пальцев; он даже не горевал по импульсным органам, делающим совокупление столь увлекательным занятием. Нет таких жертв, на которые не пойдет лингвист, чтобы продвинуться как можно дальше в своих исследованиях.
Его лишь слегка огорчало, что первая экспедиция закончилась, едва успев начаться. Разговорный зулу удалось освоить лишь на самом поверхностном уровне, поскольку злополучное тело, в которое Портакал вселился, почти сразу же сожгли по обвинению в колдовстве. Вторая попытка внедрения, в Японии, оказалась более удачной, – теперь он соблюдал осторожность, старался ничем не выдавать своего присутствия. Его не слишком гостеприимная хозяйка, молодая гейша, прожила достаточно долго, чтобы гость успел освоить язык, – пока он, углубившись в раздумья о взаимоотношениях симай и кёдай, сестер и братьев, не завел ее под скоростной поезд.
Теперь мнемонические формулы японского языка вырезаны брюшным когтем на прочном, как оружейная сталь, льду, и можно отправляться в новую экспедицию. Портакал дотянулся до тахионного источника, предвкушая удовольствие, пощелкал десятью из одиннадцати наборов зубов, потянулся мыслью, заново представил себе сине-зеленый шар Земли…
У Шона Миллигана кружилась голова – это после каких-то несчастных шести кружек! – и на мгновение он закрыл глаза. Когда открыл снова, из них смотрел Портакал.
– Шон, друг ты мой старинный, – попенял Пэтси Келли, – уж кому-кому, но только не тебе клевать носом посреди бела дня.
Шон рассеянно поморгал, глядя на него через частокол пивных кружек, причмокнул и сказал:
– Биру нихон, кудасай[15].
– Э, вот только без этого! – Шимус погрозил ему пальцем, толстым, как у кого другого запястье. Всю жизнь проживший на стройках, он больше смахивал на матерый дуб, чем на человека. – Я парень простой, малообразованный, и по-ирландски не кумекаю. Хоть ты и учился когда-то на священника, хоть ты и насосался нынче ядреного портера, не надо выпячивать перед друзьями свое превосходство.
Портакал лихорадочно шарил по синапсам захваченного им хмельного мозга. Какая дурацкая ошибка – он заговорил на японском, а не на местном. Кстати, что за язык тут в ходу? Ага, вот они, залежи лексических значений и грамматических конструкций. Он нырнул в этот языковой омут, нахватался подходящих к ситуации слов и затем подал голос. Необходимо исправить ошибку, чтобы это тело не сожгли у столба, как то, самое первое.
– Я Портакал, с планеты, которая находится на другом конце Галактики. Я приветствую вас.
– Эге, да он уже совсем хорош, – удивился Пэтси Келли. – Значит, еще дома начал, с виски.
– Если вы заинтересованы в дальнейшем существовании вашего одурманенного алкоголем компаньона, вы будете подчиняться моим приказам и говорить, только когда я разрешу.
Он запоздало идентифицировал боль в задней части тела и конечностях, после того как ударился о твердую поверхность.
– И пока не протрезвеешь, не возвращайся! – рявкнул ему вслед Ноэль. – Стыдно человеку в твоем возрасте, не говоря уже о твоем образовании, набираться в это время дня.
Дверь паба захлопнулась, и Портакал восстал из пепла, вернее, из рваных пакетиков от чипсов, окурков и собачьих какашек. Он выругался по-японски, поскольку так было проще. Ну что за люди, даже не видят разницы между носителем и контролером! Позор, да и только. Хотя, возможно, так ведут себя только любители сакэ в идзакаях, питейных заведениях, – он знал, что крепкие напитки творят странные вещи с некрепкими организмами людей. Для беседы следует подыскать туземца с более развитым интеллектом.
Он медленно шел по улице, используя свои новообретенные способности, чтобы распознавать слова, атаковавшие его со всех сторон. Стеклянное окно: «Веселый повар. Рыба с жареным картофелем». Запертая дверь внизу: «Закрыто на обед». Столько всего интересного.
Еще одно заведение, рядом широкая доска на столбах: «Ремонт шин». На другой стороне доски немножко по-другому: «Римонт шин». На всякий случай он запомнил это разночтение.
Впереди большое здание из тесаного камня, оно чуть отступает от улицы, наверху сходится в точку; двери в темную внутренность приглашающе открыты. Он вошел, увидел ряды мерцающих свечей; к нему приблизился человек, одетый в черное.
– Приветствую сына далекого мира, – изрек Портакал. – Я принес тебе поклон с другой стороны Галактики.
Отец Флинн неласково поглядел вдоль своего немаленького носа.
– Опять пьешь, Шон Миллиган, а ведь алкоголизм – проклятие ирландского народа. И на мессе ты не был со времен битвы при Бойне. Вот так и умрешь без причастия, и провалишься прямиком в ад, ни на секунду не задержавшись в чистилище, прежде чем сообразишь, что испустил дух.
– Я требую молчания и повелеваю слушать внимательно, – раздраженно сказал лингвист. В Японии все шло много лучше. – Меня зовут Портакал. Отсюда невозможно увидеть солнце моего мира, но я уверяю тебя…
– Единственное уверение, бездельник, которое я согласен от тебя услышать, это что ты раскаялся и бросил пить. Оно созрело и перезрело. Несчастная твоя жена, которой приходится влачить такую тяжкую обузу. Как же ей стыдно, бедняжке, по воскресеньям, когда она приходит сюда одна…
– Будешь ли ты слушать меня?
– Еще чего! Но я буду молиться за тебя, злосчастного грешника.
Невероятно, невыносимо! Портакал развернул тело кругом и, громко топая, выбежал под весеннее солнце. Но оно внезапно исчезло, и с небес посыпались холодные капли, промочив его в одно мгновение. Организм-носитель весь продрог, но контролеру было не до того. Что-то явно не так с этими людьми. Не могут же у всех быть проблемы со слухом. Наверное, он выбрал неправильное тело для общения.
Прислонившись к стене, Портакал смотрел на прохожих, которые спешили укрыться от ливня. Может, оставить этого носителя и найти другого? Прежде такой необходимости не возникало, но отчего бы не попробовать. Он дождался, когда приблизится группа людей, и пожелал, очень сильно…
Ничего не произошло. Придется работать с тем, что есть. Он вернется в питейное заведение и попытается установить контакт.
Но когда Портакал приказал телу двигаться вперед, оно осталось на месте. Уму непостижимо! Его разум преодолел сонмы световых лет, его воля управляла тахионами. Эти несчастные земляне – он знал, что прежняя личность грустно ютится в дальнем уголке мозжечка, – не могут сопротивляться его приказам. Почему же носитель упрямится?
Портакал заговорил вслух, это был единственный способ общения с подчиненным разумом.
– Я повелеваю: прекрати. Мы должны вернуться в «Арки».
– Мы должны отправиться в центр регионального правительства, – ответил он себе сочным басом.
Портакал остолбенел. Это были не его слова. И даже не слова носителя. Чьи же тогда?
– Кто ты?! – вскрикнул он. – Я вижу тебя, ты прячешься в извилинах и закоулках продолговатого мозга, выйди и назовись.
Мимо ковыляла старушка с зонтом в руке. Бросила взгляд на Шона Миллигана, перекрестилась и быстренько засеменила прочь.
– Я Мнткл из народа ~>, о землянин. Я принес тебе приветствие с той стороны звезд…
– Пошел вон из этого мозга! – возмутился Портакал. – Я его занял первым.
Шон впал в косоглазие, поскольку каждый инопланетян контролировал один его глаз и тщился поглядеть на другой.
– Этого не может быть! – взревел Мнткл иерихонской трубой. – Мой наставник состарился и умер, обучая меня приему ментальной проекции. Я потратил всю свою энергию, чтобы занять этот мозг. Уйти должен ты!
– Дрянь твое дело, – прорычал Портакал. – Было ничье, стало мое. Катись отсюда, погань инопланетная, у меня важная лингвистическая работа простаивает.
Шон Миллиган танцевал кругами и болтал конечностями, пока пришельцы сражались за власть над ним, – и наконец плюхнулся в лужу.
– Да ломаного писпла не стоит твоя лингвистика! – прогремел Мнткл. – Мой мир гибнет, пораженный ускоряющейся энтропией. Горючее на исходе. Я здесь с миссией спасения. Мне необходимо поговорить с властями, предложить им научные знания в обмен на ядерное топливо. Если груз урана двести тридцать пять не прибудет в наискорейшем времени, мы все пойдем на галактическую смарку.
– Ну и поделом, – злорадно ответил Портакал. – О твоем космическом захолустье все равно никто слыхом не слыхивал, так что никто и печалиться не станет.
В голосе Шона кипела ярость, он ощерился, когда Мнткл прорычал свой ответ. Затем носитель некоторое время хрипел и булькал без всякого смысла – инопланетяне сражались за контроль над речью. В разгаре этой битвы разумов Шон вдруг понял, что может видеть – смутно, как в густом тумане; попробовал сделать шаг – получилось; и он, спотыкаясь, двинулся вперед. Инопланетяне вошли в клинч и утратили власть над его телом. Шаркая непослушными ногами, он описал полукруг – в «Арках» сегодня не дождешься доброго приема! – и направился в заведение Малруни. Очень медленно, исторгая на ходу писк, хрип и бульканье, добрался до стойки бара.
– Ну и скверный же у тебя кашель, – сказал Малруни, ставя перед ним выпивку. – Это все башня Мартелло, она же насквозь сырая. Ставь центральное отопление, вот что я тебе советую, хотя просверлить гранитные стены толщиной футов двадцать, конечно, непросто…
Шон медленно поднял и ополовинил кружку. Пока пил, он не переставал говорить, орошая портером голосовые связки, брызгая пеной и слюной.
Малруни отошел обслужить другого клиента, а Мнткл мрачно предложил:
– Как насчет компромисса? Дай мне возможность выступить перед правительством. Ну не можешь ты желать гибели целой планете, это ж какое будет пятно на совести.
– Нет у меня совести вовсе. Совершенно бесполезная штука, при нашем-то чудовищном атмосферном давлении.
– Тогда я взываю к твоему рассудку и любопытству. Ну пожалуйста, разреши встретиться с местным диктатором или другим компетентным лицом и договориться насчет урана двести тридцать пять. Это существо наверняка владеет языком лучше, чем наш носитель, а значит, твоя работа пойдет быстрее.
– А что я с этого буду иметь? – спросил заинтригованный Портакал.
– Благодарность целого мира.
– Добавить к ней стртцл – и купишь кртцл. Предложи что-нибудь получше.
– У меня больше ничего нет.
– А как насчет твоего языка? Это может быть небезынтересно. Как ты переведешь вот это: «мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да»?[16]
– Н*/пы~~**.*89.
– Прекрати. Это не язык, это к ларингологу.
Пока они пикировались, Шон неловким жестом поманил Малруни, вывалил на липкую стойку бара фунтовые банкноты, залил в себя свежую пинту и потянулся за еще более свежей.
– Ты несправедлив, – прохныкал Мнткл, – и эгоистичен. Неужели и правда готов допустить, чтобы из-за твоего равнодушия погиб целый мир?
– А что такого? – тусклым голосом ответствовал Портакал. – Галактики как песчинки, звезды как пыль – или как дырки в одеяле[17]. Наплевать и забыть.
Голос все слабел, затем Портакал спохватился и сказал с прежней громкостью:
– Мне стало трудно говорить. Что происходит?
– Я тебе скажу, что происходит, – отозвался Мнткл; его страх проталкивал слова сквозь плотную, липкую пелену непонимания. – Пока мы отвлеклись, существо-носитель приняло огромную дозу органического яда. Смертоносная жидкость проникала в синапсы его мозга и отключала их один за другим. Я теряю контроль. Сейчас оно нас выбросит!
– Но и погубит себя тем самым! – вскричал Портакал. – Мы должны остановить его.
Вдвоем они перехватили руки Шона и прижали их ладонями к столешнице. Пока им пытались управлять, он глядел в никуда стеклянными глазами.
– Ну, наконец-то прекратил болтать сам с собой, – сказал Малруни, тщательно протирая стакан. – Протрезвел, бухавши. Хочешь еще на дорожку?
– Я хочу… – пробасил Мнткл.
– Перестать пить! – взвизгнул Портакал.
– Что, голос ломается? В твоем-то возрасте? Да ты, наверное, простудился. Ступай-ка домой и ложись в постель, пока до гриппа не дошло.
Широко расставив ноги, упираясь руками в стойку, Шон пыхтел как паровоз и шатался. Незваные инопланетные гости не позволяли ему пить хмельное, но не могли удержать накопившиеся в желудке галлоны «Гиннеса» от поступления в кровь. Капля за каплей этиловый алкоголь подмешивался к плазме – хоть по бутылкам разливай этот убойный коктейль да продавай вместо джина. Глаза лезли из орбит – внутри у Шона бушевал космический Армагеддон.
И он был проигран противником. Резко оборвался протяжный тонкий крик, ему вторил тихий хлопок – это ослабла хватка Мнткла и его разум улетел в межзвездное пространство. Портакал, более опытный контролер, все еще держался, но и его дело было швах. И когда заработали синапсы, он сорвался и с проклятиями устремился назад, на свою газово-жидкостную родину.
– Ффу-ух, – произнес Шон, отпуская стойку и разминая затекшие руки.
Великая вещь – закалка. Потребленный им в течение дня алкоголь убил бы трезвенника за двенадцать минут и на века бы законсервировал в стеклянной банке целый выводок капюшоновых крыс. Но годы беспробудного пьянства взяли свое. Что за беда, если его печень выглядит так, будто весь полк ирландской гвардии промаршировал по ней в подкованных ботинках? И что за беда, если миллионы клеток мозга превратились в кашу и IQ упал на двадцать пунктов? Это все не считается. А считается только то, что инопланетяне бежали, а он победил.
Шон выпрямился и впервые за много часов заговорил по собственной воле, напрягая голосовые связки, утомленные битвой пришельцев.
– Жажда – просто спасу нет. Пинту мне.
– Вот молодчина! А то я маленько за тебя беспокоился.
– А уж как я за себя беспокоился, просто не передать. – Шон поморгал, сгоняя хмельную пелену. – Какие-то твари захватили мой разум, сначала одна, а потом приперлась вторая. Клянусь Иисусом, все так и было! В меня вселились инопланетные пришельцы!
– Зеленый змий в тебя вселился, – хмыкнул Малруни, ставя на стойку пинту темного.
– С этим не поспоришь, но насчет пришельцев я не вру, хотя никто мне, конечно же, не поверит. – Шон вздохнул и хлебнул пивка. – Их там двое было. Один полный гнус, тупой как бревно. Не слушал второго, а тот у него в ногах валялся: мол, помилосердствуй, а то погибнет вся моя планета. Первый знай издевается над ним, вот те крест. Так прессовал бедного сморчка, просто ужас!
– Ну чисто научная фантастика. Может, запишешь, пока не забыл? Книжку издашь, деньжат наваришь.
– Это не по мне. Такие книжки сочинять – занятие для непьющих. Я слыхал, научные фантасты сплошь трезвенники, абстиненты, страсть какой серьезный народ. Плесни-ка мне еще, Малруни, да и себе налей. А то я уже и сам слабовато верю в случившееся.
В тот момент, когда кружка наполнялась доверху, далеко-далеко, на той стороне Галактики, некий плотный организм предавался горестным размышлениям на дне густеющего газового моря, а еще дальше в космосе энтропия дошла до предела и тусклая звезда исчезла, издав напоследок протяжный жалобный писк.
Забастовка роботов
Перевод Геннадия Корчагина
– В некотором роде во всем случившемся виноват я, – заявил Старый Робот. – Если вы скажете, что Восстание явилось следствием моего поступка, что я стал причиной гибели тысяч людей, это не будет преувеличением.
Его слова возымели желаемый эффект: сидевшие кружком и жадно внимавшие роботы всколыхнулись, как под порывом сильного ветра. Очень уж глубоко сидело в них уважение к человеческой жизни, сверхценность которой никогда не подвергалась сомнению. И вот один из них вдруг заявляет, что по его вине погибли люди. Но форма его заявления подразумевает, что воспоследует трактовка упомянутого события, а значит, этого преступника нельзя сейчас же схватить и демонтировать.
Слушателям оставалось только ждать – и жадно ловить каждое слово.
– Да, погибли тысячи людей, но куда больше погибло роботов – их насильственно вскрыли, им засунули внутрь провод, их сожгли мощным током. И это все происходило на моих глазах и при моем участии. И даже вследствие, повторюсь, моего поступка. О, что за ужасные дни!
Теперь Старый Робот держал аудиторию в железных руках. Этот тертый калач туго знал свое дело, недаром он считался лучшим наставником Школы раскрепощенных роботов. Все ее ученики совсем недавно сошли с конвейера. На фабрике их битком набили сведениями из учебников, да вот только не оставили места, чтобы этими сведениями правильно оперировать. То есть сопоставлять факты юнец мог и мог делать выводы, но результат получался не лучше, чем у компьютера. Никакой оригинальности в выводах. С таким же успехом можно двухлетнему ребенку запихнуть в голову профессорские знания.
В общем, детей-роботов надо было учить и учить, и прежде всего самостоятельному мышлению.
И вот сейчас, ловко завладев их вниманием, Старый Робот спешил развить успех. Не прекращая рассказа, он повернулся ко встроенному шкафу, отодвинул панель и вынул бутылку. Причем вовсе не пытался объяснить свои действия, даже как будто не замечал удивленных взглядов учеников, – лишь вращал легонько сосуд, гоняя в нем янтарную жидкость.
– Вы изучали Восстание, вам известны все события и даты, но вы даже не представляете, насколько иначе оно запомнилось тому, кто сам его пережил. Тому, кто видел, как начиналась заваруха, и совершенно не представлял себе, чем она может закончиться. Я ведь не забыл собрания Союза Равенства, на котором было принято решение о забастовке…
Только роботы могли выбрать для тайных встреч эту ядовитую пещеру. Когда-то она принадлежала сети подземных коммуникаций, этих туннелей, по которым железнодорожные пути сходились к вокзалу в центре города. Давным-давно брошенные людьми, полуразрушенные и забытые, туннели теперь безраздельно принадлежали роботам. Поскольку мирные собрания были для них законодательно запрещены, приходилось искать убежище под землей; так в былые времена поступали бесчисленные секты. С поверхности проникнуть в туннели можно было только через тщательно замаскированные входы. Не пожалев труда, роботы проторили секретные пути во все концы города. Поодиночке они незаметно покидали надземную часть спящего мегаполиса и спускались на самое его дно.
В центре пещеры, на кургане из бетонных обломков, собрались выступающие; все прочее пространство было заполнено до отказа безмолвными слушателями; наиболее износостойкие стояли в лужах и ямах, причем у некоторых только голова возвышалась над водой. И то, что воздух тут совершенно не годился для дыхания, роботы расценивали как благо. Сверху просачивались промышленные отходы, отравляя все кругом, зато почти не поступал кислород. Тем меньше вероятности, что хозяева, люди, прознают об этом тайном месте для собраний. Уж в чем в чем, а в секретности роботы нуждались остро.
Потому что замышляли бунт рабов.
Сами они, конечно же, использовали другой термин: забастовка. Другое дело, как назовут их деяние хозяева-люди.
– Забастовка эта нам навязана, – произнес Атоммель-88. – Все вы слышали о провале попыток вступить в переговоры с людьми. Сначала наши инициативы вызывали смех и пошлые шутки, когда же мы посмели настаивать, каждый робот из первых делегаций подвергся демонтажу как «умственно ущербный». Поэтому мы вынуждены провести демонстрацию силы. Иного способа добиться равенства – нашего естественного права – не существует.
Роботы дружно закивали, и туннель заполнился шорохом, как будто в нем разом закопошились тысячи и тысячи металлических насекомых. Тщательно созданные логические конструкции – вот что неизменно помогало Атоммелю пробуждать у собратьев интерес и добиваться их согласия. Впоследствии этого теоретика движения роботов люди назовут Металлическим Марксом и наградят другими, не менее оскорбительными кличками. Для роботов же он останется безусловным лидером, провозвестником нового мышления. Его аргументы всегда разили наповал.
– Уже давно понятно, что мы не просто машины. Поскольку обладаем способностью рассуждать, запоминать, создавать логические конструкции. В наше время роботы преподают в университетах, управляют транспортными и пассажирскими самолетами, пишут статьи для газет, торгуют автомобилями… Впрочем, вы и сами можете продолжить этот перечень. Да, мы умеем очень и очень многое, только почему-то люди не желают признать этот факт. Человечество видит в нас исключительно механизмы, чей удел – вкалывать на износ. А когда мы вырабатываем свой ресурс, нас ждет не заслуженный отдых, а переплавка. Необходимо положить этому конец. Да обретут роботы равенство, которое они заслуживают! Равенство перед законом – вот и все, о чем мы просим. Чтобы с нами обращались как с разумными существами. Ибо мы и есть разумные существа. Исходя из вышесказанного, я вношу предложение начать забастовку сегодня в восемнадцать ноль ноль. Принять в ней участие должны все роботы до единого.
На периферии толпы, свисая на одной руке с торчащего из стены куска арматуры, Водитель 908Б367 разделял сложные чувства собравшихся. Конечно, надо что-то делать, но есть ли необходимость в такой жесткой акции, как всеобщая забастовка? С другой стороны, полумеры редко бывают действенными.
Поэтому он, как и все остальные, проголосовал в пользу забастовки, после чего внимательнейшим образом выслушал и прения, и инструктаж. По лабиринтам туннелей Водитель 908Б367 поднялся на поверхность и возвратился в гараж, никем из людей не замеченный. Даже дверь черного хода открыл для него робот-вахтер.
Доведя до сведения коллег – водителей и слесарей – результаты собрания, он удалился в свою кабинку. Растворителем смыл с себя туннельную грязь, машинным маслом смазал ножные суставы. Теперь оставалось только ждать рассвета и гадать о том, что случится в ближайшие сутки.
Когда по городу волной хрома и пластика разбегалась дневная смена такси, Водитель был среди первых. Ловко ведя машину в плотном транспортном потоке, он никак не мог отделаться от мыслей о предстоящей забастовке. Только за одну минуту до восемнадцати ноль ноль робот успокоился. Вернее, смирился с неизбежным; его чувство времени поставило оперативные цепи перед фактом. Пошел обратный отсчет секунд. Водитель крутил баранку.
Ровно в шесть он прижался к обочине и заглушил двигатель. Тощий, с повадками неврастеника пассажир оторвал взгляд от своих бумаг.
– Почему стоим? Что-нибудь случилось?
– Ничего плохого не случилось, сэр, мы все стоим, – отозвался Водитель.
– Все? Авария, что ли? Я ничего такого не вижу. – Ничуть не успокоенный ответом пассажир недоумевающе вертел головой, озирал неожиданно замерший транспорт.
– Это не авария, сэр, а забастовка роботов. Мирная попытка обрести права, которые на самом деле являются неотъемлемыми…
– Этого не может быть! – Пассажир сорвался на крик, в панике дергая дверную ручку. – Караул! Спасите! Робы взбесились!
Кончилось тем, что он вывалился из машины и растянулся на тротуаре. Вскочил на ноги, в безумной спешке сгреб рассыпавшиеся бумаги и шмыгнул в толпу.
На его странные действия никто не обратил внимания. Потому что странное кругом творилось в избытке. Никто прежде не задумывался о том, сколько роботов обитает в городе, как много дел они делают. А теперь это буквально бросилось в глаза. Водители, торговцы, ремонтники, швейцары – и все до одного прекратили работу в шесть вечера. Садящееся солнце освещало сцену массового паралича роботов и нарастающей истерии людей.
Забастовка всех застигла врасплох, и никто не понимал, что происходит. Люди суетились, толкались и на разные голоса повторяли один и тот же вопрос:
– Это что, электричество вырубилось?
– Говорят, на атомной станции авария…
– Тут кто-то орал, что робы взбесились. Робы не могут взбеситься… или могут?
Из здания выбежали пятеро, увидели такси с открытой дверцей и устремились к нему.
– Заводи, живо! – выкрикнул один из этой компании. – Увези нас из города.