Двойная западня Кокотюха Андрей

1

Как ни посмотри, завязка романов — это всегда стечение обстоятельств.

Кодзи Судзуки. Звонок

При других обстоятельствах Виктор не скоро увидел бы этот пижонский конверт. Продолговатый, с золотым тиснением, с имитацией сургучной кляксы на месте склеивания. Он не ждал писем не только по обычной, но даже по электронной почте вот уже как три года.

Да и во времена, когда жизнь Хижняка была более бурной, разнообразной, вредной для здоровья и опасной, он тоже не прибавлял работы почтальонам. Рекламные проспекты и бесплатные газеты Виктор перегружал из почтового ящика в мусорный только тогда, когда скомканные куски бумаги уже начинали торчать из щели в ящике. Так он освобождал место для новой порции мусора, чтобы не заставлять разносчиков никому не нужной печатной продукции прилагать лишние усилия, выполняя свою и без того мало оплачиваемую работу. Строго говоря, Хижняк и сейчас бы не проверил почту, не скажи Марина, что она ждет этого приглашения. Тут же уточнив: они его ждут.

Конверт, которого еще не было утром, поздно вечером, когда они вернулись из Бахчисарая, одиноко поджидал адресатов на дне приколоченного к забору желтого почтового ящика с изогнутым рожком на фасаде. В правом нижнем углу красивым почерком отправитель аккуратно вывел их адрес, а после слова «кому» значилось: «Для Марины и Виктора». Фамилии отправитель не указал.

Женщина, пославшая приглашение, Хижняку была совершенно не знакома. Тома Сорокина, подруга Марины из ее прошлой жизни, не менее бурной, опасной, чем у Виктора, и к тому же полной унижений, знала только девичью фамилию своей товарки — Покровская. Однако, после долгой разлуки совершенно случайно встретив старую подругу по несчастью на ялтинской набережной, почему-то решила: мужчина, который ее сопровождает, — законный супруг. Значит, Марина теперь уже не Покровская. Сколько раз она была замужем до нынешнего дня, Томе спросить было неловко. Хотя при этом женщина была убеждена: Марина одним замужеством не ограничилась и фамилию сменила минимум пару раз. Ну а подписывать приглашение фразой вроде «Марине Покровской и Виктору», чьей фамилии она тоже не знала, Тамара не сочла приличным.

Придя к таким простым и ни к чему не обязывающим умозаключениям, Хижняк протянул продолговатый конверт Марине. Сам же, пройдя в беседку, включил там свет, а заодно и над входом во флигель, где они обитали с мая по сентябрь во время курортного сезона. Пока Марина, устало расположившись на садовой скамейке у флигеля, распечатывала послание, Виктор принялся отпирать гараж. Нужно загнать машину, завтра он берет себе выходной. Скользнул взглядом по окнам дома — темные. Очередные постояльцы спят. В том, что те не закатились в ночной кабак, Хижняк был уверен: они с самого начала решили сдавать дом исключительно семейным парам, желательно с детьми. Марина взяла установку на свой собственный маленький семейный пансионат, к тому же видеть чужих детей во дворе шесть месяцев в году было ее личной внутренней потребностью: завести своих у нее не получалось.

Конечно, она понимала: такова расплата за прошлое. Оправдывало Марину то, что свою судьбу она не выбирала — стала жертвой трагического стечения обстоятельств, которые двадцать лет назад не оставили молодой женщине другого выбора, кроме как продавать себя. Правда, стоила Марина Покровская очень дорого, что, с одной стороны, уберегло ее от окончательного и быстрого падения, но с другой — загнало в еще большую кабалу, чем секс-индустрия: она попала в поле зрения спецслужб и на некоторое время стала штатным сотрудником органов государственной безопасности, тогда еще СССР.

Однако, когда в начале девяностых годов прошлого века после развала огромной страны из-за переоценки ценностей и непонятных приоритетов растерялись даже органы, надобность в услугах таких людей, как Марина, на некоторое время отпала. Правда, ее не бросили, устроили на какую-то маленькую должность и положили мизерную зарплату, выделив скромную казенную квартиру в Киеве. Но вскоре у страны появился серьезный враг, угрожающий национальной безопасности, — организованная преступность. Тогда Марину Покровскую вновь активизировали. Так случилось, что в то время и она, и Хижняк варились в одном большом котле. Оба были частью системы, которую со временем начали ненавидеть с такой силой, с какой только способна ненавидеть любую систему внутренне свободная личность. Потому в один прекрасный, а вернее, ужасный для Хижняка день они встретились. Тогда Виктор умирал как личность, а Марине поручили, так сказать, вернуть ему интерес к жизни.

Одинокой женщине это удалось — она просто нашла родственную душу…

Включив свет в гараже, Виктор вышел, но за руль садиться не спешил — прислонился к капоту, посмотрел на свою женщину, которая вертела в руках приглашение на свадьбу, пришедшее даже не из прошлой, а, как он теперь понял, позапрошлой жизни.

Марина Покровская, вопреки убеждениям Тамары Сорокиной, женой Хижняка в бюрократическом смысле не была. Хотя бы по той простой причине, что у него были достаточно сомнительные документы, чтобы еще ставить в них штамп о заключении брака. Единственным документом, не вызывавшим сомнений, были водительские права Виктора, в которых, само собой, штамп ЗАГСа не поставишь. Разумеется, по паспорту гражданин Украины Виктор Хижняк существовал, был зарегистрирован в городе Ялта, в Ливадии, по вполне официальному адресу. Но машина, на которой он ездил, дом, в котором он проживал, и маленький бизнес, который помогал жить спокойно и достойно, по документам принадлежали Марине.

После всего, что им пришлось пережить вместе и по отдельности, она боялась, что за Виктором придут, стоит лишь ему засветить где-нибудь в официальных инстанциях свои имя и фамилию. Хижняк же, напротив, был уверен: его уже давно никто не ищет. Кто-то считает, что его убили несколько лет назад под Житомиром. Кто-то потерял его из виду еще раньше, когда Виктора со скандалом выкинули из органов и списали в архив. А кто-то, возможно, считал, что бывший капитан милиции, в прошлом один из лучших оперативников-разведчиков, спился и закончил свою жизнь в грязной однокомнатной квартире без мебели. Значит, решил Виктор, достаточно оформить дом и машину на гражданку Покровскую. Потом гражданин Хижняк официально подписывает с ней договор, по которому Марина сдает ему одну из комнат. На основании договора квартирант регистрируется в Ливадии. Машину гражданки Покровской водит по доверенности. И вообще, надо в полной мере пользоваться типичной для Украины ситуацией, которая допускает существование любого абсурда, если он узаконен договорами и скреплен мокрыми печатями. Ну и, конечно же, взятка — ее пришлось через третьих лиц давать кому надо, в результате чего военный комиссариат о существовании сорокалетнего здорового мужика забыл навсегда, а отметка о регистрации в паспорте Виктора тем не менее появилась.

Они долго думали, надо ли Виктору легализовать себя как физическое лицо предпринимателя. Может, лучше вообще оставить след только в паспортном столе? Но и тут возникли сложности: ведь мужчина обязан еще стать на учет в военкомате, без этой отметки зарегистрироваться не удастся. В конце концов, Хижняк согласился с доводами женщины: чем больше на виду, тем меньше привлекаешь к себе внимания.

Им не нужны визиты налоговых инспекторов и прочих правоохранительных органов.

…Однажды их уже раскидала судьба. Хижняк после одного небезопасного приключения одной ногой попал на тот свет. Марину на всякий пожарный определили в психиатрическую больницу. Такой ход со стороны севших тогда в лужу органов оправдывал себя: бывшие руководители Хижняка и Покровской страховали себя на случай, если Марина, как некоторые оставшиеся не у дел коллеги, вздумает вдруг распустить язык. Пациентке сумасшедшего дома по определению нет веры. Конечно, это была не заштатная психушка — ее клали то в Павловскую больницу, то помещали в какой-нибудь исследовательский институт подальше от Киева, то позволяли пожить под фактическим домашним арестом. Именно в тот момент, когда Марина в очередной раз попала домой, она вдруг снова понадобилась. Правда, не Системе, которая чем дальше, тем больше не представляла, что делать с «отработанным» человеческим материалом. Ее нашли далекие от Системы люди, чтобы использовать в качестве приманки для него, Хижняка, уже медленно и уверенно воскресающего из мертвых и не желающего иметь с прежней жизнью ничего общего. Виктора нужно было вытащить из норы и снова заставить работать. Впрочем, в тот раз — вообще на интересы большого бизнеса, да к тому же чужого государства.

Тогда Виктора, как обычно случалось с ним в подобных приключениях, снова чуть не убили — он ловил киллера по кличке Скорпион. Больше Хижняк умирать не захотел, вывернулся и выжил, после чего в качестве утешительного приза на него свалилась некая сумма денег. Не ахти какая, однако вполне достаточная для того, чтобы отыскать Марину и без сантиментов обсудить план дальнейшей совместной жизни, в которой будут только они и их прошлое. Наиболее приемлемым местом для этого был выбран Крым. Денег хватило на домик в частном секторе Ливадии, который Виктор с Мариной за зиму подрихтовали и даже провели там канализацию, хотя именно на эти удобства ушли остатки «приза». Хижняк опомниться не успел, как Марина, у которой вдруг проявилась предпринимательская жилка, открыла дверь дома для первых постояльцев, а потом сама устроила своего «квартиранта» Виктора работать в такси.

Возить людей по Крыму, особенно из Симферополя в Ялту и обратно, во все времена было делом прибыльным и хлопотным одновременно. Одиночки не выживали — но только не Виктор. Первые полгода его упорно пытались подмять под себя разные таксомоторные фирмы, а когда не удалось — решили выдавить упорного индивидуала из извозчичьего бизнеса. Как-то его машину угнали и подожгли. Марина, прекрасно зная своего мужчину, спокойно пошла убирать в доме, готовясь принимать новых постояльцев. Хижняк же исчез на три дня, после чего вернулся на новой машине в сопровождении троих молчаливых, вернее, не могущих сказать ни слова из-за изумительного алкогольного ступора мужчин. Они под присмотром совершенно трезвого Виктора уложили друг друга спать в беседке, а утром, пряча глаза, здоровались с Мариной, просили воды и, перебивая друг друга, рассказывали, как они уважают ее мужа и как сильно в нем кое-кто ошибался. После того как троица удалилась пешком, слишком уж сердечно прощаясь с проснувшимся к тому времени Хижняком, Марина только спросила: «Хоть никого не убили, муж?» — и получила ответ: «Крымским ментам и без меня работы хватает, жена».

С тех пор их покой ничто не нарушало. Даже алкоголь, ставший лет шесть назад для Виктора врагом посильнее, чем все плохие парни мира, вот уже три года не представлял для них опасности. Правда, в этот промежуток времени Хижняк все-таки позволил себе один раз сорваться: тогда, пятнадцать месяцев назад, Марина впервые забеременела по их обоюдному согласию и потеряла ребенка — не смогла выносить. Виктор не явился забирать ее из больницы, Марина почуяла недоброе, сама приехала домой и застала его упившимся в хлам: за те три дня, что она лежала в палате, Хижняк отпустил тормоза настолько, что даже не сразу узнал ее. Но познакомились они при похожих обстоятельствах, поэтому Марина испугалась только в первый момент. Потом шок прошел — клин клином вышибают. Депрессия предыдущих дней сменилась агрессией и борьбой за выживание того, кого она любила, о чем, также по обоюдному договору, они друг другу старались не говорить. Несколько телефонных звонков, деньги, благо, сезон только закончился, финансов было достаточно, — и она, погрузив Виктора в машину, села за руль и увезла его по адресу, известному только очень ограниченному кругу людей. Через две недели она привезла его обратно, погруженного в себя и готового если не навсегда, то во всяком случае на долгие-долгие годы отказаться от спиртного.

Хижняк умел держать слово. Более того, после второй неудачной попытки обзавестись ребенком он, не слушая намеков врачей на возраст Марины (не каждой сегодня удается удачно забеременеть в тридцать восемь — экология, питание, стрессы), начал периодически искать и находить в окрестностях разных народных целительниц, якобы способных помочь их несчастьям. Сначала Марина упиралась, но потом втянулась и регулярно пила отвары, настойки, посещала сеансы непонятной ей терапии, будучи в полной уверенности: хуже от всего этого не будет.

Вот и сегодня Виктор возил ее в район Бахчисарая, где пришлось несколько часов прождать у дома очередной бабки, что-то такое делающей по древним татарским обрядам.

— Что там? — спросил он, хотя и сам знал — Тамара Сорокина все же пригласила их на свадьбу своей дочери и хочешь не хочешь, но придется ехать в Донбасс.

— Гуляем, — ответила Марина.

— Мне обязательно ехать? — Хижняк заранее знал ответ.

— А почему бы тебе и не поехать? Ты отпустишь меня на свадьбу одну?

— Ты и так свободная женщина, — коряво отшутился Виктор. — Тебе нечего и некого бояться.

— Вить, мы уже говорили на эту тему: я ничего не боюсь, а вот ты, по-моему, мандражируешь совершенно зря.

— Когда-то в Донбассе меня хорошо знали. И не с лучшей стороны. Светиться там опасно. В моем-то положении…

— Не нагнетай. — Марина обмахнулась конвертом, как веером. — Нормальное у тебя положение. Сам же меня успокаивал. Хочешь, я побью тебя твоим же оружием?

— Ну-ну…

— Тех, кто мог тебя знать или кто может узнать, благополучно постреляли лет десять назад. Там уже новые люди, причем более серьезные, чем бандиты твоей молодости. Я права?

— Именно это я и собирался тебе сказать. Виктор присел рядом с ней на скамейку, легко обнял за плечи, и Марина тут же прижалась к нему, потом удобно устроила голову на его коленях, а сама прилегла, спустив с края скамейки стройные ноги, до половины бедер скрытые просторными шортами.

— Мы давно никуда не ездили вместе, — проговорила она.

— Давно? Куда и когда в последний раз? Марина промолчала. За то время, что они жили здесь, в Ливадии, дальше Симферополя вдвоем не выезжали ни разу. Даже в Никитском ботаническом саду, казалось бы, вот он, рядом, гуляли всего-то раза три. Порознь тоже отправлялись куда-нибудь редко. Дважды Марина по каким-то неотложным делам наведывалась в Киев, и то Виктор настоял, чтобы не связывалась с поездами, летела самолетом, так быстрее. И один раз Хижняк отпустил ее в Турцию на неделю. Причина крылась не только в том, что, несмотря на свое бахвальство, Виктор все-таки не решался высунуть нос из надежного ливадийского убежища, чтобы не допустить риска наткнуться на старых знакомых. И не столько в том, что его не отпускала работа. Наоборот, трудясь исключительно на себя, Хижняк мог позволить не работать тогда, когда ему не хотелось, — вот в чем прелесть. Однако же парадокс: отдыхать он не хотел и не любил. Если Виктор решал отдохнуть, вокруг образовывалась пустота, которую нечем было заполнить. Это не касалось личной жизни. Наоборот, с Мариной, понимающей его с полуслова, Виктору было очень хорошо, надежно и спокойно.

Но именно это — состояние покоя — он ненавидел больше всего.

Однажды, когда три дня пришлось разбираться с бандитским наездом, Хижняк поймал себя на мысли, что ему хочется продолжения, затяжной войны, из которой он обязательно выйдет победителем, только повоевать бы подольше. Те дни пролетели как один, и осадила его, как ни странно, Марина. Увидев знакомый блеск в глазах, напряглась, задала несколько прямых вопросов, Виктор ответил на них машинально, говорил, что думал. И только потом, услышав себя, понял, какой наркотик попробовал после долгих месяцев воздержания.

Кажется, после той истории они впервые серьезно заговорили о ребенке: должно появиться важное обстоятельство, которое будет сдерживать пагубные для Хижняка желания снова и снова ввинчиваться в какую-нибудь переделку, искать приключений на свою пятую точку, рисковать, подпитывать себя адреналином…

— Так что там у Тамарки с будущим зятем? — спросил он, меняя тему.

— С будущим зятем у нее все шоколадно. — Марина расслабленно покачала ногой. — Тамарка молодец вообще. Сама не знает, от кого у нее девчонка, но прокрутилась грамотно: женила на себе кооперативщика, да еще имеющего крюки в киевском горкоме партии. Взяла его фамилию, а потом развелась под видом того, что не желает связывать свою жизнь и жизнь девочки с коммунистом. Тогда это было очень модно, помнишь?

— Ну да.

— Вот и отступного она с папика содрала еще до павловской реформы[2]. Быстренько вложила эти рубли в недвижимость — квартирные биржи тогда только-только начали появляться, помнишь?

— Угу.

— Короче, в ней экономист умер. Образования никакого, кроме высшего эротического. Зато денежки так грамотно считала, что в девяностые, когда все кругом лапу сосали, на ровном месте поднялась, бюро недвижимости открыла. Влезла в криминал, не без того…

— Глубоко?

— Не очень. Но в девяносто пятом прижали. Выхода не было, девочка на руках, поэтому по дешевке уступила бизнес и свинтила в Донецк. Почему туда и кем устроилась — понятия не имею. Краем уха слышала только, что там стреляли в те времена много. Потому затеряться оказалось легче, хотя и жить опаснее. Года через три вышла на связь, вся цветущая такая — опять недвижимостью занялась. Мы созванивались, я даже была у нее пару раз… Потом, сам знаешь, я потерялась…

— Ладно. Я тебя про зятя, а ты мне про тещу.

— Так я же о чем: Сорокина свою Лилю сначала по спецшколам и спецкурсам тягала, потом отправила в университет, на экономический. Но девочка вдруг захотела выучиться на юриста. Думаю, видела, что маме с ее образом жизни нужна грамотная юридическая поддержка. Перевелась и там познакомилась с молодым человеком, тоже будущим юристом. И тут не главное, Вить, кто юноша, а вопрос, кто у него дядя.

— Ну и кто у нас дядя? Волшебник?

— Почти. Аркадий Борисович Поляк. Мэр города Новошахтерска!

— А-а-а! Ну, если Новошахтерска… — подыграл ей Хижняк, изобразив несказанное удивление. — Не знаю, где это, Донбасс большой. Но, по ходу, дядька серьезный.

— Я уже знаю, где это. На карте смотрела. Недалеко от трассы, по которой можно доехать до Ростова, никуда не сворачивая. Так что расположен город Новошахтерск в стратегически важном месте юго-восточной части нашей страны.

— Только уроков географии мне на ночь глядя и не хватало… Между прочим, мэрами городов — как по всей Украине, так и на Донбассе — просто так, за красивые глаза, не становятся. Думаю, у новых родственников твоей Томы рыло в хорошем пушку. Не побоюсь даже сказать, в кровавом пушку.

— Прям-таки в кровавом?

— А то! Именно в тех краях я не был, но на Донбассе в лихие девяностые немножко работал. Стреляли там и правда знатно, громко. И если дядя нашего жениха человек в городе не посторонний, не варяг, то каким-то боком к этой стрельбе может быть причастен.

— Витя, мы едем на свадьбу. — Тон Марины вдруг стал более жестким, и Виктор не мог не заметить этого. — Если ты собираешься каждого из гостей, а тем более хозяев свадьбы, рассматривать как потенциальных бандитов, тогда тебе лучше не ехать.

— О как! Почему?

— Потому, любимый, что я очень хорошо тебя знаю. Ты сначала ищешь бандитов, потом хочешь с ними воевать. А ведь мы договорились: война и алкоголь из твоей жизни исключаются.

— Правильно. Остается мир да любовь. Ты, значит, нацелилась ехать?

— Да! — Теперь в ее голосе звучал легкий вызов. — Я хочу погулять на чужой свадьбе! Вить, я женщина, между прочим! И тоже хочу белое платье, пупсика на машине, музыкантов и свадебный торт! Чтобы «горько» кричали! Если в моей жизни этого никогда не будет, то я хочу хотя бы посмотреть, как это происходит в жизни других!

Разгорячившись, она даже вскочила и теперь стояла перед Виктором, уперев руки в бока.

— Ради бога! — Хижняк шутливо выставил ладони вперед. — Только будет неправильно, если там одни бандиты, а ты поедешь одна. В конце концов, почему бы не покушать салатиков на чужой свадьбе? Кстати, как я понял, гуляют в Новошахтерске?

— Конечно. Вотчина жениха — принимающая сторона. Да, приглашение не выбрасывай. Это что-то типа пропуска. Я так поняла из разговора с Сорокиной, там все очень строго.

Хижняк пожал плечами. Откинувшись на спинку скамейки, он закрыл глаза, вдохнул прохладного воздуха, идущего с моря. Марина, поняв, что разговор окончен и в результате она своего добилась, повернулась и отправилась наконец освежиться с дороги. Не в дом, оккупированный квартирантами, — в глубину двора, за флигель, в обычную деревянную будку с бочкой на крыше и приспособленным под душ носиком садовой лейки с краником.

2

Свой главный расчет Александр Кондратенко по кличке Кондрат строил на том, что в Мариуполе давно не грабили банков.

Если быть точным в определении происходящего, в Мариуполе вообще никогда не грабили банков.

Во времена своей бурной молодости, еще до посадки, он помнил только сообщения о налетах на сберкассы, которые приносили грабителям огромные по тем временам деньги — сотни миллионов разноцветных прямоугольных купоно-карбованцев. Как раз эти деньги, а не доллары он называл «условными единицами», за которые, кстати, можно было сделать только условные покупки. Потому тогдашние отмороженные бандиты палились в основном на обмене купонов на более твердую валюту. Все просто: на руках пакет с пачками фиолетовых бумажек достоинством в одну тысячу купонов — значит, эти пачки недавно украдены.

Более осторожные охотились за долларами, не отказывались, в крайнем случае, и от русских рублей, бомбили обменники, унося оттуда максимум тысяч десять, что тоже в девяностые считалось удачной добычей, и оставляли на месте трупы охранников и кассиров, чаще — кассирш. Уже когда Кондрат начал отбывать свой пятнадцатилетний срок заключения, на зону чуть не с каждым этапом приходили злобные и одновременно перепуганные первой ходкой «ни за что» пацаны, чьи приговоры словно кто под копирку писал: вооруженное ограбление пункта обмена иностранных валют, в половине случаев — со стрельбой и покойниками.

Но настоящее, полноценное ограбление коммерческого банка многие из отечественных налетчиков видели только в американском кино.

Смотреть кино можно по-разному. Кондрат до ареста любил погонять на видео боевичок из заграничной гангстерской жизни, особо выделив для себя «Схватку» с Робертом де Ниро и Аль Пачино и заиграв кассету до того, что в какой-то момент порвалась пленка. Только из каждого, даже самого дебильного фильма, и уж тем более из такого суперкино, каким Кондрат считал «Схватку», он обязательно делал для себя некоторые выводы.

Голливудские картины — сказки.

Сказка — ложь.

Да в ней — намек…

Свой джип Кондрат припарковал недалеко от серого дома со шпилем в центральной части города, но, несмотря на жару, из салона не вышел. Наоборот, прикрыл дверь, скрывшись за тонированными стеклами, и включил кондиционер. В своих ребятах он был уверен, и сейчас оставалось только ждать сообщений о ходе операции. Ему даже не интересно было смотреть, как все будет происходить. Если знаешь, что увидишь, интерес теряется. А пойдет сбой — тем более не нужно ему светиться в окрестностях.

Нельзя сказать, что пятнадцать лет за колючей проволокой в колонии строгого режима прошли для Александра Кондратенко в полной изоляции от внешнего мира. Адвокат сдержал слово — его не расстреляли. Но зато обманул в другом: за примерное поведение срок ему сокращать не собирались. Убедившись в этом, Кондрат стал вести себя не то чтобы совсем плохо, но достаточно для того, чтобы с ним считалась администрация, боялся актив, уважала братва. Особенно молодежь, та самая, отмороженная, на которую, вынашивая все эти годы план мести, Кондрат начал делать ставку последние пять лет, когда разница в возрасте между ним и новым поколением бандитов существенно увеличилась.

Со временем он добился для себя газет, возможности регулярно смотреть новости по телевизору. И даже не строил особых иллюзий, когда в конце две тысячи четвертого начальник оперчасти вызвал его для беседы и посулил похлопотать об уменьшении срока, если он, Саня Кондрат, организует голосование на выборах за того кандидата в президенты, которого ему назовут. Кондратенко тогда не согласился не потому, что имел какие-то специальные политические симпатии и был против опустить бюллетень за «донецкого парня». Ему было все равно, кто станет главой государства. На его биографию и дальнейшие жизненные планы это никак не влияло. К тому же был еще один, более существенный момент: послушать «кума» значило сыграть на поле «красных». А тюремную администрацию Кондрат не любил, определяя любые формы сотрудничества с ней емким понятием «западло». Все равно «кум» ничего ему не сделает. Позже срока не отпустит. И Кондрат на тех выборах вообще воздержался…

В результате, выйдя на свободу хоть и с чистой совестью, но, так и не решив стать на путь исправления, сорокалетний Саня Кондрат хорошо представлял себе, в какой мир попадет и что его здесь ожидает. Он догадывался, что его могут встречать совсем не те, кто рад его освобождению. Потому позаботился, чтобы к воротам колонии подъехали все те, кого он успел собрать под свои знамена на зоне и кто вышел раньше. И оказался прав в своих подозрениях: на солидном расстоянии, не особо прячась, за ними двинулся «бумер» неприметного тусклого цвета. Когда Кондрат приказал оторваться, погони не было, из чего он сделал вывод: ему напомнили о себе, однако всерьез не воспринимают.

А зря…

На кожаном пассажирском сиденье завибрировал мобильник.

Кондрату вручили этот телефон с безлимитным тарифом сразу же по выходу, но и на зоне несколько последних лет он имел доступ к мобильной связи — трубка к тому времени полагалась ему по тюремному статусу. Кондрат не быковал, звонил на волю нечасто, только если надо было дать указания пацанам, которые уже освободились и решали необходимые для него вопросы. Но в первые несколько месяцев собственной свободы Кондрат в полной мере оценил все возможности, которые давала мобильная связь для человека с его образом жизни. Его первая «труба» размером и весом с кирпичину таких возможностей, как помнил Александр, не обеспечивала.

Мазнув взглядом по циферблату часов, Кондрат отметил: Костя Докер отзванивает точно по плану, и такая точность по отношению ко времени радовала. Подбирая команду, Кондрат делал упор именно на это обстоятельство: каждый из парней должен работать как часы. Многих приходилось муштровать, и только Докер, получивший кличку благодаря своей профессии — какое-то время он трудился докером в мариупольском порту, — соблюдал установленные правила не потому, что того требовал старший, а из-за того, что относился ко времени точно так же, как и сам Кондрат: четко и правильно работает тот, кто «не думает о секундах свысока».

Протягивая руку к телефону, Кондрат увидел в зеркале заднего вида, что к его джипу с левой стороны направляется, как бы невзначай касаясь на ходу пистолетной кобуры на правом боку, сержант патрульно-постовой службы. Это задержало его на долю секунды, но рука уже сама взяла трубку, поднесла к уху.

— Что там, Костя? — отрывисто спросил Кондрат, не спуская глаз с сержанта, — тому до машины оставалось каких-то три шага.

— Нормально. Загрузились, сейчас поедут.

— Все на местах?

— Обижаешь, Кондрат!

— А ты не обижайся! Как сегодня сработаем, так и дальше пойдет. Я загадал.

Патрульный тем временем приблизился к джипу и, не наклоняясь, требовательно постучал в самую середину тонированного стекла костяшками пальцев.

Палец Кондрата нажал нужную кнопку — стекло медленно поехало вниз и опустилось ровно до половины.

— Какие дела, командир? — Он говорил нарочито громко. В нескольких кварталах отсюда заволновался Докер.

— Э-э, Саня, что у тебя там? Проблемы?

— Сержант Ковалев! — одновременно услышал Кондрат снаружи. — Выйдите из машины… пожалуйста.

Судя по всему, последнее, «волшебное» слово далось патрульному нелегко и произнес он его скорее из уважения к автомобилю, которым заинтересовался, а не к водителю.

— Проблемы? — спросил в свою очередь Александр, эхом переадресовывая сержанту вопрос начальника своего штаба.

— Из машины выходим. Требование патрульного звучало теперь резче — видимо, он привык, что даже здешние владельцы джипов не спорят с ним, представителем власти на этом квадратном километре города.

— Я слушаю тебя, говори.

Тон Кондрата, нарочито спокойный и даже в чем-то слегка ироничный, должен был успокоить и одновременно подбодрить Докера: мол, все идет пучком, главное — дело, а тут он сам разберется.

— Саня, у тебя там точно все нормально? — Судя по всему, тот забеспокоился всерьез.

— Не отвлекайся.

Открыв дверь, Кондрат высунул левую ногу из машины, стараясь не обращать внимания на патрульного. Причем так, чтобы тот понял: на него действительно не обращают внимания. Боковым зрением отметил: молоденькому и наглому сержанту его поведение уже не нравится. Значит, начнет психовать первым, и тогда несколько нервная реакция на его действия со стороны водителя джипа не вызовет особых подозрений.

Выбравшись из прохладного салона в липкую мариупольскую жару, Кондрат чуть отодвинул трубку от уха, вопросительно взглянул на патрульного.

— Я что-то нарушил?

— Саня, блин, дай ему сотню, пускай отваливает! — Докер уже начинал нервничать не на шутку.

— Я сейчас разберусь, Костя. — Тон Кондрата по-прежнему оставался спокойно-отстраненным. — Лучше скажи, двинулись уже?

— Двинулись. Пацаны их повели.

— Пускай не особо рвут пупы, — проговорил Кондрат в трубку, а патрульному пояснил: — Извини, командир, там ребята грузятся, переезд у меня. Офис купил новый, вот фаршируем после ремонта. Дело ответственное.

— Что? — Сержант не заметил, как из отдающего приказы блюстителя порядка превратился в обычного собеседника.

— Ну как? — Кондрат улыбнулся уголками губ. — Офис — лицо фирмы. Ну, как лицо бизнеса. Или не так?

— Саня, не резвись! — Докер все не успокаивался, даже на таком расстоянии Кондрат почувствовал его напряжение. — Не заводи придурка, дай денег, пускай гуляет дальше, слышь меня?

— Я нарушил? — поинтересовался Кондрат.

Он по-прежнему держался расслабленно, всем своим видом показывая сержанту готовность и желание получить замечание, исправить ошибку, словом, максимально эффективно сотрудничать с властью и поддерживать порядок. При этом он демонстрировал детское непонимание своей провинности, в чем бы она ни заключалась. Потому продолжал, не отвлекаясь от основного дела, давать указания своим подчиненным, представ перед сержантом донельзя занятым человеком.

— Тут нельзя парковаться, — выдавил из себя сержант, все еще пытаясь переключить основное внимание водителя джипа на себя.

— И все? — переспросил Кондрат.

— А мало? — парировал патрульный.

— Вон же машины стоят! — Кондрат кивнул перед собой.

— У них номера местные. Они тут работают.

— Кто — машины работают? Где они работают? Командир, ты определись. Хочешь, я отъеду, без вопросов! — И сразу же переключился на Докера: — Как там дела?

— Они повернули. Саня, решай наконец уже проблему!

— Ладно, повиси еще чуть-чуть. — Кондрат опустил руку с трубкой, вопросительно взглянул на патрульного, всем своим видом показывая — он весь внимание. — Ну, так я отъеду?

Или штраф заплатить? Сколько у тебя нарушение правил парковки стоит?

Сержант Ковалев принял наиболее правильное решение в той ситуации, в которую его своим непосредственным поведением и даже некоторым дружелюбием поставил водитель джипа с луганскими номерами. Бросив руку к козырьку, патрульный распорядился:

— Вон там машину припаркуйте. — И показал на другой край улицы.

— Ну, так сейчас переставим. — Кондрат деловито кивнул. — Тебе документы показать?

— Зачем? — впервые за все время разговора искренне удивился сержант, и Кондрат охотно с ним согласился:

— И правда — зачем?

Уже собравшись уходить ни с чем, сержант, сделав полшага, вдруг резко обернулся.

— А какой офис, уважаемый? Номера луганские…

— Филиал, — глядя ему в глаза, ответил Кондрат. — Расширяем бизнес. А разве нельзя?

Патрульный пожал плечами и теперь уже окончательно понял: не его день, мимо денег. Обычно здесь, в центре, патрульные и гаишники высматривали дорогие машины с чужими номерами, придумывали какой-то незначительный повод и в большинстве случаев получали небольшую мзду.

Здесь, на Донбассе, милицию вот уже почти двадцать лет считали скорее неизбежным злом, чем реальной властью. Даже в самом захудалом поселке не только младший офицер, но даже задрипанный сержант милиции был царь и бог, имеющий, впрочем, свою таксу за невмешательство: проще было заплатить, чем доказывать что бы то ни было. Весомым доводом для того, чтобы милиционер оставил кого-то в покое, давно уже стала денежная купюра. Это напоминало средневековый сбор платы за право въехать в чужой город. Однако, если представитель власти чувствовал, что имеет дело с уверенным в своей правоте человеком, он ограничивался простым напоминанием о себе и обозначением собственной власти, не более того. Так можно было хотя бы отступить без явной потери лица. Что сержант Ковалев с успехом и сделал, справедливо рассудив: раз этот заезжий тип из Луганска не сразу полез за деньгами и не стал козырять какими-то документами, значит, уверен в себе. С таким только время потеряешь, и уж точно неизвестно, на что в результате нарвешься…

Провожая патрульного равнодушным взглядом, Кондрат лишний раз убедился: за полтора десятка лет, проведенных за колючей проволокой, по эту ее сторону изменилось многое — но не менты. Отшив нахального сержанта, он сразу же забыл о нем, переключившись на Докера, с нетерпением ожидавшего продолжения разговора.

— Отвалил?

— Я таких всегда на банане вертел, — пояснил Кондрат. — Докладывай лучше, как у вас дела.

…То, что происходило в нескольких кварталах от того места, где сейчас собрался переставлять свой джип криминальный авторитет Александр Кондратенко по кличке Кондрат, строго говоря, нельзя было назвать ограблением банка. Как раз на само помещение мариупольского филиала банка «Азов» налетать никто не собирался.

Две недели разведчики Кондрата отслеживали график работы инкассаторов. Для чего была разработана целая оперативная комбинация, центральным действом которой был крупный проигрыш одного из ведущих менеджеров в подпольном казино, — легальные игорные дома в портовом Мариуполе уже год как запретили. Чему очень радовалась молодая жена менеджера: парень всерьез страдал от игровой зависимости, даже проходил специальный курс лечения у дорогущего гипнотизера. Отдать долг можно было только одним способом: назвать точный день, когда из одного отделения в другое повезут серьезную сумму. Кондрат начинал с миллиона долларов, но, разобравшись в нынешней финансовой активности «Азова», решил, что озвученных менеджером семисот тридцати шести тысяч ему на первый раз хватит.

Ровно в два часа дня повезут деньги.

Раньше, около полудня, на соседней с банком улице появятся ремонтники с отбойными молотками. Кто, зачем и по чьему распоряжению периодически долбит асфальт в городах, никого из городских обитателей давно не волнует. И важно, чтобы инкассаторы отметили для себя: дорожные работы начинаются. Потому что на момент, когда их бронированный автомобиль загрузят опечатанными банковскими мешками, работы будут развернуты и ремонтники даже успеют приостановить их, собравшись на обеденный перерыв. Машины же будут вынуждены ехать в объезд, и подозрения у инкассаторов это не вызовет.

Дальше возможны варианты. Кондрату не нужно было изучать карту города — Докер знал родной Мариуполь, как свою квартиру. Собственно, вариантов было немного, всего два — традиционный и логичный. Если перевозчики денег двинутся по обычному пути, они увязнут в небольшой тянучке: улица, по которой водители поедут в объезд дорожных работ, частично уже перекрыта, и задержка движения случится обязательно. Логика же предполагала следующее: инкассаторы решат не лезть со своим важным грузом в тянучку, а пойдут переулком, срезая угол и выезжая на дорогу, по которой и собирались двигаться.

Оба пути контролировались людьми Кондрата. Их хватало не только для такой рядовой, в общем-то, городской операции — свою маленькую армию он собирал три последних года и еще четыре месяца муштровал, готовясь к решительным наступательным действиям. Выставлять против бывших друзей Гусли и Валета десяток бойцов было слишком самоуверенно. Потому перевозчиков — водителя, старшего группы и двух охранников из «Титана» — вели и передавали по эстафете от самого банка. Если они лезли в тянучку, тогда имитировалась дорожная авария и машину с деньгами брали в тиски. Риск в том, что действовать приходилось при свидетелях, в тесноте, и обязательно предполагались дополнительные жертвы, чего Кондрату именно сейчас не хотелось: с него достаточно того, что менеджер-наводчик, уйдя в половине второго пообедать, не вернется ни в банк, ни домой — труп должны выловить из моря через сутки. Если же перевозчики решат проскочить переулками, нарушая заодно все правила дорожного движения, то в этом случае, как только их машина сворачивала, отдавался приказ стоящей наготове фуре. Она блокировала выезд спереди, а Докер на своей машине перекрывал пути к отступлению.

Лупануть по кабине гранатой из подствольника сбоку, чтобы не задеть груз, — всего-то делов…

Когда Кондрат уже ставил свой джип на дозволенное патрульным место, снова отзвонился Костя Докер. Как и рассчитывали, инкассаторы решили не потеть в тянучке, а срезать путь.

Значит, для водителя, старшего сопровождения и двух охранников все закончится раньше и быстрее.

Кондрат знал: если перевозчики денег в принципе и ожидают нападения, то уж точно не такого дерзкого и беспредельного, как в годы его молодости.

Через три минуты начнется большая стрельба, и стоять здесь уже не имело никакого смысла. Включив радио, Кондрат мягко тронул джип с места.

3

Лилька позволила своему будущему мужу отгулять обязательный с некоторых пор мальчишник накануне свадьбы с одним условием: никакого алкоголя. В крайнем случае — пиво.

Конечно, запрет не распространялся на всю компанию, которая собиралась провести отвальную вместе с Валерой Поляком. Друзья могут напиваться и накуриваться до полного изумления. Тем более что по сложившейся традиции холостяцких вечеринок, которую молодые люди почерпнули из американских фильмов, все оплачивают именно друзья. Даже если жених нарушит уговор, свадьбу никто не отменит. Но какой-то запрет на него наложить все-таки надо. А уж дружков своего будущего мужа Лиля изучила как следует: те, кто считал себя самым близким, откровенно паразитировали на Валерке. Фантазия этих кровососов распространялась не далее водки, виски и марихуаны, ведь всеми этими радостями жизни парни будут пользоваться вместе с Валерой, а вот нанять для него стриптизершу или, того хуже, оплатить проститутку у них кишка тонка.

В их отношениях явно лидировала Лиля. Будучи до мозга костей дочерью своей матери, которую жизнь трепала, но не свалила, а только учила и закаляла, дочь Тамары Сорокиной как-то незаметно для окружающих прибрала к рукам перспективного жениха. Чем снискала любовь его родителей: мать, будущая свекровь и особенно отец уже не знали, что делать с сыном. Тот, будучи юношей неглупым, был совершенно лишен каких-либо бойцовских качеств, необходимых не только будущему юристу, но и мужчине вообще, особенно донбасскому, и тем более, если он уже имеет по окончании университета работу в фирме отца. Ведь к двадцати годам Валера Поляк сформировался абсолютно слабовольным и ведомым по жизни молодым разгильдяем.

Родителей слишком напрягала его компания. Вернее, ни они, ни Лиля не могли уверенно сказать, кто входит в «ближний круг» их сына. Он был единственным наследником крупного провинциального предпринимателя и племянником провинциального же мэра. То есть полноценным современным барчуком, не стесненным в средствах. Потому в фарватере Валеры Поляка постоянно крутились парни и девушки, которых трудно было запомнить по именам и сложно различить в толпе. Не помогали профилактические беседы дяди Аркадия, благодаря которому бизнес Поляков в Новошахтерске и окрестностях развивался успешно и без особых проблем даже во времена кризиса. Лиле воздалось от родителей избранника за то, что девушка все-таки расчистила вокруг него кучу малознакомых людей, заставила парня взяться за свой незаурядный ум и начать проявлять свои действительно недюжинные природные способности, унаследованные от отца и дяди.

Еще не скрепив свои отношения с Лилей узами брака, Валера Поляк стал слышать в свой адрес словечки типа «подкаблучник» и потому периодически срывался с цепи в загул, доказывая не столько приятелям, сколько самому себе, что он не тот, кем его считают. Сначала Лиля искала его по всем злачным местам Донецка, потом перестала: все равно через день, через два, максимум через три Валера, помятый, потрепанный, без денег и с безумным взглядом, приползал к ней, становился на колени, вымаливая прощение. К чести Валеры, чем дальше развивались их отношения, тем реже становились его загулы. Лиля несколько раз хотела порвать с ним, но тут вмешивалась мама, опытная и бывалая женщина, предвидевшая огромные перспективы их союза, в котором ее дочь еще до замужества заняла лидирующие позиции. Будущий зять управляем, что вполне устраивало предприимчивую Тамару Сорокину.

Сам же Валера Поляк, понимая, что будущая жена если не умнее, то практичнее его и что только она сможет постепенно оградить его от надоевшей компании случайных приятелей, тем не менее чувствовал себя на собственном празднике жизни неловко. Как и следовало ожидать, мероприятие с громким названием «мальчишник» превратилось в обычную пьянку в снятом заранее новошахтерском кабаке. На том, чтобы гулять в Новошахтерске, настояла Лиля. Городок небольшой, приличных заведений не так уж много, племянник мэра не станет гулять абы где, его здесь знают. Потому, как ни верти, прощание с холостой жизнью пройдет на виду, даже если Лиля и ее подруги при этом присутствовать не будут. Такое положение вещей уже существенно ограничит если не пьяные фантазии его дружков, то желания и возможности Валерия. Он чувствовал это, понимал, что загнан в ловушку, и постепенно начал тяготиться этим: ему казалось, что пацаны чем дальше, тем больше подсмеиваются над ним. Однако рвануть с поводка уже не мог. Потому сидел на указанном ему почетном месте, мучил в руке бокал с шампанским и односложно отвечал на какие-то вопросы, касающиеся завтрашнего торжественного мероприятия.

К десяти вечера, как и следовало ожидать, мальчишескую компанию разбавили девчонки. Валера не возражал — приятели переключились на дам полностью, практически не обращая на него внимания. Время от времени кто-то подходил, знакомился с ним, желал счастья. Жениху только и оставалось, что напоминать каждому, где и когда все завтра собираются и что автобусов хватит на всех — точное количество гостей он не подсчитывал, этим пытались заниматься родственники. Главное, что отложилось в памяти Валеры Поляка, так это то, что нельзя обидеть никого из родни и друзей, особенно друзей дяди Аркадия. Их будущая теща назвала «другие официальные лица», и ее, как и родителей, мало волновало количество приглашенной молодежи.

Ну, в крайнем случае, поставят несколько лишних стульев. На наших свадьбах всегда хватало еды и питья…