Петля желания Браун Сандра

– Беллами, мне плевать, когда он выбьет себе мозги из пистолета, сегодня или завтра, или Стрикленд прикончит его раньше. Слышите? Мне на-пле-вать!

– Я вам не верю.

– Придется поверить.

– Даже если вам безразлична судьба Дейла Муди, вы не можете мстить за свои обиды, пока не узнаете всей правды. А вы ничего не узнаете, пока не прижмете его к стенке и не заставите рассказать, как все было.

Дент несколько секунд выдерживал ее взгляд. Из чего Беллами сделала вывод, что, похоже, она все-таки его убедила.

– Хорошо, мы поедем, – сдался наконец Дент. – Но есть одно дело, которое необходимо сделать до отъезда.

– Какое?

– Уничтожить персиковый коблер.

Пасмурный день придавал обиталищу Дейла Муди еще более жалкий вид. Ветви кипарисов обвисли под тяжестью влаги и задевали крышу седана, пока Дент и Беллами проезжали под ними. Вода в озере застыла неподвижно, темная и зловещая.

Дом был пуст.

Не успели они въехать на стоянку, как у Дента возникло нехорошее предчувствие.

Попросив Беллами подождать его, он поднялся по ступенькам шаткого крыльца и толкнул сетчатую дверь, ожидая обнаружить в доме бездыханное тело Дейла Муди.

Однако того нигде не было видно, ни живого, ни мертвого.

– Его здесь нет! – сообщил он Беллами, которая вслед за ним перешагнула порог покосившейся развалюхи. Пахло затхлым табачным дымом, плесенью и мышами.

– Слава богу, что мы не нашли его в кресле с пистолетом в руке, – облегченно вздохнула она.

– Это точно, – согласился Дент.

Беллами выглянула в открытую входную дверь:

– Может, он в озере?

– Если он решил утопиться, то заехал бы на машине в воду. Ее здесь нет.

– Я не обратила внимания, но, наверное, вы правы.

На металлической подставке для телевизора, которая выполняла в этой комнате что-то вроде алтаря, валялась опрокинутая пепельница и стояла пустая бутылка из-под виски.

– Обращаю ваше внимание на подозрительное отсутствие пистолета, – заметил Дент.

Беллами зашла в кухню и заглянула в духовку.

– Странно, но папки с бумагами нет. Что вы на это скажете?

– Что он забрал ее с собой и уже не вернется домой.

Эта идея пришла Рупу в голову, когда он попытался есть манную кашу. Более твердая пища была пока ему не по зубам.

Даже на второе утро после того, как его отделал Дейл Муди, десны оставались распухшими и кровоточили. А после посещения дантиста в придачу и жутко болели. Нос тоже распух, вернее, все лицо, от уха до уха. Увидь его родные дети, они бы в ужасе убежали прочь.

Руп сам приготовил себе кашу. Еще вечером того дня, когда у него состоялся «разговор» с Муди, он позвонил горничной и сказал, что та может взять на несколько дней отпуск. Не хотелось, чтобы кто-то увидел его с побитым лицом, даже горничная.

Стараясь говорить как можно более естественно, он по телефону попросил секретаршу отменить запланированные на ближайшие дни дела, в том числе многочасовую съемку рекламного ролика и ланч для ведущих бизнесменов города, который должен был состояться в особняке губернатора. Он также настоял на том, чтобы жена задержалась на взморье еще на неделю.

В общем, Руп Кольер ушел в подполье.

Осторожно поглощая ложку за ложкой манную кашу, он обдумывал сложившееся положение. Как же ему поступить? Можно изобразить из себя жертву, которая доползла до своего логова и будет прятаться там до тех пор, пока не примет нормальный вид, что, по словам этого хлыща-доктора, займет не меньше двух месяцев.

Или же можно попытаться извлечь из случившегося максимальную выгоду.

Именно так и решил действовать Руп Кольер после целого дня добровольного заточения.

Сейчас он выглядел жутко, но именно этот контраст с его обычной лощеной внешностью произведет желаемый эффект и позволит добиться задуманного, решил он.

Покупатели и телезрители, которые привыкли видеть его безупречно одетым и холеным, будут потрясены и возмущены его нынешним обликом, а главное, проникнутся сочувствием к его страданиям. Ведь жертвам насилия принято сочувствовать. Такие люди всегда привлекали внимание окружающих, и когда рассказывали о том, что с ними стряслось, их слушали и им верили. Вместо того чтобы прятать следы побоев, он выставит их на всеобщее обозрение. Сделает свое изуродованное лицо причиной громкого дела.

Возбужденный открывшейся перспективой, Руп выбросил остатки каши в бачок для пищевых отходов и взялся за поиски визитки, которую еще совсем недавно хотел выбросить или порвать на клочки. К счастью, он не успел сделать ни того, ни другого. Визитка отыскалась в кармане пиджака. Набрав указанный в ней номер, он услышал ответ уже после второго гудка.

– Слушаю вас.

– Мистер ван Дарбин? Это говорит Руп Кольер.

Поначалу недовольный и сонный голос журналиста мгновенно сделался бодрым.

– Знаете, я по-прежнему не готов купить у вас машину.

– Вообще-то, я мог бы сделать вам скидку, но сейчас я звоню по другому поводу.

– Что вам от меня надо?

– Я много думал о нашем с вами разговоре.

– Неужели?

– Наш разговор напомнил мне о некоторых дву-смысленностях, связанных с делом об убийстве Сьюзен Листон. Кое-какие подробности, которые я без нашей с вами беседы вряд ли бы вспомнил. Они неожиданно всплыли в моей памяти, и теперь я не могу не думать о них. Особенно в свете… э-э-э… – Кольер не договорил, чувствуя, что закинул наживку, на которую эта акула пера не может не клюнуть.

– В свете чего?

– Вы узнаете это, когда мы с вами встретимся. Вы свободны?

Через двадцать минут репортер газеты «АйСпай» уже звонил в дверь.

– Боже праведный! – воскликнул он, увидев Кольера.

Именно на такую реакцию Руп и рассчитывал. Если циничный и беспринципный журналист из мерзкого таблоида так отреагировал на его внешность, то что уж говорить об обычном законопослушном гражданине, потенциальном покупателе, который заглянет в его автосалон.

Руп впустил ван Дарбина и фотографа в дом, пообещав, что даст возможность сфотографировать себя после того, как поговорит с ван Дарбином. Фотографа, неряшливого молодого человека, он оставил с банкой холодной колы в прихожей, включив ему телевизор, после чего проводил ван Дарбина в кабинет, обставленный даже с большим техасским шиком, чем его кабинет в автосалоне.

Ван Дарбин взял со стола фотографию в серебряной рамке.

– Ваша жена?

– Да. Бывшая Мисс Техас.

Одобрительно присвистнув, ван Дарбин поставил фотографию на место, а сам опустился в кресло напротив стола и вытащил из нагрудного кармана куртки блокнот и карандаш.

– Как же выглядит теперь тот парень? – спросил он.

Кольер попытался изобразить подобие своей коронной улыбки, не зная, однако, насколько та ему удалась.

– Я не успел ударить его.

– Вы продали ему краденую тачку?

Руп подумал, что и этот тип, и тот самый врач ходили в одну и ту же школу комиков.

Шутки у них были однотипные и дурацкие.

– Хотелось бы, чтобы дело ограничилось только этим, – ответил Кольер, напустив на себя серьезный вид, и откинулся на спинку кресла. – В прошлый раз я был с вами не вполне откровенен, мистер ван Дарбин.

– Ваша супруга заняла на конкурсе красоты всего лишь второе место?

Если бы десны у Кольера сейчас не болели, он наверняка заскрежетал бы зубами. Боже, с каким удовольствием он раздавил бы этого мерзкого выскочку-репортера, раздавил, как таракана! Рупу стоило неимоверных усилий и дальше изображать из себя гостеприимного хозяина.

– Когда мы с вами разговаривали несколько дней назад, я пытался защитить честь полицейского управления Остина и добросовестных полицейских, которые в нем служат.

– То есть вы хотите сказать, что там служат и некоторые недобросовестныеполицейские? – фамильярно подмигнул ему ван Дарбин. – Позвольте мне угадать. Дейл Муди.

– Как вы уже знаете, я плотно работал вместе с ним по делу об убийстве Сьюзен Листон, и мы выяснили вину Алана Стрикленда. Однако…

– Я процветаю благодаря всяким «однако».

– …некоторая… э-э-э… тактика, применявшаяся во время расследования, несколько обескураживает. Скажу честно, я проявил тогда беспринципность. Сейчас мне стыдно, но тогда я был молодым и честолюбивым прокурорским работником и был уверен, что эта… э-э-э…

– Эта тактика?

– Да. Я не сомневался, что это обычная практика, часть повседневной полицейской работы. Возможно, не самый приятный ее аспект, однако оправданный, поскольку, в конце концов, полицейские имеют дело с преступающими закон личностями, всякими отбросами общества. Очень часто такие типы понимают лишь язык силы. Мне рассказывали…

– Кто именно рассказывал? Муди? Он единственный, кто рассказывал вам об этом?

– Верно. Он. Всякий раз, когда я спрашивал его, как он получил ту или иную информацию, то или иное свидетельство, он просто отмахивался от моих вопросов. Чем чаще я высказывал свое несогласие, тем жестче он становился. И тогда я сдался. Позволил ему вести расследование так, как он считал нужным. Я же сосредоточил усилия на том, что был в состоянии контролировать лично, то есть на подготовке дела к предстоящему суду.

– Вы сомневались в невиновности Алана Стрикленда? – прищурившись, посмотрел на него ван Дарбин. – Вы это хотите сказать?

– Нет. Я делал то, что от меня требовалось. Его судьба всецело зависела от мнения двенадцати присяжных, а не от меня.

– Тогда в чем же ваша вина, Руп? Зачем вы затеяли этот разговор?

– Мне кажется, Беллами Прайс разделяет мои сомнения в том, что Дейл Муди вел расследование законно и правильно. В своей книге она ставит под вопрос его компетентность и честность.

– Так же как и прокурорских работников.

– Она сделала на этом акцент исключительно для того, чтобы придать истории драматизм, подчеркнуть конфликт персонажей. По всей видимости, Дейл Муди оскорбился тем, как был выписан характер персонажа, в котором он узнал себя, потому как вскоре после нашего с вами разговора, мистер ван Дарбин, он неожиданно выполз из своего убежища.

Журналист мгновенно сделал соответствующий – вывод:

– О господи! Так это Дейл Муди вас так отделал?

– Да, он. Позавчера вечером. Набросился на меня с кулаками и избил так, что у меня не было сил дать ему отпор.

– Но ведь не вы же написали «Петлю желания». Зачем ему было нападать на вас?

– Ваша статья в газете стала тому причиной. Он прочитал ее и даже процитировал мне.

– В ней о нем не сказано ничего оскорбительного.

– Нет, но…

– Он знает, что вы могли.

Руп ничего не ответил. Лишь состроил физиономию, которая как бы намекала на то, что ван Дарбин угадал его мысль. Затем для пущей выразительности прикоснулся к заклеенному пластырем носу.

– Думаю, что это – прекрасное свидетельство того, как Муди меня боится. Боится, что я когда-нибудь обнародую нелицеприятные для него факты. Возможно, даже предам огласке его темные делишки, – добавил Кольер, доверительно понизив голос.

Ван Дарбин задумчиво прикусил ластик на конце карандаша, мысленно взвешивая возможный исход этого разговора, после чего вытащил из заднего кармана брюк свернутый в несколько раз листок. Развернув бумажный квадратик, он бросил его на стол перед хозяином дома.

– Узнаете эту парочку?

Это была зернистая, черно-белая фотография Беллами Прайс на балконе.

Облокотившись на перила, она смотрела вниз, явно чем-то недовольная. За ее спиной, голый по пояс, стоял Дентон Картер.

– Где это вы их сфотографировали? Когда?

– Возле дома, в котором живет Картер. Позавчера вечером.

– Между ними что-то есть?

– Хотелось бы знать, – ответил журналист. – Если мне не изменяет зрение, у него на талии намотан бинт. И еще гляньте на его лицо. Смотрится оно получше вашего, но и ему точно пришлось несладко.

Руп Кольер недоуменно выгнул брови, но ван Дарбин лишь пожал плечами.

– Я не знаю, кто, за что, когда, где и почему, – ответил он и недовольно нахмурился: – У меня не было возможности задать ему эти вопросы. Зато он натравил на меня и моего фотографа полицию.

Ван Дарбин рассказал Рупу, как это произошло, и тот, несмотря на боль и синяки, рассмеялся.

– Сейчас это и впрямь звучит смешно. Тогда мне было не до смеха, – обиженно отозвался репортер. – Нас задержали, и я был вынужден несколько часов ждать звонка моего главного редактора, который объяснил полицейским, что никакие мы не извращенцы. А все потому, что Дентон Картер с кем-то круто схлестнулся.

– Думаете, с Муди?

– Ну а вы как думаете? – вопросом на вопрос парировал ван Дарбин.

Хозяин дома с задумчивым видом откинулся на спинку кресла.

– Не знаю. Если у кого и сохранилась застарелая неприязнь, то, пожалуй, у Дента Картера. В свое время Муди обошелся с ним сурово, и если бы не алиби, Картеру наверняка светил бы срок…

– Погодите! – перебил его ван Дарбин. – Вы хотите сказать, что все могло быть иначе?

Что осудить могли не Стрикленда, а Картера?

Кольер не ответил, давая журналисту возможность самостоятельно сделать выводы. Он очень надеялся, что ван Дарбин поймет ровно столько, сколько нужно, и не догадается о том, о чем не положено знать, а именно, что Руп им искусно манипулирует.

– Разве это до известной степени не противоречит тому, что вы сказали ранее о сомнениях по поводу вины Алана Стрикленда? – спросил ван Дарбин, понизив голос до доверительного шепота.

– Я сказал, что судьба Алана Стрикленда находилась в руках присяжных.

– Но ведь их вердикт основывался на том, что им рассказали вы, мистер Кольер, а вы сказали им, что он виновен.

– Мои доводы основывались на результатах расследования, которое провел Дейл Муди.

Имелись ли у него веские доказательства? В то время я принял их как должное.

– Наверное, так и было.

– Получается, что так.

– Но вы не уверены на сто процентов?

– На Дейла Муди тогда сильно давило начальство, требовало поскорее найти убийцу девушки. У него уже имелся один подозреваемый, которого, однако, пришлось признать невиновным. Дейлу дали понять, что он выставит себя полным дураком, если у него ничего не выгорит с Аланом Стриклендом. И тогда Муди решил сделать все, чтобы Стрикленда осудили.

– Для чего все средства были хороши, я правильно понял?

Руп Кольер в очередной раз уклонился от прямого ответа.

– Я лишь хочу сказать, что на Дейла Муди давили – и мэрия, и полицейское начальство, и всемогущие Листоны, да и общественное мнение тоже.

– И ему пришлось нарушить закон, лишь бы представить суду виновника смерти Сьюзен Листон?

– Я этого не говорил.

– Но если ему нечего скрывать, почему тогда он напал на вас?

Кольер состроил болезненную гримасу.

– Вот и я тоже так подумал. Разве поведет себя так человек, который ни в чем не виноват? Дейл пригрозил мне, сказал, чтобы я никому не рассказывал о нашей «теплой» встрече. Предполагалось, что я стану молчать и никому ничего не скажу – ни вам, ни всем остальным. Но молчать – значит попустительствовать неправедному делу. Пойти на это мне не позволит совесть.

Ван Дарбин дернул носом:

– То есть Дейл Муди отправил под суд невиновного человека, и этот молодой человек умер мучительной смертью в тюрьме, – с пафосом произнес он, как будто уже придумывал вступительное предложение для будущей скандальной статейки.

– Вы только что произнесли слова, которые я не говорил, мистер ван Дарбин. Если вы их напечатаете, я потребую сатисфакции и подам в суд на вашу газету. Уповаю на Господа нашего и надеюсь, что правосудие все же свершилось. Однако…

– Опять ваше «однако»… У меня от него возникает эрекция.

– Если хотите услышать от меня эксклюзивную цитату, то слушайте. По этому поводу я бы сказал следующее: клянусь жизнью моей прекрасной жены и бесценных моих детей, что я исполнял долг прокурорского работника добросовестно. Я был неподкупен, движим желанием увидеть тот день, когда убийца Сьюзен ответит по закону за свое злодеяние. О мотивах действий или о поступках бывшего детектива Дейла Муди мне ничего не известно.

– Вы были бы разочарованы.

Дент оглянулся на Беллами. Та сидела справа от него на сиденье второго пилота.

Большую часть полета она хранила молчание, и Дент решил не отвлекать ее, дать возможность погрузиться в собственные мысли. Было ясно: ей не дает покоя резкое ухудшение здоровья отца, и она думает о его неотвратимой кончине.

Впрочем, похоже, что в ее мыслях присутствовал и он. И эти мысли явно не давали ей покоя, коль она надела наушники, чтобы поделиться ими с ним.

– Разочарован?

– Если бы мы довели все до конца прошлой ночью, уверяю вас, вы были бы разочарованы.

– Я и так был разочарован.

– Разумеется. Но не так, как если бы мы продолжили наше занятие. – Взгляд Беллами был устремлен вперед, но Дент мог поклясться, что мысли ее сейчас далеко. – Когда я рассказала вам о своем браке, вы тогда сказали, какой он был скучный.

– Это я для красного словца.

– Не сомневаюсь, но при этом вы были правы. За исключением одной вещи. Мой муж здесь ни при чем. Все дело во мне. Не его вина в том, что я быстро ему наскучила.

– Хорошо, принимаю ваши слова. И почему же вы ему наскучили?

– У меня есть проблемы с интимом.

– С сексом?

– Это всего лишь один аспект, – смущенно ответила Беллами.

– Каковы же тогда другие?

Она не ответила, отчего Дент пришел к выводу, что никаких других аспектов не имелось. Но даже если они и были, только этот единственный аспект и разрушил их брак.

Именно это, и ничто другое, и заставило ее так отреагировать прошлой ночью на его ласки.

И Денту захотелось узнать, в чем дело.

– Так какие же проблемы? – спросил он. – Иные, кроме самого этого слова? Вам оно не нравится. Многие люди находят его оскорбительным. Но они этим все равно занимаются.

Так что же оттолкнуло вас от меня прошлой ночью? Чего вы испугались? У меня плохо пахло изо рта? Или от ног воняло?

– Проблема не в том, что вы сделали или не сделали. Во всем виновата я. И только я.

Давайте больше не будем об этом.

– Нет, будем.

– Я не хочу обсуждать эту тему.

– Тогда почему вы сами затеяли этот разговор?

– Чтобы признаться вам в том, что я сожалею, что все так вышло.

– Ваши извинения принимаются. А теперь расскажите, почему я был бы разочарован.

Знаете, по-моему, эти ваши слова полная чушь. Но все-таки почему вы так думаете?

– Сейчас не время говорить об этом.

– Наоборот, сейчас самое прекрасное время. Я управляю самолетом. И как бы я ни отреагировал, я обязан держать нервы в кулаке. Можете спокойно говорить все, что угодно.

Примерно полминуты Беллами боролась с неуверенностью, а затем сказала:

– Когда Сьюзен…

– О господи! Я так и думал, что мы опять вернемся к Сьюзен.

– У нас все возвращается к ней.

– Только потому, что вы все сводите к этому.

– Мы обсуждаем это по вашему настоянию. Мне продолжать или нет?

Дент кивнул.

– Обстоятельства смерти Сьюзен заставили многих людей задуматься. Они вызвали серьезные подозрения. Даже если никто не говорил этого вслух, все равно сомнения подразумевались. Были намеки в прессе. То же самое можно сказать и о круге близких друзей. В соболезнованиях иногда угадывались ехидные нотки – мол, что посеешь, то и пожнешь. Мы все это чувствовали: отец, Оливия, Стивен и я.

В какой-то момент во время суда над Аланом Стриклендом его адвокат заявил, что если бы Сьюзен не была такой распущенной, то осталась бы жива. Руп Кольер не согласился с этим утверждением и вступил в перепалку с защитником Алана. Судья высказал замечание в адрес защитника и потребовал удалить этот комментарий из протокола заседания. Более того, порекомендовал присяжным не принимать его во внимание.

До этого подобные высказывания считались инсинуациями, на которые мы, семья, публично не реагировали. Но после того как эти намеки и двусмысленности были облечены в слова, мы больше не могли делать вид, будто нас это не касается.

Такое отношение к Сьюзен со стороны адвоката задело нас за живое. У Оливии случилась истерика, и она несколько часов рыдала. Отец напился в тот вечер, и я ни разу в жизни не видела его таким пьяным. Стивен, не сказав никому ни слова, ушел в свою комнату и закрылся изнутри.

– А я… – Беллами замолчала и глубоко вздохнула. – Я тоже заперлась в своей комнате и после долгих раздумий пришла к выводу, что источником наших страданий стала необузданная сексуальность Сьюзен.

Она не заслужила такой смерти, но и мы не должны были страдать из-за ее распущенности. Значит, эти импульсы постыдны. Непристойны. Разрушительны. Вот к такому выводу я пришла.

Беллами криво улыбнулась:

– Я как раз превращалась из девочки в девушку. Ко мне вскоре тоже пришли загадочные и неконтролируемые желания вроде тех, что стоили Сьюзен жизни. Я подумала, что, если пойду на поводу у этих желаний, со мной случится то же самое, что и с ней. И я приняла решение: никогда не поддаваться им. Мне было страшно, что я стану такой, как моя сестра.

Денту в голову тотчас пришло множество самых разных ответов, но все они были грубыми и оскорбительными для Сьюзен. И он счел за лучшее промолчать.

– В старших классах, – продолжила между тем Беллами, – я была безумно влюблена в нескольких мальчиков. Я даже бегала к ним на свидания, но, в отличие от Сьюзен, сохраняла девственность. В колледже я спала с несколькими парнями, однако старалась внушить себе, что не нахожу в этом особого удовольствия. Неудивительно, что мои партнеры были не в восторге от меня. Став старше, я научилась притворяться, но мужчины, должно быть, чувствовали мою фальшь.

Беллами посмотрела на Дента, и он вновь мудро предпочел промолчать.

– Муж никогда не интересовался причинами моей сдержанности – и до, и после нашего брака. Я никогда не отталкивала его, но и никогда… э-э-э… не проявляла инициативы.

Возможно, он надеялся, что когда-нибудь сексуальность во мне все-таки проснется. Но этого не случилось. Наверное, он устал ждать. Когда же я потеряла ребенка, он окончательно разочаровался во мне.

Помолчав несколько секунд, Беллами заговорила снова:

– Теперь вы все знаете и, надеюсь, не станете особенно переживать из-за вчерашней ночи. Это никак не связано с вами или с вашим любовным опытом.

Дент подождал, вдруг она добавит что-то еще. Но Беллами молчала, и тогда он сказал:

– Поймите меня правильно. Когда вам было двенадцать лет, вы поставили перед собой глупую цель – подавить проснувшуюся в вас сексуальность. И что же, все последующие восемнадцать лет вы хранили верность этому решению?

– Нет, Дент, – печально ответила Беллами. – Все эти восемнадцать лет я пыталась его нарушить.