Василий Аксенов – одинокий бегун на длинные дистанции Есипов Виктор
Несколько дней назад умерла Би Гей[474]. Мы ее еще застали, когда поехали на мартовские каникулы во Флориду. Впрочем, она была уже почти в агонии, только лишь временами из нее выныривая. В один из таких моментов Пик нас позвал в спальню. Она нас узнала и прошептала: Thank you for coming. I lоve you so much… Пик тогда попросил меня рассказать ей о твоем письме и о цветаевском блокнотике. (Ему я уже подробно об этом рассказал.) Би Гей эту историю выслушала очень внимательно и прошептала что-то вроде it’s great и, как мне показалось, с каким-то ощущением причастности.
Между прочим, она очень гордилась стихом, который ты ей прислала и несколько раз раньше при встречах и по телефону мне говорила, что все поняла, но не может перевести название «Звук указующий» и просила меня найти что-нибудь подходящее. Я в конце концов ей сказал, что это можно перевести, как The Guiding Sound, и она сказала, что вот теперь все понимает.
Забавная деталь на фоне этой трагедии. Когда мы вошли в спальню, за нами проскочил и Ушик. Встал на задние лапы и лизнул Би Гей в руку. Она ему улыбнулась и сказала: sweat baby… Вот уж, действительно, эти собаки — ты права — небесные создания!
Тарковский, когда у нас был, все с Ушиком играл и говорил: это же ангелочек. Кстати, у него в «Ностальгии» есть несколько таких ангельских явлений в виде собаки и маленькой девочки.
Мы Ушика этого негодного (заочного друга Вовы-Васи) иной раз зовем «ангел-обжорка», «ангел-храпелка», «ангел-дрочилка».
Литтеловский дом в курортном городке под названием «Санкт-Петербургский пляж» в самом деле райское местечко. Он стоит на берегу канала — там все изрезано каналами, вытекающими в Мексиканский залив — над ним пальмы и другие чудные деревья. Летают деловитые пеликаны, а цапли (цапли!) садятся прямо на маленький их пирс, прямо с которого Пик ловит рыбу и вытаскивает ловушки с крабами. Пожить там Би Гей почти не пришлось. Как вы знаете, они там поселились, когда она была уже больна, кажется, после двух уже операций. Пик был абсолютно измучен, он все делал своими руками — и уколы, и перевязки, и все прочее. Мы застали там их сына с семьей и Андрея, а также маму Би Гей, крошечную старую леди из Кентукки. Мы там сняли номер в отеле и провели три дня. Каждый день ездили к ним, но Би Гей уходила все дальше, и общаться с ней уже было почти нельзя.
Однако это еще тянулось несколько дней. Мы поехали в Майами, потом вернулись в Вашингтон, она еще была жива, и вот только несколько дней назад отдала душу Богу.
Мне запомнился один ее приезд из Москвы. Она была в тот вечер очень веселая, мы пили шампанское, и она рассказывала о вас и о московских очередях, в которых она стояла, чтобы купить шлепанцы одному из пятидесятников: американское посольство не смогло обеспечить его 46-й размер. Итак, ушла.
Цветаевская история совершенно фантастична. Она должна тебе дать толчок для большой работы: там может быть очень много всего, в том числе и твой «101-й километр», и Европа, все эти дела, проза и стихи; уверен, что ты этого не потеряешь как отчетливого сигнала для работы, сможешь сделать поистине что-то сногсшибательное с той литературной и душевной высоты, на которой ты уже стоишь.
Я начал уже писать «Прогулку в Калашный ряд», т. е. статью о стихах, где Белка будет главным героем, но тут вдруг свалилось множество суетных американских дел. Все как-то очень плотно пришлось на апрель и начало мая: три конференции и две лекции и еще какие-то срочные работы для хлеба насущного. В середине мая мы едем в Токио на конгресс Международного ПЕН-клуба, а вот по возвращении, уже находясь в зоне продолжительных академических каникул, как раз и закончу «Калашный ряд» для Жориных новых «Граней».
Его самого с Натальей мы ждем через несколько дней в Вашингтоне, на неделю. Они остановятся у нас. В их честь устраиваем прием с ровным представительством как левого, так и правого американских крыльев. Слабо надеемся, что обойдется без мордобоя.
Кажется, я уже писал вам, что в феврале мы ездили в Париж на премьеру «Цапли», однако явно не писал, что это был настоящий успех. Вот уж неожиданность, в самом деле! Пиша тогда по соседству с вами, в снегах, даже и не думал, что это будет поставлено, да еще и в шикарном парижском театре. Множество интервью по радио и ТV, рецензии и статьи во всех главных газетах и только в нашей «Русской мысли» — ни одной строчки, вот как мило.
Говорят, что Вознесенский какую-то дерзновенно-интел-лигентскую статью напечатал в «ЛГ», я ее как-то пропустил. Также говорят, что он собирается сюда за почетной степенью доктора в Оберлинском колледже. Вообще, письменники кое-какие несмотря на «антисоветскую истерию» здесь все-таки мелькают. Каких-то 17 душ где-то промелькнуло в Калифорнии по вопросам любви к миру. Там же пребывает Мих. Шатров, которому, оказывается, специально запретили со мной общаться, как будто это общение кем-то подразумевалось. Все это я пишу, потому что вам, Б & Б, пора уже приехать.
Большое спасибо Лизке за ее стенгазету. Она у нас висит на стене. Между прочим, у нас на стене висит и Борькина большая картина с граммофонами, которая попала к нам (на время) путями неисповедимыми.
Появлялась ли у вас наша Нина?
Целуем множественно.
Вася, Майя, Ушик
St. Maartin Island
This island smaller than Crimea, but France and Holland set in here.
Kisses![475]
16.01.85 (почтовый штемпель) St. Maartin
Дорогие москвитяне!
Читаю сейчас «Выбранные места из переписки с друзьями» (для своего университетского семинара) и стыжусь оттого, что наша переписка заглохла и больше, кажется, по моей вине, чем по вашей.
Как все-таки Николай Васильевич отменно старался в этом направлении! Какая все-таки эпистолярная активность существовала меж европейскими Минводами и российскими столицами!
Сказать, что эпистолярный жанр относится к минувшему веку в нашем случае будет смешно, не так ли, ибо между нами не существует ни телефонов, ни самолетов, то есть, по сути дела, наши отношения переведены не в XIX век (тогда уже была система почтовых дилижансов все-таки), а скорее в ХVI — письмо в Китай с оказией Марко Поло.
Гоголь к друзьям, как известно, относился с нежнейшей функциональностью; то денег просил, то обстоятельных дневников российской жизни, ибо бесконечно испытывал нужду в кормежке и в аутентичности. Окружающая франко-немецко-итальянская жизнь его ни хрена не интересовала (очевидно, не казалась аутентичной), он все-таки всегда считал себя русским внутренним писателем, несмотря на 18 лет отсутствия, может быть, потому что мог вернуться в Империю в любой момент. На этой «аутентичности» он, очевидно, и прокололся: по почте эта херация не пересылается.
Нашему брату, очевидно, чтобы сохраниться в профессиональном артистическом качестве, нужно искать подножный корм, привыкать к амфибиозности существования, не настаивать на внутренней «русскости» 100 %, а напротив, утверждаться в русском эмигрантском качестве.
К амфибиозности между тем вырабатывается все более стойкая привычка. Столько раз на дню приходится нырять из воздуха в воду и выныривать обратно, что уж и не знаешь, что считать «воздухом», а что «водою» — русский или английский.
Иногда, впрочем, две стихии замечательно перемешиваются. Вот недавно заспорил я с одним типом из-за стоянки на улице. Я кричу ему из своей машины «Мудак ты е…й!», а он мне отвечает из своей: «Fuck you». По пятницам у меня трехчасовой семинар в соседнем городе Балтиморе, после чего, возвращаясь в автопотоке домой и слушая программу местной станции-интеллектуалки «AU things considered», я вдруг замечаю, что думаю на чужом языке, и даже «тухлая вобла воображения» ворочается как-то не по-нашему. Не очень-то приятное ощущение, должен признаться, во-первых, потому, что своего не хочется отдавать, а во-вторых, потому, что в чужом-то уж никогда не избавишься от неуклюжести; жабры работают хуже легких.
Изредка появляются в наших водах пловцы из прошлого. Прошлой весной, например, один такой долговязый пожаловал. Уселся в кресло и стал не без нервозной уверенности, как будто по отработанному списочку, предъявлять претензии: пишу, оказывается, не так, как хотелось бы, слишком много иронии, обижаю борцов за мир вроде Габриэллы Гарсии[476], не возражаю против возвращения Никарагуа в лагерь потребителей туалетной бумаги, по радиостанции нехорошей выступаю, которая финансируется знаешь-кем-зловещий-шепот (сведения, очевидно, полученные непосредственно от Генриха Боровика), а самое главное, вот самого его, ночного гостя (визит произошел в полночь), обидел — сказал, видите ли, в здешнем журнале, что хоть и сам гость раздобыл себе славу без помощи ЦК, но все же и ему приходилось подкармливать ненасытное чудовище стишком-другим.
Странная какая-то диспропорция, несоразмерная обидчивость для человека, который прекрасно знает, что о нем говорят все, кроме меня, бывшие соотечественники.
Страннейшей оловянной невинностью наливаются зенки, когда в разговоре выплывают гадости, сказанные им обо мне то в Каракасе, то в Брюсселе. Тебя удивляет, что мы об этом знаем?
При слове «мы» он всякий раз корежился, очевидно воображая спецслужбы Запада. Самое замечательное у этих типов то, что они очень быстро начинают верить собственной лжи. Кто это «мы»?
Мы — это я, Майя и Ушик. Какой еще Ушик? Наша собака. Какая еще собака? Вот эта, что лежит у камина в двух метрах от вас, мусью. Оказывается, за два часа беседы так старательно по списочку шел, что собаку не приметил. Вот вам хваленая российская литературная наблюдательность! «Одиннадцать невидимых японцев».
Другой посетитель из того же цеха был все-таки значительно приличнее. Первого, надо сказать, отличает полное отсутствие Ч.Ю.[477] Очень не любит, когда собеседник шутит, досадливо морщится в таких случаях, скалится, как бы не слышит. Второй, напротив, с шуткой дружит и вообще порой все-таки вызывает что-то доброе в памяти: окрестности «Метрополя» и т. п. Однако и на старуху бывает проруха. Вдруг звонит озабоченный:
— Весь Нью-Йорк говорит, что ЭТО Я изображен в недавно вышедшем романе. Скандал. Ты что-то должен сделать.
— Пардон, что я могу сделать — переписать?
— Сказать, что это не я.
— Это не ты.
— А все говорят, что это я.
— Ты сам себя узнал?
— Нет, я думал, что это Б.
— Скорее уж Б., чем А.
— Однако он назван А.!
— Что же, разве нет других А.? Он мог бы быть отчасти и В., не так ли?
— Разумеется, но весь Нью-Йорк…
Поразительная чувствительность сейчас развивается в этом цеху при малейшем намеке на некоторую неполноценность репутации. «…Ну, вот и все. Да не разбудит страх Вас беззащитных среди дикой ночи. К предательству таинственная страсть, Друзья мои, туманит ваши очи…»[478]. (Даже «Грани» отредактировали в цитате «предательство» на «враждебность».)
Со времени же написания стиха, обратите внимание, какая произошла эрозия понятий: и страха уж нет, а есть опасочки, и страсти уж нет, а есть склонность, а уж разнокалиберные подляночки-то разве предательствами назовешь — это уж будет, как англичане ГОВОРЯТ, ТИПИЧНЫЙ «overstatement»[479].
Итак, вы видите, что родина все-таки снабжает меня достаточным запасом аутентичности, однако это вовсе не означает, что она остается единственным ее источником и поводом.
Тут, конечно, и своей «аутентичности» хватает, как в рассеянии, так и среди туземных масс. Недавно, например, вся творческая Америка со сдержанным умилением свидетельствовала примирение двух классиков, восемь лет назад бивших друг другу морды.
B соцреализме, помнится, такие процессы носили более загадочный характер. Вспоминается «время пробуждения», шестидесятые годы, когда в буфетной зале возникали турниры стульями и бутылками, а на следующий день участники турниров мирно знакомились друг с другом, как бы отказываясь отождествлять вчерашних фурий с собой, похмельными кисами. Простота этих отношений, увы, относится уж к ностальгии. Нынешние литературные мордобои на пространствах планеты и времени принимают диковиннейшие формы.
Вот вам пример. Прошлым летом в Париже процитировал я в статье одного из москвичей, возмутившегося наглостью одного из жителей передового ближневосточного государства. Имена, разумеется, ни того, ни другого не были названы, однако южанин себя узнал и разъярился и через несколько месяцев в Вашингтоне я узнал, что он, оказывается, давно уж меня ненавидит (вот какие сильные чувства!) и теперь у него «развязаны руки». Стало быть, надо ждать теперь пакости с Ближнего Востока. Как видите обстоятельства российской литературной жизни усложнились в сравнении с XIX веком, когда «Письмо Белинского Гоголю» проехало всего лишь от Бад-Бадена до Висбадена.
Или вот еще — для того, чтобы поскрежетать зубами в адрес вашего покорного слуги берут 20-летнюю американскую сикуху и под ее именем просовывают в местный журнал такую посконную мразь, которая этой сикухе и присниться не могла, если только она не спала с 10 лет с кем-нибудь из наших титанешти.
Словом, интересно; почти не скучно и почти не противно или, как поет советский народ: «Я люблю тебя, жизнь, и хочу, чтобы лучше ты стала!»
Обнимаем.
Вашингтонцы.
Посылаю копии не потому, что дорожу писаниной, а потому что писал в Белкином альбоме, а вырывать из него жалко.
VA
Христос Воскресе!
Дорогие родные Васька и Майка, странно и дико взывать к вам из яви хладно-солнечного ветреного дня, где кривятся и морщатся портреты вождей, снимаемые к Пасхе, толпы рыщут «сырковой массы особой», достижимые напитки — 13 р. 50 к. самые дешевые.
Но — бурно, многолюдно, страшновато. Зловещий бред этой яви очень усилился в последнее время… Или мне кажется, от капризности, или впрямь столь выпуклого и душного мрака не помню. Что-то новенькое невольно ощущаешь в вялом и безвыходном гибельном сюжете, то есть старенькое, конечно, — эх, где привычные <нрзб> их увядание теперь вспоминается как кротость и уютная унывность.
Остается принимать надрывности завихрений, невидимо колеблющих трясину, — за безграмотный и безошибочный исторический оптимум: несколько столетий, не больше.
А собственная жизнь, насущная жизнь людей вокруг и детей рядом — мимолетность, выгадаем какой-то блик, большего не надо.
В феврале и марте этого года была постояльцем дома творчества композиторов на окраине города Иваново: эта окраина сильно повлияла на меня.
Я и прежде знала — но здесь впопад очутилась, сильно действует, очнуться не могу.
Только что вернулись с Борей из Таллина — ощущение, как от Иваново; и шпили, и мостовые, и кроткий залив лишь усугубляют отчаяние: им-то за что?
Из смешного: 30 лет «Современника»[480], никто не опасался, но — вопреки елею — немного разговорилась и проговорилась бедная остаточная богема.
Взыскали с «Современника» — мое маленькое злорадство, но и «капустников», говорят, больше не будет.
Васька, если вдруг где-нибудь и как-нибудь соотнесешься с Юрием Петровичем Любимовым, передай ему изъявления любви, нежности, печали и верности, — я во всех этих чувствах к нему и к Театру еще крепче, чем прежде… — чего не скрываю, разумеется.
У нас — безвыходно (вдруг нет!) болен Володя Кормер.
Человек с честью, талантом и умом, — не может снести, нечаянно гибнет.
Я, Боря, близкие нам — все же имеем близ друг друга, шутки, вздоры, выпиванья, автомобили с флагами — печалит это, но и смешит.
Васька, пожалуйста, пришли еще один «Изюм» — у нас было два, я-то прочла и ликовала, а Борька, от честности, не успев прочесть, отдал Липкину и Женьке Попову.
У Андрея Битова — вдруг вышли две прекрасные книги: в Тбилиси и в Москве. («Вдруг» — это долго было, но сбылось. Андрей тоже печален, он тебе сам напишет завтра. Мы все едем в Переделкино. Женька собирался завезти письмо тебе: он завтра не сможет приехать. Светка ложится в больницу, но это ничего, не ужасно.)
Васька, ты — совершенная радость для меня и для нас, и многие, к счастью, люди любят и знают тебя. И в Таллине все что-то твое брезжило, мерцало, усмехалось и сияло — пили за тебя после двух часов пополудни, с вольнолюбиво-раболепными эстонскими литераторами.
Маята, не терзайзя из-за матушки чрезмерно[481]. Галя Балтер пишет тебе отдельно, письмо ее прилагаю. Я тебя люблю и целую, а ты будь мудра и спокойна, думать о поездке сюда — по-моему, никак нельзя, разве что иметь такую художественную грезу, всегда утешительную. Как не-греза — такое намерение не может тебя занимать, к счастью, это и невозможно, — иначе было бы слишком безумно и опасно («Подвиг» — Набокова, этого довольно для подвига).
Дорогие, родные, любимые!
Примите нашу любовь, да хранит вас Бог!
Целую Ушика!
Всегда ваши,
Белла,
Борис
Дорогие! Христос Воскресе! Целуем вас и пьем за вас.
Дорогие Белка и Борька!
Пасхальные письма приплыли к нам уж, пожалуй, не раньше, чем к столетнему юбилею статуи Свободы[482], потом мы стали собираться в бегство из Вашингтона, где жара этим летом невыносимая, и вот сейчас пишу уже из Вермонта, некоторые подробности из литературной жизни которого вы найдете в письме к Женьке. Впрочем, аккуратность — это, очевидно, последнее, чего можно ждать от наших почти астральных контактов.
Худо-бедно, но уже шесть лет прошло с того дня, когда вы все стояли за стеклянной стенкой, а мы уходили за священные турникеты. Белка, твое описание праздничной ситуации весьма впечатлило нас и лишний раз показало, как стопроцентно эти ситуации, пространства и периоды не считаются с нашими желаниями, столь умеренными, и надеждами, все скукоживающимися.
Мы заметили одну любопытную вещь. Ваши письма — твое, Женьки и Андрея — датированы 3 мая, но вы явно еще не знали о Чернобыле[483], в то время как наши «средства массовой информации» (советский перевод слова media) уже неделю! истерически об этом вопили. Нельзя не отдать должное большевикам — даже в нынешнем мире их стена, в общем, работает, хотя кирпичи уже и падают на их собственные головы, как в данном случае, когда и мужички нашего поколения, добравшиеся, наконец, до своих заветных рубежей, оказываются в той же позе, что и ушедшие «ворошиловские стрелки». Тем, впрочем, не было стыдно, а эти, кажется, все-таки немножечко стыдятся.
Не знаю, дошел ли до вас скандал, разразившийся в окрестностях Франкфурта и всколыхнувший литературную эмиграцию, а именно увольнение Жоры с поста редактора «Граней». Сделано это было на редкость бестактно и нагло. Его литературная независимость трактовалась как «нелояльное отношение» к организации. Пример этой черной неблагодарности и полной невозможности терпеть рядом сложную человеческую личность вместо партийного винтика лишний раз показывает, что писателю нечего делать по соседству с любой партией.
Так или иначе, но эта семья (их осталось двое вместо трех) оказалась в трагической и унизительной ситуации. Я все это знаю из первых рук и потому хочу вам рассказать, чтобы и вы получили какую-то информацию на фоне неизбежных в таких случаях сплетен.
Уже с середины мая к нам в Вашингтон начались почти ежедневные звонки из Германии и из Парижа. Максимов этим поворотом в Жориной судьбе был потрясен, кажется, не меньше, чем Жора, и старался поддерживать его изо всех сил. К слову сказать, несмотря на некоторую вздорность характера Емельяныч вообще относится к небольшому числу честных людей и во всяком случае он выгодно выделяется среди очумевших мегаломанов или наглых провокаторов, вроде гиньольной пары Синявских[484].
Я пытался «тихой дипломатией» хоть как-то улучшить Жорину ситуацию, но вскоре выяснилось, что дело зашло уж слишком далеко, и обратного хода нет. Превращение «Граней» в настоящий литературный журнал (а именно таким он становился под Владимовым) тамошних командиров не устраивало, да к тому же и личные отношения в их небольшой общине дошли уже до абсурда, не без помощи, увы, Наташкиного эпистолярного жанра.
В начале июня я оказался в Германии (по другому делу) и встретился сначала с Левой и Раей[485], а потом и с Владимовыми. Несколько слов о Копелевых, вернее, о том, что такое Неrr Kopelev для немцев.
Я никогда еще не прогуливался по улицам с человеком такой неслыханной знаменитости; Евтушенке такое только снится в самых сладких снах. И в Бремене, и в Кельне едва ли не все прохожие вздрагивали и застывали в радостном изумлении при виде нашего Льва. Дети подбегали дотронуться до штанин, девушки чуть прислониться щечкой к плечу, пока дружок снимает фотку с самим Копелевым. И это не просто узнавание, но именно радостное сияние. На вокзале нас увидел бургомистр Бремена, бросился к Леве и понес его чемодан до вагона.
Потом приехали Жора и Наташа и повезли меня в свой (довольно паршивенький) городишко возле Франкфурта. За день до этого Елену Юльевну[486] увезли в больницу с сердечной недостаточностью, но никто не предполагал трагического исхода. В общем, все это произошло из-за этого жуткого кризиса с «Гранями». Е.Ю. своего «Жорика» боготворила и от таких ударов слегла.
Через день я улетел в Вашингтон, а пока летел, Наташа уже позвонила Майе и сказала, что мама скончалась.
Это событие, разумеется, еще больше усугубило ситуацию в Niederhousene. Они сидят на десятом этаже в унылой хрущобе (хоть и с бассейном), по неделям ни с кем не разговаривают живьем, униженные и оскорбленные и, как мне показалось, основательно растерянные и убитые потерей Е.Ю. Наташка, хоть на поверхности, держится даже лучше, чем Жора; его же я никогда прежде не видел в таком нервном, раздраженном и неуверенном состоянии.
Мне показалось, что им надо как можно скорее уезжать оттуда, может быть, и из Германии, отправиться куда-нибудь в Италию или в Испанию, хотя бы на пару недель, продышать всю гарь этого скандала. В Америке, в том же Кеннановском институте, или в Гарварде, Жору могли бы принять на довольно продолжительный срок, и это, может быть, был бы для него лучший вариант, чтобы кончить роман и «зализать раны», но они пока ничего не решили, сидят на месте, даже отдохнуть не уезжают, что-то ждут, и мы за них (все друзья) очень волнуемся.
Владимовское дело многих (хоть на момент) объединило. Под письмом в его защиту подписалось (хотя текст, сочиненный Максимовым, далеко не всем нравился) около семидесяти «деятелей культуры», среди них были люди, годами пылавшие друг к другу омолаживающим чувством ненависти. Однако и у этого письма, составленного, казалось бы, по бесспорному поводу, нашлись ненавистники и завистники, в частности гиньольная пара Синявских. В эмиграции пошли бродить похабнейшие письма и листки. Любопытно, как люди, дома перед лицом общего пугала хранившие по отношению друг к другу хотя бы лояльное молчание, здесь развернулись в надменности, интриганстве и общем сволочизме. На вечеринках прежде всего оглядываешься — с кем нельзя говорить об X, при ком нельзя упоминать Y, будет ли уместным сказать об N пару теплых… Волей-неволей приходится проводить отбор и сокращать прежние связи.
Эта тема товарищества и предательства, тобой вздутая еще в 60-е, остается у нас, может быть, самой актуальной, несмотря на старение. Для меня она в недавние годы почему-то стала жгучей. В молодости, как ты помнишь, я был покладистым и почему-то даже не представлял, что могу стать объектом больших или малых предательств. Судьба, однако, развивает воображение. С тех пор, как «они» объявили меня «врагом», я столкнулся с чередой довольно ошеломляющих предательств. Теперь, казалось бы, не следует удивляться ничему, и все-таки иногда спотыкаешься в замешательстве.
Зачем, например, В. Конецкому понадобилось в № 4 «Невы» писать обо мне такую злобную ложь, расфуфыренную к тому же его пошлейшими ерническими художествами. При случае, если встретишь его, не затруднись, пожалуйста, передать ему мое презрение, ну а уж если я вдруг эту «помпу» встречу в окрестностях какого-нибудь порта, не затруднюсь дать по роже, зная к тому же его как труса, всегда убегавшего, пока мы с Данелией дрались в завязанных злобной шавкой драках.
Б-р-р-р… Сейчас начинаешь все больше ценить тепло и верность тех, в ком уже не усомнишься никогда, то есть вас, наши дорогие друзья.
Нельзя не видеться столько времени, это безобразие, диктат «чудища о.о.о.с. и л.»[487] У нас такое чувство, что если вы серьезно захотите приехать, вам не откажут.
Маевка после кончины матушки всерьез было уж собралась съездить, но твои замечания ее охладили, и я, конечно, ее не пущу, если даже просто возникают аналогии с набоковским героем.
Так что надо, чтобы хотя бы уж в эту сторону катился поезд. Я очень скучаю и хочу видеть также и Алешку, но тут пока что не возникает даже никаких вариантов. Нет ли у тебя, Белка, каких-нибудь соображений, не посоветуешь ли что-нибудь, что можно предпринять, чтобы мы могли с ним хоть ненадолго увидеться? Во всяком случае, огромное спасибо вам, друзья, за заботу о нем.
Целуем и мечтаем о встрече.
Вася и Майя
Письма Павла Васильевича Аксенова к Василию Аксенову (1980–1982)
Письма Павла Васильевича Аксенова к сыну относятся к начальному периоду эмиграции писателя из Советского Союза. Павел Васильевич (1899–1991) имел весьма обычную для партийного работника 30-х годов прошлого века биографию. В 1930 году этот тридцатилетний выходец из села Покровского Рязанской губернии становится председателем горисполкома Казани, в 1935-м по необоснованному обвинению смещается с должности, а в июле 1937-го его арестовывают как врага народа. В Казань он возвращается только через 19 лет. Момент возвращения отца запечатлен Василием Аксеновым в рассказе «Зеница ока» (1960, 2003).
А в конце 70-х годов тучи сгустились уже над самим Василием Аксеновым. Он окончательно перестал считаться с идеологическими требованиями, предъявляемыми коммунистической властью к творчеству писателей. Написал откровенно антисоветский роман «Ожог», который, конечно, не мог быть тогда напечатан на родине ни при каких условиях. Возглавил редколлегию независимого альманаха «Метрополь». В знак протеста против преследования молодых участников «Метрополя» вышел из Союза писателей СССР, то есть, как говорится, сжег за собой корабли. Эмиграция стала неизбежной. Летом 1980 года, перед тем как покинуть Советский Союз, Василий Аксенов поехал на машине вместе с женой Майей в Казань, проститься с отцом. На обратном пути на чету Аксеновых было совершено покушение, о котором Аксенов вспомнил в своем последнем завершенном романе «Таинственная страсть».
Оказавшись за границей, Василий Аксенов постепенно наладил переписку с самыми близкими и дорогими для него людьми, в число которых входил, конечно, и Павел Васильевич. Письма Василия Аксенова не сохранились, а вот ответы его отца на них мы предлагаем вниманию читателей. Их всего шесть, все они относятся к 1981 и 1982 годам. Павел Васильевич, со свойственной ему обстоятельностью, сообщает подробности своей жизни и жизни ближайших родственников, особенно то, что касается его внука и сына Василия Аксенова — Алексея, беспокоится за судьбу сына, сквозной темой писем является надежда на возвращение сына на родину, желание еще раз увидеться с ним и обнять его.
Долгожданная встреча с сыном состоялась в 1989 году, когда лишенный советского гражданства Василий Аксенов по приглашению американского посла Джека Мэтлока на время прилетел в Советский Союз.
Дорогие наши путешественники Майя и Вася!
Мы получили Ваши послания — открытку из Милана[488] и письмо из Анн Арбора.
На открытку из Милана мы послали Вам небольшое письмецо в Штаты. Но, по всей вероятности, не получите его. В спешке и растерянности я забыл оформить это письмецо надлежащим образом. Обычный конверт, рассчитанный на внутренние наши связи, я забыл оформить метками для писем, идущих в другие страны. Мне это письмецо не вернули. Не исключаю, что его просто выбросили в мусорный ящик.
Ваше второе письмо от 12 октября еще более обрадовало нас. Из письма ясно, что Вы не только живы, но ведете активную жизнь и у Вас есть творческие планы на будущее. Из этого не следует, конечно, что мы теперь полностью спокойны за Вас. Может быть, это покажется странным, слишком провинциальным, но мы не будем скрывать свою отсталость, а скажем прямо: покой для нас придет тогда, когда Вы, выполнив свои творческие планы, вернетесь домой, хотя бы на короткое время[489].
При всем этом мы желаем Вам и Вашим друзьям и коллегам творческих успехов для блага наших народов и обогащения наших культур.
Тетя Ксения[490] стала совсем старенькой, плачет, заговаривается и часто вспоминает Вас. Долго она, по-видимому, не протянет. Все другие родственники и друзья живы и здоровы.
С Алешей мне пока не удалось связаться. Вероятно, потому, что его все не было дома и вполне возможно, что моя персона не представляет для него интереса. В этом я его понимаю и не осуждаю. Судя по слухам, учебные и творческие дела складываются у него неплохо.
Анна Ивановна[491] весь остаток лета и осень тяжко болела. В сентябре — октябре пришлось лежать в больнице. Ей оперировали правую грудь. Болезнь сердца и диабет очень усложнили операцию. Были всякие опасения, но отличный хирург (профессор) и его коллеги обеспечили успех операции. Этому способствовало героическое поведение больной. Все окончилось отлично. Неделю назад А.И. выписали из больницы. Теперь она дома отдыхает, включается в жизнь и набирается сил.
Скоро будем праздновать наш великий праздник. Поздравляем и Вас с 63-й годовщиной Великого Октября[492].
Относительно барахолочных дел. Не расходуйте на эти дела своих сил и не тратьте нужных Вам денег. У нас есть все необходимое для жизни — одежда, обувь и т. д и т. п. Всего, чем мы располагаем, нам хватит до конца нашей жизни. Ради бога, не канительтесь.
Плохо, что Вы гриппуете. Нельзя допускать этого. Берегите себя, будьте осторожнее во всех Ваших делах. Ведь Вы не акклиматизировались там.
Пока все. Желаем Вам успехов, здоровья, радости и счастья. Целуем Вас крепко, крепко.
Ваши Дед Павел и Анна Ивановна
P.S. Когда будет постоянный адрес, чтобы я мог хотя (неразборчиво) его?
Дорогой Вася!
Получили оба твоих письма — июньское и августовское.
Июньское письмо напомнило о двух твоих книжках для детей[493]. Наша литературная критика дала им высокую оценку. Я с удовольствием снова посмотрел и полистал эти книжицы. Очень удивило меня перемещение англосаксов из господствующей нации в нацию РИКШЕЙ[494]. Я понимаю, что это явление носит местный характер (а может быть, не совсем местный?!), но тем не менее оно весьма показательно. Не один раз в истории народов Великие господствующие нации дряхлели, распадались и превращались во второстепенные и даже зависимые народности. Не об этом ли говорит опыт РИКШЕЙ на Гавайских островах? А может быть, в этом факте скрывается многосторонний талант англосаксов? Если так, то они, в какой-то степени, похожи на нас, россиян, способных решать космические проблемы и выполнять простейшие ручные работы?
Мне приятно сознавать, что твоя командировка является деловой и творческой. Уверен, что она будет полезной не только для тебя, но и для нашей страны, а также для страны, в которой тебе приходится работать.
Посылку получили в июне. Таможенную плату внесли в сумме 67 рублей и сколько-то копеек. Все было в порядке. Все вещички весьма приятные и, безусловно, полезные. В них чувствуется Майин хозяйственный практицизм. Большое Вам спасибо за внимание и заботы. Однако я хочу посоветовать Вам не расходовать время и денег на подарки для нас. Не такие Вы богачи, чтобы разбрасываться на подарки. К тому же Вы ведь знаете, что у нас есть все необходимое для жизни: хорошая квартира, пенсия, необходимое барахлишко, которого хватит до конца наших дней. Не забывайте, жить-то нам ведь немного осталось. Правда, нас хорошо лечат квалифицированные врачи, но ведь на лекарствах далеко не уедешь.
Нас волнует теперь не барахлишко, а очень быстро бегущее время. Дождемся ли мы встречи с Вами, удастся ли нам встретить Вас на нашей земле, посмотреть, обнять, напоить чаем, поговорить, уложить для отдыха на мою стариковскую кроватку и на раскладушку, послушать Ваши рассказы о жизни вдалеке, рассказать Вам о нашей жизни, покритиковать друг друга, посмеяться и обсудить планы на будущее. Точнее, Ваши планы на будущее, так как нам-то уже нечего планировать, у нас все в прошлом. Вот об этом прошлом, может быть, и следует поговорить. В нашей жизни тоже ведь было много важного и интересного, много трудностей и радостей, много умных и глупых поступков, ну и т. д. и т. п.
Вы предлагаете приехать к Вам в гости, пока Вы там. Это было бы хорошо, но абсолютно нереально. У меня не хватит сил на такую дорогу. Я имею в виду физические силы и полное отсутствие языка. Без языка даже молодые люди не могут ориентироваться, а что же спрашивать с представителя ХIХ века, у которого израсходованы физические и умственные ресурсы.
Пусть будет, что будет, а мы будем ждать встречи на нашей земле, в нашем доме.
Тетя Ксения пока живет, но становится все более немощной. Часто все забывает, но в минуту просветления вспоминает тебя и улыбается или плачет.
Многие твои друзья иногда встречаются со мной и заинтересованно расспрашивают о твоей жизни.
С Алешей редко удается поговорить. Он всегда или на работе или отсутствует. Умный он парень и, безусловно, перспективный.
У нас было очень сухое и жаркое лето. Тяжело было земле, растениям, животному миру и, особенно, нам — старикам. И все-таки мы выдержали все природные невзгоды. Заканчивается уборка урожая всех культур, коровки дают отличное молочко, все идет чин-чинарем. А теперь наступила вполне приемлемая погода.
Желаем тебе и Майе доброго здоровья и успеха в Ваших трудах.
Целуем крепко, крепко.
Дед и А.И.
Дорогой Вася!
Получили Вашу открытку из Греции. По всему видно. Что ВЫ с Майей развлекались там с олимпийскими богами и богинями и прогуливались по Акрополю. Надо полагать, что такая прогулка будет отличной зарядкой для Вашей работы.
Письма и посылку получили. Об этом я сообщил тебе в прошлом месяце. Вероятно, теперь Вы уже получили это письмо.
Звонили Алеше, но нам не удалось поймать его. Вероятно, он был в отлучке. Однако нам известно, что он по-прежнему хорошо работает.
Мы помаленьку колдыбаем. А.И. вчера выходила на прогулку. Здоровье у нее понемногу улучшается.
Тетя Ксения становится совсем слабенькой.
Мы вступили в осень. Кончилась жара, дышать стало лучше. Город готовится к зиме. Надеемся, что она будет мягкой, удачливой и вполне приемлемой для стариков. Впрочем, мы не такие эгоисты, как Вам может показаться, мы желаем хорошей и легкой зимы для всех наших больших и маленьких граждан.
Не обижайтесь на нас, стариков. Но мы не можем расстаться с мыслями и желаниями увидеть Вас дома, как только можно скорее.
Очень желаем Вам здоровья и успехов в Вашей сложной и трудной работе.
Целуем крепко, крепко.
Ваши Дед и А.И.
Спасибо за письмецо. Теперь знаем, что Вы живы и здоровы. К сожалению, этого мы не можем сказать о себе. Головокружение, бессонница и расстройство памяти становятся постоянным явлением. Медицину нельзя обвинять в этом. Возраст и условия прошедшей жизни накладывают глубокие отпечатки на наше сегодняшнее бытие. Мы все это понимаем и не жалуемся. Скоро наступит лето и наше положение улучшится. Прогулки в лес и купанье в Лебяжьем озере улучшат и стабилизируют наше здоровье.
Что касается молодого человека, то Вы не очень объективны в оценке его поведения. Вам ведь известно, что его легкомысленные родители не очень заботились о его воспитании и школьном образовании. Это, безусловно, отразилось на его дальнейшем пути. В высшей школе он оказался пред лицом весьма трудной задачи, к решению которой не был подготовлен. И все-таки, к нашему удивлению, в этом молодом человеке оказалось столько энергии, желания и способности, что он преодолел все главные трудности и оказался в числе вполне способных студентов.
Несколько дней назад мы говорили с ним по телефону о его делах и остались довольны его информацией. Приблизительно через месяц он заканчивает учебный год, а летом отправится в Сибирь на практику. Она будет и завершением образования.
В прошлом году он за практику получил отличную характеристику. Будем надеяться, что он успешно или, в крайнем случае, удовлетворительно закончит свое образование.
С большим интересом и вдохновением готовится он к службе в Советской Армии. Он надеется показать себя отличным солдатом и хорошим художником.
Предстоящим летом, если ничто не помешает, посетит Казань, то есть бабку и деда.
Казань стоит все на том же месте. Она продолжает расти, вширь и вверх. Углубляется во второй миллион[495]. Перспективы самые широкие и интересные. Но я не умею рисовать их.
Наши родственники живут там же, где были раньше. Они любят насиженные места. Тете Ксении идет 88-й год. Совсем старенькая, но пока передвигается на своих ножках и продолжает удивлять мир своими кухонными изделиями. Ее дочь Мотя[496] ведет тот же образ жизни, как в твои времена: углубляет свои познания в области медицины и рукоделия. Галя[497], помимо журналистской службы, все более углубляется в домашние хозяйственные дела. Все большая часть домашних дел размещается на ее слабеньких плечиках. Очень трудно ей!
Оренбуржцы растят своего мальчика Ваню, внука покойного Андреяна[498]. Собираюсь совершить поездку к ним, но не знаю, когда удастся эта операция.
Погода у нас, как во всем мире, какая-то странная. Вот в эти дни, после холодов, у нас установилась весьма теплая и влажная погода. Теплее, чем на Украине и в других теплых краях.
Интенсивное обсуждение проблем гражданской войны в Штатах меня не удивляет. Опыт и корни жизни народов вырастают из прошлого и переплетаются с настоящим. То же происходит в Европе и у нас. Мы никогда не забудем ни нашего крепостничества, ни Наполеона, ни Гитлера, ни Октябрьской революции и Гражданской войны, ни тем более В.И.Ленина. Во всем этом мы черпаем опыт и вдохновение.
Итак, ты много пишешь, читаешь лекции и ходишь по гостям. Изучаешь ли ты серьезно страну, в которой живешь в последнее время? Это ведь тоже весьма важно. Гостевания недостаточно для познания страны и народа. А еще важно было бы заняться изучением своей родной страны. Мы очень мало знаем самих себя и свое прошлое. Очень советую заняться этим делом, чтобы вернуться домой еще более обогащенным знанием своего народа (в прошлом и настоящем). Говорю об этом, потому что вижу твою тоску по родине. Это, как мне кажется, хорошо. Уверен, что ты вернешься домой еще более обогащенным знаниями, очень нужными для больших дел, которыми озабочен и занят наш народ. Думаю, что это принесет пользу и тому народу, среди которого ты теперь живешь.
Что касается Ушика, я думаю, что и это хорошо. Собака — друг человека, она помогает ему быть более гуманным и человечным.
Вася, твои скрытые упреки[499] в наш адрес несправедливы. Мне ведь труднее писать, чем тебе. Но каждый твой зов омолаживает нас и прибавляет сил для сотворения письма.
Целуем тебя и Майю.
Дед и Анна Ивановна Аксеновы
Дорогие наши старички, Майя и Вася, примите наши поздравления по случаю наступившего лета. Очень мы соскучились по Вас. Все реже и короче становятся Ваши письма. По-видимому, расстояния и время стирают такие понятия, как тоска и сердечные переживания. И все-таки мы не можем забыть такого события, как рождение Василия Аксенова. 20 августа этому мальчику исполнится целых 50 лет! Я очень хорошо помню это событие. Очень много в то время было канители, радости, страха и гордости! Потом мы потеряли этого маленького хулигана и крикуна, но через много лет он пришел к нам, а теперь снова удалился. Мы живем надеждами на новые встречи, но эти надежды с каждым днем угасают.
Вы оба теперь 50-летки. Это, пожалуй, самая интересная стадия в жизни людей. И мы поздравляем тебя и твою супругу с этим самым важным днем твоего рождения! Мы уверены, что следующую круглую дату Вы будете справлять дома, на родине, но нам, вероятно, не удастся принять участия в этом грядущем празднике. А жаль, что так получится.
Вася, чем дальше уходит время твоих путешествий по свету, тем больше растет уверенность, что ты вернешься домой, на родину, и эта наша славная родина будет рада твоему возрождению. Если бы ты знал, как хотелось бы нам дождаться этого дня и часа!
Но хватит об этом. Напишите, хоть немного, как Вы живете, в каком состоянии Ваше здоровье. Удается ли Вам заниматься литературой или Вы превратились в профессиональных преподавателей?
О нашей жизни. Анна Ивановна, бедняжечка, все еще болеет, но понемногу трудится в домашнем хозяйстве. О себе мне нечего сказать. Иногда мне кажется, что наступило время перепрыгнуть в мир иной, но проходит немного этого самого времени, и я возрождаюсь и живу, как все люди. Очень мне мешает склероз сосудов головного мозга, затухающее зрение и слух. И ничего с этим нельзя сделать. Но все-таки я живу: топаю ногами, общаюсь с другими людьми, пользуюсь трамваем и троллейбусом, понемногу читаю, наблюдаю за жизнью планеты, смотрю наш старенький телевизор (чуть-чуть), скоро буду с А.И., а иногда и в одиночку, ходить в лес и купаться в чудесном Лебяжьем озере.
Иногда планирую большие путешествия, НО… Прошло все-таки наше время, приходится ограничивать себя самыми малыми дозами настоящей реальной жизни.
Моя сестра, а твоя тетя, тетя Ксения еле-еле передвигается по территории дома, в котором когда-то ты жил, озорной мальчишка по имени Вася. Ей идет 88-й год. Трудно ей, но она не сдает своих позиций. Готовит пищу для внучки и всех остальных членов семьи. Частенько вспоминает того давнишнего озорного мальчишку и делает какие-то расчеты о встрече с ним.
Погода у нас стоит хорошая, и мы ждем хорошего урожая в текущем году.
Совсем недавно разговаривал с Алешей. Он был в хорошем настроении. Дела у него идут хорошо. В этом месяце он заканчивает учебный год.
Вот, кажется, и все. Желаем Вам обоим хорошего летнего отдыха и путешествий по планете. Берегите свое здоровье, оно Вам еще пригодится.
Целуем Вас самым наикрепчайшим образом.
А.И. и Дед
P.S. Получили ли Вы наше письмо в ответ на Ваше, полученное нами незадолго до майских праздников?
Дорогой Вася!
Твое большое письмо получил 12 ноября. Получили и открытки, посланные во время ваших каникул. Открытки мы читали вместе с Анной Ивановной, а вот большое письмо приходится читать и перечитывать одному. Нету больше моей Анны Ивановны, она скончалась 8 октября. Теперь я живу один. Она много болела, но жила, и мне хорошо было с ней. Мы оба старики, но мы любили друг друга, и нам было хорошо. А теперь ее нет, и я, в сущности, никому не нужен и, как мне кажется, мне тоже никто не нужен. У наших детей и внуков много своих личных проблем, и им некогда возиться с такими, как я.
Анна Ивановна прожила на этом свете 80 лет и 2 месяца. Я старше ее на три года и приблизительно 9 месяцев. Следовало мне уйти первому, но ушла она. Что же мне теперь делать? Этот вопрос я задаю себе днем и ночью. Но никто не дает мне ответа на проклятый вопрос. Вот такие дела…
Единственно, что хорошо было в этой трагической акции, это то, что «курносая злодейка» недолго мучила мою любимую и дорогую подругу. Она скончалась, по сути дела, у меня на руках. Не успели мы с соседкой (доктором) уложить ее в постель, как ее не стало. Медицинский диагноз: «Острое нарушение мозгового кровообращения».
За три дня до этого, в торжественной обстановке ей преподнесли почетную награду за ее общественную деятельность[500]. Она сказала в знак благодарности несколько горячих и искренних слов ученикам школы, в которой ее очень хорошо знали и уважали. Этим и закончилась общественная деятельность.
А теперь о твоем письме. Очень приятно и радостно сознавать, что у тебя всегда есть работа и при том не случайная, а фактически постоянная и соответствующая твоим знаниям и профессии. Приятно, что у тебя появляются и товарищи, приятно и то, что Майя теперь не одна, что может общаться с подружками и т. д.
Да, все это приятно и мне, но над этой приятностью вырастают целые вороха неприятных ощущений. В чем суть этих неприятных ощущений?
Суть в том, что с каждым годом, месяцем и неделей ты все глубже врастаешь в жизнь страны твоего пребывания и удаляешься от родных пенатов. Нет надобности углубляться в анализ этих ощущений, но учитывать это обстоятельство приходится. Я думаю, и тебе не следует забывать об этом. Ведь ты же не навечно пребываешь там. Времена меняются, и ты, безусловно, вернешься к своим корневищам. Не будем говорить о стариках. Твоя мать ушла из жизни, твой отец недолго еще будет коптить небо. Сил у меня осталось совсем немного. Но ведь сын твой здесь, на Родине, в Москве, и у этого сына непременно будут дети, твои внуки и т. д. Не отворачивайся от этих корней.
Что касается Алеши, могу сказать следующее. Алеша не получил хорошего родительского воспитания. Не буду анализировать причин такого важного явления, но корни, из которых вырос этот великан, безусловно хорошие. Он и умен, и, как мне кажется, талантлив, и у него мягкое сердце, он может любить свою жену. Своих родителей, дедушек, бабушек и просто людей. А за всем этим стоит родина. Он готовится к военной службе.
Недавно он вернулся из Сибири, куда ездил вроде как в творческую командировку. Вчера он сообщил мне (по телефону), что у него теперь есть все необходимое для подготовки и защиты вузовского диплома.
Рука, раненная при определенных обстоятельствах, приведена в порядок, он пользуется ею в полную силу.
Отношения с мамой и бабушкой урегулированы. Об этом он доложил мне, об этом сообщили мне его мама и бабушка. Живет он теперь на временно заарендованной квартире вместе со своей женой Ниной Александровной Аксеновой. Они любят друг друга. Между ними большие физические различия. Он великан, а она невысокого роста и тоненькая. Но у нее неплохо поставлены волевые центры. Она не великая красавица, но вполне стройная и симпатичная женщина. Они любят друг друга.
Моя поездка в Москву в известной мере была полезной в деле урегулирования отношений молодых людей со старшим поколением.
Вот адрес Аксеновых Алексея Васильевича и Нины Александровны: Москва, Дмитровское шоссе, д. 44, корпус 2, кв. 46. Телефон 488-60-74. Хозяева квартиры пока не знают почтового индекса.
Всем родным передал Ваши приветствия и добрые пожелания. Желаем Вам с Майей доброго здоровья и счастливой жизни.
Старый Дед
Василий Аксенов в интервью
Пете Вегину от Васи Аксенова. Блиц-интервью 1980-е годы
Знак Зодиака Лев
Любимое время года Осень
Читать бесплатно другие книги:
