Сессия: Дневник преподавателя-взяточника Данилевский Игорь

– Ты давно её знаешь?

– Ага.

– Клеил её, что ли?

– Да ну, брось ты. Еще таких я не клеил. Ну, у них там дела…

– Ладно, забудь…

– …Чё – забудь-то? В местах, о которых вообще ни слуху, ни духу – вон какие цены. А у нас с промкибернетики один погорел, у которого всего лишь тысяча двести за пятерку. И это по кибернетике, а не по какой-нибудь гуманитарной херне. На нас жалуются, нас арестовывают…

– Становись гаишником, – смеется Гала.

– Да, кстати: а этих упырей вообще никто не трогает!

– Гаишники – особая песня, сам понимаешь. Вон мне Фархад рассказывал: его знакомый год назад где-то иномарку продавал, а покупатель был гибэдэдэшник как раз. Ему двадцать тысяч не хватало. Он сказал этому фархадовскому знакомому: жди до завтра, у меня сегодня дежурство ночью. И чё ты думаешь…

– Утром привез недостающую сумму?…

– Привёз!

– Понятно… Просто места, где можно делать левые деньги, делятся на блатные и все остальные. На всех остальных работа индивидуальна и непредсказуема. Но всё равно досадно. Блин, почему большие деньги достаются всяким уродам, а не нам?! Уж мы бы с тобой нашли им применение!

– Это точно! Ты бы, конечно, сразу рванул в Мексику…

– …Или в Бирму. Помнишь «Духлесс»?

– Помню, конечно.

– Когда Минаев в Казань приезжал, он давал интервью «Вечерке». Его спросили: «Если вы на самом деле так ненавидите тусовку, чё вы там делаете?». И он знаешь, что сказал? «Альтернативы-то всё равно нет!» Представляешь! Мне бы пятнадцать тысяч долларов в месяц, как у его топ-менеджера…

– …Каждые выходные можно куда-нибудь ездить!

– Да вот именно! Уик-энд в Риме, уик-энд в Токио. А у кого-то детишки такие деньги имеют на карманные расходы!

– Знаю…

– …В клубе посидеть! Зла не хватает! Ладно – оставим эту тему… Как у тебя дома? Вы сейчас все на фазенде живёте? У Сергея отпуск?

– Да. Ну, Ленка у бабушки иногда бывает, но в основном, конечно, она с нами. А ты на родительскую дачу так и не выбираешься?

– …Не-а! Не уважаю я дикий отдых. Знаешь, как Брюс Уиллис в «Герое-одиночке» говорил: «Сам-то я парень городской – люблю чувствовать асфальт под ногами и видеть огни большого города». Вот это моё ощущение один в один!

Про себя думаю: «Надо бы съездить туда разочек хотя бы для того, чтобы спрятать там компру. Все эти флэшки с диктофонными записями, вопросы старост, списки с фамилиями и суммами держать дома больше нельзя. Точнее, не стоит».

– Хотим, кстати, в «Идее» раскладной диванчик купить, чтобы на фазенде поставить. В эту субботу, наверное, съездим, чтобы подобрать.

– Валяйте. А ты знаешь, что в «Идее» на выдаче мебели работает девчонка с именем «Аксана»? Через «А»?

– Нет. А почему она через «а»?

– Потому что какая-то шибко грамотная регистраторша так ее записала. Она до сих пор «Аксана» – по паспорту.

– Могла бы уж сменить давно. Или теперь сама не хочет – это ее бренд?

– Наверное.

– Ты немного отошёл? – улыбается Гала.

– Начинаю! – улыбаюсь я в ответ.

– Ты тогда не очень обидишься, если я тебе скажу, что мы с Ленкой скоро поедем в Чехию? Я ей это обещала за успешную сдачу экзаменов.

– Да нет, о чем ты говоришь! Езжайте, конечно. Это и недорого, и очень красиво.

– Я тоже так думаю. А насчет Германии – я не сомневаюсь, тебе еще повезёт. Нет, в самом деле – у тебя просто произошел досадный срыв. Такое бывает, когда ты уже поверил, что у тебя все под контролем. Но ты всё равно поднимешься. Ты как Бог из анекдота!

– Как кто?

– Бог! Мне Фархад один анекдот рассказал – ох, я долго смеялась! Очень он мне понравился.

– Расскажи!

– Сейчас! Там, знаешь, последнее слово имеет два значения – в этом весь эффект. Но итоговый смысл как раз твой.

– Давай!

– В общем, начинается он так: «И сотворил Бог в первый день Небо и Землю. Смотрит – хорошо получилось!». Дальше перечисляются все эти дни – «сотворил Бог то-то и то-то», зверей и птиц всяких, человека и каждый раз говорится, что Богу это понравилось. Потом, значит: «На седьмой день сел Бог, огляделся по сторонам и говорит: «Эх, зае…ись!»

Моя Любовь иногда поругивается, что я ей охотно прощаю – слишком много у нее достоинств, чтобы обращать на это внимание. Сейчас она делает театральную паузу и смотрит на меня, покусывая губы, чтобы не рассмеяться.

– И чё дальше? – спрашиваю я.

– И всё зае…лось! – декламирует моя Ненаглядная, как Евтушенко.

Мы падаем друг другу в объятия от хохота. Отсмеявшись, Гала говорит, что анекдот уже старый – во всяком случае, по данным Фархада. «Но узнал он его только сейчас?» – интересуюсь я для полноты картины и получаю утвердительный ответ. «Вот и мне его раньше не приходилось слышать, – замечаю я. – Но надо будет запомнить обязательно».

С минуту-другую мы болтаем потом о разной чепухе вроде того, что у её Сережки есть планы поменять где-то через полгода машину, и она его всецело в этом вопросе поддерживает, а Лизка с Маратом, – еще одни, помимо Фархада, закадычные их друзья, – чтобы вытрепнуться, на этот раз осенью поедут не в Египет, а в Эмираты, и хотя это дешевый понт (кого можно удивить Дубаем?), Марат обязательно сподвигнет на него Лизку только из-за того, что Гала с Сергеем на Аравийском полуострове еще не были. Мы уже выпили содержимое своих бокалов и хотим перейти к чаю с «Наполеоном», как вдруг обнаруживается, что в чайнике осталось слишком мало воды. Моя Любовь вызывается исправить ситуацию.

– Я сейчас схожу на кафедру, – говорит она. – Быстро. Ты не успеешь заскучать!

– Я киваю и, вальяжно развалившись, принимаюсь неторопливо пережевывать бутерброды. Пока Галы нет, а себя надо чем-то занять, начинаю вспоминать все наши совместные с ней дни рождения. Внезапно на расстоянии вытянутой руки от меня оживляет тишину мелодия Галиного мобильника, но самого телефона – древней модельки «Нокиа» – не видно (надо будет сказать Гале, чтобы сменила «трубку», или подарить самому). Из любопытства я нащупываю сотовый под ворохом «Книжных обозрений», отодвинутых моей Ненаглядной в сторону, чтобы представить мне выставку из подарков. Подношу его поближе, смотрю на дисплей и…

Я вижу, что на дисплее высвечивается надпись «Г-Тур». Что именно означает буква «Г» – название фирмы или имя агента, неизвестно, но это и неважно. Мгновение я колеблюсь, стоит ли делать то, что, вообще говоря, неприлично, но внутренний голос подсказывает мне, что сейчас именно тот момент, когда стоит нарушить правила. А главное – если я сейчас этого не сделаю, то потом буду жалеть гораздо больше, чем сейчас. И я нажимаю на кнопку:

– Да?

– Здравствуйте! Ой, а это кто? Мне бы Галу Лазаренко!

Гульнара. Менеджер «Эй-Ди-Ти-Трэвел», через которую мы с Галой ездили в Италию с Испанией.

– Её брат, – удивляюсь я собственной импровизации. – Галы пока нет. А что ей передать?

– Передайте, пожалуйста, что звонили из туристического агентства и просили до десятого числа внести остаток суммы за Грецию, чтобы скидку получить от нашей фирмы…

…У меня кровь приливает к вискам.

– Спасибо, хорошо. Обязательно передам. А для тура в Чехию ничего не требуется?

– Нет, за Чехию уже всё заплачено и комплект документов полный. Спасибо. Всего доброго! – верещит так и не узнавшая меня Гульнара. «Как хорошо, что вы позвонили!» – хочется мне прошептать ей напоследок, и почти сразу же в трубке раздаются гудки.

Я медленно кладу мобильник на стол и слышу, как хлопает входная дверь.

– А вот и водичка! – звонко говорит с порога Гала. – Ты уже весь торт слопал или нет еще?

Не произнося ни слова, застыв в одной позе, я жду, когда она подойдет ко мне.

– Ты чего? – сразу замечает перемену в моем взгляде Гала. Чайник зависает у нее в руке, и я киваю на него небрежно:

– Технику поставь сначала…

Гала подчиняется моему тихому указанию и, усевшись на край стола, теперь уже не сводит с меня глаз.

– Скажи, пожалуйста: ты говорила, что у тебя очень мало денег, и ты даже боишься, что не хватит на репетиторов и поступление Ленки. А сейчас у тебя есть и на Чехию, и на Грецию, да?

Пару секунд она продолжает остолбенело смотреть на меня, потом, догадавшись, хватает со стола мобильник и заходит в меню вызовов. Какое-то время, отвернувшись, сжимает предательский телефон в руке, а затем убирает его на стеллаж, куда-то между справочниками по деталям машин и автоматике.

– Посмотри на меня! – говорю я.

Она поднимает голову. Я гляжу ей прямо в глаза, но не могу до конца понять, чего в них больше: чувства вины и раскаяния или обычного сожаления о проколе.

– Я просто очень сильно мечтала поехать в этом году еще и туда, но не хотела расстраивать тебя, – тихо проговаривает Гала.

– Так же сильно, как в прошлом году ты хотела в Испанию и Париж, а в позапрошлом – в Италию? – я усмехаюсь для усиления эффекта максимально желчно. – Тебе кто деньги подбросил: Фархад, что ли?

Ответом мне является лишь молчание, а по отведенному в сторону взгляду своей без пяти минут жены я понимаю, что все мои подозрения насчет ее друга детства были отнюдь не беспочвенны.

Я поднимаюсь со стула и, накинув сумку на плечо, начинаю движение к выходу. В ту же секунду Гала вцепляется мне обеими руками в локоть:

– Подожди! Не уходи!

Ударом ребра ладони я сбрасываю с себя ее пальцы. Кажется, я отбил ей при этом запястья, но по большому счету – да и по малому тоже – мне это сейчас пох…й. Я ускоряю шаг; слышу, как Гала идет вслед за мной, но больше не пытается меня схватить. Дохожу до двери и напоследок оборачиваюсь. Вижу, как она стоит у своего рабочего места – практически так же, как это было двадцать лет назад, когда я ее впервые увидел. Я до сих пор благодарен одной из своих преподавательниц, Виолетте Вадимовне, что она привела тогда нас – школьников, занимавшихся углубленным изучением экономики – в читальный зал Д-корпуса нефте-хима. Разница лишь в том, что сейчас по щекам Галы, нисколько не изменившейся и даже похорошевшей за эти годы внешне, как будто времени для нее не существует, текут слезы.

Я нажимаю на дверную ручку и выхожу в коридор. Следом за мной раздается глухой стук закрывшейся двери. Поблизости ни одного человека: все ушли на фронт приятного досуга. Я спускаюсь по лестнице, прохожу мимо сонной вахтерши и, выбравшись на оперативный простор улицы, сворачиваю, вопреки своему обыкновению, направо. В конце концов, удобная остановка автобуса, идущего в мой район, есть и у Парка, а, если бы я пошел обычной дорогой, Гала смогла бы меня увидеть из своего окна. Чего бы мне сейчас хотелось в последнюю очередь.

По пути начинаю подводить итоги последнего месяца и семестра в целом, которые оказались самыми впечатляющими за всю мою богатую преподавательскую карьеру. Первое: я планировал получить для себя лично, не считая доли Бочкова, сумму, равную зарплате за пятилетку ударного честного труда, а в итоге получил за пятимесячник. Второе: у меня была рискованная, но высокооплачиваемая работа, а теперь в ближайший год даже намеков на нее не просматривается. Третье: у меня имелись грандиозные проекты вояжей по Европе и Азии, теперь же мне светит разве что поездка в Питер. Четвертое: у меня не было опасных и при том – влиятельных врагов, сейчас они появились. И пятое: раньше у меня были планы женитьбы этой осенью на девушке своей мечты, теперь нет ни планов, ни девушки. А потому новостей в обозримом будущем теперь не предвидится и, соответственно, записей в дневнике – тоже.

Внезапно мне приходит совершенно нестандартная для моего нынешнего состояния идея. Единственным минусом её является то, что я забыл чёртов зонтик дома, а при нынешней переменчивой погоде высока вероятность вымокнуть за городом до нитки – всё-таки довольно значительное время придётся идти пешком. Но, быстро отбросив сомнения (скорее всего – потому, что сейчас мне на всё наплевать, в том числе и на то, чтоб было «сухо и комфортно»), я решаю отправиться туда, куда везут абсолютно всех гостей нашего города. Вся фишка в том, что, хотя и везут-то всех, но данное место от этого не становится «избитым», «заезженным» и оттого недостойным посещения. Я, конечно, бывал там не раз и не два, но лишь как праздношатающийся турист, а не как человек, переживающий психологический кризис и нуждающийся в созерцании чего-то душеспасительно-умиротворяющего. Одним словом, «вечного». Я подхожу к Парку и уже через минуту запрыгиваю в автобус, идущий в сторону Максимовского шоссе. По нему проходит весь транспорт, на котором можно доехать до остановки под названием «Глафира».

Стены монастыря семнадцатого века, если называть вещи своими именами, – новодел: после революции обитель была превращена в руины. Но основа всё-таки ещё та, старинная. Это как раз и притягивает всех, в том числе меня, кому не лень тратить время на созерцание культурных достопримечательностей нашей родины. Проходя арку колокольни, я машинально смотрю на прикрепленную слева табличку с именами богобоязненных спонсоров сего заведения. Интересно, новое начальство уже включили? Наверняка же не с пустыми руками сюда в прошлом году приезжало. Навстречу мне выходит улыбающийся мужик с видом председателя колхоза советской эпохи и, очевидно, в приливе желания побалагурить зачем-то сообщает мне то, что и без него общеизвестно:

– Вот сказано же – кто здесь раз побывает, тот обязательно вернется!

И показывает при этом рукой на табличку. Бывают же любители ляпнуть «для завязки» что угодно, лишь бы потом о чем-нибудь потрындеть – хотя бы и с первым встречным…

– Кто-то – наверное, а некоторые уже вряд ли – смеюсь я.

– Все вернутся, – уверенным тоном говорит мужик.

Не желая поддерживать никчемный треп, я дружелюбно улыбаюсь этому придурку и прохожу внутрь монастырской территории. Несколько секунд взвешиваю, к какому из соборов мне лучше направиться – к Петропавловскому или тому, что в просторечии называют «Армянским». Потом понимаю, что ни туда, ни туда мне не нужно, а надо совсем в другое место.

Спустя несколько минут я вышагиваю по тропинке, огибающей серп озера. Тропа витиевато петляет посреди сосен, в воздухе витает запах хвои, то здесь, то там слышится пение птиц (мне так и хочется думать, что эти птахи – вовсе не лесные, а райские), а то, что воздух – не сырой после вчерашнего ночного дождя, как в городе (здесь, к счастью, даже не накрапывало), придает ему дополнительные сто очков в моих глазах. Наконец, нахожу одно из тех мест, которые стремятся выбрать любители фотосъемки – чтобы все монастырские башни одновременно отражались в озере. Вид, конечно, почти волшебный, воскрешающий легенды о Беловодье и Граде Китеже. Я понимаю людей, которые стремятся сюда едва ли не каждый выходной. Формально – набрать воды из находящегося в пределах монастырских стен источника, а по сути – насладиться местной атмосферой. Если бы в моей жизни произошло что-то такое, что заставило бы меня уйти от всего, что меня раньше окружало, то лучшего приюта, чем здесь, для этого трудно было бы отыскать. Но боюсь, что даже в таком экстремальном случае уход в монастырь – не мой путь. Допуская возможность сотворения мира, – как человек, когда-то интересовавшийся данным вопросом, я знаю, что об этом косвенно свидетельствуют один из принципов космологии (все мировые константы подогнаны друг к другу с неимоверной точностью, и лишь эта точность позволяет возникнуть жизни) и одно из положений квантовой физики (конкретные значения координат и импульсов у частиц появляются только в момент их наблюдения, и возникает вопрос, кто наблюдал Вселенную во время ее зарождения), – я совершенно не верю в благодать. В то, что где-то в мире, пусть даже и на Том свете, есть постоянная, стабильно существующая справедливость. И поэтому сейчас, разложив на траве вынутую сегодня утром из почтового ящика рекламную газетенку и развалившись на ней всей тяжестью своего тела, я стараюсь думать о чем угодно, но только не о Боге. Впадаю в подобие транса, размышляю на какие угодно темы, но только не о религии. В конце концов, если Бог, как утверждают многие, действительно един, то разве не следует из этого, что тогда и Дьявол с вероятностью девяносто девять и девять тоже един? И этот Дьявол сыграл против меня, и весьма успешно? Впрочем, может быть, я слишком хорошо о себе думаю. Может быть, Бог был как раз на стороне этих детей, накатавших на меня жалобу в профком и отказавшихся таким образом воздавать кесарю кесарево, а мы вместе с Бочковым были и остаемся видами глобального Зла, сцепившимися друг с другом, как пауки в банке? Вот чтобы не заморачиваться такими вопросами, я просто лежу и смотрю в синее небо. Но отделаться от них мне всё равно очень сложно. Потому что машинально я сразу вспоминаю, что за этим самым небом, согласно Библии, Корану, древним тюркским поверьям и шведскому духовидцу Сведенборгу, живёт наблюдающее за всем и всеми существо. Всепроникающее и невидимое, как гравитация, но разумное и способное вымотать тебе душу, как «Солярис» у Лема.

Я не сразу осознаю, сколько времени я так пролежал. Вначале мне кажется, что часа три, потом чудится, что минимум четыре. Вынув мобильник, я понимаю, что нахожусь здесь уже пять часов. Надо бы и в путь собираться – до остановки не так уж близко. Отряхнувшись, я несколько секунд смотрю на то место, где только что лежал. И потом, отчасти не желая портить местную природу, отчасти из-за стремления сохранить эти измятые страницы как частичку Глафиры – почему-то мне кажется, что в следующий раз вернусь сюда не скоро, – я сворачиваю газетные листы и заталкиваю их во внешнее отделение сумки. В последний раз оглядываюсь на озеро. Пора!…

…Уже видя метрах в двухстах впереди меня горстку людей, собравшихся в ожидании автобуса, я ускоряю шаг и нагоняю одиноко вышагивающую бабку с клюкой. Я машинально оборачиваюсь и замечаю, как эта сухощавая старуха с белым платком на голове и незапоминающимися чертами лица внимательно смотрит на меня цепким взглядом. Таким, как, по моим представлениям, оценивают своих предполагаемых жертв обладающие даром гипноза цыганки.

– Вот, сынок! – скрипит она своим голосом, как ключ в ржавом замке. – Бог-то все видит! Поэтому ты и пришел сюда!

Так, думаю – всё ясно: типичная чокнутая. Я больше не смотрю назад и увеличиваю темп, но слышу слова, несущиеся мне вслед:

– Убери гордыню, сынок! Это самый страшный грех! Смирись, и тогда всё у тебя будет хорошо!

Эх, думаю я, идиотка ты старая! Возможно, мне действительно пора остепениться или вообще сменить профессию. Но главное не в этом, а в том, что ты прожила, наверное, целую жизнь с ценностями, которые по большей своей части ни хрена не стоят. Ты бы знала, что, если б все были такими смиренными, как того требует твоя дебильная вера, то я бы никогда не съездил ни в Перу, ни в Италию, ни в Камбоджу, а только дрожал, как последняя тварь, живущая на государственное подаяние, как наверняка дрожишь ты, ожидая прихода смерти. И именно потому, что некоторые из подчиненных мне деток не были смиренными, я сейчас здесь, не знающий, куда податься и что делать дальше. Да, последние четыре года я жил не самой нравственной жизнью. Я мздоимствовал; растлевал тех, кто и сам растлеваться был не прочь, но эти четыре года были по-своему самыми счастливыми в моей жизни. Если бы ты была существом мужского пола моего возраста, совсем не факт, что ты бы на моем месте делала иначе. И даже если б ты сейчас, будучи уже дряхлой бабкой, работала вместе со мной и брала со студентов бабки, я бы тебе ни слова не сказал, потому что ты заслужила право на обеспеченную старость. А вместо всего этого ты бредешь одна по дороге и порешь всякую чушь. Но не исключено, что я зря тебя сейчас крою, на чем свет стоит. Быть может, что мы все – и я, и те, кто одной со мной профессиональной принадлежности, и даже ты, растерявшая последние мозги, – виноваты лишь в том, что живем в гнилое время. Время, когда надо или брать, что попадается под руку, или прямой, как эта трасса «Волго-Камск – Москва», дорогой сходить с ума от безысходности.

Я, наконец, добрел до остановки. На мое счастье, почти сразу же вдали раздается тарахтение приближающегося автобуса. Я оборачиваюсь, но пытаюсь обнаружить не столько его, сколько ковылявшую вслед за мной старуху. Однако ее нигде нет. Вероятно, свернула в лес поискать какие-нибудь целебные травы: бегающие по церквям бабули поголовно помешаны на народной медицине от «Малахова-Плюс». Один из приобретенных городскими властями красных «Драгонов», мэйд ин Чайна, приближается всё ближе. Останавливается напротив места, где я стою; открывает пасть, заглатывает порцию человеческого мяса и голосом бухой кондукторши спрашивает меня:

– Ты едешь?

Я киваю, ставлю ногу на лестницу и, перед тем, как заскочить, последний раз смотрю назад. Старуха так и не появилась.