Будут неприятности (сборник) Щербакова Галина
РОСЛЯКОВ. Кажется, в этом есть какой-то свой юмор. Ирония судьбы, как пишут в фельетонах.
ГРОМОВ (задумчиво). Мы проговорили пять часов подряд, а остаться она мне не позволила…
РОСЛЯКОВ (мгновенно становясь серьезным). А ты действительно хотел остаться?
ГРОМОВ. Я же поехал…
РОСЛЯКОВ. Брось, брось, старик, меня не проведешь! У тебя же было время – гипертонический криз, так сказать, оплачиваемый отпуск… Соцстрах…
ГРОМОВ. При чем тут криз?
РОСЛЯКОВ. А мог бы ты вот так же рвануть с работы, нарываясь на неприятности, скандал, может, даже увольнение, но чтобы догнать, вернуть то, без чего мы все, все без исключения, просто… биологические роботы. Догнать ее, главную и единственную. Судьбу. Любовь. Жар-птицу. (Резко.) Мог бы без бюллетеня, Алеша, Божий человек?
ГРОМОВ (растерянно). Что ты на меня прешь? Мог – не мог. Какое это имеет значение? Я поехал. (Тихо.) И я хотел остаться…
РОСЛЯКОВ (громко). Что значит хотел? А потом расхотел?
ГРОМОВ. Не то… Видимо, дело в ней…
РОСЛЯКОВ. Видимо или точно?
ГРОМОВ. Если бы я знал…
РОСЛЯКОВ. Значит, не знаешь? Ну что я тогда могу тебе сказать? Не хочешь быть счастливым, будь богатым и знаменитым.
ГРОМОВ. Прости, я не понял…
РОСЛЯКОВ. Я процитировал себя. Когда-то, очень давно, я рванул не с бюллетеня. С задания, срочного, ответственного… И я на все бы пошел, чтобы быть с ней. (Брезгливо.) Я не мямлил, как ты, – знаю, не знаю. А она, моя жар-птица, рвалась, но в другую сторону… И я ей сказал: «Ну ладно, не хочешь быть счастливой – будь богатой и знаменитой…» Ей того, кстати, очень хотелось. А сам женился, назло себе. (Весело.) И мне, Громов, с женой исключительно повезло, как никогда в жизни. Бывает же…
ГРОМОВ. Ты придумал эту историю для меня?
РОСЛЯКОВ. Делать мне больше нечего – придумывать для тебя истории… Скажешь же, братец…
ГРОМОВ. Но ведь зачем-то ты мне ее рассказал…
РОСЛЯКОВ. Ну, посоображай.
ГРОМОВ. Ты бы, значит, ушел – к жар-птице?
РОСЛЯКОВ. Смешной вопрос…
Входит Инна Павловна.
ИННА ПАВЛОВНА. Алеша! Господи!
ГРОМОВ. Как вы меня называете – Божий человек? Вот Божий человек пришел. Катя сказала – уходи.
ИННА ПАВЛОВНА. Она правильно сказала, Алеша.
РОСЛЯКОВ. А что она могла сказать еще, если он сам ни в чем не уверен. Что? Принимать решение за него? Я бы тоже не стал. Ты спроси его – он знает, что ему надо?
ГРОМОВ. Выпить есть что-нибудь?
РОСЛЯКОВ. Только водка. Но тебе нельзя. Инна, сбегай за коньячком.
Инна Павловна кивает головой и быстро выходит.
ГРОМОВ. Странно, но ты разговариваешь со мной как с виноватым, а я…
РОСЛЯКОВ. Ну да, ну да… Ты – просто несчастный выгнанный гипертоник.
ГРОМОВ. Но нельзя же воистину – пусть неудачник плачет.
РОСЛЯКОВ. Надо! С тобой только так и надо. Всю жизнь твоей судьбой распоряжались бабы…
ГРОМОВ. Прости? Но ты не обо мне.
РОСЛЯКОВ. О тебе, о тебе! Тебе и сейчас надо, чтоб Катерина взяла тебя за белые руки…
ГРОМОВ. Значит, я должен был остаться?
РОСЛЯКОВ. Тебе не спрашивать надо, отвечать.
Входит с легким чемоданом Ольга Константиновна.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Привет, мальчики. Какие мы все, оказывается, молодые еще и прыткие. Полтора часа – и я тут…
ГРОМОВ. Оля!
РОСЛЯКОВ. Ну, вот и поговорите. Раз уж вы такие прыткие. Оля! Здравствуй! Считай, что с этого я начал. (Хочет уйти.)
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Не уходи. Какие у нас от тебя секреты?
ГРОМОВ. Оля! Я был там. У Кати. Ты должна это знать.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Я так и думаю. Я хочу тебе сказать сразу: ты не думай, я не возвращать тебя приехала. Я приехала тебе сказать, Алеша, что Дашка взрослая, я зарабатываю себе республиканскую – как минимум – пенсию, так что ты о нас не волнуйся.
ГРОМОВ. О чем ты говоришь? Как та Сережина тетка…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Мне сейчас все равно, на кого я похожа. Я хочу тебе объяснить, что горечи у меня оттого, что ты уходишь, не будет…
ГРОМОВ. Ты сильная.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Да выслушай ты меня до конца. У меня, Лешка, одна горечь на всю жизнь – не оттого, что ты уходишь, а оттого, что я не ушла.
ГРОМОВ. Я понимаю.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (раздражаясь). Но ты же ничего не знаешь, как же ты можешь понимать? Слушай меня. Не перебивай. Это было давно-давно. Дашка только начинала говорить… И я на это наплевала. Не ради тебя. Вот в чем мой грех. Ради тщеславия. Ради успеха во всесоюзном масштабе…
ГРОМОВ. Но, Оля…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Когда от всего остались одни клочья, он – мой единственный – сказал: «Ладно. Не хочешь быть счастливой, будь богатой и знаменитой». Он, наивец, был почему-то убежден, что счастье сможет дать только он, а ты только богатство… Или, как у нас принято говорить, достаток. Ну, а знаменитой я стану сама.
ГРОМОВ (тихо, смотря на Рослякова). «Бурмин побледнел и бросился к ее ногам…»
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (не видит этого). Ничего подобного – он хлопнул дверью. И у меня до сих пор в голове этот хлоп. И дзинь-дзинь – ключики на колечке.
ГРОМОВ. Ты обманывала меня всю жизнь… (Рослякову.) И ты, оказывается, тоже.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А! Ты, значит, знаешь? Какое это имеет значение, если ты этого не заметил? Тебе ведь было со мной о'кей. И с ним тоже…
ГРОМОВ. Не спорю, но…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А сейчас тебе это кажется кощунством. Жить без любви! (Зло.) А ведь жил! Жил! И хорошо жил. Доволен был. Алеша! Алеша! Это меня сейчас Бог наказывает. Что я себя – себя! – предала. И потому я тебе говорю – иди. Ведь полжизни-то осталось? Виталий, ты меня слышишь?
РОСЛЯКОВ. Я слушаю.
В дверях появляется Инна Павловна с бутылкой коньяка. Видит Ольгу Константиновну и становится за штору.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (звонко, молодо). Ты мне сказал тогда, что хочешь, чтобы я жалела об этом всю жизнь… Я жалела. Доволен?
РОСЛЯКОВ (мягко). Оля, не надо о старом. Не надо две истории в одну…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Почему две? Просто все продолжается, значит, ничего не кончалось. И нас, как и тогда, трое. Ты еще не хлопнул дверью, еще не звенели ключики… Мальчики! Милые! Мы заслужили прожить хоть половину жизни как люди… Лешка, прости меня… Виталий, хочешь, я повторю тебе все те слова?
РОСЛЯКОВ. Инны еще нет. Понял? В природе.
ГРОМОВ. Оля! Это нехорошо…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Еще бы! Конечно, плохо. Но ведь ты был, а он (показывает на Рослякова) целовал меня… Я была, я делала тебе укол, не скажу куда, а Катя стояла напротив, ждала. Все ужасно дурно… И все существует… И ты едешь к ней, а я вру, что тебя нельзя беспокоить. У тебя криз. Инна пошла за коньяком. Прекрасно! Из всех нас только она одна… Впрочем, ей не завидую. Она же знала, что ты ее не любишь…
ГРОМОВ. Я на вашей свадьбе перепил…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А я ее проревела у тетки. Я, я одна во всем виновата… Всю жизнь – погоня… А за чем? (Рослякову.) Скажи что-нибудь ты, скажи! Видишь, мы оба прибежали к тебе.
РОСЛЯКОВ. Я привык. К журналистам у нас принято бежать за спасением.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. При чем тут ты – журналист?
РОСЛЯКОВ. Ох, Оля! Я все хочу посторонними словами объяснить тебе одну простую, как яблоко, штуку… Не хочу я вспять, не хочу. Я так устроен… Тогда я видел и слышал только тебя… А сейчас я думаю, что сюда вот-вот войдет Инна. Я не хочу этого.
Инна за шторой прислоняется к двери.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Все? Поняла. Не тупая. Где же она со своим коньяком? Я хочу выпить за поражение.
ГРОМОВ. Оля, зачем ты так?
РОСЛЯКОВ. Пусть выговорится.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Зачем меня слушать, неудачницу-бабу? Ну, ничего. Я придумаю траурный фасон, я наряжу в него тысячи дур-модниц, и каждый город по дорогой цене будет носить черные закрытые платья имени Ольги Громовой. Хотите, я нарисую вам этот фасон сейчас? Я его вижу… Жуткое платье… (голосом сопроводителя показа моделей), с которым будет прекрасно контрастировать пудра белого оттенка и сильная подцветка век… Тонкий черный чулок прекрасно дополнит комплект. Здорово я отомщу человечеству?
РОСЛЯКОВ. Не наговаривай на себя. Не надо. Ты ведь все делала верно. И никакая ты не неудачница. Брось… Ведь сама знаешь, что это не про тебя. Ты – Ольга Громова. Набирается крупно. Ты выше всех нас ростом. Ты этого хотела. И ты этого добилась… (Тихо.) Ничего, ребята, даром не дается… Мы за все платим валютой, обеспеченной кровью… А что само приходит – тому цена грош… А так чтоб два горошка на одну ложку – так ведь тоже не бывает? Разве что у самих счастливчиков. Но они таятся. Боятся сглазу. Плюют через плечо. Я их понимаю…
ГРОМОВ (Ольге Константиновне). А я ведь хотел ближайшим самолетом домой.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (встряхнувшись). Я так и думала. Но ты ведь ушел без плаща, а в Москве сейчас дождь, я привезла тебе болонью. И туфли на пористой. (Рослякову.) Видишь, как все прекрасно, мы уйдем, и твоя Инна ничего и не узнает… Берегите любимых женщин.
РОСЛЯКОВ. Это правда, Оля.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (Рослякову). Не верю. Ты сыграл в благородство. Ты ее пожалел! Ты испугался! Или все-таки – ну меня к бесу?
ГРОМОВ. Оля! Не надо…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Да, конечно… Тебе с работы принесли торт… Любящий местком. До свидания, Виталий. Ну меня к бесу? Ну меня к бесу…
ГРОМОВ. Нелепо мы выглядели, да, старик? Нелепо, очень нелепо… Ну, будь!
Уходят, не заметив прижавшуюся к дверям Инну. Росляков один смотрит в окно. Входит Инна, смотрит на него.
ИННА ПАВЛОВНА. Ты чего смотришь?
РОСЛЯКОВ (обрадованно). Слава Богу. Я ведь знаю, тут ходьбы пять минут… Ты Алексея не встретила? Он решил лететь домой…
ИННА ПАВЛОВНА. Нет… Разминулись… Жаль… Армянского не было… Молдавский.
РОСЛЯКОВ. Давай, мать, выпьем?
ИННА ПАВЛОВНА. Ну, давай. За что?
РОСЛЯКОВ. Обязательно за что-то? Просто охота.
ИННА ПАВЛОВНА. Ну, если охота…
Разливают.
РОСЛЯКОВ. Я забыл, ты какое себе сейчас шьешь платье?
ИННА ПАВЛОВНА (улыбаясь). Черное. С блестками.
РОСЛЯКОВ. Выбрось его к чертовой матери.
ИННА ПАВЛОВНА. С чего вдруг? Материал импортный. Дорогой.
РОСЛЯКОВ. Потому что я тебя люблю и хочу, чтоб ты до самой старости всегда носила только светлые, яркие платья. Это теперь мое хобби. Хобби надо уважать.
ИННА ПАВЛОВНА (насмешливо). С ним будет хорошо контрастировать белая пудра и синие веки. Так, что ли?
РОСЛЯКОВ (внимательно смотрит на нее). Бросьте, мадам, хулиганить. Не то я изрежу платье ножницами. Русскими. Обыкновенными. На лапшу. А синие веки – это вообще синяя тоска… В отличие от зеленой. (Крепко прижимает ее к себе.) А все мажутся. Ну что делать со стадным инстинктом, мать, что? Есть от него спасение или нет?
ИННА ПАВЛОВНА. Значит, в Москве дождь? Надо собирать Маруське осенние вещи… Или пошлем деньги, пусть купит себе что-нибудь стильное?
РОСЛЯКОВ. А мы позвоним – и спросим. И полная ясность. Голова я? Скажи, голова?
ИННА ПАВЛОВНА. И два уха… Голова ты и два уха, Росляков. Заказывай-ка дочь…
Опыты над мышами
Пьеса в двух частях
Действующие лица
НИНА КУЛИКОВА, молодая женщина, кандидат наук (от 27 до 32 лет)
ВАЛЕНТИН ПОЛОНСКИЙ, врач, ее жених, около 30 лет
ИВАН ПЕТРОВИЧ, ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА, его родители
ДМИТРИЙ КУЗЬМИН, молодой ученый, около 30 лет
НАТАША, его свояченица, ученица 10-го класса
МАРИЯ МИТРОФАНОВНА, учительница
АРТЕМ, одноклассник Наташи
МОЛОДАЯ СОСЕДКА Кузьмина
ПОЖИЛАЯ СОСЕДКА Кузьмина
КРАСИВЫЙ МУЖЧИНА в замшевой куртке
Действие первое
Квартира Полонских. Валентин в мокром плаще сидит в кресле. Ольга Сергеевна стоит, закрыв лицо руками. Иван Петрович кричит из соседней комнаты.
ИВАН ПЕТРОВИЧ. Я валокордин накапал в компот. Ничего?
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. О Господи! Какая разница?
ИВАН ПЕТРОВИЧ (входит). Ни в чем разницы не видим… А может, в компоте есть вредный ингредиент… Слива, например.
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА (плача). Ваня! Какая слива?
ИВАН ПЕТРОВИЧ. Вредный ингредиент вступает в химическую реакцию – и кранты. (Пьет.)
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. Валечка не виноват. Это сестрам надо было смотреть… Ты вот пойди, куда надо, как ветеран, как член партии с Днепрогэса, и скажи, что сестрам надо было смотреть…
ВАЛЕНТИН (вяло). Куда ты его посылаешь?
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА (хныча). Сыночек! И в райком надо сходить, и в райздрав. Что же тебя теперь, в тюрьму?
ИВАН ПЕТРОВИЧ. Ну тебя, мать! В тюрьму, в тюрьму… Разберутся… Если б всех врачей, у кого больные помирают, сажали, у нас бы вся медицина сидела… как миленькая. С академиками во главе.
ВАЛЕНТИН (равнодушно). Ценное наблюдение.
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. Значит, в тюрьму?
ВАЛЕНТИН. О господи! Задолдонила!
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА (мужу). Ваня! Сходи в райком! Они могут помочь! Ты сколько для них сделал? Помнишь, стенд сам оббивал красным. И сатин за наш счет…
ВАЛЕНТИН. Мать! Ты что? При чем тут сатин? Идиотизм какой!
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА (плачет). Сыночек! Я не переживу, если тебя посадят…
ВАЛЕНТИН. Никто меня не сажает. Что за чушь! Все мои предписания, назначения правильны.
ИВАН ПЕТРОВИЧ (уверенно). Копать будут. У нас это любят. Твои же коллеги тебе же начнут яму рыть…
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА (канючит). Сходи в райком!
ВАЛЕНТИН. Про коллег ты зря, отец. Родные – другое дело. Ты же знаешь обывательское – от аппендицита в наше время не умирают и тэ дэ и тэ пэ.
ИВАН ПЕТРОВИЧ. Вообще, конечно, не умирают… Не должны…
Входит Нина. Красивая, элегантная, самоуверенная женщина.
НИНА (Валентину). Сними плащ. (Ольге Сергеевне и Ивану Петровичу.) Фу, так и знала. Валокордин и общеполитическая дискуссия. (Ивану Петровичу.) Так от чего не умирают в наше время?
ИВАН ПЕТРОВИЧ (виновато). От аппендицита. Я… так думаю…
НИНА. Объясни все толком. Я ничего не поняла по телефону.
ВАЛЕНТИН. Лекарственный шок. Смерть от спасения.
НИНА (все вопросы задает очень четко). Это можно было предусмотреть?
ВАЛЕНТИН. Полагалось. Но кто знал? Кто знал?
НИНА. Ситуация наказуема?
ВАЛЕНТИН. О Господи! Ты как автомат. И да, и нет.
НИНА. Что нужно, чтоб было нет?
ВАЛЕНТИН. Поставить на истории болезни точку. Но главный ждет, выжидает…
НИНА. Чего?
ВАЛЕНТИН (зло). У него документы лежат на персональную пенсию… Ему не надо сейчас никаких неприятностей по службе. Пусть все подохнут, но молча и без обид.
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. Верно я думаю, Ниночка? Все дело в том, чтоб те не писали?
ВАЛЕНТИН (с иронией). Между прочим, взятки я давать не умею…
НИНА. И это, котик, в наше время, не добродетель.
ИВАН ПЕТРОВИЧ. Ниночка! Вы такое тут порете… В моем доме…
НИНА. В вашем доме нет денег… И никогда не было. Поэтому вы и не умеете давать взятки.
ИВАН ПЕТРОВИЧ (гордо). Я и не брал!
НИНА (с издевкой). А вам давали?
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. Ниночка! Ты умная, ты во всем разбираешься, как нам поступить, чтоб у Валечки все было в порядке? Ведь это все сестра…
НИНА. Вот ее не трогайте, она стрелочник… Кто у нее родня?
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. У кого, Нина?
НИНА. У этой женщины…
ВАЛЕНТИН. Знаю только мужа. Молодой парень… Да еще девчоночка-сестра. Но не понял, чья… Ее или его…
НИНА. Родители?
ВАЛЕНТИН. Не знаю… Не видел.
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. Я бы к матери пошла, в ноги упала…
НИНА (Валентину). Их надо запереть дома, твоих родителей.
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. Ниночка! Я же хочу как лучше. Я же боюсь…
ИВАН ПЕТРОВИЧ. С родителями и я мог поговорить. Сколько людей на фронте теряли. Один снаряд – и десятка, а то и сотни как не бывало.
ВАЛЕНТИН. Папа! Окстись!
НИНА. Я тебе говорю: их надо запереть. Для их же пользы.
ИВАН ПЕТРОВИЧ (обиженно). Вы, Нина, тут не командуйте.
ВАЛЕНТИН (кричит). Сейчас же идите отсюда! Нам поговорить надо!
ОЛЬГА СЕРГЕЕВНА. Идем, Ваня, идем. (Уходят.)
НИНА. Ты тоже распустился.
ВАЛЕНТИН. Ощущение вины… Глупо и стыдно…
НИНА. Брось. У тебя прекрасная ситуация.
ВАЛЕНТИН. О!!!
НИНА. Ты меня слушай. В том, что кому-то нужна персональная пенсия, твое спасение. Уже не нужна истина, а нужна пенсия. Улавливаешь разницу?
ВАЛЕНТИН. Я не боюсь истины. В ней нет криминала!
НИНА. Криминал придумали люди. Значит, это понятие субъективное. Значит, надо искать индивидуальный подход.
ВАЛЕНТИН. Ты не женщина. Ты ЭВМ.
НИНА. Ты не мужчина. Ты тряпка. Есть единственный путь – путь личных контактов. Поскольку главный дрожит за пенсию, а не за истину, надо не допустить, чтоб на него было внешнее давление. Верно?
ВАЛЕНТИН. У ЭВМ голос противный, а у тебя красивый. Вся разница.
НИНА. Я схожу к ее мужу. Надо как-то предупредить эту возможность писать жалобу.
ВАЛЕНТИН. И что ты скажешь?
НИНА. Слова… Всякие разные слова… Их так много. По ходу соображу…
ВАЛЕНТИН. Стыдно…
НИНА. Что?
ВАЛЕНТИН. Говорить слова, когда горе…
НИНА. Не бойся. Я же не стерва. Я на самом деле ему сочувствую. (Насмешливо.) Бери пример со своего отца. Бух снаряд – и нет сотни человек. Велика потеря!..
ВАЛЕНТИН. С юмором у него напряженно…
НИНА. Я надену черное платье, которое хотела отнести в комиссионку. Оно мне стало узко в плечах. Я полнею, Валек… Возраст…
Квартира Кузьминых на второй день после похорон. Вымыты полы. Стулья стоят на столе, в квартире ощущение конца уборки, и только на зеркало наброшено полотенце. Наташа его снимает, во время всей сцены она ставит вещи по местам.
НАТАША. Зачем закрывают зеркала?
ДМИТРИЙ (он с ногами сидит на диване и выглядит нелепо, даже смешно, несмотря на всю свою потерянность). Я не знаю. И часы останавливают. А мы не останавливали. Даже Лидины часики до сих пор идут.
НАТАША (нежно). Ладно, Митя, ладно. Ты все-таки взбодрись.
ДМИТРИЙ. Матери ты не писала? Меня люди спрашивали, а я не знал, что сказать.
НАТАША. Людям всегда больше всех надо. Я написала, что Лида больна. Тяжело. Маму надо постепенно приготовить к мысли. Ведь у нее уже было два инсульта. Приехать она все равно не смогла бы.
ДМИТРИЙ (потрясенно). Два инсульта – и живая. А тут такая ерунда – и нет человека.
Читать бесплатно другие книги:
