КУНСТ (не было кино). Роман с приложениями Чихачев Сергей

Часть пятая

Я вообще-то, если честно, не сторонник насилия. Никогда это дело не любил. Бывало, например, по улице иду, а там бьют кого-нибудь. Завлекательно так бьют, ногами, скажем. А я вот никогда не подойду, не присоединюсь к ним. Потому что я противник всего этого дела. Ни за какие коврижки не заставишь меня подойти. Нет уж! Не на того напали! В смысле – напали-то вы, ребятки, как раз на того, вот его и бейте. А я пойду своей дорогой. Потому что насилие мне неприятно. Неприятно, хоть режь меня.

Но иногда всё-таки – хоть я и противник насилия, о чём неоднократно заявлял, – иногда, знаете, такое увидишь – так и хочется в морду кому-нибудь треснуть. Чтобы юшка прямо потекла из неё, из морды то есть. Чтобы упал владелец этой морды на колени и в слезах простить его умолял. А я бы тогда его вообще убил, потому что, понимаете, накипело. А уж если у меня, у сторонника ненасильственной жизни, накипело – тут уж уходи. Вот до чего довести могут отдельные люди! Да и все остальные хороши.

Вот. Бывают, к сожалению, такие случаи. Когда и ангел бы, понимаешь, крылья бы отстегнул и, рукава белого халатика своего божественного засучив, первым бы в драку кинулся. Глядишь – а он уже кроткими устами своими ругается, как участник антисемитского митинга, на роже озверение написано, кулаки измазаны и глаз один заплывает. Не зря их в основном в профиль изображали, ангелов-то.

Так вот, о чём я? Ну да. Случай был такой. Точнее, прямо ряд случаев, и всё с одним человеком. Просто я даже говорить об этом спокойно не могу. Как сговорились все против него.

Он астроном был, этот человек. Константином его звали, а вот фамилия была посмешнее, не такая греческая, Казюлин. В детстве его, разумеется, Козявкой дразнили, причём не той, что с букашкой вместе в детских стишках, а той, что из носу ковыряют. И рос он какой-то такой странный. В очках ходил прямо со школы. В футбол во дворе не очень-то играл. Ну и вырос застенчивым таким юношей. И улыбался часто. Правда, улыбка эта его только, бывало, расцветала робко при виде, например, знакомого какого-нибудь с его же двора, но когда тот мимо проходил, барышню при этом за жаркую летнюю талию приобняв и Костю не заметив, усыхала улыбка Костина, и он как-то особо растерянно очками поблёскивал.

И в школе ещё он астрономией увлёкся. Может, потому, что от звёзд никогда никаких насмешек не слышал. А они, когда Костя линзами поблёскивая, на них глядел, в ответ ему тоже вроде как блестели. Да и потом – далеко они. И от такой вот их далёкости было ему покойно и безопасно.

Ну поступил в институт соответствующий, закончил его с грехом пополам. Он всё больше практическими потому что занятиями увлекался и из обсерватории институтской буквально не вылезал, пока его не предупредили как следует, что вылетит он на улицу из института, если теорию не сдаст. Ну выучил, сдал – делов-то.

А в армию не брали его, потому что с таким зрением он не то что врага, своего-то не сразу разглядит. Уж на что в военкомате врачи злобные сидели – только перед ним паренька под Благовещенск с позвоночником нехорошим отправили, в стройбат, – а при виде костиных линз толстенных и у них дрогнуло. Не взяли. Иди, гуляй пока. Если враг нападёт и всех, кроме тебя, перебьёт, вот тогда мы тебя призовём. Будешь тогда захватчиков диоптриями двузначными смешить.

Закончил институт. Распределили его. И попал он в небольшую лабораторию при НИИ каком-то. Квартиру лет через пятнадцать получил, маленькую, двухкомнатную, в Черёмушках. Работал много. И на Памир как-то ездил, и в Крым – в разные большие телескопы смотреть. С Памира лучше звёзды видно. Потому что высоко и вообще почти что заграница.

Труды научные писал, правда небольшие. Как раз на кандидатскую хватило трудов. Что-то там про сверхплотную материю где-то. Такую теорию вывел, что, мол, ещё б немного – и она б куда более сверхплотной стала. Ан нет, не удалось. Во Вселенной потому что тоже всё как-то наперекосяк. Всё как у нас, у детей её сукиных.

Ну вот. Кандидатскую, стало быть, защитил. Вот жениться не женился он только. В институте мог, да пропустил время. Его, в общем, звёзды вполне устраивали в смысле компании. Да и, прямо скажем, на него девки-то не липли. Конечно, хорошо, что человек вежливый, обходительный, но прямо знаете, девки, тряпка какая-то! Я его в общагу приглашаю в субботу вечером – заходи, мол, чайку попить, подружка как раз уехала к родителям, в понедельник только вернётся – а он не приходит. Ну фильтрует вообще всё. Вообще ничего не понимает. Господи, ну откуда он взялся такой, а? Да ну его, девки, может он вообще какой-то дебил. Или не стоит у него, даром что вокруг телескопы фаллические.

Вот и жил так. А потом – после института – когда уж там? Да и среди коллег-астрономов женщин не очень много. Коллектив у них, кстати, был маленький: несколько человек в лаборатории – и все мужики. И общались они как-то не очень часто: так, конечно, дни рождения там или праздники ещё какие, но не более. Поэтому и друзей у него толком не было. Школьных позабыл, дворовых знать не хотел, институтские разбрелись все куда-то. Нет-нет в журнале астрономическом специальном фамилия встретится знакомая под статьёй – вот тебе и всё общение. Да ну и ладно.

А тут новые времена, сами знаете какие. Развалилась практически лаборатория-то. Почти никого не осталось. Кто помоложе – тот деньги зарабатывает, как умеет. Кто постарше, со степенями – тот преподавать устроился, а кто и вовсе за бугор отвалил. А он посередине как раз. Ну и остался. Зарплату платят редко, зато маленькую. Но ему много и не надо. Утром творог, вечером макароны. Звёзды – они всякий аппетит отбить могут запросто. А то, что работа его особо никому не нужна стала, – так и на это ему наплевать было. Учёный – он может и в стол работать. Вот так.

И дожил он так ровно до сорока семи лет. И тут лучше бы сверхновая зажглась где-нибудь.

Он Её встретил. Прямо у себя в Черёмушках. Он хворал чего-то, температурил неделю. И вот выполз в первый послеболезненный день в магазин, гадюшник ближайший пролетарский, где селёдкой пахнет сорок лет уже подряд, за продуктами. И вдруг – бабах! Он её как увидел – ослаб обратно весь. Представьте – девушка такая вся высокая, стройная, яркая вся, прямо светится. И одета – ну вот так бы и Млечный Путь одевай! В ларьке сидит с видеокассетами – так ларёк прямо сияет весь изнутри. И он даже подумать ничего не успел – а ноги сами к ларьку свернули. Никогда такого не чувствовал. Дышать еле дышит. Сорок семь лет прожил, а почти зазря – вот что он почувствовал в секунду в одну.

Ну поковырялся чего-то там в кассетах. Денег-то у него не очень с собой было. Тут и она подходит, подплывает так с той стороны прилавка, как река её несёт, спрашивает его, чего он желает. Пошутил он чего-то. Астрономы – они шутить могут запросто. У них и шутки какие-то особые, смешные в вечности. Она засмеялась. Слово за слово. Так и так. Боже мой, ну какая же красавица. Влюбился, кажется, без задних ног в неё К. Казюлин, кандидат соответствующих наук.

Заходил каждый день, разговаривал потихоньку. Потом в гости, в шутку тоже, позвал. А она взяла и пришла.

А дальше знаете, что было?

Вы себе можете представить, что чувствует человек, если он в сорок семь лет вдруг с женщиной в первый раз вообще, за всю жизнь, в постель ложится, а?!

Да не просто с женщиной – с богиней он спал, вот как ему казалось.

Дальше всё, как только мечтать можно. Встречи, загс, жена. Ну можно разве на Афродите такой, граждане, жениться? Нет, граждане, нельзя. Только в сказках. В жизни Афродиты в основном в других социальных институтах пребывают, а не у тебя в двухкомнатной квартире в Черёмушках, где лифт трудно найти не обоссанный с троса до подвижной платформы.

И готовит. И опять же спит с ним часто, как в арабских летописях – раз в неделю примерно. Костя такого счастья в жизни, честное слово, не ожидал и не заслуживал. А она вроде бы и зарабатывает чего-то. И уже квартиру им побольше нашла на обмен, подальше от центра, но зато побольше ведь! Души он в ней не чаял. Любимая, мол, да я за тебя!..

А переехали когда – она быстро так обмен весь провернула, всё сама делала, он палец о палец не ударил, в очереди ни минуты не стоял, – дела ещё лучше пошли.

Костя. Эх…

Мне, честно говоря, граждане, писать дальше трудно. У меня потому что, граждане, комок в горле стоит и не проглатывается, зараза, сколько я его ни глотай.

Костя… Правильно всё. Ты, в общем-то, и знать не мог, что девушка эта из южного одного города приехала. И что жизнь в этом городе не очень. И что именно от такой вот жизни она в Москву и подалась. Сюда вообще много девчонок приезжает, а работы не очень много, на всех не хватает. И работа эта однообразная, прямо скажем, ей совсем не понравилась. И не она светилась это в ларьке, а цацки на ней всякие светились, как звёзды, из таких же ларьков – ты ведь, астроном, в драгоценностях не очень разбирался, верно? И что тебя, дурака, бородатого, одинокого, в очках, с лицом робким и заношенным, она увидела так же быстро, как и ты её. Всё так. А ты думал – любит, готовит, спит, обмен. Костя, голубчик… Сердце у меня рвётся.

В общем, он домой приходит в один вечер. Ключом в дверь. А дверь не открывается. Какой-то замок странный. Он в звонок звонит. Мужик выходит какой-то. «Да?» – говорит. Костя только через минуту рот и смог открыть. «Извините, – говорит, – а здесь… А я здесь… Я живу…» – «Позвольте, – отвечает мужик так спокойно, – вы, наверное, тут раньше жили? Или родственники, может, ваши какие? Это возможно. А с сегодняшнего дня тут я живу, стало быть». – «Как это?!» – «Как-как, моя это квартира. Купил и живу. Сегодня только въехали. А что? А в чём, собственно, проблема?» Ничего Костя не понял. На стену только опёрся и дышать пытается. А мужика нервирует всё это, ясное дело. «Ну так что вы, – говорит уже погромче, – хотите-то тут? Вот, пожалуйста. – И папку выносит какую-то. – Вот. Куплено у Казюлиной М. В. Справка БТИ. Нотариальные всякие бумажки. Еще справки. Всё чин чином. Казюлина выписана». Сипит Костя: «А я, я же не выписан!» Вот, выходит, что и научные сотрудники, кандидаты такую только чепуху и могут выговорить в подобных ситуациях. «Какие такие вы? – мужик переспрашивает и уже злится потихоньку. – Прописана была здесь одна Казюлина. Она выписана. А вы ей кто?»

И вот от этого вопроса Косте как раз и поплохело. На улице он себя уже обнаружил, в садике каком-то.

Песочница там, и он сидит в ней на краешке. А вокруг дома. Окна светятся везде. На кухнях в основном. Ужинают люди.

Паспорта-то у неё были, оба. Она обменом этим занималась. И вообще все документы. Он её не проверял. Подписывать чего-то подписывал, но не проверял, нет.

В общем, что-то случилось с Костей. Ум у него, как астроному и положено, анализировал хорошо, и так, видимо, чётко всё ум этот чёртов проанализировал, что… Ну как это сказать?.. Заболел Костя. Думать уже не мог никак. Чувствовал только, что душа постоянно вроде как разрывается. И от этого самого, наверное, и повредился. Душевнобольными их правильно зовут таких. Чтобы отличать от умственно отсталых.

Он быстро оброс и испачкался. Его мыли в приёмнике милицейском и вшей из бороды убирали. Потом отпускали. От него пахнуть стало сильно – тогда его опять мыли. И бормотал он всё чего-то. Про красных гигантов и белых карликов. Потом Костю вроде на вокзале видели. Он там в переходе подземном сидел, к стене привалясь. И пахло от него.

Там, на вокзале, в переходе его милиция и подобрала по сигналу. Ну они его не сами подбирали. Мёртвых бомжей подбирать – не их работа. Санитары приехали специальные. Подобрали и увезли астронома, бомжару, который звёзды любил. И написал работу о них какую-то. Что-то там о материи сверхплотной.

Слёзы у меня текут. Из того самого, по-моему, комка гадского. Я их вытру сейчас. И я вам скажу. Я если Казюлину М. В. встречу где – я ей в морду дам и не знаю что сделаю. И ангелы мои мускулистые, крылья отстегнувшие, мне помогут. И те, с улицы, ногами бить кого-то перестанут и к нам с ангелами присоединятся. И мы уж вместе все её не отпустим. Не такие мы парни, противники насилия. Честное слово. Не отпустим. Не волнуйтесь, граждане.

Вот только с Костей я попрощаюсь, и займёмся. Косте ещё много чего предстоит. Его ещё обмывать будут. Опыты на нём захотят произвести, научные. Да он бы, я думаю, и не возражал. Опять обмоют. Оденут во что-то. И положат в какую-то машину, в багажник. Может, это и есть катафалк? А то я их не видел никогда.

Ему много ещё предстоит, Косте моему. Не волнуйтесь. И здесь, и в других галактиках. Не волнуйтесь.

Часть шестая

Ага. Так на чём я остановился-то? Ну да, режиссёр с художниками едут себе в джипе. Разговаривать пытаются. Ну и вроде как отходят немного. Уже и ноги не очень трясутся. Тепло в машине, музыка всякая тихая, вот они и расслабились немного. Разговаривать разговаривают, а каждый о своём думает. И все об одном и том же. Режиссёр о том, как он сегодня же вечером напьётся как следует. Как домой приедет, одежду эту чёртову скинет и ванну с бутылкой залезет, отмокать. Продюсеру позвонит – мириться надо. А художники – те думают, как бы им так напиться опять же, чтобы сил набраться и кассетку злосчастную посмотреть. Уж больно свежо всё. Смотреть не очень хочется, хотя и любопытно, конечно.

Ну так вот. Едут они себе. И до самой окружной московской опять доезжают. Опять им кто-то палкой машет волшебной полосатой у поста гаишного. У этих уже и сил нет. Останавливаются. Вылезает режиссёр. Смотрит – ну что ж это такое-то?! Опять гаишник к нему походкой царской неспешной, движется и опять тот же самый. Они и так друг на друга похожи все, гаишники, и походка у них примерно одинаковая. Но режиссёр его всё равно сразу срисовал. Вот, гляди, подходит. Упитанный, как шеф-повар. Сразу видно – бюджетник. Ага. На пузце портупея застёгивается с большим трудом. Их, я думаю, по лицам и отбирают на работу. А если какой-нибудь гаишник худым ходит, так его и увольняют через некоторое время. За профнепригодность. Какой же он, спрашивается, специалист, если себе на откорм набрать денег не может, а? Это ведь, получается, что он и государству, понимаешь, прибыли никакой принести не в состоянии. Ну да бог с ними.

Подходит гаишник к режиссёру нашему. Тот уже и смотрит обречённо, будто на плаху его вывели и покурить дали перед этим делом. И вот он курит и близлежащие деревца чахлые тоскливо осматривает, понимает, что не сбежишь. «Ну чего опять, – вырывается у режиссёра нашего, – ну что я опять сделал-то?» А гаишник – то ли правда не узнал его, то ли прикинулся – говорит: «Документы ваши, пожалуйста». Режиссёр хренеет. «Послушайте, – говорит, документы доставая, – вы же меня только что останавливали, пару часов назад. Ну что вы опять ко мне докопались, а?» Гаишник только глазками зыркает, клиента как будто и не слышит. Он, может, и правда забыл. Столько народу за два часа проехало. Целое состояние.

«Умгу, – говорит гаишник, мрачнея – а техосмотр у нас есть?» Режиссёра прямо заклинило этим вопросом – творческая личность. Нервы сдали. Всё-таки много переживаний на сегодня было. «Да ты что, совсем уже?! – орёт он. – Я же тебе, менту жирному, только что платил, когда из города ехал! Вы что! Ты что! Вы не много хотите ли, а?! Я же тебе лично взятку, слышишь ты, взятку давал за этот техосмотр, гори он огнём! Куда тебе вторую-то?! Хайло не треснет?! Обойдёшься без второй!» И с этими самыми словами рвёт режиссёр у него из рук документы, частично вырывает, и в полном расстройстве бешеном в машину обратно идёт большими шагами.

Ну а тут уж и у гаишника взыграло. Он, конечно, хмыря этого теперь вспомнил. Он бы его и отпустил, но уж после таких слов… После таких слов нет, теперь не отпустит. «А ну-ка, – говорит он стальным тоном, – стоять! Сюда иди, ко мне!» – «Ага, – огрызается режиссёр, не ведающий, что творит, и уже ничего окончательно не разумеющий, – разбежался!» Но срабатывает рефлекс водительский, шаги он замедляет, оборачивается и хамски так, с надрывом интеллигентским похабным говорит: «Документы мои дайте сюда!» – «Чего? – и собеседник мгновенно в тон попадает, – чего тебе? Я тебе говорю, сюда иди!»

А тут на шум и второй гаишник подваливает. Видит, что скандал. А первый уже налился весь кровью, лапами вокруг кобуры судорожно почёсывает и звонко так поясняет: «Значит так, ты сейчас со мной на пост пойдёшь, понял, мля?! Эти твои в машине тоже! Машину я, мля, на штрафную стоянку ставлю, полторы штуки в день, мля, на неделю! Ты понял меня, нет?»

И тут сцена происходит в общем и целом, конечно, безобразная. Режиссёр ополоумевший пытается права свои заполучить обратно. Его второй гаишник за корпус сзади обхватывает и по мозгам дать намеревается за нападение на первого гаишника при исполнении его финансовых обязательств. Первый же гаишник дверь джипа заднюю распахивает и компьютерщиков несчастных, ничего ровным счётом уже не соображающих, вытаскивать начинает с криками матерными. Художники только мямлят что-то плаксиво, и смысл этих соплей сводится к тому, что они просят их, значит, не трогать. Если это возможно. Свалка небольшая. Мат гаишный стоит, крики режиссёрские истошные – отдайте права мои сюда! – и художниковский плач Ярославны. Баталиста только не хватает. Большим успехом полотно бы пользовалось: «Битва с гаишниками на таком-то километре МКАД».

А дальше вот что происходит. Режиссёр свои лапы уже почти до документов дотянул. Второй гаишник уже почти режиссёра обхватил как следует и назад его тащит. А гаишник первый как раз за художника близ сидящего уцепился от души. И армейским таким рывком его на себя – ррраз! Художник хилый с податливостью возбуждённой женщины из джипа на раз вываливается. От этого вся скульптурная группа немного отшатывается. А вместе с задницей художника вылетают из машины и камера, и кассетка. Они там лежали как раз недалеко. Вылетают и падают, камера стеклом брызгает жалобно. А гаишник, тот, который первый, разворачивается не совсем ловко, чтобы художника уж совсем копчиком на асфальт не уронить, а наоборот, ловко скрутить его в наручники прямо тут, сразу. И, разворачиваясь, он нечаянно кассетку сапогом своим казённым плямкает. Отлетает она немного – метра на полтора максимум. Режиссёр перестаёт за документами тянуться и начинает тянуться как раз к кассетке. Разворачивается он и видит, как большое что-то слева надвигается.

Хрусть!

Это фура шла. С прицепчиком. Тягач. Общим весом тонн до хрена и больше. И все колёса диаметра немереного, из них часть сдвоенные, по кассетке проезжаются. Аллес.

Скульптурная группа немного застывает. Эти трое смотрят на остатки. Осталось немного, прямо скажем. И смотрят они с таким видом, будто под фуру только что их дедушка сердобольный попал, миллионер американский, который как раз собрался на пост идти, завещание подписать на твёрденьком, чтоб не на колене черкать. Хрюк – и нету дедушки.

И гаишники недоброе почуяли. Такие лица потому что у людей не бывают просто так. Не цепенеют просто так три человека сразу и вместе. И отчаяние в глазах их ни с чем не соотносится. Опять же – имущество-то портить гаишники не собирались. В общем, неловкая ситуация.

Первый художника отпускает и решает, что ну её на фиг, такую историю. Чем ещё она закончится – ему непонятно. Мало ли кто такие, какие у них родственники и что там на кассетке было. Клиент больно борзый попался вообще-то. Кто его знает. Может, он в семье дурак, а все семейные достоинства у папы, бывшего секретаря ЦК, ныне демократического чиновника. Да ну его, связываться. Документы поэтому гаишник в джип швыряет. «Валите, – говорит уже помиролюбивее, – отсюда, мля, чтобы я вас тут не видел!» Разворачивается и уходит. Второй гаишник за режиссёра цепляться перестал. И тоже вид принимает оскорблённый. Но не говорит ничего и уходит.

Художник один на асфальте сидит. Второй – в джипе, хотя желал бы в туалете находиться сейчас. Режиссёр стоит в идиотичной греческой позе и смотрит в точку.

Я вам знаете что предлагаю? Давайте мы их так тут и оставим. Потому что – говорю вам как автор – это люди малопредсказуемые. Соотечественники мои они потому что. Им не в падлу и за вторым трупом поехать – вот я чего думаю. А такие зловредные, понимаешь, персонажи мне на кой сдались? У меня и поинтереснее найдутся. Не сомневайтесь. Такие у меня персонажи в мозгу воспаляются один за другим – хоть в очередь их выстраивай и номера на ладонях пиши. Точно вам говорю. Любого берите. Да вон хотя бы шофёра трейлера того здоровенного тягача. Не прогадаете.

Я вам врать не стану.

Такой парень этот шофёр – закачаетесь!

Климатический фактор, или Завтра +40, небольшой снег

Живёт себе в Москве наш главный герой – компьютерщик-очкарик. Средних лет, трудится в Гидрометцентре, кажется, а может, и в другом каком подобном метеоучреждении. Работа его – странная довольно для непосвящённых – заключается в том, чтобы снимать бесконечные данные о погоде в стране и в мире, исходя из показаний метеоспутников. Основной профиль – как раз прогнозы на завтрашний день, долгосрочными он не занимается. Снял показания, загнал в компьютер, они ушли по инстанции. Зачем ушли, куда – неизвестно. Так себе работёнка.

И вот как-то раз приятель-коллега просит подменить его в связи с семейными обстоятельствами. Герой соглашается – работа, в общем, почти механическая, просто придётся лишнюю ночь пободрствовать. Отрабатывает вторую смену, хлебая кофе и изо всех сил воспалённо таращась в монитор, чтобы не заснуть. Однако всё равно он почти засыпает и совершенно случайно ошибается в одном месте, вгоняя в компьютер очередные данные. Вместо «минуса» ставит «плюс» – просто промахивается мимо нужной кнопки. Дорабатывает смену, усталый едет домой и заваливается спать.

Через несколько часов звонок с работы: «Приезжай, у нас ЧП». Он матерится, но кое-как просыпается и приезжает. Гидрометцентр стоит на ушах. Внезапно в Чите и области произошло резкое потепление – вместо обычных минус тридцати пяти градусов стоит жара в плюс тридцать пять. Подтаивают вечные ледники, городу грозит затопление, реки выходят из берегов, тепловые удары у людей, взрываются котельные, которые не успели отключить; в тундре и иже с ней тайге все животные, ополоумев от жары, начинают брачный сезон, никого не предупредив. Тайга гребётся как заведённая, люди стонут. Создан штаб оперативного реагирования, вылетели на всякий случай спасатели МЧС, но неизвестно зачем – разве что позагорать за казённый счёт.

Об этом трубят все новости. Выпуски начинаются с «читинского катаклизма». Политики заверяют, что причинами пусть занимаются учёные, а они уж постараются сохранить в тайге урожай кедровых орешков. Учёные выступают по телевизору и выдвигают различные научные теории, одна другой краше. Причём эти теории, при всей их стройности, не объясняют одного – какого хрена и откуда зимой в Забайкалье жара. Находится умник, который потрясает в эфире замызганной брошюркой и кричит, что ещё в 1973 году он предсказывал наличие в этом месте разлома земной коры, поднятия лавы и возникновения вулкана, по сравнению с которым Везувий – забавная пукалка для прикуривания.

Три Попокатепетля под Читой – кричит он – а власти ничего не делают! А если оно проснётся окончательно, Читу можно с карт вычёркивать – чуть ли не до Хабаровска лава доползёт. На страх китайцам. Телеведущие и общественность ползают у него в ногах и молят объяснить, достает свой главный козырь, как в Чите наступает полночь, день заканчивается и температура возвращается к среднестатистическим облегчительным –35 градусам. Общий вздох. Пророку дают по морде прямо в студии, а зрители с той же целью встречают его у выхода с телецентра.

Обратно же льдом разрывает трубы в тех котельных, где только что поменяли трубы, разорванные паром. Животные в тайге примерзают друг к другу гениталиями, жалобно мычат и воют, и, мысленно сетуя на блядскую погоду – лучше бы на Аляску мигрировали, – вылезают попарно к людям. Нате, отмораживайте. Подключается Гринпис, работает две недели круглосуточно, приезжает Брижит Бардо и лично, дыханием, отогревает две пары примёрзших друг к другу кроликов. На третьей паре она заболевает бронхитом и уезжает домой счастливая и в слезах. Половину отогретых ей кроликов тут же употребляют в жаркое спасатели МЧС, окончательно охреневшие от своей работы – кроме плавок, полотенца и крема от загара у них с собой из одежды только противогаз и гидравлические ножницы, которые они используют как пресс для жарки кроликов табака.

В общем, дурдом заканчивается, о чём рапортуют новостные программы. Соответственно, заканчивается и аврал на работе у нашего героя, он едет домой и весь свой отгул употребляет на сон. Проснувшись, он кое-что вспоминает и летит на работу. Нервно озираясь, проверяет свои файлы за тот рабочий день. И находит искомое – пожалуйста! – «В Чите и области +35 градусов по Цельсию». Верить в это он отказывается, но файл на всякий случай затирает, отговаривается болезнью и едет выпивать. Выпив, решает вернуть себе разум научным способом. Приезжает обратно на работу и, между делом, тихонько ставит в прогноз погоды на завтра этакое неопасное – в Сочи вместо положенных +12 рисует –2. Ничего. Если вдруг и да, что маловероятно, всё равно никто не помрёт.

Ночью он практически не спит. Вскакивает утром, врубает телевизор, дожидается прогноза погоды и узнаёт, что в Сочи аккурат –2. Похолодало, стало быть, причём резко. Однако дикторша успокаивает, говорит про какой-то циклон, который как всегда проморгали, и в качестве валериановых капель предлагает зрителям утешиться мыслью, что вот в Чите надысь было ещё хуже. От этих слов герой не успокаивается, а, напротив, приходит в состояние полной прострации. Ему страшно. И ведь человек с высшим образованием, знает и теорию вероятностей, и про совпадения всё – а страшно так, что хоть плачь. Летит на работу. Аккуратно уничтожает файл – если арестуют, то формально он не виноват. Смотрит на данные спутника и на телевизор. А телевизор как раз сообщает, что в Сочи вода подёрнулась кое-где ледком, отдыхающие играют в преферанс вместо тенниса и к директору дорогой гостиницы в кабинет уже подвалила группа тружеников пистолета, мастеров контрольного выстрела.

Поправляя золотые цепи на туловищах, они в самых простых выражениях осведомляются у директора: знает ли он, директор, сколько они заплатили за неделю отдыха, и не он ли сам заверял их по телефону, что погода стоит отменная – выпивай и закусывай?

Директор блеет, что, мол, да, он, гад такой, лично ввёл в заблуждение уважаемых гостей, и в виде извинения просит принять деньги за отдых обратно. Наличными. Как раз у него тут случайно есть нужная сумма. Отдыхающие немного успокаиваются, на всякий случай легко возят директора лживым лицом по термометру, после чего отбывают на основное место работы. Счастливый директор ложится на всякий случай в ведомственную больницу, предупредив, что посещений не ждёт.

Наш герой пробует и в третий раз, чтобы довести математическое значение идиотских совпадений до известных величин. «Набивает» дождик в подмосковном Жуковском. В Жуковском идёт дождь, на выезде из города – снег, жители вопят, происходит пара ДТП, в городе за предсказанные сутки успевает образоваться такое количество мокрой грязи, луж и слякоти, что руководство обращается к специалистам известного местного института ЦАГИ: а нельзя ли, мол, такую турбину построить, чтобы всю грязь она высушила к свиньям собачьим? Специалисты заходятся радостным смехом, сутки заканчиваются, дождь прекращается как по мановению гаишной палочки, руководство вздыхает с облегчением – всё-таки не зря их выбирали, пожалуйста, дорогие избиратели, дождя нет.

У героя случается пароксизм осознания. Он, иными словами, немного дуреет. Ему становится очевидно, что это не совпадение. Напротив. Что он набьёт – то и происходит. Более того, его всё ещё никто не арестовывает. Вообще никто к ним не приезжал. Погода, увы, пока под юрисдикцию ФСБ не попадает, к сожалению последней.

И герой догадывается, что, в общем-то, он может этим как-то воспользоваться. Вопрос только как? Фантазия у компьютерщиков не очень насчёт этого. К тому же жалко население – то есть лавиной в центре Москвы любоваться совесть не позволяет. Ну время идёт, и он всё-таки потихонечку развлекается, например в районе родительской дачи дождиком польёт, чтобы росло хорошо. А как-то он на самолёт опаздывал в Омск – так такую метель устроил в Шереметьево, еле вообще потом самолёт откопали. Он-то приехал, опоздав на час, а перед ним ещё и извинились, что, мол, такая задержка с вылетом.

А тут день рождения подходит. Хочется чего-нибудь такого. С размахом. Созывает всех друзей на дачу к себе, шашлык жарить. Друзья зябко крутят пальцем у виска. Февраль месяц. Он им – не ссыте. (Это такой компьютерный жаргон.) Ну ладно. Он – плавки не забудьте. Они – мы тебе лучше аминазинчику захватим, переработал.

Приезжают. Мать твою – плюс двадцать пять, солнышко вовсю наяривает, птички поют. Друзья рот открыли, даже водка не сразу взяла. Однако поскидывали с себя одежду, девки привезенные вообще купальники захватили. Странные всё-таки эти бабы – в чудо всё время верят. Ну и пьянка пошла. И как раз девка одна ему очень понравилась. Кто-то там её привёз. Хи-хи, ха-ха, вместе шашлычок жарить, а я вот в Гидромете работаю, хи-хи, а я там-то менеджером. Выпили. Всё на мази. Он уже и комнату себе, как хозяину, выбил отдельную, дружки не возражали – холостой он, бабы нет постоянной, ну так ему и флаг в руки, а они на террасе ночью за пулькой от жён отдохнут. Ещё выпили. Пробило его всё-таки на откровения. Надо чем-то поразить её – а то что такое компьютерщик? Тварь фортранная. Он и говорит, намёками: я, мол, могу на погоду влиять. И рассказывает, что вот в Чите, помните, а потом там-то – так это всё я. Реакция однозначная. Все ржут до икоты. А она смотрит влюблёнными глазами и по ноге его поглаживает в направлении от стопы к промежности. Он смеха и не замечает, выпивает, пускается в научные рассказы, выпивает, перечисляет какие-то погрешности, в общем, дальше ничего не помнит.

Просыпается. Похмелье – хоть святых выноси. Девка, однако, спит рядом. Значит, понимает он, ура! Девка, кстати, красивая. И нога у неё так из-под одеяла аккуратно высовывается. Очень эротично. Как в Интернете. И у героя сквозь похмелье пробивается влюблённость. Девку он будит и сообщает ей, что, вот, мол, любовь. В смысле – было бы здорово ещё встретиться. Она вроде и не против.

Он кряхтя выползает на террасу: на улице ровно похмельные плюс двенадцать, как заказывал. Допивает рассол из огуречной банки, ищет заначенную собственноручно бутылку пива и вдруг вспоминает – отчётливо! – как он вчера трепался насчёт погоды. Вот ведь болван! Вот ведь!.. Одна надежда – что пьяные они были и ничего не запомнили.

Друзья выползают через какое-то время. Тоже кряхтят. Рожи опухшие, язык еле-еле во рту поворачивается. Таких друзей – за нос и в музей. Воспоминаниями делятся. А вот как вчера Макс перила у крыльца оторвал. Га-га-га! А там вон наблёвано – это я. Гы-гы-гы!

Отлегло у него. Последние воспоминания у них относятся к тому времени, когда он сам ещё соображал. Ну и хорошо. День рождения удался. В Москву возвращаются, девку он целует и присовокупляет желание встретиться. Она ему – телефон, он – домой, в душ и спать. И спит себе. Назавтра выходной – дома посидел, Интернет, компьютер, все дела. Только-только похмелюга отпускает. Он ещё пивка – и спать.

Просыпается.

Смотрит – больно много народу в комнате. Четыре человека ровным счётом. Вид у них соответствующий. Сидят, покуривают: проснулся, милок? Он спросонья и давай пургу нести, даром что метеоролог: как вы сюда попали, да кто вы такие, да я сейчас ментов, а то ещё и похуже, в тюрьму вас, грабителей, там вам самое место.

Ему говорят – ты успокойся, наше место, мол, без тебя сорганизовано. А если ты, недокормленный, ещё чего вякнешь – так вот у нас товарищ тут специально стоит. Мастер спорта международного класса по боксу. От его свинга справа Европа плакала и рукоплескала потом ему же. То есть у тебя, как минимум, башка отлетит. И не таких бобров спать укладывали.

Утихает он немного. Одеться ему не дают, так он сразу спрашивает: чем, мол, тогда обязан? Другой разговор, говорят. Так бы вежливо и начинал. К нему всё-таки не шпана приехала.

А дело, говорят, такое. Ты вроде с погодкой балуешься? Так нам нужно с завтрашнего дня, чтобы в Питере плюс сорок постояло. Денька три. Мы тебе это, ясный пень, оплатим. Не госкомпания.

Он глаза выпучивает, клянётся, что это, дескать, какие-то сказки, что он никогда и ничего, сами подумайте, ну как можно погодой – ха-ха! – манипулировать, враки это всё. Оторался. Аж очки запотели. Они: ты всё сказал? Он: всё, мол. Они: слушай, отморозок, мы тебя разве спрашивали – МОЖЕШЬ ты или нет? Нет, не спрашивали. Мы тебе просто сказали, где и какая погода должна быть, так? Так. Ну так чтоб была. А если не будет? Те лишь плечами пожимают: фантазия у тебя, говорят, хорошо развита? Вот и вообрази. Одним очкариком будет меньше – вот что будет. Герой наш хорохорится: а я, мол, не боюсь! То есть боюсь, но страх этот преодолею во имя торжества свободы духа! Они на это и интересуются, знает ли он, где девка его работает. Какая девка? Нет у нашего героя никого! А которую он на даче трахнул. Ну и где? А в конторе одной, с таможней связанной, они как раз с ними сотрудничают. Услуги оказывают – непредоставление проблем в обмен на деньги. Так вот, подумал бы он о ней. Тут и думать нечего. Ладно, говорит, в первый и последний раз. Молодец, радуются те, мужик-кремень, если бы ты в детстве не книжки мудацкие читал, а спортом занимался – мы бы тебя к себе взяли. Давай, действуй.

Садятся они в джипы, уезжают, а у него руки трясутся. Сел, закурил, думает. Деваться некуда. Не иначе как кто-то из дружков всё-таки где-то болтанул. Были бы эти поумней – посмеялись бы и всё, а тут, гляди – приехали. Он девке звонит для очистки совести. Болтают. О бандитах он ни гу-гу. Она смеётся, голос у неё такой… В общем, на вечер он её к себе зовёт, вешает трубку, думает: «Любовь моя, ради тебя я что хошь!» – и на работу едет.

И вбивает, утирая холодный пот, несчастному городу Петра жару на три денька. Плюс сорок градусов. Февраль.

Назавтра даже телевизор не смотрит – и так всё ясно. Звонок, снимает трубку. «Молоток, – говорят ему. – Сработал чисто. Деньги подвезём». Он трубку бросает в исступлении, включает всё-таки телевизор, смотрит – мать честная!..

Переборщил он всё-таки чуть-чуть. Или это они переборщили. Сороковник в Питере в тени. Нева ото льда отошла и потихоньку испаряется, мелеет. В Эрмитаже трескаются кое-какие фрески, скандал с ЮНЕСКО – выясняется, что необходим ремонт. А где деньги на ремонт, которые мы вам давали два года назад, сэры? Их… э-э-э… нету. А мировое достояние – ничего не поделаешь. ЮНЕСКО, ругаясь практически по-нашему, делает козью морду, но отстёгивает траншик.

Питерцы лежат под фонтанами, в Петродворце – нудистский пляж, отчего статуя «Самсон, раздирающий пасть льву» приобретает откровенно зоофилический оттенок. «Самсон, продирающийся в пасть льва» – ржёт пляж, а жара не спадает, и на второй день и публика, и Самсон, и лев выглядят плачевно. Лев явно хочет пить и пасть разинул именно с этой целью. А Самсон, даром что скопец, пасть ему раздирает и высматривает там хоть каплю холодной воды.

Кстати, холодная вода, газировка, пиво и всё, что течет, в Питере заканчивается. Пьют из-под крана. И главное, народ потихоньку перекидывается. Сердечники и гипертоники отбрасывают копыта один за другим. Блокадники – их голыми руками не возьмёшь – баррикадируют окна, чтобы горячий воздух с улицы не шёл. В старых домах хоть какое-то подобие прохлады. В общем, кранты.

У героя настроение – хоть вешайся. Люди-то мрут. А у него совесть. Плачет, пьёт и с девкой не встречается. К концу второго дня думает – а пропади оно всё. Ну не может он больше. На работу, к компьютеру, клик-клик – без двадцати полночь, еле успел. Через двадцать одну минуту снежок в Питере выпадает, выпадают в осадок люди, остаток гипертоников мирно переселяется поближе к Петру. Новостные программы готовят спецвыпуски – катаклизм, господа, не конец света ли? Не много ли странностей с погодой в последнее время? Интервьюируемые метеорологи и географы вид имеют бледный, похожи на описавшихся первоклассников, ничего толком объяснить не могут. Да какое тут, к чёрту, объяснение, если ничего не понятно?

Едет он домой. Ночь. Завтра, думает, капец мне. Ну что ж. Не в милицию же идти. «Я, товарищи, так и так, погубил столько-то народу в Северной столице путём повышения температуры на столько-то градусов». – «Ага. Ещё чего скажешь?» – «А до этого нанёс ущерб народному хозяйству в таких-то размерах». – «Ага. Всё?» – «Всё». – «Коль, дай ему дубинкой по мозгам, а когда протрезвеет – гони к херам собачьим». – «Да я трезв». – «Трезв?» – «Ну…» – «Коль, вызывай психушку».

Подъезжает к дому, смотрит – капец-то не завтра, а уже сегодня. Выходят из джипов: в чём, говорят, проблема? Три дня, тебе же русским языком сказали. Он чувствует – последняя минута, тушеваться нечего. И начинает орать. И орёт как недорезанный. Что, дескать, науку не хавать и не замать. Что это им, может быть, кажется, что легко. А ему нет, не кажется! И вообще, материя до того тонкая эта погода, что он чуть сам не помер, пока жару в Петербурге держал. И так он себя распалил, что даже пальцем уже тычет в грудь близстоящему. «Тихо, тихо, – говорит близстоящий, – спокойно. Чего ты разорался-то? Нам и двух дней хватило. Так что спасибо, братишка, вот тебе денежки, лечи нервы. Увидимся». И уезжают.

Зашёл в квартиру, чуть не плачет. Нервы, правда, уже ни к чёрту. Он к телефону, девке звонить. Поздно уже. Хрен с ним. Звонит, а она, оказывается, не спит, только пришла выпимши и по нему в этом состоянии, естественно, скучает. Откуда это ты пришла такая, корова? Откуда-откуда, от верблюда! Ха-ха. Приезжай. Приезжает. Нас, говорит, партнёры в ресторан водили. По какому такому случаю? А они партию кондиционеров некондиционных, извиняюсь за словосочетание, продали. А куда? А в Питер как раз. Там же жара, слышал? Ему ли не слышать. Выпивают по случаю её приезда. Ну вот и в ресторане это дело обмыли. Всё-таки не каждый день партию такую сдаёшь. На общую сумму в два лимона. Лимона чего? Того самого. У них документы какие-то таможенно-технические уже почти закончились.

А тут такое счастье подвалило. А не подвалило б, из двух лимонов осталось бы долларов семь. Ровно на верёвку и мыло.

Ночь любви у них, одним словом. И вроде хорошо обоим. Он – хватило ума – молчит о погоде-то. Всё больше о любви говорит. Замучил.

Какое-то время проходит. Встречаются они по-прежнему, тратит он потихоньку ту зелёную пачку. Хорошо – хоть женись. А тут, как гром среди ясного неба, звоночек. Добрый день, это вас друзья беспокоят, насчёт климата. Отлично. Вот радость-то. Только извините, ребята, я больше не работаю. Холодом из трубочки дунуло. Извини, друг, но ты забыл чего-то. Тебе денег мало? Нет, нормально, но не хочу я… Помолчи. Или слушаешь нас, или едем девку твою забирать с работы. На выходные она нам как раз очень бы пригодилась. Симпатичная. Мы её в баньке ввосьмером попарим. Потом вернём.

Слушаю вас, говорит. Молодец. Такой город есть – Калининград, знаешь. Ну знаю. Хорошо. Нужен град. Чтоб куски размером не меньше зажигалки «Зиппо» падали. Вопросы есть? Когда? Да завтра. Оплатим по факту. И вообще, встретиться надо, тут есть люди поважнее, поговорить хотят. Ну вас к чёрту! И трубку бросил.

Бросил – и на работу. Там уже удивляются – чего это ты не в свои смены зачастил? Он: да так, дома делать нечего, мимо проезжал, покурить зашёл. Ага, ну пойдём покурим. Сейчас пойдём. Я через минутку. Ну и минутки хватило, чтобы напечатать пару строчек. Подумал – их же там завалит льдом к едрене фене. После града тёплый ливень впечатал. Хоть так.

Назавтра всё как доктор прописал. Град, а потом ливень. К вечеру льда и нет – стаял. И деревьев нету уже, и щитов рекламных. Сидит на работе. Включает новости. Град, говорят, в Калининграде прибалтийском был такой сегодня, что все ввезённые автомобили побило практически под списание. Официально там, правда, только двадцать две ввезённые машины числились. А реально побило несколько сотен. Так что убытки ого-го. Никто не погиб, к счастью. И посол латвийский тут же интервью даёт, говорит – это кара господня русским оккупантам. Потому что, заметим, три самостоятельные маленькие, но гордые республики не задело. Локальный Содом и ограниченная Гоморра. Точечная ангельская бомбардировка. И так распинался этот посол – герой про град и думать забыл, злость взяла. Ах ты, думает, сукодеина! К компьютеру подсел, набил что надо.

На другой день посол опять в студии, бледный уже как поганка. Говорит – так и так, этто глоб-бальный прибалттийский каттаклизм. Дождик, видите ли, идёт в Латвии. И в Литве. Нормальный такой дождик. Три месячные нормы уже накапало и ещё капает. Машины смывает. Домский собор похож на церковь в Калязине – посреди реки стоит. Те, кто с улицы сразу уйти не успел или на первом этаже живёт, звонят в органы власти и матерятся исключительно по-русски, несмотря на то что официально они должны материться на другом языке. Юрмалу затопило, даром что там отдыхающих лет десять уже нет, так что никто не пострадал.

А ему звонят уже. За Калининград, говорят, спасибо. Дождь тёплый мы, правда, не заказывали, но рвение оценили и бонус выплатим. А вот насчёт Прибалтики тебя не просили. Он божится – да это не я, ребята! Вы не забывайте, вообще-то, что погода – она ещё и сама по себе умеет. Они говорят: ладно, проехали. Деньги подвезём. Да не нужно мне ваших денег! Не сепети. Значитца так: мы сейчас отдыхать скоро уедем на недельку, потом вернёмся и кое с кем встретиться тебе надо будет. А я не хочу. А мы и не спрашивали, хочешь ты или нет, тупица очкастая, – ничего не понимает.

Что делать, он не знает. С девкой встречается вечером. Любовь и всё такое. Потом он говорит: выходи за меня замуж. Она мнётся. Чего такое? Да понимаешь… Да что?! Понимаешь, ты, конечно, забавный и я тебя вроде люблю, но… ДА ЧТО?! Жить-то мы на что будем? На твою метеозарплату? Ты не подумай, я не меркантильная. Просто детей нищих плодить не хочу. Я вообще хочу в Штаты уехать. И там жить. Ну и уедем вместе! Молчит. Он и сам понимает – на хрена он ей там сдался. Девка молодая, красивая, найдёт себе англосаксонского протестанта – скок замуж, и все проблемы решены. А она ну плакать. Любит, видите ли. Жуткая сцена. Так и не выспались. До утра курили и разговоры разговаривали.

Поехал на работу, глаза сами закрываются. Хорошо на работе – катаклизмов нет, ничего делать не надо. Он, правда, между делом с ларьком у дома расквитался. Его вчера обжухали в ларьке этом, когда для девки вино покупал. Он и не заметил. А домой пришёл, смотрит, сдачу забыл. Вернулся. А там продавец уже другой. И говорит ему: иди давай отседова на хрен! Я тебя вижу в первый раз. Ах, в первый?! В общем, когда он домой возвращался назавтра, не было уже ларька. Торнадо унёс. Неизвестно куда. Милиция ходит вокруг, свидетелей опрашивает и по привычке деньги трясет с тех, кто без прописки. С торнадо денег не стрясёшь – чего его искать-то. Да и что это такое, милиционеры не все знают.

Ну так вот. Сидит себе тихо, спокойно, вдруг к телефону его. Подходит. Известно кто спрашивает. Извини, говорят, брат, что на работе беспокоим, конспирацию нарушаем, но у нас дело неотложное. Какое такое дело? Тебе знать не надо. Город Находка известен? Известен. Чтобы не было этого города через пять минут. Разница во времени, так что там как раз дело к полуночи. Да вы что?! Выпааалнять! Он притих. Говорит: ребята, там же люди. Да хоть хер на блюде – отвечают. Он: весь город не смогу. Сил не хватит. Помолчали, ладно, говорят, а порт? Порт могу. Вперёд. Кладут трубку. Девке своей перезванивает. То да сё. А она ему сразу вываливает – сегодня, говорит, представляешь, чего было – наши там одни партнёры в Находке таможней занимаются, так бандиты наехали и всех перестреляли. Знает он этих партнёров, ага. Уяснил.

Делать нечего – садится к компьютеру. Высчитывал, высчитывал цунами – высчитал. Ввёл. Депрессия жуткая. Что же это такое-то? Так домой и поехал, депрессивный. И спать лёг, еле заснул.

А в Находке известно что. Позвонили им из Москвы, говорят: ребята, вы не правы насчёт нашей таможни. Те отвечают: вы приезжайте, лохота, разберёмся. Ну не джипы же через всю страну гнать. Разберёмся-то разберёмся, отвечают, только по-другому. Лодки готовьте и спасательные плотики. Те: чего? А ничего.

И точно – сносит цунами, невесть откуда взявшееся, весь порт и таможенные кое-какие здания заодно, а вместе с ними и тех, кто там сидел, с бумагами разбирался на ночь глядя. От лица новых хозяев сидел.

Как связь восстановили, отзванивают бывшие новые хозяева в Москву. Извините, говорят, ребята, погорячились мы, были неправы. Считайте, что нас нет. Мы же не знали, что вы в Москве теперь так проблемы решаете. Пардон. Ленточку на новом здании таможни будете сами разрезать. Всего хорошего.

Приезжают к герою прямо днём. Поехали с нами, говорят. Везут в кабак. Кормят-поят так, что он соловеет. Обед в сто шестьдесят его месячных зарплат на человека. Благодарят. Сами тоже выпили, обнимают его, у них лапищи такие, что ровно одним предплечьем оба его плеча обхватывают. Браток, говорят, умница ты какая. Мы-то вот, дураки, всю юность на ковре да на ринге, а ты, гигант наш, книжки читал! Эх, если б у нас родители не алкаши были, так ведь и мы бы могли… И его развезло. Брататься не братается, но кивает и слушает. Вознесли ему хвалу, тосты за него. Вызвали проституток. Сейчас мы тебя, говорят, отдыхать отвезём. Много пить не будем, а то нам завтра в аэропорт. Кстати, насчёт отдыха. Мы тут на Карибы сваливаем, с аквалангом нырять – ты нам там погодку не проконтролируешь, а? Ржут. Чтобы всё было ну чисто тепло. Такой-то город, такой-то отель. Посмотрю – он кивает. Ну и лады. Только я домой, пожалуй, поеду, а то мне на работу завтра. А бляди? Я пас. Ну ладно.

Отоспался он, дома бродил весь день, новости посмотрел – а в Находке-то всё-таки пару портовых рабочих смыло. Думал он, думал…

И, знаете, гордость в нём заиграла. Да какого хрена? Что он им – попка? И ведь понимает: лучше не станет, так они и будут ему цели указывать, а он мочить. А как от них избавиться?

И мыслишка у него проскакивает. Телефон хватает – и ну звонить. Сначала в турфирму. Врёт чего-то. Дескать, родственники, тёща полоумная, все уехали. Дают ему телефон отеля. Звонит в отель. На компьютерном скверном английском осведомляется: как там наши клиенты? Это представитель такой-то фирмы. С кем я могу переговорить? Нормально ли питаются? Не было ли жалоб?

От них не было, говорят. Питаются дай бог каждому. Очистили, правда, все мини-бары в один момент, но мы им их заполняем, не волнуйтесь. Такие богатые клиенты, мы понимаем ваше волнение. Мы и сами волнуемся – что у нас тут от отеля останется. Скажем вам по секрету, что кое-кого из персонала они отымели – простите наш карибский английский – прямо около рабочего места, не спросив, но скандал мы замяли. Счёт потом выставим, так включим туда моральный ущерб. Ага. Ну хорошо. А сейчас они что, надеюсь, спят? Нет, отвечают, не спят. Они с аквалангами ныряют по ночам. Рыбок фонариками приманивают. Любят они после ужина выпить и, значит, занырнуть. Дайвинговые инструкторы уже шизеют и спиваются с такими клиентами. Угу. Ну спасибо, буду позванивать.

И бегом на работу. Первый раз за компьютер с радостью сел. Хабасть – минус тридцать не желаете, кратковременные морозы на Карибах? Температура воды, то есть льда, такая-то. Пожалте.

Чуть-чуть промахнулся. Они уже из воды вылезли, акваланги сняли, пивка выпили и к отелю двинулись. На прощание один из них камушек в воду кинул, не оглядываясь. А камушек тот по поверхности – плям-плям-плям. Лёд там. Довольно быстро схватило. А к утру всё отмёрзло, никто ничего и не заметил. Только рыбки всплыли кой-какие вверх брюхом и у авианосца «Миссури» небольшие проблемы образовались – корпус треснул. Чинить его теперь надо пару лет. Как не потонул – непонятно, экипаж – ни сном ни духом. Встали во льдах, говорят. Ага, отвечает им морское начальство и конгрессмены, у Карибских-то островов? Так точно, говорит командир, у них самых. Ну дело понятное. Он у них давно на подозрении был, что полномочия превышает и в Пентагон метит. Его в отставку. Замяли как-то.

Герой наш тем временем в отель звонит, а там всё в порядке. Чёрт! Не сработало. Он еще пытается. И всё как-то промахивается – ну бывает. Он же практически вслепую работает, точных координат-то нет. То селевой поток у них за спиной в ста метрах проносится из ниоткуда в никуда. То молнии шпарят, в пальмы попадают, еле потушили. То невесть откуда взявшееся подводное течение инструктора чуть отставшего уносит. Да с такой силой, что у него даже кислород не кончился, когда его вынесло. А выносит аккурат в Майами. Здравствуйте, а где это я? Где-где, в Караганде. Береговая охрана там грубая ужасно. Его, как кубинского нелегала, в тюрьму сажают, сидит там, губами плямкает, на вопросы отвечает сатанинским смехом.

И вроде бы уже освоил герой точную технику – промахивается ну буквально на копейки какие-то, ан нет! Тут попадание нужно без допусков, не баллистическая ракета. А у них отпуск к концу подошёл. Звонят ему. Мы, говорят пьяными голосами, завтра будем. Ты готовься к разговору сам знаешь с кем. У него руки опустились – что ж это такое, неужели всё напрасно? Едет на работу и сидит там. И ночь сидит. Сна ни в одном глазу, тоска смертная. Тут и они прилетели уже. В самолёте ещё догнались. Еле пилот с управлением совладал. Звонят они герою из джипа радостные, пьяные в дымину, говорят: брателла, а мы тут! Встречай! И ржут. Хочешь, мы тебе в «Макдоналдсе» еды купим? Тут они вообще чуть от смеха из машины не вываливаются. И девчонки тут на трассе стоят весёлые и недорогие, по стольнику. Щас приедем.

И тут у него в глазах загорается. Отчаяние уже такое, что страшно смотреть на человека. «Макдоналдс», шепчет он, «Макдоналдс». К компьютеру садится. Он уже это дело освоил с точностью до. И карта Москвы, слава богу, тут же электронная со всеми привязками. Он по клавишам – клик, клик.

Дорогу от «Макдоналдса» проводит. Провёл. Будь что будет.

А братки едут себе потихонечку, сто шестьдесят камэ в час, Ленинградку проскакивают, в тоннельчик известный въезжают, уже и Белорусская показалась, так они по разделительной с мигалочкой – красота. Все только из-под колёс и шмыгают. Вечер субботы, машин мало. И где-то в районе Маяковки водитель как раз на тормоза нажимает. Ему удобно на Садовое, видите ли, свернуть под знак. А тормоза они, как бы это сказать, не нажимаются. Поворот в секунду проскакивают – две с хреном тонны вес. Он уже всем телом нажимает. Неа. Минус девяносто два градуса, причём начинается за метр перед джиповским бампером и после заднего бампера заканчивается. Холодильная камера. Тормозная жидкость в лёд превратилась. Двигатель, разумеется, глохнет – его на такие допуски не рассчитывали. Только мигалка и работает. А дорога-то влажная, об этом позаботились. И схватывает её не просто в лёд, а в суперлёд моментально. Коэффициент трения сам замёрз давно. И летит эта махина к Кремлю. Мэрию пролетает, только свист. Центральный телеграф. Развесовка у джипа хорошая, полный привод был как-никак, он и летит ровненько, немного крутится. Ну скорость, конечно, уже не такая. Существенно снизилась. Километров восемьдесят едут ребятишки. Уже и Кремль. Гаишник, хорошо по привычке мигалку завидев, движение успел перекрыть. Они мимо него. Едва не сбили. Только сапоги ему всё-таки прихватило морозцем чуть-чуть – обморозил пальцы. Ну и влетают сами знаете куда. В арочку сначала, там на брусчатке их всё-таки вправо закинуло, и въезжают они в самое кладбище. Бабах! Добро пожаловать на родину.

Красная площадь – это… Ну сами знаете. Скрутили их минуты через полторы. Фээсбэшники прибежали и скрутили. Человек сто прибежало и ещё бегут. Да служба охраны президента. Да ФСО. На таком теракте звёздочками не разжиться – дураком надо быть. Вытаскивают из машины орлов. Живые все, только лица синие – подушками безопасности отбило. И система пожаротушения сработала – они в пене все. Хороший был джип, дорогой.

Ага, смотрят фээсбэшники, пьяные. Так-так. Бандиты. Угу. Оружьице, конечно, кой-какое в машине было – куда без него. Принадлежности аквалангиста. А, ну всё понятно. Через какую границу проплыли, ребята? Да вы что?! Да вы охренели!!! Да мы свои!!! Ага, свои. Со всем почётом просим дорогих гостей в Лефортово, в специзолятор. Да мы торопимся! Двадцать пять лет не срок. Да мы не виноваты!!! Ну пусть пятнадцать. Поехали, там и поговорим.

Герой, утомлённый сложными математическими расчётами, холодильник свой выключает и домой.

Он про ФСБ не знал, но догадывался. Расчёт на то и был. Приезжает домой и спит на всю катушку, первый раз спокойно за столько времени.

Просыпается. Никто не звонит в кои-то веки. Тихое счастье – свободен! О девке вспоминает, любовь накатывает. Едет к ней, вытаскивает с работы. Женюсь на тебе, говорит, сейчас, в реальном времени. Она ему: ты что, сдурел? Ей, конечно, лестно, но у них такое на работе творится – она вообще не знает, когда вылезет. У их партнёров, видите ли, большие проблемы. Он ей: да я знаю, чёрт с ними, с партнёрами. Она: и вообще, ты что, разбогател? Мы же с тобой это обсуждали! Нам жить не на что! Да я на следующей неделе в Штаты уеду. Вот визу сегодня дали. Завтра за билетами рвану. Ах так, кричит, ну ладно! И убегает, счастливый.

На работу прибегает. За компьютер сразу и на вопросы не отвечает. Ну он и так там числился с прибабахом. Клик-клик…

Боже мой! В Соединённых Штатах пресловутых от Флориды до Мэна, от Нью-Йорка до Сан-Франциско происходит… э-э… потепление. По Цельсию шестьдесят пять градусов, а по Фаренгейту и не сосчитаешь. При этом снег идёт по всей Америке. Тает, конечно, но идёт. Американцы охреневают. Бегство начинается. Кто куда. Кто в Англию, на историческую родину, кто в Африку. Весь мир о катаклизме трубит. Натуральный Армагеддон. И США понятно почему выбрали – столько там гомосексуалистов и наркоманов, что вот Боженька и хряснул. Бегут все. Национальная гвардия только и успевает, что коридоры для выхода и выезда создать. И никого не остаётся через пару недель в Америке. Вообще. Ну тряхнуло ещё несильно разок. Ну океан немного поднялся, кое-чего затопил. Людей, в общем, не осталось.

Инструктор, кстати, аквалангист в ум вернулся, пользуясь шумихой из тюряги вырвался, свистнул катер и на Карибы поплыл, за имущество рассчитываться…

И приходит к нашему герою девка заплаканная. Нету Штатов-то, говорит, ехать некуда. Так что если правда любишь, то это… В общем, на шею ему бросается, змея. Хеппи-энд у них. Чтоб я так жил, ага.

Шурик

В Москве народ всякий попадается. Такого человека иной раз встретишь – диву даёшься, как это он на свободе ходит. Старое деловое поколение, уголовное местами, что уж тут…

А герой наш к другому поколению принадлежал. Топ-менеджер, так сказать, новой формации. За границей успел поучиться, в соцстране по советским ещё возможностям. И не зря его туда пустили – на Родине потом ещё институт один закончил и делом занялся. В руководстве крупной такой компании трудился. Может, из-за имени с фамилией его долго за границу не приглашали? Василий Васильев, тут русофильством попахивает.

Но пригласили всё-таки. Дождался. Ну то есть ждал-то он не шибко. Но уж когда его в такую пригласили фирму забугорную, что он, как юрист дипломированный, большего и желать не мог, чего тут кобениться? К тому же контракт на два года всего.

Пробный. Он холост, свободен. Короче, собираться надо.

А собираться впопыхах – сами знаете – это как пожар тушить, только суматошнее. Пожары всё-таки у нас чаще случаются, чем отъезды за бугор. У нас на пожары, может, рефлекс выработался уже. А на отъезд – нет.

И Василий последние три месяца перед трапом самолёта живёт как в лихорадке, причём лихорадка прогрессирует. Заместителя на своё место найти. Обучить. Ввести в курс дел. Вывести из курса и объяснить, почему тот болван. Найти другого. При этом текущей работы никто не отменял и четыре проекта надо заканчивать самому. Руководство своё к увольнению подготовить и сообщить об этом мягко, не допуская истерики, – специалист-то он хороший: не только право всякое знает, наше и ненаше, но ещё и как это право проигнорировать тоже в курсе. Имущество частично сплавить, а оставшимся распорядиться. Долги погасить, с должников взыскать. С родственниками распроститься. Девок всех знакомых мягко предупредить о расставании, то есть попрощаться навек. Выездные документы выправить. Ну и так далее.

И ведь главное – кровь из носу, а успел почти всё. Одно некстати – день рождения. Чтоб его! Причём рождение в пятницу, а улетать в воскресенье. Сверхзадача-то ясна: не напиваться. Ну это он легко. Никогда алкогольной зависимости не имел.

Но вот день один насмерть пропадает, пятница пресловутая, это точно. Однако Вася и тут время сэкономил – ресторан заказал на вечер, и не рано, чтобы до двадцати ноль-ноль всякие дела успеть сделать.

Думаете, это остановило кого – двадцать ноль-ноль, пятница – в смысле численности гостей? Правильно, никого не остановило. Скорее, подстегнуло. Более того, в связи с грядущим отъездом к желающим поздравить присоединились желающие попрощаться. Ресторан чуть не треснул. Там столько столов не было.

И в середине уже пьянки очередные партнёры подъезжают. Деловые. Поцелуи, поздравления там. И партнёры эти, с лицами ехидными слегка, спрашивают: куда подарок бы поставить? А Василию, заметим, несмотря на отъезд, подарков надарили – мама не горюй. Правда, большей частью мобильных – часы там, швейцарские, ручки золотые… Но было кое-что и громоздкое, в основном от родственников безмозглых. Знают ведь, что уезжает, так нет. Давай-ка мы Васечке кресло подарим. Пусть он его себе на голову поставит в самолёте – так они небось думали. Но Василий к прямому попаданию родственников на вечеринку был готов, так что весь скарб громоздкий подарочный договорился в отдельной комнате складировать, а потом чтобы шофёр с фирмы на «газели» всю эту холеру домой бы привёз. «Большой подарок-то?» – Вася спрашивает. «Да так…» – партнёры отвечают. Ну, говорит именинник, выпивший слегка, дайте-ка я вас за него расцелую, а подарок пусть вон туда несут.

Ну и принесли коробку очередную какую-то большую.

Погуляли в тот день славно.

Следующим утром – субботним, стало быть, – Василий спал долго. До одиннадцати часов аж, что при его ежедневном пробуждении в семь – рай и малина. Проснулся. В ванную прошлёпал. Пока душ, пока брился, то да сё. Выходит из ванной кофе варить на кухню. А из ванной в кухню как раз мимо комнаты идти, где подарки вчера ночью свалили. И слышит Вася звук из комнаты какой-то. Он туда. Может, думает, шофёра там вчера коробками завалило? Входит. Слышит из той коробки, что партнёрский подарок, звук. Нечто среднее между писком и воем. Василий уже догадался почти, подскочил к коробке, стенку картонную рванул…

Мать честная. Там клетка под картоном. И обезьянка в клетке сидит какая-то. И орёт. Судя по всему, хочет жрать. Воняет к тому же в клетке. Ей же гадить надо куда-то. То есть не ей, а ему – Василий первичные признаки половые, несмотря на шок, углядел.

А шок известно почему. Улетать через сутки. И приглашали его одного, без обезьяны. То есть её куда-то сбагрить надо. Партнёры, мать их, а?! Таких партнёров надо вешать без суда и следствия. И Василий, клетку не открывая, но выдав обезьяне банан, начинает обзванивать как ненормальный все инстанции, которые на ум приходят. А инстанции, в отличие от Василия, нормальные. У них суббота – выходной. То есть везде длинные гудки. В лучшем случае говорят, чтобы в понедельник, так и быть, принёс посмотреть. Это в цирке сказали. А зоопарк припугнул ещё. Сказал, что обезьяна небось контрабандная, и они за ней присмотрят только в том случае, если хозяина по этапу отправят за нелегальный ввоз.

С официальными инстанциями, таким образом, было покончено. А какие неофициальные остались? Естественно, попробовал до партнёров тех самых дозвониться. Они дарили, они пусть и расхлёбывают. А у них – опытные, видимо, люди – мобильные не отвечают, и на рабочем месте никого. Суббота. Ну друзьям близким позвонил. Посоветоваться. Те как почуяли, что им два года как минимум обезьяну воспитывать, так вежливо и отказались. Всё по-честному. Василий уже и руки опустил. Ну не девкам же, в конце концов, обезьянку оставлять. С формулировкой «он заменит меня в ближайшие два года».

И Вася начинает метаться, что юристу высшего класса непозволительно. Звонит в какие-то сомнительные «приюты для животных». Звонит фокусникам каким-то, ополоумев, по объявлениям. Уже по «03» звонить собрался. Но очухался вовремя. И сообразил вот что.

Вариант остался один на самом деле. В деревне Васина бабка живёт. У неё живности – как у помещика нераскулаченного. Будто два батрака помогают: и куры, и гуси, и корова, и козы даже имеются. Не считая собачек и кошек, кажется. Что ей ещё один, пусть и экзотический, рот? А бабка огневая, со всем сама управляется, крепкая, и под горячую руку ей лучше не попадаться. Так она обезьянку у себя продержит недельку-другую, а он по телефону потом из-за бугра договорится, чтобы её, обезьянку, забрали.

И с этими судорожными мыслями Василий коробочку с клеткой грузит в джип свой и по газам. Вторая половина дня субботы. Насчёт вещи собирать ещё конь не валялся.

Домчался вихрем, за два часа. Из машины выскочил – и во двор. Слава богу, бабка дома оказалась. Не успела расцеловать внучека, как внучек, сукин сын, ей всё и вывалил. Что, мол, уезжает на какое-то время. Что вот животное оставляет. Что животное кормить нужно фруктами тропическими, желательно бананами. Вот, кстати, деньги на кормёжку. А он, Василий, через недельку договорится насчёт обезьянки. Не бойся, бабулька, животное спокойное.

А у бабульки вид обалделый отнюдь не из-за животного. Животных она и раньше видала. А вот денег такую пачку впервые. Ну и, пользуясь заминкой, внучек попрощался, бабушку поцеловал нежно, в джип скакнул – и отбыл.

Бабушка же, оправившись от шока, деньги спрятала в такое место, что до него даже человеку знающему «где» добираться час. А потом пошла обезьянку из клетки вынимать. Всё боялась, как бы не убежал. В хлев на всякий случай клетку занесла. Напрасно боялась – обезьяна сразу ей на руки прыг, и уцепилась так, что и не оторвёшь. И тут у бабульки первое подозрение шевельнулось – с её-то жизненным опытом! – что это не обезьяна маленькая такая, а детёныш. Ну а когда тот запищал насчёт пожрать – вообще все сомнения отпали. Точно ребёнок. И бабанька, в которой проснулся лебединой песней мощнейший материнский инстинкт, стала действовать сообразно обстоятельствам.

Для мелкого подпол оборудовала. У неё такой подпол был – один потолок метра два высотой. Там солений всяких и вообще запасов хранилось – две оккупации можно пересидеть, не вылезая. Так вот, сделала там маленькому колыбельку из одеяла старого и сена; игрушек каких-то дореволюционных приволокла, горшок неизвестно зачем, и, руководимая неведомым озарением, две верёвки к крюкам привесила – лазить и болтаться. Так почему лучше:

прежде всего с соседями не объясняться. А то поползут слухи, будто она на старости лет с самцом обезьяньим живёт. Да и мало ли, живодёры какие или люди лихие увидят диковину и сопрут. Местные мужички живо эту радость на бутылку обменяют. В общем, так спокойнее. А радость перепуганная с бабкиной шеи слезать и не думает. Столько он натерпелся в клетке, что в любой самке, пусть и другого вида, и в возрасте, желает видеть исключительно маму.

Василий улетел в положенное время, не опоздал, а бабка с обезьяной остались. Она его Шуриком назвала. Так привычнее. Шурик, когда ласково, и АЛЕКСАНДР, когда он чего-нибудь сделает не то. И растёт Шурик как на дрожжах, что её особенно радует. Бабулька, правда, в его рацион кой-какие изменения внесла. До бананов ближайших тут всё равно полсотни вёрст ехать. А у неё хозяйство. К тому же морковки и картошки полно. Молоко, сметана, творог – всё своё. А если чего не хватит – денег вон сколько оставлено. В общем, кормила как ребёнка, с учётом некоторых животных особенностей – мясо догадалась не давать, например. Гадить бабулька приучила Шурика куда надо, а когда шалил – затрещину получал и кубарем катился. Картина для Шурика, как для представителя животного мира, привычная – старая самка стаей руководит. Понял, подчиняюсь. Идиллия.

Обратили внимание, что времени-то уже больше, чем неделя-две прошло? У Василия получилось вот что: он о бабушке и обезьяне не забыл. Закрутился, правда, завертелся на новом месте, да ещё и за границей. Но где-то через пару недель дозвонился всё-таки до приюта. Объяснил ситуацию. Ему цену назвали за два года содержания. Он трубку повесил, потому что это надо в двух заграницах работать, чтобы столько отдать. Ещё потом в одно место позвонил. Там вообще какие-то живодёры оказались. Отбой… Второй месяц уже заканчивается. В результате нашёл всё-таки Вася компанию, при зоопарке областном, за какую-то вменяемую сумму готовую обезьяну у себя приютить, кормить и ухаживать за ней. Ну и слава богу. Он адрес бабулькин дал, попросил перезвонить, когда животное заберут, и, повесив трубку, дарителей обезьяны проклял в очередной раз.

Фирма ему попалась честная. Не прошло и недели, как двое мужичков в фургончик взгромоздились и по бабкиному адресу поехали. Грузчики-экспедиторы, так сказать. У таких профессий, чтоб вы знали, как правило, униформы две – если фирма посолиднее, то комбинезончики с логотипом, а если попроще, то камуфляж. Васе как раз попроще попалась компания.

Ну и приезжают к бабульке двое в камуфляже. Так, мол, и так, говорят, нам бы животное забрать. А у бабульки насчёт этого подозрения закрались.

Она им поэтому не открывала и через забор разговаривала. Дело вот в чём: давно уже разговоры ходили, что их деревню сносить будут. Совсем. Под скоростную автомагистраль место расчищать, что ли, или под железную дорогу. И якобы к соседкам уже разговаривать приходили власти какие-то, предлагали уехать в некое благоустроенное место. А народ, ясное дело, никуда вообще-то двигаться не собирался. И места тут исключительно красивые, и грибы, и ягоды, и речка, и вообще родная земля! Так что бабулька, с Шуриком уже сроднившаяся до невозможности, заподозрила, что это они её берут, интеллигентно говоря, на понт.

Ага, говорит, а кто вас послал? Такая-то, отвечают, фирма. А откуда фирма взялась? Да вот позвонил клиент, просил забрать. А фамилия клиента как, имя-отчество? Этот, в камуфляже, к машине за блокнотом помёлся, где всё записано. Подходит к двери открытой – мать-перемать! Коза, с той стороны забора привязанная, с коварством леопарда подкралась к фургончику, передними копытцами на подножечку встала и употребила блокнотик из бумаги соблазнительной по своему разумению. Сожрала то есть. А в момент взятия с поличным она уже и техосмотр доедала незаламинированный. Камуфляжник от таких дел взбесился. Козе наподдал, и, если б она не отскочила чуть-чуть, прозорливо почуяв, что дело пахнет керосином, он бы её небось убил. Но и сам виноват – дверь-то надо закрывать!

Вернулся камуфляжник. Рассказывает, как дело было. Ф. И. О клиента назвать не может, так как коза ваша, которую давно надо на варежки употребить, документы сожрала. Ах, сожрала – убеждается в подозрениях бабулька. Ну-ну. Жене своей сказки рассказывай. А насчёт того, кого тут надо в расход пустить, так у нас с козой своё мнение. И ты, если с ним ознакомиться не хочешь, вали отседова подобру-поздорову. А то я медведя из клетки выпущу. (Это она наврала для страху.) «Так клиенту-то что сказать?» – вопят камуфляжники. «А скажите, что убегло животное, – отвечает бабка. – Нетути. Убегло с концами. И прощевайте».

Ну те приехали в контору, доложились. Они по дороге ещё штраф разок заплатили за техосмотр сожранный, так бабку они не в лучшем свете представили с козой её. Сказали, что бабанька из ума давно выжила, а животное убежало. Начальник их выслушал, выгнал и клиенту стал звонить за границу. Так, мол, говорит и так, наши сотрудники съездили к вашей бабушке, но она, к сожалению, сообщила, что животное убежало. Извиняйте. Будем рады, если снова решите обратиться в нашу фирму.

Василий, ясное дело, огорчился на том конце провода. Обезьянку жалко; не уберегла, думает, бабулька. Убежал.

А Шурик убегать не собирался никуда. Наоборот, его бабка стала во двор иногда по ночам выпускать. Он и привык уже к такой жизни – днём спит, ночью по двору шастает. А потом бабка его тумаками живо назад загоняла. У неё и муж пьющий был, и война за плечами – не забалуешь. А Шурик её, что удивительно, слушался как прямо воспитанник кадетского корпуса. Одна только дурацкая привычка у него была, от которой бабулька его так и не отучила. Любил он в грудь себе постучать. Гулко так получалось. Ну и ладно. Хоть какой-нибудь недостаток должен же быть, правильно?

Телевизора не было у бабушки, да. За всю жизнь ни одной передачи из жизни горилл.

А Шурик растёт. Бабульке, конечно, совсем утаить его не удалось. В смысле – видеть его никто не видел вроде, но слухи поползли. Во-первых, бабка стала скрытная и неразговорчивая и в дом не приглашает, ссылаясь на болезнь какую-то. Во-вторых, звуки странные иногда доносятся невесть откуда – будто кто в барабан бьёт. В общем, странно всё. Не иначе как отставной козы барабанщика пригрела у себя на старости. В буквальном смысле.

И всё бы бабулька стерпела ради Шурика – очень уж он к ней привязался, да и она его тщательнее, чем сына воспитывала, – да вот ведь проблема: появились у неё подозрения, что Шурик уже одним двором не ограничивается. Что он по ночам теперь шастает где хочет. И, главное, помешать ему в этом никак нельзя: обезьянка выросла, больше бабки стала, то есть привязывать его бесполезно, любую цепь порвёт, да ещё и орать будет. Забор надстраивать до трёхметровой высоты – тоже не вариант: дорого, хлопотно, да и так уже слухи нехорошие. Вообще его не выпускать – жалко, привык он, нельзя животному без воли. И вот маялась бабка в раздумьях, увещевала Шурика, да так ничего и не придумала.

Ну тут зима, слава богу. Шурику там холодно было, снаружи, так он почти и не вылезал. А вот как весна началась – тут хоть святых вон выноси. Что плохо, Шурик раньше хоть всегда утром во двор возвращался, затемно. А сейчас, как пригрело, стал по два дня гулять, а когда и по три. Потом-то приходил, конечно, отсыпался. Чисто кот. Бабка и рукой уже махнула – будь что будет. Всё равно ничего поделать нельзя.

Согласно неведомому бабульке закону, события, предоставленные сами себе, имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему. Шурик утерял бдительность и прятаться перестал.

Первым его заметил совхозный пастух. Пастух, правда, выпил перед этим столько, что был удивлён не столько самим фактом галлюцинации, сколько её, так сказать, качеством. Он и отмахиваться пробовал, и глаза закрывал-открывал – видение не исчезало, а напротив, что-то бурчало, а потом и вовсе заколотило себя в грудь. После чего пастух слёг с нервами. То есть ушёл в такой запой, по сравнению с которым истребитель в пике – ничто. Причину запоя объяснял сумбурно. Никто особо не насторожился.

Затем настал черёд соседей. Сначала коровы по ночам начали шум такой поднимать, что соседи выскакивали и с дрекольём бежали в хлев, ворам самосуд устраивать. А там никого. Потом на участках стали навоз какой-то подозрительный находить. Искали, кого бы обвинить в нечеловеческом поносе, которым этот некто справляется только на соседских участках, но не нашли. Потом корешки и травки всякие с огородов кто-то жрать начал, в количестве, пригодном разве что для слона, но никак не для традиционного зайчика. А под конец и соседка увидела. Встала ночью попить – не спалось ей, видите ли. Встала, осмотрелась – а в окошке такое рыло, что на визг вся деревня сбежалась. Милицию вызвали. Те приехали, рассказ выслушали, «скорую» вызвали. «Скорая» руками развела, сказала, что нужная больница – одна на всю область, и с примитивной галлюцинацией, отягощённой маниакальным бредом, они никого туда не повезут. Там для буйных места не хватает. Вот когда ваша бабка начнёт на людей кидаться, констатировал врач, тогда заберём. И уехал довольный. А бабка-соседка в город к родственникам тут же умотала. То-то им радость!

В общем, деревня на ушах. Ясно, что чертовщина какая-то, все зашуганные ходят.

И бабулька наша не выдержала. Созвала к себе всех, благо народу не очень много, и повинилась. Рассказала всё как на духу. И как внучек обезьянку привёз. И как обезьянка выросла. При описании детских шалостей Шурика и сама заплакала, и у соседок кое-каких слёзы навернулись. Шурика показала в подвале. И сказала: теперь что делать – не знает.

Хорошо что? Народ у нас сердобольный всё-таки. Наорали, конечно, на бабульку, за огороды разорённые, но потом жалость взяла. Сначала любопытство, конечно, но потом всё-таки жалость. Животное как никак. Почти домашний он. И далеко от родины-то как, эх!.. Объяви бабулька тендер на усыновление – непременно кто-нибудь бы взял. И решили вот что. Во-первых, о Шурике молчать. А то и так деревню неровён час сносить собирались, а под такую сурдинку вообще могут заарестовать всех, а деревню точно тогда уничтожат. Во-вторых, внучека-разгильдяя надо вызывать. Пусть приезжает и забирает своё. А чтобы быстрее ехал – мужичок один творческий предложил, – написать ему, что бабулька при смерти. Ну мужичка того, понятное дело, поедом съели бабы за такое предложение. Он еле от рукоприкладства успел уйти хитрым отвлекающим манером: а адрес-то, говорит, у вас внучековский имеется? Или, к примеру, телефон? Мёртвая тишина. Уныние, переходящее в плач: не имеется. Однако не зря столько умов вместе собралось. Решили гонца в Москву отрядить. Найти фирму, в которой внучек работал. Бабулька хоть название запомнила, и то слава богу. А через них с Василием связаться. Пусть приезжает. Гонцом тот мужичок и вызвался. Выдала ему бабулька денег на следующий день из Васиной заначки, и всей деревней проводили. Уехал.

А деревня теперь к бабульке ходила каждый день по восемь раз – на обезьянку посмотреть. Он дичиться перестал, Шурик-то, так что на людей не кидался. По ночам всё так же, правда, убегал на пару дней. Горилла всё-таки, пусть и подросток ещё. Мышцы требуют нагрузки, а душа – свободы.

И вот, в один из таких дней, случилось непредвиденное. Какой-то чёрт экспедицию в эти края занёс. Университетскую. Геологический, что ли, или географический факультет припёрся. На местности, так сказать, навыки применить, на первом курсе полученные. И надо ж тому случиться, что профессор ихний, которому в силу возраста давно пора уже в гробу отдыхать, с Шуриком столкнулся в лесу. Шурик лагерем ихним заинтересовался. Хорошо хоть близко не подходил, а то бы первокурсницы там и оброжались бы со страху-то. А профессор – хоть и старичок, а шустрый такой, зоркий – Шурика вдали и увидел. Шурик слинял, а профессор обомлел в восхищении научном. Почему? Потому что это гориллообразное существо, ясное дело, гориллой быть не могло – не тот климат, у нас не Африка. А вот более правдоподобное объяснение – снежный человек! Йети. Голуб яван. Вот какая загадка природы – и это в средней полосе России!

И профессор всех своих студентов зарядил на поиски и исследования. Прежние кроки местности оказались забытыми. Студенты, дотошный народ, за неделю раскопали столько доказательств существования Шурика, что профессор в Москву позвонил коллегам-антропологам. Выезжайте, говорит, не пожалеете. Клянусь честью учёного, тут снежный человек водится. Берите клетки покрепче и сетей побольше. А также фотоаппараты и видеокамеры. Ну поверили коллеги, что это не розыгрыш. Приехали. Без клеток, правда, но с видеокамерами. А им показывают. Листья объеденные – раз! Образцы помёта числом, кратном десяти, – два! Следы гуманоидные в неимоверном количестве – три! Свидетельства вменяемых непьющих очевидцев – четыре! Снимки цифровые, нечёткие, столько-то штук – пять! Чего вам ещё надо, господа антропологи? Дать бумажку, чтобы вам было на чём новую теорию эволюции записать, или у вас своя есть?

А среди антропологов и с мировыми именами учёные попались. И позвонили сразу куда надо. И за границу в университеты кое-какие. И в ЮНЕСКО. И чуть ли не в Госдуму и Конгресс США. И такие караваны потянулись в пресловутую среднюю полосу – любо-дорого смотреть.

А пока караваны тянулись, конечно, учёные и к деревенским подобрались. Одна деревня только рядом-то стоит. Но деревенские – вот ведь неграмотный, угрюмый народ! – разговаривать особо не стали. Никакого они тут человека не видели, снежных людей да, лепят зимой детишки иногда, так чего с них взять? Ничего такого не замечали, не были и не участвовали. И просят их не трогать, если возможно. А то дел по горло. Видали, как деревня конвенцию неразглашения блюла? То-то!

Блюла-блюла, а тут вдруг гонец из Москвы возвращается. И не один, а прямо с Василием. Бабулька прямо обомлела от радости. Внучек. Загорелый, упитанный, господи, радость-то какая! А внучек поцеловался быстро – и в подвал. Шурика увидел. Здравствуйте. Столько времени прошло.

Василий чуть в обморок не грохнулся, а его ведь предупреждали, чего он там увидит. Не готов оказался. Ослабила заграница его нервную систему. В принципе, конечно, да, тяжело понять, что твоя маленькая обезьянка вымахала так, что тебя может одной рукой прихлопнуть. К тому же Шурик в мозгу Васином вроде как без вести пропавшим числился.

Но с другой стороны, спрашивается, мало ли у мужика в жизни неожиданностей? А жену кто-то с любовником застаёт – это что, легко?

Короче, Василий быстро всё уладил. Он там за границей связями оброс кое-какими. Позвонил прямо с мобильного из деревни. Договорился, что клиент его Шурика в Кении встретит и разместит в соответствующем заповеднике. Договорился о доставке Шурика в аэропорт и о транспортировке со всеми удобствами. Ещё звонок, и уже документы Шурику на выезд начали оформлять, по линии то ли ПЕТА, то ли Гринписа.

И нескольких дней не прошло – пришла машина за Шуриком. Прощались всей деревней, как с родным. Одних слёз было пролито – столько над бразильскими сериалами даже не плачут. Еды ему навалили в клетку. А бабулька как начала с ним прощаться – ну еле отволокли её. Она, конечно, знала, что там ему будет лучше, чем в нашей средней полосе, но сердце, сами понимаете, так и разрывалось. Погрузили. Уехал Шурик в Кению.

А Василий собрался к месту работы отбывать. Он там наврал чего-то, про ЧП, про семью – его и отпустили. За свой счёт.

А тут как раз караваны с учёными прибывают. Событие. Даже телевидение приехало центральное. Академики и профессора иностранные, конечно, скептически сначала на всё смотрели, но как только им доказательства предъявили, помёт показали, в следы ткнули, да ещё и плёнку дали посмотреть, на коей Шурик студентами был всё-таки запечатлён на приличном расстоянии, тут они скепсисы свои побросали. Потому что запахло нобелевкой. А раз так – надо работать и исследовать. А им говорят: извините, мол, но исследование не получится. «Это ещё почему?» – переспрашивают оторопело. Да тут вот, видите ли, дорога как раз пройдёт скоро, то ли автомобильная, то ли железная… Вот и деревню будем сносить, да… В общем, сворачивайте манатки через недельку-другую. А мы вас на конгресс потом пригласим в Москву. Столицу заодно посмотрите.

«Манатки? Дорога? – переспрашивают железным голосом академики у блеющих властей. – Ну-ну…»

И позвонили кто куда мог. Кто в ЮНИСЕФ пресловутый с Гринписом. Кто в ООН. Кто в ЮНЕСКО. Кто президенту своему набрал по старой сенаторской дружбе. Не повезло властям местным. Они с иностранными учёными не очень привычны были разговаривать.

Недели не прошло, как звонки подействовали.

Во-первых, правительство весь район заповедной зоной объявило. Хотели сгоряча область объявить, но одумались.

Во-вторых, для облегчения научных изысканий, городок построили и оборудовали соответственно.

В-третьих, железную или автомобильную дорогу там отменили, а того, кто хотел деревню сносить, решено было повесить!

Ну последнее, правда, уже местные додумали. Гонец небось придумал, мужичонка.

Он, чтобы смотрителем в том заповеднике стать, кенгуру за свои деньги из Австралии выпишет и скажет, что сам его, кенгуру, родил.

Такой вот народ потому что. Творческий.