Четыре сезона (сборник) Кинг Стивен

2. Метод дыхания

Мне сейчас почти восемьдесят, это говорит о том, что я родился вместе с веком. Вся моя жизнь была связана со зданием, которое стоит прямо поперек Мэдисон-сквер-гарден. Это здание, похожее на большую серую тюрьму, является в настоящее время больницей, как должно быть известно многим из вас. Это – мемориальная больница Гарриет Уайт.

Гарриет Уайт, чьим именем она названа, была первой женой моего отца, получившей первый опыт работы сиделкой, когда овцы еще действительно паслись на Овечьем лугу в Центральном парке. Ее статуя стоит на постаменте во дворе перед зданием, и если кто-то из вас ее видел, то, наверное, испытал удивление, как женщина с таким суровым лицом могла посвятить себя столь мягкой профессии. Девиз, высеченный в основании статуи, еще менее располагает к себе: Нет покоя без боли, поэтому мы определяем спасение через страдание.

Я был рожден внутри этого серого здания 20 марта 1900 года. И вернулся туда как стажер в 1926-м. Двадцать шесть – это слишком поздно, чтобы делать первые шаги в мире медицины, но у меня уже была практика во Франции в конце первой мировой, где я пытался штопать разорванные животы и доставал на черном рынке морфин, который часто был плохого качества.

Как и все поколение хирургов перед второй мировой войной, мы были хорошими практиками, и между 1919-м и 1928-м в высших медицинских школах было зарегистрировано удивительно мало случаев отчислений за непригодностью. Мы были старше, более опытны и уравновешенны. Были ли мы также и мудрее? Не знаю, но, несомненно, были более циничными. Никогда не случалось ничего подобного той чепухе, о которой пишут в популярных романах о врачах, падающих в обморок или блюющих во время первого вскрытия.

Больница памяти Гарриет Уайт сыграла также центральную роль в событиях, которые случились со мной девять лет спустя после моего поступления туда. И эту историю я хочу рассказать вам сегодня, джентльмены.

Вы можете сказать, что это не совсем подходящая история для Рождества (хотя развязка произошла как раз в сочельник), но я вижу в ней, какой бы ужасной она ни была, проявление той поразительной силы, которая заложена в обреченных и Богом проклятых человеческих существах. В ней я вижу и невероятные возможности нашей воли, и ее ужасную темную силу.

Рождение само по себе, джентльмены, – ужасная вещь. Сейчас стало модным, чтобы отцы присутствовали при рождении собственных детей, и эта мода способствовала тому, что у многих мужчин появилось чувство вины, которого, я полагаю, они не всегда заслуживали (некоторые женщины потом с умением и жестокостью им воспользовались). Это считается нормальным и даже полезным. Однако я видел мужчин, выходящих из операционной нетвердой походкой, с белыми, бескровными лицами. Я видел, как они теряли сознание от криков и обилия крови. Вспоминаю одного отца, который неплохо держался… только начал истерически кричать, когда его сын пытался проложить себе дорогу в мир. Глаза ребенка были открыты, казалось, он осматривается вокруг, а затем его глаза остановились на отце…

Рождение – удивительная вещь, джентльмены, но я никогда не находил его прекрасным. Думаю, оно слишком грубо, чтобы быть прекрасным. Матка женщины похожа на двигатель. С зачатием этот двигатель приводится в действие. Вначале он работает почти вхолостую… Но с приближением рождения все набирает и набирает обороты. Его холостой стук становится размеренным гулом, а затем переходит в пугающий рокот. Коль скоро этот двигатель заведен, каждая будущая мать должна понимать, что ее жизнь поставлена на карту. Либо она родит и двигатель остановится, либо этот двигатель начнет разгоняться все сильнее, пока не взорвется, неся кровь, боль и смерть.

Это история о рождении, джентльмены, в канун другого рождения, которое мы празднуем вот уже почти две тысячи лет.

Моя медицинская практика началась в 1929-м – слишком плохом году, чтобы что-то начинать. Мой дед оставил мне в наследство небольшую сумму денег, и хотя я и был удачливее многих моих коллег, мне пришлось вертеться, чтобы хоть как-то продержаться следующие четыре года.

К 1935-му дела пошли немного лучше. У меня появились настоящие пациенты и некоторые больные, проходящие амбулаторное лечение в Уайт Мемориал. В апреле того года я увидел нового пациента – женщину, которую буду называть Сандрой Стенсфилд, что почти соответствует ее настоящему имени. Это была молодая женщина с бледной кожей, утверждавшая, что ей двадцать восемь лет. После осмотра я понял, что на самом деле она года на три-четыре моложе. У нее были светлые волосы, изящная фигура и высокий рост – около пяти футов и восьми дюймов. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не излишняя суровость черт. В глазах светился ум, а линия рта была столь же резкой и решительной, как у каменной статуи Гарриет Уайт перед зданием больницы. Имя, которое она указала в карточке, было не Сандра Стенсфилд, а Джейн Смит. Осмотр показал, что пациентка примерно на втором месяце беременности. Обручального кольца она не носила.

После предварительного осмотра, но до того, как были получены результаты анализов, моя медсестра Элла Дэвидсон сказала:

– Та девушка, что приходила вчера, Джейн Смит? Я больше чем уверена, что это вымышленное имя.

Я согласился. И все же я ею восхищался. В ее поведении не было и тени нерешительности, стыдливости и робости. Меня поражала ее прямота и деловитость. Казалось даже, что и вымышленное имя она взяла по деловым соображениям, а не от стыда. Она как бы говорила вам: Вы требуете имя, чтобы занести его в вашу картотеку. Таков порядок. Что ж, вот вам имя. Чем полагаться на профессиональную этику человека, которого я не знаю, лучше положусь на саму себя.

Элла отпустила несколько замечаний на ее счет типа «современные девицы» и «наглая молодежь», но она была доброй женщиной, и думаю, эти слова были произнесены так, для проформы. Она прекрасно понимала, так же как и я, что кем бы ни была моя новая пациентка, она не имела ничего общего с проституткой с выцветшим взглядом и на высоких каблуках. Напротив, Джейн Смит была крайне серьезной и целеустремленной молодой женщиной. Она оказалась в неприятном положении и была полна решимости пройти через это со всем достоинством, на которое способна.

Через неделю она пришла во второй раз. Стоял обычный день – один из первых настоящих весенних дней. Воздух был мягким, небо – молочно-голубого цвета, и чувствовался запах ветра – теплый, едва ощутимый запах возрождения природы. В такие дни хочется уйти от всех забот и волнений, сидя рядом с прекрасной женщиной где-нибудь в Кони-Айленде, с корзиной для пикника на разостланном покрывале, а на твоей спутнице – большая белая шляпка и платье без рукавов, прекрасное, как и сам день.

На Джейн Смит было платье с рукавами, но все равно не менее прекрасное, чем тот весенний день. Из белого льна с коричневой окантовкой. Она надела также коричневые туфельки, белые перчатки и шляпку «колокол», немного старомодную – первый признак того, что она была далеко не богатой женщиной.

– Вы беременны, – сказал я. – Думаю, что вы не очень-то в этом сомневались, да?

Если и должны быть слезы, подумал я, то они появятся сейчас.

– Да, – ответила она с завидным самообладанием. В ее глазах не было и намека на слезы. – Я догадывалась.

Возникла небольшая пауза.

– Когда я должна родить? – спросила она почти беззвучно.

– Это будет рождественский ребенок, – сказал я. – Примерный срок – десятое декабря плюс-минус две недели.

– Хорошо. – Она поколебалась немного, а потом решилась: – Вы будете принимать роды? Даже если я не замужем?

– Да, – сказал я. – При одном условии.

Она нахмурилась, и в этот момент ее лицо стало еще больше походить на лицо Гарриет Уайт. Трудно поверить, что хмурое выражение лица молодой женщины двадцати трех, вероятно, лет может быть настолько грозным. Но именно таким оно и было. Она уже была готова уйти, и даже мысль о том, что ей придется начинать все сначала с другим врачом, не смогла бы ее удержать.

– И каким будет это условие? – спросила она подчеркнуто холодно.

Теперь уже я почувствовал желание отвести глаза от ее лица, но выдержал ее взгляд.

– Я настаиваю на том, чтобы знать ваше настоящее имя. Мы можем продолжать наши финансовые отношения при помощи наличных денег, если вас это больше устраивает, и миссис Дэвидсон по-прежнему будет выдавать вам рецепты на имя Джейн Смит. Но если мы собираемся отправиться вместе в это путешествие в течение следующих семи месяцев, я хотел бы иметь возможность обращаться к вам по имени, на которое вы отзывались всю вашу жизнь.

Я закончил свою миленькую, наигранно строгую речь, ожидая, пока она обдумает мои слова. Я был почти уверен, что она поднимется, поблагодарит меня и исчезнет навсегда. Я испытал бы растерянность, если бы это произошло. Она нравилась мне. Более того, мне нравилась прямота и решимость, с коими она бралась за проблему, в то время как девяносто из ста женщин на ее месте запутались бы в собственной лжи и от страха и стыда перед такой ситуацией оказались бы не способны ее преодолеть.

Полагаю, что многим нынешним молодым людям такая ситуация показалась бы нелепой и даже невообразимой. Сейчас все стремятся продемонстрировать широту взглядов в отношении того, что беременная женщина без обручального кольца должна быть окружена большим вниманием и заботой, чем любая другая. Но джентльмены хорошо знают, что в те времена все было по-другому. Бытующие тогда нравственные нормы и лицемерие ставили незамужнюю беременную женщину в крайне затруднительное положение. В те годы замужняя беременная женщина чувствовала себя счастливой и гордой тем, что собиралась выполнить предназначение, данное ей Богом. Незамужняя же выглядела в глазах окружающих проституткой, да и сама была склонна считать себя таковою. Она была, используя выражение Эллы Дэвидсон, «легкой» женщиной, а в те времена о «легкости» забывали не скоро. Такие женщины уезжали рожать и жить в другие города. Некоторые из них глотали таблетки или выбрасывались из окон. Другие шли к подпольным акушеркам-мясникам с грязными руками или пытались сделать все сами. За мою хирургическую практику четыре женщины умерли у меня на глазах от потери крови из-за тяжелых ранений матки. Помню один случай, когда ранение было нанесено зазубренным горлышком бутылки, привязанным к венику. Сейчас трудно в это поверить, но подобные вещи происходили, джентльмены. В общем, такая ситуация была для здоровой молодой женщины худшей из всех, какие только можно вообразить.

– Я согласна, – сказала она наконец. – Это справедливо. Меня зовут Сандра Стенсфилд.

Она протянула мне руку. С удивлением я пожал ее, радуясь, что Элла Дэвидсон не видела, как я сделал это. Она бы ничего не сказала, но целую неделю кофе был бы горче, чем обычно.

Она улыбнулась в ответ на мое замешательство – я думаю – и посмотрела на меня открыто.

– Надеюсь, мы будем друзьями, доктор Маккэррон. Сейчас мне нужен друг. Я немного напугана.

– Я вас понимаю и постараюсь стать вашим другом, если смогу, мисс Стенсфилд. Я что-нибудь могу для вас сделать в настоящий момент?

Она открыла сумочку и достала блокнот и ручку. Раскрыв блокнот, посмотрела на меня. В какой-то момент я с ужасом подумал, что она спросит у меня имя и адрес акушера. Затем она сказала:

– Я хотела бы знать, что мне лучше есть. Для ребенка, конечно.

Я громко рассмеялся. Она взглянула на меня с удивлением.

– Извините. Просто у вас такой деловой вид.

– Ну уж наверное. Этот ребенок теперь часть моих дел, разве не так?

– Да, естественно. У меня есть брошюра, которую я даю всем моим беременным пациенткам. Здесь говорится о диете, весе, питье, курении и многом другом. Пожалуйста, не смейтесь, когда будете читать. Это затронет мои чувства, потому что я сам писал текст.

Это был скорее памфлет, а не брошюра, что, однако, не помешало ему стать впоследствии книгой «Практическое руководство по беременности и родам». В то время я серьезно увлекался акушерством и гинекологией и, начав довольно поздно из-за войны, не собирался терять время. Меня подбадривала мысль о том, что я увижу множество счастливых женщин в ожидании ребенка и приму за мою практику много детей. Так и случилось: по последним подсчетам, я участвовал в появлении на свет около двух тысяч младенцев – достаточно, чтобы заполнить пятьдесят классных комнат.

Я читал много литературы о беременности и родах и применял свои знания по этому вопросу более разумно, чем в других областях медицинской практики. Поскольку я был энтузиастом и у меня сложились собственные представления о предмете, то предпочел написать собственную брошюру, чем следовать избитым предписаниям, которыми в избытке потчевали беременных женщин. Не буду излагать полный набор этих предписаний – для этого не хватило бы и ночи, – но приведу лишь два примера.

От будущих матерей требовали как можно меньше находиться на ногах и тем более не совершать длительных прогулок из-за опасности выкидыша и других «нежелательных для родов» последствий. Но роды как таковые – это в первую очередь тяжелая работа, и давать подобные советы – все равно что сказать футболисту, готовящемуся к важной встрече, чтобы он как можно больше проводил время сидя и сохранял силы для предстоящей игры! Другой столь же «мудрый» совет, часто даваемый многими докторами упитанным женщинам, – начать курить… курить! Эти рекомендации отражены в имевшем хождение лозунге тех дней: «Возьми сигарету Lucky вместо конфеты». Те, кто думает, что, вступив в двадцатый век, мы вошли в эпоху просвещенной медицины, не представляет, какие безумные идеи иногда приживаются и в наши дни.

Я дал мисс Стенсфилд мою брошюру, и она внимательно изучала ее в течение минут пяти. Когда я спросил у нее разрешения закурить трубку, она кивнула мне, не отрываясь от чтения. Потом подняла глаза и улыбнулась:

– Вы радикал, доктор?

– Почему вы это говорите? Не потому ли, что я советую ожидающим ребенка женщинам ходить пешком, а не ездить в прокуренных и трясущихся поездах подземки?

– Витамины… всякого рода… плавание и дыхательные упражнения! Какие дыхательные упражнения?

– Об этом вы узнаете позже, но я не радикал. Далеко не радикал. Я тот, кто задерживает на пять минут моего следующего пациента.

– О, прошу прощения. – Она быстро встала, запихивая толстую брошюру в сумочку.

– Ничего.

Она набросила легкое пальто, глядя на меня карими глазами.

– Нет, – сказала она. – Вы совсем не радикал. Ну а теперь вы себя чувствуете более… умиротворенно? Я правильно подобрала слово?

– Вполне подходяще, – сказал я. – Это слово мне нравится. Скажите миссис Дэвидсон, чтобы она выписала талон на следующее посещение. Я хочу вас видеть в начале следующего месяца.

– Ваша миссис Дэвидсон меня не одобряет.

– Уверен, что это не так. – Но я никогда не умел врать, и теплота, возникшая между нами, сразу же испарилась. Я не провожал ее до двери кабинета. – Мисс Стенсфилд?

Она обернулась и застыла в ожидании вопроса.

– Вы собираетесь оставить ребенка?

Она окинула меня взглядом, потом улыбнулась той загадочной улыбкой, секрет которой знают только беременные женщины.

– О да, – услышал я в ответ, и она ушла.

До конца этого дня я занимался похожими друг на друга случаями пищевого отравления, ожогов кипятком, вытаскивал кусок металла из глаза и дал направление на госпитализацию моему старому пациенту, у которого, я уверен, была раковая опухоль. Я совершенно позабыл о Сандре Стенсфилд. Элла Дэвидсон напомнила мне о ней, заметив:

– Возможно, она вовсе и не потаскушка.

Я оторвал взгляд от карточки моего последнего пациента. Я изучал ее, ощущая раздражение, которое чувствует большинство врачей, оказавшихся не в силах помочь больному. Мне пришла в голову мысль, что вместо всех этих колонок СУММА К ОПЛАТЕ, ОПЛАЧЕНО ПОЛНОСТЬЮ или ПАЦИЕНТ ПЕРЕВЕДЕН я должен был бы написать ОРДЕР НА СМЕРТЬ. Наверное, с черепом и костями вверху, как на бутылках с ядом.

– Простите?

– Я о вашей мисс Джейн Смит. Она сделала удивительную вещь сегодня утром после того, как записалась на прием. – Поза миссис Дэвидсон недвусмысленно давала понять, что этот поступок она одобряла.

– И что же она сделала?

– Когда я дала ей талон на посещение, она попросила подсчитать ее расходы. Все до единого. Включая роды и пребывание в больнице.

Это действительно вызывало удивление. Не забывайте, что речь идет о 1935 годе, а мисс Стенсфилд, похоже, была предоставлена самой себе. Жила ли она в достатке? Сомневаюсь. Ее платье, туфли и перчатки были красивыми, но она не носила ювелирных украшений. И к тому же ее шляпка явно уже вышла из моды.

– И вы сделали, что она просила?

Мисс Дэвидсон посмотрела на меня так, словно я лишился чувств:

– Сделала ли? Конечно, сделала! И она заплатила всю сумму. Наличными.

Это обстоятельство, по-видимому, больше всего поразило миссис Дэвидсон (самым приятным образом, несомненно), но только не меня. Единственное, чего не могут делать все Джейн Смит этого мира, так это выписывать чеки.

– Она вытащила из сумки бумажник, открыла его и отсчитала деньги прямо на моем столе, – продолжала миссис Дэвидсон. – Затем убрала рецепт туда, где лежали деньги, положила бумажник в сумочку и попрощалась. Совсем неплохо, если подумать о том, как иногда мы вынуждены бегать за их так называемыми «респектабельными» милостями, чтобы они заплатили по счету!

По непонятной причине я почувствовал себя огорченным. Меня не обрадовало то, что Сандра Стенсфилд так поступила, вызвав такую радость у миссис Дэвидсон, не был я доволен и самим собой. Сам не знаю почему. Что-то во всем этом заставляло меня почувствовать собственную неполноценность.

– Но не могла же она заплатить за пребывание в больнице, ведь так? – спросил я. В конечном счете это не имело никакого значения, но мне нужно за что-нибудь зацепиться, чтобы дать выход охватившему меня чувству огорчения. – Разве можно сказать заранее, сколько времени ей придется пролежать в больнице. Или вы читаете будущее, Элла?

– Я ей говорила то же самое, но она спросила, сколько времени в среднем находятся в больнице женщины при отсутствии каких-либо осложнений. Я сказала, что шесть дней. Разве нет?

Я был вынужден признать, что это так.

– Она сказала, что заплатит за шесть дней, а если ей придется пролежать дольше, то внесет дополнительную плату. Но если…

– …если меньше, то мы можем возместить ей лишние расходы, – утомленно закончил я и подумал: Черт бы побрал этих женщин. И тут же рассмеялся. – У нее есть голова на плечах. Невозможно это отрицать. И неплохая голова.

Миссис Дэвидсон позволила себе улыбнуться… И если я в какой-то момент, особенно сейчас, находясь в старческом маразме, начинаю верить, что знаю все о людях, которые меня окружают, то пытаюсь вспомнить эту улыбку. До того дня я готов был поклясться жизнью, что никогда не увижу, как миссис Дэвидсон, одна из самых «правильных» женщин, которых я когда-либо знал, улыбается при мысли о девушке, забеременевшей не в замужестве.

– Голова на плечах? Может быть, доктор. Но она знает свои умственные способности, это уж точно.

Прошел месяц, и мисс Стенсфилд пришла вновь в назначенное ей время, просто возникнув из этого удивительного человеческого потока, каким был и остается Нью-Йорк. На ней было голубое платье, которое выглядело довольно оригинально, хотя и было явно выбрано среди множества ему подобных. Ее туфельки не очень подходили к нему – это была та же коричневая пара, в которой она приходила в последний раз.

Я тщательно осмотрел ее, счел, что все идет нормально, сказал ей об этом, и она осталась довольна.

– Я нашла витамины, которые нужно принимать во время беременности.

– В самом деле? Превосходно.

Ее глаза озорно сверкнули.

– Аптекарь предостерегал меня от их употребления.

– Избави меня Бог от этих порошковых дел мастеров, – сказал я, и она прыснула в ладошку. Это был жест ребенка, покоряющий своей непроизвольностью. – Я еще не встречал аптекарей, которые не были бы неудавшимися врачами. И республиканцами. Эти витамины пока еще в новинку, и к ним относятся с подозрением. Вы последовали его совету?

– Нет, только вашему. Вы же мой врач.

– Благодарю.

– Не за что. – Она посмотрела прямо мне в глаза, уже не хихикая. – Доктор, когда по мне станет заметно?

– Не раньше августа, я думаю. Или сентября, если вы будете носить… гм, широкие одежды.

– Спасибо.

Она взяла свою сумочку, но не встала сразу, чтобы уйти. Я подумал, что она хочет поговорить, но не знает, как и с чего начать.

– Вы ведь работаете, правда?

Она кивнула:

– Да, я работаю.

– Можно спросить – где? Если вы считаете, что я не должен…

Она засмеялась, но каким-то ломаным, невеселым смехом.

– В универсальном магазине. Где еще незамужняя женщина может работать в городе? Я продаю духи толстым леди, которые смачивают свои волосы, а затем накручивают на тонкие бигуди.

– Как долго вы еще сможете там работать?

– Пока мое деликатное положение не станет заметным. Предполагаю, что тогда меня попросят уйти, чтобы не огорчить какую-нибудь толстую леди. Потрясение от того, что их обслуживает беременная женщина без обручального кольца, может вызвать выпрямление волос.

Почти мгновенно ее глаза заблестели от слез. Губы задрожали, и я стал нащупывать платок. Но слезы не закапали. Глаза вновь прояснились, губы затвердели, но тут же смягчились. Она просто решила, что не будет терять контроля над своими эмоциями. И не потеряла. Это было впечатляющее зрелище.

– Извините, – сказала она. – Вы очень добры ко мне. Я не хочу отплатить вам за вашу доброту, рассказывая всякие банальные истории.

Она встала, чтобы идти, и я поднялся вместе с ней.

– Я умею слушать, – сказал я, – и у меня есть время. Мой следующий пациент отменил свой визит.

– Нет, – ответила она. – Спасибо, но не стоит.

– Хорошо, – согласился я. – Но я хотел бы сказать кое-что еще.

– Да?

– Не в моих правилах делать так, чтобы мои пациенты – любые пациенты – оплачивали вперед услуги, которые им будут оказаны. Думаю, что если вы… то есть если бы вы хотели… или вам необходимо… – промямлил я и замолчал.

– Я уже четыре года в Нью-Йорке, доктор. И по своей природе терпелива. После августа или сентября я вынуждена буду жить на свои сбережения, пока не смогу снова устроиться на работу. Это не очень много, и иногда по ночам мне становится страшно.

Она внимательно посмотрела на меня чудесными карими глазами.

– Мне казалось, будет лучше – скорее надежней, – если я заплачу за ребенка. В первую очередь. Потому что я много думаю о нем, а искушение истратить эти деньги может стать очень сильным.

– Хорошо, – согласился я. – Но, пожалуйста, запомните, что если они вам понадобятся, сразу скажите мне об этом.

– И снова разбудить дракона в миссис Дэвидсон? – Игривые огоньки вновь появились у нее в глазах. – Не думаю, что это нужно делать. Ну а теперь, доктор…

– Вы намерены проработать до конца, сколько сможете? Это действительно необходимо?

– Да, я должна. Но почему вы спрашиваете?

– Боюсь, мне придется попугать вас немного, прежде чем вы пойдете, – сказал я.

Ее глаза стали чуть шире.

– Не делайте этого, – попросила она. – Я и так уже достаточно напугана.

– Именно поэтому я и собираюсь поговорить с вами. Сядьте, мисс Стенсфилд. – Но поскольку она осталась стоять, я добавил: – Прошу вас.

Она села. Не очень охотно.

– Вы находитесь в довольно-таки незавидном положении, – начал я, сидя на краю письменного стола. – Но вы не без изящества справляетесь с встающими на вашем пути трудностями.

Она собиралась что-то сказать, но я поднял руку, прося не перебивать меня.

– Это очень похвально. Но я не хотел бы, чтобы вы навредили ребенку вследствие заботы о своем финансовом положении. У меня была пациентка, которая, несмотря на мои предостережения, из месяца в месяц продолжала туго затягивать пояс. Она была тщеславной, глупой и скучной женщиной, и не верится, что она на самом деле хотела ребенка. Я бы не подписался под многочисленными теориями о подсознании, которые обсуждаются сегодня чуть ли не на каждом углу, но если бы я в них верил, то сказал, что она – или часть ее – пыталась убить младенца.

– И она это сделала? – Ее лицо оставалось спокойным.

– Нет, вовсе нет. Но ребенок родился с опозданием. Вполне возможно, что он, так или иначе, родился бы позже срока – мы мало что знаем о причинах этого явления. Но она сама могла вызвать это.

– Понимаю, куда вы клоните, – сказала она низким голосом. – Вы не хотите, чтобы я тоже затягивалась, так что я смогу оставаться на работе еще месяц или шесть недель. Честно говоря, такая мысль приходила мне в голову. Что ж, спасибо за то, что вы меня напугали.

На этот раз я проводил ее до двери. Мне хотелось спросить, сколько у нее осталось денег и как долго она сможет на них прожить. Но я слишком хорошо знал, что на такой вопрос не услышал бы ответа. На прощание я пошутил по поводу ее витаминов. Она ушла. Я думал о ней в свободные минуты весь следующий месяц, и…

На этом месте Иохансен прервал рассказ Маккэррона. Они были друзьями, и это, как мне кажется, давало ему право задать вопрос, о котором мы все думали.

– Ты любил ее, Эмлин? Ведь поэтому ты постоянно упоминаешь о ее глазах, улыбке и о том, как ты «думал о ней в свободные минуты»?

Я подумал, что подобное вмешательство должно было рассердить Маккэррона, однако этого не произошло.

– Ты вправе задать этот вопрос, – сказал он и замолчал, глядя в огонь. Могло показаться, что он задремал. В этот момент выстрелило сухое полено, искры закружились в камине, и Маккэррон посмотрел вокруг, сначала на Иохансена, а потом на всех остальных. – Нет, я не любил ее. То, что я говорил о ней, очень напоминает те детали, которые обычно замечает влюбленный мужчина – выражение глаз, одежда, смех. – Он зажег свою трубку специальной зажигалкой, затянулся и выпустил облачко дыма, окружившее его голову ароматной завесой. – Я восхищался ею. И мое восхищение росло с каждым ее появлением. Думаю, некоторые из вас воспринимают мой рассказ как историю любви, перечеркнутую обстоятельствами.

Но это не имеет ничего общего с реальностью. Ее история завершилась в последующие полгода, и когда, джентльмены, вы услышите ее, то, уверен, убедитесь, насколько она во многом типична, как утверждала сама Сандра. Она попала в Нью-Йорк, как тысячи других девушек, приехав из небольшого города…

…в Айове или Небраске. А может быть, в Миннесоте, я не помню. Она изучала драматическое искусство и участвовала в спектаклях местного городского театра. В местном еженедельнике были опубликованы хорошие рецензии одного драматического критика с ученой степенью, и она отправилась в Нью-Йорк, чтобы начать карьеру актрисы.

Она была практичной даже в этом – насколько позволяло столь непрактичное само по себе устремление. Ей захотелось попасть в Нью-Йорк, как она сама рассказывала, не потому, что она верила в то, на что намекали иллюстрированные журналы: любая девушка, приехавшая в Голливуд, может стать звездой. Она говорила, что приехала в Нью-Йорк, чтобы приоткрыть дверь в новый мир, а также потому, как мне кажется, что больше любила драматический театр, чем звуковое кино.

Она устроилась на работу в универсальный магазин и поступила на театральные курсы. Ее отличали ум и железная воля, но в ней было столько же человеческих качеств, как и в любом другом человеке. К тому же она была одинока. Так одинока, как только, пожалуй, могут чувствовать себя простые девушки из небольших городков Среднего Запада. Тоска по дому – это не всегда то смутное, ностальгическое и даже прекрасное чувство, каким мы его себе привыкли представлять. Оно может быть острым, как нож, и превращаться в болезнь не в переносном, а в прямом смысле. Оно может изменить взгляды человека на жизнь. Лица на улице становятся для него не безразличными, а отталкивающими и даже злорадными. Тоска по дому – это настоящая болезнь, боль вырванного с корнем растения.

Мисс Стенсфилд, сколь очаровательной и решительной она ни была, не имела иммунитета от этой болезни. Все случившееся с ней затем настолько естественно, что не стоит и труда рассказывать об этом. На курсах вместе с ней учился некий молодой человек. Несколько раз они вместе проводили вечер. Она не любила его, но ей был нужен друг. Когда выяснилось, что он никогда им не станет, произошло два события: она обнаружила, что беременна, и рассказала об этом молодому человеку. Он сказал, что останется с ней и у них все будет «пристойно». Через неделю он съехал с квартиры, не оставив своего нового адреса. И тогда она пришла ко мне.

Когда мисс Стенсфилд была на четвертом месяце, я познакомил ее с методом дыхания, сейчас он называется методом Ламаза. В те времена, как вы понимаете, о господине Ламазе никто не слышал.

«В те времена» – эта фраза появляется все чаще и чаще, я заметил. Приношу свои извинения, но ничего не могу с этим поделать. Все, о чем я вам рассказал и расскажу, произошло в те времена или в те дни, если хотите.

Итак… В те времена, сорок пять лет назад, посещение родильного отделения в любой крупной американской больнице напомнило бы вам визит в сумасшедший дом. Женщины, плачущие навзрыд, женщины, кричащие о том, что хотели бы умереть, женщины, стенающие, что они не перенесут таких мучений, женщины, взывающие ко Христу, чтобы он простил им их прегрешения, женщины, выкрикивающие такие слова, что их мужья и отцы никогда бы не поверили, что они им известны. Все это – вещи общеизвестные, несмотря на то, что большинство женщин рожают почти в абсолютной тишине, за исключением мычащих звуков натуги, которые, впрочем, ассоциируются у нас с любым тяжелым физическим трудом.

К сожалению, врачи отчасти повинны в этой истерии. Ей способствуют также и рассказы, которые беременная женщина слышит от подруг и родственниц, уже испытавших, что такое роды. Поверьте, если вам скажут, что что-то будет болезненным, вы действительно почувствуете боль. Большей частью боль находится в вашем сознании, и когда женщина уверует в то, что роды – это страшно болезненный процесс и об этом ей говорят мать, сестры, подруги и ее врач, то она уже внутренне готова испытать сильные мучения.

Даже всего за шесть лет практики я привык к тому, что женщины пытаются справиться с двойной проблемой: дело не только в том, что они беременны и должны готовиться к рождению ребенка, но и в том, что над ними нависла тень смерти. Многие стараются привести свои дела в порядок, чтобы, если они умрут, их мужья могли бы продолжать без них.

Сейчас неподходящее время для лекции по акушерству, но вы должны знать, что длительное время до тех дней роды считались в западных странах крайне опасными. Революция в медицине, начавшаяся около 1900 года, сделала этот процесс более безопасным, но только ничтожно малое число врачей удосужилось сообщить об этом своим пациенткам. Одному Богу известно почему. В этой связи стоит ли удивляться, что большинство родильных домов ассоциировались с местом для умалишенных? И вот все эти несчастные женщины проходят через то, о чем из-за викторианских предрассудков, господствующих в то время, знают лишь в самых общих чертах. Их охватывает страх и изумление, которые они моментально воспринимают как невыносимую боль, и большинство из них начинают чувствовать, что скоро умрут собачьей смертью.

Во время чтения литературы о беременности я обнаружил принцип «тихих» родов и основную идею метода дыхания. При криках тратится энергия, которую можно использовать для выталкивания плода. Это приводит к перенасыщению кислородом, а перенасыщение включает аварийную систему функционирования организма: надпочечники начинают работать на полную мощность, дыхание и пульс учащаются, что совсем не нужно. Метод же дыхания помогает матери сосредоточиться на самом процессе и справиться с болью, используя ресурсы собственного тела.

К тому времени этот метод широко применялся в Индии и Африке; в Америке его использовали шошоны, микмаки и другие индейские племена, эскимосы прибегали к нему всегда. Однако, как вы можете догадаться, большинство западных врачей нисколько им не интересовалось. Один из моих коллег возвратил мне мою отпечатанную на машинке брошюру, где красным карандашом перечеркнул целый раздел о методе дыхания. На полях он написал, что если бы он захотел что-либо прочитать о «предрассудках черномазых», то просто купил бы издание «Страшных сказок»!

Я все же не выкинул этот раздел моей брошюры, как он советовал, а попробовал добиться результатов на практике. Некоторые женщины достигли впечатляющих успехов. Другие же, казалось, понимали суть метода, но полностью теряли самообладание, как только сокращения матки становились сильнее. В большинстве случаев, как мне удалось выяснить, сама идея была раскритикована друзьями и родственниками, которые никогда ни о чем подобном не слышали, а потому не верили, что что-то может получиться.

Метод основывался на предположении, что, хотя и не бывает одинаковых родов в их специфических моментах, все они похожи в своих общих чертах. Существует четыре стадии родов: схватки, срединные роды, рождение и выведение последа. Сокращения вызываются напряжением мышц живота и предлобковой зоны и часто появляются на шестом месяце беременности. Многие женщины при первой беременности ожидают чего-то ужасного, внутренних спазмов, хотя это чисто физическое ощущение, похожее на боль, когда сводит мышцу. Женщина, применяющая метод дыхания, начинает дышать сериями коротких, размеренных вдохов и выдохов, когда чувствует, что подходят схватки. Воздух выдыхается резкими толчками, как если бы вы дули в трубу в стиле Диззи Гиллеспи.

Во время срединных родов, при которых более болезненные сокращения наступают каждые пятнадцать минут, женщина переходит к долгим вдохам и выдохам – так дышат бегуны на длинные дистанции, когда совершают свой финишный рывок. Чем сильнее схватки, тем продолжительнее вдох-выдох. В моей брошюре я назвал эту стадию «качание на волнах».

На последнем этапе надо быть особенно внимательными к тому, что я называю «локомотив», а инструкторы Ламаза стадией дыхания «чу-чу». Последняя фаза родов сопровождается болями, которые чаще всего описывают как глубокие и тупые. В этот момент женщину охватывает непреодолимое желание… вытолкнуть ребенка. Вот та точка, джентльмены, когда этот удивительный и жуткий двигатель набирает полные обороты. Шейка матки полностью раскрыта. Ребенок уже начал свое короткое путешествие по родовому каналу, и если вы посмотрите прямо между ног матери, то увидите родничок младенца, пульсирующий всего в нескольких дюймах от выхода из материнского тела. Женщина должна дышать при помощи коротких и резких вдохов и выдохов, но не наполняя свои легкие, а контролируя ритм дыхания. Она как бы подражает звуку паровозной трубы.

Такое дыхание благоприятно воздействует на организм: насыщенность кислородом сохраняется высокой, но при этом не включается аварийная система. В то же время женщина полностью владеет собой, может задавать вопросы и способна выполнять указания врача. Но еще более важен моральный эффект, получаемый при использовании метода дыхания. Мать чувствует, что она активно участвует в рождении ребенка и даже может частично управлять этим процессом.

Вы должны понимать, что весь процесс тесно связан с состоянием ума пациента. Его уязвимость – и этим я бы объяснил все неудачи, если бы их у меня было много, – заключается в том, что пациентку, убежденную собственным врачом, могут отговорить родственники, которые и слышать ничего не захотят о таком варварском методе.

С этой точки зрения мисс Стенсфилд была идеальной пациенткой. У нее не было ни друзей, ни родственников, способных поколебать ее веру в метод дыхания (хотя, честно говоря, я очень сомневаюсь, что кто-то смог бы отговорить ее от того, что она для себя решила), если она сама в него поверила. И она поверила.

– Это немного напоминает самогипноз, да? – спросила она, когда я в первый раз рассказал ей о методе.

Я согласился, не скрывая восхищения.

– Вот именно! Но вы не должны допускать мысли, что это всего лишь трюк, и не отчаиваться, если что-то не будет получаться сразу.

– Никаких таких мыслей у меня нет. Я очень вам благодарна. Я буду очень стараться, доктор.

Она была просто создана для метода дыхания, и если пообещала стараться, то можно было не сомневаться, что так и будет. Я никогда не видел раньше, чтобы кто-то отнесся к этой идее с таким энтузиазмом. Мисс Стенсфилд принадлежала к категории людей, которые предпочитают крепко держать собственную жизнь за горло.

Когда я говорю, что она полностью решила посвятить себя методу дыхания, то нисколько не грешу против истины и думаю, что ее последний день работы в универмаге подтверждает это.

Этот день настал в конце августа. Мисс Стенсфилд была стройной молодой женщиной в прекрасной форме. Любой врач может подтвердить, что такие женщины, носящие первого ребенка, способны «не выдавать» своего положения в течение пяти или даже шести месяцев. Но затем в один прекрасный день все становится явным.

Она пришла на очередной осмотр первого сентября и, рассмеявшись, рассказала мне, что, как выяснилось, метод дыхания имеет еще одно применение.

– Какое же? – спросил я.

– Это даже лучше, чем считать до десяти, когда рассердишься на кого-то, – сказала она. Ее карие глаза сверкали. – Хотя люди смотрят на тебя как на лунатика, когда начинаешь пыхтеть и сопеть.

Она охотно поведала мне, что произошло на работе. В прошлый понедельник она, как обычно, вышла на работу. Я полагаю, что это забавное и резкое превращение из стройной молодой в явно беременную женщину случилось в выходные дни. Или ее начальница пришла к выводу, что ее подозрения перестали быть просто подозрениями.

– Зайдите ко мне в кабинет во время перерыва, – холодно сказала ей эта женщина, некто миссис Келли. До этого момента она держалась очень дружелюбно по отношению к мисс Стенсфилд. Миссис Келли показывала ей фотографии двух своих сыновей, учившихся в институте. Она постоянно спрашивала ее, не встретила ли она уже «милого юношу».

Теперь же от этого дружелюбия не осталось и следа. Мисс Стенсфилд сказала мне, что, входя в кабинет миссис Келли, она знала, что произойдет.

– У вас неприятность, – резким голосом произнесла эта добрая, казалось бы, женщина.