Желтоглазые крокодилы Панколь Катрин
Девочки похихикали над маминой неуклюжестью и раздувшимся носом. Из-за двери Ширли доносились рождественские песни на английском. Они позвонили, Ширли открыла, радушно улыбаясь — от разъяренной фурии, с легкостью проучившей трех подонков, не осталось и следа.
Развернув подарки, Гортензия и Зоэ завизжали от восторга. Гэри достал ай-под, подаренный Жозефиной и аж подпрыгнул от радости.
— Йес, Жози! — завопил он. — Мама не хотела мне его покупать! Ты такая!.. Ты самая!.. Ты просто супер!
Он бросился ей на шею, расцеловал, примяв больной нос. Зоэ недоверчиво рассматривала диснеевские мультики, поглаживая новенький DVD-плейер. Гортензия была в шоке: мать купила ей последнюю модель «Макинтош», не какую-нибудь дешевку по скидке! А Макс Бартийе рассматривал со всех сторон купюру в сто евро, которую Ширли положила в конверт с рождественской открыткой.
— Зашибись! — поблагодарил он с восторженной улыбкой. — Ширли, ты подумала обо мне! Вот почему мама не пришла! Она знала про твой праздник и специально не предупредила меня, чтоб получился сюрприз!
Жозефина подмигнула Ширли и протянула ей свой подарок: первое издание «Алисы в стране чудес», которое ей удалось раздобыть на блошином рынке. А Ширли ей подарила великолепный свитер из черного кашемира.
— Это чтобы в Межеве пофорсить.
Жозефина крепко обняла ее. Ширли беззаботно махнула рукой — легкая, нежная… «Мы с тобой отличная команда», — шепнула она. Жозефина не нашлась с ответом и еще крепче ее обняла.
Гэри открыл ноутбук, показывая Гортензии, как им пользоваться. Макс и Зоэ изучали коробки с фильмами.
— Ты еще смотришь мультики? — спросила Жозефина Макса.
Он поднял на нее шалые от восторга глаза — взгляд совсем маленького мальчугана — и Жозефина чуть не разрыдалась. «Держись, не то скоро превратишься в фонтан», — велела она себе. Ее так пугал этот праздник, первый праздник без Антуана, а он получился лучше некуда. Ширли нарядила елку. Стол был украшен ветками остролиста, снежными хлопьями из ваты, звездами из золотой бумаги. Длинные красные свечи в деревянных подсвечниках озаряли комнату таинственным, сказочным светом.
Они откупорили бутылку шампанского и принялись за индейку с каштанами, приготовленную по специальному фирменному рецепту Ширли, а после еды отодвинули стол и стали танцевать.
Гэри пригласил Гортензию на медленный танец, матери наблюдали за ними, потягивая шампанское.
— Какие лапочки, — сказала слегка захмелевшая Жозефина. — Надо же, и Гортензия ломаться не стала! Пожалуй, она даже чересчур к нему прижимается!
— Ну да, чтобы он ей компьютер настроил.
Жозефина пихнула ее локтем в бок, и Ширли удивленно вскрикнула:
— Не задирай каратистку, получишь!
— А ты тогда перестань во всем видеть плохое!
Жозефине хотелось остановить время, схватить этот кусочек счастья и спрятать в банку, чтобы сохранить навсегда. Счастье состоит из мелочей, из простых вещей. Все ждут какого-то особенного Счастья с большой буквы, но оно приходит к нам на цыпочках и может проскользнуть перед самым носом, а мы и не заметим. Только сегодня оно от них никуда не денется! В окне она заметила звезды и потянула к ним бокал, чокнувшись со стеклом.
Пора было идти спать.
Они уже вышли на площадку, когда появилась мадам Бартийе — забрать Макса. Глаза ее покраснели, она объяснила, что пыль попала ей в глаз на выходе из метро. Макс предъявил бумажку в сто евро. Мадам Бартийе поблагодарила Ширли и Жозефину за заботу о сыне.
Жозефине с трудом удалось уложить девочек. Они скакали по кроватям и визжали от радости, предвкушая скорый отъезд в Межев. Зоэ десять раз проверила, все ли она уложила в дорожную сумку, ничего ли не забыла. Наконец Жозефине удалось ее поймать, натянуть на нее пижаму и запихнуть в кровать. «Я пьяная, мамусь, совершенно пьяная». Она и правда выпила многовато шампанского.
Гортензия в ванной протирала лицо молочком для снятия макияжа, которое ей подарила Ирис. Она водила ваткой по лицу, а потом придирчиво рассматривала оставшиеся на ней грязные следы. Обернувшись, Гортензия спросила.
— Мам… за все эти подарки ты сама заплатила? Своими деньгами?
Жозефина кивнула.
— Получается, мы теперь богатые?
Жозефина рассмеялась и присела на край ванны.
— Я нашла новую работу: делаю переводы. Но тсс, только никому не рассказывай, это секрет… Иначе все кончится. Обещаешь?
Гортензия, подняв руку, торжественно обещала.
— Я получила восемь тысяч евро за перевод биографии Одри Хепберн, и если все пойдет хорошо, у меня будут новые книги…
— И полно денег?
— И полно денег…
— И у меня будет мобильник?
— Вполне вероятно, — сказала Жозефина: ей было приятно, что глаза дочери сияют радостью.
— И мы переедем?
— Тебе так не нравится здесь жить?
— Ну мам! Здесь просто деревня какая-то! Как мне завести здесь подходящие знакомства?
— У нас есть друзья. Посмотри, какой прекрасный вечер мы провели. Такое не купишь за все золото мира!
Гортензия скорчила гримаску.
— Мне бы хотелось жить в Париже, в красивом районе… Ты знаешь, знакомства и связи не менее важны, чем занятия и учеба.
Она была такая свежая, стройная, красивая в этой маечке на тонких бретельках и розовых пижамных штанах. Однако полная решимости и абсолютно серьезная, о чем свидетельствовало выражение ее лица. Жозефина ответила не раздумывая:
— Обещаю, моя дорогая, если я заработаю достаточно денег, мы переедем в Париж.
Гортензия бросила ватку и обняла мать за шею.
— Ох, мамочка, мамулечка! Как я тебя люблю такую! Сильную, уверенную! Кстати, совсем забыла сказать: тебе ужасно идет твоя новая прическа и мелирование! Ты такая красивая! Как цветок!
— Так значит, ты меня хоть немного любишь? — спросила Жозефина как бы невзначай, чтобы не навязываться.
— Ох, мамуль, я тебя безумно люблю, когда ты победительница! Я не выношу, когда ты становишься тоскливой жалкой мямлей. Мне тогда грустно… хуже того, страшно. Я думаю тогда: пропадем, точно пропадем.
— В каком смысле?
— Ну мне кажется, чуть что пойдет не так, ты потеряешь хватку и раскиснешь — и мне стремно от этого, честно.
— Обещаю тебе, солнышко мое: не пропадем. Я буду работать как вол. Буду зарабатывать кучу денег, чтобы ты ничего не боялась!
Жозефина прижала к себе девочку, теплую, душистую, и подумала, что этот момент любви и понимания с Гортензией — для нее лучший рождественский подарок.
Следующим утром на платформе «F» Лионского вокзала — той, с которой отправлялся поезд номер 6745 на Лион, Аннеси, Салланш — стояли трое: Зоэ с дикой головной болью, зевающая Гортензия и Жозефина с великолепным носом, переливающимся всеми оттенками фиолетового, зеленого и желтого. Они ждали Ирис и Александра, сжимая в руках прокомпостированные билеты.
Они ждали, придерживая за ручки свои чемоданы — вдруг украдут! — и даже не уворачиваясь от спешащих пассажиров. Они ждали, не сводя глаз со стрелки вокзальных часов, которая неумолимо ползла к часу отправления.
До отхода поезда оставалось десять минут. Жозефина крутила головой во все стороны, надеясь углядеть в толпе сестру и Александра, бегущих к ним во весь опор. Но тут ей бросилась в глаза совсем другая картина. Она насторожилась, как гончая при виде дичи.
И тут же отвернулась, моля бога, чтобы девочки не заметили того, что увидала она: Шеф на том же перроне, что и они, страстно целует в губы Жозиану, свою секретаршу, потом подсаживает ее в вагон с тысячью трогательных предосторожностей и нежных слов. Какой смешной, подумала Жозефина, держит ее так, словно святые дары несет! Быстро еще раз взглянув в ту сторону и убедившись, что ей не привиделось, она заметила, как отчим, отдуваясь, забирается на ступеньку вслед за своим пухлым сокровищем.
Жозефина приняла решение садиться в поезд и велела девочкам поторопиться: на билетах значился 33-й вагон, а он находился в самом конце перрона.
— Мы что, не будем ждать Ирис и Александра? — спросила Зоэ и ворчливо добавила: — Мам, голова болит, я вчера перепила шампанского.
— Подождем в вагоне. У них есть билеты, они нас найдут. Давайте, вперед, — решительно скомандовала Жозефина.
— А Филипп не придет? — осведомилась Гортензия.
— Он приедет завтра, сегодня у него работа.
Волоча за собой чемоданы и определяя на ходу номера вагонов, они все дальше удалялись от рокового места, где обнимались Шеф с Жозианой.
Жозефина последний раз обернулась и увидела Ирис и Александра, которые неслись к ним на всех парах.
Они едва успели расположиться, как поезд тронулся. Гортензия сняла пуховик, аккуратнейшим образом сложила и положила на полку для верхней одежды. Зоэ с Александром принялись рассказывать друг другу, кто как провел вчерашний вечер, применяя такое количество мимических тайных знаков, что Ирис разозлилась и строго их одернула.
— Они в конце концов станут полными идиотами! Но что с тобой такое? Кто тебя изуродовал? Ты что, на дзюдо записалась? В твои-то годы!
Не успели они разобраться с вещами, как она отвела Жозефину в сторону и сказала:
— Пойдем попьем кофе.
— Вот так сразу, что ли? — спросила Жозефина, которая боялась встретить в вагоне-ресторане Шефа с Жозианой.
— Мне нужно с тобой поговорить. И как можно скорее!
— Но мы можем поговорить и здесь, в вагоне.
— Нет, — сквозь зубы процедила Ирис. — Не хочу, чтобы дети слышали.
Жозефина вспомнила, что Шеф с матерью должны были остаться на Рождество в Париже. Значит, его в поезде нет. Она пошла вслед за Ирис. Жалко, пропустит любимый перегон через парижские предместья, когда поезд, разгоняясь, стальной стрелой летит вдоль маленьких домишек и вокзальчиков — быстрей, еще быстрей… Она обычно пыталась разобрать названия станций. Сначала ей это удавалось, потом буквы принимались напрыгивать одна на другую, голова начинала кружиться… и вот уже ничего невозможно было прочитать. Тогда она закрывала глаза и успокаивалась: все, путешествие началось.
Они сидели рядом у стойки бара в вагоне-ресторане. Ирис нервно крутила пластиковую ложечку в своей чашке с кофе.
— Что-то не так? — спросила Жозефина. Она была удивлена: давно ей не доводилось видеть сестру такой мрачной и нервозной.
— Я в дерьме, Жози. В полном дерьме!
Жозефина ничего не ответила, но подумала, что в этом Ирис не одинока. Ее саму через две недели ждет убогая нищета. Если быть точной — начиная с 15 января.
— И только ты можешь меня вытащить!
— Я? — вытаращив от удивления глаза, спросила Жозефина.
— Да, ты. А ну-ка послушай меня внимательно и не перебивай. Это не так просто объяснить, если ты меня перебьешь, я потеряю нить…
Жозефина согласно кивнула. Ирис глотнула кофе и, устремив на сестру свои огромные сине-фиолетовые глаза, начала:
— Помнишь эту историю про розыгрыш на вечеринке, когда я сказала всем, что пишу книгу?
Жозефина вновь лишь кивнула — не могла вымолвить ни слова. Глаза Ирис всегда производили на нее такой эффект: буквально гипнотизировали. Ей захотелось попросить сестру отвернуться, не смотреть так пристально, но Ирис неумолимо сверлила ее своим глубоким темным взором, проникая прямо в душу. Длинные ресницы бросали на радужку то серую, то золотую тень, то опускаясь, то взлетая навстречу свету.
— Ну так я ее напишу!
Жозефина аж подпрыгнула от удивления.
— Так это скорее хорошая новость.
— Не перебивай, Жози, не перебивай! Поверь, я должна собраться с силами, чтоб сказать тебе все как есть, это вовсе не легко.
Она глубоко вздохнула, резко выдохнула, словно воздух жег ей легкие, и продолжала:
— Я собираюсь написать исторический роман про XII век, как похвалялась тем вечером… Вчера звонила издателю. Он в восторге. Я скормила ему для приманки несколько исторических анекдотов, которые ты мне любезно подсказала: истории Роллона и Вильгельма Завоевателя, байки о его матери-прачке, об «оброке», и всякую всячину, в общем, выдала попурри из всего что знала, и он был покорен! «Когда ты сможешь для меня это сделать?» — спросил он… Я сказала, что не знаю, ну совершенно не знаю. И он обещал мне аванс, большую сумму, если я отправлю ему двадцать страниц как можно быстрей. Чтобы посмотреть, как я пишу и выдержу ли темп… Потому что, сказал он мне, тут нужны не только знания, но и выносливость!
Жозефина молча слушала, кивая.
— Беда в том, что нет у меня ни знаний, ни выносливости. И тут в дело вступаешь ты.
— Я? — воскликнула Жозефина, ткнув себе пальцем в грудь.
— Да. Ты.
— Не хочу тебя обидеть, но не представляю, как…
— Мы с тобой вступаем в тайный сговор. Помнишь, когда мы были маленькие, мы клялись на крови?
Жозефина помнила. А потом ты делала со мной все что хотела. Я боялась нарушить клятву и от этого умереть на месте.
— О нашем договоре мы никому не расскажем. Слышишь? Никому. Это в наших общих интересах. Тебе нужны деньги… Не отнекивайся. Тебе нужны деньги… мне нужны всеобщее уважение и новый имидж. Не буду объяснять, долго и сложно, да к тому же я не уверена, что ты сможешь понять, зачем мне это понадобилось.
— Я могу попытаться, если ты объяснишь мне как следует, — робко предложила Жозефина.
— Нет! Тем более, у меня нет желания объяснять. Так вот, наша задача проста: ты пишешь книгу и забираешь денежки, я ставлю свою подпись и стараюсь продать ее с помощью телевидения, радио и газет. Ты поставляешь сырье, я делаю его товаром. Потому что в наше время мало написать книжку, ее надо еще и продать! Нужно быть на виду, оказаться в центре внимания, заставить говорить о себе. Волосы должны быть чистыми и блестящими, макияж безупречным, походка и стать такие… ну я еще не придумала, нужно фотографироваться в магазинах, в ванне, в обнимку с мужем или приятелем, на фоне Эйфелевой башни и бог знает где еще… Все это не имеет никакого отношения к книге, но влияет на ее успех… Я для этого отлично подхожу. А ты совершенно не подходишь! Зато я не умею писать, а ты делаешь это отлично! Короче, берем лучшее от каждой из нас, и получается убойная сила! Повторяю: вопрос денег для меня не стоит, все деньги пойдут тебе.
— Но это же надувательство! — возразила Жозефина.
Ирис раздраженно зашипела. Ее огромные глаза источали ярость, она уставилась на сестру, как змея, гипнотизирующая птичку.
— Так я и знала. Какое же надувательство, если ты получишь все деньги? Я ни гроша себе не оставлю. Слышишь, Жози? Все тебе! Я тебя не обманываю, я даю тебе возможность получить то, в чем ты сейчас больше всего нуждаешься: деньги. И в обмен я прошу одну лишь маленькую ложь… Даже не ложь, а тайну.
Жозефина недоверчиво сморщилась.
— Ты же не обязана заниматься этим всю жизнь. Я прошу тебя сделать это один раз, а потом мы об этом забудем. Каждая из нас займет свое прежнее место и будет продолжать прежнюю спокойную жизнь. С той лишь разницей…
Жозефина вопросительно взглянула на нее.
— С той лишь разницей, что ты уже не будешь нуждаться в деньгах, а я решу свою проблему…
— Так что у тебя за проблема?
— Не хочу рассказывать. Просто поверь мне.
— Как тогда, когда мы были маленькими…
— Именно.
Жозефина взглянула в окно на проплывающие мимо поля и не ответила.
— Жози, умоляю, сделай это для меня! Что ты теряешь?
— Ну, я не мыслю такими категориями…
— Ох, да ладно! Не говори, что ты чиста, как вода горной речки, что тебе нечего скрывать! Я тут узнала, что ты тайком работала на контору Филиппа, а мне ничего не рассказывала. Думаешь, это хорошо? Какие-то секретики с моим мужем!
Жозефина покраснела и пробормотала:
— Филипп попросил меня никому не говорить, а мне так нужны были деньги…
— Ну и я о том же: прошу тебя никому не говорить, и ты получаешь деньги, в которых так нуждаешься…
— Мне было не слишком приятно что-то от тебя скрывать.
— Да, но ты же это сделала! Ты сделала это, Жозефина. Значит, для Филиппа ты на такое способна, а для меня нет? Для родной сестры!
Жозефина дала слабину. Ирис это сразу почуяла. Ее голос смягчился, стал почти умоляющим, из глаз хлынула волна невыразимой нежности.
— Послушай, Жози! Ты ведь окажешь мне эту услугу! Мне, твоей сестре… Я всегда была рядом с тобой, я всегда следила за тобой, я никогда бы не оставила тебя в нищете и не допустила бы, чтобы ты нуждалась. Крик и Крок… помнишь? С самого раннего детства… Я твоя единственная семья. У тебя ведь больше никого нет! Больше нет матери, потому что ты с ней не видишься, и она ДЕЙСТВИТЕЛЬНО плохо к тебе относится, больше нет отца, больше нет мужа… Я одна у тебя осталась.
Жозефина вздрогнула и обняла себя за плечи. Одинокая, всеми покинутая. Она поверила, в эйфории от первого чека, что предложения так и посыплются, но теперь надо было признать, что ничего не произошло. Человек, который так хвалил ее за превосходно сделанную работу, не позвонил. А 15 января надо будет платить. 15 февраля тоже, и 15 марта, 15 апреля и 15 мая, 15 июня и 15 июля. Цифры закружились у нее в голове. Несчастье навалилось на нее черной давящей массой, зажало грудь в стальные тиски. У нее перехватило дыхание.
— И к тому же, — продолжала Ирис, заметив тревогу во взгляде сестры, — я же не говорю о каких-то мелких деньгах. Я говорю о солидной сумме, порядка пятидесяти тысяч евро!
Жозефина даже подскочила.
— Пятьдесят тысяч евро!
— Двадцать пять тысяч, как только я сдам первые двадцать страниц и план истории…
— Пятьдесят тысяч евро! — повторила Жозефина, не веря своим ушам. — Да твой издатель с ума сошел!
— Нет, не сошел. Он хорошо подумал. Он считал, размышлял. Выпустить книгу стоит восемь тысяч евро. Если продать пятнадцать тысяч экземпляров, она окупится. Целиком. Включая расходы на издание и аванс. А еще он сказал, вот тут слушай внимательно, Жози… он сказал, что с моими связями, с моей внешностью, с моими синими глазами, с моей элегантностью я моментально завоюю прессу и книге обеспечен грандиозный успех! Вот так он сказал, слово в слово.
— Да, но… — Жозефина пыталась возражать, но уже как-то вяло.
— Ты напишешь… ты как никто знаешь эту тему. Можешь жонглировать деталями, историческими фактами. Вставлять слова и выражения той эпохи, придумывать персонажей… Тебе же самой это понравится! Для тебя ведь это детские игрушки! И за полгода, представляешь, Жозефина, за полгода ты положишь в карман пятьдесят тысяч евро! И тебе больше не о чем будет беспокоиться! Вернешься к своим ветхим пергаментам, балладам Франсуа Вийона и к старопровансальскому языку.
— Ты все валишь в одну кучу! — упрекнула ее Жозефина.
— Да мне плевать, что я там куда валю. Мое дело — защитить то, что ты напишешь. Сделаем это разок и никогда больше к этому не вернемся…
У Жозефины приятно защекотало где-то в районе солнечного сплетения. Пятьдесят тысяч евро! Можно внести… она быстро подсчитала… как минимум тридцать ежемесячных выплат! Тридцать месяцев покоя! Тридцать месяцев подряд она сможет спокойно спать по ночам, а днем рассказывать истории. Она так любила рассказывать девочкам истории, когда они были маленькие — Роллон, Артур, Элеонора, Энида выходили в ее рассказах прямо как живые. Они кружились на балах, бились на турнирах, участвовали в битвах, устраивали заговоры, пили и ели в дворцовых залах…
— Один разок, ты уверена?
— Один-единственный раз! Чтоб страшный Крюк меня схряпал!
Когда поезд прибыл на вокзал в Лионе, где стоял три минуты, Жозефина наконец промямлила «да, но только один раз… Ирис, обещаешь?»
Ирис обещала. Один-единственный раз. Святой истинный крест, гореть мне в аду…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Значит, надо писать. Отступать некуда. Едва она произнесла «да» на вокзале в Лионе, где поезд стоял три минуты, как Ирис защебетала: «Спасибо, сестричка, ты даже не представляешь, из какой трясины ты меня вытащила! У меня в жизни сплошная неразбериха. Я столько всего напутала, но уже поздно, назад пути нет, можно лишь спасти то, что осталось, и с этим как-то жить дальше. Пора мне привыкнуть довольствоваться остатками. В этом мало чести, уверяю. Но так уж получилось».
Она поцеловала сестру, потом, немного успокоившись, окинула ее глубоким взглядом своих неотразимых глаз, мрачно-синих в окружении черных теней. «Ты становишься красивой, Жозефина, все лучше и лучше, эти светлые прядки очень тебе идут. Влюбилась, что ли? Нет? Ну, это не за горами. Предсказываю тебе красоту, богатство, талант, — добавила она, прищелкивая пальцами, как гадалка. — Ты просто долго берешь разбег. Я многим была одарена от рождения, согласна, мне повезло больше, чем тебе, но я выжала жизнь, как лимон, и остался только легкий привкус цедры, от которого я пытаюсь добиться вкуса. Думала, что смогу писать, снимать фильмы. Помнишь, Жози… Когда-то я была даже талантлива. Все говорили: Ирис способная, одаренная. Она далеко пойдет, в Голливуде ее ждет большое будущее! Голливуд! — Она горько усмехнулась. — Я не добралась до Голливуда, вышла на остановке Бекон-ле-Брюйер! Нужно взглянуть правде в глаза: может, я и талантлива, но совершенно бессильна. Между идеей и ее реализацией лежит пропасть, которую мне не перепрыгнуть, я стою на краю и тупо гляжу в пустоту. Я хочу писать, я безумно хочу писать, в мою голову стучатся замыслы дивных историй, но когда я пытаюсь воплотить их на бумаге, слова разбегаются на тоненьких липких лапках, как мерзкие тараканы! А ты… ты умеешь ловить их и выстраивать в красивые фразы, и они не смеют уже тронуться с места. Ты так здорово рассказываешь всякие истории… Я вспоминаю твои письма из летнего лагеря, я зачитывала их подружкам, и они окрестили тебя мадам де Севинье!» [24]
Жозефину растрогала беспомощность сестры и порадовали ее пророчества. Она почувствовала себя нужной и важной. Однако радуясь, вместе с тем ощущала себя под угрозой. Красноречие Ирис захватило ее, но сердечко тревожно ныло: достаточно ли у нее сил, чтобы сыграть роль бодрого «литературного негра»? Она писала диссертации и выступления, тексты лекций в университете, она любила придумывать истории, но одно дело бесконечные устные эпопеи, которые она рассказывала на ночь девочкам, и совсем другое — исторический роман, который Ирис обещала издателю. «Насчет оргтехники не волнуйся, — сказала Ирис, — купим тебе компьютер и подключим Интернет». Жозефина хотела возразить: «Нет-нет, я должна еще попробовать, вдруг не получится, надо убедиться, что я могу…» Ирис стояла на своем, и Жозефине в очередной раз пришлось согласиться.
А теперь пришло время приступить к творческому процессу.
Она взглянула на компьютер, на хорошенький беленький ноутбук, который ждал ее, разинув пасть, на кухонном столе, заваленном книгами, счетами, ручками, листами бумаги, тарелками, не помытыми после завтрака… взгляд пробежал по желтому пятну, оставшемуся от горячего чайника, по крышке от банки с абрикосовым джемом, по смятой салфетке… Нужно расчистить себе место, чтобы писать. Нужно отложить ненужные бумаги в сторону. Столько всего нужно сделать, столько… она горестно вздохнула, внезапно ощутив всю тяжесть предстоящих усилий. Как придумать сюжет? Как создавать персонажей? Ход событий, отношения? Внезапные повороты интриги? Что будет движущей силой: внешние обстоятельства или эволюция характера героя? Как начинать главу? Как заканчивать? Нужно ли использовать свои научные наработки? Как описать на бумаге блеск и мощь Роллона, Вильгельма Завоевателя, Ричарда Львиное сердце, Генриха II? Может, призвать дух Кретьена де Труа вселиться в нее на это время? А может, стоит вдохновляться теми, кто вокруг, выписать в романе Ширли, Гортензию, Ирис, Филиппа и Антуана, переодеть их в шлемы и старинные платья, переобуть в средневековые остроносые башмаки или в деревянные сабо, поселить во дворце или в хижине крестьянина? Декорации меняются, а сердца бьются по-прежнему. У Элеоноры Аквитанской сердце бьется так же, как у Скарлетт или у Мадонны. Турнюры и камзолы обращаются в пыль, а чувства остаются. С чего же начать? — думала Жозефина, рассеянно наблюдая, как, пробираясь по кухне, постепенно слабеет бледный луч январского солнца, мерцающий на бортике раковины и замирающий в районе сушилки для посуды. — А существует ли, интересно, книга литературных рецептов? Пятьсот грамм любви, триста пятьдесят грамм интриги, шестьсот грамм исторической правды, килограмм пота… варить на медленном огне, постоянно помешивая во избежание пригорания и образования комков, отстаивать три месяца, полгода, год. Стендаль, как считается, написал «Пармскую обитель» за три недели, а Сименон вообще умудрялся выдавать по роману за десять дней. Но сколько они до этого вынашивали свои книги, вставая по утрам, натягивая брюки, попивая кофе, забирая почту, глядя на утренний свет, подползающий к тарелке с завтраком, пытаясь сосчитать пылинки в солнечном луче? Нужно дать идее настояться. Найти собственный способ творить. Пить кофе, как Бальзак. Писать стоя, как Хэмингуэй. Делать записи, как Золя. Принимать опиум, пить бормотуху, курить гашиш. Орать текст вслух, как Флобер. Бегать, бредить, спать. Или вообще не спать, как Пруст. А я? Клеенка кухонного стола, раковина, чайник, хлебные крошки после завтрака, счета за квартиру… тик-так: часы на стене отсчитывают время. Леото советовал: «Пишите так, как пишите письма, не перечитывайте написанное. Мне не нравится „большая литература“, я люблю запись беседы». Кому я могу отправить письмо? Нет у меня любовника, поджидающего на скамейке в парке. Нет больше мужа. А лучшая подруга живет в соседней квартире.
Или выдумать себе адресата? Человека, который мог бы меня выслушать. Компьютер по-прежнему разевает пасть. Ирис купила его, как только они приехали в Межев. Вот положу руки на клавиатуру, а он откусит мне пальцы! Жозефина нервно засмеялась и вздрогнула.
«Ты купила его на гонорар за перевод?» — прошептал ей тогда Филипп на ушко, и она густо покраснела. Ирис разводила огонь в камине. «Мне ужасно нравится моя новая сотрудница, — тихо добавил он. — В контракте с Масиповым ты нас избавила от больших неприятностей». Я становлюсь чемпионкой по лжи и скрытности, подумала Жозефина. Переводить контракты для Филиппа — еще туда-сюда, но если издательство, выпустившее биографию Одри Хепберн, предложит ей другую книгу в перевод или директор института поинтересуется ее работой, ей и самой тогда негра придется нанимать. Она прыснула. Ирис тотчас же обернулась: «Что это тебе Филипп рассказал такое смешное? Давай, расскажи всем!» Жозефина пробормотала извинения. Она все более легко и комфортно чувствовала себя с Филиппом. Нельзя сказать, что они были близкими друзьями — и вряд ли когда-либо могли ими стать, Филипп не слишком располагал к откровенности — однако они отлично понимали друг друга. Есть такие люди: только взглянут, и тебе уже хорошо. Их мало, и потому, раз встретив, их не стоит упускать. Во взгляде Филиппа, обращенном на Жозефину, была странная мягкость, какая-то удивленная нежность. Обычно, думала она, когда на меня смотрят, это означает, что у меня хотят что-то спросить или взять. А Филипп сам дает. Под его доброжелательным, ласковым взглядом я вырастаю в собственных глазах. Может, и правда когда-нибудь он станет моим другом?
Блик солнца на сушилке погас. Кухня погрузилась в холодный и печальный январский полумрак. Жозефина вздохнула. Нужно убраться, чтобы расчистить пространство для работы. А то скоро совсем места не останется…
Передвигая стол, она обнаружила завалившийся за тостер красный треугольник. Она подняла его, покрутила в руках, закрыла глаза и стала вспоминать. Июль этого года. Антуан приехал за девочками, чтобы увести их на каникулы. Она, скрестив руки, стоит на пороге. Кусает губы, стараясь не выдать волнения. Кричит вслед: «Счастливо, девочки! Хорошо вам провести каникулы!» Прижимает пальцы к губам, чтобы не расплакаться. Слушает их шаги на лестнице. Вдруг порывисто бежит на балкон, глядит вниз… Видит красный локоть в окне машины. Красный локоть Милены… а Антуан тем временем запихивает чемоданы в багажник. Что-то там передвигает, укладывает, как и подобает достойному отцу семейства, отъезжающему на каникулы. И тут Жозефину точно молния пронзила: все, конец. Мужчина укладывает чемоданы в багажник, из окна торчит локоть. Женщина смотрит с балкона. Семья разбита, женщине на балконе хочется прыгнуть в пустоту.
Жозефина разорвала красный треугольник и выбросила в помойку.
Я тоже виновата. Надоела я ему со своей любовью. Всю душу ему отдала. Всю до последней капельки. И он пресытился. «Важна не только любовь, важна стратегия любви», говорил Барбей д’Орвилли.
Она подняла глаза на часы и вскрикнула: уже семь! Четыре часа сидела и размышляла! Четыре часа пролетели, как десять минут! Сейчас девочки придут из школы! Занятия кончаются в шесть тридцать.
А ужин-то не готов.
Она достала кастрюлю, налила воды, бросила картошку, почистить можно, когда сварится, достала из холодильника салат, сполоснула, накрыла на стол, уговаривая себя не волноваться, все получится, писателю не обязательно быть умным, он должен лишь передать свои чувства, облечь их в слова, только вот кому писать? Кого соблазнить письмами? Мужчину? Но она не хочет никого соблазнять, в этом все дело, она некрасивая и толстая, хотя уже похудела… Жозефина начала сбивать майонез. Какое масло добавить, подсолнечное или оливковое? Вот получит деньги за книгу и будет покупать только самое лучшее оливковое масло, первого холодного отжима, самое дорогое, отмеченное медалями всяких конкурсов, но у них ведь появятся деньги, пятьдесят тысяч евро не фунт изюму, с ума посходили эти издатели, неужели она правда похудела или с весами что-то не то, завтра надо будет снова взвеситься. А вот Эрек и Энида… Какая чудная история, какая прекрасная идея начать роман свадьбой и проследить дальнейший путь страсти, в сказках обычно как раз наоборот, и почему мужчинам нравятся худые, вот в XII веке ценились женщины крупные, в теле, им никак нельзя было худеть, какой же сделать героиню, толстой или хрупкой? Главное — красивой, кожа сияет от мазей и притираний, тело гладкое — они удаляли волосы полосками со смолой, волосатость считалась неприличной, и как же ее назвать, горчицы в майонез слишком много не нужно, Гортензия не любит, а будут ли дети в этой истории? Они с Антуаном, когда поженились, хотели четырех детей, но остановились на двух, наверное, зря, он все-таки хватил через край, когда занял эти деньги и ничего не сказал, мог бы и посоветоваться! А она, дура набитая, подписала с закрытыми глазами, но ему обман счастья не принесет! А эта Милена наверняка тратит сейчас наши деньги, дрянь такая, пусть у нее все волосы выпадут и все зубы, и пусть разжиреет, и пусть… А как придумывать имена? Элеонора? Нет… слишком предсказуемо. Эмма, Адель, Роза, Гертруда, Мария, Годелива, Сесилия, Сибилла, Флоранс… А он? Ришар, Робер, Эсташ, Бадуэн, Арно, Шарль, Тьерри, Филипп, Анри, Гибер… И потом у нее может быть несколько возлюбленных, она же не такая кулема, как некоторые! Или пусть будет кулема, но которой постоянно везет… вопреки ее желанию! А что, забавно, девушка, которая стремится к простому человеческому счастью, но ее преследуют успех, слава и богатство, все, к чему она прикасается, превращается в золото! В начале рассказа она хочет уйти в монахини, но родители не разрешают… вынуждают ее выйти замуж за богатого дворянина… так как она происходит из семьи обедневших дворян. Допустим, они разорились во время феодальных войн и уже не могут содержать свои земли. Она должна выйти за Гибера Изменника, жестокого и грубого, с раздвоенной бородой, но…
Капля воды из кипящей кастрюли обожгла ей руку, она вскрикнула и подпрыгнула от неожиданности. Вспомнила, что нужно проверить картошку, потыкала ее ножом.
— Мама, мамочка! Мы встретили по дороге мадам Бартийе, она тощая, как щепка! Мамуля, если я стану вдруг жирдяйкой, ты мне разрешишь диету мадам Бартийе?
— Добрый вечер, мама, — сказала Гортензия, — нам сказали, что завтра столовая будет закрыта, ты можешь дать мне пять евро на сэндвич?
— Да, дорогая, дай мне кошелек… Он в сумке, — уточнила Жозефина, жестом показав лежащую на батарее сумочку. — А ты, Зоэ, не хочешь завтра пообедать сэндвичем?
— Я поем у Макса. Он пригласил. У меня тринадцать за контрольную по истории. А завтра скажут результаты по французскому. Там точно будет хорошая отметка.
— С чего ты взяла?
— Поняла по глазам мадам Порталь, она смотрела на меня с гордостью.
Жозефина поглядела на дочь: обязательно нужно выписать в романе Зоэ. Краснощекая крестьянская девочка ворошит сено или варит суп в котле над огнем очага. Изменю имя, чтобы она себя не узнала, но оставлю ее веселый нрав, ее жизнерадостность и всякие смешные словечки. А Гортензия? Из Гортензии сделаю принцессу, очень красивую, немного высокомерную, она будет жить во дворце… ее отец уехал в крестовый поход и…
— Эй, мам, ты там где? Вернись на землю!
Гортензия протягивала ей сумку.
— Пять евро, забыла?
Жозефина взяла кошелек, открыла, достала бумажку в пять евро и протянула Гортензии. Вырезка из журнала скользнула на пол. Жозефина подняла ее. Та фотография. Мужчина в синем пальто с капюшоном. Она погладила глянцевую бумагу. Теперь ясно, кому будет адресовано письмо.
Вечером, уложив девочек, она завернулась в покрывало и пошла на балкон поговорить со звездами. Она попросила у них сил, чтобы начать книгу, попросила внушить ей новые мысли, попросила также у них прощения: не слишком-то красиво, конечно, что она вступила в сговор с Ирис, но у нее не было другого выхода. А? Разве они оставили ей выбор? Она внимательно смотрела в звездное небо и особенно на одну звезду, крайнюю на ручке ковша Большой Медведицы. Когда Жозефина была маленькая, она считала ее своей звездой. Отец подарил ее кем-то обиженной дочке, сказав при этом: «Видишь, Жози, вон ту звездочку на ручке ковша, она такая же, как ты, если ее убрать, ковш потеряет равновесие, точно так же и ты, без тебя семья развалится, ведь ты — воплощенная радость, веселье, благородство… и однако, — продолжал отец, — она выглядит такой скромной, эта звездочка на краю созвездия, ее почти не видно… В каждой семье есть такие люди, незаметные винтики, которые все скрепляют, без них нет жизни, нет любви, нет смеха, нет праздника, они озаряют других своим светом. Вот мы с тобой как раз такие маленькие винтики любви…» И с тех пор, глядя на звездное небо, она всегда находила ту маленькую звезду. Эта звезда никогда не мигала. Жозефине хотелось бы, чтобы она хоть разок ей мигнула, словно отец подает ей знак. Нет, так было бы слишком просто: говоришь со звездами, задаешь вопрос, и звезда тебе немедленно отвечает прямо с неба! Еще чего! С распиской о получении! «О, кстати, — опомнилась она, — спасибо, что из кошелька выпала фотография человека в синем пальто, спасибо большое, потому что мне нравится этот мужчина. Мне нравится думать о нем. Не важно, что он на меня не смотрит. Я придумаю для него историю, замечательную историю…»
Она поддернула покрывало, натянула его на плечи, согрела дыханием озябшие пальцы и, послав прощальный взгляд звездному небу, ушла спать.
— Ты от меня что-то скрываешь!
Ширли с силой захлопнула входную дверь и теперь стояла на пороге кухни, уперев руки в бока. Уже полтора часа Жозефина в ожидании вдохновения играла на компьютере. Ничего. Ни единого даже колыхания. Фотография человека в синем пальто, приклеенная скотчем рядом с клавиатурой, не помогала. Можно даже сказать, он потерпел полное фиаско в роли музы. Вдохновение, христианское слово из XII века, соединяло в себе такие разнообразные, внушающие восторг понятия, как энтузиазм, неистовство, исступление, экзальтация, возвышенное состояние духа, гений, священный восторг. Она недавно прочла чудесный текст некоего мсье Мопуа [25] о поэтическом вдохновении и с прискорбием заключила, что начисто его лишена. Ей не оторваться от земли, ее бескрылая мысль не в состоянии воспарить. Она уж ее и ругала, и умоляла, и приказывала ей, и лупила ее — сдвинься с места, действуй, выдавай образы и слова, коллизии и идеи, и еще слова, покажи мне Прекрасное и Удивительное, Отвагу и Чувство, — хоть бы хны. Жозефина ерзала на кухонном стуле, барабанила по столу пальцами от нетерпения. Ни одного лирического порыва, ни одной творческой мысли. Вчера ей вроде удалось поймать одну за хвост, но, проснувшись утром, Жозефина уже не могла ее вспомнить, она снова ускользнула. Ждать, ждать. Съежиться, склониться перед Его Величеством Случаем, который подложит к твоим ногам то, что ты искал понапрасну долгие часы. С ней такое бывало однажды, когда она писала диссертацию, вдруг две мысли, два слова точно громом поразили ее. Нет, ведь и правда существует это пресловутое озарение! Надо почитать стихи: Рембо, Элюара… У других — существует! Ей вспомнились тщетные попытки сестры, и она испугалась, не окажется ли и сама такой же бесплодной. Прощайте, телята, телочки, свинки и тысячи евро! Кувшин с надоенным молоком вот-вот перевернется, и ей останутся, как Перетте из басни, одни осколки [26]. Она внезапно приняла решение: нужно преодолеть это парализующее бессмысленное состояние, нужно писать хоть что-то, работать любой ценой, упорно и настойчиво, игнорируя вдохновение, и тогда оно сжалится над ней, вернется, явит свои первые вспышки. Она опустила руки на клавиатуру и услышала, как хлопнула дверь. И увидела Ширли.
— Ты избегаешь меня, Жозефина.
— Ширли, ты не вовремя… я сейчас работаю.
— Мне обидно, Жозефина. Что происходит, почему ты отдалилась от меня? Ты же знаешь, мы что угодно можем сказать друг другу.
— Да, мы можем сказать друг другу все, что угодно, но совершенно не обязаны заниматься этим все время. Умение вместе молчать — одна из составляющих дружбы.
«И ведь надо же, только я собралась взяться за работу, — злилась про себя Жозефина, — как раз нашла решение, как раз придумала уловку, чтобы избавиться от невыразимого ужаса перед чистым листом!» Она подняла голову, вгляделась в лицо подруги и поняла, что у Ширли слишком вздернутый нос. Гораздо короче, чем следует! Пластилиновый носик! Опереточный, глупый нос-стручок. «Вали отсюда со своим носом», — подумала Жозефина и сама себе ужаснулась: она не думала, что способна на такую ярость.
— Ты меня избегаешь… Я ясно чувствую, что ты меня избегаешь. Ты три недели назад вернулась из Межева, и с тех пор я тебя почти не вижу…
Она протянула руку к разверстой пасти ноутбука.
— Это разве тот, что ты подарила Гортензии?
— Нет, это мой, — сквозь зубы процедила Жозефина.
В ее руке хрустнул сломанный пополам карандаш — она вздрогнула: надо успокоиться. Расправив плечи, несколько раз глубоко вздохнула, помотала головой и с силой выдохнула весь гнев и раздражение.
— И с каких это пор у тебя два компьютера? Ты стала акционером компании «Эппл»? У тебя роман со Стивом Джобзом? Он присылает тебе компьютеры вместо цветов?
Жозефина сложила оружие, улыбнулась и смирилась с мыслью, что работу придется прервать. Ширли казалась и впрямь рассерженной.
— Его подарила мне Ирис на Рождество, — выдавила она, ругая себя, что сболтнула лишнее.
— Ой, не к добру. За этим явно что-то кроется.
— Почему ты так говоришь?
— Да потому что твоя сестра никогда ничего не даст просто так. Уж я-то ее знаю! Так что давай, выкладывай.
— Я не могу, это секрет.
— Ты думаешь, я не умею хранить секреты?
— Умеешь, но ведь на то он и секрет, чтобы его никому не рассказывать.
Ширли подняла брови, смягчилась и улыбнулась.
— Это верно, один-ноль в твою пользу. Кофе напоишь?
Жозефина попрощалась взглядом с черными клавишами компьютера.
— Ладно, сегодня сделаю исключение, но это в последний раз. А то так я ничего не напишу.
— Давай, угадаю? Ты пишешь письмо для сестры, письмо деловое и очень сложное, так что она не может написать его сама?
Жозефина погрозила Ширли указательным пальцем, предупреждая, что выспрашивать бесполезно.
— Ты меня так просто не расколешь.
— Черный крепкий кофе с двумя кусочками коричневого сахара…
— У меня только белый сахар, я не успела сходить в магазин.
— Сильно занята, все вкалываешь?
Жозефина закусила губу, вспомнив, что надо помалкивать.
— Значит, не письмо… И потом, ради письма компьютер не дарят! Это знает даже прекрасная мадам Дюпен!
— Ширли, хватит!
— А почему ты не спрашиваешь, как я провела каникулы?
Она лукаво глядела на подругу, этот взгляд убедил Жозефину, что партия предстоит нелегкая. Ширли так просто не сдастся. Жозефине легко удалось скрыть от нее историю с долгом Антуана. Голова Ширли была тогда занята гирляндами, подарками, фаршированной индейкой и рождественским поленом, но праздники кончились, Ширли вернулась к обычной жизни и явно уже активировала свой «радар-уловитель хитростей». Так она называла свой нос и даже нажимала на него пальцем, демонстрируя, насколько этот прибор эффективен.
— Ну так как прошли твои каникулы? — вежливо спросила Жозефина.
Читать бесплатно другие книги:
