Желтоглазые крокодилы Панколь Катрин

— Чтоб мне пусто было! Яйцами клянусь.

И он положил руку на мошонку.

— Ну вот видишь! Ты смеешься надо мной.

— Наоборот! Как в старые времена. В особо серьезных случаях клялись яйцами. Тестикулы — яйца, а тестаментум — завещание по-латыни, вот… Жозефина мне про это рассказала.

— Тощая?

— Нет, круглая. Хорошая. Так что нет ничего серьезнее клятвы на яйцах! Сама подумай! Да они почернеют и отвалятся, если я солгу! А я ими дорожу.

Жозиана залилась смехом, который плавно перешел в рыдание.

Многовато для одного дня.

Алые острые когти вонзились в руку Ирис; она взвизгнула и, не оборачиваясь, яростно саданула мерзавке локтем по ребрам. Та взвизгнула от боли. «Нет, но право же, — возмущалась про себя Ирис, стиснув зубы, — совсем обнаглели! Я была первой. И зря вы нацелились на этот кремовый шелковый костюмчик с коричневым кружевом, он мой. Не очень-то он мне и нужен, но раз вы так бьетесь за него, я, пожалуй, возьму! И вдобавок еще такой же розовый и фисташковый, коль уж вы так настаиваете».

В этой тысячерукой, тысяченогой, бурлящей массе Ирис не могла обернуться и увидеть соперницу, а потому решила не обращать внимания и продолжала свое дело, наклонившись и вытянув одну руку вперед, а другой придерживая сумку, чтоб не вырвали.

Завладев всем, что нужно, и, крепко прижимая трофеи к себе, она постаралась выбраться из этой оголтелой своры охотниц за товарами с распродажи, проходившей на втором этаже дома «Живанши». Упираясь, толкаясь и выворачиваясь, интенсивно работая кулаками, коленями и бедрами, она вырывалась из плавно покачивающейся толпы. Рука с красными когтями еще судорожно сжималась, пытаясь зацепить что-нибудь в пределах досягаемости. Ирис видела, как она дергается, словно краб в агонии. Тогда, как бы невзначай, но на самом деле тщательно рассчитав свой жест, Ирис задела ее замком браслета, поцарапав до крови. Врагиня взвыла, как раненый зверь, и наконец убрала руку.

— Эй, что за дела? Вы совсем, что ли? — взвизгнула обладательница красных ногтей, пытаясь опознать обидчицу.

Но Ирис улыбнулась, не обернувшись. Отлично! Шельма теперь помечена, придется ей носить перчатки, чтоб Потрошительницу Распродаж не узнали по шраму!

Она рванулась и вылетела из кучи безымянных тел, затем, не выпуская добычу, устремилась в отдел обуви; туфли, к счастью, были расставлены по размерам, что делало охоту менее опасной.

Она на ходу зацепила три пары вечерних лодочек, пару туфель на каждый день, удобных, без каблука, и пару черных сапог, чуток рок-н-ролльных, но в общем-то неплохих, из крокодиловой кожи, очень даже ничего… кожа хорошая. Может, пойти посмотреть смокинг под эти сапожки? Она обернулась, но, увидев ревущую орду разъяренных фурий, передумала. Нет, игра не стоит свеч. И потом у нее целый шкаф смокингов, да и не абы каких, а от Сен-Лорана. Незачем рисковать. Как же страшны делаются все эти женщины, попадая в джунгли распродаж! Они полтора часа ждали под проливным дождем, сжимая в потных кулачках куски картона, открывающие доступ в святая святых, на предрождественскую закрытую распродажу. Рай для избранных, ограниченное количество товаров, удивительные цены, возможность ухватить лакомый кусок. Репетиция перед январскими распродажами. Такая вот затравка: пусть у них слюнки потекут, пусть разохотятся и все праздники промечтают о грядущей уценочной корриде.

И ведь здесь не всякая шваль собралась, думала Ирис, разглядывая очередь. Жены промышленников, банкиров и политиков, журналистки, пресс-атташе крупных фирм, топ-модели, вон даже одна актриса! Все в напряжении вцепились в свои картонные билетики: вдруг кто-то отнимет законное право на вход. Они напоминали очередь взволнованных девочек к первому причастию. В глазах сиял неземной восторг, азарт, страх упустить свое кровное, пройти мимо вещи, которая непременно изменит всю их жизнь. Ирис была знакома с директрисой бутика и поэтому сразу, без всякой очереди, прошла на этаж, сочувственно оглядев стадо бедных промокших овец у входа.

Зазвонил телефон, но Ирис не ответила. Поход по распродажам требует исключительной концентрации. Ее взгляд, как лазер, сканировал полки, вешалки и корзины. Думаю, дело сделано, сказала она, покусывая щеку изнутри. Остались всякие мелочи к Рождеству, и готово.

По дороге она взяла сережки, несколько браслетов, солнечных очков, галстуков, роговой гребешок для волос, черную бархатную косметичку, ремешки, перчатки — Кармен обожает перчатки, — и на последнем издыхании остановилась возле кассы.

— Вам надо бы завести здесь укротителя с хлыстом, — смеясь, посоветовала она продавщице. — Чтобы он время от времени выпускал львов, тогда места будет побольше.

Продавщица вежливо улыбнулась. Ирис бросила свою великолепную добычу на прилавок, достала кредитку и принялась ей обмахиваться, поправляя при этом выбившиеся из прически пряди.

— Ух, ну и приключение… Чуть не погибла.

— Восемь тысяч четыреста сорок евро, — сказала продавщица и стала складывать вещи в белые пакеты с эмблемой «Живанши».

Ирис протянула карту.

Телефон опять зазвонил; Ирис дернулась было ответить, но не стала.

Она сосчитала пакеты и почувствовала, что силы оставили ее. Хорошо, что она заказала такси на весь день. Оно припарковано тут рядом, во втором ряду. Положит пакеты в багажник и зайдет в бар «Альма», чтобы немного прийти в себя.

Повернув голову, она заметила Каролину Вибер, которая расплачивалась за покупки. Мэтра Каролину Вибер, коллегу Филиппа. «Как эта-то умудрилась получить приглашение?» — подумала Ирис, одарив ее наимилейшей улыбкой.

Они повздыхали, подобно усталым воительницам после битвы, победно потрясли пакетами и обменялись жестами, означающими: «А не попить ли нам кофейку?»

И вскоре уже сидели в кафе «Франси» — в полной безопасности, вдали от толпы яростных фурий.

— Эти экспедиции становятся опасными. В следующий раз я возьму с собой телохранителя, который проложит мне дорогу «Калашниковым»!

— Меня так одна сегодня вообще покалечила, — воскликнула Каролина. — Представляешь, чуть не проткнула насквозь своим браслетом!

Она сняла перчатку, и смущенная Ирис увидела у нее на тыльной стороне ладони глубокую, длинную царапину, на которой еще подсыхали капельки крови.

— Сумасшедшие женщины! За тряпку готовы удавиться, — вздохнула Ирис.

— Или других удавить — как раз мой случай. И главное — зачем? У всех ведь шкафы ломятся! Непонятно, куда все это девать.

— А каждый раз перед выходом плачем, что нечего надеть, — добавила Ирис и рассмеялась.

— Хорошо, что не все женщины такие, как мы. Я тут летом познакомилась с Жозефиной. Никогда бы не догадалась, что вы сестры! Совсем непохожи.

— Вот как? Что, в бассейне в Курбевуа? — пошутила Ирис, подзывая официанта: ей захотелось еще кофе.

Официант подошел, Ирис повернулась к нему, чтобы сделать заказ.

— Ты будешь еще что-нибудь?

— Свежевыжатый апельсиновый сок.

— О! Отличная мысль! Два сока, пожалуйста. Мне нужны витамины после таких подвигов. А кстати, что ты делала в бассейне в Курбевуа?

— Я там в жизни не бывала.

— Ты же сказала, что познакомилась летом с моей сестрой.

— Ну да… в конторе. Она на нас работала. Ты что, не в курсе?

Ирис притворилась, что вспомнила, и хлопнула себя ладонью по лбу.

— Ах, ну конечно же! Вот я глупая!

— Филипп нанял ее переводчицей. У нее очень хорошо получалось, все лето нам переводила. А в сентябре я свела ее с издателем, ему нужно было перевести биографию Одри Хэпберн. Он теперь повсюду поет ей дифирамбы. Говорит, элегантный стиль, безупречная работа, сдано вовремя, ни одной ошибки и так далее. К тому же недорого берет. Поначалу даже не спросила, сколько ей заплатят. Ты такое можешь себе представить, а? Она не спорит, берет свой чек и чуть ли ноги вам не целует на прощанье. Маленький такой скромный тихий муравей. Вы росли вместе или она воспитывалась где-нибудь в монастыре? Так и представляю ее среди кармелиток.

Каролина Вибер расхохоталась. Ирис внезапно захотелось поставить ее на место.

— Да уж, нынче хорошая работа, доброта и скромность редко встречаются… Сестричка у меня молодец.

— Что ты, я не хотела сказать ничего дурного!

— Может быть, но ты говоришь о ней так, словно она умственно отсталая.

— Я не хотела тебя обидеть, просто пошутила.

Ирис спохватилась. Не хватало еще нажить врага в лице Каролины. Она занимала в конторе видное положение.

Филипп всегда уважительно отзывался о ней. Когда у него возникали какие-то сомнения по поводу очередного дела, он всегда советовался с Каролиной. «Она стимулирует мозговую деятельность, — устало улыбался он. — Она так хорошо слушает, что-то про себя отмечает, кивает головой, задает два-три правильных вопроса, и мне все становится ясно. К тому же она меня так хорошо знает…» И правда, может, Каролина Вибер что-то знает про Филиппа? Ирис смягчила тон и осторожно повела свои пешки в атаку.

— Да ну, неважно! Не обращай внимания! Я очень люблю мою сестричку, но мне самой она иногда кажется ужасно старомодной. Она работает в Научно-исследовательском институте, ты же знаешь, это совсем другой мир.

— Вы часто видитесь?

— На всяких семейных сборищах. Еще собираемся на Рождество поехать ко мне в шале.

— Твоему мужу это пойдет на пользу. Он сейчас какой-то напряженный. Иногда вообще словно не в себе. Тут я как-то вошла к нему в кабинет — стучала, стучала, а он не слышал. Оказалось, просто сидел и смотрел в окно на деревья…

— Он слишком много работает.

— Неделька в Межеве, и он оправится. Запрети ему работать. Отбери компьютер и мобильник.

— Невозможно, — вздохнула Ирис. — Он с ними спит. Держит под подушкой.

— Это просто усталость, потому что в работе он так же ловко со всем справляется. Филипп — хладнокровное существо. Трудно угадать, что у него на уме, но в то же время он верен и прямодушен. А про наших в конторе этого не скажешь.

— Что, появились новые хищные особи? — спросила Ирис, вылавливая ломтик апельсина и отрывая от него кусочек.

— Есть один, молодой, да зубастый. Мэтр Бальзамин. Тот еще цветочек. Вот уж кому имя не подходит! Вечно липнет к Филиппу, чтобы обратить на себя внимание, весь такой сладенький, но за спиной точит нож, ты уж мне поверь. Он хочет брать только крупные дела…

Ирис перебила ее.

— А Филипп, он к нему хорошо относится?

— Филипп считает его толковым, способным, эрудированным… Ему интересно с ним разговаривать, вот он и относится к нему пристрастно, не видит недостатков, ну, поначалу это нормально. А я на всякий случай выслеживаю эту барракуду и держу наготове гарпун.

Ирис улыбнулась и тихо поинтересовалась:

— Женат?

— Нет. Есть подружка, иногда она заходит за ним по вечерам… Если только это не сестра. Сложно сказать. Он на нее смотрит свысока. В любом случае Филиппу от него нужна работа. Результаты, а не болтовня. Хотя… в последнее время он стал помягче. Как-то гуманней… Тут я заметила, что он на общем собрании о чем-то мечтает. Нас человек десять в кабинете, все что-то строчат в блокнотах, переговариваются, все ждут от него решения… а он витает в облаках. Перед ним открытое досье, десять человек глаз с него не сводят, а он в каком-то полубреду, и выражение лица у него несчастное. Как у раненого зверя, я бы сказала… Первый раз за двадцать лет совместной работы видела такое. Вот уж я удивилась: обычно он такой бесстрастный боец.

— Я так никогда не считала его бесстрастным.

— Ну, это нормально… Он без ума от своей жены, он тебя просто обожает! Когда говорит о тебе, его глаза горят, как Эйфелева башня в ночи! Ты до сих пор волнуешь его, могу поспорить!

— Ох, это уж ты чересчур!

«Искренна ли она или пытается потопить барракуду?» — подумала Ирис, разглядывая Каролину, которая безмятежно потягивала сок через соломинку. Она не заметила и тени задней мысли на лице адвокатессы, которая, казалось, с удовольствием расслабляется после забега на двести скидко-метров.

— Он сказал мне, что ты собираешься писать книгу…

— Неужто рассказал?

— А что, это правда? Ты уже начала?

— Не совсем… Есть одна идея, я ее пока кручу так и сяк…

— В любом случае он тебя поддержит, это очевидно. Не из тех он мужей, что ревнуют к успеху жен. Не то, что этот мсье Изамбер: его жена написала роман, так он до сих пор отойти не может, чуть ли не процесс решил затеять, чтоб запретить ей публиковать книгу под своей фамилией… под ЕГО фамилией.

Ирис не ответила. Произошло то, чего она боялась: все говорят о ее книге, все думают о ее книге. Кроме нее. Ни единой мысли в голове. Более того, она ощущала, что неспособна ничего написать! Она вполне отчетливо представляла себе, как рассуждает о творческом процессе, о писательском призвании, о словах, которые вертятся на кончике языка, об упрямой и неуловимой первой фразе, о пробелах и черных дырах, о персонажах, которые начинают жить собственной жизнью и постоянно возникают рядом с вами, дергают вас за рукав… Но заняться работой, одной, за письменным столом! Невозможно. Она соврала ненароком, от скуки, чтобы на нее обратили внимание — и вот теперь эта ложь обернулась против нее.

— Мне б найти такого мужа, как твой, — вздохнула Каролина Вибер, которая думала о своем, не замечая терзаний Ирис. — Надо было захомутать его прежде, чем появилась ты.

— Ты все не замужем? — спросила Ирис, с усилием заставляя себя поинтересоваться судьбой Каролины.

— Как никогда! Моя жизнь — вечный праздник! Выхожу из дома в восемь утра, возвращаюсь в десять вечера, суп из пакетика и брык в кроватку с телеком или с книжкой… с такой, ненавязчивой, чтоб не думать. Я даже детективов не читаю, а то ведь зачитаешься до двух часов ночи, интересно же узнать, кто убил! Так что жизнь моя необыкновенно увлекательна. Ни мужа, ни детей, ни любовника, ни питомца, только мать-старушка, и та не узнает меня, когда я ей звоню! Последний раз она бросила трубку, заявив, что у нее никогда не было детей! Вот я смеялась!

Она и правда засмеялась… но как-то невесело. Засмеялась, пытаясь скрыть тоску и пустоту внутри. Мы с ней ровесницы, подумала Ирис, но у меня есть муж и ребенок. Муж-загадка и ребенок, который вот-вот тоже станет загадкой! Что же может сделать нашу жизнь интересной? Бог? Золотая рыбка? Страсть? Или Средние Века, как у Жози? Почему она мне не рассказала о переводах? И почему Филипп скрывал? Моя жизнь вот-вот развалится на части, разъедаемая неведомой кислотой, а я со стороны беспомощно наблюдаю за процессом ее распада. Свою последнюю энергию я трачу в окопах распродаж, на втором этаже торгового дома «Живанши». Я шикарная курица с куриными мозгами — причем инкубаторная, поскольку таких одинаковых беспомощных куриц полно в привилегированных слоях общества.

Каролина оставила в покое соломинку от сока.

— Вот с чего я, спрашивается, рискую жизнью на этих распродажах, если я никуда не хожу, разве что в воскресенье утром, за хлебом, и то сверху обычно пальто?

— Ты неправа. Ходить за хлебом надо именно в шмотках от «Живанши». Вдруг ты кого-нибудь встретишь, ведь все по выходным бегут в булочную.

— Да уж, место встречи! Счастливые родители покупают круассаны, старушки выбирают между слоеным и песочным тестом, чтобы не повредить вставную челюсть, и жирные детишки набивают карманы сластями. Нет, ни Билла Гейтса, ни Бреда Питта там не встретить… Остается Интернет. Но я что-то не могу решиться. А ведь некоторые мои подруги пытаются, и ничего, удачно. С кем-то встречаются…

Каролина Вибер продолжала болтать, но Ирис ее больше не слушала. Только смотрела на нее ласково и участливо. Сгорбленная усталая женщина с потухшими глазами и горькой улыбкой. Словно подержанная, заношенная до дыр одежонка… Не верится, что полчаса назад она алчной гарпией расталкивала ближних за кусочек цветного шелка от «Живанши». «Найди семь отличий, — подумала Ирис. — Которая из них настоящая? Может, она спрятана в листве дерева, как в тех загадках, которые я в детстве обожала решать. На этом рисунке спрятан злой волк, а Красная Шапочка об этом не знает, найдите волка и спасите Красную Шапочку! Я всегда находила волка. Всегда».

— Ох, пора мне, пожалуй, — вздохнула Каролина, — а то я совсем расквашусь. Вообще на меня такое находит редко. Вот думаю, не вернуться ли в бутик, снова рискнуть жизнью. Это, по крайней мере, закаляет характер. Если, конечно, та чокнутая с браслетом свалила оттуда!

Женщины поцеловались и разошлись.

Ирис побежала к такси, прыгая через лужи. Она подумала о сапожках из крокодиловой кожи и порадовалась, что их купила.

Прыгнув в машину, выглянула в окно: Каролина Вибер встала в очередь за такси. Шел дождь, а очередь была длинная. Каролина спрятала покупки под плащ, чтобы их не намочило. Она напоминала бабу на чайнике — смешную фигурку в пышной юбке, которой накрывают чайник, чтоб сохранить тепло. Ирис решила подбросить ее до дома, высунулась в окно, чтобы окликнуть — и тут зазвонил телефон. Она сняла трубку.

— Да, Александр, дорогой, что случилось? Почему ты плачешь, мальчик мой? Скажи…

Он замерз и промок. Вот уже час он ждал ее возле школы: они ведь собирались к дантисту…

— Что случилось, Зоэ? Поговори с мамой… Ты знаешь, мамочка всегда тебя поймет, все простит, мамы любят своих детей, даже если они серийные убийцы. Веришь?

Зоэ, такая стройненькая в своих клетчатых брючках, сунула палец в ноздрю, внимательно исследуя ее содержимое.

— А вот в носу ковырять не надо, любовь моя. Даже если у тебя большое горе.

Зоэ с сожалением вынула палец, внимательно осмотрела его и вытерла об штаны.

Жозефина посмотрела на стенные часы. Половина пятого. Через полчаса у нее назначена встреча с Ширли, они собирались в парикмахерскую. «Я оплачу тебе цирюльника, — сказала Ширли. — Заработала тут кучу денег. Хочу сделать из тебя секс-бомбу». Жозефина вытаращила глаза: у нее был вид марсианки, которой собираются накрутить щупальца на бигуди. Ты хочешь сделать меня сексуальной? Выкрасить в платиновую блондинку? Нет-нет, просто постричь и несколько прядок осветлить, чтобы в прическе появились свет и объем. Жозефина была явно напугана. Только не надо уж очень меня изменять, ладно? Нет-нет, просто станешь красивой, как ясно солнышко, и мы вместе отпразднуем Рождество перед тем, как вы отправитесь в богатый дом!

У нее оставалось не более получаса, чтобы поговорить с Зоэ. Нельзя упускать такую возможность: Гортензии как раз нет дома.

— Можно я как маленькая? — спросила Зоэ, залезая к матери на колени.

Жозефина притянула ее к себе. Те же круглые щеки, спутанные прядки волос, то же круглое пузико, та же неуклюжесть, те же наивность и свежесть, те же беспокойные чистые глаза. Точь-в-точь Жозефина на детских фотографиях, маленькая девочка в тесном свитерке выпятила животик и подозрительно смотрит в объектив. «Радость моя, моя дочурка, я безумно люблю тебя, — шептала она, обнимая дочку. — Ты знаешь, что мама здесь, мама с тобой? Всегда-всегда?» Зоэ кивнула и прижалась к ней. «Ей, наверное, сейчас несладко, — подумала Жозефина, — вот уж Рождество на носу, а Антуан далеко. Она не решается сказать мне это».

Девочки вообще никогда не разговаривали с ней об отце. Не показывали письма, которые он присылал им каждую неделю. Иногда он звонил по вечерам. Трубку всегда снимала Гортензия, потом к телефону подходила Зоэ, лепетала невнятные «да» и «нет». Они четко провели границу между матерью и отцом.

Жозефина стала укачивать девочку, шепча ей на ушко всякие нежности.

— Ты моя такая большая девочка! Уже больше не деточка малюсенькая! Прямо-таки молодая красивая девушка, с красивыми волосиками, с красивым носиком, с красивым ротиком…

При каждом слове она легонько касалась волос, носа и рта Зоэ, и продолжала рассказывать свою считалочку напевным сказочным голосом.

— Красивая девушка, которая скоро будет сводить всех юношей с ума. Юноши со всего мира будут взбираться по приставным лестницам на башню, где живет Зоэ Кортес, в надежде получить ее поцелуй…

При этих словах Зоэ горько зарыдала. Жозефина склонилась над ней и прошептала ей в ухо: «Расскажи, малыш мой любимый… Расскажи маме, что тебя так огорчает».

— Все неправда, ты врешь, вовсе я не красивая девушка, и ни один юноша не будет взбираться на меня по приставной лестнице!

О! Приехали, подумала Жозефина. Первая несчастная любовь. Мне тоже было когда-то десять лет. Я мазала ресницы соком смородины, чтобы они лучше росли. А он поцеловал Ирис.

— Прежде всего, солнышко, маме нельзя говорить «ты врешь»…

Зоэ кивнула.

— А потом я вовсе не вру, как тебе кажется: ты и правда очень красивая девочка.

— Нет! Макс Бартийе не включил меня в список.

— Что еще за список?

— Макс Бартийе составил список. Он взрослый, он в этом разбирается. Они с Реми Потироном составили список, и меня в него не включили. Гортензия там есть, а меня нет.

— Что за список, солнышко мое?

— Список девочек, пригодных к вагинальной эксплуатации.

Жозефина чуть не уронила Зоэ с колен. Впервые в жизни кого-то из ее дочерей ассоциировали с вагиной. Губы ее задрожали, она старалась унять дрожь, а не то еще зубы застучат.

— Ты хоть знаешь, что это значит?

— Это значит, что таких девочек можно трахать! Он мне так сказал…

— A-а, так он тебе все объяснил?

— Ну да, он сказал, что мне ни к чему заморачиваться на эту тему, потому что когда-нибудь и у меня будет вагина, пригодная для эксплуатации… Но это будет позже, не сейчас.

Зоэ ухватила рукав водолазки и принялась жевать его с очень несчастным видом.

— Прежде всего, детка, — начала Жозефина, лихорадочно обдумывая, как же ответить на этот ужас, — юноши не должны классифицировать девушек в соответствии с качеством их вагины. Порядочный, глубоко чувствующий юноша не использует девушку, как вещь.

— Да, но Макс мой друг…

— Значит, ты должна сказать ему, что гордишься тем, что не включена в его список.

— Даже если это будет ложь?

— Как так ложь?

— Ну да… я бы хотела быть в этом списке.

— Правда? Ну ладно… Ты скажешь ему, что нетактично оценивать девочек таким образом, что мужчины и женщины не говорят между собой о вагине, они говорят о желании.

— О каком желании, мама?

— Когда ты влюблен в кого-то, хочется его поцеловать, обнять, но ты ждешь, ждешь… это ожидание и есть желание. Знаешь, когда вы еще не поцеловались, и вот ты мечтаешь о нем, засыпая, и представляешь себе, как это будет, и дрожишь, и это так прекрасно, Зоэ, и все это время ты надеешься, что наверное, наверное вы поцелуетесь, но ты не уверена…

— И тебе грустно.

— Нет. Ты ждешь, сердце наполняется волнением и ожиданием… и в тот день, когда он поцелует тебя… словно салют вспыхнет в твоем сердце, в твоей голове, тебе захочется петь и танцевать, и окажется, что ты влюблена.

— Значит, я уже влюблена.

— Ты еще маленькая, тебе надо подождать…

Жозефина подыскивала слова, чтобы объяснить Зоэ, что Макс Бартийе ей не пара:

— Это как будто… ну если бы ты стала говорить с Максом о его писе. Если бы ты ему сказала, что хотела бы его поцеловать, но прежде тебе надо видеть его писю.

— Ой, он мне уже предлагал посмотреть на его писю! Значит, он тоже влюблен, да?

Жозефина почувствовала, что ее сердце сейчас выпрыгнет из груди. Так, успокоиться, не показывать свое возмущение, не нервничать и не обвинять Макса.

— И он тебе показал?

— Нет. Я не захотела…

— Вот видишь! Правильно сделала! Хотя ты моложе! Потому что, сама того не ведая, ты не на писю хотела смотреть, а хотела нежности, ласки, внимания, ты хотела, чтобы он был рядом с тобой и вы вместе подождали того времени, когда вам можно будет делать все, что угодно.

— Да, но ведь, мам, он другим-то девочкам показывал писю, и теперь он говорит, что я его достала, что я мелкая.

— Зоэ, тебе надо понять кое-что: Максу Бартийе четырнадцать, почти пятнадцать, он ровесник Гортензии, ему бы с ней дружить, а не с тобой. Может быть, тебе подружиться с кем-нибудь еще?

— Но я хочу с ним, мама!

— Да, я знаю, но вы, как сказать… настроены на разные волны, вот. Тебе надо отдалиться от него, чтобы он вновь начал тебя ценить. Тебе надо стать Загадочной Принцессой. С мальчиками это всегда проходит на ура. Надо немного подождать, и в один прекрасный день он вернется к тебе и научится быть сдержанней, деликатней. В этом заключается твоя задача: научить Макса быть настоящим влюбленным.

Зоэ задумалась на мгновение, выпустила рукав изо рта и мрачно заключила.

— Значит, я буду совсем одна.

— Или найдешь новых друзей.

Она вздохнула, выпрямилась и слезла с маминых колен. Одернула клетчатые брючки.

— Хочешь со мной и с Ширли к парикмахеру? Он тебе сделает красивые кудряшки, как ты любишь…

— Нет, не люблю парикмахеров, они дергают за волосы.

— Хорошо. Останешься дома и позанимаешься. Я ведь могу тебе доверять?

Зоэ с серьезным видом кивнула. Жозефина посмотрела ей в глаза и улыбнулась.

— Тебе полегче, доченька моя любимая?

Зоэ снова принялась обсасывать рукав.

— Знаешь, мам, с тех пор, как папа ушел, нам невесело живется…

— Знаю, любимая.

— Как ты думаешь, он вернется?

— Не знаю, Зоэ. Не знаю. Но ты пока можешь завести массу друзей и подруг, ведь на Максе свет клином не сошелся. Наверняка многие девочки и мальчики хотят с тобой дружить, но думают, что место уже занято Максом.

— Слишком много в жизни проблем, — вздохнула Зоэ. — И вообще это трудная штука.

— Ладно, — засмеялась, тормоша ее, Жозефина, — подумай о Рождестве, о своих подарках, подумай о снеге, о лыжах… Разве это не весело?

— Мне больше нравятся санки.

— Значит, будем кататься на санках.

— А нельзя взять Макса Бартийе с собой? Ему нравится кататься на лыжах, а у его мамы нет на это денег…

— Нет, Зоэ! — вскрикнула Жозефина, уже на грани нервного срыва. Взяв себя в руки, объяснила: — Мы не можем взять с собой в Межев Макса Бартийе! Мы приглашены к Ирис, а в гости не принято привозить в чемоданах людей.

— Но это же Макс Бартийе!

Жозефина уже готова была вспылить, но ее остановили два коротких звонка в дверь: так резко и энергично звонила только Ширли. Наклонившись, она поцеловала Зоэ и посоветовала как следует поразмыслить надо всей этой историей до прихода Гортензии, которая уже скоро должна вернуться.

— Вы сделаете уроки, и вечером мы отпразднуем Рождество с Ширли и Гэри.

— И я раньше времени получу подарки?

— И ты раньше времени получишь подарки.

Зоэ вприпрыжку побежала в комнату. Жозефина посмотрела на нее и подумала, что вскоре обе девочки ее перерастут.

Да и вообще жизнь ее перерастет.

Ей бы вернуться во времена Эрека и Эниды. К любви в духе Кретьена де Труа.

Куртуазная любовь, ее тайны и загадки, касания и вздохи, сладкая боль, украдкой сорванные поцелуи и возвышенные отношения, сердце, протянутое любимой на острие копья… Она была создана для этой эпохи. И не случайно занялась именно XII веком. Загадочная Принцесса! Только и остается говорить об этом дочери, сама-то на такое не способна.

Она вздохнула, взяла сумку, ключи, и закрыла за собой дверь.

Все это не выходило у нее из головы, и уже в парикмахерской, с волосами, накрученными на папильотки из фольги, Жозефина не выдержала и поделилась своими тревогами с сидевшей рядом с ней Ширли, которая высветляла короткие прядки своей мальчишеской стрижки.

— Дурацкий у меня вид, да? — спросила Жозефина, любуясь в зеркале своей головой, украшенной серебристыми узелками.

— Ты что, никогда не делала мелирование?

— Нет, никогда.

— Тогда загадай желание.

Жозефина взглянула на чучело в зеркале и шепнула ему:

— Хочу, чтобы мои девочки не слишком мучились в жизни.

— Что, Гортензия? Все еще мучается?

— Нет, Зоэ. Страдает по Максу Бартийе.

— Нет в мире ничего страшнее, чем любовные страдания наших детей. Мы мучаемся не меньше их и при этом совершенно бессильны. Когда с Гэри это случилось в первый раз, я думала, что умру. Или убью эту девицу.

Жозефина рассказала ей про «список девушек, пригодных к вагинальной эксплуатации». Ширли расхохоталась.

— Меня это не забавляет, а тревожит!

— Уже не должно тревожить, ведь она поговорила об этом с тобой, она тебе открылась, вот и прекрасно, значит, она тебе доверяет. She trusts you! Чем сетовать на современные нравы, порадуйся, что дочка тебя любит. А нравы нынче везде такие! Во всех слоях общества, во всех странах. Так что смирись с этой бедой, и делай то, что делаешь: будь рядом. Будь нежной и внимательной. Видишь, нам повезло — мы работаем дома. Мы всегда на месте, чтобы вовремя вытереть сопли и, как говорится, поправить прицел.

— Тебя это не шокировало?

— Меня столько всего шокирует, что дух захватывает. И если б я не смотрела на вещи позитивно, давно бы уже сошла с ума.

— Все перевернулось с ног на голову, Ширли, раз уж пятнадцатилетние парни распределяют девочек по признаку доступности вагины.

— Да успокойся! Могу спорить, что тот же Макс Бартийе станет нежным цветочком, когда по-настоящему влюбится. А пока он строит из себя циника и пытается разобраться в механизмах процесса! Подержи некоторое время Зоэ подальше от него, и потом они опять замечательно подружатся.

— Но я не хочу, чтобы он ей навредил!

— Он пальцем ее не тронет. Если что-то с кем-то он и сделает, то явно с другой. Я уверена, он затеял всю эту историю, чтобы произвести впечатление на… Гортензию! Они все грезят о твоей маленькой ведьмочке. И мой сыночек первый! Думает, я не вижу, как он пожирает ее глазами!

— Когда я была маленькая, то же самое было с Ирис. Все мальчики по ней с ума сходили.

— И видишь, что получилось.

— Ну… она же преуспела в жизни, правда?