Крысоловка Фриманссон Ингер

Сын

Майя проснулась, когда летели уже над Швецией. Весь полет проспала, пристроив голову на плече Томаса; он не шевелился, опасаясь разбудить. Плед она натянула на голову. Проснувшись, стянула плед, и ткань отозвалась электрическим потрескиванием.

– Где мы? – зевнула она. Наклонилась к окну, пытаясь рассмотреть.

– Только что миновали Данию, а теперь летим над Швецией, эта часть называется Сконе. Это самый юг.

– Скоуни, – повторила Майя.

Томас устало рассмеялся:

– Ну да, примерно так.

– Долго еще?

– Наверное, чуть меньше часа.

Она встала, протиснулась мимо него к проходу. Мужчина, сидевший слева от него, тоже поднялся. Когда сосед закрыл книгу в мягкой обложке, Томас понял, что это швед. Они вежливо улыбнулись друг другу, но не заговорили.

«Вот я и дома, – подумал он. – Welcome back to the silence»[32].

Майи не было долго. Когда вернулась, от нее пахло зубной пастой, губы подвела розовой помадой, которую купила в аэропорту Бангкока. Накрашенная, она выглядела чуточку вульгарно. Облокотившись о спинку сиденья, она как-то странно посмотрела на Томаса. Потом чуть отклонилась назад, и он увидел, в чем проблема: отлетела пуговица на брюках. Девушка соорудила временную застежку, продев в петлю ленточку, а другой ее конец привязав к поясу.

Она изобразила поцелуй. Прошептала:

– Love you so much.

– Love you too[33].

Приземлились они почти в пять. Он и забыл, что в это время солнце здесь еще очень высоко. Обменял немногие оставшиеся доллары на шведские кроны. Удивился, как мало получилось.

– От аэропорта до Седертелье ходит прямой экспресс, – сказал Томас. – Но редко, пойду узнаю расписание.

Майя осталась с гитарой и багажом. У них была лишь одна сумка. Она лопнула по шву, и какая-то добрая душа обмотала ее пленкой. Томас подошел к информационной стойке. Следующий поезд отходил уже через двенадцать минут, не успеют. Тогда лучше поехать автобусом до Центрального вокзала, а там сесть на пригородную электричку. Так даже дешевле.

Майя стояла, втянув голову в плечи и одной рукой придерживала ручку сумки. Гитару прислонила к скамье. Томас подумал, что в любой момент инструмент может упасть, но чехол толстый, ничего страшного. Куртки у Майи не было, лишь легкая кофточка поверх блузки, парусиновые балетки надеты на босу ногу.

– Поедем на автобусе, – сообщил Томас.

Майя промолчала.

Он закинул гитару за плечо, поднял сумку и зашагал к выходу. Указатели вывели к автобусной остановке. Сколько стоят два билета? Он обернулся. Майя неподвижно стояла на прежнем месте.

«В чем еще дело?» – подумал он устало. Поставил сумку и помахал девушке. Она неохотно двинулась к нему. С нарочитой неспешностью. Густые волосы закрывали лицо. Он уже видел ее такой. Когда он болтал с Синди, той американкой, путешествующей в одиночку. С Синди было легко. Родом из Далласа, что в Техасе, милый акцент. Однажды вечером он аккомпанировал, когда Синди пела песенку Долли Партой «Джолин». Голос у нее был очень приятный. После того вечера Майя молчала два дня.

Он ждал.

– Нам надо поторопиться, автобус отходит!

Она подошла, и Томас заметил слезы на ее лице.

Обнял, прижал к себе.

– Ты устала, знаю. Я тоже устал. Но скоро ты выспишься.

Футболка его намокла.

– Замерзла?

Она подняла к нему круглое, нежное лицо. Всхлипнула:

– Я думала, нас встретят.

– Правда?

– Да.

– Но никто не знает о нашем приезде.

– Да, и все же… Я надеялась, что твоя мама встретит.

Дочери

– Давай перекусим. Чай с булочкой. Господи, как я хочу круассан с козьим сыром. – Юлия стянула волосы и скрепила заколкой. Одежда пропиталась больничным духом; даже кожа, казалось, пахнет больницей. «Прилипчивый запах», – подумала она.

– А можно оставить папу одного? – спросила Йеннифер.

– В палате сейчас уборка, перестилают кровать. Что нам под ногами путаться… Кстати, который час? Время обеда, наверное.

– Можем перекусить в буфете, – Йеннифер махнула в сторону вестибюля.

– Ну нет, не могу я здесь больше. Надо передохнуть от всех этих шприцев и капельниц.

Они спустились к улице Рингвеген, нашли маленькое кафе. Хозяин оптимистично выставил столики на тротуар. Дождь усиливался, хлестал по лицу; по водостоку мчался настоящий поток.

Внутри было пусто. Сели за столик у окна, заказали чай и круассаны. Юлия достала из кармана книгу. Томик не успел намокнуть. Юлия читала ее отцу. Последние стихи Горация, ее любимые. После того как она начала изучать литературу, в ней вдруг проснулись не ведомые прежде способности концентрироваться. И теперь она могла отключаться от действительности. И читала отцу, даже когда он спал. Где же прелесть, увы, где же румянец твой. Где движений краса? Облик где той-то, той, что любовью дышала, сердце тайно в полон брала?[34]

Титус открывал глаза:

– Да, почитай мне. Погромче.

Она захлопывала книгу:

– Ты устанешь.

– Да?

– Как ты себя чувствуешь? Я рада, что ты проснулся.

Отец не отвечал. Перебирал пальцами полосатую простыню, пальцы не слушались.

– Хочешь чего-нибудь? Отвар из шиповника?

Наклонилась над ним, он ухватил дочь. Будто стальными клещами.

– Юлия…

– Да…

– Скажи мне честно. Вы что-нибудь знаете?

– О чем?

– Об Ингрид.

«Кукла вуду! – пронеслось у нее в голове. – Он знает про куклу!»

– Папа, – произнесла она вслух, – ну что такое, как ты можешь?

– Вы ничего не сказали ей такого, что… А может, вы…

– Папа, нет, мы ничего не сделали!

– Она слишком ранимая… а вы ее никогда не понимали… А может, и понимали. Что еще хуже.

Отпустил ее.

– Не верю, – прохрипел. – Не верю, что… она… уехала…

– Папа, мы ничего не знаем. Ни я, ни Йенни. Ты должен нам доверять!

– Роза сказала…

– Ты поменьше думай об этом.

– Я знаю, с ней что-то произошло. Сколько женщин исчезает. Убийцы, насильники… Наш мир ужасен.

Закашлялся, она с ужасом наблюдала за ним. Нет, в этот раз крови нет. Смочила полотенце, осторожно протерла отцу лицо. Кожа у него была обжигающая.

– Папочка, милый, – пробормотала она.

– Где мой телефон?

Протянула трубку:

– Вот.

– Я столько звонил. Ингрид всегда отвечает. Всегда. Это не моя Ингрид, она не могла так со мной поступить.

– Нет.

– Я звоню в полицию. Какой номер?

– Папа, мы сами позвоним. Мы с Йенни. Мы даже сходим в полицию, для надежности.

Телефон выскользнул из его пальцев. Он всхрапнул. Заснул.

– Вот! – Йеннифер протянула светлый, нежный на ощупь конверт, и Юлия сразу узнала почерк Ингрид. Прочла. Заметила, что сестра наблюдает за ней. – Ну? – сказала Йеннифер, когда Юлия дочитала.

– Иного от такой дешевой шлюхи и ждать не приходится!

– Но странно все же, – возразила Йеннифер, – откуда в ней столько силы. Чтобы вот так хладнокровно уехать.

– И все же она это сделала. Вот, написано черным по белому.

– Отстой.

– Именно. Кстати, папа хочет, чтобы мы пошли в полицию. Я пообещала ему. Но теперь, наверное, не нужно.

– Думаешь?

Юлия положила в рот последний кусок круассана. Зазвонил ее телефон.

– Хочешь, отвечу вместо тебя? – спросила сестра.

– Нет, я сейчас.

Дожевала, ответила. Незнакомый голос. Немного похожий на голос Ингрид. В первый миг даже подумала, что это она. Но женщина представилась как Мария.

– Это Юлия? – взволнованно говорил голос. – Дочь Титуса Вруна?

– Да.

– Мы незнакомы, я сестра Ингрид. Жены вашего папы.

– Слушаю.

– Случилось нечто странное… не знаю, кому еще можно позвонить… я пыталась связаться с Розой, но она не отвечает.

– Вот как?

– Я получила очень странное письмо. Ингрид пишет, что уезжает за границу. Одно дело – сказать такое Розе в сердцах, и совсем другое – действительно уехать.

– Так вы не знаете, уехала она или нет?

– Вот, письмо передо мной. «Решила уехать за границу на неопределенный срок». Так и написала. Буквально. Получается, она сбежала, от всех сбежала. Но разве это возможно?

– Не знаю.

– Я даже в полицию заявила. Еще до того, как получила письмо, вчера.

– И что они сказали?

– Кто?

– Полиция. Что они сказали?

– Сказали, что это обычное дело. Что человек, как правило, объявляется через несколько дней.

– Понятно.

– По-моему, они просто значения не придали. Словно жизнь женщины не стоит их усилий.

– Но наверное, они правы и люди обычно объявляются сами.

– А вы ничего не слышали? Титус… Ничего не слышал?

– Насколько мне известно, нет.

– Что ж, извините за беспокойство, Юлия. Но меня так потрясло письмо… Ужаснуло.

– Все обойдется.

– Как… Как дела у вашего отца?

– Без изменений.

– Печально. Очень печально это. Я знаю, что сестра была очень счастлива с ним. Наверное, она не в себе, раз такое выкинула. Затмение нашло. Если б я только знала… Может, она улетела в Бразилию? Наша сестра там живет. Сесилия. В Рио. Мне удалось с ней связаться, но и она ничего не знает.

– Понятно.

– Как вы думаете, а можно ли выяснить, куда именно она уехала? Я бы отправилась за ней, поговорила… Она не в себе, это ясно. Что если позвонить в авиакомпанию? Или в аэропорт? Ответят мне? Или это конфиденциальная информация?

– А что если тут банальная история, – сказала Юлия. – Вдруг она сбежала с другим?

Женщина в трубке задохнулась.

– Возможно, вы плохо знаете свою сестру, – продолжала девушка. – Думаешь, что знаешь человека как облупленного, а на самом деле…

– Я знаю ее! – крикнула Мария. – Мы с Ингрид знаем друг о друге всё!

– И все же она типичная соблазнительница.

Эти слова были напрасны, но Юлия не могла сдержаться. Манерой говорить Мария так напоминала Ингрид, тот же провинциальный говорок.

– Соблазнительница?

– Отец ведь был женат, счастливо женат на Розе. А потом нарисовалась ваша сестра и разрушила их счастье.

– Для Ингрид ваш отец был единственной любовью в ее жизни, – сдавленно пробормотал голос в трубке.

– Простите. Я не знаю, где она. Но, похоже, она все-таки уехала.

Сын

Томас подумал, что все-таки стоило позвонить Розе, предупредить. Может, она переехала. Когда они разговаривали в последний раз? Он не помнил. Но точно до его встречи с Майей. По крайней мере, открытку он отправил, должна была уже получить. Что же он там написал? Что-то про сюрприз?

Они сидели в автобусе. Томас укрыл Майю своей джинсовой курткой. Двести двадцать крон за билеты до Стокгольма! Сперва показалось, что не расслышал, пришлось переспросить водителя. Тот улыбнулся:

– Давно дома не был, да?

– Верно, но… Двести с лишним крон!

Надеялся, что Майя не поняла их диалог. Он рассказывал ей о своей стране. О холодах. О дороговизне. Но не хотелось травмировать ее столкновением с суровой реальностью сразу после долгой дороги, она и так бледная, почти прозрачная от усталости. Пусть привыкнет постепенно.

Он смотрел в окно, переживая, что знакомство со Швецией для Майи получилось не очень веселым. Мимо мелькают сплошные промзоны да остатки грязного снега. Она прежде не видела снега. В диковинку. Но никаких эмоций не проявляла. Должно быть, от усталости. Спросила лишь:

– Где ты родился?

– В Стокгольме.

– Да, но где именно?

– В Королевской больнице. Мы проедем мимо, но не знаю, видно ли ее с шоссе.

– А в какой день недели?

– Что?

– В какой день недели ты родился?

– Понятия не имею.

Серьезный взгляд:

– Спрошу твою маму. Она должна рассказать о твоем рождении все.

Майя сдавала комнаты в своем домике у реки. Bed and breakfast[35]. Там они и встретились. Она была на несколько лет старше и скрывала это до последнего момента. Он узнал лишь перед самым отъездом, когда листал ее паспорт.

Разница в возрасте его не смущала. Ему всегда было легко с женщинами постарше. Да по Майе и не скажешь. Кожа у нее нежная, гладкая как шелк. Невысокая, едва до подбородка ему.

Первый раз входя в нее, он боялся, что сделает ей больно. Она вскрикнула, но он так и не понял, от боли или от наслаждения. Однако желание пропало. Тем вечером она рассказала о своих детях. Два мальчика, пяти и восьми лет. Живут у родственников на севере страны.

– Почему? – удивился он.

– Им там лучше. Намного лучше.

– Скучаешь по ним?

– Иногда. Не разрешаю себе думать об этом.

Томас заметил, что Майя ждала расспросов. Кто отец детей? Не у него ли они живут? И один ли отец у мальчиков? Странно, но его все это не волновало.

Он остался у нее, стал помогать. Майя давно мечтала открыть небольшой ресторанчик, и Томас построил помещение. Непритязательное, с крышей из гофрированного железа, с барной стойкой, которую он сложил из плоских валунов, облицевал ракушками. Кафе быстро стало набирать популярность, и не только среди юных бэкпекеров[36]. Заходила к ним и публика посерьезней. В основном европейцы, но бывали и американцы, и канадцы, и австралийцы. Вечерами Томас доставал гитару. Он написал для Майи песню, и она любила петь ее – без стеснения выходила к публике в своем коротком белом платье. Голосок у нее был забавный, тоненький, жалобный. Она будила в нем инстинкты защитника. И в то же время была капризна.

– Однажды утром ты оставишь Майю и отправишься дальше, – кидала она порой и отворачивалась с непроницаемым выражением лица. – Однажды утром возьмешь свою гитару и уйдешь.

А Томас думал, что будет счастлив навсегда остаться в этой деревушке у теплой реки. Вечерами, перед тем как лечь в постель, Майя массировала ему ноги. Скребла пятки жесткой пемзовой губкой. Большими пальцами надавливала на стопы, до боли.

– Тебе нужно хорошо питаться и заботиться о своем животе. Я вижу, что у тебя проблемы с кишечником.

– Да все у меня в порядке с кишечником! – протестовал он, отдергивая ноги.

Ее рука скользила вверх.

– Так, что-то чувствую… ты чего-то хочешь, да? Ты Майю хочешь? Или тебе мало Майи? На чужие берега заглядываешься, да?

Будто пыталась заставить его признаться, что втайне он мечтает уйти. Томас злился, даже начинал сомневаться. Но отвечал на ее детском языке:

– Я Майю хочу, только Майю хочу.

Дочери

Стоило Юлии закончить разговор, как зазвонил телефон у Йеннифер. Это была медсестра, Мария-Лиза, та, что никогда не ворчала.

– Йеннифер, вам с сестрой лучше вернуться.

– Что случилось?

– Отец ищет вас.

Во рту пересохло. Запах козьего сыра вдруг показался отвратительным.

– Но что… Он…

– Он просто хочет вас видеть. Сможете? Что мне ему передать?

– Конечно, мы будем. Скоро. Мы совсем рядом.

Отключила сотовый. Повернулась к Юлии, та напряженно смотрела на нее.

– Кто это?

– Из больницы. Хотят, чтобы мы приехали. Точнее… папа нас зовет.

Юлия встала.

– А как быть с письмом?

– Shit![37] Даже не знаю.