Желтоглазые крокодилы Панколь Катрин

— Я только набрасываю план… Пока не пишу по-настоящему, — ответила Ирис, теребя поясок пеньюара.

— Нет, не надо так говорить! — воскликнула Надя. — Мой муж так ждет вашу рукопись… Вы так его вдохновили своими историями про Средние Века! И какая блестящая идея сблизить эти далекие времена и современность! Блестящая идея! Сейчас в моде исторические романы, и красивая история на фоне Средневековья точно будет иметь успех.

Жозефина чуть не поперхнулась от удивления, и Ирис пнула ее под столом.

— А потом, Ирис, ты такая фотогеничная! Достаточно одной фотографии твоих дивных синих глаз на обложке, и бестселлер обеспечен! Правда, Надя?

— Я вроде слышала, что сейчас не принято писать глазами, — парировала Ирис.

— Ну, я пошутила, но в каждой шутке…

— Беранжер права. Муж всегда говорит, что недостаточно написать книгу, ее еще надо продать. И тут-то ваши глаза станут грозным оружием! Ваши глаза, ваши связи, успех вам обеспечен, дорогая Ирис…

— Осталось только написать, дорогая, — добавила Беранжер, хлопая в ладоши от возбуждения.

Ирис ничего не ответила. Беранжер взглянула на часы и взвизгнула:

— Ох, мне надо бежать, я опаздываю! Созвонимся…

Они попрощались, дружески помахали ручками и ускакали. Ирис втянула голову в плечи и глубоко вздохнула. Жозефина молчала. Официантка принесла два чая и кусочек яблочного пирога, сочащийся сливками и карамелью. Ирис попросила записать все на ее общий счет и подписала чек. Жозефина терпеливо ждала, когда отойдет официантка, и Ирис наконец что-нибудь объяснит.

— Ну вот. Теперь весь Париж будет знать, что я пишу книгу.

— Книгу о Средневековье! Это была шутка? — быстро спросила Жозефина.

— Не обращай внимания, Жози, успокойся!

— Но признайся, странно все как-то!

Ирис снова вздохнула, отбросила назад тяжелые пряди волос и начала объяснять Жозефине, что же собственно произошло.

— Недавно на одном приеме я так ужасно скучала, что стала нести какую-то ахинею. Наврала, будто пишу книгу, и когда меня спросили, о чем она, вдруг заговорила о XII веке. Не спрашивай, почему. Просто пришло в голову.

— Но ты же всегда говорила, что это бездарная тема…

— Знаю… Но меня застали врасплох… А между тем, я произвела настоящий фурор! Ты бы видела физиономию этого Серюрье! Сразу сделал стойку! Ну и вот, я стала рассказывать и воодушевилась прямо как ты, когда ты об этом говоришь, забавно, да? Я повторяла твои рассуждения слово в слово.

— Вы с мамой так издевались надо мной все эти годы…

— Я припомнила разом все твои аргументы. Как будто бы ты сидела у меня в голове и подсказывала… И он очень серьезно к этому отнесся. Готов был сразу подписать договор… Очевидно, слух разлетелся быстро. Не знаю, что мне теперь делать, остается только тянуть время.

— Ты можешь почитать мои труды… Я тебе дам все записи, если хочешь. У меня полно идей для романа! Двенадцатый век так и кишит романтическими историями…

— Не смейся надо мной. Я неспособна написать роман… Ужасно хочется, но больше пяти строчек я выжать из себя не сумею.

— Ты пробовала?

— Да. Уже три или четыре месяца пробую, а результат — три-четыре строчки. На этом далеко не уедешь. — Она горько усмехнулась. — Нет! Мне нужно только создать иллюзию… нужно время, чтобы все забыли про эту историю. Буду делать вид, что упорно работаю, а потом скажу — бросила, не получилось.

Жозефина потрясенно смотрела на сестру и ничего не могла понять. Красавица и умница Ирис, Ирис Великолепная, решила лгать в угоду общественному мнению! Теперь перед ней словно сидел совершенно другой человек, а не та уверенная, гордая женщина, которую она знала всю жизнь. Ирис, опустив голову, сосредоточенно резала яблочный пирог на маленькие ровные прямоугольники и откладывала их на край тарелки. Не удивительно, что она не толстеет, если так ест.

— Глупо все это и смешно, да? — спросила наконец Ирис. — Давай, скажи честно. Будешь абсолютно права.

— Да нет… Я просто удивлена. Согласись, от тебя такого трудно было ожидать.

— И что? Удивляйся на здоровье, только не делай из мухи слона. Выкручусь как-нибудь. Придумаю, что сказать. Не впервой!

Жозефина отпрянула:

— Что значит не впервой? Тебе уже приходилось так лгать?

Ирис усмехнулась.

— Так лгать! Слова, слова. Гортензия права. Вот ты наивняк… Ничегошеньки в жизни не понимаешь! Или твоя жизнь так проста, что впору насторожиться… У тебя существует только хорошее и плохое, белое и черное, добро и зло, порок и добродетель. Ну конечно, так же легче! Сразу понятно, с кем имеешь дело.

Жозефина опустила глаза. Она обиделась. В голову не приходило ничего, чтобы оправдаться. Да и смысла не было, потому что Ирис добавила очень мерзким голосом:

— Ясно, что я не впервые вляпалась в дерьмо, несчастная ты дурында!

Злая насмешка была в ее голосе, презрение и отчаяние. Жозефина никогда не слышала, чтоб сестра говорила таким тоном. Но ее встревожил еще один оттенок в речах Ирис — нотка зависти. Еле уловимая, незаметная, тихая такая, фальшивая нотка. Ирис ей завидует? Это невозможно, подумала Жозефина. Невозможно! Она разозлилась на себя за такие мысли и попыталась оправдаться:

— Я помогу тебе! Я найду историю, которую ты сможешь рассказать… В следующий раз, когда ты встретишься с издателем, ты сразишь его наповал своим знанием средневековой культуры.

— Вот как? И каким образом я это, по-твоему, сделаю? — спросила Ирис, давя вилочкой очередной кусок пирога.

Она не съела ни крошки, подумала Жозефина. Просто разделила торт на кусочки и разложила по тарелке. Она не ест, а уничтожает пищу.

— Как я могу с моим-то невежеством поразить своими познаниями культурного человека?

— Послушай! Ты ведь знаешь историю Роллона, предводителя норманнов, который был таким высоким, что когда ехал на лошади, его ноги волочились по земле?

— Ни разу не слышала.

— Это был неутомимый странник и отважный мореплаватель, родом из Норвегии. Одно его имя внушало ужас. Он проповедовал, что Рай ожидает только воина, погибшего в бою. Это тебе ничего не напоминает? Да про такого персонажа можно написать целый роман. Это он основал Нормандию!

Ирис пожала плечами и вздохнула.

— Боюсь, я не сильно преуспею. Я ничего не знаю про ту эпоху.

— Или можешь сказать ему, что название романа Маргарет Митчелл «Gone with the wind» взято из поэмы Франсуа Вийона…

— Неужели?

— «Все ветер унесет с собой…» Это строчка из баллады Франсуа Вийона.

Жозефина была готова на все, чтобы вызвать у сестры улыбку и прогнать с ее лица мрачное, враждебное выражение. Была готова скакать, как коза, опрокинуть себе на голову тарелку с яблочным пирогом, лишь бы та улыбнулась, лишь бы в ее глаза вернулась чудная синева, лишь бы убрать заливавшую их чернильную тьму. Она начала рассказывать, простирая руку ввысь, на манер римского трибуна, выступающего перед толпой:

— …Ну и так далее.

Ирис слабо улыбнулась и с любопытством поглядела на сестру.

Жозефина преобразилась. Она вся словно светилась изнутри, что придавало ей неизъяснимое очарование. Внезапно она стала иной, ученой, знающей, уверенной в себе, нежной и пылкой. Как же она отличалась от Жозефины, которую Ирис знала всю жизнь! Ирис бросила на нее завистливый взгляд, очень быстрый, но Жозефина успела его заметить.

— Вернись на землю, Жози! Плевать им на твоего Франсуа Вийона!

Жозефина замолчала и вздохнула:

— Я лишь хотела тебе помочь.

— Знаю. Очень мило с твоей стороны… Ты славная, Жози. Чокнутая, но славная.

Вернулись на исходную позицию. Я опять простофиля, не более того. А ведь я правда хотела помочь. Ну что ж, тем хуже.

Тем хуже для нее.

Однако была ведь в ее голосе досада, был этот отзвук зависти, она услышала его, точно услышала! Два раза за несколько секунд! Не такое уж я ничтожество, если она мне завидует, и не такая уж дура. И, между прочим, яблочный пирог я не заказала. Уже похудела, наверное, граммов на сто…

Жозефина гордо выпрямилась и победоносно оглянулась. Сестра завидует мне, завидует! Есть у меня что-то такое, чего нет у нее, но что ей хотелось бы иметь! Это можно было прочесть в ее внезапно блеснувших глазах, в изменившемся на долю секунды голосе. И вся эта роскошь, все эти пальмы в горшках, беломраморные стены, голубоватые блики в застекленных проемах, женщины в белых пеньюарах, что грациозно потягиваются, позвякивая браслетами — мне на это наплевать. Я бы не поменяла свою жизнь ни на чью другую. Отправьте меня в десятый, одиннадцатый, двенадцатый век! И я оживаю, приободряюсь, и вот я уже на коне, за спиной Роллона-Великана, и, обхватив его за пояс, мчусь вместе с ним… Я сражаюсь бок о бок с ним на нормандском побережье, помогаю ему расширить его владения вплоть до бухты Мон-Сен-Мишель, я усыновляю его незаконного отпрыска, воспитываю его, и он становится Вильгельмом-Завоевателем!

Она услышала, как трубы поют на короновании Вильгельма, и зарделась.

Или же…

Я Арлетт, мать Вильгельма… Я стираю белье в источнике у обрыва, как вдруг Роллон, Роллон-Великан, видит меня, похищает, женится на мне, и я рожаю от него сына! Из простых прачек — почти в королевы.

Или еще…

Она приподняла край пеньюара, словно бальное платье в реверансе.

Я Матильда, дочь Бодуэна, графа Фландрского, которая вышла замуж за Вильгельма. Мне нравится история Матильды, она очень романтична. Матильда любила Вильгельма всю жизнь, до самой смерти! Для того времени — редкость. И он ее любил. Они построили в Кане, что в Нижней Нормандии, два больших аббатства: аббатство Мужчин и аббатство Дам, чтобы возблагодарить господа за свою любовь.

Да, уж мне-то было бы что порассказать издателю. Десятки, тысячи историй! Я сумела бы поведать их так, чтоб он услышал и звуки труб, и стук копыт, увидел кровь и пот сражений, и губы, дрожащие в ожидании первого поцелуя… «О, сладость поцелуев, предвестников любви!»

Жозефина вздрогнула. Ей захотелось открыть свои тетрадки, зарыться в записи, вновь окунуться в прекрасную, милую ее сердцу, историю ушедших столетий.

Она посмотрела на часы и решила, что пора возвращаться домой. «Меня ждет работа…» — сказала она, вставая.

Ирис подняла голову и бросила мрачное: «А-а…»

— Я заберу девочек… Не волнуйся. И спасибо за все!

Она поспешно ушла. Прочь из этого места, где все, буквально все вдруг показалось ей пустым и лживым.

— Собирайтесь, девочки! Идем домой! И не спорить!

Зоэ и Гортензия не стали спорить, вылезли из воды и направились в раздевалку. Жозефине казалось, что она выросла сантиметров на десять. Она шла, пританцовывая, царственно ступая по белому пушистому ковру, заглядываясь в зеркала на свое отражение. Эге-гей! Несколько кило долой, и я буду неотразима! Эге-гей! Ирис воспользовалась моими знаниями, чтобы блеснуть на парижском приеме! Эге-гей! Если бы меня попросили, я написала бы целые тома по тысячи страниц! Она прошла мимо молодой изящной дамы на выходе и улыбнулась ей — широко, победоносно. Счастлива! Как же она счастлива! Если бы эта женщина знала, что сейчас произошло, то смотрела бы на нее совсем иначе.

А дама тем временем ласково и доброжелательно смотрела на распахнувшийся пеньюар Жозефины.

— Ох! Я не заметила…

— Что вы не заметили?

— Что вы ждете ребеночка. Я так вам завидую! Мы с мужем пытаемся уже три года, и ничего не получается…

Жозефина обомлела. Потом опустила глаза на свой выпирающий живот и покраснела. Она, конечно, не стала разуверять эту женщину, которая была с ней так мила… просто отвернулась и поплелась к кабинке, тяжело волоча ноги.

Роллон и Вильгельм Завоеватель прошли мимо, не удостоив ее взглядом. Прачка Арлетт расхохоталась ей в лицо и обрызгала водой из корыта…

В соседней кабинке Зоэ размышляла над словами Александра.

Нельзя, чтоб Ирис и Филипп разводились! Это единственное, что ей оставалось от семьи: дядя и тетя. Она не знала никого из родственников отца. У меня нет семьи, когда-то шептал отец, шутливо кусая ее за шею, вы — моя семья. Вот уже полгода они не видели Анриетту. У твоей мамы с ней небольшие разногласия, объяснила Ирис, когда она спросила почему. Зоэ скучала по Шефу: она обожала сидеть у него на коленях и слушать рассказы о том, как он был бедным маленьким мальчиком, как рос на парижских улицах, за гроши чистил камины и вставлял разбитые стекла.

Нужно придумать гениальный план, чтобы Ирис и Филипп не расстались, нужно поговорить об этом с Максом Бартийе. Широкая улыбка осветила ее лицо. Макс Бартийе! Они вдвоем горы могут свернуть! Он научил ее многим интересным вещам. Благодаря ему она уже не такая мокрая курица, как раньше. Тут она услышала беспокойный голос спешившей Жозефины: мать искала ее. «Иду, мама, иду…» — крикнула в ответ Зоэ.

Антуан Кортес проснулся от дикого визга. Милена, вцепившись в него и дрожа как осиновый лист, указывала пальцем куда-то на пол.

— Антуан! Смотри! Вон там! Там!

Она прижалась к нему — лицо перекошено, глаза округлились от ужаса.

— Ааааааа! Антуан, сделай что-нибудь!

Антуан мучительно пытался проснуться. Хотя он жил в Крокопарке уже четвертый месяц, каждое утро, услышав звон будильника, он спросонья искал взглядом занавески своей комнаты в Курбевуа и тупо смотрел на лежащую рядом Милену, удивляясь, где же Жозефина в своей белой ночнушке с голубыми незабудками, где девочки, почему они не прыгают по кровати с криками «Вставай, пап! Вставай!» Каждое утро ему приходилось мучительно вспоминать все, что случилось. «Так, я в Крокопарке, на восточном побережье Кении, между Малинди и Момбасой, я развожу крокодилов для большой китайской фирмы! Я бросил жену и дочек». Надо было мысленно проговорить это. Бросил жену и дочек… Раньше… Раньше он часто уезжал, но всегда возвращался. Его отлучки сменялись коротким отпуском дома. «А сейчас, — повторял Антуан, — сейчас я развожу крокодилов и стану богатым, богатым, богатым… Когда я удвою оборот, мои капиталы вырастут вдвое. Последуют новые деловые предложения, и я буду выбирать, покуривая толстую сигару, то из них, которое позволит мне стать еще богаче! Потом я вернусь во Францию. Я сторицей отплачу Жозефине за ее заботу о детях, одену девочек, как маленьких русских княгинь, каждой куплю по квартире и — корабль, плыви! — мы будем счастливым обеспеченным семейством».

Когда он станет богатым…

Но сегодня ему не дали помечтать. Милена дрыгала ногами, все белье с постели свалилось на пол. Он поискал глазами будильник: половина шестого!

Обычно будильник звонил в шесть, и ровно в семь мистер Ли выстраивал команду рабочих, которые должны были трудиться до трех. Без перерыва. На плантациях Крокопарка работа кипела круглые сутки: сто двенадцать рабочих были разделены на три команды в соответствии со старым как мир принципом Тейлора[8]. Когда Антуан уговаривал мистера Ли установить какие-то перерывы для рабочих, то всегда слышал в ответ: «But sir, mister Taylor said…»,[9] и понимал, что спорить с ним бесполезно. Невзирая на жару, сырость и тяжкий труд, китайцы не сбивались с ритма. Из них больше половины были женаты. Жили они в глинобитных домиках. Пятнадцать дней отпуска в год, и ни днем больше, никакого профсоюза, который бы мог защитить их права, семидесятичасовая рабочая неделя, сто евро в месяц плюс жилье и питание.

«Good salary, mister Cortes, good salary. People are happy here! Very happy! They come from China to work here! You don’t change the organization, very bad idea!» [10]

Антуан заткнулся.

И вот каждое утро он принимал душ, брился, одевался и спускался позавтракать; завтрак готовил Понг, его бой, который, чтоб сделать ему приятное, выучил несколько французских слов и приветствовал его: «Как сипалёсь, миситер Тонио, халясё сипалёсь? Breakfast is ready!» [11] Милена еще спала под москитной сеткой. В семь часов Антуан стоял рядом с мистером Ли перед шеренгой рабочих, стоявших по стойке смирно в ожидании своих листков с разнарядкой на день. Прямые, как палочки благовоний, ножки торчат из громадных шорт, подбородки вздернуты к небу, на губах вечная улыбка и единственный ответ: «yes, sir!».[12]

Что-то сегодня шло не так, как всегда. Антуан, сделав усилие, пробудился.

— Что стряслось, дорогая? Тебе приснился страшный сон?

— Это не сон! Антуан, смотри… Вон там… Он лизнул мне руку.

На плантации не было ни собаки, ни кошки: китайцы их не любили, и в конце концов бросали на растерзание крокодилам. Милена подобрала котенка на пляже в Малинди, чудесного белого котенка с острыми черными ушками. Она назвала его Кис и купила ему беленький ошейник из ракушек. Ошейник вскоре нашли: он плавал в реке, кишащей крокодилами. Милен рыдала в ужасе: «Антуан, котенок погиб! Они его сожрали».

— Засыпай, дорогая, еще рано…

Милена вонзила ногти в шею Антуана, чтобы он наконец проснулся. Он тряхнул головой, протер глаза и, склонившись над плечом Милены, заметил на полу длинного жирного лоснящегося крокодила, который внимательно смотрел на него своими желтыми глазами.

— Ох, — выдавил он, — и правда… У нас проблемы. Не двигайся, Милена, главное, не двигайся! Крокодил может броситься, если ты пошевелишься. А если будешь неподвижна, он тебя не тронет.

— Да ведь он только на нас и смотрит!

— Пока мы не шевелимся, мы его друзья.

Антуан оглядел зверя, который тоже изучал его своими узкими желтыми щелочками. Он вздрогнул. Милена почувствовала, тряхнула его.

— Антуан, он сейчас нас сожрет!

— Да нет, — сказал Антуан, чтобы ее успокоить. — Не сожрет.

— Ты видел его зубищи?

Крокодил посмотрел на них, зевнул, демонстрируя острые крепкие зубы, и, переваливаясь, двинулся к кровати.

— Понг! — закричал Антуан. — Понг, ты где?

Зверь понюхал край простыни, свисающий с кровати, схватил его зубами и потянул, увлекая за собой Антуана и Милену, которые в ужасе вцепились в спинку.

— Понг! — завопил Антуан, теряя самообладание. — Понг!

Милена орала, орала так, что крокодил тоже начал кричать по-своему, раздувая бока.

— Милена, замолчи! Он издает брачный крик! Ты его возбуждаешь, он сейчас на нас кинется.

Милена смертельно побледнела и закусила губу.

— Ох, Антуан! Сейчас мы умрем.

— Понг, — еще раз закричал Антуан, стараясь не двигаться и не поддаваться панике. — Понг!

Крокодил посмотрел на Милену и забавно пискнул — звук словно исходил из глубины его тела. Антуан не смог сдержать смех.

— Милена… Мне кажется, он за тобой ухаживает…

Милена яростно пнула его ногой.

— Антуан, я думала, что ты всегда держишь карабин под подушкой.

— Раньше держал, а сейчас…

Он не договорил, услышав быстрые шаги на лестнице. В дверь постучали. Вошел Понг. Антуан велел ему обезвредить зверюгу, натягивая при этом простыню на грудь Милены, которую Понг с интересом рассматривал, делая вид, что потупил взор.

— Бэмби! Бэмби! — пискнул Понг, внезапно заговорив голосом старой беззубой китаянки. — Come here, my beautiful Bambi… Those people are friends!

Крокодил медленно повернул голову, как желтоглазый радар подводной лодки, к Понгу, замешкался на мгновение, вздохнул, повернулся и поковылял к китайцу, который погладил его по голове.

— Good boy, Bambi, good boy…[13]

Затем он достал из кармана шорт куриную ножку, протянул зверю, и тот проглотил ее одним махом. Для Милены это уже было слишком.

— Pong, take the Bamby away! Out! Out![14] — вскричала она на своем весьма посредственном английском.

— Yes, mme, yes. Come one, Bambi![15]

И крокодил, переваливаясь, ушел за Понгом.

Милена, зеленая от ужаса, дрожащая, одарила Антуана долгим взглядом, который означал: «Я больше НИКОГДА не желаю видеть этого зверя в нашем доме, надеюсь, ты меня понял?» Антуан кивнул и, натягивая на ходу майку и шорты, отправился вслед за Понгом и Бэмби.

Он спустился в кухню. Понг с женой Минг сидели, опустив глаза, а Бэмби покусывал ножку стола, к которой была привязана обглоданная тушка жареного цыпленка. Антуан давно знал, что нельзя ругать китайцев в лицо. Они чувствительны и обидчивы, каждое замечание могут воспринять как оскорбление и надолго запомнить. Он мягко спросил у Понга, откуда взялся этот прелестный зверёк, он ведь все же довольно опасен, быть может, не стоит держать его дома? Понг поведал историю Бэмби, его мать нашли мертвой в «Боинге», прилетевшем из Таиланда. «Он был не больше головастика, — уверил Антуана Понг, — и такой милый, вы не можете себе представить…» Понг и Минг привязались к малышу Бэмби, приручили его. Они кормили его ухой из детских бутылочек с сосками, варили ему рисовую кашку. Бэмби вырос и всегда был ласков с ними. Ну мог чутк прихватить зубами, в шутку, ничего страшного. Обычно он жил в большой луже, окруженной забором, и никогда не вылезал оттуда. А нынче утром сбежал. «Видать, он просто хотел с вами познакомиться… Это больше не повторится. Он не причинит вам вреда, — уверял Понг. — Не бросайте его в реку к другим, они сожрут его, он же стал почти как человек!»

«Вот не было печали», — подумал Антуан, вытирая пот со лба. Только полседьмого утра, а он уже весь мокрый. Он попросил Понга крепко запереть Бэмби и глядеть за ним в оба. «Я бы хотел, чтобы подобное никогда больше не повторилось, Понг, никогда!» Понг улыбнулся и поклонился, благодаря Антуана за понимание. «Nevermore, mister Tonio, nevermore» [16], — закаркал он, непрерывно кланяясь.

Огороженная плантация простиралась на сотни гектаров и подразделялась на сектора. Здесь разводили не только крокодилов, но и кур, чтобы кормить рептилий и рабочих; здесь также производили консервы из крокодильего мяса. Была еще кожевенная фабрика, где крокодиловую кожу резали, дубили, обрабатывали и паковали, а затем отправляли в Китай на производство чемоданов, сумок, сумочек, кошельков и визитниц, подписанных названиями крупных французских, итальянских и американских фирм. Эта часть бизнеса несколько тревожила Антуана, он боялся неприятностей: вдруг обнаружат трафик и в конце концов выйдут на его плантацию. Когда его нанимали на работу, об этой стороне бизнеса китайцы умолчали. Янг Вэй делал упор на разведение крокодилов, на поставки мяса и яиц, которые необходимо организовать в соответствии со всеми санитарными нормами. О каких-то «дополнительных аспектах деятельности» он обмолвился вскользь, зато обещал процент со всего, что «живым или мертвым отправится с плантации на продажу». «Dead or alive, mister Cortes! Dead or alive».[17] Мистер Вэй улыбался широкой людоедской улыбкой, сулящей Антуану немыслимые барыши. Только на месте он обнаружил, что отвечает еще и за кожевенную фабрику.

Возражать было поздно: он уже вложился в это дело. И морально, и финансово.

Все потому, что Антуан Кортес проявил дальновидность. Наученный горьким опытом на примере «Ганмен и К°», он инвестировал деньги в Крокопарк. Поклялся, что больше никогда не будет просто винтиком и колесиком, а станет человеком, с которым необходимо считаться и приобрел десять процентов акций. Для этого он взял в банке ссуду. Съездил к господину Фожерону в банк «Креди Комерсьяль», показал ему проект развития Крокопарка, график ожидаемых прибылей за год, за два, за пять и взял двести тысяч евро. Мсье Форжерон сперва было заколебался, но хорошо зная Антуана и Жозефину, посчитал, что за этим займом стоит состояние Марселя Гробза и репутация Филиппа Дюпена. Он согласился дать ссуду. Первую выплату по кредиту нужно было внести 15 октября: Антуан не сумел этого сделать, его зарплата еще не пришла. «Проблемы в бухгалтерии, — объяснил ему Янг Вэй, которого ему наконец удалось поймать по телефону после нескольких бесплодных попыток, — но они вряд ли затянутся, и к тому же не забывайте, что если итоги первого триместра будут положительными, вы получите на Рождество большую премию за доблестный труд. You will be Superman![18] Потому что у вас, французов, много идей, а у нас, китайцев, много способов эти идеи реализовать!» Мистер Вэй звучно расхохотался. «Я выплачу за три месяца сразу, — обещал Антуан господину Фожерону, — не позднее 15 декабря!» Он услышал беспокойство в голосе банкира и постарался говорить воодушевленно и уверенно. «Не волнуйтесь, господин Фожерон, здесь речь идет о большом бизнесе! Китай развивается и процветает. Это страна, с которой стоит вести дела. Я подписываю чеки, от которых ваши служащие в обморок бы попадали. Миллионы долларов проходят ежедневно через мои руки!»

— Надеюсь, это чистые деньги, мсье Кортес, — ответил Фожерон.

Антуан едва сдержался, чтобы не бросить трубку.

Несмотря на это, каждое утро он просыпался в тревоге и в ушах у него звучал голос господина Фожерона: «Надеюсь, это чистые деньги, мсье Кортес». И каждое утро он просматривал почту: не пришли ли деньги.

Антуан не врал девочкам: он действительно опекал семьдесят тысяч крокодилов! А это, между прочим, самые крупные хищники на земле. Рептилии, венчающие пищевую цепь на протяжении двадцати миллионов лет. Прямые потомки динозавров. Крокодилы вышли прямиком из доисторической эпохи. По утрам, раздав задания и составив график работ, он вместе с мистером Ли обходил территорию, чтобы проверить, все ли идет по плану. Дома он штудировал научные труды о поведении крокодилов, чтобы увеличить рождаемость и улучшить здоровье подопечных.

— Знаешь, — объяснял он Милене, которая с подозрением смотрела на рептилий, — они никогда не проявляют агрессию просто так, ради удовольствия. У них чисто инстинктивное поведение: они уничтожают более слабых и, как хорошие мусорщики, скрупулезно чистят природу. Это настоящие чистильщики рек.

— Да, но если он бросится, то проглотит тебя в мгновение ока. Это самый опасный в мире хищник!

— Но он очень предсказуем. Мы знаем, почему и как он атакует. Когда мы резко двигаемся, баламутим воду, крокодил считает, что перед ним испуганное животное. И кидается на него. Но если погружаться в воду медленно, спокойно, он не тронет. Не хочешь попробовать?

Милена так и подскочила. Антуан расхохотался.

— Понг тут давеча мне показывал: он спокойно, бесшумно скользнул в воду, и крокодил его не тронул.

— Не верю.

— Клянусь тебе! Я сам видел, своими глазами.

— Ночью, знаешь, Антуан… Иногда я встаю, чтобы посмотреть на них, и вижу, как в темноте горят их глаза… Как карманные фонарики на воде… Маленькие плавучие огоньки. Они что, никогда не спят?

Его рассмешила ее наивность, ее детское любопытство. Растроганный, он прижал ее к себе. Милена оказалась верной подругой. Она еще не до конца привыкла к жизни на плантации, но была исполнена энтузиазма. «Я могла бы учить их французскому языку… Или грамоте», — говорила она Антуану, когда он прогуливался с ней возле домиков рабочих. Она беседовала с женщинами, хвалила порядок и чистоту их жилищ, брала на руки новорожденных, появившихся на свет в Крокопарке, и нянчила их.

— Знаешь, мне хотелось бы приносить пользу… Как Мерил Стрип в фильме «Из Африки», помнишь? Она там такая красивая… Я могла бы открыть медпункт, как она. Меня в школе тоже учили оказывать первую помощь… Научусь обрабатывать раны, зашивать их. По крайней мере, у меня будет занятие. Или я могла бы проводить здесь экскурсии для туристов.

— Они после тех несчастных случаев больше не приезжают. Путешественники не хотят рисковать.

— Жалко. Я могла бы открыть лавочку со всякими сувенирами. Хоть какой-то заработок…

Она попыталась открыть медпункт. Получилось не слишком удачно. Милена вышла на работу в голубых джинсах и прозрачном белом халатике: рабочие тут же устремились к ней с ничтожными болячками, которые сами себе организовывали, чтобы она их щупала, выслушивала и обрабатывала.

Пришлось отказаться от этой идеи.

Антуан иногда брал ее с собой. Один раз, объезжая плантацию на джипе, они увидели, как крокодил завалил огромного, килограммов на двести, гну и рвет его на части. Вцепившись в добычу мертвой хваткой, он увлекал его в «омут смерти», как называли это место рабочие. Милена завизжала от ужаса и с тех пор предпочитала сидеть дома, поджидая Антуана. Хотя он и объяснил ей, что этого крокодила можно долго не бояться после такого плотного обеда.

Это была самая серьезная проблема, с которой столкнулся Антуан: как кормить крокодилов в условиях питомника. По берегам рек, где жили крокодилы, водилось много дичи, но животные стали пугливы и близко к воде не подходили, а на водопой поднимались выше по течению. Крокодилы все больше зависели от пищи, которую им давали рабочие с плантации. Мистер Ли вынужден был организовать «продовольственный круг»: рабочие ходили вдоль берегов с длинными палками, к которым на веревке крепились куриные тушки. Иногда, когда их никто не видел, рабочие подтаскивали к себе веревку, снимали тушку и тут же пожирали. Они съедали ее подчистую, перемалывая крепкими зубами даже косточки, и шли дальше — по кругу.

Кур требовалось все больше и больше.

Надо что-то придумать, вернуть диких зверей в реки, иначе нас ждут крупные неприятности. Крокодилы не могут питаться только из человеческих рук, они перестанут охотиться, станут неповоротливыми и слабыми. Им будет лень даже размножаться.

Еще его беспокоило соотношение самцов и самок. Казалось, что самцов значительно больше. На глаз определить пол крокодила практически невозможно. Надо было их усыпить и пометить сразу по прибытии. Но этого не сделали. Может, в какой-то момент стоит провести перепись крокодильего населения?

На близлежащих землях было еще несколько крокодильих питомников. Но их владельцы не сталкивались с подобными проблемами. У них в хозяйстве все шло по законам дикой природы, крокодилы питались сами — той дичью, которую им удавалось поймать. Эти плантаторы иногда собирались в Момбасе, ближайшем к Крокопарку городе. В кафе под названием, естественно, «Крокодил». Обменивались новостями, обсуждали цены на мясо и кожу.

Антуан слушал разговоры опытных животноводов с выдубленной ветром и солнцем кожей. «Такие они умные бестии, знаешь, Тонио, страсть, какие умные, хоть и мозг у них маленький. Они как навороченная подводная лодка! Не стоит их недооценивать. Они еще нас переживут, это уж точно! Они общаются между собой, у них существует сложная система звуков и жестов. Спрятал голову в воду — значит, уступил роль вожака сопернику. Выгнул хвост — „я в ярости, все прочь с дороги!“. Они постоянно посылают друг другу сигналы, чтобы выяснить, кто главный. Для них это самый важный вопрос: кто самый сильный. Как у людей, верно? А как ты разбираешься со своим работодателем? Он соблюдает договорные обязательства? Платит тебе все тютелька в тютельку или кормит завтраками и лапшу на уши вешает? Они всегда пытаются нас кинуть, это точно. Стукни кулаком по столу, Тонио, давай, стукни! Не позволяй морочить тебе голову обещаниями. Заставь себя уважать!» Они смеялись, а Антуан завороженно следил за движением их хищных челюстей и покрывался холодным потом.

Он зычным голосом заказывал выпивку на всех, подносил стакан ледяного пива к потрескавшимся губам. «За вас, ребята! И за крокодилов!» Все выпивали и крутили самокрутки. «Здесь хорошая дурь, Тонио, попробуй, она скрасит тебе долгие пыльные вечера в ожидании зарплаты, если совсем упадешь духом». Антуан отказывался. Он так и не осмелился спросить, что они знают про мистера Вэя, кто управлял плантацией раньше и почему он отсюда уехал.

— В любом случае, с голоду ты не умрешь, — смеялись животноводы. — В ассортименте яичница из крокодильих яиц, омлет из крокодильих яиц, крокодильи яйца всмятку! Пусть несутся, грязные твари.

Они смотрели на него желтыми узкими глазами… крокодильими глазами.

Трудней всего было скрывать тревогу от Милены, когда вечером он возвращался из Момбасы. Она расспрашивала его обо всем, что он там видел, что узнал. Он чувствовал: ее надо приободрить, как-то обнадежить. Ведь она отдала все свои сбережения, чтобы оплатить дорогу сюда и обустроиться. Они вместе ходили покупать то, что она называла «предметами первой необходимости». В доме не было ничего, предыдущий хозяин вывез все, даже снял с окон занавески. Газовая плита, холодильник, столы и стулья, телевизионная антенна, кровать и ковер, кастрюли и тарелки — все это им пришлось покупать самим. «Я так рада, это мой вклад в наше общее дело», — говорила она, протягивая ему свою кредитную карту. Она была готова на любую трату ради их «любовного гнездышка»; благодаря ее усилиям дом и впрямь стал выглядеть очень мило. Она купила швейную машинку, старый «Зингер», невесть откуда взявшийся на местном рынке, и сама целыми днями строчила занавески, покрывала, скатерти и салфетки. Китайские рабочие приносили ей вещи на починку, она всегда была готова помочь. Однажды он случайно пришел раньше времени, хотел поцеловать ее, а у нее во рту полно иголок! В выходные они ездили на белые пляжи в Малинди и занимались дайвингом.

Прошло три месяца. Милена уже не лучилась счастьем, а беспокойно поджидала почту. Антуан видел в ее глазах отсветы собственной тревоги.

15 декабря с почтой ничего не пришло.

Это был мрачный, томительный день. Все вокруг молчали. Понг обслуживал их, не говоря ни слова. Антуан не прикоснулся к завтраку. Он ненавидел яйца. Через десять дней Рождество, а мне нечего отправить Жозефине и детям. Через десять дней Рождество, и я буду сидеть с Миленой и цедить шампанское, такое же холодное, как наши глаза, из которых исчезла надежда.

Сегодня вечером я позвоню мистеру Вэю и поговорю с ним на повышенных тонах.

Сегодня вечером, сегодня вечером, сегодня вечером…

Вечером мир казался не таким жестоким, желтые глаза крокодилов в болоте светились тысячью обещаний. Вечером, учитывая разницу во времени, он рассчитывал застать мистера Вэя.

Вечером поднялся ветер, и удушающая жара отступила, спряталась в сухой траве и в болоте. С земли поднималась легкая дымка. Дышалось легче. В воздухе плавала смутная надежда на лучшее.

Вечером он сказал себе: начинать всегда трудно, работать с китайцами — все равно, что постоянно получать оплеухи, но в конце концов кожа огрубеет, привыкнет. Невозможно разбогатеть без риска, мистер Вэй не стал бы инвестировать в семьдесят тысяч крокодилов, если бы не надеялся извлечь из этого изрядную прибыль. Ты рано опустил руки, Тонио! Давай, приди в себя! Ты уже не во Франции, ты в Африке. Здесь нужно драться. Перевод денег, почта, все это требует времени. Твой чек сейчас в руках таможенника, который крутит его так и эдак, рассматривает и проверяет со всех сторон, прежде чем отправить по назначению. Он придет завтра, самое позднее послезавтра… Потерпи денек-другой. Наверное, премия так велика, что такую сумму нужно долго проверять! Моя премия к Рождеству…

Он улыбнулся Милене, и она, с облегчением убедившись, что он успокоился, улыбнулась в ответ.

Восемь тысяч двенадцать евро! Чек на восемь тысяч двенадцать евро. Четыре моих зарплаты в институте. Восемь тысяч двенадцать евро! Я заработала восемь тысяч двенадцать евро за перевод книги о великолепной Одри Хепберн. Восемь тысяч двенадцать евро! Так написано на чеке. Я ничего не сказала, когда бухгалтер протянул мне конверт, я в него даже не заглянула, положила в карман, как ни в чем не бывало. А сама потела от страха. Только потом, в лифте, я вскрыла конверт, тихо-тихо, не спеша, отклеила край, время у меня было, благо ехала с четырнадцатого этажа, достала чек, посмотрела… И что я там увидела! Раскрыла глаза и разглядела цифру: восемь тысяч евро! Я чуть не рухнула там, в лифте. Все кружилось перед глазами. Банковские билеты кружились в воздухе, взметаемые бурей, лезли в глаза и в рот, залетали под юбку! Восемь тысяч двенадцать бабочек порхали вокруг меня! Когда лифт остановился, я присела на скамейку в застекленном холле. Долго разглядывала свою сумку. Там, внутри, восемь тысяч двенадцать евро… Невозможно! Я ошиблась! Я не так прочитала! Открыла сумку, достала конверт, щупала его, щупала, он нежно шуршал, внушая надежду, я поднесла чек к глазам — исподтишка, так, чтобы никто не заметил — и ясно различила цифры: восемь тысяч двенадцать евро, получатель — мадам Жозефина Кортес.

Жозефина Кортес — это я. Это же я, Жозефина Кортес, заработала восемь тысяч двенадцать евро!

Я зажала сумочку под мышкой и решила положить деньги на свой счет в банк. Немедленно. Здравствуйте, мсье Фожерон, угадайте, каким ветром меня принесло? Вот восемь тысяч двенадцать евро! Теперь, мсье Фожерон, вам не придется звонить и любопытствовать, как мадам Кортес будет жить! А вот так, мсье Фожерон! С помощью чудной, изумительной, прелестной, восхитительной Одри Хепберн! А завтра, с такими-то расценками, не заняться ли мне жизнью Лиз Тейлор, или Кэтрин Хепберн, или Джин Тирни, а может, и Гэри Купера и Кэри Гранта, почему нет? Все это мои приятели. Они нашептывают мне на ухо свои секреты. Хотите, я изображу вам деревенский говор Гэри Купера? Нет? Ну, дело ваше. А чек-то, мсье Фожерон, вовремя подоспел, как раз к Рождеству.

Жозефина была ужасно возбуждена. Она шла по улице, продолжая свой внутренний диалог с мсье Фожероном. Она шла, пританцовывая, и вдруг застыла, прижав руку к сердцу, в единый миг обратившись в соляной столб.

Конверт! Вдруг она его потеряла? Остановившись, раскрыла сумку и уставилась на конверт — он лежал, беленький, пухленький, щекастый, довольный, между связкой ключей, пудреницей, пачкой жевательной резинки и перчатками из кожи пекари, которые она никогда не надевала. Восемь тысяч двенадцать евро! «Стоп, — подумала она, — а не взять ли мне такси? Приеду в банк на такси. Страшно таскаться в метро с такими деньгами, вдруг обчистят…»

Обчистят!

Сердце бешено забилось, горло свело в сухом крике, на лбу выступил пот. Пальцы вновь нашли конверт, потрогали его, пощупали; она глубоко вздохнула, погладила конверт. Сердцебиение унялось.

Она поймала такси, назвала адрес банка в Курбевуа. Положить восемь тысяч двенадцать евро в надежное место и потом, потом… скорее баловать девочек! Ура, Рождество! Jingle bells, jingle bells, jingle all the way… Господи, благодарю тебя, Господи, благодарю тебя! Кто бы Ты ни был и каков бы Ты ни был, благодарю за то, что следишь за мной, что дал мне силы и смелость работать, благодарю! В банке она заполнила формуляр вклада, и когда красивым, круглым почерком писала цифру восемь тысяч двенадцать евро, не смогла удержаться и с гордостью улыбнулась. Подойдя к кассиру, она спросила, здесь ли мистер Фожерон. Нет, ответили ей, он уехал к клиенту, но к половине шестого приедет. «Попросите его мне перезвонить, это мадам Кортес», — попросила Жозефина, защелкивая сумку.

Клак! Мадам Жозефина Кортес вызывает мсье Фожерона.

Клак! Мадам Жозефина Кортес больше не боится мсье Фожерона.

Клак! Мадам Жозефина Кортес больше ничего не боится.

Клак! Мадам Жозефина Кортес — это сила!

Издатель был очень доволен, открыл рукопись, потер руки и сказал: «Ну, посмотрим…» Послюнив палец, перевернул страницу, за ней вторую; он читал и удовлетворенно кивал головой. «У вас отличный слог, легкий, элегантный, простой — как платье от Сен-Лорана». «Это все Одри, она меня вдохновила», — покраснела Жозефина, не зная, как отвечать на такой букет комплиментов.

— Не скромничайте, мадам Кортес. У вас настоящий талант! Возьмете еще такую работу?

— Да… конечно же!

— Отлично, вполне возможно, я позвоню вам в ближайшее время. Можете идти в бухгалтерию, это этажом выше, вам выпишут чек.

Он протянул ей руку, за которую она уцепилась, словно утопающий в бурном море — за борт спасательной шлюпки.

— До свидания, мадам Кортес.

— До свидания, мсье…

Она забыла, как его зовут. Помчалась к лифту. В бухгалтерию. И вот…

Она никак не могла прийти в себя.

«А теперь, — подумала она, выходя из банка, — курс на торговый центр Дефанс и водопад подарков для девочек. Мои доченьки любимые теперь получат на Рождество все, что им надо. И подарки будут не хуже, чем у их кузена Александра!»

Восемь тысяч двенадцать евро! Восемь тысяч двенадцать евро!

Она таращилась на витрины бутиков, сжимая в руках кошелек с кредиткой внутри. Баловать Зоэ, баловать Гортензию, завалить их подарками, пусть с их нежных лиц не сходит улыбка в это первое Рождество без папы. «С помощью моей волшебной карточки я стану для них всем: папой, мамой, Санта-Клаусом. Я верну им веру в жизнь. Не хочу, чтобы у них были такие же страхи, как у меня. Хочу, чтобы, засыпая вечером, они знали: мама тут, мама сильная, мама заботится о нас, у нас все будет в порядке. Боже, благодарю Тебя, что дал мне силы! — Жозефина все чаще обращалась к Богу. — Я люблю Тебя, Господи, храни меня, не забывай меня, ту, что так часто о Тебе забывает». Иногда ей казалось, что Он тихо гладит ее по голове.

Кружа по галереям торгового центра, украшенным елками, гирляндами и всевозможными изображениями толстого белобородого деда в красной куртке, она благодарила Бога, звезды, Небо — и не решалась войти ни в один из бутиков. Еще ведь надо оставить на налоги…

Жозефина была не из тех женщин, что теряют голову.

И однако… за полчаса она потратила треть полученной суммы. От этого закружилась голова. Как же приятно получать все эти штуки: опции, гарантию, сервис на дополнительный срок, аксессуары со скидкой… Продавцы роятся вокруг тебя и напевают сладостные мелодии, как сирены, обольщающие Улисса. Она не привыкла к этому, не смела сказать нет, краснела; едва осмеливалась задать вопрос, как продавец живо отмахивался от него и, учуяв легкую добычу, вновь расставлял тенета соблазна.