Чаша и крест Бильо Нэнси
— А-а, да ты и девчонку привел с собой? Сейчас позабавимся…
Брат Эдмунд поспешно спрятал меня за свою спину:
— Пусть только кто-нибудь попробует тронуть ее хоть пальцем!
Он поднял правую руку, сжав ее в кулак. Вывести из себя брата Эдмунда было не так-то просто, но когда это все-таки случалось, в гневе он бывал страшен.
Громила угрожающе набычился и двинулся на нас. А вместе с ним и вся его банда.
Вдруг сзади послышался громкий топот. Десятка два человек бежали к нам по улице от Винчестер-Хауса, некоторые размахивали палками.
— А ну убирайтесь прочь! — кричал седовласый священник. — Прочь, вам сказано!
Головорезов сразу как ветром сдуло. Только главарь остановился на перекрестке, обернулся и крикнул:
— Думаете, мы забудем, что ваш епископ Гардинер встал на сторону папистов? Как бы не так!
— Это брат Освальд, бывший монах цистерцианского ордена, — сообщила я священнику, который столь вовремя появился из особняка Гардинера. — Он ранен, вы должны отнести его в Винчестер-Хаус и обеспечить ему уход и лечение.
— Ну уж нет! — резко возразил священник. — Мы и так сделали для вас все, что могли. А дальше уже ваше дело: можете оставить его здесь или забрать с собой, как хотите. Но я настоятельно советую: уходите отсюда поскорей, пока эти негодяи не вернулись с подмогой. А они это сделают, можете не сомневаться.
И люди Гардинера исчезли так же быстро, как и появились. Брат Эдмунд опустился на колени перед истекающим кровью монахом. Осторожно поднял ему голову.
— Брат Освальд, вы слышите меня? Вы помните меня? Я Эдмунд Соммервиль. Мы познакомились во время паломничества в Стоунхендж.
Веки цистерцианца задрожали.
— Эдмунд… да. Помню.
Он несколько раз моргнул.
— А это кто с вами? Джоанна?
— Да, — кивнула я.
— Мы сейчас отнесем вас в безопасное место, — сказал брат Эдмунд.
— Да благословит вас Бог, — отозвался брат Освальд. — Бог Отец и наш искупитель… это они спасли меня. — Он попытался осенить себя крестным знамением, но рука его бессильно упала в грязь.
— Вряд ли он сможет идти, — прошептала я.
— Вы здесь один? — спросил его брат Эдмунд. — А где же ваши друзья?
В прошлый раз мы встретили брата Освальда, когда он вел за собой еще с дюжину оставшихся без места монахов; они шли пешком через всю Англию, пытаясь найти ответы на свои недоуменные вопросы при помощи молитвы и паломничества по святым местам.
— Остальные ждут меня у реки, — ответил брат Освальд. Он сморщился, потер бок и закашлялся. — Их пятеро. Они сейчас возле ямы, где травят медведей. Мы направляемся в Кент, в Элсвортский монастырь.
— Дартфорд как раз по пути в Элсворт, — вставила я.
Брат Эдмунд взвалил на себя брата Освальда. Лицо его покраснело от натуги.
— Хотелось бы довести их всех до Дартфорда, — сквозь крепко сжатые зубы сказал он. — Думаете, мы сможем, сестра?
Меня охватило волнение.
— Сможем, обязательно сможем.
— Но как? Даже с помощью остальных братьев пронести раненого такое расстояние… это немыслимо.
Я похлопала по карману плаща, на котором виднелись пятна крови.
— Наймем повозку. У меня здесь есть несколько монет. Катрин Говард отдала мне свой кошелек. Денег немного, но, думаю, нам хватит.
— Вы хотите потратить все свои деньги?
— Да. Богом клянусь, лучшего применения им не найти.
Глаза брата Эдмунда исполнились гордости за меня и решимости.
— Итак, в Дартфорд, — кивнул он.
32
— Джанна! Джанна! — кричал Артур, стоя в дверях дома Соммервилей. И малыш с такой силой бросился мне на шею, что чуть не уронил меня.
Смеясь, я крепко прижала его к себе. Сестра Винифред плакала, нежно обнимая старшего брата.
— Ну-ну, успокойся, я вернулся. Видишь — вернулся, — говорил он ей. — Теперь все будет хорошо.
День прошел в слезах и новых счастливых объятиях, а вечером я с наслаждением юркнула в свою постель. Однако меня всю ночь преследовали бесконечные кошмары. Утром я проснулась совершенно не отдохнувшая и с тяжелой головой. Но взяла себя в руки и отправилась в строительную контору, чтобы получить наконец свой ткацкий станок.
Жаккард Ролин, молодой протестант из Нидерландов, сразу же повел меня на склад. Там меня действительно поджидали недостающие детали: вторая деревянная перекладина, вал и педали для трех ткачей.
— Прекрасные вещи делают в Брюсселе, n’est-ce pas?[12] — сказал Жаккард, по праву гордясь тем, что создается в мастерских его соотечественников.[13]
Он приказал мальчишке немедленно привести четырех крепких парней, чтобы те отнесли станок ко мне домой. Как только мальчишка умчался выполнять его поручение, в дверях склада появился какой-то пожилой человек.
— Чем могу быть полезен, господин Брук? — спросил Жаккард.
Я невольно напряглась. Так вот каков он, муж госпожи Брук, которая мучила меня в последний день перед отъездом в Лондон. Это ему было поручено нанимать рабочих и надзирать за строительством нового королевского дворца, который возводили на фундаменте разрушенного Дартфордского монастыря.
— Тимоти ждет вас в четыре часа, — объявил господин Брук.
— Я обязательно буду. Надеюсь, что этому ничто не помешает, — откликнулся Жаккард.
Посетитель ушел, а голландец сообщил мне, что Тимоти, старший сын Брука, два месяца назад закончил школу и вернулся домой горячим сторонником протестантского учения. Он имеет привычку, забравшись на пенек, который торчит на лужайке возле их дома, проповедовать слово Божье всем, кто приходит его послушать.
— Прямо с пенька? — изумилась я.
Вот чего я никак не могла понять, так это презрения сторонников Реформации к величественным зданиям соборов или монастырских церквей с их прекрасными витражами и статуями, к храмам, где богослужения совершаются с использованием специальной посуды и утвари, украшенной драгоценными камнями. Ну почему протестанты предпочитали служить Богу на лужайках или собираться в простых комнатах с голыми стенами?!
— Слышали бы вы, как вдохновенно он трактует Священное Писание! — продолжал Жаккард.
Довольно тонкие черты лица его даже преобразились, засияли внутренним светом, наполнившим душу истинно верующего человека.
— Послушать проповеди Тимоти с каждым разом приходит все больше народу, и все принимают участие в обсуждении текстов Евангелия, — продолжал мой собеседник.
Тут явились за станком четверо парней, и Ролин настоял на том, что он лично поведет их к моему дому. В тот день на Хай-стрит было довольно много народу. Шагая рядом с Жаккардом, я старалась делать вид, что ничего особенного не происходит, но в глубине души тревожилась, вспоминая наш с сестрой Беатрисой первый неудачный рейс. Нелепо, конечно, бояться простых жителей Дартфорда. И все-таки я никак не могла успокоить расшалившиеся нервы.
Однако беспокоилась я напрасно: куда больше, чем моя скромная персона, внимание прохожих привлекал мужчина, который меня сопровождал. Жаккард словно околдовал всех обитательниц нашего городка. Я с удивлением заметила, что и девушки, и женщины — как молодые, так и не очень, — увидев его, буквально застывали посреди улицы с разинутыми ртами.
— А вы пользуетесь успехом, господин Ролин, — заметила я.
Мой спутник засмеялся:
— Куда уж мне! Посмотрели бы вы, что творится, когда по Хай-стрит идет наш бравый констебль Джеффри Сковилл… Вот уж кто действительно производит на местных дам просто неотразимое впечатление.
Услышав имя Джеффри, я снова внутренне напряглась. Вернувшись в Дартфорд, я еще ни разу не видела Сковилла. Надо было сразу известить его, но я все откладывала нашу встречу, поскольку не представляла, что скажу ему.
Жаккард принялся рассуждать о моем гобеленовом предприятии, и я была ему благодарна за это, но только сначала.
— То, что вы задумали, госпожа Стаффорд, просто замечательно, — заявил он. — Я уже видел рисунки и, признаюсь, даже несколько удивлен тем, какую тему вы выбрали для первого гобелена.
— Но рисунки были упакованы и запечатаны, — удивилась я. — Как вы могли их видеть?
Выражение лица Жаккарда стало виноватым, и он низко поклонился.
— Дело в том, что я должен вести регистрационный журнал, фиксировать в нем содержимое каждой посылки, приходящей в Дартфорд: это входит в мои обязанности как члена королевской комиссии. Я лишь наскоро просмотрел рисунки, госпожа Стаффорд, исключительно в силу служебной необходимости, а потом снова запечатал.
Возможно, Ролин действительно имел полное право так делать, но меня обеспокоило, что он сует свой нос в мои дела. Разумеется, я не стала говорить это вслух, а лишь поинтересовалась:
— И чем же вас так удивил рисунок, предназначенный для первого гобелена? Сказочная птица, только и всего.
Жаккард улыбнулся:
— Птица феникс, с которой связана очень красивая легенда. Ну, во-первых, мне представляется чрезвычайно сложным художественно изобразить ее на полотне. Видно, вы большая мастерица по этой части и очень уверены в своих силах. Ведь тут придется использовать много самых разных цветов и их оттенков. Кроме того, вы решили изобразить тысячелетнего феникса, который сидит в своем гнезде, сплетенном из веточек, и ждет, когда вспыхнет пламя: тогда, как гласит легенда, он сгорит, а потом вновь возродится из пепла. Позвольте поинтересоваться, как вы предполагаете изобразить пламя?
— Золотыми нитками, — ответила я. — А что касается сложности, я полагаю, что первый же мой гобелен должен быть интересным и выразительным. Надеюсь, что серия гобеленов на мифологические сюжеты принесет мне больше денег. Но, к сожалению, на станке могут одновременно работать только три человека. И на то, чтобы создать серию, уйдет не меньше года. Поэтому я для начала выбрала один впечатляющий образ, который можно оценить с первого взгляда. Если найду настоящего ценителя, который повесит гобелен на видное место, у нас появятся новые покупатели.
Жаккард в изумлении остановился посреди улицы:
— Так у вас, оказывается, все продумано до мельчайших подробностей… Слушайте, да ведь это же просто блестящий план!
— Ну уж и блестящий… Не стоит преувеличивать, — смущенно отозвалась я. — Но вы сказали: во-первых. Стало быть, есть во-вторых и в-третьих? Что еще вас удивило в выборе рисунка?
Голландец наклонил голову, его блестящие карие глаза испытующе смотрели на меня.
— Мне вот что интересно, госпожа Стаффорд: а вам не пришло в голову, что кое-кто может усмотреть в изображении феникса тайный смысл, особенно если учесть, что птица выткана руками женщины, которая когда-то была монашкой?
— Да какой в гобелене может быть тайный смысл? — не поняла я. — И при чем тут монастыри? Миф о птице фениксе встречается в сочинениях Геродота, а он, как вам известно, жил в пятом веке до Рождества Христова. Так что к католической вере это не имеет никакого отношения.
— Феникс живет тысячу лет, — сказал Жаккард. — И католические монастыри тоже существуют тысячу лет. А что, если смерть птицы и ее будущее возрождение рассматривать как некий символ? Символы обладают огромной силой.
Станок наконец донесли до дверей моего дома. Я первая прошла внутрь, пытаясь скрыть смятение. А вдруг и вправду подсознательно я имела в виду именно это: хотела объявить всему миру о своем страстном желании, чтобы наша вера возродилась из пепла? Господин Ролин далеко не глуп. Не дай бог, я и правда навлеку на себя этим гобеленом новые неприятности.
В передней комнате сестра Винифред играла с Артуром. Увидев, что принесли станок, мальчик обрадовался и забросал меня вопросами.
На кухне служанка Кити накрывала на стол, собираясь покормить двух спутников брата Освальда. Остальных поместили в лазарете: сам он был тяжело ранен, а трое его спутников оказались слишком слабы. И потому брат Эдмунд устроил всех четверых у себя и день и ночь ухаживал за ними. Как только цистерцианцы окрепнут, они сразу же отправятся в Элсворт, в совсем недавно закрытый монастырь ордена кармелитов, где к ним собирается присоединиться еще один человек. Глядя на чумазых монахов, за обе щеки уплетающих рыбный пирог, я вдруг поняла, какими странными они, должно быть, кажутся Жаккарду. Изношенные рясы красноречиво свидетельствуют о том, кем они были еще совсем недавно. Мне очень не хотелось, чтобы посторонний застал нас за дневной молитвой и по городу поползли опасные слухи о том, что у меня в доме поселились монахи.
Я уже открыла было рот, чтобы попрощаться с Жаккардом, но тот опередил меня, заявив:
— Я присмотрю, чтобы вам правильно собрали станок.
— Благодарю вас, но в этом нет необходимости, — запротестовала я. — Вы и так сделали для меня больше, чем надо.
Но тут вмешалась Винифред:
— Сестра Джоанна, вы должны принять любезное предложение господина Ролина. Мы сами вряд ли сумеем в этом разобраться.
— Вот именно, так что позвольте мне помочь вам, насколько это в моих силах, — убедительно проговорил Жаккард.
И он принялся распоряжаться. Надо сказать, что голландец просто очаровал всех в доме. Наблюдая, как собирают станок, он ласково трепал по голове Артура, поддерживал занимательный разговор с сестрой Винифред, втягивая в беседу и меня, и даже отпускал шутливые замечания в адрес Кити, которая всякий раз вспыхивала, как маков цвет. А двух молчащих, как рыбы, монахов на кухне он, казалось, совсем и не заметил, даже когда те, закончив трапезу, вышли из дома и отправились в лазарет, чтобы навестить своих товарищей.
Как только станок был собран, Жаккард в последний раз любезно поклонился и отправился восвояси.
Сестра Винифред наклонилась ко мне и прошептала:
— Надо же — какой красавец, с ума сойти. Ну что, сестра Джоанна, теперь мы снова начнем работать, как в монастыре? Станем делать прекрасные вещи. Обещаю, я буду помогать вам каждую свободную минутку.
— Правда? — Я обняла ее за тонкую талию. О, как я дорожила дружбой сестры Винифред, как была благодарна ей за то, что она наконец-то поверила, что моя затея с гобеленами может увенчаться успехом.
И тут распахнулась входная дверь. Сначала я подумала, что это вернулся зачем-то Жаккард. Но в дверях стояли Джеффри Сковилл и сестра Беатриса.
Они вошли в дом. И я сразу заметила, как по-разному они держатся. Вид у констебля был какой-то подавленный. Пробормотав «добрый день», он умолк и больше не сказал ни слова. А сестра Беатриса, наоборот, с ходу принялась болтать, сверкая от возбуждения глазами:
— Я была просто сама не своя от радости… просто сама не своя, честное слово, когда услышала, что вы вернулись, сестра Джоанна. Целых два месяца прошло, мы все тут очень по вам скучали. Без вас здесь было так плохо. Я сразу побежала искать Джеффри, нашла его на краю города. А когда сказала, что вы вернулись, он мне даже не поверил, представляете? «Не может быть!» — говорит. А я ему: «Так пойдемте со мной, сами увидите». Вот мы и пришли. Что, и станок тоже здесь? Ну, наконец-то!
Она повернулась к Джеффри и взяла его под руку.
— А она неплохо выглядит, как вы считаете? Да что же вы все молчите, скажите что-нибудь!
В голосе сестры Беатрисы, отчаянно вцепившейся в Сковилла, звучала тревога. А Джеффри стоял как столб, не отрываясь смотрел на меня, и в глазах его мелькали тысячи вопросов. Мне вдруг стало не по себе, и я сильно побледнела.
Заметив это, все сразу захлопотали вокруг меня.
— Вам нехорошо? — обеспокоенно спросила сестра Винифред.
— Нет-нет, все в порядке. — Я сделала глубокий вдох и объявила: — Мне надо кое-что вам сказать.
Я оглядела их по очереди: сестру Винифред, сестру Беатрису и Джеффри.
— Я хочу сказать, что очень благодарна всем вам за то, что в мое отсутствие вы присматривали за Артуром. Иметь таких друзей, как вы, для меня большая честь, и я благодарю Бога за это. Я недостойна… — Тут плечи мои опустились, и я, к собственной досаде, расплакалась.
— Она очень устала, ей пришлось так много всего пережить… в общем, сестре Джоанне надо хорошенько отдохнуть Мне кажется, вам сейчас лучше уйти, — строго произнесла сестра Винифред, обращаясь к гостям. А затем повернулась ко мне: — Идите-ка вы спать, милая. Я сама накормлю Артура ужином и уложу его.
— Да, спасибо… пожалуй, так и впрямь будет лучше, — промямлила я.
И, не глядя ни на кого, я пошла к лестнице, ведущей наверх. А очутившись в спальне, сразу же залезла под одеяло. Я чувствовала себя совершенно разбитой и опустошенной: после всех тех ужасов, которые мне пришлось увидеть, надеяться на достойное будущее казалось сущим безумием. И еще я невероятно устала. А потому всю ночь проспала как убитая, погрузившись в беспробудный сон без единого сновидения, будто мне сейчас жизненно необходимо было забыться, уйти подальше от жестокой действительности.
Проснулась я довольно свежей и бодрой. Была суббота, и после утренней мессы я отправилась на рынок. Кити я поручила сбивать масло и мариновать овощи. Печь хлеб юная служанка еще не умела, да и к тому же у меня не было печки. Мне не хотелось ждать, пока матушка Кити соизволит испечь для нас хлеб, и я решила, что лучше уж схожу за ним на рынок, а заодно куплю еще продуктов, сколько смогу унести. Пока брат Освальд и его товарищи не в состоянии отправиться дальше в Элсворт, у нас едоков хватает.
Дартфордский крытый рынок шумно выплескивался прямо на улицу. А уж внутри он буквально кишел народом, казалось, все жители города сегодня собрались тут: люди разговаривали, кричали, смеялись, окликали друг друга. Я наполнила корзинку хлебом, купила морковки, гороха, бобов, лука. Так, что еще нам может понадобиться? Мне очень нравилось делать покупки, так приятно было заниматься этим простым и полезным для всех делом. Может быть, когда-нибудь и я тоже стану чувствовать себя полноправной жительницей Дартфорда.
Я как раз рылась в бочке с яблоками, когда сквозь толпу вдруг протолкался Джеффри Сковилл и встал рядом, перед прилавком с фруктами.
— Джоанна, можно поговорить с вами? — обратился он ко мне.
— Конечно, — ответила я, и хорошее настроение мое сразу пропало.
Я продолжала разглядывать яблоко, которое держала в руке. Оно было крепкое, сочное, с одного боку красное. Я положила яблоко на край прилавка, чтобы никто больше не купил его. Констебль начал беседу с комплимента:
— Вы сегодня выглядите гораздо лучше, я рад это видеть.
— Спасибо, — отозвалась я.
Глаза его глядели на меня изучающе.
— Я бы хотел знать, Джоанна, почему и на каких условиях герцог Норфолк вдруг разрешил вам вернуться в Дартфорд, — продолжил он.
Я перестала перебирать яблоки. Джеффри ждал ответа и левой рукой крутил пуговицу на камзоле.
— Ну, не здесь же нам об этом разговаривать, — ответила я и двинулась прочь от прилавка.
— А где же еще? — спросил Сковилл у меня за спиной. — Лучше места во всем городе не найдешь: здесь стоит такой шум, что нас никто не услышит. Так что там с Норфолком?
Я секунду помедлила, а потом призналась:
— Ну, вообще-то, не то чтобы он разрешил мне вернуться.
— Я так и знал, — простонал констебль. — Джоанна, признавайтесь немедленно, что вы натворили?
— Не беспокойтесь, Джеффри, его светлость больше не станет меня преследовать, — сказала я. — На Тауэр-Хилл мы с ним поговорили по душам. Я потребовала, чтобы он отправлялся домой без меня, а я возвращаюсь в Дартфорд и буду жить, как жила раньше. И он ушел.
— Но не просто же так? — не отставал Джеффри. — Наверняка герцог поставил вам какие-то условия. Вы что-то ему пообещали, да?
— Я стояла всего в нескольких дюймах от эшафота, — резко ответила я, — и на мне была кровь барона Монтегю. Поверьте, нам было не до того, чтобы обсуждать какие-то условия.
Джеффри уставился куда-то в пространство.
— Барон Монтегю был человеком храбрым и благородным, и меня чрезвычайно огорчило известие о его смерти, — сказал он.
Я сразу пожалела о том, что так резко говорила с Джеффри.
— Я прекрасно вас понимаю, ибо и сама испытала такие же чувства.
Мы скорбно помолчали. Вокруг нас теснилась и толкалась толпа, слышались шутки; никто не обращал на нас никакого внимания.
Джеффри сделал шаг в мою сторону и, наклонившись поближе, сказал:
— Ну хорошо, Джоанна, с Норфолком мы все выяснили. Барон Монтегю мертв. Как вы считаете, остались ли в таком случае еще какие-то препятствия?
— Препятствия к чему? — не поняла я. — Что вы имеете в виду?
— Да то, Джоанна, что, по-моему, теперь нам с вами наконец-то больше ничего не мешает быть вместе, — сказал он, и лицо его осветилось надеждой.
Я смотрела на Джеффри, не веря собственным ушам.
— А как же сестра Беатриса? Я думала…
Он покачал головой и рванул пуговицу с такой силой, что та чудом не оторвалась:
— При чем тут сестра Беатриса? Мы с ней добрые друзья, и она очень… очень красивая, но…
— Да она же любит вас, Джеффри!
Он покраснел:
— Я ей ничего не обещал. И вообще, мне кажется, что вы ошибаетесь.
— Как можно быть таким слепым? Неужели вам совсем не жаль бедную девушку? — С этими словами я развернулась и зашагала к выходу с рынка.
Но Джеффри снова догнал меня:
— Это нечестно, Джоанна. И не увиливайте от ответа. Сдается мне, что дело тут вовсе не в Беатрисе, а в Соммервиле. Вы всегда были к нему неравнодушны. Думаете, я не знаю, что вы вернулись в Дартфорд вместе?
Я протолкалась сквозь толпу, вышла на улицу и буквально врезалась в торговца рыбой, склонившегося над своей тележкой. Пакет с бобами выскочил у меня из корзинки, и бобы рассыпались прямо в грязь. Но мне было уже не до того, чтобы их подбирать.
Джеффри снова догнал меня: ну никак от него не отвязаться.
— Между прочим, Соммервиль потихоньку покинул Дартфорд и, ничего мне не сказав, пошел искать вас! — Джеффри прямо кипел от негодования, эмоции били из него фонтаном. — Он прекрасно знал, где вы, и, воспользовавшись тем, что у меня были дела в городе, отправился, спасать вас в одиночку. Ну подумайте, Джоанна, зачем он вам нужен? Вспомните, кому вы писали, когда пытались выбраться из Лондона, а? Не Соммервилю, а мне! Потому что хотели, чтобы рядом был я, а не он! — Последние слова Джеффри буквально прокричал. На нас стали оборачиваться.
— Немедленно прекратите, — в отчаянии проговорила я, увлекая его на другую сторону Хай-стрит, к витрине обувной лавки. — Эта ревность унизительна для нас обоих. Брат Эдмунд совсем не такой, как вы его тут расписали.
Джеффри с размаху шарахнул кулаком по деревянной стене дома. Прежде я еще ни разу не видела его в таком состоянии.
— Думаете, я не догадываюсь, что вас с ним связывает? Соммервиль такой же ненормальный, как и вы. Он безоговорочно поддерживает любую вашу идею, какой бы безумной она ни была. А почему? Да потому, что у него самого идеи еще хуже! Это ж надо было додуматься — отправиться в монастырь Черных Братьев, когда его по приказу короля закрыли!
— Откуда вам известно про монастырь? — сердито спросила я. — И кстати, откуда вы узнали, что в ту ночь в «Алой розе» всех арестуют? Между прочим, Джеффри, вы мне этого так и не сказали.
— Констебль должен знать все, — ответил он. — Может, я и не такой ученый, как ваш хваленый брат Эдмунд, но и далеко не дурак. И по крайней мере, я с вами честен. Этот святоша только делает вид, что он выше земных желаний, что не домогается вас. Да Соммервиль попросту задумал обвести вас вокруг пальца! Неужели вы этого не понимаете, Джоанна?
Я почувствовала, что мне не хватает воздуха. Этот человек настолько разозлил меня, что я совершенно потеряла голову и выпалила:
— Да вы просто глупец, Джеффри Сковилл! И вы ровным счетом ничего не знаете о наших с ним отношениях. Брат Эдмунд вовсе не домогается меня, как это делаете вы. Он не такой, как другие мужчины. И, если уж на то пошло, то это я домогалась его в монастыре Черных Братьев. Если хотите знать, я сама предложила ему себя, а Соммервиль сказал, что это грех. И отказался. Он отверг меня, понимаете?
До самой смерти не забуду лица Джеффри в эту минуту. Гнев и недоверие быстро сменились выражением отчаянной боли.
— Не ожидал от вас такой жестокости, Джоанна, — прохрипел он, круто повернулся и пошел прочь.
— Джеффри! — крикнула я вдогонку. — Подождите! Остановитесь!
Но он даже не оглянулся. Напротив, ускорил шаг, а потом побежал прямо по самой середине Хай-стрит.
33
На рождественской мессе в церкви Святой Троицы яблоку негде было упасть. Увы, из храма исчезли все украшения, прекрасные стенные росписи были закрашены, и стены стали гораздо темнее, зато появилось нечто прежде невиданное: длинные деревянные скамьи. Когда отец Уильям Моут со всей горячностью, на какую был способен, рассказывал пастве о рождении Спасителя нашего, я сидела на такой скамье, в самом центре, а рядом со мной восседали Артур и сестра Винифред с одной стороны и брат Эдмунд с другой. Нас больше не отправляли молиться в дальнюю часовню, предназначенную для заупокойных служб, к косноязычному отцу Антонию. Пока меня не было в городе, отец Уильям позволил бывшим обитателям монастыря присоединиться к остальной пастве. И все было бы хорошо, если бы не одно серьезное «но».
Я имею в виду… цепь.
Демонстрируя свое красноречие, отец Уильям стоял рядом с небольшой подставкой, накрепко приколоченной к алтарю, а на ней, прикрепленная к алтарю же длинной и тяжелой цепью, лежала книга — Библия, переведенная на английский язык Майлсом Ковердейлом.
— Лорд Кромвель смиренно рекомендовал мне… чтобы каждый из вас изучал Библию самостоятельно… Его величество Генрих Восьмой пожелал, чтобы вы читали ее и учились по ней трезвенному благоразумию и скромной благопристойности, — провозгласил отец Уильям на воскресной службе две недели назад.
Помню, как озадаченно переглядывались прихожане. Дай бог, чтобы хотя бы один человек из семи в Дартфорде умел читать — и это только мужчины, про женщин я уж и не говорю. И было маловероятно, что число образованных людей в ближайшее время вырастет, поскольку король закрыл все монастыри и аббатства, исстари служившие центрами просвещения и образования народа. Только дворяне могли позволить нанимать своим детям частных учителей. Но для представителей низших сословий, включая купечество, не осталось больше мест, куда бы они могли посылать своих чад учиться читать и писать.
По иронии судьбы единственным прихожанином, который принялся глубоко изучать Библию Ковердейла, оказался брат Эдмунд.
— Как можно бояться Священного Писания? Нет, неправильный перевод не принесет мне вреда, — заверил он сестру Элеонору, которая умоляла его не подвергать себя опасности попасть в ад.
Мы, католики, всегда боялись несовершенных переводов, прямой дорожкой ведущих к неправильному пониманию священного текста и к ереси. Однако через несколько дней брат Эдмунд заметил:
— Между прочим, перевод Ковердейла довольно неплох. В конце концов, он ведь бывший монах августинского ордена.
Но меня больше беспокоила не сама книга, а цепь. Всякий раз, когда я смотрела на нее, у меня возникало чувство, что меня волокут на этой цепи обратно в Лондон, ко двору короля Генриха VIII, а потом в тюрьму и на эшафот. Слушая проповеди отца Уильяма, я судорожно сжимала руки и закрывала глаза.
Когда месса закончилась, брат Эдмунд отвел меня в сторону:
— Сестра Джоанна, вы не могли бы помочь мне в лазарете? Я надолго вас не задержу.
— Конечно, — ответила я.
Артур в прекрасном настроении отправился домой с сестрой Винифред. А мы с братом Эдмундом вышли из церкви вместе. Никто не обратил на это внимания, даже Джеффри Сковилл. Он сидел на задней скамье вместе с сестрой Беатрисой и, кроме нее, казалось, никого больше не видел. Теперь их всюду видели вместе. С того самого дня, как мы встретились с ним на рынке, Джеффри со мной не разговаривал. Мне, разумеется, было больно и неприятно, но я решила ничего не предпринимать, дабы положить конец нашей ссоре. В конце концов, Джеффри Сковиллу без Джоанны Стаффорд будет гораздо лучше и безопаснее.
В небольшом опрятном лазарете, который брат Эдмунд содержал в идеальной чистоте и где у него всегда имелся добрый запас всяких зелий, снадобий, пилюль, пластырей и лекарственных трав, было пусто. В задней части его брат Эдмунд разжег небольшой огонь, и тут мне пришло в голову, что сегодня, в день Рождества, вряд ли кому-то из горожан срочно понадобится помощь лекаря. Так зачем же он меня позвал?
— Сестра Джоанна, мне надо поговорить с вами с глазу на глаз, это очень важно, — сказал брат Эдмунд, указывая на табуретки, стоящие рядом с его крепким, сделанным из дуба рабочим столом.
— Хорошо, — отозвалась я, сразу почувствовав волнение. Мне было приятно, что брат Эдмунд хочет поговорить со мной о чем-то важном: значит, я для него не пустое место.
Он подвинул свою табуретку поближе, так что нас разделяло буквально несколько дюймов. Я невольно вспомнила, как в калефакториуме монастыря Черных Братьев держала его за руки.
— Вы, случайно, не заметили, за вами никто не шел? — спросил брат Эдмунд.
Я удивленно отпрянула:
— Что вы хотите этим сказать?
Он запустил пальцы в свои льняные волосы.
— Мне кажется, что за мной постоянно кто-то наблюдает. Краем глаза вижу в проеме двери тень, а когда поворачиваюсь — никого. Конечно, это не обязательно соглядатай, мало ли кто это может быть. Но вот вчера я услышал за спиной шаги, спрятался между двумя лавками и стал ждать. Очень долго никто не показывался, а потом мимо меня прошел мясник со своим маленьким сыном. Похоже, тот человек, кто был он ни был, оказался не глуп. Видно, понял, что я догадался и сижу в засаде, и повернул обратно.
Я во все глаза смотрела на брата Эдмунда, стараясь осмыслить только что услышанное.
— Вы уверены, сестра Джоанна, что за вами никто не следит? — спросил он.
— Ну, трудно, конечно, быть уверенной до конца, но я вроде бы не замечала ничего такого. А сами вы как думаете, кто это может быть?
Но брат Эдмунд не успел ответить, поскольку я воскликнула, пораженная страшной догадкой:
— О господи! Ну конечно же, это шпион, которого послали Гардинер с Норфолком!
Брат Эдмунд закусил губу:
— Да, пожалуй, это вполне возможно. Но… есть еще кое-что.
Он помолчал, словно тщательно подбирал правильные слова. Слышно было, как сумасшедший Джон выкрикивает за окном что-то бессвязное: видно, несчастного снова одолели бесы и с ним случился припадок. Я надеялась, что кто-нибудь из горожан позовет Джона к себе на праздничный рождественский обед. Впрочем, особо рассчитывать на это не приходилось.
— Сестра Джоанна, а вы никогда не задумывались, кто мог послать к вам Гертруду Кортни? — спросил наконец мой собеседник. — Как по-вашему, кто мог стоять за спиной маркизы Эксетер, когда она настойчиво уговаривала вас встретиться со вторым провидцем?
Теперь мне все стало ясно: ну конечно, брату Эдмунду не давало покоя пророчество. Он очень хотел, ну просто мечтал, чтобы какие-то неведомые люди снова разыскали меня и отправили к третьему провидцу. Именно затем, чтобы обсудить все это, он и позвал меня после мессы в лазарет.
— Уж не знаю, кто за этим стоял, но точно не леди Мария, — сказала я, стараясь спрятать досаду. — И вполне возможно, что я так ничего и не узнаю. А у самой Гертруды, сами понимаете, сейчас не спросишь.
Внезапно в дверь лазарета громко постучали. Брат Эдмунд открыл, и вошли двое: Жаккард Ролин и Оливер Гуинн — тот самый вдовец, которого мы утешали в церкви в день моего отъезда из Дартфорда.
— Вот видите? — сказал Жаккард. — Я же говорил, что брат Эдмунд на месте и непременно окажет вам помощь. Я заметил, что из церкви они с сестрой Джоанной направились прямо сюда.
— Мне бы очень не хотелось вас беспокоить, — смущенно произнес господин Гуинн, протягивая левую руку, обмотанную какой-то тряпкой. — Я сам во всем виноват. Я такой неуклюжий.
— Сегодня утром, когда господин Гуинн трудился в амбаре в Холкрофте, — пояснил Ролин, — произошел несчастный случай.
Холкрофтом назывался дом, где жили шесть бывших монахинь из Дартфорда. Сестра Винифред писала мне, что господин Гуинн много помогает им по хозяйству, да и вернувшись в городок, я тоже не раз об этом слышала.
— Покажите, что у вас, — попросил брат Эдмунд господина Гуинна.
Он внимательно осмотрел его руку и заключил:
— Рана не очень серьезная, но нужно ее промыть и смазать бальзамом из трав, чтобы не было заражения. Вы позволите?