Желтоглазые крокодилы Панколь Катрин

— Да. Удачно вышла замуж… если ты называешь это «преуспеть». Но без мужниных денег она ничто!

— Сурово ты с ней…

— Нет. Не сурово. Объективно. А вот тебе в отношении к ней объективность бы не помешала.

Жозефина вспомнила агрессивный тон Ирис в бассейне. И недавно, по телефону… Жозефина пыталась ей что-то посоветовать по поводу книги… подкинуть какие-то идеи… «Я помогу тебе, Ирис, я подберу для тебя истории, найду подходящие документы, тебе останется только написать… Ой, слушай, знаешь, как в те времена называли налог?» Так как сестра не отвечала, Жозефина продолжала: «Они говорили „оброк“, такое вот странное слово, от „обречь“! Забавно, правда?» И тогда… и тогда… Ирис, ее сестра, ее любимая старшая сестрица, ответила: «Ты достала, зануда! Достала! Ты слишком!..» — и повесила трубку. Жозефина призадумалась. Что «слишком»? Она различила подлинную злость в этом «достала!» и решила Ширли ничего не рассказывать — ведь окажется, что та опять во всем права. Должно быть, Ирис и правда несчастна, раз так реагирует. «Точно, она несчастна!» — подумала Жозефина, слушая короткие гудки в трубке.

— Она так любит моих девочек!

— Ей это недорого обходится…

— Ты никогда ее не любила, почему — не знаю.

— А твоя Гортензия, если ты ее не обуздаешь, станет такой же, как тетка. Быть «женой такого-то» — не профессия! Если когда-нибудь Филипп бросит Ирис, у нее ни хрена не останется.

— Он никогда ее не бросит, он безумно в нее влюблен.

— Да что ты об этом знаешь?

Жозефина не ответила. Поработав с Филиппом, она начала лучше его понимать и всякий раз, когда появлялась в конторе на проспекте Виктора Гюго, заглядывала в его кабинет, если дверь была приоткрыта. Как-то раз она спросила, стоя в дверном проеме: «Нужно, наверное, нажать кнопку на пульте, чтобы ты поднял голову от своих бумаг?» Он рассмеялся и пригласил ее войти.

— Еще четверть часа, и я смываю, — сказала парикмахерша Дениз, раздвинув расческой папильотки. — Хорошо схватывается, получится просто отлично! А вас будем смывать через десять минут.

Она ушла, виляя бедрами под розовым халатиком.

— Скажи-ка, — спросила Жозефина, проводив глазами ее покачивающийся зад, — а Милена тут работала?

— Да. Как-то делала мне маникюр. Неплохо, кстати. Что слышно про Антуана?

— Мне ничего не слышно. Девочкам он звонит и пишет.

— Это главное. Хороший он парень, Антуан. Немного рохля, конечно. Тоже никак не может повзрослеть.

Услышав имя Антуана, Жозефина почувствовала, что внутри все сжалось. Черная тоска навалилась на нее, схватила за горло: долг! Тысяча пятьсот евро в месяц! Господин Фожерон… «Креди Комерсьяль»! Если учитывать январскую выплату, от восьми тысяч евро не остается ни гроша. Последние крохи она потратила, покупая подарки для Гэри и Ширли. Подумала, что несколько евро погоды не сделают, и представила себе счастливую физиономию Гэри, когда он откроет пакет.

Она осела в кресле, едва не разрушив конструкцию из папильоток.

— Что с тобой?

— Все нормально…

— Ты белая, как мел… дать журнал?

— Дай… Спасибо.

Ширли протянула ей номер «Элль». Жозефина уткнулась в журнал, не разбирая ни строчки. Тысяча пятьсот евро. Ширли увели смывать краску.

— Через пять минут, приготовьтесь, — сказала Жозефине девушка в розовом халатике…

Жозефина кивнула и попыталась сосредоточиться на журнале. Она никогда не читала журналов. Рассматривала обложки в киосках или украдкой подглядывала через плечо соседки в метро, ухватывала пол-рецепта, кусочек гороскопа, фотографию понравившейся актрисы. Иногда подбирала какой-нибудь журнал на скамейке и приносила домой.

Вдруг, перевернув листок, она завопила:

— Ширли, Ширли, смотри!!!!

Она вскочила и побежала к мойке, потрясая журналом.

Ширли, сидя с запрокинутой головой и закрытыми глазами, невозмутимо ответила:

— Ты видишь, я сейчас не могу читать.

— Только взгляни на фото! На эту рекламу мужских духов!

Жозефина уселась в кресло напротив Ширли и стала тыкать ей под нос журнал.

— Ну и что там? — буркнула Ширли, скривившись. — Из-за тебя мне мыло в глаз попало.

Жозефина подставила журнал поудобнее:

— Взгляни на мужчину на фотографии.

Ширли извернулась, разлепила глаза и рассмотрела фото.

— Ничего! Очень даже ничего себе парень!

— И все?

— Ну я же сказала, вполне ничего… You want me to fall on my knees? [19]

— Это же незнакомец из библиотеки, Ширли! В синем пальто с капюшоном! Он манекенщик! А блондинка на фото — та, на переходе, помнишь? Они как раз тогда для журнала и снимались! Какой же он красивый!

— Странно, тогда, на дороге, он мне как-то не приглянулся.

— Ты вообще не любишь мужчин.

— Sorry[20]: я их слишком любила, и потому сейчас предпочитаю держаться от них подальше.

— Во всяком случае, он хорош собой, он жив и снимается в рекламе.

— Ну и что ты теперь будешь делать? В обморок упадешь?

— Нет, вырежу фотографию и положу в сумочку. Ох, Ширли, это знак!

— Знак чего?

— Знак, что он еще вернется в мою жизнь.

— Ты веришь во всю эту ерунду?

Жозефина кивнула. «Я еще и со звездами разговариваю», — подумала она, но не решилась сказать это вслух.

— Мадам, идите за мной, пора смывать краску, — прервала ее Дениз. — Вы себя просто не узнаете!

«И я стану краше самой Изольды Белокурой с ее золотистыми сверкающими локонами», — подумала Жозефина, усаживаясь у раковины.

Большая стрелка стенных часов подползла к половине шестого. Ирис удивило, что она смотрит на дверь кафе с таким нетерпением. А вдруг он не придет? Вдруг в последний момент решит, что идти не стоит? По телефону директор агентства показался ей любезным и аккуратным человеком. «Да, мадам, я вас слушаю…»

Она объяснила, что ей требуется. Он задал несколько вопросов, потом добавил: «А вам известны наши расценки? Двести пятьдесят евро в день в будни, а в выходные двойной тариф. — Нет, по выходным я не нуждаюсь в ваших услугах, спасибо. — Хорошо, мадам, значит, договоримся о первой встрече, допустим, через неделю… — Через неделю, точно? — Будьте уверены, мадам… Встречу назначим в том районе, где вы обычно не появляетесь, чтобы не встретить случайно кого-то из знакомых». «Улица Гобелен», — предложила Ирис. Звучит загадочно, детективно, и даже как-то опасно. «Улица Гобелен, мадам». Очень хорошо. Допустим, в пять тридцать, в кафе на улице Гобелен, которое так и называется — кафе «Гобелен». На углу с улицей Пиранделло. Вы легко узнаете нашего человека: он придет в шляпе «Бербери». Сейчас время дождливое, и он не будет особенно выделяться. Скажет вам: «На улице холод собачий!» А вы ответите: «И не говорите!» «Прекрасно, — без колебаний сказала Ирис, — договорились, всего хорошего». Как же все оказалось просто! Она так долго сомневалась, прежде чем решиться, а тут раз — и дело сделано. Остается ждать встречи.

Она принялась разглядывать публику за столиками. Студенты читали книжки, две-три одинокие женщины тоже, казалось, кого-то ждали. Мужчины у стойки бара наливались спиртным, глядя в пустоту стеклянными глазами. Шумела кофемашина, слышались отрывистые распоряжения бармена, голос Филиппа Бувара из репродуктора выдавал очередную шутку: в эфире шли «Умные головы». «Знаете историю, как муж спрашивает жену: Дорогая, почему ты не говоришь мне, когда у тебя оргазм? А жена отвечает: Да как же я могу? Тебя ведь в эти моменты рядом нет!» Парнишка за кассой расхохотался.

Ровно в половине шестого вошел мужчина в той самой клетчатой шляпе. Красивый мужчина, молодой, изящный, улыбчивый.

Он быстро огляделся и тотчас же отметил Ирис, которая слегка наклонила голову, чтобы показать: да, это она. На его лице мелькнуло удивление, он подошел и произнес кодовую фразу:

— На улице холод собачий.

— И не говорите.

Он протянул ей руку и попросил жестом, если не трудно, переложить пальто и сумку. Ему хотелось бы сесть рядом с ней.

— Не слишком благоразумно вот так бросать открытую сумку на стуле…

Она подумала: может, это тоже кодовая фраза? Он произнес ее тем же тоном, что и замечание о погоде.

— Ох! У меня там нет ничего ценного.

— Сама сумка ценная, — заметил он, бросив взгляд на эмблему «Луи Вюиттон».

Ирис махнула рукой, дескать, не беда, она не так уж ей дорожит. Мужчина неодобрительно дернул подбородком.

— Уж не знаю, как уговорить вас быть повнимательнее. Когда у тебя крадут сумку, это всегда неприятно, так что не искушайте судьбу!

Ирис слушала его вполуха. Она кашлянула, показывая, что пора переходить к серьезным вещам. Он продолжал гнуть свое, и она демонстративно взглянула на часы.

— Я смотрю, вы что-то занервничали. Тогда я начинаю.

Он подозвал официанта и заказал лимонад безо льда.

— Не люблю лед. Холодное очень вредно для печени…

Ирис нервно потирала под столом руки, сердце колотилось в бешеном танце. Я еще могу уйти, прямо сейчас…

Он откашлялся и заговорил:

— Итак, как вы и просили, я проследил за вашим мужем Филиппом Дюпеном. Начал я в четверг одиннадцатого декабря в восемь часов утра возле вашего дома и с помощью двух коллег не терял его из виду до вчерашнего вечера, двадцатого декабря, когда в двадцать два тридцать он вернулся в ваш дом.

— Правильно, — едва слышно ответила Ирис.

Официант принес лимонад и попросил расплатиться сразу, потому что он заканчивает работу. Ирис дала ему деньги и жестом показала, что сдачи не надо.

— Жизнь вашего мужа расписана по часам. Похоже, скрывать ему нечего. Таким образом следить за ним оказалось несложно. Я легко сумел идентифицировать все его встречи, лишь один собеседник задал мне хлопот…

— А-а, — сказала Ирис. Сердце ее упало.

— Это мужчина, с которым он встречался два раза с интервалом в три дня в кафе аэропорта Руасси. Один раз утром в одиннадцать тридцать, другой раз в три часа дня. Каждая встреча длилась около часа… На вид этому человеку лет тридцать, серьезный, деловой, носит черный атташе-кейс. Он показывал какие-то фотографии, документы и вырезки из журналов. Ваш муж кивал, сначала внимательно слушал. Потом задавал много вопросов, а тот слушал и записывал…

— Записывал?

— Да. Мне показалось, это была деловая встреча. Мне удалось, не спрашивайте как, снять фотокопию с еженедельника мсье Дюпена, так там эта встреча не отмечена. Указаний о ней нет в его записной книжке, он не говорил о ней секретарше и не упоминал ее в разговоре с ближайшей сотрудницей, мэтром Вибер…

— Как вы сумели все это узнать? — спросила Ирис, удивленная таким мощным вторжением в жизнь мужа.

— Это моя работа, мадам. Короче, не утруждая вас тонкостями нашей кухни, могу сказать, эти встречи к работе не имели отношения.

— У вас есть фотографии этого человека?

— Да, сказал он, доставая пачку из папки с документами.

Действительно, около тридцати, каштановые волосы коротко острижены, тонкие губы, очки в роговой оправе. Ни красавец, ни урод. Совершенно безликий. Ирис сосредоточилась, припоминая, но в конце концов вынуждена была признать, что ни разу его не видела.

— Ваш муж дал ему некую сумму наличными, и они расстались, пожав друг другу руки. За исключением этих двух встреч, жизнь вашего мужа заполнена исключительно делами по работе. Никаких личных свиданий или заходов в гостиницу… Хотите ли вы, чтобы я продолжал слежку?

— Мне хотелось бы знать, кто этот человек.

— После каждой встречи я следил за незнакомцем. Один раз он сел на самолет в Базель, другой раз в Лондон. Вот и все, что мне удалось выяснить. Тут нужна более подробная и длительная слежка. Может быть, придется отправиться за границу. Это означает дополнительные расходы, возможно даже…

— Он специально прилетел в Париж, чтобы повидаться с моим мужем, — вслух подумала Ирис.

— Да. И именно в этом — ключ к разгадке.

— С другой стороны, скоро Рождество, и мы с мужем уедем отдохнуть на несколько дней, так что…

— Я не хочу давить на вас, мадам. Слежка — дорогостоящая затея. Может быть, вы подумаете, и если понадобится наша работа, позвоните.

— Да-да, — озабоченно кивнула Ирис. — Наверное, и правда, так будет лучше.

Оставался, однако, один вопрос, который она никак не решалась задать; он жег ей губы. Чтоб потянуть время, она глотнула водички.

— Хотела вот вас спросить, — наконец пробормотала она. — Они, когда разговаривали… какие-нибудь жесты, движения…

— Какой-то намек на интимную близость?

— Да, — выдохнула Ирис, ужасно стыдясь выказывать свои подозрения перед элегантным незнакомцем.

— Ничего подобного. Но вид у них был заговорщицкий. Говорили скупыми, точными фразами. Каждый, казалось, точно знает, чего ожидает от другого.

— Почему же муж дал ему денег?

— Понятия не имею, мадам. Мне понадобилось бы больше времени, чтобы это выяснить.

Ирис взглянула на стенные часы. Пятнадцать минут седьмого. Больше она из него не выжмет. Ее охватило уныние. Разочарование боролось в ней с облегчением: она не узнала ничего особенного. Но в воздухе отчего-то запахло опасностью.

— Мне надо подумать, — выдавила она.

— Превосходно, мадам. Всегда к вашим услугам. Если вы захотите возобновить слежку, позвоните в агентство, и они вновь направят меня на ваше дело.

Он допил лимонад, несколько раз прищелкнул языком, словно пробовал хорошее вино, и с довольным видом добавил:

— В любом случае хочу пожелать вам счастливого Рождества и…

— Большое спасибо, — перебила его Ирис, глядя в сторону. — Большое спасибо…

Она рассеянно пожала ему руку, и он ушел.

Вчера вечером Филипп вернулся в ее кровать. Он сказал только: «Я думаю, Александр тревожится, ему отнюдь не полезно знать, что мы спим отдельно».

Молчание может означать великую радость, которую не выразить словами. И молчание может отлично выразить презрение. Вот, что в тот вечер почувствовала Ирис. Презрение Филиппа. Первый раз в жизни.

Она посмотрела, как клетчатая шляпа свернула за угол, и сказала себе, что любой ценой должна вернуть уважение мужа.

В половине седьмого Ширли и Жозефина вышли из парикмахерской. Ширли схватила подругу за руку и заставила поглядеться в витрину мебельного магазина «Конфорама», освещенную большой неоновой вывеской.

— Ты хочешь, чтобы я купила кровать или шкаф? — спросила Жозефина.

— Я хочу, чтобы ты увидела, до чего ты хороша!

Жозефина всмотрелась в отражение и призналась, что она действительно очень даже ничего. Волосы, уложенные искусной рукой Денизы, окружали голову золотистым сиянием. «Я даже как-то помолодела, — подумала Жозефина. — Может, тот незнакомец в пальто пригласит меня выпить чашечку кофе, если вернется в библиотеку».

— Это ты здорово придумала. А то я обычно к парикмахеру не хожу. Не хочу бросать деньги на ветер.

Она тут же пожалела, что произнесла эту фразу: мысль о недостающих деньгах сдавила ей горло, она задрожала.

— А как ты находишь меня? — спросила Ширли, сделав пируэт и встряхнув своими платиновыми кудряшками.

Она подняла воротник длиннополого пальто и кружилась, раскинув руки, запрокинув голову, хрупкая и грациозная, как балерина.

— О! Ты у нас всегда красивая! Такая красивая, что с ума можно сойти, — ответила Жозефина, пытаясь изгнать из головы картину позорного банкротства.

Ширли расхохоталась и затянула старую песню группы Queen, кружась посреди дороги. «We are the champions, my friend, we are the champions of the world… We are the champions, we are the champions!» [21] Она танцевала на пустынной улице, среди серых, мрачных зданий. Скакала на своих длинных ногах, виляла бедрами, изображала, будто играет на невидимой электрогитаре и пела, пела от радости, что ей наконец удалось сделать Жозефину красивой.

— Отныне я буду водить тебя в парикмахерскую раз в месяц. За свой счет.

Порыв ледяного ветра оборвал ее выступление. Она взяла Жозефину под руку, чтобы согреться. Некоторое время они шли молча. Было уже темно, редкие пешеходы, попадавшиеся им по дороге, шли почти вслепую, низко наклонив головы, спешили по домам.

— Сегодня явно не тот вечер, чтоб проверить, какое ты производишь впечатление, — недовольно буркнула Ширли. — Все смотрят исключительно под ноги.

— Ты думаешь, тот, в синем пальто, теперь обратит на меня внимание?

— Если не обратит, значит, у него бельма на глазах.

Она ответила так резко, так категорично, что Жозефина воспарила от счастья. «Неужто правда я стала красивой?» — подумала она, ища глазами витрину, чтобы полюбоваться своим отражением.

Она прижала к себе руку подруги. И, впервые в жизни ощущая себя красавицей, осмелела.

— Скажи, Ширли… Можно задать тебе вопрос? Очень личный вопрос. Если не хочешь, не отвечай.

— Валяй, спрашивай.

— Вопрос довольно нескромный, предупреждаю… Только не сердись, ладно?

— Ох! Жозефина, come on…[22]

— Ну ладно. Почему ты одна, почему в твоей жизни нет мужчины?

Не успела Жозефина задать этот вопрос, как сразу же об этом пожалела. Ширли резко выдернула руку, помрачнела. Отскочила в сторону и пошла быстрым, широким шагом, обгоняя Жозефину.

Жозефине пришлось почти бежать, чтоб нагнать ее.

— Ну прости, Ширли, прости… Я не должна была, но пойми, ты такая красавица. А всегда одна, я…

— Я давно боялась, что ты задашь мне этот вопрос.

— Ты не обязана отвечать, уверяю тебя.

— Я и не отвечу, ладно?

— Ладно.

Новый порыв ветра хлестнул им в лицо, они согнулись, пряча лица, цепляясь друг за друга.

— Кошмар какой, — выругалась Ширли. — Какой-то просто день Страшного Суда!

Жозефина вымученно засмеялась, пытаясь рассеять возникшую неловкость.

— Точно! Могли бы побольше фонарей зажечь. Нужно написать в мэрию.

Она молола что попало, лишь бы поднять подруге настроение.

— А еще один вопрос. Совсем безобидный.

Ширли пробормотала что-то неразборчивое.

— Почему ты так коротко стрижешься?

— Тоже не стану отвечать.

— Этот вопрос нельзя назвать нескромным.

— Нет, но он имеет прямое отношение к первому.

— Ох! Ну прости. Я молчу.

— Уж правда лучше помолчать, если ты и дальше собираешься задавать такие вопросы.

Они шли в тишине. Жозефина прикусила язык. Вот так всегда, стоит хорошо себя почувствовать, она становится не в меру смелой и болтает всякую чушь. Надо в самом деле не открывать рта!

Погруженная в свои мысли, она не заметила, как Ширли остановилась, и наткнулась на нее.

— Хочешь, я кое-что скажу тебе, Жози? Только одно. I give you a hint…[23]

Жозефина кивнула, обрадовавшись, что Ширли больше не сердится.

— Длинные светлые волосы приносят несчастье… тебе этого пока хватит.

Она пошла вперед, гордая и одинокая.

Жозефина двинулась следом, на шаг позади. Так вот что принесло несчастье Ширли? Она представила ее юной девушкой с длинными светлыми волосами, все мальчишки в городке ходили за ней, следили, приставали. Длинные светлые волосы реяли за ней, как знамя, разжигая желания и аппетиты. И она их остригла.

Вдруг, откуда ни возьмись, на пустынной улице появились трое парней, налетели на них и вырвали сумки. Жозефине досталось кулаком по носу, она поднесла руку к лицу: кажется, пошла кровь.

Ширли длинно выругалась по-английски и погналась за ворами. Жозефина, обмерев, не в силах сдвинуться с места, наблюдала сцену моментальной расправы. Ширли одна уложила всех троих. Как молния, она металась в воздухе, с немыслимой яростью нанося удары кулаками и ногами, так что вскоре обидчики уже валялись на земле. Один попытался было достать нож, но Ширли тут же выбила его ногой, и нож улетел в неизвестном направлении.

— Хватит, или еще хотите? — спросила она, поднимая с земли похищенные сумки.

Парни катались по земле, стонали от боли, хватались за отбитые места.

— Ты мне зуб выбила, сука, — выкрикнул самый здоровенный из парней.

— Только один? — удивилась Ширли и еще раз врезала ему ногой по челюсти.

Парень взвыл и съежился в клубок, защищая руками голову.

Его приятелям удалось подняться, и они быстренько смылись. А этот лежал и стонал; приподнявшись на локтях, попытался уползти. «Сука, падла, чтоб тебя!» — бормотал он, плюясь кровью. Ширли наклонилась, схватила парня за воротник куртки и, удерживая его на четвереньках, принялась раздевать, стаскивая одежку за одежкой. Так быстро и умело, словно меняла младенцу памперс.

Воришка стоял на карачках, в одних трусах и носках посреди пустынной улицы — жалкое зрелище. В довершение всего Ширли сорвала с его шеи цепочку с металлической пластинкой и повелела смотреть в глаза.

— А теперь, мелкий засранец, послушай меня. Почему ты напал на нас? Потому что увидел двух одиноких беззащитных женщин?

— Но мадам, это не я придумал, это кореш мой.

— Говнюк трусливый, тебе не стыдно?

— Отдайте мне цепочку, мадам, верните!

— А ты вернул бы нам сумки, если бы мы попросили? Отвечай!

Она стукнула его головой оземь. Парень заорал, стал божиться, что никогда больше так не будет, что в жизни больше не тронет одинокую женщину на улице. Белое тощее тело корчилось на черном асфальте. Ширли, придерживая его ногой, придвинулась к вентиляционной решетке и бросила туда цепочку с пластинкой. Пластинка звякнула о дно люка. Парень грязно выругался, и Ширли вновь стукнула его по затылку. На этот раз локтем. Парень, скрючившись от боли, предпочел оставить сопротивление и бессильно уткнулся в асфальт.

— Видишь? Я сделала с тобой то, что ты раньше сделал с нами. Конец твоей висюльке. Так что заткнись и подумай о своем поведении. Понял, сопляк поганый?

Парень, защищаясь рукой — вдруг опять ударит — встал, покачнулся, потянулся подобрать свои одежки, но Ширли мотнула головой.

— Так пойдешь. В трусах и носках. Вперед, засранец.

Ширли подождала, пока он скроется из виду, сгребла его вещи в ком и швырнула в контейнер со строительным мусором. Выпрямилась, подтянула штаны, поправила одежду и напоследок выдала еще одно замысловатое английское проклятье.

Жозефина смотрела на нее в упор, пораженная побоищем, произошедшим на ее глазах. У нее аж дух захватило. На ее вопрошающий взгляд Ширли лишь пожала плечами и бросила:

— Вот еще и поэтому у меня нет жениха. Это тебе вторая подсказка!

Она подошла к Жозефине, осмотрела ее кровоточащий нос, достала из кармана носовой платок и вытерла подруге лицо. Жозефина поморщилась от боли.

— Ничего страшного, — сказала Ширли. — Нос не сломан. Это просто ушиб. Завтра будет сиять всеми цветами радуги. Скажешь, что ударилась о дверь парикмахерской, когда выходила. Ни слова детям обо всей этой истории, ладно?

Жозефина кивнула. Ей очень хотелось спросить, где это Ширли так научилась драться, но она больше не решалась задавать вопросы.

Ширли открыла сумку и проверила, все ли на месте.

— А у тебя ничего не пропало?

— Нет…

— Тогда пошли!

Она взяла подругу под руку и потянула вперед. У Жозефины дрожали коленки, она попросила остановиться, чтобы прийти в себя.

— Все нормально, — усмехнулась Ширли. — Первый раз всегда так. Потом привыкаешь. Сможешь сейчас разговаривать с детьми, как ни в чем не бывало?

— Я бы что-нибудь выпила… А то голова кружится!

В подъезде они заметили Макса Бартийе, который сидел на ступеньках возле лифта.

— У меня нет ключа, а мама еще не пришла.

— Напиши записку, что ждешь ее у меня, — скомандовала Ширли таким непререкаемым тоном, что парень лишь послушно кивнул. — Ручка, бумага есть?

Он мотнул головой в сторону портфеля. И отправился наверх по лестнице, чтобы оставить на двери записку. Жозефина и Ширли поехали на лифте.

— У меня нет для него подарка! — сказала Жозефина, исследуя в зеркале свой нос. — Вот я уродина, мамочки мои!

— Когда наконец ты научишься говорить, как все люди: «Твою мать!». Я ему дам денежку в конверте, сейчас для Бартийе это нужней всего.

Она повернулась к Жозефине, придирчиво осмотрела ее нос.

— Попробуем приложить лед. И помни: стеклянная дверь парикмахерской. Не ляпни чего, прошу! Рождество как-никак, ни к чему портить им праздник и забивать голову всякими страшилками!

Жозефина отправилась за девочками и подарками, которые она спрятала на самую верхнюю полку в своем шкафу.