Северный ветер. Вангол-2 Прасолов Владимир

«До встречи».

Вангол раскрыл перед собой учебник по минно-подрывному делу и углубился в изучение механизмов различного типа взрывателей…

Прошёл месяц.

В полдень 22 июня в разведшколу пришла весть о войне, эта весть изменила жизнь, но не изменила интенсивности подготовки. Стало ясно, против какого врага придётся применять свои навыки и умения.

Остап добрался до Ростова легко. Справка, взятая им в доме Кулаковых, и его умение входить в доверие к людям сделали его путь лёгким и приятным. В Ростове он долго не задержался, взяв припрятанные деньги и документы, поехал в Москву. Там давно обосновался один из его ростовских дружков, да и затеряться в Москве было проще, чем в Ростове, где его знала каждая собака. Гуляли неделю. Остап внимательно присматривался к московским бандитам. Он пил с ними водку, но не пьянел, слушал и смотрел и вскоре понял, что его ростовский дружок Фока в авторитете, но далеко не первая фигура. Фока обещал познакомить его с московскими законниками, но не успел. Брали квартиру, всё было нормально, но на выходе, напоровшись на мента, Фока и его подельники оплошали, растерялись и стали делать ноги. Ушли все, кроме Фоки, он напоролся в толпе на какого-то здоровенного энкавэдэшника, и тот, догнав его, сбил с ног. Остап поступил в той ситуации более умно, он нёс портфель с ценностями из ограбленной квартиры и шёл последним. Когда у подъезда началась заваруха, все кинулись бежать, Остап задержался в подъезде, а потом вышел и спокойным шагом пошёл вслед за бежавшим ментом. Вместе с толпой зевак стоял у тела поверженного Фоки, хорошо разглядел того капитана и запомнил. А Фока был мёртв, это Остап понял сразу, увидев его глаза. Остап спокойно ушёл, когда уже подъезжала милиция. Пришёл на хазу поздно вечером и, бросив портфель на пол, посмотрев на понуро сидевших подельников, сказал:

— С вами кур в колхозе красть, просрали дело.

— Ты чё базаришь, корешок? — поднялся один из тех, кто был в деле.

— А то, что мента валить надо было у подъезда, а вы обоссались.

— Ты, паря, за базар ответишь. Фока первым шёл, он вернётся и растолкует, чё почём было.

— Не вернётся и не растолкует. Убит Фока, братан мой названый, из-за вас, засранцы.

Все повскакивали и угрожающе загалдели, а Остап, не обращая внимания на них, сделав убитое горем лицо, смахнув как бы нечаянно выскользнувшую слезу, сел на освободившийся табурет и тихо завыл.

— Волки позорные, резал вас и буду резать, первого же мента, что увижу, буду валить за братана своего…

Все окружавшие Остапа вдруг затихли, такая лютая звериная ненависть была в его шипящем вое. Вдруг он, не поднимая головы, рявкнул:

— Водки давай! Помянуть надо Фоку!

И кто-то из окружавших выполнил приказ, и все поняли: Остап стал здесь старшим.

Битц не спал. Он делал вид, что уснул, и ровное дыхание скрывало лихорадочную работу его мозга. Он думал, думал о том, в какой ситуации оказался. Думал о том, что его ждёт в ближайшее время. Он не верил Москве. Избитое тело болело, ещё больше болела душа о жене и сыне. На ум приходили мрачные картины, и он стискивал зубы, отгоняя их. Понимал, что, отдав бандитам свой архив, станет им не нужен. Сейчас, когда ситуация изменилась, когда война внесла свои коррективы, нужно было использовать момент. Они остались в землянке вдвоём. Битц прислушался. Вдалеке слышалась артиллерийская канонада, граница была в ста пятидесяти километрах, и, вероятно, немцы её перешли. Запах сырой земли в землянке что-то напоминал ему. Он снова услышал грохот далёкой канонады, и воспоминания нахлынули на него. Битц вспомнил Первую мировую. Тогда земля ходуном ходила от мощных разрывов артиллерийских снарядов русских, накрывших их позиции. Он явственно почувствовал вкус земли на губах. Их блиндаж с тройным накатом вздыбило от разрыва снаряда, брёвнами и землёй задавило многих, кто в нём был. Битцу тогда повезло. Он сидел зажав голову руками у входа, и взрывной волной его просто выбросило вместе с дверью. Очнувшись, он тогда впервые увидел русских. Рядом с ним, навзничь лежавшим на бруствере, русский офицер, удерживая гарцующего под ним коня, что-то кричал солдатам, бегущим с винтовками наперевес в сторону деревни. Битц перевернулся на живот и встал на четвереньки.

— Во, гля, ещё один живой, — услышал он над собой голос.

«Вот и всё», — мелькнула в оглушённом мозгу мысль. Сейчас добьют штыком, этим страшным трёхгранным железом, которое разорвёт его тело и убьёт в нём жизнь. Он не закричал и не запросил пощады, у него на это просто не было сил. Замер, сжавшись и почти потеряв от страха сознание. Чья-то сильная рука подняла его с земли за шиворот и, поставив на трясущиеся ноги, слегка подтолкнула.

— Вашбродь, ещё один унтер, — услышал он за спиной. — Куды его?

Офицер, чуть отпустив поводья, подлетел к еле стоявшему Битцу.

— Эй, очухался, голубчик? — крикнул он, вглядываясь в Битца.

Битц с трудом разглядел молодое красивое лицо офицера со сросшимися бровями и крепким подбородком, его карие глаза искрились азартной силой ещё продолжавшегося боя. Битц попытался объяснить, что он не понимает по-русски, но офицер на довольно чистом немецком сказал ему:

— Вы как старший по званию поведёте колонну военнопленных в тыл, тут километров десять до Городка, там доложите любому офицеру из штаба. Скажете, пленены ротой Павлова. Ясно?

— Ясно, — ответил Битц. — Пленены ротой офицера Павлова.

— Конвоя вам не будет, мне люди здесь нужны, своих и моих раненых понесёте на руках. — Махнул нагайкой в сторону: — Там носилки. Вопросы есть? — Не дождавшись ответа, он лихо развернул коня и, повернувшись к Битцу, крикнул: — Надеюсь на вашу офицерскую честь.

Конь рванулся и унёс офицера туда, где рвалась шрапнель и слышалась беспорядочная винтовочная стрельба. Битц оглянулся. Чуть в стороне от него на земле сидели и лежали его солдаты, многие были ранены, их перевязывали русские санитары. Многие были убиты. Их ещё недавно образцовые траншеи и блиндажи, пулемётные гнёзда и ячейки были перепаханы и изуродованы. Отдельно кучей лежало их оружие. Кроме санитаров, вооружённых русских на позиции не было. Битц протёр лицо руками и ещё раз посмотрел на измученные лица своих солдат.

— Всё, война для вас кончилась, — крикнул он. — В колонну по четыре становись. Раненых на носилки в голову колонны.

К вечеру он привёл колонну в Городок и доложил штабному русскому капитану.

— Ну, Павлов, ну, даёт, чертяка, — услышал он в ответ на свой доклад.

Битц открыл глаза. Да, это было так давно, а вспомнилось так ярко. «Надеюсь на вашу офицерскую честь», — вспомнил он ещё раз слова того офицера. Да, тогда это были не просто слова, тогда честь офицера значила много, стоила дороже жизни. Тогда, а теперь?

Что теперь? Он захвачен бандитами, ему, офицеру, предлагают откупиться своим архивом, а ведь это тысячи жизней других пусть не самых хороших, но людей.

«Надеюсь на вашу офицерскую честь!» — вновь и вновь стучало у него в мозгу. Как будто всё, что разделяло их эти годы, куда-то исчезло, и только взгляд этих бесстрашных и честных глаз и эта фраза, брошенная ему, определяли теперь всю его дальнейшую жизнь. Он посмотрел на Москву, тот спал сидя за столом, положив голову на руки. Битц, осторожно повернувшись, опустил ноги на землю и встал.

— Куда? — услышал он голос вора.

— До ветра.

Москва встал и шагнул к дверям землянки:

— Пошли вместе.

Битц, улыбнувшись разбитыми губами, кивнул и пошёл за ним. Справа от дверей железная печка была обложена круглым булыжником, один из них и взял в руку Битц. Открывая дверь, Москва слегка наклонился, и Битц изо всех сил сзади ударил законника по затылку камнем.

— Ах ты су… — успел произнести Москва, падая в проход открывшейся двери.

Битц прямо по упавшему телу вора выбрался из землянки и насколько мог быстро пошёл по лесу в сторону Городка. Он понимал, что, если воры забрали его архив, их надо перехватить по пути в землянку. Поэтому он шёл осторожно, внимательно вглядываясь вперёд, думая, каким образом сделать так, чтобы архив остался у него. Уже смеркалось, когда Битц, на минутку присевший перевести дыхание, заметил в перелеске две фигуры. Да, это были они. Фрол нёс в руке большой жёлтый чемодан. Татарин, сильно прихрамывая, отставал от быстро идущего Фрола.

— Фрол, погодь, дай передохнуть, ногу не чувствую, надо перевязку сменить.

— Терпи, торопиться надо, сам слышал, до полуночи Москва ждёт, потом уйдёт. Чё делать будем?

Они приближались.

Битц сорвал с головы повязку, разбередил рану, из которой засочилась, заливая лицо, кровь. Примерно определив, куда выйдут Фрол и Татарин, чтобы его сразу заметили, переполз и, распластавшись на земле, замер. Где-то далеко в стороне послышался лай собак. «Вот кстати», — подумал Битц, через слегка приоткрытые глаза наблюдая за приближающимися к нему ворами.

Увидев лежащего начальника лагеря, Фрол остановился как вкопанный. Татарин, шедший следом, ткнулся в его спину и, не разобравшись, выматерился, охая и ахая, хватаясь за ногу. Фрол бросил чемодан и, опустившись на колени, пальцами притронулся к щеке Битца.

— Эй, начальник, ты живой? Очнись.

Битц медленно открыл глаза и как будто долго не мог сообразить, кого он видит.

— А, это вы, слава богу.

— Где Москва, чё случилось?

— Там, — как бы превозмогая боль, прошептал Битц.

— Где там? Чё с ним? Говори, сучара! — заорал Татарин.

— Тихо, там облава, туда нельзя, собаки. Москва назвал место встречи, если вас увижу… — Битц закатил глаза и как бы потерял сознание.

В это время вдалеке опять послышался лай собак. Фрол и Татарин медленно опустились и легли на землю, прислушиваясь и озираясь по сторонам.

— Точно облава, — прошептал Татарин. — Овчарки лагерные, родные до боли голоса.

— Слышь, начальник, очнись, чё с тобой?

Битц открыл глаза.

— Наверное, сердце прихватило. Немного полежу, и пойдём.

— Некогда лежать, рвать надо, — зашептал Татарин.

— Утихни, — пробурчал Фрол. — Твоё торопило уже подвело в Городке под монастырь, чуть ушли. Пусть начальник полежит, помозговать надо. Где Москва встречу наметил?

— Завтра вечером у старой мельницы под деревней Дубки, — ответил Битц.

— Где это? — спросил озадаченно Фрол.

В его мозгу ворочалась мысль, что за Дубки, Москва вроде на всякий случай про Ольшаны говорил, там братва хазу держит. Вдали вновь послышался лай собак, и это отвлекло Фрола.

— Я это место знаю, километров пятнадцать отсюда, — сказал Битц, поднимаясь с земли. — Всё, пошли. Вроде полегчало.

Как бы впервые увидев чемодан, брошенный Фролом, Битц молча подошёл и склонился над ним. Что-то сделав с замками, он открыл их и откинул крышку. В чемодане лежали два комплекта неновой военной формы и небольшой, но туго набитый кожаный портфель чёрного цвета. Битц вытащил гимнастёрку и галифе, приготовленные им когда-то для Макушева, и кинул Фролу.

— Надень, тебе впору должно быть. А это тебе, думаю, подойдёт.

И Татарин получил гимнастёрку и галифе.

— Вот пилотки, ремни. Переодевайтесь быстро, а я займусь документами.

Воры, переглянувшись между собой, стали снимать с себя одежду. Битц тем временем открыл портфель, нащупал лежавший сбоку револьвер, оставшийся у него ещё со времён Гражданской войны, и осторожно взвёл курок.

Мария с детьми на перроне сразу очутилась в объятиях Макушева. Владимир какое-то время просто не мог увидеть её лица. Но когда Макушев освободил её из своих лапищ и вручил розы, Владимир увидел лицо Марии и просто остолбенел от неожиданности. Он предполагал, что она, как утверждал Степан, похожа на мать, но не до такой же степени. Когда он обрёл дар речи, Степан уже представил его как своего друга. Взяв сыновей на руки, они медленно стали продвигаться к вокзалу. Мария несколько раз спросила Степана, почему он их так срочно вызвал. Степан только улыбался в ответ и отшучивался. Владимир, сразу взявший два небольших чемодана с вещами, шёл впереди, прокладывая дорогу в толпе, то и дело оборачиваясь и вглядываясь в лицо сестры, в чём он уже ни секунды не сомневался.

Накануне Макушев звонил полковнику Медведенко, и тот сказал ему, что доставленный им Волохов постановлением Особого совещания освобождён со снятием судимости и сегодня будет выпущен на свободу, так что Макушев должен вернуться в своё подразделение для дальнейшего несения службы.

— Волохов, с вещами на выход, — проорали в открытую кормушку камерной двери, и, загремев запорами, дверь открылась.

Иван, кивнув сокамерникам, подхватив тощий вещмешок, вышел в коридор, где встал лицом к стене, пока конвоир закрывал дверь. Наконец конвоир справился с замком и скомандовал:

— Вперёд.

Волохов шёл по длинным и узким тюремным коридорам мимо камер, шумящих на разные голоса, мимо этих угрюмых стен, разделяющих людей на вольных и зэка. Он ещё не знал, что через несколько минут он получит справку об освобождении и за его спиной закроются двери тюрьмы. Шёл за конвоиром и вспоминал эти несколько дней, проведённые здесь.

Когда Макушев сдавал его в изоляторе Таганки, они обменялись долгим взглядом. Степан как бы говорил ему: «Потерпи ещё немного, друг, всё будет хорошо». Иван не верил и не надеялся на хорошее. Тем не менее на следующее утро его вызвали на допрос, после которого была очная ставка. Каково было удивление Ивана, когда в камеру, где велись допросы, втолкнули человека, в котором он с трудом узнал того самого старшего следователя Гладышева, который издевался над ним в Читинской тюрьме. Его действительно трудно было узнать: заплывшее от побоев лицо и бегающий взгляд обреченного человека — вот что осталось от наглого и циничного, всесильного тогда вершителя судеб.

— Вы узнаёте этого человека? — услышал Волохов вопрос не менее наглого и самодовольного следователя, сидевшего за столом.

— Да, это следователь Гладышев, который вёл моё дело в Чите.

— Скажите, вы собственноручно давали такие показания? — Следователь положил перед Волоховым лист бумаги, исписанный мелким почерком.

Волохов, взглянув на почерк и подпись, ответил:

— Нет. Этого я не писал и не подписывал.

— Прочтите, — приказал следователь.

Волохов стал читать. Не дочитав, прервался, удивлённо глядя на Гладышева, потом посмотрел на следователя и сказал:

— Я не знаю этого человека и никогда не был с ним знаком, поэтому всё, что здесь написано, грубая ложь.

— Гладышев, что вы можете сказать по этому поводу? — с издёвкой спросил следователь сидевшего напротив, понуро опустившего голову Гладышева.

— Я ещё раз объясняю, что мне было дано указание в оперативных целях создать компромат на…

— То есть создать лжекомпромат? — прервал его следователь.

— Да, — ответил, опустив голову, Гладышев.

— Кто дал это указание и в какой форме?

Гладышев поднял глаза, полные слёз. Хотел что-то сказать, но жестом руки следователь остановил его и нажал кнопку звонка. Вошедший конвоир получил приказ увести Волохова.

Волохов с ужасом вспоминал содержание того листа. Он не успел дочитать его до конца, так как фамилия человека, на которого он якобы давал показания, была короткой и страшной — Берия. Волохов всё понял и не жалел Гладышева, но и злорадства никакого не испытывал, сейчас он отчётливо понимал цену человеческой жизни.

Два следующих дня его никто не беспокоил, и вот сегодня — с вещами на выход. Наконец коридоры кончились, уже в просторном за двойными решётками тамбуре полная женщина в форме лейтенанта НКВД подала ему небольшой бланк с печатью.

— Не потеряйте — это справка об освобождении.

Волохов не верил своим глазам, он взял бумагу, автоматически сложил её вчетверо и положил в нагрудный карман. Конвоир подтолкнул его:

— Ну, давай не задерживайся, — и открыл дверь, за которой по тротуару прогуливались люди.

— До свидания, — перехваченным от волнения голосом проговорил Иван и шагнул за дверь.

— Совсем обалдел, «до свидания» говорит.

Он услышал за своей спиной дружный хохот.

Он вышел и спустился с небольшого крыльца. Прохожие шли, не обращая на него никакого внимания. Иван остановился, не зная, куда идти. Вдруг сзади кто-то похлопал его по плечу и спросил:

— Волохов Иван Прокопьевич вы будете?

Повернувшись, Иван увидел молодого милиционера:

— Да, я.

— Тогда следуйте за мной.

— А что случилось? Меня только что освободили, я просто не мог ещё ничего совершить.

— Иван Прокопьевич, следуйте за мной, — спокойно, улыбаясь повторил милиционер и не оборачиваясь пошёл.

Волохов пошёл следом. В ближайшем переулке милиционер свернул, и, приближаясь, Волохов услышал:

— Товарищ капитан, вольноотпущенный Волохов по вашему приказанию доставлен.

Он шагнул в проулок, и широкая улыбка Степана Макушева наконец ему всё объяснила. Они обнялись. Когда Волохов наконец пришёл в себя, сзади по его плечу опять кто-то легко похлопал и спросил:

— Дядя Ваня, а меня не хотите обнять?

Не веря себе, Волохов обернулся, и теперь уже Мария, кинувшись ему на шею, обняла и поцеловала. Волохов еле сдерживал слёзы, катившиеся из его глаз. Он долго не мог ничего сказать. Потом, когда они, уже весело смеясь, куда-то шли, спросил:

— Какое сегодня число?

— Двадцать второе июня, — ответил Владимир. — Друзья, это самый счастливый день в моей жизни, я запомню его навсегда.

Они вышли в центр.

— Дядя Ваня, представляешь, меня Степан специально вызвал в Москву, чтобы тебя встретить. Молодец, правда? Я-то думала, зачем, почему? А как тебе наши ребятишки? Смотри, Ванюшка какой смышлёный. В твою честь Степан назвал. Ой, я так рада, — тараторила, идя под руку с Волоховым, Мария.

У главпочтамта, к которому они направлялись, на глазах росла толпа народа. Большой чёрный громкоговоритель как магнит притягивал людей, останавливая людские потоки. Они подошли ближе… «Сегодня… без объявления войны… Германия… Напала…» Война.

Это слово стирало улыбки с лиц людей…

— Да, вот так дела, — озабоченно сказал Степан, когда громкоговоритель замолчал.

— Все идём скорее к нам, там решим, что делать, — сказал Владимир.

Мария растерянно посмотрела на Степана. Волохов стоял нахмурившись, папироса погасла в его руке, но он этого не замечал и всё пытался сделать затяжку.

— Пошли, — махнул рукой Степан, как бы отметая всё, что было до этой минуты.

Костя и Колька Кулаков верхом добрались до районного центра к вечеру, заночевать решили у дядьки Кулакова, Петра Панфилыча. Привязав лошадей на коновязь, они прошли по широкому двору к дому, цепных собак здесь никто не держал, лайки, приветливо помахивая хвостами, потыкались мокрыми носами в ладони парней и сопроводили их до сеней.

— Проходьте, проходьте, орлы, руки сполосните, и к столу, вечерять будем, как раз успели, — приветливо встретил их хозяин. — Авдотья, глянь, кто приехал, давай на стол домашнюю.

— Петро, так перекусите — и в баньку, а после баньки поставлю и стол накрою.

— И то правда. Ну-ка, молока с картошечкой горячей, навались, кавалеристы, — хохотнув, похлопал по крепким плечам парней Петро, усаживая их за стол.

Ели молча. Когда чугун с дымящейся картошкой опустел, Николай и Костя, довольно откинувшись на скамьях и вытирая полотенцами руки, поблагодарили хозяев.

— Как здоровье, Пётр Панфилыч?

— Всё ничего, вот поясница одолела. Авдотья, приготовила ты свою отраву али нет?

— Иди уже, натру тебе хребет, старый конь, — прозвучал добрый грудной голос Авдотьи из малой комнаты.

— Счас я, парни, вы пока в баньку идите, там всё готово, натоплено. Простыни, племяш, знаешь, где лежат. Веники запарьте как следует, — уже из комнаты вперемешку с охами и ахами наставлял Пётр Панфилыч.

— Дядь Петь, всё по уму будет, давай с нами, мы тебя в две руки прогреем, забудешь про поясницу.

— И то правда, Авдотья. Хорош уже, пущай меня парни пропарят. — Пётр Панфилыч, придерживая руками подштанники, набросив простыню на розовую от втираний спину, пошёл вслед за парнями.

Банька, натопленная по-чёрному, была прибрана и чиста, раскалённые камни не давали воде долететь до них, превращая её в живительный пар. Распаренные и довольные парни, сидя на полке, лениво махали вениками, прогревая ноги.

— Ну как парок? — спросил Панфилыч, входя в парилку.

— Хорош, дядь Петь, давай на полку.

Колька взял из бадьи два свежих запаренных веника. Костя черпанул кипятка и плеснул на камни. Рванувший пар заставил обоих присесть, а Панфилыч, улёгшийся своим большим полным телом на полке, пробурчал:

— Не гоните, помалу, помалу.

И началось. Надев на голову войлочные треухи, а на руки верхонки, Костя и Николай стали добросовестно обрабатывать вениками ноги и спину Панфилыча, постанывавшего от удовольствия. Они сначала слегка прошлись жаром, обмахивая его вениками, не касаясь тела, а затем начали методично с двух сторон с оттяжкой и смачно парить. Панфилыч, отдуваясь, подбадривал парильщиков:

— Давай, давай, сынки, ох, хорошо! Поддай ещё, шибче, шибче!

Парни, обливаясь потом, работали вениками. Костя хотел было уже сказать, что на первый заход, пожалуй, хватит, как вдруг Панфилыч, дико заорав, рванулся с полка, чуть не сбив их с ног.

— Воды! — орал он, метаясь по парилке, обеими руками схватившись между ног.

Колька, схватив бадейку с колодезной водой, с маху плесканул её на Панфилыча, да чуть промахнулся, окатив заодно и Костю.

— Воды! — продолжал истошно вопить Панфилыч и, видя, что помощи ждать неоткуда, рванул из парилки в предбанник, а оттуда во двор.

Парни, высунувшиеся из дверей предбанника, упали на настил и катались, умирая от смеха. Голый Панфилыч метался по двору, благим матом поминая всё на свете. В стоявшую во дворе бочку с водой он никак не мог влезть, не по размеру его увесистого зада оказалась. Со всего маху опустился в корыто, от которого с визгом отскочили перепуганные свиньи. На крыльцо выскочила Авдотья. Увидев своего благоверного сидящим в свином корыте в отрубях и причитающего, она схватилась за щёки, всё её полное тело пошло волнами. Такого звонкого смеха давно не слышали соседи. Панфилыч дико взвыл, увидев корчившихся от смеха парней и хохочущую на крыльце Авдотью.

— Тащи, дура, простынь да самогону, чем ты меня вымазала! А-а-а-а-а! Огнем всё горит!

Общими усилиями Панфилыча вытащили из корыта и повели в дом. Нахохотались до слёз, пока бедного мужика отмыли и отчистили. Авдотья, то смеясь, то чуть не плача, причитала:

— Я ж не ведала, что в бане-то энта мазь тебе туда попадёт!

— Чё ржёте, кони, как бы плакать не пришлось, — бурчал на парней Панфилыч.

Потом было застолье с самогоном и доброй закуской. Поздно легли, сытые и довольные. Только Авдотья ещё долго прибирала в доме, никогда не оставляла она на ночь беспорядка в своём хозяйстве.

Утром, наскоро позавтракав, Колька с Костей пошли к Козодубу.

— Молодец, что сам пришёл, — неприветливо встретил Николая участковый. — Садись, рассказывай всё по порядку, какого дьявола ты корреспонденту наговорил.

— Клянусь покойными родителями, никакого корреспондента в глаза не видел, ничего никому такого не рассказывал, откель это всё взялось, ума не приложу, — одним махом выпалил Николай.

— Значит, никому такого не говорил?

— Не говорил и в мыслях не держал. — Колька чуть не перекрестился для убедительности.

— Тогда кто ж это мог наговорить? Ведь корреспондент «Комсомолки» просто так из головы придумать не мог, фамилии и место названы. Выходит, кто-то тобой назвался, в поезде ехал и рассказал эту сказку корреспонденту. Для чего?

— А может, это и не сказка? — вмешался Костя. — Хотите верьте, а хотите нет, Демьяниха сразу после пожара мне сказала: «Убили их и пожгли».

— Вот едрёный корень, Демьяниха сказала! Кто такая ваша Демьяниха! Она что-нибудь видела? Кто убил, как убил? — Козодуб встал, нервно заходил по комнате.

— Ничё она не видела, только сказала так, и всё. Она всегда если что скажет, то так и было, это вся деревня знает, — сказал Костя.

Участковый сел за стол и несколько минут молчал.

— Если предположить, что было убийство и поджог, то тот, кто это сделал, взял твою справку. Помнишь, ты выписывал. Ещё говорил, что у отца хранилась, да сгорела. И, воспользовавшись ей… Короче, беглый, не иначе, — подытожил Козодуб. — Только это предположение ещё доказать надо. Сделаю запрос, пусть этого писаку допросят относительно личности того, кого он в поезде видел, глядишь, что и прояснится. А пока никому ни гугу. Ясно?

— Понятное дело.

— Ну всё, вы свободны.

Выйдя от участкового, Костя уговорил Кольку зайти в сельпо, накупили гостинцев детям и вернулись в дом Петра Панфилыча.

Панфилыч был в хорошем настроении. Поясницу отпустило, и он, похохатывая, вспоминал вчерашнюю баню.

— Когда домой-то собираетесь? С делами своими управились? — поинтересовался он.

— Управились, прямо сейчас и поедем.

— Пообедайте, тогда и езжайте, — вмешалась Авдотья, вынимая из печи чугунок с пшённой кашей.

— И то правда, давайте покушайте на дорожку.

Когда Колька и Костя въезжали в свою деревню, уже вечерело, однако на небольшой площади перед сельповским магазином было людно.

— Чё это они? — удивился Колька, глядя, как шустро толкаются в очереди местные бабки.

— Никак чё-то завезли? — Костя, направив коня к магазину, спросил проходившую мимо женщину: — Петровна, чё дают?

— Ничё не дают, всё берут. Спички, соль, мыло, крупу. — Женщина, горестно махнув рукой, заспешила в сторону.

— Эй, Петровна, чё случилось-то?

— Вы чё, с луны свалились? Война началась, немецкие супостаты напали, — ответила им другая спешившая с мешком женщина.

— Вот те на… — только и сказал Костя, разворачивая коня к своему двору. — Позже увидимся, забегай ко мне, — крикнул он и пришпорил коня.

— Как упустили? — Вопрос прозвучал тихо, но майор Васильев побледнел, и его лицо покрылось мелкими каплями пота.

В ту злосчастную ночь он, оставив Битца в камере штрафного изолятора лагеря, лично проинструктировал начальника караула. Обошёл вместе с ним и проверил ближайшие посты, всё было нормально. Отпустив сотрудников, сел в машину и уехал поспать в Городок. Около трёх ночи он провалился в пуховые перины женщины, ждавшей его приезда, и, естественно, уснуть ему практически не удалось. Когда около пяти ночи раздались первые взрывы бомб, он, мгновенно собравшись, выскочил на улицу и был отброшен близкими разрывами. Его не зацепило, но, откашлявшись от пыли, он увидел, что его служебная эмка горит, лёжа на боку. Рядом на земле, собирая окровавленными руками в себя внутренности, сидел водитель. Его глаза, казалось, удивлённо спрашивали: что это с ним случилось? Он даже не кричал, закусив до крови губы. Подхватив под мышки, майор подтащил его к ближайшему дому, кровь хлынула у парня горлом, и он скончался. Добравшись до горотдела НКВД, Васильев увидел дымящиеся развалины, услышал крики людей, заваленных в подвале. Кто-то в форме пытался пробиться к ним, но кусок кирпичной стены, рухнув, напрочь заблокировал двери. Никто не знал, что происходит, где начальство и что делать.

Остановив ехавший куда-то грузовик, Васильев, угрожая оружием, заставил водителя отвезти его к лагерю. Остановились у комендатуры, вернее, около её руин. В это время очередная бомбёжка заставила их вжаться в землю и с полчаса с ужасом наблюдать, как немецкие самолёты методично и спокойно освобождаются от своего смертельного груза.

— Товарищ майор, где же наши? Где наши истребители? — шептал насмерть перепуганный водитель.

«Только бы в машину не угодили», — думал Васильев. То, что происходило там, трудно описать. Бомбовый удар пришёлся по административным корпусам и баракам. Сотни трупов и раненых кругом, сотни заключённых группами и в одиночку уходили из лагеря, поскольку почти никого из охраны не было. Дым пожаров и поваленные вышки, огромные бреши в проволочных ограждениях и проломы в заборе. Но это всё не волновало Васильева. Не обращая внимания на бегущих зэков и продолжающиеся разрывы бомб, он с трудом в развалинах комендантского корпуса нашёл вход в ШИЗО, пролез туда. В коридоре лежал труп дежурного офицера с ножевым ранением в шею. Камеры были открыты и пусты. Битца не было, искать его в этом аду было бессмысленно, да и небезопасно. В кабинете начальника лагеря, вернее, в руинах этого помещения майор нашёл сейф, в котором он оставил документы по делу Битца. Но сейф был покорёжен, и Васильев не смог открыть замок. Вытащить этот здоровенный, ещё царских времен, несгораемый железный ящик вдвоём с водителем грузовика было невозможно. Васильев решил вернуться в Городок, чтобы каким-то образом выйти на связь с Киевом. Связи не было ни в Городке, ни на станции. Своих подчинённых по месту их жительства майор не застал и выехал той же машиной, водитель которой теперь от него не отставал, в Киев. Уже на выезде из Городка они увидели двоих заключённых, уходящих просёлком в сторону леса. Один из них нёс большой жёлтый чемодан.

— Мародёры, товарищ майор. Такая беда, а эти сволочи уже грабят, — сквозь зубы проговорил водитель, показав на удалявшихся.

— Ну-ка, поверни за ними. — Васильев, высунувшись из двери кабины, закричал: — Стоять!

В ответ тот, что ниже ростом, обернулся и, выхватив из-за ремня пистолет, несколько раз выстрелил. Пули вжикнули рядом с головой Васильева, водитель резко затормозил, остановил машину. Выскочив из кабины, майор несколько раз выстрелил по мелькавшим в перелеске фигурам. «Да, этих голыми руками не возьмёшь, — чертыхаясь, думал Васильев. — А сколько их теперь выползет из всех щелей».

— Поехали, — вернувшись в кабину, приказал он побледневшему от волнения водителю.

Теперь он стоял в огромном кабинете своего начальника, над головой которого с портрета на него, слегка прищурясь, смотрел отец народов.

— Битца необходимо найти и задержать, майор. Мы, конечно, не могли предусмотреть то, что начнётся война и это поможет ему скрыться, но ответственности с нас никто не снимет. Более того, теперь Битц представляет ещё более серьёзную угрозу. Вот ознакомьтесь.

Васильев взял со стола несколько листов с протоколами допросов.

— Это показания жены Битца. Когда взяли её сына, она рассказала много интересного о своем муже. Самое главное, она рассказала о существовании архива, который Битц скрупулёзно вёл с двадцатых годов, ещё с концлагерей на Волге. Более десяти тысяч сексотов, представляешь, какая это армия? В чьи руки теперь попадёт этот архив? В руки зэков? Это ещё полбеды, перережут по лагерям сук, а если к немцам? Ведь Битц немец, а немцы наступают, прорвав приграничную оборону. Там, — начальник ткнул пальцем в потолок, — там всерьёз озабочены именно этим. Поэтому, если ты его не найдёшь, мы оба пойдём под трибунал. И поверь, это не пустые слова, майор. Через час здесь будет представитель ГРУ, операция по поиску будет совместной. Через сорок минут жду тебя с планом мероприятий по поиску и задержанию этой сволочи.

— Разрешите идти? — Васильев всем своим видом старался показать, что готов к решению этой задачи.

— Иди, майор, — устало ответил ему начальник.

В приёмной толпились его сослуживцы, но никто даже не повернул головы в его сторону, все смотрели на стену с картой страны. Кто-то синим карандашом делал на ней отметки. Телефоны молчали. В тишине был слышен неприятный скрип угольного грифеля по бумаге. Синие стрелы по всей западной границе врезались в тело страны. Это было неправдоподобно и страшно. Что в действительности происходило там, никто толком не знал. Редкие телефонные звонки, зачастую под звуки бомбёжки, а то и стрельбы, приносили неутешительные сведения. Васильев поинтересовался у диспетчера, есть ли связь с Городком. Тот только руки развёл. В это время взревели сирены ПВО, и очередная бомбёжка накрыла центр Киева.

— Где же наша авиация? — орал кто-то, спускаясь по лестничному пролёту. — Бомбят четыре раза в день, точно по расписанию, а мы, как крысы, носимся в подвал, туда-сюда!

Васильеву было не до бомбоубежища, поэтому он ушёл в свой кабинет на первом этаже, справедливо рассуждая, что если он не сможет подготовить план поиска, то в ближайшее время подвал ОГПУ надолго укроет его и от бомбёжек, и от всего прочего в этой жизни.

Он сел за свой стол, вытащил чистый лист бумаги, написал карандашом «Битц», обвёл надпись кругом и попытался сосредоточиться. Как он вышел из камеры? Дежурный офицер был явно убит ножом в горло. Кто это сделал? Похоже, зэк. Наверняка зэк, но для чего? Кто ещё был в камерах ШИЗО? Два-три уголовника, но кто и за что там сидел, теперь не выяснишь. Если предположить, что во время бомбёжки кто-то из зэков ворвался в ШИЗО и, зарезав дежурного, открыл все камеры, выручив, так сказать, своих? Вспомнив панику и хаос, творившиеся в лагере, Васильев отбросил это предположение. Нет, никому под бомбами и в голову бы не пришло рисковать жизнью, совершая нападение на штрафной изолятор, все бежали кто куда, никто не пытался их удержать. Значит, всё-таки нападение на ШИЗО было кем-то спланировано и совершено с ка кой-то целью.

Кроме Битца, два или три зэка сидели там уже почти месяц, вспоминал Васильев. Он видел их, когда осматривал изолятор. Он задумался, прикрыв глаза, пытаясь восстановить в памяти лица. Нет, ничего серьёзного они собой не представляли, ради них, почти отбывших срок, никто на рожон бы не полез. Значит, освобождали Битца. Только освобождали ли? Скорее захватили, выкрали. Если информация о его архиве выплыла в Москве, то она могла пройти и по уголовникам.

Битц в руках воров, к такому выводу пришёл Васильев, сопоставляя все факты. Архив — за ним началась охота, и первыми на него вышли воры. Если бы Васильев знал раньше…

Так, ладно. Битца взяли в камере, им нужен архив. Где Битц его хранил? В лагере? Нет, там обыск проводил лично и ничего подобного не обнаружил. Значит, где-то в Городке. Где? Дома? Нет, вряд ли Битц такие документы будет хранить дома. Обыск там был. Значит, где-то ещё, но в Городке. Значит, Битц пока ещё там, и искать его нужно там. Он вернётся, чтобы забрать архив, если, конечно, не сделал этого уже.

Здание вздрогнуло, с потолка посыпалась штукатурка. Васильев закурил и встал, он подошёл к окну и отодвинул штору. Только сейчас он услышал рёв бомбардировщиков и грохот взрывов. По улице бежали люди, дым пожарищ и пыль, словно туман, стелились по улицам. Что он предпримет? Васильев взглянул на часы, у него ещё было десять минут.

Двое с половиной суток. Да за это время Битц многое мог успеть. Но… Есть одно но — война. Случилось то, чего не ожидал никто, ни он, майор ОГПУ, ни Битц, ни воры, похитившие бывшего начальника лагеря. Это наверняка спутало все карты, поэтому не всё потеряно. Он сел за стол и изложил свои мысли на бумаге — план оперативно-разыскных мероприятий был готов.

В школе «тревог» не играли. Размеренный и насыщенный занятиями распорядок дня непреклонно выполнялся, несмотря ни на что. Единственное, что изменилось, — появились сводки Информбюро. Вангол считался одним из самых подготовленных и перспективных курсантов, отличные оценки по всем видам подготовки и прекрасная физическая форма вызывали уважение, однако опытные инструктора знали, что это ещё не всё, чем должен обладать разведчик-диверсант. Смелость и выносливость, изобретательность и мужество, способность пожертвовать собой — эти качества можно было проверить только в боевых условиях. Проверку на профпригодность в этой школе проходили все.

Поздно ночью Вангола разбудил дежурный:

— Срочно к начшколы.

Через пять минут Вангол стоял перед столом начальника разведывательно-диверсионной школы. Он и ещё четверо курсантов.