Изумрудное лето Крючкова Ольга

Глава 1

1886 год

Имение помещика Льва Дмитриевича Селиванова в десяти верстах от Калуги

Усадьба Селиваново состояла из главного двухэтажного дома в русском готическом стиле[1], словно перенесённого по волшебству в калужскую губернию откуда-нибудь из Франции или Германии, и служебных построек: двух флигелей, псарни, конного двора, каретного сарая, и часовни Петра и Павла. Дом окружал обширный парк с беседками и каскадом прудов. Над водной гладью одного из прудов раскинулся двух арочный псевдоготический мостик, украшенный по бокам башенками. От главного усадебного дома к пруду спускалась белокаменная лестница с фигурами львов.

Единственное, что портило вид богатейшей усадьбы, так это старый полусгоревший барский дом, стоявший недалеко от одного из искусственных водоёмов. Частенько барин прогуливался подле него не только в гордом одиночестве, размышляя о жизни и смерти, но в компании очередной пассии, рассказывая ей всяческие байки про здешние земли и их хозяев почивших ныне в Бозе.

Лев Дмитриевич не имел прямых наследников, хотя прекрасно знал о существовании незаконнорожденной дочери.

…В последнее время Лев Дмитриевич чувствовал себя плохо. Лекарь почти постоянно находился при нём, не покидая усадьбу.

И вот сейчас лекарь держал барина за руку, отсчитывая по секундной стрелке своего серебряного брегета[2], пульс. Увы, результаты были неутешительными. Лекарства, предписанные им пациенту, не помогали.

– Ну что там?.. – поинтересовался Лев Дмитриевич.

Лекарь тяжело вздохнул.

– Пульс учащённый. Увы, но, ни одно из ныне известных лекарств не действенно. Придётся делать кровопускание[3]…

– Так делайте же… – недовольно проскрипел барин. – Помирать я не намерен… Пожить ещё хочется.

– О, Лев Дмитриевич, вы ещё всех нас переживёте! – попытался его приободрить эскулап.

Однако кровопускание не помогло, самочувствие господина Селиванова ухудшалось с каждым днём. Тогда он послал за соседом-помещиком Петром Петровичем Муравиным.

Пётр Петрович застал своего друга в плачевном состоянии.

– Голубчик! – воскликнул он, окидывая взором спальню, переполненную всевозможными медицинскими склянками. – Что это вы болеть-то вздумали? Погоды нынче стоят отменные, на дворе начало мая! А вы расхворались!

– Ох, Пётр Петрович, душа моя… – простонал хозяин. – Плохо мне… Задыхаюсь…

Визитёр присел на стул подле ложа больного.

Около барина хлопотала горничная Глафира. Она поправила многочисленные подушки, одеяло и с поклоном удалилась.

– М-да… – многозначительно протянул Муравин, потому как все его самые худшие опасения подтверждались. – Может вам доктора поменять? Выписать из Калуги, или лучше из Москвы?

– На кой чёрт мне это надобно?.. – снова простонал больной. – Этот лекарь вроде, как в Москве на хорошем счету. У него многие известные фамилии лечатся…

– Ну, коли так… – согласился гость.

– Хочу послать в Калугу за Клебеком… – признался Селиванов.

– Карлом Фридриховичем? – уточнил Муравин. Селиванов кивнул. – Знаю, знаю, контора у него юридическая – в центре города. Говорят, этот юрист честен и надёжен…

– Да, да… Так и есть, – подтвердил Селиванов. – Он немецких кровей, а я этих тевтонцев уважаю… Вот и хочу Клебека назначить своим душеприказчиком.

Немецкий баронский род Клебек происходил корнями из Вестфалии, откуда Курт Клебек лет четыреста назад переселился в Прибалтику. После чего род Клебек значился в дворянских матрикулах[4] Курляндии и Лифляндии. И даже в Калужской губернии он пустил свои корни. Карл Фридрихович был одним из многочисленных отпрысков этого некогда знатного рода. Баронского титула он, увы, не имел, а слыл отменным и честнейшим юристом, чем и прославился на всю губернию.

В последние годы господин Селиванов несколько раз обращался к Клебеку и оценил его старания по заслугам. Поэтому с выбором душеприказчика он не на мгновение не сомневался. Клебек – именно тот человек, который ему нужен. Он сделает всё, как должно и не станет задавать лишних вопросов.

– И к тебе, Пётр Петрович, у меня будет весьма необычная просьба… – уже более уверенно произнёс Селиванов.

Заинтригованный гость невольно подался вперёд.

– Всё, что в моих силах, любезный друг… – заверил он.

– Я знал, что на вас можно положиться…

На следующий день, ближе к полудню, в усадьбу прибыл Карл Клебек. Горничная предложила ему напиться чаю с дороги, но тот отказался, несмотря на то, что путь от Калуги до Селиваново был отнюдь не близким.

Клебек был человеком строгим при выполнении формальностей и отличался преувеличенной приверженностью к определённым порядкам, словом, слыл в калужском обществе педантом. И прекрасно знал, что в подобных делах, когда дело касается завещания, медлить нельзя. Ибо доверитель может отдать богу душу в любой момент.

Он отложил все дела в Калуге и отправился в Селиваново по первому же зову своего доверителя.

И как оказалось: поспешил Клебек вовремя, потому как его доверителю становилось час от часу всё хуже и хуже.

Карл Фридрихович был человеком хладнокровным, для которого дело превыше всего, а все эмоции и переживания – вне службы. Он незамедлительно проследовал в спальню хозяина. Рядом с ним находился доктор.

Казалось, что Лев Дмитриевич находится в забытьи…

– Как он?.. – участливо поинтересовался Клебек.

Доктор многозначительно закатил глаза и произнёс суфлёрским шёпотом:

– Увы, медицина бессильна… Господин Селиванов – в крайне тяжелом состоянии, но в твёрдой памяти и здравом рассудке. Это я могу, как врач засвидетельствовать.

Клебек удовлетворённо кивнул.

– Тогда как очнётся, надобно безотлагательно преступать к делу.

– Как вам будет угодно…

Лев Дмитриевич очнулся через полчаса. К тому времени Клебек расположился за небольшим столиком, приготовившись писать завещание. Засвидетельствовать его должны были доктор и Пётр Петрович Муравин, за которым уже послали слугу.

– Итак, Карл Фридрихович, пишите… – едва слышно произнёс Селиванов.

Прошло примерно около часа, прежде чем доктор и господин Муравин смогли войти в спальню умирающего и засвидетельствовать завещание.

Клебек откланялся, пожелал Селиванову скорейшего выздоровления (хотя понимал, что дни его доверителя сочтены) и отправился в Калугу.

– Пётр Петрович… – обратился Селиванов к своему другу, – задержись, голубчик…

Селиванов и Муравин долго разговаривали тет-а-тет. Никто не догадывался о содержании их разговора…

К вечеру Лев Дмитриевич покончил со всеми формальностями, касавшимися его имущества, и почувствовал приближение своего последнего часа. Он приказал дворецкому послать за отцом Феоктистом, священником церкви Вознесения, что в трёх верстах от имения.

Явился отец Феоктист. Двадцать лет минуло, как он получил приход. Священник хорошо знал здешних помещиков и Селиванов отнюдь не вызывал в нём симпатий. Ибо служитель церкви подозревал его в смертном грехе – убийстве…

Хотя это было делом минувших лет, и местный урядник, расследовавший смерть госпожи Селивановой и молодого управляющего имением, установили полную непричастность Льва Дмитриевича к сему прискорбному обстоятельству, отец Феоктист был уверен в обратном. Теперь же он хотел услышать покаяние из уст умиравшего помещика.

Селиванов на исповеди признался, что подозревал молодую жену (ей тогда было двадцать два года года, ему уже тридцать пять) в измене. Однажды он решил для вида отправился на охоту с Петром Петровичем Муравиным. Сам же под покровом ночи покинул охотничий лагерь и верхом на лошади примчался в имение, дабы застать жену с любовником. Действительно, он застал её в объятиях управляющего. Двумя меткими выстрелами в упор из револьвера «Констебль»[5] Селиванов убил жену и управляющего, поджёг спальню и вышёл из дома незамеченным через чёрный ход, коим пользовалась прислуга. Сам же вернулся в охотничий лагерь, как ни в чём ни бывало. Как ни странно, но прислуга выстрелов не услышала…

Наконец-таки прислуга почувствовала запах дыма. Спальня барыни была полностью объята огнём. Спасти её не удалось, прислуге и в голову не пришло, что Елизавета Матвеевна была уже мертва, а вместе с ней и управляющий.

К вечеру Селиванов вернулся домой, обнаружив на месте дома каменный фундамент и обгоревшие головешки. На следующий день из Калуги явился урядник[6], выразил барину свои искренние соболезнования, осмотрел место происшествия, в отчёте зафиксировал неосторожное обращение с огнём и в результате оного смерть госпожи Селивановой и управляющего, который по его разумению пытался её спасти, да сам задохнулся дымом.

А ещё через несколько дней барин назначил управляющим имением Никанора, бывшего дворецкого, а сам отправился путешествовать за границу, дабы избавиться от смертельной тоски по погибшей молодой жене.

Как все русские дворяне того времени, Лев Дмитриевич отправился в Италию. Он сполна насладился тамошними винами и темпераментными красотками. Затем года полтора провёл в Германии, прижил с бюргершей[7] Анхен Ригер ребёнка. Девочку назвали Эльзой. Однако Селиванов не имел ни малейшего желания жениться на своей немецкой возлюбленной. Он ссудил ей приличную денежную сумму и посоветовал отправляться в Россию, к его родному брату, который поможет обустроиться на первых порах, купить домик и жить в своё удовольствие. Он же, когда вернётся, непременно станет помогать немке, ведь от дочери не отказывается.

Анхен погоревала, поплакала и как женщина практичная взяла деньги, предлагаемые коварным любовником. После того, как Селиванов покинул пределы Германии, Анхен собрала свои нехитрые пожитки и отправилась в Россию (благо, что научилась сносно изъясняться по-русски). А именно, в небольшой городок в Калужской губернии, сильно пострадавший во время войны 1812 года, под названием Малоярославец в надежде, что возлюбленный одумается и вернётся к ней.

Однако Анхен пришлось ждать долгие годы…

Добравшись до Франции, Селиванов прокутил там все оставшиеся деньги. Затем в Марсельском порту погрузился на корабль, идущий в Южную Америку, и вручил свою жизнь в руки проведения Господня.

Это проведение привело убийцу и искателя приключений в Бразилию, а затем и в Колумбию. Спустя десять лет Селиванов вернулся из Южной Америки богатым человеком, отстроил новую роскошную усадьбу, однако многочисленной прислугой предпочёл не обзаводиться. Старое пожарище приказал оставить. Прислуга часто видела барина, стоявшего подле обуглившихся развалин. Он что-то шептал, вероятно, молился, а может быть разговаривал с бывшей женой. Однако некоторое время спустя поставил напротив развалин небольшую пушку и частенько обстреливал из неё свой бывший дом. Возможно, таким образом надеясь избавиться от тягостных воспоминаний.

Анхен не дождалась своего возлюбленного. По приезде в Малоярославец, с ребёнком на руках и письмом от Льва Дмитриевича, адресованным Сергею Дмитриевичу, молодая женщина обрела-таки пристанище. Сергей, так же как она, надеялся, что брат вскоре вернётся. Но…

Тем временем Анхен вышла замуж за престарелого купца третьей гильдии Самойла Артемьева (увы, но в её положении не выбирают) и уже успела овдоветь. Эльза выросла красавицей и была похожа на матушку, как две капли воды. Лев Дмитриевич навестил брата, а затем бывшую возлюбленную и дочь. Встреча прошла холодно. Он оставил Анхен солидную денежную сумму, ещё раз повидался с братом и племянником, после чего удалился в имение. С тех пор он редко виделся с малоярославскими родственниками, а с бывшей возлюбленной и дочерью вообще ни разу.

… Отец Феоктист тяжело вздохнул: много нагрешил Лев Дмитриевич, ох как много. Однако отпустил грехи рабу божьему Льву.

Барин умер через два дня после покаяния. У его смертного одра присутствовали доктор, управляющий Никанор и Пётр Петрович Муравин.

Глава 2

Эльза Самойловна Ригер-Артемьева была незаконно рождённой дочерью Селиванова. Когда её матушка Анхен Ригер перебралась в Россию, а именно, в Малоярославец, под крыло Селиванова-старшего, она была крошкой.

Анхен терпеливо ждала возвращения своего возлюбленного из-за границы. Прошло несколько лет, девочка подрастала и начала спрашивать: а где же папа? Анхен пришлось выдумать историю о том, что папа умер. Вскоре к ней посватался купец третьей гильдии Самойла Артемьев. К тому времени ему исполнилось пятьдесят лет, он успел овдоветь и вырастить двух сыновей, которые обосновались в Мосальске. А в конце девятнадцатого века Мосальск считался важным перевалочным пунктом из Смоленска в Петербург и Ригу. Поэтому их совместное торговое дело процветало, и Самойла с чувством выполненного отцовского долга решил жениться.

Он явился в дом Анны Дитриховны, к тому времени так величали Анхен, в красной нарядной косоворотке с вышивкой, новых полосатых брюках, заправленных в яловые блестящие сапожки со скрипом. Словом, Самойла был одет по последней купеческой моде.

Анна поначалу растерялась, но всё-таки приняла гостя как положено с самоваром и пирожками. Самойла смачно отхлебнул чайку из блюдечка и цепко воззрился на молодуху.

– Смотрю я на тебя, Анна Дитриховна, всё хорошеешь… – не без удовольствия изрёк он.

Женщина смутилась. Она впрямь была хороша. Двадцати пяти лет отроду, рыжеволосая, голубоглазая, белокожая, к тому же аппетитно округлилась на российских харчах, нечета худосочным немкам. Да и одевалась она всегда аккуратно, причёсывалась – волосок к волоску.

– Право, Самойла Иванович, – произнесла она с лёгким немецким акцентом, – вы меня смущаете…

– Чаво уж! Коли ты хороша! Разве грех об этом сказать?! – прямолинейно заметил купец. – Ну, да ладно, я человек деловой, ходить вокруг да около не умею. Скажу сразу, без обиняков, зачем пожаловал. – Он снова отхлебнул чаю и поставил блюдечко на белоснежную накрахмаленную скатерть. – М-да… Чистота у тебя, Анна Дитриховна, отменная, – не удержался он от замечания. – Ты слушай меня и не перебивай… Словом, разменял я шестой десяток, но крепок ещё и духом и телом. Сынов своих, слава богу, вырастил. Жену, царствие ей небесное, три года назад схоронил… Вот решил жениться…

Анна зарделась, словно маковый цвет, понимая, куда клонит гость.

– Конечно, вы мужчина хоть куда… – смущённо вымолвила она.

Купец приосанился. Комплимент придал ему сил и уверенности.

– Рад слышать это от тебя, Анна Дитриховна. Коли ты так считаешь, то и выходи за меня замуж.

Анна опустила глаза, не зная, что и ответить.

– Я… я… – пролепетала она.

– Всё знаю о твоём житье-бытье. Не скрою: говорил с Сергеем Дмитриевичем Селивановым. Так вот, он одобрил моё намерение на тебе жениться. Ибо брат его, Лев Дмитриевич, уж который год в родные места глаз не кажет. Кажись, в Америку к папуасам отправился. Не ровён час, сожрут его там людоеды…

Анна понимала, что купец говорит дело. Но всё же, как говорится, надежда умирает последней. Люб ей был Лёвушка, ох как люб. Не могла забыть его…

– Не тороплю тебя, Анна Дитриховна. Подумай. С горяча не руби. – Закончил свою мысль купец.

Анна подняла глаза и внимательно посмотрела на гостя. Что и говорить: он ей в отцы годился. Но, увы, в её положении не выбирают.

– Я обещаю подумать над вашим предложением, Самойла Иванович, – пообещала она.

– Вот и славно! – обрадовался купец и окрылённый покинул дом госпожи Ригер.

… Через неделю он наведался снова, и получил от Анны Дитриховны согласие. Свадьбу справили скромно, без шума и гама – чай уже не молоденькие.

Эльза поначалу чуралась бородатого мужика, но тот был с девочкой ласковым и щедрым на подарки. Через полгода девочка считала Самойла Ивановича своим отцом.

Семейное счастье Анны Ригер продлилось недолго – пять лет. Увы, но Самойла скончался от воспаления лёгких. Вдова была безутешна, ведь за пожилым мужем она чувствовала себя, как за каменной стеной. От мужа ей в наследство достался просторный кирпичный дом, тройка лошадей с экипажем и две торговые лавки. Анна проявила завидную сноровку и выдержку, занявшись торговым делом, оставшимся после мужа, и весьма в нём преуспела.

Эльза подрастала. Анна определила девочку в женскую гимназию, единственную в городе. Девочка училась «спустя рукава», зато была в курсе всех гимназических сплетен и последних достижений московско-парижской моды.

В этот самый момент нежданно-негаданно в Малоярославце появился Лев Дмитриевич. Перво-наперво он посетил дом своего брата, затем наведался к молодой вдове, ведь его бывшей возлюбленной едва исполнилось тридцать лет.

Анна удивилась появлению постаревшего Лёвушки. Его ядрёный загар лишь подтверждал версию покойного мужа о том, что Селиванов-младший уехал в Америку, как выяснилось в Колумбию. Анна смутно представляла себе, где находится эта Колумбия. Её более волновали дела насущные: доходы от торговли скобяным товаром и поведение её дочери.

Встреча бывших любовников прошла сдержанно. Прислуга доложила барыне:

– Анна Дитриховна, какой-то барин к вам чудной пришёл. Видать из южных краёв приехал…

Хозяйка удивлённо вскинула брови.

– Проси, коли пришёл.

И вот перед Анной появился Лёв Дмитриевич. Женщина тотчас узнала его, несмотря на то, что со дня их последней встречи минуло более десяти лет.

Она от удивления приподняла выразительные брови, однако промолчала, не намереваясь начинать разговор первой.

– Здравствуй, Анхен… – взволнованно произнёс Селиванов.

Женщина жестом пригласила его присесть на кресло. Тот же не преминул в нём расположиться.

– Вот решил навестить тебя… и дочь.

Анна натянуто улыбнулась.

– Похвально, что ты вспомнил о нас спустя столько лет.

Однако Лев Дмитриевич ничего не ответил на замечание бывшей возлюбленной. И что в данном случае скажешь? Она ведь была права…

– Ты прекрасно выглядишь, Анхен, – не удержался он от замечания.

– Анна Дитриховна, – поправила гостя хозяйка. – Благодарю, божьими стараниями.

– Я виноват перед тобой… Мне не хотелось связывать себя обязательствами. – Оправдывался Селиванов.

– Понимаю, – спокойно ответила Анна. – Я тебя ни в чём не виню. Дело давнее… Сама виновата, не надо было уступать тебе.

– Могу я увидеть дочь? – вкрадчиво просил Селиванов.

– Разумеется, худого в том не будет, если она, наконец, познакомится со своим настоящим отцом.

…Вскоре перед Львом Дмитриевичем предстала Эльза. Невольно он заметил, что девочка унаследовала черты матери (рыжеватые волосы и голубые глаза), но, увы, ничего от его рода. Однако Эльза с интересом воззрилась на гостя, затем удовлетворив своё первое любопытство, она сделала реверанс, как учили в гимназии.

– Добрый день, сударь, – произнесла маленькая прелестница.

Селиванов невольно ощутил волнение.

– Добрый день, Эльза… – ответил он.

Последнее слово было за Анной.

– Познакомься, Эльза, этот мужчина – твой настоящий отец.

Девочка застыла с широко раскрытыми изумлёнными глазами.

– Отец?.. – едва слышно переспросила она и повернула прелестную головку к матушке.

– Но, mutter[8]… – на немецкий манер произнесла она, – он же, кажется, умер…

– Действительно, твоя матушка думала, что я погиб в Южной Америке… – пытался объяснить Селиванов. – Я долго жил в Колумбии.

Однако для девочки все эти сложные географические названия были лишь пустым звуком. Она была потрясена. Отец, которого она никогда не видела и считала умершим, жив и здоров.

Эльза понимала, что должна что-то сказать, но не знала что именно.

– Mutter, я могу идти?.. – спросила она, с вызовом воззрившись на мать. Отчего-то ей больше не хотелось разговаривать с гостем.

– Да, разумеется, – позволила Анна.

Девочка быстро удалилась в свою комнату.

В гостиной воцарилось напряжённое молчание.

– Благодарю, что позволила увидеться с дочерью, – произнёс, наконец, Селиванов. – Вот… – он извлёк из портмоне увесистую пачку ассигнаций. – Здесь три тысячи рублей.

Анна пребывала в замешательстве. С одной стороны – три тысячи рублей были немалой суммой для купеческой вдовы, с другой – в ней заговорила гордость и обида. Неимоверным усилием воли женщина взяла себя в руки и подавила противоречивые чувства. Наконец, немецкая практичность и рачительность взяли верх.

Она произнесла:

– Положите на стол…

Селиванов быстро приблизился к столу и положил на него пачку ассигнаций. После чего покинул дом почтенной вдовы, не подозревая, что видел Анхен и свою дочь последний раз в жизни…

Эльзе исполнилось двадцать лет. За это время она ни разу не виделась со своим отцом. Однако он не забывал оказывать Анне Дитриховне материальную поддержку, путь и скромную.

Помощь была весьма кстати – Эльза безудержно тратила деньги на новомодные наряды и слыла самой прелестной и изысканной барышней в городе. Молодые люди среднего сословия заглядывались на неё, тая в душе робкую надежду, что дочь купца Артемьева, наконец, удостоит их своего драгоценного внимания.

Однако Эльзе не нравились её воздыхатели – подумаешь купеческие сынки! Ей хотелось жениха благородного происхождения. Но, увы, по Сеньке, как говорится и шапка. Наконец у неё появился воздыхатель: молодой инженер Василий Фёдорович Удальцов. Он отличался от купцов изысканными манерами, начитанностью и смелыми политическими суждениями. Но у него не было главного, чего так жаждала Эльза – дворянства и денег, потому как Василий происходил, как это было принято говорить, из среды разночинцев[9].

С тех пор, как Эльза начала принимать ухаживания Василия, она не упускала момента уколоть свою обожаемую mutter.

– Если я – дочь Льва Дмитриевича Селиванова, богатейшего помещика калужской губернии, почему бы ему не признать меня на законных правах?

– Ты же знаешь, Эльза, твой отец помогает нам… Но о твоём законном признании никогда и речи не шло.

Эльза обычно раздражалась.

– Ха! И речи не шло! Сотворил меня на божий свет! И был таков!

Анна Дитриховна лишь вздыхала, понимая обоснованное негодование дочери.

– Говорят, моему папеньке деньги некуда девать! – Не унималась Эльза. – Кстати, наследников-то у него нет! Мог бы и признать меня!

Обычно Анна не выдерживала дочернего напора.

– Эльза, что ты от меня хочешь?

– Чтобы ты отправилась в имение к отцу и поставила вопрос ребром!

Анна лишь опускала глаза, ибо то чего требовала дочь, осуществить было невозможно. И дело не только в её гордости… Анна понимала: если бы Лев хотел признать дочь, то сделал бы это тотчас же по прибытии из Колумбии. Однако… этого не произошло.

В такие моменты Анне было особенно тяжело. В последнее время её всё чаще стали посещать мысли: выдать Эльзу за Удальцова, а самой покинуть мирскую жизнь, затворившись в стенах Свято-Никольского Черноостровского монастыря, что раскинулся на живописном берегу реки Лужи недалеко от Малоярославца.

Однажды, после очередных нападок эмансипированной дочери на терпеливую mutter, в дверь дома постучал визитёр. Им оказался нарочный из конторы Клебека. Дверь открыла прислуга.

– Пакет лично в руки госпоже Ригер-Артемьевой! – отрапортовал он.

Прислуга растерялась.

– Барыня! Барыня! – бросилась она в гостиную.

– Что ты орёшь, словно оглашенная?! – вмешалась Эльза.

Прислуга круглыми глазами смотрела то на барыню, Анну Дитриховну, то на Эльзу.

– Пакет казённый принесли… – растерянно произнесла она и на всякий случай перекрестилась, потому, как по опыту знала: от казённого письма жди одних неприятностей.

– И что? – взвилась Эльза. – Подумаешь, пакет! Эка невидаль! Веди сюда этого нарочного, сейчас разберёмся! – приказала она.

Прислуга стремглав бросилась исполнять приказ.

Через несколько мгновений перед барыней и её дочерью стоял нарочный, сжимавший в руках тёмно-коричневый пакет из вощёной бумаги.

– Ну-с? Так что вам угодно? – поинтересовалась Анна Дитриховна.

– Вы – Эльза Самойловна Ригер-Артемьева? – поинтересовался он, отчеканивая слова.

– Это я… – встряла по обыкновению Эльза.

– Тогда сей пакет предназначен вам, сударыня. Получите, распишитесь…

… Эльза, сгорая от нетерпения, надрезала краешек пакета специальным ножичком для распаковки писем, и извлекла из его чрева дорогой лист бумаги, сложенный пополам. Она развернула его и быстро пробежала по нему глазами.

– Похоже, мой батюшка, наконец, решил исправить ошибку давнего прошлого… – с деланной холодностью произнесла она.

Анна Дитриховна удивлённо вскинула брови.

– Что там?.. – поинтересовалась она.

– Господин Клебек, юрист, пишет, что Лев Дмитриевич скончался, и я должна присутствовать при оглашении завещания первого июня.

– Лев умер… – тихо произнесла Анна и присела на краешек стула.

– Царствие ему небесное! – констатировала Эльза. – Надеюсь, он оставил мне достойное наследство.

Несколько дней кряду Эльза пребывала в нервном возбуждении. Наконец, она не выдержала и начала незамедлительные сборы в Селиваново. Ей хотелось приехать в имение до оглашения завещания и хозяйским взором осмотреть своё (как она считала) будущее имущество. Все увещевания матушки она попросту пропускала мимо ушей.

– Эльза, куда ты собралась так рано? До первого июня ещё уйма времени? – удивлялась Анна Дитриховна. – Это не прилично…

– Ха! – воскликнула барышня. – Прилично! Не прилично! Какая разница! Я – дочь Льва Дмитриевича, а других детей у него, как известно, нет. Стало быть, Селиваново, принадлежит мне!

– Боже мой, Эльза! – негодовала Анна. – Откуда такая самоуверенность?! Не забывай, что у покойного были племянники. Наверняка, он оставил что-то и твоему кузену Станиславу!

– М-да… – Эльза задумчиво воззрилась на матушку. – Возможно…

– Тебе следует отправиться к Станиславу Сергеевичу и выяснить: получал ли он пакет из конторы Клебека. – Посоветовала умудрённая опытом Анна.

– А, если получал? Что тогда? Мне его убить? – резонно вопрошала дочь.