Крысоловка Фриманссон Ингер

– Расскажи о себе, Роза. О родителях. Кто они, живы ли, здесь ли они или в Стокгольме? Какие у вас были отношения в семье? Они любили друг друга? А знаешь, я родом из Смоланда, да ты, наверное, догадалась, я очень старалась избавиться от йонче-пингского говорка, но время от времени все равно проскальзывает. Но недавно он мне даже стал нравиться. Такой привычный, домашний. А у тебя был выговор? Думаю, вряд ли. Поговори со мной немножко, и я пойму. Пожалуйста, выйди на кухню. Ты так далеко, мне невмоготу одной. Ты работаешь, да? А чем занимаешься? Разве можно заработать на жизнь вычиткой корректуры? В «Бруи» ты больше не работаешь, но я знаю, что вы с Анние… Она мне всегда нравилась, эта Анние. Чудесно, что снова научилась радоваться жизни. Она была такая печальная. После того как пропала Верит, ее коллега. А вы встречались? Я имею в виду Верит. Верит Асарсон. Наверняка встречались… какой она была? Давняя история… лет десять, кажется, прошло? Подумать только, в конце концов все объяснилось. Ее нашли… точнее, нашли то, что от нее осталось. А теперь и я пропала…

Неужто с ней будет так же? Неужто ее не найдут? Утечет много лет, пока кто-то откроет люк? Нет, Ингрид, опять эти упаднические мысли, думай позитивно, ты же знаешь, иначе Титус рассердится, он всегда требовал, чтобы ты думала позитивно, чтобы думать о дурном, большого ума не надо, плохие мысли не порождают полезной энергии, ты должна думать позитивно, ты сможешь, в мире нет ничего невозможного.

Внезапно вернулась злость. Титус, во всем виноват Титус. Если бы не заставил ее сюда приехать, она была бы сейчас дома. Или у него в больнице. Она обязана находиться рядом с мужем, он должен чувствовать ее присутствие. Они должны быть вместе. В радости и в горе. И он бы не лежал сейчас совсем один, терзаясь мыслями о том, куда она подевалась. Титус должен был понимать, что все может вот так обернуться. Должен был изучить свою Розу.

Перед глазами замелькали черные точки. Сердце заколотилось… А вдруг у нее та самая мерцательная аритмия, от которой умерла свекровь Марии? На смену гневу пришел щекочущий страх.

– Поговори со мной, Роза. Поговори. Мне нужно слышать человеческий голос. У меня с сердцем что-то неладно, бьется так неровно, я умираю. Мне страшно, Роза. Поговори со мной. Давай поговорим о письмах, если хочешь. Мне бы только услышать твой голос.

А что, если она подпишет? Что случится тогда? Отпустит ли ее Роза? «Рано или поздно» – так она сказала. Но как это понимать? Странный оборот, не сходится здесь что-то. Она ведь осознает, что Ингрид расскажет все при первой же возможности. Вопреки всем клятвам и подписям.

Ее затрясло.

Уж пора бы проголодаться, но есть не хотелось. Поест, когда выберется. Если выберется. Похудела, наверное. Валяясь в кровати. Ингрид фыркнула. Много лет старалась – и нулевой результат. По Монтиньяку. Четыре дня на одном супчике, от которого пучит, от которого живот пузырем надувался. И без толку. Она ловила взгляды его дочерей, полные отвращения к ее складкам. Жирная корова. Когда-нибудь и они растолстеют, с годами и их тела обвиснут. Но девочки не понимали, такие молодые…

А вот Роза не растолстела. Гибкая и жилистая, как мартышка.

Навестила Титуса. И он жив, жив. Девочки, конечно, с ним сейчас. Посмотрела на часы: без четверти девять. Неужто вечер? Наверное. Тогда уже ушли. А он… Одинокий, испуганный. Пальцы лихорадочно тычутся в мобильник, беспокойство все сильнее, а потом оно перерастет в ужас. Когда он прочтет это письмо.

Ингрид закрыла глаза, попробовала представить его. Тот чудесный серый костюм, который он надевал лишь по большим случаям. Например, на свадьбу. Белая рубашка с коротким рукавом, она запускала под обшлаг пиджака пальцы и ласкала обнаженное гладкое запястье. Образ уплывал, рассеивался, исчезал. Лежать она уже не могла. Рука опять нестерпимо ныла, удобный позы не подберешь. Когда она лежала, боль усиливалась. Стоять, вытянувшись во весь рост, было легче.

Свет сверху все лился. Сердце понемногу утихло. Затаив дыхание, услышала шорох бумаги. Роза работала.

Не хочу, чтобы ты там сидела, вернись на кухню, давай поговорим.

– Роза, – прошептала она, – пожалуйста, милая моя Роза, приди на кухню.

И тут что-то мелькнуло у ног. Живое. Мягкое прикосновение, скользнул хвост. Страх захлестнул ледяным валом. Она затопала, затопала. Распахнула рот. Завопила.

Роза

Ингрид стояла, прижавшись к шкафу-туалету. На цыпочках, рот разинут, глаза безумные, рыскают по сторонам. Вопль испугал Розу. Неожиданностью, пронзительностью. Заглянув в люк, поняла, в чем дело. Крыс-мафиозо. Вернулся. Роза отчетливо видела его. Оскалив зубы, зверь подбирался к Ингрид. Жесткий хвост бил по полу.

Роза рванула на себя лестницу, толкнула в люк. Метнулась к тумбе, выдвинула ящик, схватила большой нож для мяса. Когда спустилась в подвал, крыса исчезла.

– Куда он подевался?

Ингрид молча таращилась на нее.

– Эй, женщина, куда крыса подевалась?

Ингрид подняла руку, указала на кровать. Там, сжавшись на зеленой куртке Ингрид, сидел готовый к прыжку крупный самец. Роза ощутила, как по спине пробежал озноб. Медленно двинулась к кровати. Крыса пристально смотрела прямо на нее. Из горла грызуна вырывалось подобие шипения.

Роза покрепче стиснула нож, подняла руку. Когда колено уперлось в край кровати, она ударила. Быстро, но недостаточно. Крыса метнулась в сторону. Послышался стук когтей по каменному полу. Нож вошел в зеленую куртку Ингрид. Выдернула. Развернулась. Крыса снова была подле Ингрид, та закричала, тоненько, протяжно, звук был похож на звон натянутой лески. Роза сделала несколько быстрых шагов, примерилась, вновь ударила и вновь промахнулась. Под мышками выступил пот, во рту усилился вкус сигарет. Как же здесь темно, свет едва попадает в отверстие люка. Роза знала, что крыса проскользнула в проем за шкафом, к стене. Она слышала ее. Животное явно рассвирепело, из угла неслись металлические, щелкающие звуки. Словно не живое существо их издавало. Механизм.

И вдруг Роза увидела на полу что-то темное. Ничего не разглядеть. Как тут попасть? Придется действовать почти вслепую. Она вскинула нож, но зверюга напала первой. Крыса взлетела в воздух и впилась в руку Розы. Нож упал на пол. Боль была адская, парализующая. Из раны лилась кровь. Должно быть, задета артерия. Роза яростно тряхнула рукой, крыса отлетела к лестнице. И осталась там лежать, оглушенная ударом. Роза со стоном наклонилась и ухватила нож. Прицельно ударила: раз, другой… Крыса перекинулась на спину, съежилась. Лежала, приоткрыв пасть, будто ухмыляясь. Несколько раз дернула хвостом и затихла.

Роза вскарабкалась по лестнице. Кровь текла ручьем, но, присмотревшись, она поняла, что рана не так глубока, как показалось поначалу. В глазах то и дело темнело, она наклонилась, опустила голову как можно ниже, подождала, пока дурнота не прошла. Долго держала запястье под холодной водой, затем перевязала.

Ингрид стояла на том же месте. В ступоре. Плечи дрожали. Роза нашла в ящиках пластиковый пакет и рулон бумажных полотенец. Вновь спустилась.

– Мы все-таки уделали его!

Никакого ответа.

– Давно я пыталась справиться с этим монстром. Это самец. Нечего ему здесь делать. Один вред от него.

Оторвала кусок бумажного полотенца, подняла крысу за хвост. Тяжелый какой. Даже для самца тяжелый. Кровь стекала по лапам, морде.

– Посмотри! Ты когда-нибудь видела такой здоровый экземпляр? Да это рекордсмен. Прямо хоть фотографируй и посылай в Книгу рекордов Гиннесса.

Ингрид невидяще таращилась перед собой.

– Понимаю, ты испугалась, – сказала Роза. – Обычно они не такие агрессивные. Но этот… Уникальный экземпляр. Я называла его «мафиозо». У меня уже были с ними стычки. И прежде верх брал он.

Она открыла пластиковый пакет и опустила в него мертвую крысу. Пол забрызган кровью. Оторвав несколько мотков от рулона, попыталась вытереть. Не получилось. Кровь успела просочиться в поры плиточного покрытия.

Ингрид все не двигалась. Роза тронула ее за плечо. Та вздрогнула, как от удара.

– Эй, все закончилось. Пойду наверх, выброшу. Больше тут таких нет. Не бойся.

Лестницу затащила в кухню, но люк оставила открытым. Дошла до мусорного бака, выбросила пакет. Завонять не успеет. Завтра четверг. Утром мусор вывезут.

Снова лил дождь. Капли ползли по лицу. Навалилась усталость. Камнем легла на душу.

Когда вернулась, Ингрид переместилась поближе к свету. Стояла, держась за спинку стула. Лицо напряженное и точно внезапно состарившееся, взгляд неподвижен.

В Розе шевельнулся намек на нежность.

– Ну, как ты? – мягко спросила она сверху.

– Я под… подпишу…

– Письма?

– Да.

– Решила?

– Да.

– Сейчас все организуем.

Роза уложила в корзинку все необходимое, собралась спустить ее. И лишь тогда заметила, что повязка в крови.

– Но сперва пообещай мне помочь кое с чем. Достала бинт и ножницы. Затем положила в корзинку бутылку кампари и два бокала. Спустилась. Сказала:

– Надеюсь, ты не боишься крови.

Они сидели на кровати, лицом к лицу. Роза подобрала куртку Ингрид. Прямо посредине большой разрез, наружу вывалилась светлая подкладка.

– Она свое отслужила.

Казалось, Ингрид не слышала. Оледеневшие пальцы стиснули руку Розы, положили на колени. Крутые бедра мелко подрагивали.

– Мы должны друг другу помочь, – монотонно произнесла Ингрид. – У меня только одна рука.

– У меня теперь тоже.

Сообща сняли окровавленную повязку. Ингрид осторожно промокнула кровь.

– Больно?

– Терпимо.

– Нужно сделать прививку от столбняка.

– Утром съезжу в Талльхойден. Там хорошая поликлиника.

Роза осмотрела следы от зубов, кровь из ранки все еще сочилась.

– Повезло мне, ты только взгляни. Всего ничего промахнулся, чуть не прокусил артерию.

Ингрид склонилась к ней:

– Да, действительно.

Роза протянула ей бинт, сама взяла ножницы. Вместе соорудили относительно прочную повязку.

Роза улыбнулась Ингрид, кивнула. Весело спросила:

– А ты никогда не собиралась в медики податься? Спасибо за помощь.

Затем достала из корзинки письма и конверты.

Ингрид держала ручку. Рекламная продукция, с логотипом «Карлбакс». Щелкнула, выдвигая стержень. Убрала, снова выдвинула. Роза посмотрела не нее:

– Я придержу листок, чтобы не скользил.

– Выйдет неразборчиво, – пробормотала Ингрид.

– Питии как пишется.

– Не получится. Я левша.

– А что у тебя с рукой? Выглядит странно.

– Похоже, сломана.

– Вот как.

– Сломала, когда упала сюда.

– Болит?

– Болит.

– Дам тебе аспирин. Но сперва подпиши.

Она наблюдала, как Ингрид что-то неразборчиво корябает. Сдержала желание ударить ее.

– Нет, так не годится. Это не твой почерк. – Перевернула листы, исписанной стороной вниз. Приказала: – Потренируйся!

И снова пляшущие каракули. Роза встала.

– Пойду наверх, поработаю. А ты сиди здесь и тренируйся. Пока не станет похоже на твою нормальную подпись. Крикнешь, когда будет готово; распечатаю заново и принесу.

Ингрид

И снова неудача. Не смогла перехитрить Розу. Пыталась притвориться левшой. Понадеялась, что Мария уж наверняка обратит внимание на странный почерк. Отнесет письмо в полицию, чтобы сестру наконец-то начали разыскивать.

Теперь выхода нет. Взяла ручку и написала свое имя внизу каждого письма. Прежде чем снова начала сомневаться. Ингрид. С легким наклоном влево, чуточку по-школярски. Титус вечно подсмеивался: «Будто ребенок лет двенадцати».

Все ее дневники заполнены таким вот почерком двенадцатилетки. Самый последний теперь лежит наверху, у Розы. Та может прочитать, узнать ее сокровенные мысли.

Ее это больше не заботило. Ее вообще ничто теперь не заботило.

Взяла конверт, чудесный конверт с тиснением, подаренный Титусом в ее день рождения. Изящная белая бумага, на ощупь как лен, ее имя и адрес.

Вывела его имя: Титус Бруи. И адрес.

Надписывая адрес Марии, никак не могла вспомнить почтовый индекс. Улицу помнила. А индекс – нет.

Позвала Розу. В ответ:

– Ну, как успехи?

– Забыла почтовый индекс сестры!

– Адрес помнишь?

– Проезд Угглевэг, дом восемнадцать, Хессельбю.

– Сейчас найду в Интернете.

Через мгновение:

– А какая у нее фамилия?

– Страндберг!

– Мария Страндберг. Нашла. 16570.

Скоро Роза появилась сама. Накрыла столик скатертью, поставила два бокала, открытую бутылку кампари. В корзинке была и тарелка с манной кашей и немного молока.

– Проголодалась, наверное.

– Немного.

– Корицы?

– Да, спасибо.

– Сахар?

– Спасибо.

На столе лежала ложка. Дотянуться не смогла, сил не было. В руке отчаянно стреляло.

– Подожди, я помогу.

Роза зачерпнула кашу, поднесла ложку ко рту Ингрид. Каша была теплая. Ингрид открыла рот. Каша ароматная, теплая, совсем не похожа на те колбаски. Но после трех ложек стало плохо. Роза отерла ей подбородок, так вытирают лицо малышам. Склонила голову:

– Тебе нужно есть.

– Мне плохо.

– Тогда выпей глоток кампари. Нужно отметить. Давай.

Крепкий напиток наполнил рот. Язык словно ободран. Сглотнула и поперхнулась. Роза осторожно постучала по спине.

– Видел бы он нас. Как мы пьем за его здоровье.

Ингрид подняла бокал и влила в себя остатки.

Подбородок стал липким от пролившегося вина.

– Мне можно уйти? Ты обещала.

Роза посмотрела наверх, в проем люка. Мурлыкала какую-то песенку, знакомый мотив. Детскую песенку про улитку. Одна из песенок, которые Ингрид собирала для будущего ребенка. Эй, улитка, берегись, от меня скорей умчись.

– Ты же сказала, что я смогу уйти! – прохрипела Ингрид.

– Я сказала, что ты уедешь, – поправила Роза. – Но билет я еще не купила. А ты еще не сказала, куда хочешь уехать. Пока не скажешь, билет я тебе купить не смогу. Сама понимаешь.

Ингрид откинулась на спинку стула. Мир вокруг завертелся. Прямоугольник люка расплылся в круг. Услышала свой голос:

– Я подписала все, что ты хотела.

– Вот и умница.

– Было так трудно, – простонала она.

– Но ты справилась. Никто даже и не подумает, что ты писала сломанной рукой.

– Я не хочу здесь оставаться. – Вновь выступили слезы, эти проклятые, ненавистные слезы. – Не могу больше, пожалуйста, мне страшно, я не могу здесь одна. Разреши подняться к тебе, пожалуйста, Роза, пожалуйста, я согласна даже…

Роза поднялась. Зашла Ингрид за спину, обняла за плечи. Погладила по голове, ее повязка тут же намокла от слез. Ингрид все плакала, но то были уже иные слезы. Спокойные, очищающие, легкие слезы.

– Ты такая добрая. Такая милая со мной… а я не заслуживаю…

Роза прижала ее голову к своему животу.

– Ты знаешь, сколько уже времени? – мягко спросила она. – Скоро одиннадцать. Ложись-ка ты в кроватку и засыпай. Я подоткну тебе одеяло.

– Нет, не хочу, не хочу.

– Ты должна слушаться меня, Ингрид. Все будет хорошо, все образуется.

И она послушалась. Точно сомнамбула поднялась со стула, доковыляла до кровати. Роза повесила ее куртку на спинку стула. Ингрид видела зияющую прореху. Легла на бок, отставив поврежденную руку, чтобы не задеть ненароком. Роза укрыла ее одеялом. Проговорила:

– Доброй ночи. А мне пора работать.

Ингрид услышала, как она карабкается вверх, к свободе. Как Роза затащила лестницу и все вокруг снова погрузилось во мрак, она уже не заметила.

Часть четвертая

Дети

Дочери

Письмо лежало у двери, поверх газет и конвертов с прозрачными окошками. Йеннифер подняла конверт. Почерк показался смутно знакомым. Чей же? Ах да, Ингрид. Кто же еще. Рождественские открытки, которыми они обычно обменивались, забавный наклонный почерк отличницы. Повертела конверт – да, точно, вот имя и адрес Ингрид. С чего бы ей вдруг отправлять Титусу письмо? Знает же, что дома его нет. Неужели Роза сказала правду? И блудница свалила? Неужели от нее наконец-то смогли избавиться? Йеннифер нравилась старомодность этого слова: блудница. Такое приличное и непристойное одновременно. Совсем как Ингрид.

Йеннифер сгребла корреспонденцию. «Дагенс нюхетер», «Свенска дагбладет»[30], конверты со счетами. И кто теперь все оплатит? – подумала она. Отец не в состоянии. Все же он попросил принести ему почту.

– Вдруг что важное, – прошептал он и стиснул ее руку – сильно, почти до боли.

«Ничего важного, папочка, больше не существует, – подумала она. – Ничего нет более важного, чем твое здоровье». Впрочем, не совсем так Счета тоже важны, нужно оплатить их в срок. А то начнутся проблемы.

А может, позвонить в банк, попросить об отсрочке? До тех пор, пока плательщик не выздоровеет. Как вообще поступают в подобных ситуациях? Она понятия не имела. Спросит у мамы.

В четверг Титусу стало хуже. Йеннифер и Юлия присматривали за отцом по очереди. Вместе было бы легче. Но сестры решили поберечь силы. Одна дежурит, вторая отдыхает дома. Йеннифер от больничной обстановки делалось плохо. Паника подступала, как только она входила в крошечную палату, где на кровати лежал мужчина, ее отец. При малейшем сбое дыхания нажимала тревожную кнопку, пока медсестра не заявила:

– Мы не можем бегать на каждый вздох. У нас не только ваш отец, пора уже понимать, взрослая ведь.

Йеннифер покраснела. Медсестра была незнакомая, Марианна, очень строгая. Марианна-Марихуана. Fucking beast[31].

Юлия держалась спокойнее. Раньше много плакала, но теперь, похоже, смирилась.

– Наверное, пора пытаться осмыслить, приготовиться к скорби, – торжественно произнесла сестра, встретив Йеннифер в пятничное утро. – Состояние ухудшается. И взор его уж затуманен, – добавила она совсем не к месту.

Йеннифер считала, что всему виной увлеченность сестры классической литературой. Юлия питала слабость к древнеримским поэтам: Катулл, Гораций и… как их там, все прочие.

Тело ныло. Просидела подле кровати восемь долгих часов, с одиннадцати до семи. Придвинула кресло к постели, после трех часов начала проваливаться в дремоту. Самое неудобное кресло из всех, в которых доводилось сидеть. Ноги положила на кровать, чтобы чувствовать тепло отцовского тела. Захватила с собой фруктовый йогурт и энергетический напиток, но при виде шлангов, выходящих из больного, аппетита как не бывало.

– Зато папа хорошо спал, – сообщила она.

Сестра глянула искоса.

– Вид совсем уже изнуренный, у тебя, Йенни, вот-вот с ног свалишься. Бледней соломы прошлогодней. Поезжай домой и на подушку голову склони. – И добавила уже вполне прозаично: – Было бы хорошо, если бы по пути заскочила к нему домой, забрала почту. Отец просил. Да и вчера там никого из нас не было…

Йеннифер села на автобус до Унденгатан, ехать недолго. Моросило. К счастью, при ней был зонтик. Она мерзла. Кроссовки промокли.

Она зашла на кухню. Похоже, кто-то здесь побывал. В кофеварке – использованный фильтр. Кто бы это мог быть? Юлия? Нет, Юлия не пьет кофе. Может, сама блудница? Перед тем как сбежать. Зашла собрать свое барахло. Блудница Ингрид.

Если только она действительно сбежала. Была тут какая-то странность. Ингрид ведь любила отца. Так почему сбежала, когда она ему особенно нужна?

Йеннифер сидела за кухонным столом, смотрела на письмо. Покрутила, еще раз перечитала адрес. На имя отца, чужие письма вскрывать нельзя: смертный грех. Но смерть и так уж у дверей… Осознала, что начинает изъясняться, как Юлия. Так, соберись.

Взяла столовый нож, вскрыла конверт. Извлекла сложенный лист и принялась читать.

Йеннифер долго ходила по квартире. Бесцельно, из комнаты в комнату. Усталость прошла, сменилась яростью, гневом. Заглянула в комнату для гостей, которую папа оборудовал для них с Юлией. Ни одна из них так ни разу и не ночевала здесь. Хотя это было бы куда умнее, чем поздним вечером трястись в метро, с пьянчугами и бешеными подростками. Комнату отец обставил просто. Кровати под серыми покрывалами. На низком столике у окна – две шкатулки из темного экзотического дерева; наверное, отец купил в командировке. Занавесок нет. Ваза с сухими веточками, к которым кто-то привязал маленькие разноцветные яйца из бумаги – Ингрид, скорее всего. Вероятно, остались с Пасхи…

Отец хотел, чтобы они бывали здесь. Чтобы чувствовали себя как дома. И как ему такое в голову могло прийти? Она заглянула в спальню, и гнев ее усилился. Отец и эта жирная блудница, и то, как они… Отвратительно! Мерзко!

Йеннифер подошла к окну. Дождь оставлял дорожки на стекле. На подоконнике поникшее растение.

– Папа! – громко произнесла она.

Втянула ладони в рукава кофты, поежилась. По улице шел человек со спаниелем. Собака была в желтом плащике и постоянно мотала головой, уши весело подпрыгивали. Однажды отец купил собачку, но не учел, что щенка нельзя оставлять без присмотра. Надолго, во всяком случае. Ласковый, милый щеночек с нежными ушками. Руфус. Пришлось его отдать. Но она не жалела – напротив, даже испытала облегчение. Песик грыз вещи, писал на ковры, пачкал постели.

– Папочка, – прошептала она.

Стекло запотело от ее дыхания. Как он отреагирует на письмо? Когда она прочитает ему послание этой сраной Ингрид? Она все разрушила. Проникла в их жизнь, отняла отца. Жирная, гнусная шлюха, насквозь фальшивая, тупая. Cunt, cunt, cunt! И вот последний удар. На грани нервного срыва… Мразь!

Мы можем стать друзьями.

Хрен тебе!

Вечно заискивала, пыталась понравиться.

Однажды отец разозлился. Завел их в гостиную.

– Ингрид – моя жена. Это мой выбор, я люблю ее. И хочу, чтобы вы уважали мой выбор. Возьмите себя в руки! Хватит ее травить.

Юлия и Йеннифер переглянулись. Ненависть выросла глухой стеной. Разве можно кого-то ненавидеть сильнее, чем они с Юлией ненавидели эту бабищу? Странно, вообще-то. Она никогда им ничего плохого не делала. Но сестры подначивали друг дружку. Порой Йеннифер колола совесть. Но это быстро проходило. Стоило ей посмотреть на сестру.

И Роза, бедная брошенная Роза. Они с сестрой так ее любили. Роза своих переживаний не показывала, но Йеннифер знала. А как увидела в среду вновь, сразу поняла, что пришлось ей несладко. Роза изменилась. Постарела. В уголках губ прорезались жесткие складки, кожа на лице в каких-то пятнах.

Сильный поступок – взяла и приехала в больницу. Несмотря на то, что просьбу отец передал через Ингрид. Вот этого Йеннифер понять никак не могла. Милый папочка порой проявлял такое бесчувствие. В нюансах он ни черта не смыслит.

Куда теперь? Домой, в двухкомнатную квартиру в Блакберге, которую они с Юлией недавно на пару отхватили. Не прямая аренда, конечно, но тем не менее… Переехали несколько недель назад, обустроиться толком еще не успели. Мама была рада от них избавиться, хотя ничего такого не сказала. Места у них предостаточно, но вот прелести загородной жизни маме и Элмеру поднадоели. Хотели продать дом и перебраться в город.

«Что же будет с пианино? – размышляла Йеннифер. – Можно ли держать большое пианино в квартире? А что скажут соседи?»

Элмера им следовало ненавидеть не меньше, чем Ингрид. Но ничего подобного. Они ведь были совсем детьми, когда мама ушла к Элмеру. Да и Элмер – человек иного склада. Очень искренний и прямой. А еще сразу очаровал их своим смешным, певучим шведским. Сажал к себе на колени и играл вместе с ними на пианино, прижимая маленькие пальчики к клавишам.

Йеннифер перечитала письмо. Где же Ингрид? Лежит на пляже, подставив свои жирные бледные бока солнцу? Пока ее любимый мужчина умирает?

Позвонила Юлии. Сестра ответила сразу же.

– Привет, это я. Как там дела?

– Проснулся ненадолго.

– Ясно. И, конечно же, спрашивал о ней?

– Да.

– И что ты ему сказала?

– А что могла сказать я? Страдания его мне очевидны. Как может женщина говорить, что любит, и такое сотворить?

– Я сейчас на Тулегатан. Письмо пришло.

– Что за письмо?

– От нее.

Юлия понизила голос:

– От потаскухи?

– Да.

В трубке послышалось какое-то бряканье.

– Я ухожу, – сообщила Юлия, – скоро обход.

– Может быть, побудешь еще?

– Мне уже пора.

Юлия говорила на ходу. Вокруг стоял гул.

– Алло, ты еще здесь?

– Да.

Страницы: «« ... 1314151617181920 »»

Читать бесплатно другие книги:

Юрий Кузнецов – один из самых ярких и загадочных поэтов второй половины XX века, «сумеречный ангел р...
Самоучителей вождения существует много, но среди них нет ни одного столь полезного, как тот, который...
• Кто разрушил Советский Союз и уничтожил его наследие?...
Популярнейший артист театра, кино и эстрады, Роман Карцев о своих литературных опытах говорит так: «...
«Божьи куклы» Ирины Горюновой – книга больших и маленьких историй про людей, которые могли бы быть с...
Эта книга посвящена антропологическому анализу феномена русского левого авангарда, представленного п...