Крысоловка Фриманссон Ингер

– На барже? Что ты, это в прошлом. Теперь там обитает Ансельм. Сын моего партнера. Взрослый уже. А я переехала к его отцу.

– Я знакома с ним?

– Нет, – улыбнулась Франка. – Роб – водолаз. Разбирался с моей посудиной, когда там что-то со штурвалом приключилось. Абсолютно невежественный! Зато тьма иных положительных качеств. – Франка многозначительно повела глазами. – А ты сама? Как ты после… Титуса? Завела кого-нибудь? Уж не атлетичного ли беженца из Ирака?

– Нет, я с этим покончила, – попыталась рассмеяться Роза. – И так прекрасно обхожусь.

– Да ну?

– Ага.

– Глупости! Кстати, а ты контакт с Титусом не поддерживаешь? Я слышала, он серьезно болен. Да, кстати, я ведь больше не работаю с «Брун», осенью перешла в «Баккен». Они меня давно к себе переманивали, вот я наконец и решила: what the hell[27], а почему бы и не попробовать? А теперь у Титуса… ну, в общем, это еще неизвестно наверняка. Да и с Анние у меня не то чтобы добрые отношения сложились. Она, по-моему, слишком заискивает перед ним. И слишком уж осторожная. Никак не решится на что-то новое, свежее. Манкеля и прочих продвигают что есть сил, постеры во всю стену, а мне – крошечный плакатик.

– Но ведь Манкель издается вовсе не в «Брун», – возразила Роза.

– Ай, какая разница! Но Анние не мешает брать пример, учиться у других, как они с авторами работают. У «Брун» ужасно скаредная политика по части рекламы. Он… как бы это сказать… слегка прижимист, наш милый Титус. И Анние ему под стать. Даже таблетку аспирина не проглотит без его указания.

Роза глянула на часы:

– Ох! Прости, мне бежать нужно. Совсем забыла про время. Было приятно повидать тебя, Франка, береги себя и спасибо за кофе. Созвонимся!

Направилась в сторону Тегнергатан. К зоомагазину, куда любила захаживать. Когда Томас в свой первый день в школе сломал ногу, она купила ему попугайчика, чтобы не скучал. Розовый хохолок, два неестественно больших глаза, по которым она в конце концов поняла: ночная птица. Надеялась, что птичка развлечет Томаса, что сыну понравится с ней играть, приручать, дружить с попугаем. Но птица так и не приручилась. Каждый раз, когда в клетку просовывали корм или воду, попугай нервно щелкал клювом. Характером весь в юного хозяина. В результате пришлось вернуть птицу в магазин. Надеялась, что там попугаю подберут самочку, но он долго сидел в клетке один, печальный и одинокий. Однажды он исчез. И все же Роза заглядывала в зоо-магазин всякий раз, как выбиралась в город. А вдруг птичка вернулась? Да, история произошла много лет назад, но попугаи живут долго. Она все не могла расстаться с чувством вины перед птицей.

В магазине стояла духота. Из дальнего помещения несся птичий щебет. За прилавком пухлая девушка рассеянно шелестела газетой.

– У вас есть крысы? – спросила Роза.

– Вон там, – мотнула головой девушка.

– Я взгляну?

– Разумеется.

Роза прошла мимо витрины с принадлежностями для домашних питомцев: кошачьи туалеты, поводки, корм всех видов, миски. Дальше стены заставлены клетками с тропическими птицами: волнистые попугайчики, ткачики, зебровые амадины и кореллы. И ни одной, похожей на птичку Томаса. В некоторых клетках стояли домики, из них выглядывали взъерошенные головки. Клетки мелких млекопитающих были расставлены по полу, мыши и морские свинки – ниже всех. Чуть повыше, в просторной вольере, – две крысы. Потыкала в решетку, но животные не отреагировали.

– Привет, – тихо произнесла она. Просунула указательный палец, погладила шерстку. Ощутила позвоночник зверька. На задней лапке какой-то нарост, будто нарыв.

Вспомнила своих питомцев, оставшихся дома. Клюковка и Фига. Безжизненное тельце малютки Нэльи. Захотелось открыть клетку и тайком унести обеих пленниц. Выпустить в парке или, может, возле Иоханновой пожарной заставы. Но поняла, что окажет им медвежью услугу. У этих двух изнеженных созданий нет ни единого шанса выстоять против матерых городских крыс.

– Вам помочь?

Роза не слышала, как подошла девушка. Заметив ее, вдруг почувствовала себя старухой. Девушка чем-то напомнила ей Ингрид, запросто могла бы приходиться ей дочерью.

– Ваши крысы неважно себя чувствуют, – сдержанно произнесла она. – У одной нарыв на лапке.

– Ясно.

– Вы не видели?

– Здесь не я распоряжаюсь. – Круглое личико девушки налилось пунцовой краской.

– Ясно. А кто?

– Стеффе. Он управляющий.

– А в чем состоят ваши обязанности?

– Обязанности? Какие еще обязанности?

– Но вы же здесь работаете!

– Ну да. Продаю и все такое.

– Ну так постарайтесь продать их поскорее! – Роза указала на клетку. – В хорошие руки. Они же мучаются. Позор, что ни вы, ни Стеффе этого не заметили.

Девушка вскинулась:

– Мучаются! Так и купите сами, раз такая добрая!

– Слушай, фрикаделька. Похоже, тебе не помешает тренинг по общению с клиентами. Я побеседую на эту тему со Стеффе. Расскажу, как тут обходятся с покупателями!

Роза быстро вышла из магазина, не узнавая себя. Обычно она сама презирала тех, кто неспособен держать себя в руках, кто скандалит по мелочам, выплескивает раздражение на мелких клерков.

Что с ней происходит?

Во всем виновата та женщина. Роза справлялась со всем, пока в понедельник в ее дом не проникла эта Ингрид, жена Титуса.

Ингрид

Она встала прямо под люком, протянула руку к тонкому прямоугольнику света. Не дотянуться, ни единого шанса. Высоко, слишком высоко. Нужно на что-то забраться. Кровать? Все равно низко. А вот столик подойдет. А тут и стул ведь есть.

Решила попробовать со столом, стоявшим у кровати, – круглый, небольшой, обычный журнальный столик. Он оказался удивительно тяжелым. Пальцы ощупывали столешницу. Какая гладкая. Мрамор? Вряд ли, тогда бы его и с места не сдвинула. Стекло? А выдержит ли ее стекло? Вес взрослой, основательной женщины? Или она рухнет на осколки, один из которых рассечет ей артерию?

Нет. Столешница явно прочная, выдержит, если забраться осторожно. Но вот ножки шаткие. «Алюминиевые», – подумала она. Попробовала сесть на столик Он чуть пошатнулся, но выстоял. Подтянула ноги, встала на колени. Подождала, восстанавливая дыхание. Вслушиваясь. Не забывать, не забывать вслушиваться. Вдруг Роза вернется домой! От одной этой мысли накатила слабость.

«Прекрати. – Она стиснула зубы. – Это твой шанс, твое сражение. Сосредоточься на том, что нужно сделать». Следующая мысль: «Титус. Это все ради тебя. Я знаю, ты меня ждешь, знаю, что ты напуган. Я не сбежала, милый мой, родной Титус… Ты же помнишь, что на меня можно положиться. Любимый, держись, живи, не умирай, я докажу тебе. Я справлюсь, я сильная. Я иду к тебе».

Начала распрямляться. Медленно-медленно. Сперва не получилось. Слишком неустойчиво, слишком нервничает. Ноги дрожали так, что столик ходил ходуном. Пришлось вновь опуститься на колени, вцепиться рукой в край столешницы. Заставила себя дышать ритмично, расслабиться, успокоиться. Надо собрать все силы и придать вялому тяжелому телу вертикальное положение.

Замерла, долго не двигалась. В кровь поступало недостаточно кислорода, и мышцы с каждым мигом слабели.

Так, сперва одну ногу, затем другую. Она тряслась, ее шатало из стороны в сторону. Села на корточки, медленно приподняла зад, распрямилась – осторожно, позвонок за позвонком. Ноги были как тесто. Вытянула шею, качнулась и замерла. Спина была мокрая от пота. Заставила себя сильно, глубоко вдохнуть. Обрела равновесие.

До чего же высоким оказался этот низенький столик! В этой тьме все непонятно, все иное. При свете она просто задрала бы ногу да вскочила на него.

А сейчас она точно у края пропасти.

Роза

У дома на Тулегатан был изящный фронтон. Дом располагался напротив Северного лицея, она видела, как в аудиториях мельтешат студенты.

Дом Титуса.

Здесь он жил и здесь уже не будет жить. Постояла, повторяя это про себя. Пересчитала симметричные окна, получилось тридцать четыре. На крыше – черные своды, прикрывающие чердачные окна.

Значит, сюда они переехали, здесь свили гнездышко. Титус и его прошмандовка… Хм! Она освоила язык девочек. Нужно взять себя в руки, всерьез взять себя в руки. Хотя как тут не выругаться. По-другому ведь и не скажешь. Прошмандовка, сучка! Вот и всё.

Интересно, какая квартира их? Наверное, вот та мансарда под самой крышей? Оторваться от земли… Нет, на Титуса непохоже.

Пересекла улицу, подошла к дверям. Потянула за ручку. Как и подозревала, заперто. Ключи Ингрид она положила в сумку, – ключи на колечке с маленьким брелоком-сердечком. С ходу подобрала правильный. Щелкнул, открываясь, замок.

Чистый, ухоженный подъезд. Ни малейших следов граффити или мусора. Ни одной бумажки, подхваченной сквозняком. Толстая красная дорожка привела к лифту. Прошлась по ковру, точно почетный гость.

На левой стене – список жильцов-собственников. Нашла имя. Второй этаж Брун-Андерссон. В груди кольнуло. Но слез больше не будет, осталась лишь холодная решимость. Быстро, через ступеньку, взбежала по лестнице.

Дверь заперта на два замка – простенький английский и дорогой, семицилиндровый.

Руки дрожали. Неуклюже вставила один ключ, второй. Дверь скрипнула. Нужно смазать петли. Она-то следит за такими вещами.

Ступила в пустой холл. Никакой разбросанной одежды, все убрано в высокие зеркальные шкафы, вытянувшиеся вдоль стены. Увидела в зеркале себя. Худая, чуть сгорбленная, лицо напряженное. Даже немного мужиковатая. Внезапно и одежда, и сама она показались старомодными. На пиджаке вдруг заметила пятно. И Франка Исакссон наверняка заметила. Глаз у нее беспощадный. Теперь растрезвонит всем.

Роза Врун опустилась. Покатилась вниз по наклонной.

Выпрямила спину, расправила плечи. Шагнула к зеркалу. В глазах какое-то новое, незнакомое выражение. По телу пробежали мурашки.

«Вперед! – велела она себе. – Хватит мяться!»

Его дом. Но он уже никогда не переступит этот порог. Не шагнет на сливового цвета коврик возле двери, не повесит свое пальто к ее вещам. Роза отвела зеркальную створку и увидела его старую куртку-пилот, которую она когда-то носила, горчичного цвета пальто Ингрид, ветровки, пиджаки и пальто. Она вытащила куртку-пилот. Вешалка полетела на пол. Стоя перед зеркалом, накинула на себя черную кожаную куртку Титуса, сунула руки в карманы. Пальцы наткнулись на что-то круглое, шершавое. Каштан. Это она положила его туда сто лет назад. Тогда каштан был гладкий, блестящий. Она радовалась тогда. Радовалась жизни.

Прямо в куртке прошла дальше в квартиру. Столько воздуха, повсюду чистота. Не то что у нее дома. Здесь так много места. Зачем людям такие хоромы? Она не узнавала ничего из вещей. Все здесь, должно быть, новое или же принадлежало Ингрид.

В гостиной огромная печь, отделанная зелеными изразцами. Стены молочного цвета, пол сияет, как в бальном зале. В углу пальма в горшке. Окна выходят на детскую площадку, но никакого шума, даже гул машин не пробивается сквозь тройные стеклопакеты. Мебели совсем немного. У окна – зеленоватый диван с кучей ярких подушек На столе – блюдо с подсвечником и ваза с затейливо изогнутой веткой. «Гамамелис», – подумала она. Не комната, а картинка из каталога интерьеров.

Дальше – столовая. Длинный стол, покрытый белой льняной скатертью, два серебряных подсвечника и керамическое блюдо с виноградом. Ягоды уже сморщились. Когда приблизилась, над блюдом взлетело облачко мошек. И снова изразцовая печь, простая, белая, с зелеными вставками. Дров нигде не видно. Может, все эти печи не пригодны для отопления? Может, это декорации?

Так вот где он устраивал свои званые вечера для коллег и авторов. Ингрид хозяйкой хлопотала вокруг – Роза будто воочию это увидела. Из груди вырвалось рычание, охватило желание расколошматить тут все, разнести в щепки.

Это желание усилилось, когда Роза очутилась в спальне. Пол простирался перед ней безбрежным морем. Далеко-далеко стояла двуспальная кровать; она отметила, что заправили ее небрежно, наспех. Покрывало касается пола, подушки лежат как попало. Изразцовая печь в спальне превосходила прочие – встроенное зеркало в золоченой оправе и небольшие медные дверцы. Из спальни можно было попасть на балкон. Открыла дверь, шагнула. У стены – два складных кресла, пыльный столик. В углу – поникшее растение в плетеном горшке. Роза коснулась перил, на пальцах остался след. Вытерла о стену.

Вернулась в комнату, упала на кровать. От неожиданности икнула: водяной матрас! Никогда на таком не лежала. Вжималась в матрас всем телом, крутилась, слушая плеск под собой. С какой стороны спал Титус? Вероятно, слева, у балкона. Отдернула покрывало. Простыни мятые, несвежие. Подняла подушку, увидела уголок ткани – шелк цвета сливок.

Неуклюже перевернулась на спину, натянула на себя покрывало. Медленно расстегнула брючную молнию. Затаила дыхание. Почти стыдливо сунула указательный палец в брюки, палец коснулся живота, заскользил ниже. Подобными вещами она перестала заниматься давным-давно. Даже думать о них забыла. А тут все вернулось, навалилось набухающей тяжестью, прихлынуло пульсирующей, стучащей в висках влагой. Она задвигала пальцем быстрей, провела по бедрам, ниже, к пояснице, вжалась головой в подушку, в его подушку, в ямку, оставленную его головой, – и понеслась с вершины вниз, в бурлящую пену.

Долго лежала на кровати, губы горели. Кровь струилась по телу, бурлила в венах. Она лежала в постели Титуса, взгляд ее скользил по дому напротив окна. На балконе третьего этажа курил человек. Он смотрел прямо на нее, но лицо его было бесстрастно. Она встретилась с ним взглядом, спокойно. По перилам шел черный кот. Человек почесал кота за ушами, загасил сигарету.

В ней нарастал какой-то звук. Мелодия. Очень простая, два тона вверх, два тона вниз. Детская песенка про улитку. Томас разучивал ее на блок-флейте, когда пытался освоить инструмент. Вскоре стало ясно, что флейта ему мало подходит. Закончилось все тем, что он разобрал ее на части.

Слов Роза не помнила, но мелодия засела в памяти. И вот она всплывала в ней, повторялась. Роза встала с колышащейся кровати, и мелодия вырвалась наружу. Человек напротив уже исчез. Кот – тоже.

Она открыла гардероб, выдвинула ящике шелковым бельем. Бюстгальтеры и трусики, чулки и подвязки. Ну конечно. Точно такие же роскошные подарки, как и для нее. Кружево черно-лилового бюстгальтера. Приложила к себе. Огромные чашечки. Прочитала этикетку. 85G. Машинально сунула бюстгальтер к себе в сумку, зачерпнула целую охапку трусиков, отправила следом.

А который час? Около половины третьего. Гинеколог уже заждался Ингрид. Выглядывает в приемную, посматривает на часы. Не суждено ему сегодня раздвигать ее толстые ляжки. А счет он все равно может ей отправить – за напрасно потраченное время.

Вернулась в холл, едва ли не вприпрыжку. Мелодия в ней набрала силу, лоно оставалось набухшим. В углу стояла латунная подставка с зонтиками. Выбрала один, с деревянной резной ручкой. С трудом, но припомнила этот зонт. Титус с ним ходил, когда они были вместе. Позволила сползти куртке с плеч. Та грудой поникла на полу. Точно притаившийся зверь.

Потом вернулась в спальню. Встала перед кроватью, подняла руку с зонтом. Ударила. Под простыней булькнуло. Она била, пока не онемели запястья. И все это время мелодия, игравшая внутри нее, разрасталась, выплескивалась, заполняла квартиру.

Ингрид

Она балансировала вытянутой рукой, чтобы сохранить равновесие. Подняла к потолку, пошарила. Под пальцами только воздух. Она видела пальцы тенью в тусклом свете, до которого было не больше десяти сантиметров.

Выругалась:

– Вонючая психопатка! Убью!

Неловко спрыгнула на пол. Пришлось вернуться к кровати, лечь на спину, собраться с силами.

Что здесь еще есть?

Стулья?

Да. Стулья.

Горло сдавило страхом. Время идет. Сколько уже утекло? Скоро ли вернется Роза?

Лежала, вслушивалась. Нет, все та же немота, пустота.

Где же она видела стулья? В каком направлении? Не помнит, все смешалось.

Титус, дождись меня, я приду.

Не плакать. Не расстраиваться зря. Не плачь, будь сильной.

Встала и довольно быстро наткнулась на стулья. Исследовала, выясняя, из чего они. Деревянные, с металлическими ножками. В спинках прорези, орнамент в виде кругов. Просунула пальцы в отверстия, подтащила стул к столику. Громко вскрикнула, поднимая на столик. Проклятая рука!

Ножки стула были почти вровень с краями столика. Конструкция слишком шаткая. Если чуточку сдвинет стул, то полетит на пол вместе с ним. Упасть – потерять шанс выбраться. По телу прокатилась волна боли.

Подумала, что можно подтащить кровать к столу. Тогда она упадет на мягкое. Если упадет в правильном направлении.

– Но я не упаду, – глухо произнесла она. – Я заберусь на этот распроклятый стол, и он не шелохнется, а потом я заберусь на стул и открою люк. И я уже снаружи!

Как бы она хотела быть гибче. Тело у нее всегда гнулось плохо. Спина болела с детства. Школьный врач даже направил ее на коррекционную гимнастику, пришлось висеть на шведской стенке и балансировать на буме. Она ненавидела это. Ненавидела всю эту физкультуру. Даже повзрослев. Никто больше не заставит ее делать то, что она не хочет. Так она считала. Особенно после того, как они вернулись из Коста-Рики. До сих пор в ушах стоял смех Титуса – как же он хохотал, глядя, как она вцепилась в плот. В плот, который швыряло как скорлупку. Когда удалось забраться внутрь, она скорчилась на резиновом дне, между мокрыми ногами своих спутников. Над ней посмеивались, она смеялась со всеми, притворялась.

Ощупала ножки стула. Крепкие, надежные. Стул стоит на столе, не шатается. Нужно рисковать. Закрыла глаза и про себя произнесла нечто вроде мантры. Фразу, которую часто использовала и в школе, и позже. Прочьотсюдапрочьотсюдапрочьотсюда. Сжала правую руку в кулак. Спокойно кивнула и поставила ногу на стол. Между ножек стула.

Не за что ухватиться. Пресс, заставь работать мышцы живота! Помедлила, спустила ногу.

Все получится, Ингрид, думай о Титусе, и все получится.

И она думала о Титусе. Представляла его изможденное лицо и глаза, водянистые, поблекшие. Но она еще заставит их сиять! Как только выберется, помчится отсюда прочь во весь дух, спасется. Постучится в первый же дом.

«Помогите! – закричит. – Вызовите полицию, спасите меня!»

Без раздумий забралась на стол, выпрямилась. Накренилась вперед, чтобы удержать равновесие. Скорчившись по-обезьяньи, нащупала спинку стула, просунула пальцы в отверстия, вцепилась. Стул пошатнулся. Она с ним.

Пошатнулись, но выстояли.

Я выберусь, я сильная.

Теперь вверх, на сиденье, забраться коленями. Прислушаться. Ни звука.

Подняла здоровую руку и коснулась прохладной поверхности. Прижала ладонь, толкнула. Сперва крышка шла медленно. Но Ингрид поднатужилась, и крышка сдвинулась с места, поднажала сильнее, и вот уже крышка приподнялась.

Выпрямилась. Опустив голову, прижав подбородок к груди, надавила загривком. И крышка отлетела в сторону, впуская слепящий свет.

Роза

Внезапная усталость. Безмерная.

Пошла на кухню. Кофеварка пуста. Залила воду, заварила кофе. Пока ждала, осматривалась. Отдраенная сияющая раковина, простые пластмассовые стулья. На холодильнике – список продуктов. «Обезжиренное молоко, – прочитала она. – Моющее средство, помидоры, сливочное масло». Захотелось что-то приписать, но не смогла придумать, что именно. Из украшенной розочками коробки достала миндальное печенье. Сунула в рот, захрустела. Крошки усеяли колени.

Налила кофе, выпила.

Потом обнаружила кабинет.

Титус сохранил старинный массивный письменный стол, доставшийся ему от деда по отцу, Франса. Это был двойной стол, за которым могли работать двое. Сто лет назад за ним друг против друга сидели два клерка, соприкасаясь костлявыми коленками, шуршали бумагами. Теперь он стоял у стены.

Титус гордился дедом. Роза видела его фотографию: жилистый усатый коротышка.

«Мужественность я унаследовал от него», – часто шутил Титус. У старика было много детей, он щедро делился своим семенем, но и об урожае заботился. Одним из отпрысков был отец Титуса. Он оказался единственным, кто пожелал забрать себе старый стол, который отполировал до блеска, оснастил новой фурнитурой.

Роза села за стол, в удобное офисное кресло на колесиках. И только тут обнаружила рамку над компьютером. Фото. На снимке какие-то люди на надувных плотах. Все в шлемах, смеются. Все, кроме одного человека. Ингрид. За ней – Титус с веслом в руке. Бодрый и спокойный.

Дожидаясь, когда запустится компьютер, выдвигала ящики письменного стола. Нашла бланки и конверты. На конвертах напечатано имя Ингрид. Имя и адрес. Сунула пачку конвертов в сумку. Еще нашла паспорта, и его, и ее. У Титуса в паспорте та же фотография, что и у Ингрид в бумажнике. Сделанная много лет тому назад. Выглядит таким знакомым, болезнь еще не сразила. Пронзительный синий взгляд…

Положила паспорт обратно в ящик.

Пролистала паспорт Ингрид. Между последними страницами – бумажный клочок Посадочный талон: эконом-класс, вылет в Барселону. Место 26А. Резким движением бросила паспорт к себе в сумку, к конвертам.

В среднем ящике обнаружился дневник В красной обложке, замочек в виде наивного сердечка. Расправила скрепку, колупнула сердечко, книжка раскрылась. По страницам бежал убористый, с наклоном, почерк Ингрид.

Была вместе с Титусом у доктора М. Похоже, положительно. Наверное, желчь ни при чем, у мамы были такие же симптомы. Т. подавлен и раздражителен.

Запись двухгодичной давности.

Перевернула страницу.

Чувствую себя использованной. Есть что обсудить. Честно пыталась пообщаться с J&J. Не получилось. Сейчас совсем одна, очень грустно.

И дальше, в сентябре 2005-го:

Т. и я ходили в оперу вместе с Агнетой и Стигом. Праздновали. На мне был новый коричневый костюм. Комплименты. Затем – ужин дома, с креветками и чудесным шабли. Люблю Т. до безумия.

Последняя запись сделана в этот понедельник:

Поеду, раз обещала. Не хочу, но сделаю, ради него. Поскорее бы вернуться домой.

Закрыла дневник, заперла на замок. И его тоже сунула в сумку. Мелодия внутри не умолкала. Монотонная, пилящая, от которой не избавиться.

Допила кофе. Подвигала мышкой. Компьютер совсем как у нее. Стиснув челюсти, создала документ и принялась печатать.

Ингрид

Пол грязный. Первое, что она рассмотрела. Светлые волосы, клубки пыли, потревоженные ее дыханием, прыснувшие в стороны, будто живые. Все еще день. В окно светило солнце, мощное, яркое, точно гигантский прожектор. Свет слепил, резал глаза.

Стол и диванчик. Нижний его край. Пара туфель у порога. Туфли Розы, оставила у двери в гостиную. Там они сидели в понедельник. Она и Роза. А сейчас какой день? Среда?

Боковым зрением углядела ковер в гостиной и ножки кресла, на котором сидела тогда. Вспомнила, как саднила натертая пятка.

Я к вам по просьбе Титуса.

Два бесконечных дня.

Как там Титус? А вдруг его уже нет в живых? Нет, не думать о плохом! Втянула в себя воздух, ноздри раздулись. Осмотрелась, выискивая, за что бы ухватиться. Чтобы преодолеть последний, самый сложный барьер.

Прямо перед ней лежал осколок белого фарфора. Вспомнилась крыса, и дыхание перехватило от страха. Ощупала пальцами край люка. Голова наполовину высовывалась наружу. Невозможное положение. Подняв повыше руку, оперлась об пол. Чтобы выбраться, надо подпрыгнуть. Оттолкнуться. И нужны две здоровые руки.

Столик под ногами качнулся. Успокоиться, подумать. Если бы только закинуть верхнюю часть туловища на пол! Как в кино. Там человек вылезал из полыньи. Ухватился за лед и подтянулся. Вцепился в багор.

И здесь как в проруби. Только хуже. Намного хуже.

Глаза стали привыкать к свету. Теперь она различала в окне проблеск неба. Голую ветку дерева. Услышала, как та двигается, будто машет ей.

Рывок – и ты на свободе.

Нет, все совсем не так. Не способна она на рывок. Даже цирковой акробат не смог бы выбраться из того положения, в котором оказалась она. Все было напрасно.

Нет! Не станет она мириться, не сдастся.

За окном раздался мелодичный щебет. Черный дрозд. Сидит на дереве и поет для нее, подбадривает. Всхлипнув, попробовала подтянуться одной рукой. Привстав на цыпочках. Не получилось. Так она лишь потеряет опору.

Вот она, застряла здесь. Как в ловушке. Голова торчит из дыры. Незащищенная, хрупкая – яичная скорлупка. Представила лицо Розы, когда та вернется. А вернется она скоро.

«Нет! – вскипело внутри. – Нет!»

Из горла рвался крик, полный отчаяния, досады на себя, на собственную никчемность, на вечный свой пессимизм.

Она совершила невозможное. И у нее почти получилось. Но теперь все кончено. Нужно просто признать поражение.

Звук заставил повернуть голову. Шорох по полу, серая тень. Пара неподвижных черных глаз. Смотрят в упор. От ужаса вмиг вспотели ладони, едва не потеряла контроль над собой. Ручка, ее оружие, ее защита. Забыла. Ручка осталась внизу, на столике.

Крыса шустро засеменила в ее сторону. Ингрид видела усы, торчащие крошечными вениками. Видела хвост – длинный, голый, будто гигантский дождевой червь.

Выдохнула:

– Прочь!

Зверь приник к полу, метнулся под диван, но тотчас выскочил обратно. И не один, с собратом. Принюхивались, приближались. Будто ободряли друг дружку.

– Убирайтесь!

Крысы, похоже, совсем обнаглели. Самая крупная подскочила вплотную, замерла у ладони. Распахнула пасть, показав желтые зубы.

Ингрид закричала.

Пошатнулась.

Стул качнулся, и она полетела вниз.

Роза

Обратно поехала электричкой. Сошла в Седертелье, на центральной станции, и зашагала по пешеходной зоне. Солнце жарило в спину. В центре царило оживление. Все скамейки заняты – люди сидели, поснимав пальто и куртки. Некоторые, закрыв глаза, подставляли лицо солнцу, даже приезжие иммигрантки. Как это по-шведски: только солнце пригрело – и все уже разомлели.

Двое смуглых мальчишек лазали по высокому игрушечному паровозу, в который поместился бы и взрослый. Один за что-то зацепился и упал. На несколько мгновений замер изумленно, испуганно.

На губе выступила кровь. Мальчик судорожно вздохнул и зашелся в реве. К ребенку поспешила молодая женщина в узких джинсах, с блестящими волосами. Подхватила сына на руки, поцеловала. Забормотала что-то на чужом языке. Второй малыш бросился к своей матери, забрался к ней на колени.

Послышались звуки флейты. Мальчик тут же прекратил плакать. Группа перуанских музыкантов в пестрых одеяниях устроилась на площади Политики. Роза узнала мелодию. Та самая, что играл в детстве Томас. «El condor pasa»[28]. Невольно вспомнился Рамирес, невычитанная рукопись, в животе заныло. Миновала компанию пьянчужек; оживленно жестикулируя, они обсуждали, кого из них скорее пустят в винный магазин. Навстречу шагал мужчина с собакой на поводке, неуклюжая, толстая дворняга ковыляла, уткнув нос в асфальт. Собака печально глянула на Розу.

Винный магазин открылся не так давно, заняв полуподвал, где прежде размещалась библиотека, а большая, активно функционирующая библиотека перебралась на верхний этаж. Это вызвало едкие комментарии в местной газете. Роза еще не бывала в новом магазине. Повинуясь какому-то импульсу, она свернула с дорожки, пошла к двери. Один из споривших пьянчужек увязался за ней, будто они были знакомы. Редеющие длинные волосы, кожаная жилетка, окутан облаком перегара. Игриво ткнул ее в плечо:

– Эй, слышь, присоветуешь, чего хлобыстнуть поприятней?

– Я?

– Ну ты, ты.

– Спросите лучше продавцов.

– А… Толку от них. Ты сама чего предпочитаешь? Винишко, да? Красненькое! Игристые леваки! Маоисты красные… Йохо-хо!

К ним подошел сотрудник магазина. Шансы пьянчужки на покупку явно упали.

– Вот это! – Роза схватила «Кампо де Люз» за сорок восемь крон. – Возьмите, хорошее вино.

К ее удивлению, пьянчужка взял бутылку и побрел к кассе.

Летом они с Титусом частенько выпивали по бокалу кампари со льдом. С тех пор она не пробовала его. Нахлынуло желание ощутить на языке сладковатую терпкость вина. Расплатилась и опустила бутылку в сумку.

Затем зашла в «Олене», купила там ковер. Белый с голубым и, пожалуй, довольно длинный, но не слишком тяжелый. Перекинула через плечо. Глупая песенка про улитку снова звучала в ушах. На какое-то время перуанские флейты вытеснили ее, но сейчас мелодия снова набирала силу, подбадривала, заставляя шагать ей в такт. Как марш.

Та-да-дам, та-дам, та-дам, таа. Та-да-дам, та-та. Та-да-дам, та-та.

Заметила, что на нее смотрят. И ладно.

«Засяду за Рамиреса, – подумала она. – Вернусь домой и сразу засяду за корректуру. Если нужно, просижу всю ночь. Не позволю Оскару Свендсену взять верх. Никогда».

Интересно, пытался ли он перезвонить? Мобильный телефон лежал в кармане. С трудом выудила, набрала пин-код.

Никаких сообщений.

И прекрасно.

С удивлением ощутила желание курить. Не курила уже бог знает сколько, пятнадцать лет. Титус дымил, дымил. Не в доме, разумеется. В их квартире она не уловила и намека на запах табака. А может, бросил давно. Что она о нем знает? Ничего, да и ладно.

– Нет! – вслух произнесла она. – Ни его жизнь, ни он сам меня не волнуют.

За площадью свернула, купила в киоске пачку сигарет «Принц». Почти пятьдесят крон. Солидно. Желание покупать пропало, как только она услышала цену, но отступать было стыдно. Курение убивает, написано на пачке. Ох уж эти двойные стандарты!

Когда свернула с пешеходной дорожки под мост, зазвонил телефон.

– Простите, Роза Брун? – спросила женщина.

Голос незнакомый, угадывался южный говор. Как у Ингрид.

– Да, – коротко бросила она.

– Меня зовут Мария. Вы, вероятно, удивлены, что я звоню… Я сестра Ингрид. Ну, вы знаете, Ингрид Андерссон, жена Титуса.

– Слушаю.

– В общем… я не уверена, но… похоже, Ингрид пропала.

– Да, я уже слышала.

– В общем… кажется, вы последней ее видели. Она поехала к вам в понедельник, а потом…

– Я уже рассказала все, что мне известно. – Она сама услышала, сколь недружелюбно это прозвучало. Сделав над собой усилие, попыталась сгладить тон: – Сегодня я навещала Титуса в больнице, только что оттуда. Там рассказала все, что знаю.

– А что произошло?

Роза перекинула коврик на другое плечо.

– Она сказала мне, что хочет уехать. Что подумывает об этом.

– Вот как? Совсем не похоже на мою сестру.

– Вам видней.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

Юрий Кузнецов – один из самых ярких и загадочных поэтов второй половины XX века, «сумеречный ангел р...
Самоучителей вождения существует много, но среди них нет ни одного столь полезного, как тот, который...
• Кто разрушил Советский Союз и уничтожил его наследие?...
Популярнейший артист театра, кино и эстрады, Роман Карцев о своих литературных опытах говорит так: «...
«Божьи куклы» Ирины Горюновой – книга больших и маленьких историй про людей, которые могли бы быть с...
Эта книга посвящена антропологическому анализу феномена русского левого авангарда, представленного п...