Мой загадочный двойник Харвуд Джон

— Двадцать один.

— А когда у вас день рождения?

— Че…четырнадцатого февраля.

— Значит, на свет вы появились ровно за месяц до меня… и спустя девять с небольшим месяцев со дня последнего письма Розины. И ваша матушка любила фортепьяно и никогда не рассказывала о своем прошлом.

Бумажные листки захрустели в судорожно стиснувшихся пальцах Люсии. Она отложила письма в сторону и медленно повернулась ко мне, словно пробуждаясь ото сна.

— Это все объясняет, — тихо произнесла она. — Почему мы никогда не задерживались долго на одном месте… почему мама никогда никому не сообщала, куда мы направляемся дальше… почему меня неудержимо повлекло сюда сегодня… Это судьба, вы правильно сказали… Вот о чем говорил серолицый мужчина тогда в саду: он хранил матушкину тайну, но кто-то узнал, что Розина Вентворт находится в Руане… поэтому мы и бежали оттуда на следующий же день.

Ее сцепленные на коленях руки дрожали, на щеках выступили алые пятна.

— Конечно же, это означает, что я… что мама не была замужем, когда…

— Мы этого не знаем наверное. — Я накрыла ладонью ее руки, совсем ледяные. — Возможно, Феликс Мордаунт женился на ней, а потом… с ним что-то случилось.

— Нет, вне всякого сомнения, он соблазнил и бросил ее, как и опасалась служанка Лили. Мама часто предостерегала меня. «Когда ты полюбишь, — говорила она, — не доверяй своему сердцу, внимай лишь голосу рассудка. Чтобы соблазнить тебя, мужчина скажет все, что угодно, посулит все, что угодно, причем совершенно искренне, но, как только ты отдашься, он потеряет всякий интерес к тебе и уйдет, даже не оглянувшись». Я всегда понимала, что мама знает это по горькому опыту, хотя она так и не призналась в этом.

— Даже если вы правы, ваш отец — я имею в виду Жюля Эрдена — проявил к ней сочувствие… И по закону вы его дочь, — добавила я не так уверенно, как мне хотелось бы.

— Скорее всего, никакого Жюля Эрдена и не существовало вовсе. Неужто пожилой француз женился бы на безденежной англичанке, от которой отрекся отец и которая носит под сердцем ребенка от другого мужчины? Скорее всего, мама просто выдумала его из соображений приличия.

— А каким именем называлась ваша матушка? — спросила я.

— Маделин.

— А… когда у нее был день рождения?

— Двадцать седьмого июля — она никогда мне не говорила, сколько ей лет. В детстве я часто восхищалась, какая у меня молодая и красивая мама. Но потом на ее лице пролегли морщины, и она все больше худела с каждым годом… Понятное дело, бедняжку преждевременно состарил вечный страх…

— А от чего она умерла?

— Сердце отказало, как и у вашей матушки. Мы поднимались по лестнице в пансионе — в прошлом декабре, в Париже, — и она вдруг кашлянула, потом глубоко вздохнула, и у нее подкосились ноги. Я подхватила ее… думала, с ней приключился обморок, но она испустила дух у меня на руках.

— Мне очень жаль, — сказала я, растирая холодные руки Люсии. — Как странно, что наши матери обе… впрочем, не так уж странно, если они состояли в двоюродном родстве… хотя, конечно, мы не можем быть уверены.

На миг я усомнилась: а вдруг это всего лишь случайное совпадение? Если Розина превратилась в Маделин Эрден, она наверняка продолжала бы писать моей матушке. Но возможно, она и писала; возможно, именно эти письма и хранятся у мистера Везерелла.

— А я уверена! — воскликнула Люсия, глядя на меня сияющими глазами. Сейчас она походила на невиданную райскую птицу, слетевшую на землю. — Во мне говорит голос крови. Мы с вами очень похожи внешне и думаем одинаково; у меня такое чувство, будто я знаю вас всю жизнь.

— И у меня такое же. — Я порывисто обняла Люсию. — Ах, если бы только эти письма попали мне в руки, когда Розина… ваша матушка… была еще жива! Мне бы очень хотелось познакомиться с ней — и узнать вас пораньше.

— Да, жаль, что такого не случилось. Но даже если бы мама увидела ваше объявление, она не откликнулась бы на него.

— Пожалуй… из страха перед отцом, — согласилась я.

Люсия недоверчиво потрясла головой, снова разглядывая письма Розины. Внезапно меня осенила ужасная мысль:

— Но если он все еще жив, он ведь тоже мог увидеть мое объявление. Возможно, теперь вам грозит опасность — по моей вине!

Она подняла глаза и улыбнулась с легкой грустью:

— Если бы вы не дали объявление, Джорджина, мы с вами никогда не встретились бы. Что же касается Томаса Вентворта, сейчас он уже глубокий старик и…

— Люсия… почему вы назвали его Томасом Вентвортом?

Она вздрогнула и испуганно взглянула на меня:

— Должно быть, где-то здесь прочитала.

— Уверена, Розина ни разу не упоминает имя своего отца.

Мы снова внимательно просмотрели все письма, строчка за строчкой, но имени Томас нигде не нашли.

— Люсия, вы понимаете, что это значит? — взволнованно спросила я. — Видимо, вы случайно услышали, как ваша матушка или еще кто-нибудь говорит о нем. Точно так же когда-то в моей голове всплыло имя Розина.

Наши плечи соприкасались, и я чувствовала слабую дрожь, волнами пробегающую по телу девушки.

— Очень может статься. Наверное, тот серолицый мужчина…

— Вы его видели когда-нибудь впоследствии?

— Нет, ни разу.

— Во всяком случае, он был вашим другом. А не оставила ли вам Розина… ваша матушка… какие-нибудь письма или документы?

— Нет. Она получала письма чрезвычайно редко — при мне, по крайней мере, — и сжигала их сразу по прочтении. Все ее имущество состояло из одежды, articles de toilette — забыла английское слово… нескольких предметов первой необходимости и свободно помещалось в один дорожный сундучок. Мама и меня приучила довольствоваться малым. «Собственность связывает и обременяет, — говорила она. — Лишний груз, да и только. Чем меньше у нас вещей, тем мы свободнее».

— А ваш доход? Вы сказали, что имеете сто фунтов ежегодного дохода. Вам известно, с чего он?

— До сегодняшнего дня я полагала, что с капитала Жюля Эрдена. Я могла бы написать своим адвокатам в Париже. Но это же французские юристы: если вы забудете собственное имя, они найдут причины не сообщать его вам.

— Английские юристы ничем не лучше, — сказала я. — Мне нужно любым способом выяснить, какое же условие я должна выполнить, чтобы увидеть остальные бумаги, оставленные мне матушкой. Ведь письма Розины — я вам говорила? — оказались у меня по ошибке. Я вот думаю, не хотела ли моя матушка защитить Розину таким образом? Запретив передавать письма в мои руки, покуда Томас Вентворт не умрет? Но тогда получается…

— Что он все еще жив, — закончила за меня Люсия, содрогаясь всем телом. — И это чудовище — мой дед! Даже подумать страшно.

— Но почему Розина не поехала в Неттлфорд? — воскликнула я. — После того, как Феликс Мордаунт ее бросил, я имею в виду. Моя матушка укрывала бы ее у себя до вашего рождения. А после смерти моего отца мы все жили бы у тети Вайды в Нитоне; и мы с вами выросли бы вместе… Как счастливы мы могли бы быть!

— Да, — промолвила Люсия, вновь перебирая письма. — Но неужели вы не понимаете — почему?

— Розина пишет «я не хочу навлекать на вас гнев своего отца» или что-то вроде, но я точно знаю, что матушка без раздумий приняла бы ее в свой дом, и тетя Вайда тоже. С нами вы жили бы гораздо спокойнее и гораздо счастливее, чем в одиночестве на континенте, где никто даже не знал, кто вы такие.

— Но стыд, Джорджина, стыд! Ведь весь Лондон знал, что она сбежала с Феликсом Мордаунтом. И потом родить ребенка вне брака… Какой же тяжелой обузой я была для нее, наверное!

— Вы не должны так думать — никогда!

Я обняла Люсию и попыталась представить, что бы я чувствовала на ее месте: гнев на Феликса Мордаунта, безусловно; жалость к матери, конечно же, но никак не стыд — ни за нее, ни за себя. Может, у меня недостаточно развито нравственное чувство? Тетю Вайду уж точно никогда не волновало мнение света. В моих последних словах, обращенных к Люсии, мне послышалось эхо давних тетушкиных слов, произнесенных с великой горячностью: «Ты была ее радостью, ее счастьем. Знай это — и не задавай больше никаких вопросов!» Я гладила Люсию по волосам и ласково утешала, отчасти жалея, что показала ей письма (однако могла ли я утаить их от нее?), но одновременно наслаждаясь теплом наших объятий, невзирая на все свое смущение.

Когда она наконец успокоилась, я поведала про памятный разговор у маяка, когда я высказала предположение, что матушка надорвала сердце, рожая меня, а тетя Вайда ответила мне словами, в которых я всегда впоследствии находила утешение.

— Вы с матушкой очень любили друг друга, правда ведь? — спросила я.

— О да… я ни разу в жизни не усомнилась в ее любви.

— Вот и подумайте, насколько несчастнее она была бы без вас. Двери в общество закрылись для нее в день, когда она бежала с Феликсом Мордаунтом. Но настоящие друзья — вроде моей матушки — ни при каких обстоятельствах не отвернулись бы от нее…

— Хотелось бы в это верить, — вздохнула Люсия.

— Я убеждена, все ваши сомнения рассеются, когда мы увидим остальные письма. И вот что, Люсия…

— Да?

— Пусть это останется между нами: больше никому знать не нужно. Мы даже моему дяде не расскажем. Хотя если бы и рассказали, ничего не изменилось бы: он интересуется только своей лавкой и уже через пять минут все забыл бы начисто. Для окружающих вы будете просто моей подругой мисс Эрден.

Когда я произносила последние слова, меня вдруг охватило головокружительное чувство нереальности, словно я смотрю на нас двоих откуда-то из-под самого потолка. Не иначе я просто сплю и вижу сон? И настолько сильным было это ощущение, что я впилась ногтями в свое запястье.

— Вы очень добры, — услышала я голос Люсии. — И ваши чувства мне понятны: у меня тоже голова идет кругом.

Я подняла взгляд и увидела, что она улыбается.

— Извините, — неловко пробормотала я. — Я не хотела… просто… я была бесконечно одинока здесь и страстно мечтала о друге… Но вы, безусловно, потрясены стократ сильнее меня — ведь вся ваша жизнь меняется у вас на глазах.

— О да… и все же мне кажется, я всегда ожидала чего-то подобного. В конце концов, моя матушка какой была, такой и осталась для меня. Все это не означает, что она любила меня меньше, чем я думала. Наоборот — больше, гораздо больше… как представишь, какие душевные муки она терпела каждый день.

Я уже понимала, что не могу потерять Люсию. Дядя Джозайя придет в полнейшее замешательство, но если я стану оплачивать ее содержание…

— Люсия, — решительно сказала я, — почему бы вам не поселиться здесь со мной, чем жить в гостинице? Вы можете занять спальню этажом ниже; нам нужно будет хорошенько проветрить комнату и подыскать вам мебель, но это не составит труда.

Губы Люсии легко прикоснулись к моей щеке, и я ощутила тепло ее дыхания.

— Я бы с радостью, но мне неловко навязываться, а кроме того, ваш дядя…

— Дядю Джозайю придется поуговаривать, но это я беру на себя. А если вы согласитесь иногда помогать в лавке, уговорить его будет значительно легче. Почему бы вам не остаться на ужин — сегодня вторник, значит, подадут, боюсь, баранину в остром соусе — и не познакомиться с ним? А потом мы с вами сможем снова подняться сюда и разговаривать сколько душе угодно.

Люсия для приличия поотнекивалась, но вся просияла от облегчения и радости, когда я позвонила Шарлотте и велела ей предупредить миссис Эддоуз, чтобы приготовила ужин на трех персон.

— Я уверена в одном: наши матери продолжали переписываться, — сказала я, когда мы с Люсией опять остались наедине. — Они любили друг друга, и из писем видно, что Розина всецело доверяла Эмилии. Мы должны убедить мистера Ловелла показать нам остальные бумаги. Допустим… согласитесь ли вы, Люсия, раскрыть вашу тайну мистеру Ловеллу при условии строжайшей конфиденциальности? Все-таки он мой поверенный; я убеждена, он вас не выдаст.

— Пожалуй, — с сомнением проговорила она, — но, если честно, Джорджина, я предпочла бы никому не рассказывать — по крайней мере, до поры до времени. Столько всего еще нужно понять… осмыслить. Может, вы просто скажете, что у вас возникли некие обстоятельства, в силу которых вам жизненно необходимо увидеть эти бумаги? А если поверенный ответит отказом, вы настоятельно потребуете, чтобы он сообщил вам, в чем заключается таинственное условие, поставленное вашей матушкой?

— Да, конечно, я так и сделаю. Просто я думаю… ведь она наверняка знала о вашем существовании. Может, условие как раз и состоит в том, что мы с вами должны познакомиться?

— Возможно, — промолвила Люсия по-прежнему нерешительно. — И тем не менее мне хотелось бы пока что сохранить свою тайну.

— Да-да, разумеется. Мы не расскажем ни единой душе. Ах, какая жалость, что мы с вами не встретились раньше! Я все не возьму в толк, почему же вы не приехали к нам в Нитон. После смерти законного супруга — а скорее всего, ваша матушка действительно состояла в браке с Жюлем Эрденом; иначе откуда бы у нее взялся доход? — так вот, после смерти законного супруга она могла бы жить с нами, ничего не опасаясь. Даже Томас Вентворт не осмелился бы послать в Нитон наемных убийц. Мы знали всех фермеров в округе, и они приглядывали бы за нами. А тетушка моя вообще не ведала страха; она держала в судомойне старый мушкетон, на случай грабителей, и без раздумий воспользовалась бы им. «Любого головореза, который к нам сунется, я в два счета упрячу за решетку», — часто повторяла она. Вот мне и непонятно, как Розина могла чувствовать себя в большей безопасности за границей — особенно после трагической гибели бедной Клариссы?

Люсия недоуменно потрясла головой.

— Остается лишь предположить, что встречи с людьми из своего прошлого — вроде несносной миссис Трейл и ее дочери — она боялась больше, чем своего отца.

— Но если все знали вашу матушку под именем мадам Эрден, с какой стати было ей волноваться, что там думают о ней Трейлы? Когда на континенте она ежедневно рисковала погибнуть от руки наемных убийц? Вы же считали Жюля Эрдена своим отцом до сегодняшнего дня. Нет, я решительно не понимаю, почему она не пожелала вернуться в Англию.

Меня вновь одолели тяжелые сомнения: можно ли утверждать наверное, что все это нечто большее, чем просто удивительное совпадение?

— Мне кажется, я никогда до конца не верила, что Жюль Эрден — мой отец, — задумчиво произнесла Люсия. — Мама всегда говорила о нем в очень туманных выражениях; я даже не представляю, как он выглядел.

— То же самое и с моим отцом. — Почему-то эта мысль немного меня успокоила, но сомнения не рассеивались, пока я вдруг не вспомнила, где Люсия остановилась по приезде в Лондон.

— А где именно в Мэрилебоне находится ваша гостиница? — спросила я.

— На Грейт-Портленд-стрит.

— То есть через улицу от Портленд-плейс.

Ее глаза расширились.

— Даже при виде писем я не сообразила… такой выбор гостиницы просто показался мне естественным. Должно быть, меня безотчетно повлекло туда.

— И точно так же вы знали имя Томаса Вентворта — не сознавая, что знаете.

— Что же еще скрывается в темной глубине моего сознания, готовое всплыть в любой момент? Мне это не нравится, но все же… — Она решительно вздернула подбородок и сделала отметающий жест. — Что бы ни случилось, теперь мы с вами есть друг у друга.

Перспектива ужинать в обществе постороннего человека — тем более молодой женщины, едва мне знакомой, — повергла дядю Джозайю в совершенное замешательство, но Люсия была столь мила и задала столько вопросов про книжную лавку, что под конец я уже и не знала, как нам от него отделаться. Слава богу, к прошлому Люсии он проявил не больше интереса, чем когда-либо проявлял к моему прошлому. Я всегда изо всех сил старалась угодить дяде, но сейчас исполнилась решимости настоять на том, чтобы Люсия поселилась у нас, невзирая на все его возможные возражения; и как только мы с ней опять остались наедине, я твердо пообещала, что завтра же утром добьюсь такого разрешения.

Мы вышли из-за стола только в начале девятого. Я ожидала, что после ужина Люсия засобирается обратно в гостиницу, но Шарлотта разожгла камин в верхней гостиной, и моя гостья не выказала намерения уйти. Отблески огня дрожали у нее на щеке и играли в волосах, вспыхивая красными, медными и золотыми искрами при каждом движении головы. Французский акцент незаметно исчез, или я просто к нему привыкла. Мне не терпелось побольше узнать об их с Розиной жизни, которую я представляла весьма смутно, но я не хотела приставать к ней с расспросами, хорошо понимая, сколь сильно она потрясена вновь открывшимися обстоятельствами своей биографии. Люсия же, со своей стороны, горела желанием узнать о моем детстве в Нитоне всё вплоть до самых мелких и обыденных подробностей; когда я показала ей матушкину брошь в виде стрекозы, она долго зачарованно разглядывала ее, точно священную реликвию, медленно крутя в пальцах, отчего рубины сверкали алым огнем в свете камина.

Мы потеряли счет времени, и, лишь когда часы в холле внизу пробили десять, Люсия встрепенулась и испуганно поднесла ладонь к губам:

— Ах, Джорджина… я совсем забыла. В десять гостиница запирается на ночь. Что же мне делать?

— Вы должны заночевать здесь, — сказала я. — Мы постелим вам на диване — или можете разделить постель со мной, если ничего не имеете против.

Она с благодарностью приняла мое предложение. Я принесла ей ночную сорочку и оставила переодеваться у камина, а сама разделась в своей спальне при свете двух свечей над туалетным столиком. Облачившись в ночную сорочку, я открыла дверь и пригласила Люсию войти, а сама села перед зеркалом и принялась расчесывать волосы.

Внезапно мое отражение в зеркале словно раздвоилось, и над моим ухом раздался тихий голос:

— Позвольте мне.

Я, вздрогнув, обернулась и с облегчением увидела, что позади меня стоит Люсия: в мерцающей глубине зеркала наше с ней сходство было поистине поразительным.

— Извините ради бога, я не хотела испугать вас… верно, вы не услышали моих шагов.

Она взяла у меня щетку и начала расчесывать мне волосы. А я в полугипнотическом состоянии завороженно смотрела на отражение Люсии, улыбавшееся мне из зеркала, и у меня было полное впечатление, будто моя воображаемая сестра обрела самостоятельное существование.

Когда Люсия закончила, мы с ней поменялись местами, но картина в зеркале осталась практически прежней, что усугубило владевшее мной чувство нереальности. Я никому не расчесывала волосы со времени матушкиной смерти и уже забыла блаженное ощущение близости, возникающее от таких прикосновений, от прерывистого скольжения и тихого потрескивания щетки, от теплого аромата распущенных волос. Немного погодя веки Люсии медленно сомкнулись, но по слабым ответным движениям ее головы и игравшей в уголках губ улыбке я понимала, что она не спит.

Наконец я отложила щетку в сторону. Люсия встала и, обняв меня, прошептала:

— До встречи с тобой я и не сознавала, насколько я одинока.

Она подошла к кровати и уютно улеглась на ней, обратив лицо к свету. Я оставила одну свечу горящей и тоже скользнула под одеяло; мы лежали лицом к лицу, обняв друг друга одной рукой. Глаза Люсии снова закрылись, и уже через пять минут она спала крепким сном, но я долго лежала не смыкая глаз, чувствуя, как поднимается и опускается ее грудь и как ее легкое дыхание шевелит мои волосы. Вот что, должно быть, люди подразумевают под выражением «супружеское счастье», подумала я. Но испытаю ли я подобные чувства рядом с мужчиной? Я вспомнила молодого бычка на лугу и слова тети Вайды: «У людей то же самое… Меня лично эта идея никогда не привлекала». Большинство прочитанных мной романов заканчивались супружеским счастьем, но о молодых бычках там ни словом не упоминалось. Мне всегда представлялось что-то грубое, неуклюжее и болезненное, но сейчас, наслаждаясь теплом, исходящим от тела Люсии, я понимала, что ничего другого мне не надо, лишь бы она мирно покоилась в моих объятиях.

Я бы с радостью прободрствовала всю ночь, но в конце концов меня сморил сон, а когда спустя какое-то время я пробудилась в кромешной тьме, Люсию, теперь лежащую ко мне спиной, мучил кошмар. Она пронзительно вскрикнула и попыталась оттолкнуть мою руку, а потом повернулась ко мне и замерла в моих объятиях, трепеща всем телом. «Успокойся, милая, успокойся, — прошептала я. — Теперь ты в безопасности». Я нежно погладила Люсию по голове, прижала к себе покрепче и почувствовала ответное прикосновение горячих губ, прежде чем ее дыхание замедлилось и выровнялось. И вновь я боролась со сном, вдыхая аромат ее волос и рисуя в воображении нашу совместную жизнь в каком-нибудь коттедже у моря… Дядя Джозайя прекрасно управлялся с лавкой до моего появления здесь — обойдется без меня и впредь… Может, поселиться в Неттлфорде?.. Мы непременно должны хотя бы наведаться туда и увидеть дом, где я родилась… Или на острове Уайт, только на сей раз подальше от обрыва…

Я проснулась на сером рассвете, вдыхая запах расплавленного воска и обмирая от страха при мысли, что Люсия мне просто приснилась. С бешено стучащим сердцем я выскочила из постели и бросилась в гостиную. Люсии и след простыл, лишь аккуратно сложенная ночная сорочка лежала на диване. А ведь я даже не спросила, как называется ее гостиница… Я упала на колени подле дивана и прижала сорочку к лицу. Из нее выпорхнул листок бумаги, на котором бледным карандашом и почерком, похожим на мой, было написано: «Тысяча благодарностей. Не хотела тебя будить. Приду в лавку сегодня после полудня. Л.».

Уговорить дядю Джозайю оказалось даже труднее, чем я предполагала. Согласно своему обещанию я поставила вопрос ребром за завтраком, хотя уже и боялась, что Люсия передумала жить у нас, если вообще не исчезла бесследно, как сказочная фея. Однако, если она по-прежнему не прочь поселиться здесь, сказала я себе, а я не поговорю с дядей, она может подумать, что на самом деле мне этого не хочется. И вот я набралась решимости перебить дядю — он с увлечением рассказывал о каталоге, полученном с утренней почтой, — и спросила, понравилась ли ему мисс Эрден.

— Да, моя дорогая, — ответил он, не глядя на меня. — Очаровательная юная леди.

— Я рада, что вы так считаете, дядя, потому что она будет жить у нас.

Он отложил лупу и уставился на меня в полнейшем недоумении:

— Не понимаю.

— Мисс Эрден будет жить у нас, — повторила я. — В свободной спальне наверху.

— Да ты, наверное, шутишь, Джорджина. Мы не можем позволить себе такое.

— Почему, дядя?

— Ну как почему? Лишние расходы, неудобство и вообще… — Дядя беспомощно вскинул ладони.

Еще за ужином накануне я вдруг заметила, как сильно он постарел за последний год. Череп у него полностью облысел, и обвислые седые усы стали совсем жидкими. Сердце мое сжалось от жалости, но отступать я не собиралась.

— Вам не придется входить в расходы, дядя. Люсия будет платить пятнадцать шиллингов в неделю, как и я, а такой суммы более чем достаточно для ее содержания.

По крайней мере последние мои слова были чистой правдой: я решила оплачивать проживание Люсии из собственных средств, ничего не говоря ей. В таком случае у меня останется меньше десяти шиллингов в неделю, но меня это не волновало.

— И никаких неудобств у вас не возникнет. Люсия станет помогать мне в лавке, когда сумеет, а есть мы будем наверху, в моей гостиной, — так что вы сможете спокойно читать за столом, не отвлекаясь на нашу болтовню.

— Ну хорошо… я подумаю, — промямлил дядя Джозайя, складывая каталог.

— Нет, дядя, вы должны принять решение сейчас же. Люсия проживает в гостинице, а ей нужен дом.

— Миссис Эддоуз это не понравится… она станет возражать.

— С миссис Эддоуз я договорюсь, — отрезала я, с удивлением сознавая, что именно так и сделаю.

— Но… но ведь мы ничего не знаем о мисс Эрден.

— Я уже знаю, что она ближайшая моя подруга, — твердо сказала я. — У нас с ней очень много общего.

— Нет, нет и нет. Я решительно против. Неудобства уже начались: вернувшись вчера с распродажи, я, к великому своему удивлению, обнаружил, что лавка закрыта. Если ты собираешься болтаться невесть где с мисс Эрден, когда тебе следует присматривать за лавкой… а сейчас мне пора идти.

— Дядя, — задыхаясь от волнения, проговорила я, — если вы не позволите Люсии жить здесь, я покину ваш дом. Я до скончания жизни буду благодарна вам за то, что вы меня приютили, но все это время я была бесконечно несчастна и одинока, и без Люсии я не выдержу здесь и дня больше.

Он рухнул обратно в кресло, держась за сердце:

— Джорджина, что за бес в тебя вселился? Я и понятия не имел, что тебе так плохо. Если ты устала и хочешь отдохнуть, тебе нужно лишь сказать мне. Как же я буду справляться без тебя? Все эти заказы… посылки! Как мне обойтись без твоей помощи?

И таким он выглядел немощным, таким слабым голосом говорил, что я испугалась, как бы он не скончался на месте. А случись такое, подумала я, вся вина ляжет на меня: ведь именно я настояла на том, чтобы он уволил своего мальчишку-помощника и стал пользоваться моими услугами в лавке. Но мысль о Люсии придала мне решимости.

— Раньше вы прекрасно обходились без меня, дядя. Мы легко найдем вам работника, чтобы занимался посылками и присматривал за лавкой.

— Но он же потребует платы! Я не могу себе позволить такие расходы.

— Тогда вам остается лишь разрешить Люсии жить с нами.

— Ох, ладно-ладно, если ты настаиваешь. Но ей-же-ей, это большое… очень большое неудобство.

— Вы не испытаете ни малейшего неудобства, дядя, обещаю вам. Все останется в точности как прежде.

— Сильно в этом сомневаюсь, но, полагаю, мне придется смириться.

Он с трудом поднялся с кресла и, шаркая туфлями, вышел из столовой залы, оставив меня дивиться собственной смелости и задаваться вопросом, не стала ли я бесчувственной и жестокосердной.

Четверг, 12 октября

Сейчас первый час ночи. Люсия (наверное) давно спит в своей комнате, уже совершенно преобразившейся. Какое все-таки счастье, что она поселилась у нас! И я знаю, она рада не меньше моего. Нынешний день прошел не в пример лучше вчерашнего: накануне все утро дядя дулся на меня и раздражался по каждому пустяку, а когда время перевалило за полдень и потянулись мучительные часы ожидания, я расхаживала взад-вперед по пустой лавке, точно зверь в клетке, рисуя в воображении разного рода катастрофы.

Когда наконец Люсия появилась в дверях, признаться, я расплакалась от радости, а потом страшно устыдилась: ведь она встала ни свет ни заря и не хотела меня беспокоить. Люсия сказала, что весь день бродила по улицам, вспоминая события своей жизни с таким ощущением, будто все это происходило не с ней вовсе. Мы с Шарлоттой проветрили комнату и постелили постель, но Люсия пожелала провести еще одну ночь в гостинице. «Хочу доказать себе, что не боюсь оставаться одна, — пояснила она, — теперь, когда я знаю, что больше не одинока». Я весь вечер сочиняла письмо мистеру Ловеллу и почти всю ночь проворочалась в кровати… но теперь Люсия здесь, в полной безопасности, и все остальное не имеет значения.

Среда, 18 октября

Я познакомилась с Люсией всего неделю назад, но уже не мыслю своей жизни без нее. Наше с ней внешнее сходство с каждым днем удивляет меня все сильнее. Дядя не отличает нас друг от друга — думаю, и миссис Эддоуз тоже, хотя ей до нас в любом случае нет никакого дела. Люсия носит мою одежду, поскольку своей у нее очень мало: кроме великолепного переливчато-синего платья, у нее появилось лишь два новых, по фасону очень похожих на мои. Когда я добродушно подтрунила над подобным выбором нарядов, она с улыбкой сказала: «Да, я хамелеон и принимаю цвет окружения». Мы часто гадаем, походили ли и наши матери друга на друга до такой поразительной степени, однако за неимением хотя бы миниатюрного портрета одной из них нам остается единственно строить догадки. Говоря о своей «маме», Люсия всегда скованна и напряжена, но вот о «Розине» говорит совершенно свободно — словно для нее это два разных человека. Она питает живейший интерес к обстоятельствам моего детства и при всякой возможности переводит разговор на меня. Мистер Ловелл на мое письмо еще не ответил, и за отсутствием каких-либо новых сведений мы с Люсией пока ничего не предпринимаем.

Дядя по-прежнему сердится и постоянно ворчит на меня (или на Люсию, когда путает нас, но она нисколько не обижается). Мне не стоило обещать, что все останется по-прежнему. Он выразительно вздыхает при малейшем нарушении привычного хода вещей и по меньшей мере два раза в день напоминает мне, что он слишком стар, чтобы обходиться без моей помощи. Я эгоистически рассчитывала, что Люсия будет помогать мне в лавке, но днем она предпочитает гулять одна. Она тактично помалкивает на сей счет, но я уверена: одиночество необходимо ей для того, чтобы все хорошенько обдумать. «Такое ощущение, будто я вспоминаю две разные жизни одновременно и все не могу уразуметь, какая же из них моя», — сказала она вчера, но войти в подробности не пожелала.

Меня тревожит, что Люсия часами бродит одна по городу, сама не ведая, куда несут ноги. Она утверждает, что не боится ни Томаса Вентворта, ни еще кого-либо, — но не притворяется ли она ради моего спокойствия? Не знаю, право слово. Думаю, во время своих одиноких прогулок она размышляет (как размышляла бы я на ее месте) о наследственном недуге Мордаунтов и тревожно задается вопросом, не передалась ли болезнь ей? Но я не заговариваю с ней на эту тему, поскольку могу и ошибаться в своих предположениях. Порой, когда на лице Люсии лежит тень печали, внутри у меня все холодеет и в голову приходит пугающая мысль, что, возможно, она была бы счастливее, не встреться мы с ней.

Я прекрасно понимаю, откуда у Люсии такая потребность в одиночестве, но мне все же хотелось бы, чтобы она находила больше утешения в общении со мной: я бы с радостью проводила каждую минуту дня и ночи с ней рядом. Всякая ее улыбка, всякое ласковое прикосновение, всякий поцелуй — бесценный дар для меня. В романах подруги и кузины постоянно целуются и обнимаются, но каждый божий вечер… ах, с каким нетерпением я всегда жду этого часа!.. каждый вечер, когда мы обнимаемся и желаем друг другу доброй ночи, меня так и тянет попросить: «Ляг в постель со мной и позволь мне обнять тебя, как в первую ночь».

В воскресенье я наконец собралась с духом и сказала:

— Люсия, ты мучаешься кошмарами, я знаю, — так почему бы тебе не остаться со мной, чтобы я тебя успокаивала?

Она улыбнулась, нежно погладила меня по руке и после минутного колебания ответила:

— Спасибо, милая кузина, но я уверена, что сегодня буду спать крепким сном.

Еще раз обратиться к ней с таким предложением мне боязно: вдруг она подумает… сама не знаю что. Хорошо ли с моей стороны испытывать подобные чувства? Неужели я, как Нарцисс, влюбилась в собственное отражение?

Четверг, 19 октября

Сегодня дядя Джозайя в кои-то веки не ушел из лавки днем: он ждал какого-то важного клиента и отпустил меня. Люсия, к великой моей радости, пригласила меня с собой на прогулку. Держась под руки, мы дошли до Риджентс-парка и бродили там, пока не приблизились к маленькому гроту со скамеечкой внутри, расположенному в стороне от дорожки. Несомненно, именно здесь в свое время сидели и разговаривали Розина с Феликсом Мордаунтом. Неподалеку от грота находилась и упомянутая в одном из писем кофейная палатка, где хозяйничал древний морщинистый старик — скорее всего, тот же самый: он сказал, что торгует здесь вот уже двадцать семь лет. Было такое ощущение, будто нас обслуживает призрак.

Мы вернулись со своим чаем в грот и сели на скамеечку, рассчитанную на двоих. Наши плечи соприкасались; я взяла чашку в левую руку, чтоб не задевать локтем Люсию, и придвинулась к ней поближе. А потом вдруг осознала: должно быть, точно такие же чувства испытывала Розина, сидя на этом самом месте рядом с Феликсом Мордаунтом.

— Ты любила когда-нибудь, Джорджина? — спросила Люсия, словно прочитав мои мысли.

Я вздрогнула, едва не расплескав чай, и густо покраснела:

— Нет, пока не встретилась с… то есть нет. Нет, не любила.

— Но ведь ты наверняка думала о замужестве. Тебе хочется выйти замуж, родить детей?

— Не знаю даже… едва ли. Правду сказать, я… не очень высокого мнения о мужчинах. Наша маленькая семья в Нитоне всегда казалась мне совершенно полной, даже после смерти матушки. С возрастом я поняла, что мне хочется чего-то, и смутно предположила, что не иначе — радостей супружества. Но я никогда не встречала — и даже не видела — мужчины, которого могла бы вообразить в роли своего мужа. Что же касается детей… как всякая женщина, я должна бы мечтать о детях, но на самом деле у меня нет такой мечты; не могу представить себя матерью. Я чувствую себя вполне… вполне счастливой, сидя здесь с тобой. — Щеки у меня запылали еще жарче. — А ты, Люсия?

— О, я влюблялась в самых разных мужчин, однако, как и ты, ни одного из них не могла представить своим мужем. И я привыкла к свободе, привыкла сама всего добиваться; меня так просто не возьмешь. Мне хотелось бы прожить много жизней и в каждой из них быть другим человеком. Хотелось бы узнать, каково быть богатой, посещать роскошные балы и банкеты, носить умопомрачительные наряды и вызывать у всех восхищение, — но только опыта ради: чтобы выйти на сцену, где собрался весь цвет общества, безупречно сыграть свою роль и незаметно ускользнуть за кулисы. Возможно, однажды мы с тобой вместе проделаем что-нибудь подобное; именно это всегда привлекало меня в профессии актрисы. Но в театре все так искусственно, так манерно, а мне хочется быть актрисой в настоящей жизни. Секрет актерского мастерства, по твердому моему убеждению, заключается в умении стать человеком, роль которого исполняешь: не просто притвориться тем или иным персонажем, а полностью отринуть свое «я» — как сбрасываешь один костюм, чтобы надеть другой.

— Это все замечательно, но у меня нет актерского дара.

— Я уверена в обратном. Твой дядя постоянно твердит, что не может обходиться без тебя. Так давай докажем, что он ошибается, поменявшись местами на один день. Я стану тобой: буду упаковывать посылки и присматривать за лавкой. А ты наденешь мое переливчато-синее платье, немного, самую малость, подкрасишь лицо — и я бьюсь об заклад, что даже Шарлотта ничего не заметит.

— Хорошо, давай попробуем, — согласилась я, чувствуя взволнованное сердцебиение. — И что ты готова поставить об заклад?

— А что бы ты хотела получить в случае выигрыша?

Я хотела сказать «твое сердце», но лишь покраснела и поднесла к губам чашку, пытаясь спрятать за ней лицо.

— Возможно, твое желание уже сбылось, — тихо промолвила Люсия, дотрагиваясь до моего запястья кончиком затянутого в перчатку пальца. — Завтра мы с тобой поменяемся местами и в случае удачи никому ничего не расскажем. Это будет еще одним нашим секретом до поры до времени.

Суббота, 21 октября

Люсия оказалась права: Шарлотта называла меня «мисс Эрден» с самой минуты, как мы спустились. Тетя Вайда часто повторяла, что пудрой, румянами и помадой пользуются лишь глупые и тщеславные женщины, но, когда Люсия наконец разрешила мне посмотреть в зеркало, признаться, я была потрясена увиденным: она сделала мои глаза темней и ярче, брови тоньше, а скулы резче, но навела грим столь искусно, что я не могла взять в толк, как она добилась такого эффекта. Переливчато-синее платье пришлось мне точно впору. Прежде Люсия лишь раз наблюдала, как я укладываю посылки, но сейчас сноровисто выполнила всю работу, не обращая внимания на дядино раздраженное ворчание. Она даже настояла на том, чтобы я отправилась на прогулку во второй половине дня, пока она будет присматривать за лавкой. Я бы предпочла остаться с ней, но она твердо промолвила:

— Нет, Люсия, ты очень великодушна, но все-таки у тебя должен быть досуг.

Мы продолжали изображать друг друга, даже оставаясь наедине, и я испытывала такое удовольствие от происходящего, что поделилась с Люсией своими чувствами, на мгновение выйдя из роли.

— Вот видишь? — живо откликнулась она. — Я же тебе обещала: это и есть чистая радость актерства. Конечно, мы с тобой настолько во всем похожи, что нам легко поменяться местами. А теперь, Люсия…

Когда она упоминает о нашем разительном сходстве, я не возражаю, потому что мне приятно это слышать, но все же я не уверена, что мы с ней во всем похожи. Однако, чем именно мы отличаемся друг от друга, мне непонятно. Люсия по-прежнему остается для меня загадкой — она определенно чего-то недоговаривает, тогда как я с ней предельно откровенна, — и эта ее загадочность восхищает и чарует меня.

Когда подошло время ложиться спать, мы, по обыкновению, обнялись в гостиной у камина — только на сей раз, против обыкновения, она крепко прижалась ко мне и прошептала, почти касаясь губами моего уха:

— Люсия, почему бы тебе не лечь со мной сегодня? Тогда я успокою тебя, если тебе приснится кошмарный сон.

Я уже собиралась воскликнуть: «Ах, Люсия, мне бы очень этого хотелось!» — но вовремя спохватилась, что ведь ответить мне нужно за нее, а не за себя. Сердце у меня упало, слова замерли на языке. Надеется ли она услышать «да»? Или просто мягко укоряет за излишнюю настойчивость? Я осторожно отстранилась от нее. Руки Люсии по-прежнему лежали на моих плечах, на губах играла слабая лукавая улыбка; она пытливо смотрела на меня, как смотрел бы учитель на примерного ученика, запнувшегося при чтении наизусть.

— Спасибо, милая кузина, но я уверена, что сегодня буду спать крепким сном.

Ее улыбка стала шире. Я получила высший балл за ответ, но отказалась от того, чего желала больше всего на свете.

— Доброй ночи, милая кузина, — сказала Люсия, снова притягивая меня к себе, а потом добавила хрипловатым шепотом: — Мы еще сделаем из тебя настоящую актрису. — Легко скользнув губами по моим губам, она повернулась к двери.

Однако, вместо того чтобы направиться к лестнице, Люсия двинулась направо, в сторону моей комнаты, и через несколько секунд я услышала, как открывается и закрывается моя дверь.

Уже спускаясь по лестнице, я вдруг вспомнила про бювар. Ключик висел у меня на шее (Люсия про него не спрашивала, поскольку я всегда прячу цепочку под платьем), но заперла ли я дневник в бювар и убрала ли последний в ящик стола — или же тетрадь осталась лежать на виду? Может, подняться обратно и проверить? Но если я постучусь, Люсия подумает… В лучшем случае она решит, что мне есть что скрывать от нее. «Ты всегда запирала свой дневник, — сказала я себе. — А не помнишь просто потому, что делаешь это машинально». Я долго топталась на лестнице, безуспешно силясь припомнить, поворачивала ли я сегодня ключик в замке бювара, но потом все-таки с тяжелым сердцем спустилась в спальню Люсии, где почти всю ночь промаялась без сна, то терзаясь сожалением об упущенной возможности (а вдруг она хотела услышать от меня «да» и теперь думает, что я отвергла ее?), то испытывая жестокие муки унижения при мысли, что она читает мой дневник. В конечном счете утром я поднялась позже обычного и обнаружила, что спальня моя пуста, бювар заперт на замок и лежит в ящике стола, а Люсия уже внизу, снова в собственном своем образе, и держится так, будто нам никогда и в голову не приходило выдавать себя друг за друга.

Понедельник, 23 октября

Мистер Ловелл наконец прислал мне ответ с извинениями за задержку: мистер Везерелл перенес очередной удар и по состоянию здоровья полностью отошел от дел, препоручив всех своих клиентов заботам мистера Ловелла. Письмо доставили, когда мы с Люсией завтракали; она с живым нетерпением наблюдала за мной, пока я вскрывала конверт, но лицо у нее вытянулось от разочарования, едва я принялась читать вслух:

«К глубокому моему сожалению, распоряжения вашей покойной матери решительно воспрещают мне передавать вам пакет по вашей просьбе. Вы говорите, что в силу неких вновь возникших обстоятельств вам стало жизненно необходимо увидеть все прочие бумаги; позвольте осведомиться, о какого рода обстоятельствах идет речь? Следует добавить, что оставшаяся часть вашего наследства состоит из единственного запечатанного пакета. Помимо того, что в нем лежат какие-то бумаги или документы, я ничего не могу сказать о его содержимом. Пожалуй, я не нарушу воли моей доверительницы, если сообщу вам, что в случае вашей смерти — или неких иных событий, разглашать характер которых мне строго возбранено, — пакет надлежит уничтожить не вскрывая. Коли у вас имеются какие-либо распоряжения на любой другой предмет, я почту за честь оные выполнить…»

— Глупо было надеяться, — вздохнула Люсия с таким горестным видом, что у меня сердце сжалось от жалости.

— Не отчаивайся, Люсия. Ты обязательно увидишь бумаги, даже если для этого мне придется нанять грабителя, чтоб выкрал пакет из конторы мистера Ловелла. Впрочем, услуги грабителя нам не потребуются; ты же сама видишь, мой поверенный понемногу сдает позиции. Он уже просит уточнить, какие «вновь возникшие обстоятельства» я имею в виду, а это явный намек. Люсия, нам непременно надо написать мистеру Ловеллу о нашем с тобой знакомстве — уверена, оно имеет самое прямое отношение к условию, оговоренному в завещании.

— Может статься, ты и права, — согласилась Люсия, — но я предпочла бы лично встретиться с ним… хотелось бы убедиться, что он человек благоразумный и умеет хранить молчание.

— Так давай съездим к нему в Плимут.

— Но твой дядя… он страшно расстроится.

— Дяде Джозайе скоро предстоит вообще обходиться без нас.

— Но нельзя же так сразу; ты должна подготовить старика и сообщить о своем решении деликатно, ради собственного же спокойствия. А что подразумевает мистер Ловелл под «некими иными событиями»? Возможно, твоя матушка распорядилась уничтожить пакет в случае, если о нем будет спрашивать кто-то, кроме тебя… И есть еще один способ. Какой смысл пользоваться услугами поверенного, проживающего в Плимуте? Почему бы не найти юриста здесь, в Лондоне, и не попросить мистера Ловелла переслать пакет ему? Нового человека будет гораздо проще убедить.

Мне такое не приходило в голову. Предложение казалось разумным, однако все мое существо восстало против него.

— Но смена поверенного как раз и может быть одним из упомянутых «иных событий», — возразила я, пытаясь оправдать свое нежелание последовать совету Люсии. — Мистер Ловелл хочет помочь нам, я уверена. Если я письменно сообщу ему под строжайшим секретом, что мы с тобой познакомились и что ты дочь Розины Вентворт, состоявшей в браке с Жюлем Эрденом, — какой вред может выйти из этого?

— Ну… сама не знаю, чего боюсь, — неловко проговорила Люсия. — Вот если бы я встретилась с твоим поверенным, я бы поняла, можно ли доверить ему мою тайну…

— Нам нет необходимости рассказывать все. Мистер Ловелл не знает, чт находится в пакете; для него имеет значение лишь то, что ты законная дочь Жюля Эрдена, женившегося на Розине Вентворт во Франции. Ничего сверх этого мама не стала бы сообщать.

— Но вдруг мы ошибаемся и в завещании оговаривается совсем другое условие?

— В таком случае я поеду в Плимут и заявлю мистеру Ловеллу, что не уйду из конторы, пока не получу пакет.

— Ты права. — Люсия глубоко вздохнула и решительно вскинула голову. — Я понимаю, что веду себя глупо… просто… А давай вместо тебя в Плимут поеду я? В конце концов, мистер Ловелл никогда с тобой не встречался.

— Но, Люсия, вдруг он попросит тебя подписать какие-нибудь документы?

— Уверена, я сумею воспроизвести твою подпись, если немного попрактикуюсь.

— Нет, моя дорогая, так не пойдет. Если мистер Ловелл хотя бы заподозрит неладное, он наверняка уничтожит бумаги и даже может отправить тебя в тюрьму. Нет-нет, в Плимут поеду я — и обернусь за сутки, — а ты, если не возражаешь, опять притворишься мной, тогда дяде Джозайе будет не на что жаловаться. Ты совершенно права: надо дать старику время свыкнуться с мыслью о скором расставании со мной и найти помощника в лавку, но я поставлю его в известность сразу по возвращении из Плимута. И обещаю тебе, Люсия: если у меня возникнут хоть малейшие сомнения в надежности мистера Ловелла, он не узнает о твоем существовании.

— Но как же ты тогда убедишь его отдать пакет?

— Не волнуйся, Люсия. Мистер Ловелл хочет помочь нам, сердцем чую. Вот увидишь, я вернусь не с пустыми руками.

Ее лицо по-прежнему хранило встревоженное выражение, но моей уверенности с избытком хватило бы на двоих, и уже часом позже мое письмо к мистеру Ловеллу находилось в почтовой конторе.