Поверь своим глазам Баркли Линвуд
Сегодня она надела на голову другую бейсболку с еще более широким козырьком и пару темных очков, чтобы сделать свое лицо неузнаваемым. С того момента, как она проникла в дом, руки ее покрывали резиновые перчатки. Преодолеть систему сигнализации оказалось парой пустяков. Николь прошла в этом смысле отличную школу.
— Он исполнит все, о чем ни попросите, — сказала Рошель. — Обязательно.
— Надеюсь.
— И мы никому не сообщим ни слова о том, что произошло, — продолжила Рошель. — Только обещайте, что не причините ему вреда.
— Вряд ли в этом возникнет необходимость.
Из телефона вдруг послышались какие-то звуки, и Николь снова приложила трубку к уху.
— Иду налить себе кофе. Тебе принести, Кайл? — Голос принадлежал одному из его коллег.
— Нет, спасибо. Не надо, — ответил Биллингз.
— Помнишь, я тебе говорил о «ягуаре», который для себя присмотрел? Так вот, вчера мы взяли его на тест-драйв. Машина отличная, полный комплект оборудования, но она красная, а, с моей точки зрения, иметь красный «ягуар» было круто в шестидесятых годах. Тогда цвет был в моде, а сейчас его станут воспринимать как крикливый. Кстати, вы с Рошель зависали вчера вместе со всеми в «Хайатте»?
— Избавьтесь от него, — распорядилась Николь.
— Да, — ответил товарищу по работе Кайл, — мы там были. Домой вернулись под утро.
— А ведь было задумано как вечер сбора средств в помощь бездомным, ха!
— Точно. Но они действительно собрали с гостей кругленькую сумму.
— А что это у тебя сейчас на дисплее?
— Ничего особенного. Я просто… Проверяю новый метод пикселирования. Заметил, что местами не все номера машин и лица удается полностью скрыть. Проблема в том, с какого угла снимают. Иногда программа не уверена, какое изображение она видит, и может допустить сбой.
— Делайте то, что я приказала, — прошипела в телефон Николь.
— Извини, старик. Приятно с тобой поболтать, но у меня гора срочной работы. Рад был видеть.
— До скорого.
— Пока.
— Он ушел? — спросила Николь.
— Да, — прошептал Кайл. — Я в порядке.
Николь с облегчением вздохнула, неожиданно заметив, что Рошель пристально разглядывает ее. Причем уже не в первый раз.
— В чем дело? — произнесла она, снова положив телефон на бедро, но на сей раз дисплеем вниз.
— Меня совершенно не касается то, что вы делаете и зачем вам это нужно, — ответила Рошель. — Мне все равно. Не имеет никакого значения.
— Это правильно.
— Поэтому, мне кажется, вы не должны беспокоиться о том, что я сейчас скажу. Но мне просто хочется, чтобы вы знали.
Что за странным взглядом Рошель смотрит на нее? Николь подобные взгляды были знакомы, вот только встречать их на себе ей не доводилось очень давно. И ее оптимизм моментально сменился тревожным предчувствием.
— Я только хотела сказать, — продолжила Рошель, — что вы были изумительны.
— О чем вы?
— О Сиднее. Я смотрела по телевизору все трансляции с Олимпиады, но особенно — соревнования по гимнастике.
— Неужели?
— В первую же минуту, когда я вас сегодня увидела даже в этих огромных очках, мне почудилось что-то знакомое… Я почти уверена, что это ваш подбородок, ваша манера держать его. В последнюю секунду перед первым прыжком на нижний брус вы делали особое движение головой, решительно выставляя подбородок чуть вперед.
— Мне никогда раньше об этом не говорили, — заметила Николь. — Я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду.
— Я сама занималась гимнастикой в школе и даже в колледже, но мне было до вас далеко. Однако я горячо болела за вас. — Рошель восхищенно улыбнулась, словно забыв, в каком положении оказалась. — Не знаю, как случилось, что вы так резко изменили свою жизнь и теперь занимаетесь этим… Но уверена, что на то были веские причины. В жизни каждого из нас порой происходят самые неожиданные перемены, так ведь?
— Верно, — отозвалась Николь.
— Но самое главное не это. Я считаю, что вас тогда обокрали, — заявила Рошель.
И Николь внезапно почувствовала… Что она почувствовала? Наверное, печаль. Грусть. Печаль о том, что произошло с ней в Сиднее. Грусть из-за всего, что случилось с ней позднее. Подумала, насколько иначе могла бы сложиться жизнь, выиграй она тогда золото. Где она была бы сейчас? Уж точно не здесь, в подвале чикагского особняка.
И ко всем этим эмоциям примешивалась еще одна. Она была тронута.
— Спасибо, — искренне произнесла Николь. — Спасибо, что сказали мне об этом. Я тоже была в этом уверена, но самой о подобном не принято говорить вслух. Все просто посчитают, будто ты обиженная неудачница, не умеешь достойно проигрывать.
— Вы и тогда показали высший класс. Помню, как гордо держали голову, стоя на второй ступеньке пьедестала, когда вам вручали серебряную медаль. Но…
— Что?
— Я все равно заметила. Глядя на вас, я поняла, что ваше сердце разбито.
Николь поправила дужку очков на носу. Сейчас ей меньше всего хотелось, чтобы Рошель заметила ее глаза.
— Да, это был очень эмоциональный эпизод, — признала Николь, которую и сейчас начали захлестывать эмоции.
— Держу пари, если бы кто-нибудь взялся расследовать это дело, то выяснилось бы, что один из судей был подкуплен. Вероятно, та русская. Или француз.
— Мне об этом ничего не известно, — возразила Николь. — Ни у кого не возникло даже подозрений.
— И все равно! — воскликнула Рошель. — Я уверена, что так и было. Хотя понятно, что спустя столько лет уже никого не заставишь хоть что-то пересмотреть.
— Вы правы. Что сделано, то сделано, — сказала Николь. — Но вот только никто прежде не говорил мне ничего подобного.
— Надеюсь, я вас не обидела?
— Нет.
— Я даже пыталась потом искать в Интернете, гадая, как у вас все сложилось дальше. Но только о вас не было никаких упоминаний уже много лет.
— И не могло быть. С той жизнью я распрощалась навсегда. Именно так… Взяла и распрощалась.
— А прежде я читала, сколь многого от вас ожидали, и, может, это как раз и давило на вас слишком сильно.
Николь даже улыбнулась. Странно, что хоть кто-то еще помнил об этом.
— Мой тренер был просто взбешен. А отец не хотел даже со мной разговаривать. После этого он фактически отказался от меня. — Николь сделала паузу. — Думаю, он жил мечтой, что я принесу ему успех, а я эту мечту разрушила.
— Не может быть! Но это же ужасно.
— Да.
— Не сочтите меня за восторженную дурочку, но вы для меня были примером для подражания. У меня на стене в спальне висел плакат с вашим портретом.
— Неужели?
— Да. И он все еще у меня. В спальне он, конечно, больше не висит, но я храню его. Он у меня где-то припрятан вместе с подборкой газетных вырезок со статьями о вас. Мне сейчас показалось важным все это вам сообщить, чтобы вы знали: я никогда в жизни никому не скажу ни слова, которое может повредить моему кумиру Аннабел Кристофф.
Она назвала ее подлинное имя. Но улыбка Николь на сей раз получилась очень грустной.
— Давно я сама не слышала этой фамилии.
Она с усилием сглотнула, чтобы избавиться от подкатившего к горлу комка, а потом вдруг вспомнила о телефоне и поднесла его к уху.
— Алло! Вы меня слушаете? — донесся голос Кайла.
— Да.
— Все сделано.
— Изображение удалено?
— Да. Головы в окне больше не видно. Оно теперь просто темное.
— Но картинку можно восстановить? Или существуют другие ее версии?
— Нет. Все стерто и удалено из базы данных компании.
— Превосходно. — Николь улыбнулась Рошель, которая тоже ответила ей улыбкой, в которой, правда, поблескивали слезы. — Хорошо, Кайл. Мы с вами закончили. Спасибо за помощь. Рошель вы найдете в подвале, когда вернетесь домой.
— С ней все в порядке?
— Да. Рошель, поговорите с мужем. — Она протянула ей телефон.
— Привет, милый! Я так люблю тебя! Извини за сегодняшнее утро.
— И ты меня прости. Я вел себя как осел. Теперь все будет иначе.
Но Николь уже взяла телефон.
— Этого довольно, Кайл. Прощайте.
Она отключила телефон, который принадлежал Рошель, и швырнула его на ковер. И потом просто сидела в кресле, уперев локти в колени, а взгляд в пол.
— Что теперь? — беспокойно спросила Рошель. — Что вы собираетесь делать? Он же выполнил ваше задание.
— Да, — кивнула Николь. — Он его выполнил.
«Все равно нельзя ее так оставить, — решила она. — Пусть она и моя бывшая поклонница». Николь снова взялась за пакет, который уже надевала Рошель на голову.
— Зачем он вам опять понадобился?! — воскликнула та.
На сей раз все длилось дольше, чем хотелось бы Николь. Молодая женщина яростно боролась за жизнь. Мотала головой из стороны в сторону, пока не задохнулась окончательно. Достаточно долго, чтобы на поверхность пакета снаружи успела упасть одна, но крупная слеза.
Когда же со всем было покончено, Николь устроилась в кресле и стала дожидаться возвращения домой Кайла Биллингза.
38
Поступки и слова Лена Прентиса потрясли меня до глубины души. Он сильно разозлил меня, назвав Томаса умалишенным, заявив, что брату место в психушке, но в то же время меня не могла не встревожить история о том, как Томас пытался столкнуть отца с лестницы. Неужели это правда? Могло ли такое произойти на самом деле? Папа никогда ни о чем подобном не упоминал, но это не означало, что инцидента все-таки не случилось. Отцу вообще не было свойственно обременять членов семьи своими проблемами. Лет десять назад он обнаружил на своей мошонке странное уплотнение, но ни словом не обмолвился об этом маме. Просто пошел к врачу и проверился. Когда пришли результаты анализов, они оказались благоприятными, а опухоль со временем рассосалась. И только много позже, когда мама заболела сама, их общий врач случайно выдал секрет, спросив, как там дела с опухолью Адама.
Ну и скандал же она закатила отцу! Мама и меня втравила в это дело, чтобы я высказал старику все, что об этом думаю. Но только я промолчал. Таков уж был отцовский характер, и я понимал, что его уже ничто не изменит. И если, живя под одной крышей с Томасом, ему приходилось сталкиваться с проблемами, делиться ими со мной он не спешил. Вероятно, полагал, что если станет обо всем мне рассказывать, я почувствую себя обязанным помогать ему (и я, несомненно, предложил бы помощь), но как раз этого ему и не хотелось. Ответственность за Томаса отец считал исключительно своей прерогативой, но не моей. По его мнению, я должен был продолжать жить своей, совершенно независимой от них с Томасом жизнью.
Однако отцу необходим был кто-то, кому можно все выложить без утайки, но кто не попытается вмешаться и активно поучаствовать в решении проблем. Вот Лен и стал для отца человеком, который, как ему казалось, всегда готов был с сочувствием выслушать его, правда, с моей точки зрения, ни на какое сочувствие этот тип способен не был. Лен всегда был ограниченным и бесчувственным, как чурбан.
Мне не терпелось расспросить о том случае Томаса, но мог ли я считать его надежным свидетелем там, где речь шла о его собственных поступках?
И пока я возвращался от Прентисов, у меня возникло ощущение, что я позволил втянуть себя в водоворот событий. Я ведь приехал из Берлингтона в Промис-Фоллз, чтобы разобраться с наследством отца, каким-то образом устроить будущее брата и избавиться от дома, но пока ни к чему даже не приступил. Постоянно что-то отвлекало и сбивало с намеченного пути. Странные, бередящие душу слова на компьютере отца. Одержимость Томаса нелепым лицом в окне. Конфликт брата с Леном Прентисом, а теперь еще и стычка, которая, очевидно, возникла в свое время между Томасом и отцом.
И было еще кое-что, к чему я мысленно возвращался. Трактор-газонокосилка. Выключенное зажигание. Поднятые режущие элементы. Все указывало на то, что отец прекратил косить. Но ведь работу он не закончил. Почему же перевел вверх отсек с лезвиями?
Существовала вероятность, что его заставили сделать паузу. Не мог ли кто-нибудь подойти к краю склона и завести с ним беседу? Говорить при включенном моторе трактора было затруднительно, и потому отец повернул ключ зажигания. А если ему показалось, что перерыв получится долгим, он позаботился о том, чтобы поднять насадку с лезвиями.
Могло ли все произойти именно так? Действительно ли кто-то остановился рядом поболтать? Ведь время и место для этого были самыми неподходящими. А место к тому же просто опасным, учитывая крутизну склона. Сидя за рулем трактора, отцу пришлось бы постоянно отклоняться всем телом в сторону вершины холма, чтобы не дать машине опрокинуться. И стоило ему забыться на мгновение и выпрямиться, как дьявольский агрегат перевернулся бы, потеряв опору.
Что в итоге и произошло.
Но если трактор опрокинулся, когда его уже остановили, а мотор отец заглушил, чтобы иметь возможность с кем-то поговорить, то кто, черт возьми, был тот человек и почему он немедленно не поднял тревогу?
Ведь это Томас в конце концов позвонил в полицию. После того как нашел отца уже мертвым, придавленным к земле трактором. Если только… Если только не из-за Томаса отец прервал работу. Если только не с Томасом ему понадобилось поговорить. И если между ними возникла перепалка, достаточно было бы легкого толчка, чтобы отец начал падать, увлекая трактор за собой. Нет! Невероятно. Просто мой мозг опять пошел вразнос, как в том случае, когда я обнаружил слова «детская проституция» среди поисковых фраз в компьютере отца. Мысли заводили меня в тупик.
Это стресс, сказал я сам себе. Стресс после смерти отца, постоянное напряжение от необходимости полностью взять на себя ответственность за брата — все это теперь сказывалось. У меня даже не осталось времени для естественного в моем положении горя. А когда мне было горевать и оплакивать отца? С момента приезда сюда я оказался занят множеством дел. Организацией похорон, встречами с Гарри Пейтоном, хлопотами из-за Томаса, которого к тому же пришлось возить на прием к Лоре Григорин.
Только сейчас я осознал, как тяжело мне приходилось без папы, без его надежных рук и моральной поддержки.
— Я так скучаю по тебе, — произнес я, впиваясь пальцами в руль. — Мне так тебя не хватает.
Остановив машину на обочине, я поставил ее на ручной тормоз и сидел, упершись лбом в рулевое колесо. Я еще не обронил ни слезинки с тех пор, как мне позвонили из полицейского участка Промис-Фоллз и сообщили о гибели отца. Но теперь мне понадобились все внутренние силы, чтобы все-таки не сорваться. Может, я был даже больше похож в этом смысле на отца, чем осознавал сам, и тоже умел накрепко запирать чувства внутри, не вываливая своих проблем перед другими людьми. Я очень любил отца и чувствовал себя потерянным, когда его не стало.
Через несколько секунд я достал сотовый телефон, набрал номер и услышал:
— Редакция «Стандард». Джули Макгил слушает.
— Почему бы тебе не заехать к нам сегодня поужинать?
— Это Джордж Клуни?
— Он самый.
— Тогда непременно.
В кухне я увидел бутерброд с тунцом на тарелке с той стороны стола, где обычно сидел я. Рядом располагалась аккуратно сложенная салфетка и стояла уже открытая бутылка пива, которая, естественно, была теплой.
— Ах ты, паршивец, — пробормотал я себе под нос. — Ты все-таки приготовил еду.
Я знал, что сам поручил ему это, но, признаться, не питал особых иллюзий, что поручение будет выполнено. И потому почувствовал себя слегка пристыженным. Я постучал в дверь комнаты Томаса и вошел.
— Спасибо за сандвич, — сказал я.
— Не за что, — ответил он, сидя ко мне спиной.
— Где ты сейчас?
— В Лондоне.
— И какой он?
— Старый.
— Ты сам-то поел? Надеюсь, не стал дожидаться меня?
— Поел. А потом сунул свою тарелку, стакан и миску, в которой смешивал тунца с майонезом, в посудомоечную машину.
— За это — отдельное спасибо. Кстати, мы ужинаем не одни.
— Кто еще будет?
— Джули.
— Хорошо.
Я присел на край постели, оказавшись к Томасу, смотревшему на монитор, под прямым углом. И он тут же завел свою песню:
— Предположим, ты выходишь из здания оперы на Боу-стрит в Ковент-Гардене, а тебе нужно попасть на Трафальгарскую площадь. Повернешь ли ты вправо и пойдешь по Стрэнду или влево, чтобы…
— Томас, остановись. Мне нужно поговорить с тобой.
— Просто выскажи предположение.
— Влево.
— А вот и неправильно. Гораздо быстрее будет свернуть вправо на Стрэнд и идти прямо. — Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. — И ты уже никак не пройдешь мимо цели.
— Можешь на минутку прерваться?
Томас кивнул.
— Мне нужно задать тебе несколько вопросов. Об отце.
— Каких?
— В тот день, когда папа погиб, ты выходил из дома, чтобы поговорить с ним, пока он косил траву на склоне?
Брат склонил голову вбок.
— Я хотел с ним поговорить. Потому и пошел искать его.
— А раньше ты не выходил, чтобы, к примеру, передать, что кто-то звонил ему? Какое-нибудь сообщение, заставившее его выключить мотор трактора и поднять режущий инструмент?
— Нет. Я вышел только один раз и стал искать его, потому что проголодался.
— И нашел отца придавленным трактором?
Томас кивнул.
— Но в целом вы с ним хорошо ладили друг с другом?
— Иногда он сердился на меня. Я тебе уже говорил об этом.
— Ничего не случалось такого… Даже не знаю, как сказать, чтобы не получилось, будто я тебя в чем-то обвиняю.
— О чем ты? — удивился брат.
— Ты не пытался столкнуть отца с лестницы?
— Тебе об этом папа сообщил?
Будет ли лучше обмануть и сказать, что узнал от отца, или все-таки назвать имя Лена Прентиса?
Я решил не делать ни того ни другого, а просто спросил:
— Так это правда или нет?
— Правда.
— Как это произошло? Когда?
— Месяц назад.
— Расскажи подробно.
— Он хотел поговорить о том, что случилось очень давно, — произнес Томас, снова окидывая взглядом лондонскую улицу на своем мониторе.
— О чем? О том, что случилось с папой?
— Нет. Со мной.
— С тобой? А что случилось с тобой?
— Я не должен никому об этом рассказывать. Отец запретил мне. Велел, чтобы я и не заикался об этом, а то он на меня очень сильно рассердится.
— Томас, о чем речь? Когда это было?
— Когда мне исполнилось тринадцать лет.
— Отец что-то сделал с тобой, когда тебе было тринадцать лет, а потом велел никогда не рассказывать об этом?
Брат колебался с ответом.
— Нет… Все вышло не совсем так.
— Послушай, прошло очень много времени. И папа уже не с нами. Если есть что-то, о чем ты должен мне рассказать, теперь можешь сделать это.
— Я ни о чем не должен тебе рассказывать. Президент Клинтон считает, что мне нельзя ни с кем разговаривать о подобных проблемах. Потому что тогда я буду выглядеть слабаком. И вообще мне нужно добраться до Трафальгарской площади.
— Хорошо. Но давай вернемся к событиям месячной давности. Что произошло тогда?
— Папа сам захотел поговорить о том, что случилось, когда мне было тринадцать лет.
— А вы с ним беседовали об этом хотя бы раз с тех пор?
— Нет, — покачал головой Томас.
— И вдруг ни с того ни с сего папе захотелось начать такой разговор? — Я блуждал, словно в тумане, мучительно соображая, что имеет в виду Томас, что такого могло произойти с ним двадцать один год назад.
— Да.
— Почему?
— Он сказал, что, вероятно, совершил ошибку, повел себя неправильно, и попросил у меня прощения. Папа стал подниматься вслед за мной по лестнице, настаивая, что нам надо поговорить, но только я не хотел. Я так старался все эти годы не думать об этом, все забыть. Я повернулся и задал ему вопрос: почему ему вдруг захотелось выслушать меня сейчас, если он не желал ничего слушать, когда мне было тринадцать лет? И я выставил руку вперед, чтобы отец не шел за мной, но получилось, будто я его толкнул. Несильно, но он все равно немного упал.
— Упал с лестницы?
Томас кивнул.
— Но что значит «немного»? Объясни.
— Я поднялся только на четвертую ступеньку, и потому там было невысоко. Отец просто завалился на спину.
— Господи, Томас! И что было дальше?
— Я извинился, помог ему сесть в кресло и принес лед из холодильника. Я очень расстроился из-за того, что он упал.
— Отец ездил в больницу? Или вызывал врача на дом?
— Нет. Только выпил двойную дозу болеутоляющего.
— Представляю, как он разозлился на тебя!
— Вовсе нет, — возразил Томас. — Отец сказал, что все в порядке, мол, понимает меня. Я имею право так реагировать, а если я его никогда не прощу, он с этим тоже смирится. А потом таблетки подействовали, и ему стало легче, хотя спина болела еще неделю.
Лен, наверное, заметил, что у отца скрутило спину. А папа рассказал, что случилось, но не стал раздувать этой истории. Лен сам мне сказал, что отец всегда находил для Томаса оправдания, и его слова косвенно подтверждали то, о чем я сейчас узнал от брата.
Но за что же просил прощения отец? И почему Томас не желал говорить об этом? Почему папа думал, что Томас никогда не простит его? И тут я вспомнил кое-что еще.
— Доктор Григорин сообщила, что был какой-то инцидент в твоей жизни, о котором ты не хочешь ей рассказывать. За это отец просил у тебя прощения?
Томас кивнул.
— Ты должен мне все рассказать, — настаивал я. — Мне необходимо знать об этом.
— Нет, это никому не нужно. Теперь уже нет никакой разницы. Он больше не причинит мне вреда.
— Отец больше не причинит тебе вреда?
Брат покачал головой, но я так и не разобрал, отвечал ли он отрицательно на мой вопрос или же просто не желал отвечать на него.
— Отец мне бы поверил, если бы ты посмотрел тогда в окно, — заявил Томас.
За ужином мне бросилось в глаза, что Джули не особенно налегала на поданные мной рыбные палочки, зато охотно прикладывалась к бокалу с пино-гриджио.
— Извини, — сказал я. — Я был в магазине позавчера и купил то, что легче всего приготовить.
— Очень вкусно, — произнесла Джули. — Пожалуй, я даже попрошу у тебя рецепт.
Томас оживился:
— Это очень просто. Достаешь пачку палочек из морозильника, выкладываешь на металлический противень и ставишь в духовку. А потом берешь баночку соуса тартар и поливаешь сверху каждую. Так ведь, Рэй?
— Да, Томас, — кивнул я. — В общих чертах верно.
— Я даже мог бы приготовить это сам, — не без гордости заявил он.
В отличие от Джули брат жадно поглощал и главное блюдо, и жареный картофель, который, признаться, тоже хранился в морозильной камере.
— Рэй, сегодня ты как-то особенно задумчив, — вдруг сказала Джули.
— Да, мне действительно есть над чем поразмыслить.
Читать бесплатно другие книги:
