Поверь своим глазам Баркли Линвуд
— К примеру, над тем, что ты скажешь нью-йоркской полиции, — снова вмешался в разговор Томас.
— Что?
— Ты же обещал позвонить полицейским в Нью-Йорк.
— Пока руки не дошли, — признался я. — Сделаю это завтра утром.
И если брат догадывался, что я пытаюсь увильнуть, то виду не подал. Встав из-за стола, он отнес свою тарелку в раковину, сполоснул ее и заявил, что уходит к себе наверх.
— Давай я помою посуду и уберу со стола, — предложила Джули.
— Не надо, оставь все как есть. Пойдем.
Мы взяли бокалы с вином и перебрались в гостиную, устроившись на диване.
— Но ведь в полицию ты звонить не собираешься? — спросила Джули после того, как я посвятил ее в детали своей поездки на Манхэттен, разговора Томаса с управляющим и моего вынужденного обещания связаться с полицейским управлением Нью-Йорка.
— Не собираюсь, — подтвердил я.
Джули сбросила туфли и поджала под себя ноги.
— Понимаю.
— Правда?
— Да. Все это будет очень трудно объяснить, а еще труднее заставить кого-нибудь выслушать тебя. Размытое изображение белой головы в окне. Что это такое? Я люблю Томаса, но после визита к вам ФБР, о котором ты рассказывал, может, разумнее всего будет вести себя пока тихо. — Она допила остатки вина из своего бокала. — Еще есть?
Я кивнул.
Джули поднялась с дивана, открыла в кухне новую бутылку и вернулась. Я налил еще вина себе и ей.
— Когда ты позвонил мне сегодня днем, мне послышалось что-то странное в твоем тоне, — произнесла Джули. — У тебя голос был какой-то… Надрывный, что ли?
Я задержал во рту глоток вина, позволив языку ощутить его букет, прежде чем ответил:
— Вероятно, потому, что я снизошел в тот момент до жалости к самому себе, хотя и ненадолго. Думал об отце, о брате. И мысли появлялись невеселые. Но послушай, я вовсе не хочу портить тебе настроение всей этой чепухой.
— Ты не портишь, — возразила она.
Какое-то время мы молчали, а потом Джули сказала:
— Я очень хорошо помню, каким ты был в школе. Постоянно что-то рисовал. Порой я наблюдала, как ты сидел прямо на полу, прислонившись спиной к своему шкафчику, а вокруг бегали и резвились другие школьники, хлопали дверцами, вопили что-то, но ты был настолько погружен в свой рисунок, что, казалось, вообще не замечал никого. Мне всегда было любопытно, что происходит рядом со мной, но ты весь погружался куда-то в собственный мир и видел только страницу в альбоме для рисования.
— Да, — кивнул я. — Так оно и было.
— Вот почему я иногда думаю, что вы с Томасом похожи больше, чем осознаете сами. Он замкнут в своем мирке, но мне легко представить и тебя в Берлингтоне. Как ты сидишь в мастерской с карандашами или баллончиками с краской или, может, какой-то сложной компьютерной программой для художников и неожиданно даешь свободу образу, который долго держал в голове, в своем воображении.
Она отпила еще вина и заметила:
— Кажется, я уже чуточку перебрала.
Я тоже ощущал воздействие винных паров, но не настолько, чтобы мой ум прекратил свою лихорадочную работу.
— Меня не покидают мысли о том, как погиб отец. Зажигание было отключено, режущие элементы подняты…
Джули приложила палец к моим губам.
— Тсс. Тебе надо, как и Томасу, иногда говорить себе: остановись. Просто забудь на время обо всем.
Она поставила наши бокалы на журнальный столик и прижалась ко мне. Я обнял ее и поцеловал в губы. Поцелуй получился долгим. А потом Джули сказала:
— Мы с тобой больше не старшеклассники, чтобы ютиться на диване.
— Пойдем наверх.
— А не лучше ли отправиться ко мне? — Она имела в виду громкие щелчки «мыши», доносившиеся со второго этажа.
— Томас не покинет своей комнаты. После полуночи, если не позже, выберется в ванную, чтобы почистить зубы перед сном, а раньше мы его не увидим.
Мы тихо поднялись по лестнице. Я за руку провел Джули к самой дальней комнате, где в огромной двуспальной кровати проводил в одиночестве все ночи мой отец с тех пор, как умерла мама.
— Это комната твоего отца? — спросила Джули.
— Сейчас здесь сплю я. Или ты предпочтешь заднее сиденье машины, как в прошлый раз?
Она окинула меня лукавым взглядом.
— Нет, здесь удобнее.
Я едва успел закрыть за нами дверь, как Джули уже принялась расстегивать пуговицы на моей рубашке. Я запустил руки ей под свитер, ощущая ладонями тепло ее тела. Наши губы снова сомкнулись, пока мы медленно двигались в сторону постели, а потом Джули опрокинула меня на спину и уселась сверху, широко расставив бедра, чтобы разобраться с пряжкой моего ремня.
— Я владею одним превосходным методом, который помогает избавиться от стресса, — сказала она, но сначала откинулась в сторону и избавила меня от джинсов и спортивных трусов, которые полетели на пол. Потом снова оседлала меня, скрестила руки и, вскинув их вверх, одним движением перебросила через голову свои свитер и блузку, обнажив кружевной фиолетовый бюстгальтер. Тряхнула головой, чтобы волосы улеглись на место.
— Фиолетовый? — изумился я. — Неужели это тот?…
— Не глупи! Тогда я была тощей и плоской как доска школьницей, которая весила сто десять фунтов.
— Уж и спросить нельзя.
Она резко потянула обе руки за спину тем жестом, когда кажется, что у женщины может вот-вот лопнуть кожа на локтях, расстегнула лифчик, и он полетел туда же, куда прежде упали мои джинсы.
— Иди ко мне, — сказал я.
Джули склонилась и сосками нежно скользнула по моей груди.
— Рэй!
— Боже, что это? — задыхаясь, спросила она.
— Черт, — прошептал я, стараясь унять сердце, стучавшее, как отбойный молоток.
Было слышно, как открылась дверь комнаты Томаса.
— Рэй! Быстро иди сюда! Где ты, Рэй?
Мне еще никогда не доводилось слышать, чтобы он звал меня так настойчиво. Я открыл рот, чтобы отозваться, но осекся. Мне вовсе не хотелось, чтобы брат зашел сюда и застал меня совершенно голым, а Джули обнаженной наполовину.
— Ну где же ты? — крикнул он.
Теперь до нас донесся звук открывшейся двери гостевой спальни.
— Рэй? Ты в комнате папы?
Джули напряженно смотрела на меня.
— Сделай же что-нибудь, — шепнула она.
— Томас! Я сейчас приду. Дай мне мину…
Дверь распахнулась настежь, и брат влетел внутрь. На Джули, натянувшую на себя простынку, он не обратил внимания. Прикрывшись сама, она лишила меня возможности скрыть собственную наготу.
— Рэй! — воскликнул Томас. — Она пропала!
— Ради всего святого, Томас! Разве ты не видишь…
— Но она пропала! Голова пропала!
— Что? — изумленно спросил я, спустив ноги с кровати и натягивая на себя трусы. — О чем ты?
— Тебе надо посмотреть самому! — Он выскочил из комнаты и протопал по коридору к себе.
Я последовал за ним в одних трусах. Джули поспешно надела свитер, забыв на время о бюстгальтере, и двинулась за мной.
В комнате Томаса я сразу обратил внимание, что на всех трех мониторах выведено одинаковое изображение окна на Очард-стрит. Это, несомненно, было то самое окно, но только теперь в нем ничего не было видно. Чернота. Никакой головы, обернутой в белый пакет.
— Что за ерунда? — поморщился я.
Томас стоял рядом, возбужденно тыча в дисплей пальцем.
— Куда она делась? Что произошло?
— Должно быть… Вероятно, они… — Моя речь не сразу обрела связность. — Скорее всего они обновили картинку. Снова сняли улицу и поменяли изображение.
— Нет! — возразил он. — Ведь больше ничего не изменилось! Те же люди на улице. Те же машины! Все то же самое, а голова исчезла!
Я тяжело опустился в кресло брата и всмотрелся в экраны.
— Ничего себе!
Томас схватил со стола лист бумаги и протянул мне. Это была распечатка изображения, аналогичная той, что была у меня при себе в Нью-Йорке.
— Ведь это та же картинка, скажешь, нет?
Я взглянул на распечатку и согласился:
— Да, тот же снимок, Томас. Ты прав.
Джули, стоявшая рядом с ним, взяла у меня распечатку и принялась молча изучать ее.
— Почему, Рэй? — спросил Томас. — Почему ее больше нет? И почему она исчезла вскоре после того, как ты ездил туда, чтобы все проверить?
Я лишь покачал головой. Все это не имело никакого смысла. За последние сутки кому-то понадобилось внедриться в сайт и стереть изображение. И это произошло после того, как я там побывал, как стучался в ту дверь и перебросился несколькими словами с соседкой. Неожиданно я почувствовал легкий озноб. Причем не только потому, что сидел в комнате Томаса практически голый.
Джули мягко взяла моего брата за руку.
— Томас, давай начнем сначала. Расскажи мне обо всем, что видел, и что, по-твоему, все это означает.
39
Льюис Блокер позвонил Говарду Таллиману в понедельник утром:
— Все сделано.
— Подожди минутку, — сказал тот.
Он положил сотовый телефон на гранитную поверхность кухонного гарнитура в своей квартире, располагавшейся в одном из элитных домов Верхнего Ист-Сайда, и уперся в нее обеими руками. Говард не спал уже несколько дней и чувствовал, что тело постоянно вибрирует, словно ему приходится жить в стране, почву которой непрерывно сотрясают легкие землетрясения. Он с таким нетерпением ждал этого звонка, что теперь, когда ему наконец позвонили, ощутил необходимость сначала унять волнение и привести в норму дыхание. Затем Говард снова взялся за трубку.
— Да, я тебя слушаю.
— Включите свой компьютер.
Говард с трудом взгромоздился на один из высоких стульчиков и открыл крышку ноутбука, который держал на кухонной полке. Вошел на сайт «Уирл-360» и ввел адрес, чтобы добраться до изображения окна на Очард-стрит.
Головы в нем больше не было.
— Льюис!
— Да, я на связи.
— Я посмотрел. Изображения больше нет.
— Именно так. Пропало начисто. Она выполнила свою работу.
Говард был этим, безусловно, доволен, но не собирался расточать похвалы по адресу женщины, которая навлекла на них все эти неприятности.
— Возникли осложнения?
— Небольшие.
— Но, надеюсь, ничего, что представляло бы угрозу для нас?
— Нет.
— Отлично. А как обстоит с остальными делами?
— Она вернулась в Дейтон, чтобы продолжать пасти мамашу. Мы все еще ждем появления там Фитч. А я пытаюсь установить личность нашего посетителя.
— Не скрою, приятно получать иногда для разнообразия и хорошие новости, — произнес Говард, — но у нас еще много нерешенных проблем.
— Согласен, — сказал Льюис. — Буду держать вас в курсе.
Говард отключил телефон и, положив на гладкую поверхность столешницы, отправил его к противоположной стене кухни и обхватил руками голову. Боже, как же ему хотелось выпить! А ведь только восемь часов. И утром у него назначена встреча с Моррисом Янгером.
А его протеже терял терпение. Он просто рвался вновь включиться в предвыборную гонку и после девятимесячной отсрочки объявить наконец официально, что будет баллотироваться на пост губернатора штата Нью-Йорк. Понятно, что в прошлом августе самое разумное, что мог сделать Моррис, — на время отложить свои амбициозные планы. Одна из причин для этого была сугубо личной, но стала достоянием гласности, вторая (а именно — его причастность к тайному сговору бывшего директора ЦРУ с террористами), как он молился, никогда не будет предана огласке. Но имелась и третья, о которой он не знал.
Ничего не подозревавший Моррис считал, что пора вернуть свою политическую карьеру в активную фазу. С его точки зрения, прошло уже достаточно времени. Но он бы, вероятно, радикально поменял свое мнение, если бы догадывался, что где-то до сих пор прячется Эллисон Фитч — женщина, способная в одиночку уничтожить его.
А вот Говарду Таллиману приходилось каждый день жить в страхе, что она вдруг заявит о себе. Он проверял основные сайты в Интернете через мобильный телефон, еще не успев встать с постели. Потом хватался за пульт от телевизора в своей спальне и переключался с новостей Си-эн-эн на программу «Сегодня», а затем обратно, и так несколько раз. И каждый день воображение рисовало ему, как Вулф Блитцер[22] вдруг прерывает выпуск словами: «А сейчас мы экстренно включаем нашу студию, чтобы взять эксклюзивное интервью у женщины, которая осмелилась покинуть свое тайное убежище и обвинить Морриса Янгера и его окружение в попытке убить ее. Причем, по ее свидетельству, генеральный прокурор штата Нью-Йорк должен предстать перед судом по обвинению не только в покушении на убийство, но и в соучастии в позорном плане бывшего главы ЦРУ войти в сговор с…»
Именно на этом месте, подсказывала Таллиману его буйная фантазия, ему придется выключить телевизор, достать пистолет и вышибить пулей себе мозги.
Как пришлось это сделать в итоге Бартону Голдсмиту.
Пока Говард и Моррис всего лишь трепетали, опасаясь, что вскроется участие генерального прокурора штата в постыдной сделке с террористами, именно Голдсмиту предстояло принять на себя первый удар. Его вызвали для дачи показаний перед комитетом конгресса. На этих слушаниях неизбежно было бы предано огласке все. А потому Бартон Голдсмит однажды встал пораньше утром, вышел в сад на заднем дворе своего особняка в Джорджтауне, где, стоя в окружении восхитительных цветов, сунул себе в рот ствол револьвера и спустил курок.
Благослови его Бог за это, подумал Говард. Моррис же повел себя со свойственной ему осмотрительностью. «Ужасная трагедия! — сказал он в одном из интервью. — Невосполнимая потеря для всех нас!» Но Говард мог не сомневаться, что, произнося эти слова, Янгер втайне был готов плясать джигу от радости.
Когда Голдсмит добровольно ушел со сцены, Моррис посчитал, что угроза практически устранена. Но в отличие от него Говард знал, что более серьезная опасность продолжала нависать над ними дамокловым мечом. Стоило Фитч обнаружить себя и заговорить, как наружу всплывет все. Говард, конечно, не располагал точной информацией, насколько много Фитч стало известно из подслушанных ею телефонных разговоров Бриджит на Барбадосе, но она прозрачно намекнула, будто выведала более чем достаточно.
Рано или поздно Фитч преодолеет свой страх перед властями. Когда твое убийство заказывает прокурор или близкие к нему люди, трижды подумаешь, прежде чем обращаться в полицию. Но Говард не сомневался, что однажды обстоятельства заставят ее отважиться на это.
И пока эта вероятность не была полностью исключена, Говард не мог позволить Моррису начинать новую избирательную кампанию. Но задача ему выпала не из легких — сдерживать порывы молодого политика, не имея возможности выложить ему истинную причину необходимости и дальше откладывать осуществление его грандиозных планов.
А Говард не мог рассказать ему всю правду.
Он уже сидел за рабочим столом, когда зазвонил внутренний телефон. Его секретарь Агата сообщила:
— Он здесь!
И она не успела закончить даже этой краткой фразы, как дверь отворилась и вошел Сам Великий Человек.
Говард тут же обежал вокруг стола, протягивая руку для приветствия.
— Доброе утро!
Моррис энергично и крепко пожал его руку, подошел к углу кабинета, где у Говарда располагался бар, и налил виски в два стакана.
— Утром у меня состоялся очень интересный разговор, — сказал он, протягивая один из них Говарду.
— С кем же?
— С Бриджит.
— Весьма примечательный факт, — только и сумел выдавить Говард, усаживаясь в кресло напротив Морриса. — И о чем вы разговаривали?
— О многом, — усмехнулся тот. — Мы, знаешь ли, часто общаемся.
— Уверен, что так оно и есть.
— Но сегодня это получилось особенно важно. Она сказала мне, что время пришло.
— Так и сказала? — Говард отхлебнул виски.
Моррис кивнул:
— Велела мне идти вслед за своей мечтой. Заявила, что пора, я уже медлил достаточно долго. И добавила: «Ты не должен все откладывать из-за меня».
— Что ж…
— Потому что это правда. Она была единственной причиной, которая меня сдерживала, Говард. Вся свистопляска вокруг Голдсмита уже улеглась. Когда ты в последний раз читал что-нибудь в «Таймс» по этому поводу? Бартон унес все тайны с собой в могилу.
— Но есть другие люди, которые все знают. И они до сих пор работают в управлении.
— Они уже не заговорят, Говард. Их связывает круговая порука. С этим покончено.
— Мы не можем быть уверены на сто процентов.
— Что ты хочешь сказать? Нам не следует двигаться дальше? Мы уже никогда не будем снова в седле?
— Этого я не утверждал, Моррис. Но нам по-прежнему необходима осторожность. Мы, разумеется, никогда не отказывались от конечной цели. Мы оба знаем, что ты сможешь добиться ее и оказаться в доме на Пенсильвания-авеню. Лично я не сомневаюсь в этом. Более того — я свято в это верю. Но нам ни в коем случае нельзя проявлять недальновидность. Все наши шаги должны быть тщательно просчитаны с учетом перспективы.
Моррис опрокинул в себя остатки виски, поставил стакан на стол и устремил взгляд себе под ноги.
— Моррис? С тобой все в порядке?
— Бриджит сказала еще кое-что…
— Неужели ты действительно думаешь…
— Она сказала, что прощает меня. — Он поднял голову и посмотрел на Говарда. — Именно так и сказала. Она меня прощает.
— Очень хорошо, Моррис, но я не вижу, какое отношение это имеет…
— Ты должен понимать, как это важно. Представляешь, какое чувство вины терзало меня?
— Да, мы прошли через это вместе. И я по-прежнему считаю, как уже не раз говорил, что тебе не в чем себя винить. Ты не был единственным, кто не смог разглядеть никаких предзнаменований. Подобного не мог предвидеть никто. Просто есть люди, которые умеют тщательно скрывать все свои внутренние проблемы, прятать их глубоко в душе.
— Но я все еще никак не могу понять. И, представь, я спросил ее об этом прямо!
Говард с трудом сглотнул.
— Ты спросил у Бриджит?
— Да. Когда она явилась ко мне, я спросил: почему? Почему она не пришла тогда, чтобы поговорить со мной? Мы могли вместе найти какое-то решение. И знаешь, что она мне ответила?
Говард даже закрыл глаза. Ему начинало казаться, что еще немного, и он больше не выдержит этого.
— Что она сказала тебе, Моррис?
— Не винить себя ни в чем.
— Что ж, замечательно.
Моррис окинул друга неприветливым взглядом.
— Не будь так недоверчив, Говард. Ты же знаешь, мне это не нравится.
— Извини, если произвел на тебя такое впечатление. Мне действительно жаль. Но, Моррис, мы не можем двигаться вперед, основываясь на твоем общении с Бриджит. Лично мне приходится иметь дело с грубым и реальным миром. С прессой, с федеральными властями, со скандалом, который по-прежнему может очень больно ударить по нам.
Но Моррис, кажется, уже не слушал его.
— Просто сравни, что Бриджит говорит сейчас, с тем, что она сказала тебе по телефону, — теперь все по-другому. Она заявила, что я высасываю из нее жизнь. Ведь это она заявила тебе, верно?
— Да, но необходимо принимать во внимание то состояние, в котором она тогда находилась.
— А если именно в тот момент она мыслила как никогда прежде ясно?
— Господи, Моррис! — не выдержал Говард. — Прекрати! Достаточно!
Тот опрокинулся в кресло, словно его туда толкнули.
— Ты не можешь продолжать мучить себя. Необходимо остановиться. Нужно жить дальше.
— Разве ты не слышал, с чего я начал, Говард? Именно этого я и хочу, и этого хочет от меня Бриджит. А ты — единственный человек, который сдерживает меня.
— И благодари Бога, что я это делаю, — резко произнес он. — Пока ты общаешься с призраками, мне приходится сталкиваться с реалиями политики.
Он вскочил, вытянув в сторону Морриса указательный палец.
— Нужно подождать. Вернись ты обратно на политическую сцену слишком рано, и знаешь, что напишет о тебе репортерская свора? Что ты пережил все как-то уж слишком легко — вот что будет написано в каждой газетенке. Они выставят тебя эгоистичным и бесчувственным человеком.
Моррис вдруг отвел взгляд в сторону.
— Две жены, — сказал он.
— Что?
— Когда у человека кончает жизнь самоубийством одна жена, это уже тяжело. Но две? Как это характеризует такого человека? Что говорит обо мне самом? Сначала Джеральдина убивает себя в гараже. А потом — Бриджит.
Он с мольбой посмотрел на Говарда.
— Да что же я за чудовище такое, а?
— Вот видишь! — встрепенулся Говард. — Разве это не свидетельство того, что ты пока не готов вернуться в большую игру? Необходимо время, чтобы затянулись твои душевные раны. Доверься мне, Моррис. Я — твой друг. И как твой лучший друг я говорю тебе: время пока не пришло.
«Да, тот еще друг, — подумал Говард. — Подослал убийцу к шантажистке, а закончилось все тем, что почти своими руками убил твою жену».
Ведь Бриджит порой являлась во снах и Говарду, вот только ему она ничего не готова была простить.
40
Август прошлого года. Эллисон Фитч отработала ночную смену и, по своему обыкновению, должна была бы днем отсыпаться. Вот только на сей раз ей пришлось встать очень рано. Ей позвонили, и возникло неотложное дело. Она поспешно оделась, чтобы выйти из дома. Правда, всего-навсего нужно было спуститься в магазин на первом этаже. Неделю назад ей вопреки всем препятствиям удалось уговорить их принять необеспеченный чек на сто двадцать три доллара и семьдесят шесть центов за два шелковых шарфа.
— Я ведь живу рядом, практически у вас над головой, — убеждала она. — И я постоянно здесь.
Эллисон показала свое удостоверение и водительские права. Дала номер мобильного телефона. И продавщица на кассе, молодая и неопытная, в конце концов уступила.
Но теперь чек вернулся неоплаченным. Ей звонила женщина-менеджер. Трижды. И в последний раз пятнадцать минут назад. Заявила Эллисон, что если та не внесет в их кассу деньги наличными в течение часа, она вызовет полицию и обвинит ее в мошенничестве.
Но так случилось, что как раз в тот день в кошельке Эллисон лежало более пятисот баксов. Группа безмозглых с виду брокеров из крупной фирмы на Уолл-стрит устроила вчера вечером громкую гулянку у них в баре. Как она поняла, им удалась какая-то важная сделка, и появился повод отпраздновать. Разбрасывались деньгами направо и налево. Давали огромные чаевые. А чуть раньше днем Эллисон сняла через банкомат еще две сотни. Имея на руках такую сумму, она предвкушала приятный поход за покупками после того, как отоспится. Как бы прелюдию к тому моменту, когда она сорвет настоящий куш. По ее прикидкам, Говард Таллиман должен был уже очень скоро позвонить и назначить встречу, во время которой произойдет обмен ее молчания на круглую сумму.
«Как же это было ловко!» — думала Эллисон, вспоминая вытянувшуюся физиономию Говарда, когда перед уходом заставила его поверить, что подслушала секретные переговоры Бриджит с мужем. У этого прохиндея был вид человека, который сам только что сожрал бутерброд с крысятиной. Она предположила, что у такого деятеля, как Моррис Янгер, не могло не быть секретов, которые он обсуждал бы с женой. Способна она была подслушать кое-что из этого? Легко!
Но самое смешное заключалось в том, что Эллисон ни черта не подслушала. Зато теперь ее уверенность, что она получит свои сто штук, окрепла. Небольшая ложь, что Эллисон якобы слышала, стала глазурью на лесбийском торте, необходимой для гарантии полного успеха ее операции.
«Ладно, — решила она, — расплачусь с этой сучкой за ее шарфы — благо у меня есть такая возможность, — а потом вернусь домой досыпать свое».
Эллисон уже стояла в куртке, перебросив сумочку через плечо, когда раздался зуммер домофона.
— Да?
— Это я. Нам нужно поговорить.
Вот дерьмо! Бриджит.
Эллисон впустила ее в дом, и через минуту Бриджит была уже у двери.
— Привет! — сказала она, проводив гостью в кухню.
— Что ты ему наговорила?
— Кому?
— Что ты сказала Говарду? Что ты там могла подслушать?
Эллисон примирительно подняла руку.
— Послушай! Мы с ним встретились, обо всем договорились, теперь дело улажено, и тебе не о чем волноваться.
Читать бесплатно другие книги:
