Врачеватель. Олигархическая сказка Войновский Андрей

– Да, я в курсе. Кстати, как ваше здоровье?

– Думаю, лучше не бывает.

– Конечно, произошедшее с вами не укладывается в рамки человеческого сознания, – встав из-за стола, доктор подошел к окну. – Скажите, вы Его видели?

– Да, видел. И могу утверждать, что Он есть, был и будет всегда, но только верить в это или нет – исключительно личное дело каждого.

– Соглашусь. Но вам, вероятно, открылись какие-то особые истины?

– Не более, чем духовный мир верующего человека.

– Вот как? – доктор внимательно посмотрел на Пал Палыча, затем, подойдя к нему, протянул свою руку.

– Фамилия моя Комиссаров, а зовут меня Алексей Николаевич.

– А меня зовут Пал Палыч, и фамилия моя Остроголов.

Они пожали друг другу руки.

– Извините, я не предложил вам стула.

– Ничего страшного, – улыбнулся Пал Палыч, – я уже порядком подзабыл, что это такое, если, конечно, рассматривать стул не как предмет мебели.

Улыбнувшись в ответ, Алексей Николаевич подошел к столу и достал из органайзера кредитную карту.

– Наконец-то с легким сердцем вам ее возвращаю. Здесь только не хватает той суммы, которую я потратил на приличный гроб.

Заметив некоторое недоумение на лице Пал Палыча, пояснил:

– Видите ли, памятуя о вашей просьбе – я о старушке, – зашел к ребятам в морг и когда увидел, в какой ящик этот мерзавец положил собственную мать… Знаете, Пал Палыч, я много в жизни повидал, но даже мне, глядя на это, стало не по себе. Одним словом, вот ваша карточка. Цела и невредима.

– Спасибо, Алексей Николаевич, но я к вам не за карточкой пришел.

Теперь уже Комиссаров удивленно смотрел на Пал Палыча.

– Алексей Николаевич, – глядя на доктора спокойными и ясными глазами, продолжил Остроголов, – я хочу создать на государственном уровне серьезную социальную программу с большими вложениями средств, которая бы смогла поднять нашу систему здравоохранения на должный уровень. И я точно знаю, что теперь я это сделаю. Можете мне поверить.

– А я вам верю. И то, что вы говорите, – не просто замечательно. Это стратегическая необходимость. И если этого не сделать сейчас, то с такими понятиями, как генофонд и здоровье нации, можно распрощаться навсегда.

– Много чего в этой стране нужно делать, не откладывая в долгий ящик, – взяв со стола зажигалку, Пал Палыч помог Алексею Николаевичу прикурить сигарету. – Ну уж коли здесь мы с вами, Алексей Николаевич, как я понимаю, единомышленники, то я вам и предлагаю… Точнее сказать, очень прошу, встав, как говорится у руля, возглавить эту программу.

– Я? – удивление Комиссарова было неподдельным. – Да вы шутите, Пал Палыч. Из меня администратор… Знаете, есть такая поговорка – как из кое-чего пуля. Да и потом, кто за меня будет «резать» тех, у кого просто нет денег на свое здоровье? Нас и так в Москве таких, как я, идиотов осталось разве что по пальцам пересчитать. Пал Палыч, я вам очень благодарен за оказанное мне доверие, но вынужден извиниться. Я не могу оставить больницу.

– Значит, будем этим заниматься в «свободное от работы время».

– У меня есть еще семья, – улыбнувшись, ответил Комиссаров.

– Что ж, семье придется объяснить. Если потребуется, будем объяснять вместе. Но я почему-то уверен – семья поймет. Нам с вами, Алексей Николаевич, по-другому никак нельзя, – спокойно резюмировал Остроголов.

Комиссаров молчал, глубоко затягиваясь сигаретой.

– А касательно всяческих чиновничьих функций?.. – прервал паузу Пал Палыч. – Не знаю… Лично я с некоторых пор человеческую порядочность ценю несравнимо выше административного таланта. К тому же я в состоянии привлечь вам в помощники лучших экономистов. Подумайте. А вообще, очень рад нашей встрече. Жалею только, что мало мы сегодня с вами пообщались. Ну ничего, наверстаем в другой раз. А сейчас я, с вашего позволения, поеду. У меня сын в Москве. Давно не виделись. Надеюсь, до скорого.

– Пал Палыч, – остановил его в дверях Комиссаров, – кредитку-то забыли.

– Ничего я не забыл. Вот и давайте, не откладывая в долгий ящик, начнем хотя бы с вашего отделения неотложной хирургии. Когда-нибудь такие, как я, должны же, наконец, начать отдавать долги своей стране и своему народу. И ведь при этом совершенно не обязательно забывать о себе. Просто не надо терять чувство меры. Вот и все, что требуется. А «иначе – хаос», – как любил говаривать один товарищ, канувший в небытие. И еще у меня к вам личная просьба, – уже взявшись за ручку двери, сказал Остроголов. – Вот это я, действительно, чуть не забыл. Абсолютно уверен, уважаемый Алексей Николаевич, что ваша семья заслужила куда более достойного существования. Разве не так? Так что нам мешает восстановить справедливость?

Сказав это, Пал Палыч вышел из кабинета Комиссарова.

Сев в машину, он обратился к своему водителю:

– Гриша, ты мне позволишь воспользоваться твоим мобильником? Всего один звонок. Я потом компенсирую.

– Да вы что, Пал Палыч! Скажете тоже. Какая компенсация? Звоните, конечно.

– Спасибо, – он набрал номер. Через две секунды после соединения услышал голос Нины Сергеевны. – Нинуля, это я. Я сейчас в Солнцево. Еду на Котельническую. Выдели мне пять минут. Давай в центре встретимся. Ты же сейчас в офисе?.. Гриша, – спросил он водителя, – за полчаса до Никитских ворот доедем?

– Без проблем, – ответил Григорий.

– Нина, давай через тридцать минут в переулке возле ГИТИСа. Там потише.

Когда через полчаса «Гелентваген», свернув в Собиновский переулок, через сто пятьдесят метров оказался напротив сквера Академии театрального искусства, Нина Сергеевна уже была на месте. Она прогуливалась вдоль ограды. Увидев подъехавший «Мерседес», спокойно села в открывшуюся заднюю дверь.

– Пал Палыч, – сказал Григорий, – я пока возле машины покурю.

Когда Гриша вышел из машины, встреча одноклассников не обошлась без горячих объятий.

– Ну что, балбес, ожил?

– Нинка, родная моя, как же я рад тебя видеть!

– Потом мне расскажешь про свои радости, а сейчас слушай «сюда» и не перебивай. Пакет Куранову я отдала через день после случившегося. Конечного адресата в Москве уже не было, и передавать было некому. А потом, после твоего фортеля в гробу, мы, естественно, с Андреем Алексеевичем встретились и решили повременить. Либо когда ты придешь в себя, либо, уж прости, после окончательных похорон. Одним словом, теперь этот вопрос решать будешь сам. Пакет у меня.

Нина Сергеевна взяла его за руку.

– Я тебе ничего не говорю. Знаю, что бесполезно. Теперь тебя тем более ничто не остановит. Но ты, Пашка, знай: что бы опять с тобой ни стряслось – я рядом. А там будь что будет… Гриша! – приоткрыв заднюю дверь, позвала она водителя. – Добрось меня до конторы.

Машина тронулась, а Пал Палыч не мог отвести взгляда от Нины Сергеевны, задумчиво смотревшей в окно автомобиля.

– Нинон, ну почему я на тебе не женился?

Она повернула к нему голову и невозмутимо ответила:

– Потому что у тебя никогда не было на этот счет никаких мыслей. Школу во внимание мы не берем. Да и слава Богу. Думаю, тогда наши судьбы сложились бы совсем по-иному.

Выходя из машины, она вскользь заметила Пал Палычу:

– Ты, Пашка, все-таки поаккуратнее. Скоро пропажу пациента обнаружат и объявят план «перехват». Смотри, чтобы не перехватили. Ведешь себя, как последний пацан.

– Нина Сергеевна, – весело и беззаботно обратился к ней Григорий, – тогда я тоже вроде как не совсем взрослый.

Посмотрев на улыбающиеся физиономии Пал Палыча и Григория, она, пожав плечами, сказала:

– Твоя Эльвира круглая дура, но в одном я с ней согласна полностью: вы, мужики, все патологические идиоты.

– Так у нас, Нина Сергеевна, химический состав крови от вашего и то отличается, – крикнул вслед удалявшейся Нине Сергеевне Григорий.

В этот момент в салоне «Гелентвагена» царили смех и веселье: «Остроголова поймалы? – Поймалы. – А хто он? Лопух! – Ха-ха-ха!..»

«Охватившее меня волнение было сравнимо с предчувствием надвигающегося землетрясения, когда пласты пород на десятки метров поднимаются вверх или низвергаются во всепоглощающую бездну», – примерно так можно было выразить состояние Пал Палыча, когда он еще раз нажал на кнопку звонка своей квартиры, купленной десять лет назад в доме на Котельнической набережной. Плотно прижав ухо к двери, сгорая от нетерпения, он пытался уловить малейшие звуки человеческого присутствия.

– Сережка, ну где же ты? Неужели уехал? – по артикуляции его губ можно было в точности воспроизвести неслышно произносимые им слова. – У меня ни телефона под рукой, ни ключа… Я ведь не знаю номера твоего телефона… Да какое там!.. Я даже не знаю – есть он у тебя или нет!

Пал Палыч не заметил, как дверь открылась, и он под тяжестью собственного тела, с грохотом задев дверной косяк, ввалился в прихожую, рухнув на пол, словно мешок, наполненный известным нам всем содержимым.

Открывшая ему дверь юная особа, облаченная в его же рубашку, вскрикнув от неожиданности, отпрянула от Пал Палыча, как от чумы, и, прикрыв рот своей тонкой, почти прозрачной ладошкой, испуганно прижалась к стене.

– Нет-нет, милое дитя, вы только не пугайтесь! – вставая с пола и неуклюже вытянув руки вперед, попытался ее успокоить Пал Палыч. – Я не грабитель… Я Сережкин папа. Вы меня, пожалуйста, извините, что я без предупреждения. Честно говоря, я даже не подумал, что не помню, какой сюда номер телефона… Скажите, а Сережа дома?

До конца не успев прийти в себя от испуга, юная особа тоненьким, будто соломинка, пальчиком указала на дверь в дальнюю комнату, в проеме которой в эту секунду показался Сергей.

– Мартышкин, что за шум? А ну-ка докладывай – кто это к нам без звонка раньше времени?

Увидев отца, Сергей остановился, словно наткнулся на стекло, оказавшееся на дороге.

– Папка, ты?

– Я, сынок. Я.

Взглянув на «Мартышкина», Сергей смущенно сказал:

– Пап, если можно, давай без слез.

– А если, Сережа, я их не смогу сдержать, – ты меня не прогонишь?

– Да ты что, отец!.. – забыв о смущении, он подбежал к отцу и крепко его обнял.

– Вот видишь, сыночек, я и не плачу, – чуть слышно лепетал Пал Палыч, и слезы вовсю катились по его лицу. – Просто я счастлив. Вот и все. Сейчас-сейчас… – он вытирал ладонями слезы. – Ты не думай – это совсем другое. С утра мучаюсь… Ну надо же!.. Что-то в глаза попало, и с самого утра больно моргать. Бывает же такое. Прямо напасть какая-то.

– Папка, пожалуйста, посмотри на меня.

Пал Палыч безропотно выполнил просьбу сына.

– Отец, я почему-то твердо уверен, что теперь будет все, как надо. Слышишь?

По-прежнему стоя у стены, сентиментальная «Мартышкин» даже не пыталась сдерживать переполнявшие ее эмоции и в плане слезоизлияния была полностью солидарна с Пал Палычем.

– Ну а ты чего ревешь? – немного растерянно обратился к ней Сережа. – Да что же это такое! Прямо какое-то сборище сентименталов.

– Ну да, такая встреча… Отец все-таки, – новая волна эмоций захлестнула «Мартышкина».

– Так, все. С этим пора кончать, – Сережина растерянность в миг улетучилась, и он перешел к решительным действиям.

– Ребята, давайте-ка я вас лучше представлю друг другу, – он взял их руки и соединил, похлопывая по ним своей ладонью. – Отец, познакомься – это моя старая знакомая, и зовут ее Лиля.

– Я тебе больше, чем знакомая.

– Согласен. Это моя больше чем знакомая Лиля. А это, «Мартышкин», самый замечательный человек на свете – мой отец.

– Сережа, ты правда так думаешь? – с замиранием в сердце спросил Пал Палыч.

– А почему в настоящем времени? Я, папка, всегда так думал, хотя вы меня с матерью и сослали, не спросив, в эту тухлую Англию, как Ленина в Шушенское. Ладно, чего стоим? Познакомились? Тогда пошли на кухню. Вина что ли выпьем за встречу. «Мартышкин», у нас ведь, кажется, еще осталось?

– Да, еще есть полбутылочки.

– Дядя Гриша, ты?! Здорово! – проходя мимо двери, Сергей увидел стоящего на лестничной площадке Григория.

Выбежав за дверь, он обнял персонального водителя отца, как давнего доброго друга.

– Здорово, Сережка. Хорошо, что вернулся.

– А ты чего тут стоишь? А ну-ка пошли в дом.

– Ничего-ничего, Серега, ты не парься. Я тут лучше у двери покараулю. На всякий случай.

– Дядя Гриша, да какие там, к черту, «всякие случаи»? Все «всякие случаи» уже случились. Хуже, уж «во всяком случае», не будет. Так что давай, дядь Гриш, заходи.

Вся компания плавно переместилась на кухню, где Лиля, нисколько не утруждая себя поисками, достала из буфета четыре бокала и початую бутылку «Божоле».

– А вы так хорошо знакомы? – поочередно глядя то на сына, то на Григория, удивленно спросил Пал Палыч.

– Батя, ты как с Луны свалился. Честное слово. Впрочем, с твоею-то космической занятостью обращать внимание на такие мелочи… Дядь Гриш, – Сергей положил руку ему на плечо, – а я ведь твой должник. Я тебе в сику пятьсот двадцать рублей продул. Помнишь?

– Сережка, – Григорий сокрушенно покачал головой, – ты, наверное, хочешь, чтобы меня уволили.

– Что? Да это я их всех поувольняю! Батя, – он повернулся к отцу, – если я тебе дорог, знай – дядя Гриша мой самый настоящий по жизни друг.

– Я ничего против не имею, сыночка, – Пал Палыч напоминал блаженного.

– Господа, – послышался ласкающий ухо тонкий голосок «Мартышкина», – я уже все налила. Предлагаю отметить встречу.

– Дядь Гриш, – сказал Сергей, – ты, естественно, опять за рулем, но, может, ради такого случая?..

– Конечно, выпью, – ответил Григорий. – Ради такого готов поступиться принципами. Да, думаю, такие промили они и не унюхают.

– Лиличка, – обратился Пал Палыч к «Мартышкину», – а у вас какой-нибудь корочки занюхать не найдется? А то я уже два месяца не закусывал. Боюсь, развезет меня. Что тогда будете делать?

– Спать тебя уложим, – ответил за нее Сергей.

– Спать сегодня мне пока еще рано. Дела есть. Да и выспался я, сынок, лет на десять вперед.

– Лиль, – по-хозяйски распорядился Сергей, – найди чего-нибудь из закуси.

– Да голяк, Сереженька, – послышался в ответ все тот же тонкий, нежный голосок «Мартышкина».

– Бать, не переживай, – сказал Сергей, когда все подняли бокалы, – тебя от литра водки никогда не развозило, а тут какой-то красный виноградный сок.

Пал Палыч согласно кивал головой и блаженно улыбался.

– Ребята, – продолжил Сергей – мы тут все свои, поэтому скажу, что думаю. Отец, я хочу поднять этот бокал за тебя. Знаешь, на твоих похоронах все что-то изображали: плакали, всхлипывали, пытались маски скорби на себя напялить… Нет, я ничего не говорю… Многие это делали искренне. А вот я, твой сын, не испытывал в тот день никаких эмоций. Я потому был спокоен, как бульдозер, что твердо знал: все это из другой жизни, а на самом деле реальность в этот момент существует в каком-то ином, параллельном, мире. Понимаешь? И когда ты в гробу очнулся, задышал, я нисколько этому не удивился. У меня тогда в голове крутилась только одна единственная мысль: «Ну вот, случилось то, что и должно было случиться».

– Только благодаря тебе Господь меня и вернул на эту землю, – почти шепотом произнес Пал Палыч.

– Нет, папка. Извини, но я почему-то уверен, что это не так. Моим участием здесь и не пахнет. Во всяком случае, я это очень хорошо чувствую.

– Наверное, ты прав, Сережа. Я вот только смотрю на тебя и не могу поверить: ты стал совсем взрослый.

– Да по большому счету, никакой я не взрослый. Ровно на свои девятнадцать… Бать, ну ты долго будешь меня перебивать? Я же за тебя тост говорю.

– Прости, не буду.

– Так вот, отец, я пью за тебя, и пусть твоя дальнейшая жизнь складывается, как какая-нибудь поэма, красивая и чистая. И чтобы мы с тобой редко расставались, заботились бы друг о друге, а значит, любили бы друг друга… Пьем до дна!

– Спасибо, сыночек.

Раздался звон бокалов, а особо сентиментальные не преминули снова пустить слезу.

Когда присутствующие опустошили свои бокалы, Сергей подошел к отцу и обнял его.

– Отец, в Англию я больше не поеду. Там тоска болотная. От их чопорности меня воротит. Не по душе мне там. И потом, с чего вы вдруг с матерью решили, что я должен стать экономистом? Сейчас, куда ни плюнь, одни сплошные экономисты. Их же как собак нерезанных. Как будто ничего другого не существует. Меня, например, интересует микробиология. Ты только, бать, с ботаникой не путай. Короче, я решил – буду поступать в МГУ. Но учти, отец, если узнаю про какие-нибудь там протекции – поссоримся не на шутку. Я на себе прочувствовал, как там смотрят на «золотую» российскую поросль. Не спрашивал, как другие, но лично я от этого не знал, куда себя девать. Дядь Гриш, ну так ведь? – неожиданно переключился он на Григория.

– Да все так, Сережка, – от неожиданности тот даже вздрогнул, – а вот смотри, если не поступишь, то с твоими-то… Как сказать?.. Лихими принципами и в армию загреметь недолго. А сейчас, сам знаешь, время какое. Не дай Бог в Чечню!

– И что? Классно вы все рассуждаете. Допустим, я со своим максимализмом мало еще чего в этой жизни понимаю, но тогда, по-вашему, получается, что в Чечню должны идти только «Ивановы» из деревни «Пупкино».

– Туда, сынок, должны идти те, кто сам этого хочет и за большие деньги.

– Начнем с того, отец, – парировал Сергей, – что ни туда, ни в какое-либо другое место никто не должен ходить с автоматами наперевес ни за какие деньги, но если это данность и из этой данности, куда ни копни, бьет столь дорогой вашему сердцу готовый шестьдесят шестой бензин, то эти вопросы должен решать ты со своими друзьями. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю, Сережа. Понимаю и горжусь тобой.

– Если прямо так и гордишься, тогда уж скажи спасибо бабуле с дедом. Они же со мной в основном и носились, как с писаной торбой. Слушай, а давай их завтра навестим! Съездим на кладбище, а?

– Обязательно поедем.

– Ладно, бать, ты не переживай. Я поступлю. А не поступлю – тоже не трагедия. Не все же, в конце концов, погибают в армии. Ну а если кирпич вспомнить, который прямо на башку с двенадцатого этажа?.. Ты лучше скажи, что нам с матерью делать? С мамкой-то у нас совсем беда. Она даже меня и то не всегда узнает. Вроде и называет правильно, а ощущение, что говорит с другим.

– С мамой, Сережа, все будет в порядке, – спокойно и уверенно произнес Пал Палыч. – Я сейчас за ней заеду и привезу домой. Обещаю, наша мама будет в здравом уме и твердой памяти. Абсолютно здорова. Веришь, сынок?

– Верю. Хотя и странно мне то, что ты сейчас говоришь.

Он взял отца за руку.

– Я, папка, всегда тебе верил, потому что тоже горжусь тобой.

В работавшем на кухне телевизоре, в фоновом стрекотании динамиков Пал Палыч неожиданно уловил своим чутким ухом очень знакомые ему интонации.

– Лиличка, будь добра, сделай погромче.

На экране телевизора перед многомиллионной аудиторией, вероятно, когда пресс-конференция уже закончилась, продолжая отвечать на вопросы журналистов, преисполненный стати предстал небезызвестный нам Игорь Олегович Скрипченко.

«… Я сам родом из русской глубинки. Из простой, между прочим, крестьянской семьи. Кому, как не мне, знать проблемы, существующие в наших регионах. Я лично понимаю, что развитие экономики в стране в целом шло бы куда интенсивнее и динамичнее, если бы малому и среднему бизнесу давали развиваться, не выстраивая эти чудовищные со стороны чиновников барьеры в виде взяток, полного подчинения силовых структур местным князькам и, соответственно, давления с их стороны на этот самый малый и средний бизнес. Я сам чиновник. И чиновник высокого ранга. Следовательно, фигура непопулярная. Только мне это не страшно. За славой не гонюсь и обещать ничего не буду, но своим коллегам-чиновникам заявляю, что вновь созданная при президенте комиссия по борьбе с коррупцией, которую я возглавляю, каленым железом будет выжигать всю эту скверну как в центре, так и на местах, невзирая на чины и связи. Демократия, дорогие мои, не анархия. Ее еще надо построить. И начинать надо с собственного сознания. И что закон не кистень, – как говорил Шарапов, – и он одинаков для всех…»

– Папка, что с тобой? – Сергей тряс отца за плечо и не мог вывести из оцепенения. Тяжелым свинцовым взглядом Пал Палыч смотрел на экран, словно окаменевший. Затем он неожиданно повернулся к Сергею и как ни в чем не бывало невозмутимым спокойным голосом, улыбаясь, сказал:

– Сережка, мне твой «Мартышкин» ужасно понравился. Вся точеная, как олененок. А красивая-то какая! Ты с ней понежнее. Создание ведь очень хрупкое. Прямо голубая кровь. Береги ее. А вообще, надо сказать, мне до невозможности приятно, что у моего сына такой хороший вкус.

– Да ладно тебе, бать, – смутился Сергей.

– Ничего не ладно. Знаю, что говорю. Теперь давай обнимемся, да я за матерью поехал. Не волнуйся, как пообещал, так и будет.

Уже в прихожей Пал Палыч подошел к Лиле и, взяв ее руку, поцеловал.

– Лиля, есть одна проблема, и я могу рассчитывать исключительно на вас. Поможете?

– Помогу. А в чем вопрос?

– Сегодня у нас семейный ужин по поводу выздоровления нашей мамы, поэтому часам к восьми… Нет, ровно в восемь прошу вас вместе с моим сыном быть в деревне Жуковка, которую Сережа не очень жалует. Признаюсь, она мне тоже все меньше начинает нравиться, но пока, так сказать, за неимением… Одним словом – милости прошу. И помните, без вас за стол не сядем.

– Ну ты, батя, галантен, – сказал вслед выходящему из квартиры отцу Сергей, на что в ответ увидел поднятый большой палец правой руки, явно относившийся к обворожительному «Мартышкину».

На Садовом кольце в первом тоннеле по направлению от Павелецкой к Октябрьской намертво застряли в пробке. Пробка образовалась внушительная, причем, по обеим сторонам движения. Опытные водители отлично понимали, что в ближайшие пятнадцать—двадцать минут никакого движения вперед не намечается, поэтому многие заглушили двигатели, экономя тем самым топливо.

– Вот черт меня дернул поехать по Садовому, – сокрушался Григорий, – как минимум час здесь проторчим.

– Не переживай, Гриша, время есть. Господи! Ты только посмотри! Как он сюда попал? – Пал Палыч протянул руку к лобовому стеклу «Геленвагена».

Между опорных колонн, разделявших посередине тоннель по всей длине, на бордюрном возвышении, служившем фундаментом тем же колоннам, на ветхом раскладном стульчике сидел седовласый мужчина лет шестидесяти и самозабвенно давил на клавиши своего баяна. Он добродушно улыбался решеткам радиаторов, фарам и капотам стоявших в пробке автомобилей. Судя по отсутствующей шляпе или коробочке для денег, он не просил за свое творчество награды у «запорожцев», «крайслеров» и «мерседесов», просто он весело и безвозмездно дарил каждому бамперу частичку своей души:

Пел он трогательным, слегка дрожащим голосом, не всегда правильно нажимая на нужную клавишу, —

– Гриш, дай взаймы рублей двести.

– Палыч, ты опять за свое. Скажи еще – до получки. Я им сам всегда все раздаю, хоть и знаю, что мафия. Но этот, похоже, не из них. Какой-то не от мира сего. Пойду отдам, – он достал из портмоне две купюры и, поставив машину на паркинг, хотел уже открыть свою дверь, но Пал Палыч его остановил.

– Не, Гриш, дай мне. Я сам.

Он вышел из машины и, подойдя к «не от мира сего» баянисту, протянул ему деньги, на что тот отрицательно покачал головой, продолжая петь и улыбаться попавшим в пробку автомобилям, а Пал Палыч будто застыл на месте с двумя купюрами в руке, завороженно глядя на этого человека, в очередной раз не взявшего нужную ноту.

Когда настала очередь проигрыша, баянист неожиданно обратился к Пал Палычу:

– Вы слова запева знаете?

– Запева?.. Нет, не знаю.

– А припева?

– Припева – знаю.

– Хорошо, запев я сам спою, а припев мы вместе. Приготовьтесь. Я вам кивну.

Пал Палыч был похож на изваяние. Он стоял, слегка приоткрыв рот, и боялся пошевелиться, чтобы не пропустить команды к вступлению.

Дождавшись кивка, Остроголов запел, вступив при этом четко и своевременно, в той же тональности, в которой исполнял песню баянист. Он пел богатым, красивым баритоном, громко и размашисто.

Из люка на крыше стоявшего рядом «Паджеро» появилась половина туловища мужчины в дорогом костюме, который, размахивая в такт рукой, превратил только что образованный дуэт в трио.

Уже через минуту к раскатистому многоголосью внутренней стороны виадука присоединились встречные полосы движения, вдвое увеличив амплитуду звучания при и без того идеальной акустике. И, когда неожиданно быстро возобновилось движение и стоявшие впереди вне тоннеля машины жадно ринулись по своим делам, неоднократно спетая песня звучала вновь и вновь, не давая ни малейшей возможности, хотя бы на сантиметр, продвинуться вперед сзади стоявшему транспорту.

Увидев вошедшего человека, Лариса Дмитриевна вскочила с кровати и, несколько раз безадресно шарахнувшись в разные стороны, в итоге забилась в угол палаты, одной рукой прикрыв лицо, другую выставив вперед. Не меняя положения рук, она села на корточки и замерла. В этой позе с распущенными светлыми густыми волосами Лариса напоминала добротный снимок профессионального художника-фотографа, и лишь слегка подрагивающая вытянутая рука выдавала в ней присутствие жизни.

Пал Палыч, будто вкопанный, стоял у входа не в состоянии шагу ступить и только слышал, как бешено колотится его сердце, готовое в любую секунду вырваться из груди и добежать до женщины с распущенными светлыми волосами, чтобы заключить ее в крепкие объятия.

– Лариса, это я. Ты меня не узнаешь?

Она опустила руки и на удивление ясным, осмысленным взглядом окинула Пал Палыча с ног до головы. Лариса казалась совершенно спокойной, словно минуту назад не металась в панике по палате, ища себе безопасное место.

– Как я могу тебя не узнать? – сказала она с едва заметной улыбкой на треснувших губах. – Ты – Павел. Мой бывший муж… Да, бывший. Потому что ты умер. Ты меня бросил и умер. И теперь я одна, и меня некому защитить. А сейчас ты пришел потому, что тебя послал сатана, чтобы снова мучить меня. Он каждый день присылает ко мне своих прислужников, и они пьют мою кровь. Вот, посмотри, – Лариса показала свою исколотую иглами руку. – И ты тоже пришел, чтобы пить мою кровь. Ты пей, Паша, я не против. Я это заслужила. Я теперь его раба. Раба дьявола, потому что он в меня вошел, Паша!.. – это были не слезы, не надрыв, не плач, не рыдания, не отчаяние… Сидя в углу, Лариса плавно размахивала руками в такт завываниям, похожим на шаманские песни, которое издавало ее сознание, до краев наполненное ощущением безысходности.

С силой оторвав от пола по колено вросшие ноги, Пал Палыч подошел к жене и, подняв ее, отвел к кровати.

– Он вошел в меня, Паша! Он во мне!.. – не уставала повторять Лариса.

– Ничего, Лариса, как вошел, так и выйдет, – сказав это, Пал Палыч положил Ларисе на лоб ладонь правой руки.

Судорога прошла по всему ее телу. Какая-то неведомая сила подняла Ларису с кровати, и она, вытянувшись по струнке, зависла над полом палаты на высоте десяти—пятнадцати сантиметров вопреки нашему пониманию закона земного притяжения!.. Во всяком случае, со стороны так кому-то могло показаться.

По-прежнему держа руку на голове жены, Пал Палыч стоял не двигаясь, закрыв глаза. Его лицо выражало сосредоточенное спокойствие и уверенность человека, полностью отдающего отчет своим действиям. В этот момент были подвержены движению только губы Пал Палыча, неслышно произносившие, словно заклинания, одному ему понятные слова.

Так продолжалось с минуту, а может, и меньше. Затем ее стопы плавно коснулись пола.

Лариса Дмитриевна оказалась на кровати. Сидя на ней, она терла руками виски, лоб, глаза, как будто хотела поскорее смыть с себя грязь, налипшую на ее лице. Затем, словно вспомнив о чем-то важном, она резко вскинула голову и пристально посмотрела на мужа своими, надо признать, поистине красивыми карими глазами.

Выразить на бумаге ту невидимую грань, которая отделяет нормального человека от психически больного, – лично нам не представляется возможным, а посему мы и не станем этого делать. Но мы все же со своей стороны можем смело и ответственно утверждать, что ее красивые, удивительно выразительные глаза стали едва уловимо немножечко другими. Именно теми, что могут перейти, как Рубикон, эту невидимую грань… Недуг Ларису Дмитриевну покинул.

– Паша, что ты со мной сделал? Ты Бог? Ведь так не бывает. Я же все чувствовала. Я была в сознании. Я даже не чувствовала, нет… Я понимала, как эта дрянь выходит из меня!.. Да ты же меня вылечил, Паша!

– Милая моя Лариса, – он сел рядом с ней на кровать, – если бы ты только что родилась, то мне тогда бы не пришлось говорить тебе об этом. Видишь ли, на сегодня это пока твоя единственная жизнь, и она продолжается. И есть даже те, кому вместе со мной это в радость. Считай, что сегодня какой-то новый этап в твоей жизни. Но я не хочу, что бы ты начинала с ошибок. Я не Бог. И не могу им быть. Я лишь в Него верю. Ведь это же так просто. И еще, – Пал Палыч взял Ларисину руку и крепко сжал ее в своей. – Дорогая моя, второй раз для тебя я сделать этого не смогу. Мне просто не дано такого права. Твоя дальнейшая судьба, невзирая ни на какие прогнозы астрологов, будет зависеть исключительно от образа твоих мыслей, природа которых станет прямым следствием твоих поступков. Второй раз я не смогу тебе помочь.

– А что мне делать, Паша? Подскажи тогда – как быть? Ведь я должна быть тебе благодарна до конца своих дней!.. Но я же не люблю тебя, Паша! И не смогу тебя полюбить никогда! Я знаю! Что мне теперь делать?

– Да ничего. Успокоиться и продолжать жить, не думая, что ты мне чем-то обязана. А знаешь, мне стало за тебя спокойнее, – Пал Палыч улыбнулся и как-то очень нежно, по-доброму посмотрел на Ларису. – Ты быстро постигаешь истину, Лариса. Начинаешь говорить языком своего сердца. Смотри, как сразу становится легко, правда? Ты не бойся – я не потребую от тебя любви. Я, признаюсь, сам ее ищу. А может, и нашел уже, пока не знаю. Но чувствую, что она где-то рядом, совсем-совсем близко. Вот только протянуть ладонь.

– Эх, как красиво ты сказал. Пашка, обними меня.

Он обнял Ларису, а она тихо заплакала.

В который уже раз в этой странной истории Пал Палыч вытирал слезы на лицах женщин, таких разных и таких неразгаданных, как сама природа, многоликая и неповторимая.

– Лариса, сейчас мы уйдем отсюда и поедем домой, потому что в восемь часов вечера к нам на ужин приедет наш сын Сережа со своей очаровательной девушкой. Она, правда, мне очень понравилась. Зовут ее Лиля. И я был бы счастлив, если бы она родила нам внука или внучку. Странно, но я только сегодня подумал о том, что у нас могут быть внуки. Как интересно, правда? – он поднялся с больничной койки. – Так что, дорогая моя, вставай и пойдем. Прямо так, в халате. Какая нам разница, что о нас могут подумать? Я ведь тоже сегодня сбежал из больницы босиком в одной пижаме. И ничего. Как видишь, добрался до тебя. Давай-ка мне руку, и пойдем.

Они вышли из палаты в коридор психиатрической больницы имени Кащенко и, как ни в чем не бывало, размеренной походкой направились к выходу одного из многочисленных корпусов этого учреждения, где им еще предстояло по территории клиники преодолеть немалое расстояние до ворот, вдыхая свежесть апрельской весны.

Медперсонал корпуса до странного индифферентно отреагировал на покидание пациенткой своей палаты. А повстречавшийся на пути дежурный врач, начав, было, звать санитаров, вдруг как-то быстро обмяк и, усевшись в кресло, довольно улыбаясь, сказал: «Ну и что? Все правильно. Полная ремиссия. Пора выписывать».

Строгая вневедомственная охрана у ворот также никак не отреагировала на белый махровый халат Ларисы Дмитриевны. Напротив, один из блюстителей внутреннего порядка на территории больницы напутственно пожелал ей вслед: «Аккуратней, дамочка. На улице будьте внимательны. И с выздоровлением вас!»

Повернуть направо и проехать через Профсоюзную или по недавно открытому третьему кольцу не удалось. Там перекрыли движение и в очередной раз что-то ремонтировали. В результате снова оказались на Садовом кольце.

До Крымского моста доехали достаточно быстро, но на самом мосту опять застряли в пробке.

На противоположной стороне в начале виадука было заметно скопление людей. Стояли четыре машины милиции и одна скорой помощи.

– Там что-то случилось, Палыч, – сказал Григорий.

– Вижу. Ты вот что, Гриша, отвези Ларису Дмитриевну домой, а я попозже сам доберусь, – сказав это, он вышел из машины.

– Пал Палыч, ну подожди ты, ей-Богу! – остановил его Григорий. – Как ты доберешься, если у тебя нет денег? Автостопом что ли? На вот, прошу тебя, – он протянул Пал Палычу пятисотрублевую купюру, – возьми, пожалуйста.

– О, спасибо, Гриша! – Пал Палыч улыбнулся. – Верну в день зарплаты.

– Идет, Палыч.

Сунув деньги в карман и лавируя между застрявшими машинами, он быстрым шагом направился к противоположной стороне моста.

– Пашка, подожди меня! – Остроголов услышал голос Ларисы Дмитриевны, бежавшей за ним вдогонку. – Я с тобой. И не говори ничего!

– Хорошо, Лариса, – секунду подумав, ответил Пал Палыч, – только давай быстрее, а то можем не успеть.

Включив аварийные огни и запрыгнув ногами на прочный капот «Гелентвагена», Григорий крикнул вслед удалявшимся хозяевам:

– Палыч! Буду здесь вас ждать. На этом месте. Слышишь?

Усевшись на капоте и закурив, он ни с того ни с сего декларативно заявил: «Хрен кто меня сдвинет отсюда!»

В самом начале моста со стороны метро «Парк Культуры», где еще до реки под ним проходит проезжая часть набережной, все было оцеплено милицией, не допускавшей многочисленных зевак к месту происшествия.

Пробравшись сквозь толпу, Пал Палыч лицом к лицу столкнулся с майором, суетливо раздававшим приказы своим нерадивым подчиненным: «Лещук, ты что, не можешь с ними связаться?.. Ну где эти чертовы пожарники с брезентом? Там же не река, там асфальт! Ведь разобьется, дуреха, вдребезги!..»