Охотники Фелан Джеймс
— Но…
— Никаких «но»! Анна, Мини, так нужно!
Мини кивнула. Дейв затянул ее в какой–то магазинчик. Анна посмотрела сначала на них, потом на меня, так, будто поверить не могла, что они пошли на это.
— Ты не заблудишься?
— Я знаю дорогу.
— Не забудешь?
— Не забуду.
— Получится?
— Получится! Вы трое — все, что у меня есть.
Анна кивнула, всхлипнула и вытерла слезы. Я хотел подойти к ней, но она отступила назад, в темноту магазина, где ее ждали Дейв и Мини.
— Я буду ждать тебя.
— Я знаю, — ответил я.
Я обернулся: охотники уже поворачивали на Бродвей. Я выскочил на середину улицы и завизжал изо всех сил. Заметив меня, они припустили еще быстрее. Тогда я сдернул с рук бинты и показал им кровь. Теперь им был нужен только я.
Я несся вверх по Бродвею, перепрыгивал через ямы, огибал машины и думал об охотниках возле бочки с огнем: они не пытались гнаться за мной, они просто махали мне…
Я оглянулся в последний раз и увидел, что мои друзья в безопасности — все охотники гонятся за мной. Вряд ли мне удастся убежать от них, а вот найти машину, заблокировать двери, завестись и уехать…
До пристани оставалось пять кварталов. Я бежал на пределе возможностей, бежал как в тот день, когда впервые спасал свою жизнь. Кровь стучала в висках, а я думал о друзьях, об охотниках, которые махали мне вслед… Лишь одно я знал наверняка: я не один!
Я бежал, как последний раз в жизни. Интересно, друзья дождутся меня? Мы встретимся снова? Встретимся! Конечно, встретимся! Я вспомнил свою одноклассницу: она иногда разговаривала на уроке сама с собой, когда все тихо занимались, разговаривала с воображаемыми людьми. Целый год с ней работал психолог, и она перестала разговаривать сама с собой. И перестала быть сама собой: она будто разучилась улыбаться.
Мне нужна яхта или катер, чтобы спуститься по реке, выйти в бухту и уплыть в океан. Подумаешь, я не умею править яхтой: пусть плывет сама, по течению. Пусть плывет куда угодно, главное — больше не думать, не принимать решений, не быть главным… Я хочу просто закрыть глаза и ни о чем не думать. Просто плыть по течению.
Мелькнул указатель метро. Я вспомнил о друзьях. Вспомнил звук выстрела и вспышку. Вспомнил, как упал застреленный человек: медленно, беззвучно, будто ангел опустился на укрытую мягким снегом землю.
Я оглянулся. Друзей больше не было видно. Они исчезли. Я бежал. Я вспомнил, метро. Тогда мой мир перевернулся: в нем стало темно, душно, пусто.
Меня охватила ледяная чернота. Я вылез из–под сидения и в полной темноте пытался нащупать хоть что–нибудь, понять хоть что–нибудь… Я нашел рюкзак Анны, а в нем фонарик, включил его и увидел своих друзей. Своих неподвижных друзей: Дейва, Анну, Мини. Они лежали рядом: тихие, искалеченные.
Мои друзья, которых не стало…
Все эти дни мы были вместе, но видел их только я. Только я… Они сделали для меня то, на что я сам был не способен. Это меня рвало шоколадными пирожными, это я одиноко смотрел на восток. Это я выстрелил в человека — и убил его. Это я взломал дверь в квартире 59С и напечатал те слова на старинной машинке.
Мои руки были в крови. Я понял все.
Я один выбрался из тоннеля.
Я так и не узнал, в чем соль шутки Дейва. Я сам решил идти к Рокфеллеровскому центру и, пока поднимался по лестнице, вспомнил, что Дейв рассказывал о смотровой… Я сам готовил себе завтрак и сам развлекал себя. Сначала я четко слышал голоса своих друзей, но вскоре они почти перестали разговаривать — в основном делали что–то… Они стали исчезать задолго до того, как я решил оставить небоскреб. Я сам мял одеяла на их постелях, сам приносил еду, сам уносил тарелки и старался ничего не замечать. Я сам сидел на смотровой и сам себя сменял на посту. В искореженном поезде метро больше не было выживших, их могло вообще больше нигде не быть. Остались только я, охотники и люди, которые, возможно, были где–то далеко…
Я остался один.
Теперь у меня нашлись силы это признать. Теперь я не боялся. Интересно, если однажды я расскажу кому–нибудь об этих днях, как они отнесутся к тому, что я выдумал себе друзей и считал их вполне настоящими? Но ведь когда–то мои друзья и вправду существовали. Так почему от них не должно было ничего остаться после смерти? Да, наверное, какой–нибудь умный врач сумеет убедить меня в обратном, но я буду рад просто поговорить о своих товарищах. И я никому не позволю влезть в нашу дружбу и разделить нас. Никогда!
Я остался один, но я не одинок. Я убегал от охотников, а эта мысль звучала в голове все громче. Скоро дни станут длиннее, тучи рассеются и на голубом небе засияет жаркое солнце — почти как дома. И друзья всегда будут со мной, так же, как всегда будет со мной моя семья. И не важно, что происходит сейчас, не важно, что будет потом, где я окажусь и что увижу — их голоса не умолкнут. Я буду помнить их лица, их смех и слезы, их характеры, их привычки. Я нуждался в них, и они стали частью меня.
Пошел мокрый снег. Подул ветерок. Я не останавливался.
Я один, но я не одинок.
Мне все по силам. Все, что угодно, ведь со мной мои воспоминания…
Я свернул за угол и забежал в каменное здание. Внутри было темно, как в пещере. Топота ног слышно не было. Я взбежал по пожарной лестнице и подскочил к окну на самом верхнем этаже. Охотники были внизу и пытались понять, куда я делся. Я отошел от окна и посмотрел на свое отражение в стекле.
— Я один.
Выживший
1
«Прошло двенадцать дней после катастрофы. Я совсем одна…»
Я нажал на паузу и прислушался: снаружи доносился какой–то шум, но в закатном свете из окна ничего нельзя было рассмотреть.
Прошлая ночь выдалась невероятно темной. Я до нитки промок от дождя и брызг на совершенно пустой лодочной пристани, а потом спрятался в этом доме.
На маленькой камере замигал красный огонек аккумулятора. Двенадцать дней… Сегодня ведь… Сколько дней уже прошло? Двенадцать? Или больше? Я не догадался делать пометки в календаре. Получается, девушка записала эту пленку вчера? Или она считала первым день после катастрофы? Тогда сообщение было записано сегодня. Я усмехнулся: какие–то странные у меня расчеты, ведь запись сделана явно днем раньше. Зря я так неосмотрительно пренебрегал временем.
Я решил не возвращаться в небоскреб и заночевал здесь, в доме №15 на Централ–парк–уэст. Освещая пожарную лестницу еле живым фонариком, взятом в бардачке одной из машин, я увидел приоткрытую дверь в эту квартиру. Я нашел в квартире еду, перекусил и заснул на кушетке. Проснулся еще затемно. Увидел на телевизоре маленькую камеру, и последние полчаса просматривал на ней записи.
«Люди сошли с ума. Они пьют из луж, они высасывают кровь из умирающих. Вокруг трупы. Вокруг смерть. Крики. Тишина. Выстрелы».
Каждый день девушка вела что–то вроде видеодневника и наговаривала на камеру свои впечатления. На вид ей было лет восемнадцать–девятнадцать, симпатичная блондинка, типичная американка. Интересно, много ли таких осталось? Может, она — одна из последних. Где же она теперь?
Я снова включил запись.
«Сегодня утром я выходила искать других людей, потому что услышала шум. Они где–то рядом, но я слышу их только по ночам, а в темноте мне страшно выходить и приближаться к ним: вдруг они начнут стрелять или еще хуже…»
Девушка замолчала, повернула голову и прислушалась. Записи она делала, установив камеру на кофейном столике перед собой и сидя в кожаном кресле, в котором теперь сидел я. Она молчала и смотрела влево — я повернул голову в ту сторону: входная дверь. Камера воспроизвела какой–то громкий звук, вроде дверного хлопка. Я вздрогнул. Девушка на камере тоже дернулась от неожиданности, тихонько сползла с кресла на пол, не отрывая взгляда от входной двери. Я посмотрел в том же направлении. Дверь была закрыта — первым делом я вчера заперся изнутри на все замки.
Камера молчала. В комнате тоже было тихо. Девушка вновь смотрела с экрана прямо на меня.
«Сегодня утром я выходила на улицу, но никого не встретила. Я старалась держаться подальше от Центрального парка, потому что там собрались тысячи этих безумцев. Я взяла в магазинчике немного еды, нашла велосипед и на нем поехала назад. Светило солнце и я почти забыла, где я, что происходит, что случилось с миром… Я по привычке приехала в парк — мы с родителям гуляли там тысячи раз. Этот угол парка отсюда не виден — его загораживают деревья».
Девушка устроилась поудобнее, выпрямила спину, пододвинула камеру так, чтобы в кадре помещалось лицо целиком.
«Я проехала мимо группы этих людей. Они выглядели больными, измученными, как и другие, которых я видела. Их было человек пятьдесят, наверное. Они стояли вокруг огня. И еще, еще — они выглядели… дружелюбно».
Девушка опустила глаза. Может, у нее, как и у меня, была привычка щелкать пальцами от волнения.
«Сейчас почти три. Пока светло, я снова хочу сходить туда. Может, я сумею поговорить с теми людьми у костра в парке».
Она сидела молча и смотрела в объектив, смотрела прямо на меня. Потом смахнула слезинку.
«Я устала от одиночества».
Она глубоко вдохнула и выдохнула. Ее нижняя губа еле заметно вздрогнула. Хорошо бы нам встретиться…
«Я уже не знаю, кто я…».
Девушка потянулась вперед и выключила камеру. Крохотный экран погас.
Я нашел листок, написал на нем несколько слов о себе и пообещал ждать каждый день в десять утра у входа на каток возле Рокфеллеровского центра, если вдруг она или кто–нибудь другой решится прийти. Я положил записку возле камеры и хотел было тоже наговорить что–нибудь, но передумал: зачем портить ее дневник. И вообще, я себе мало нравился на видео: голос получался какой–то писклявый.
В квартире были две спальни, одна из них — с большой гардеробной. Я осмотрел вещи и понял, что девушка жила здесь вместе с родителями. В ящиках ее отца я нашел себе чистые носки, футболку, теплую байковую рубашку. Мои джинсы еще не просохли до конца, но делать было нечего. В комнате девушки нашлась вязанная шапочка. К счастью, кроссовки успели высохнуть за ночь; я затянул шнурки потуже. Потом перебинтовал руки, застегнул под самое горло черную дутую куртку. Я не стал брать в квартире никаких вещей, если не считать свежей одежды: ушел, как и пришел, только со слабеньким фонариком.
Я окинул квартиру прощальным взглядом: кроме двух спален, здесь была огромная ванная, просторная гостиная–студия и отдельный кабинет. В гостиной было полно фотографий, запечатлевших счастливых, еще не старых людей и их дочь, которую я видел на камере. Вряд ли я вернусь сюда, но кто знает…
Возле запертой изнутри двери я остановился и прислушался. Снаружи было тихо. Только через пять минут, убедившись, что за дверью никто не прячется, я открыл замки и вышел.
Тусклый свет фонарика кое–как освещал лестничную клетку. Возле лифта луч выхватил горшок с искусственной орхидеей. Я отломал один цветок и воткнул его в щель рядом с ручкой. Вернувшись, девушка поймет, что здесь кто–то был, и этот кто–то не желал зла. А если я вдруг решу вернуться, то буду знать, что она или кто–то другой приходил сюда.
На улице было очень холодно. И тихо. За ночь снег почти растаял, дождь смыл пепел и грязь, хотя свинцово–серые, покрытые неподвижной пленкой лужи никуда не исчезли. Я прошел квартал в южном направлении. Солнце стояло довольно высоко, небольшие деревья не давали тени, и я наслаждался ярким светом. Несмотря на холод, солнечный свет нес радость и умиротворение. Я чувствовал себя почти как дома.
Нужно было подняться в наш небоскреб в Рокфеллеровском центре, поесть, отдохнуть, осмотреть сверху город, составить план на завтра…
Резкий звук вернул меня в реальность. Он был похож на шум двигателя и шел с севера.
Я спрятался за такси, вжал голову в плечи. Шум быстро нарастал и вскоре стал настолько громким, что сомнения развеялись: это не легковая машина. По крайней мере, не обычная легковая машина. Больше похоже на грузовик, вернее, на несколько грузовиков сразу.
Стараясь не выдать себя, я очень тихо переполз за багажник и, задерживая дыхание, чтобы изо рта не шел пар, стал наблюдать за дорогой.
В двух сотнях метров я увидел людей, идущих в мою сторону. Они шли группой, наблюдая за улицей, а сзади медленно двигались два тяжелых грузовика, оттесняя с дороги машины, блокировавшие проезд. Группа приближалась, и я смог лучше рассмотреть людей. Одни были одеты в черную униформу, другие в камуфляж, все в касках и с оружием.
Это были солдаты.
И все — совсем молодые. Мальчики вырастают в мужчин, мужчины становятся солдатами, а солдаты идут на войну — будто по–другому и быть не может. Интересно, это люди затевают войны, или они разгораются сами собой, когда человечество заходит в тупик и война становится единственным выходом?
Солдаты приближались.
Слова благодарности
Эта книга — мой первый роман для подростков, и я очень благодарен всем тем людям, которые читали черновик и делились впечатлениями, отвечали на мои многочисленные вопросы и давали советы.
Спасибо моему семейному клану: Бизли, Вэлласам и Феланам, ведь без них эта книга вряд ли появилась бы. Мои братья Сэм и Джесс стали не только ее первыми читателями: у Джесса я позаимствовал имя для главного героя. Кстати, имена героинь — тоже их заслуга. Спасибо Эмили, Эндрю, Мишель, Тони и Наташе за поддержку и веру в мои силы. Спасибо Алекс Роботэм и ее родителям Вив и Майку, которые оказались не только щепетильными читателями, но и радушными хозяевами. Спасибо моим агентам в «Curtis Brown», «Writers House» и «UTA»: Пиппе Мэссон, Виктории Гутьеррес, Стефани Твайтес, Джошу Гетцлеру, Кэсси Ивашевски и Юлии Масиновски — за критику моей работы и веру в достойный результат.
Спасибо команде издательства «Hachette»: Фионе Хэзард, Тэгану Моррисону и Кейт Бэллард — за ангельское терпение, проявленное к автору, столь ревностно оберегающему свое новое детище.
Отдельные слова благодарности моей неизменной музе и вдохновительнице Николь Вэллас.
Читать бесплатно другие книги:
