Врачеватель. Олигархическая сказка Войновский Андрей

– Женечка, – попытался выговорить Пал Палыч, смакуя, как ему казалось, совершеннейший деликатес, – скажи, ну как можно из обычных яиц сотворить произведение искусства?

– Да, Палыч, – вторил ему сотрапезник, – Женя у нас, что ни говори, кудесница.

– Так кто бы спорил, Гриша, – согласился Остроголов. – Вот если бы мне сейчас не за руль, клянусь, Женечка, махнул бы стопочку-другую за твой кулинарный гений.

– Палыч, я безработный? – перестав жевать, спросил Григорий.

– Ты это о чем? О, Господи!.. – махнул рукой Пал Палыч. – Григорий Алексеевич, уж кто-кто, но только не ты. Что мы без тебя делать будем? С голоду помирать, что ли? Семья-то теперь большая, а, значит, затариваться придется основательно. Мы же это, по-моему, позавчера за ужином обсуждали. Кстати, ты же первый эту точку зрения с пеной у рта и отстаивал. Не помнишь?

Григорий молчал, усердно потирая висок.

– Гриш, – не отставал Пал Палыч, – лучше вот что сделай: поезжай прямо сейчас на авторынок или в салон… Ну тебе видней. Купи какой-нибудь «Фольксваген» – микроавтобус. Закрытый. И с «энтава» момента плавно и органично перетекаешь под неусыпное Женино око. А также – что тебя должно особо радовать – в полномасштабные объятия Серафимы Яковлевны.

Женя не смогла удержаться от смеха, чуть не выплеснув кофе прямо на стол.

– Спасибо, Палыч. Значит, заслужил, – не скрывая обиды, произнес Григорий. – «Перетекаешь»… Это как говно, что ли?

Встав из-за стола, Остроголов подошел к Григорию и, хлопнув его по плечу, улыбаясь сказал:

– Гриша, ну посуди сам: как может друг моего сына, мой друг, человек, с которым я на «ты», быть моим персональным водителем? Ну, нонсенс? Нонсенс. К тому же ты не думай – это временно. Дела начнутся – у меня для тебя такое припасено, что еще будешь за мной с заявлением бегать, чтобы я тебя уволил. Но я буду непреклонен! И наконец, отлично знаешь, что машину я вожу не хуже тебя.

– У меня никогда не было возможности в этом убедиться, – буркнул Григорий, глядя в сторону.

– Григорий Алексеевич, – вмешалась Женечка, – я так этому факту ужасно рада. Мы же за вами будем, как за каменной стеной.

– А для тебя, значит, это уже факт. – Григорий пристально посмотрел на Женю. – Что ж, Палыч, раз так – выписывай деньги. Куплю «Фольксваген». А лучше «Форд». Он дешевле.

– Лексеич, да без базара! – радостно выдохнул Остроголов. – Правда, старина, не дуйся. Говорю же: временно. Ты лучше пока сил набирайся. Работенка-то предстоит о-го-го!

– Что за работенка? – казалось, Григорий начал понемногу оттаивать.

– Не по телефону. Всему свое время. А пока есть тема поважнее. Когда у нас свадьба? – обратился Пал Палыч к Жене с неожиданным вопросом.

– Чья?.. Моя?.. – явно не ожидая такого поворота в разговоре, Женя, как могло показаться, даже немного растерялась.

– Ну не моя же.

– В июне. А что, Пал Палыч?

– Так это ж замечательно. Надеюсь, не забыла, что я свидетель с твоей стороны? Постой. Или я должен быть свидетелем со стороны жениха? Ну, не столь важно. Разберемся.

– Ну, надо же… А вы, сударь, об этом помните.

– Конечно, помню, сударыня. Свадьбу-то мы отгуляем. И отгуляем ее на славу. Только ведь вот я о чем, Женечка, подумал: лето, июнь… Ну какого черта мы будем потеть в каком-то дурацком ресторане? Накроем столы прямо здесь, на участке. Места столько, что дивизию разместить можно. Посидим от души, попоем. Я тебе такого гармониста приведу – закачаешься. Ну, как тебе моя идейка?

– Я… – она с трудом сдерживала слезы. – Я, сударь, счастлива.

– Ну, вот и договорились. Как жениха зовут?

– Павел.

– Так тем более! Уверен, что он не будет против. Такая девушка, как ты, за плохого человека замуж не пойдет. Ведь так? Только у меня к нему одна просьба: если он не знает слов песни про малиновый звон, то к свадьбе пусть обязательно выучит. Хорошо?

– Хорошо, Пал Палыч, я скажу ему.

Обсудив и эту проблему, две трети с аппетитом продолжили трапезу.

– Знаешь, Палыч, – нарушил возникшее молчание Григорий, – я почему-то всегда тебя уважал. Даже когда ты был совсем другим человеком. Не знаю, почему.

– А я тебе отвечу, – сказал Пал Палыч. – Не думаю, что я так сильно изменился. Просто в каждом из нас сидит Петрович. Но в каждом из нас есть и Филарет.

– Это, извини, кто такие?

– Это, Гриша, как ни крути, часть моей души. Да и твоей тоже.

Посмотрев на иконы, добавил: «А ведь было время на Руси: без молитвы за стол не садились. «…Хлеб наш насущный даждь нам днесь…»

– Да. «…И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должникам нашим…», – Женя смотрела на Остроголова широко раскрытыми удивленными глазами. – Как странно, Пал Палыч… Я же секунду назад подумала именно об этом. А вы вдруг произнесли вслух.

– И ничего тут странного, Женя, нету. Наоборот – нормально, – допив кофе, резюмировал Григорий Алексеевич.

И совсем неважно, на каком из своих многочисленных автомобилей приехал на работу Пал Палыч. Обращало на себя внимание лишь то обстоятельство, что впервые в должности главы компании он прирулил сам, без персонального водителя, эскорта и охраны, упершись бампером в шлагбаум, преграждавший въезд на территорию внутреннего дворика, столь нам знакомого по произошедшим там событиям.

Из оборудованного, внушительных размеров КПП ему навстречу выдвинулся человек предпенсионного возраста в черной камуфляжной форме, жестом показывая опустить водительское стекло. Что, собственно, Пал Палыч и сделал.

– Добрый день, товарищ. Ваш пропуск, будьте любезны.

– И вам, товарищ, день добрый. Только пропуска у меня пока нет, но смею вас заверить: первое, что я сделаю, когда доберусь до своего кабинета, – дам указание немедленно его изготовить.

– Это ваше право, товарищ. А пока дайте задний ход и освободите проезд на территорию.

– Извините, товарищ, может, вы на меня повнимательнее посмотрите? Дело в том, что я руковожу этой компанией. Я ее глава.

– А мне хоть сам черт или президент России, – бесстрастно ответил охранник. – Должен быть пропуск. Без пропуска, товарищ, не могу. Дайте задний ход и не создавайте себе излишних неприятностей.

– Бюрократ ты, дядя, – закрыв окно дверцы и давая задний ход, через лобовое стекло сказал привратнику Пал Палыч.

Судя по артикуляции губ человека предпенсионного возраста, в ответ главе компании столь же бесстрастно было произнесено нечто куда более нелестное.

Проехав по узкому переулку половину квартала, Остроголов, наконец-то, обнаружил небольшую брешь между припаркованными автомобилями. Ура, товарищи! Едва втиснулся туда со второй попытки, все же отставив четверть корпуса на проезжей части.

– Все, – сказал он себе, выйдя из машины, – будем ездить на метро.

– Но в собственном вагоне, – услышал за спиной чей-то до боли знакомый ему голос.

Пал Палыч резко повернулся, но в переулке не было ни души. В салонах рядом стоявших автомобилей присутствия кого-либо также не наблюдалось.

Немного постояв, он быстрым шагом направился к зданию своей компании.

Пройдя через главный вход, прямиком рванул к милиционеру, стоявшему на пропускном пункте:

– Здравствуйте, товарищ. Я глава этой компании, но у меня нет пропуска. Скажите, в порядке исключения вы можете меня пропустить? В противном случае немедленно вызывайте начальника охраны.

– Здравствуйте, Пал Палыч, – ответил милиционер, изрядно смутившись, – конечно, проходите, пожалуйста.

Сделав несколько шагов, Остроголов неожиданно остановился и вернувшись к милиционеру, протянул ему руку:

– Весьма вам признателен, что узнали меня.

Как и прежде, твердой походкой направился к лифту. Скромный, завуалированный приезд на работу дал ему возможность гораздо реже кивком головы отвечать на приветствия подчиненных. Однако от его острого взгляда не могла укрыться картина всеобщего мистического трепета, который присутствовал в глазах тех, кому посчастливилось лицезреть своего шефа в данную минуту.

За спиной снова услышал голоса. Правда, на этот раз голоса были женскими.

– Ой, Машка, смотри, сам шеф, что ли?

– Какой шеф?

– Да вон, гляди, у лифта. Это же Остроголов.

– Да нет, это не он. Он всегда с головорезами ходит.

– Да он это. Я тебе точно говорю. Черт, жалко что со спины. Эх, посмотреть бы, как они выглядят? С того света-то?

– Ты чего несешь, дура! Типун тебе на язык!

Сотворив на лице белозубую голливудскую улыбку, Пал Палыч, повернувшись к ним, прощебетал, подобно райской птичке:

– Девчонки, там кайф сумасшедший! Я теперь не хожу. Я теперь летаю. Помолодел на тридцать три года. И заметьте, никакой омолаживающей косметики.

С этими словами он вошел в лифт. Лифт был вместительным, но почему-то никто не осмелился составить шефу компанию. Так в полном одиночестве он и добрался до верхнего этажа, где находился его кабинет.

На рецепции, располагавшейся перед входом в приемную, сидела молодая девушка и читала книгу. Видимо, она была так увлечена своим чтивом, что даже не услышала приближавшихся шагов.

– Здравствуйте, товарищ! – поприветствовал читавшую Остроголов, всем телом привалившись к стойке.

От неожиданности, резким хлопком закрыв книг у, девушка вскочила со своего рабочего места.

– Сидите-сидите, – улыбнувшись, спокойно сказал Пал Палыч, жестом усадив ее обратно. – Скажите, если, конечно, вы меня помните до «того»… Как я выгляжу после возвращения с того света?

– За… Замечательно, – девушка-книгочей была не просто растеряна, она была обескуражена.

– Бьюсь об заклад, – уставившись в стену, невозмутимо продолжил Пал Палыч, словно не замечая в метре от себя широко раскрытых испуганных глаз, – вы – не новенькая. Вы у нас скорее старенькая. А до этого работали где-нибудь в отделе по каким-нибудь внешним сношениям. Естественно, в совершенстве знаете английский… Еще что-нибудь… Так?

– Да…

– Конечно же, вы по рекомендации Нины Сергеевны – а «это нога – кого надо нога» – и зовут вас… Постойте, как же вас зовут? А зовут вас, скорее всего, Ольга.

– Да…

– Согласитесь, прекрасное имя, – он перевел свой взгляд на бедную девушку, не знавшую, куда себя девать. – Нет, дураку понятно, что я ничего о вас не знаю. Просто что-то в последнее время стала бешено работать интуиция.

Он резко повернул голову, будто опять услышал за спиной чьи-то голоса. В просторном длинном коридоре вновь никого не оказалось. Что и требовалось доказать.

– Ольга, а что, мой секретарь на месте? – как-то отрешенно спросил Остроголов.

– Да, конечно… Евгения Андреевна… Она на месте.

– И давно Евгения Андреевна на месте?

– Как и полагается. С девяти ноль-ноль.

– Какая же она умница, – покачав головой, произнес Пал Палыч, открывая дверь в приемную.

Женя сидела на стуле возле массивного секретарского стола Нины Сергеевны и просматривала какую-то документацию.

Увидев Пал Палыча, она спокойно поднялась со стула и, положив на стол бумаги, посмотрела на него своими огромными карими глазами, которые не говорили. Нет… Они, казалось, кричали, но безмолвно, искренне и без притворства: «Мне ничего этого не надо. Я здесь только потому, что хочу тебя видеть. Потому, что хочу быть рядом».

Остроголов всем телом грузно привалился к входной двери в приемную.

– Пал Палыч, вы мне сейчас что-то сказали? – тихо спросила она.

– Нет, Женя, я сейчас не произнес ни слова, – ответил он.

– Странно. А я отчетливо услышала, что вы зачем-то попросили у меня зеркало.

– Зеркало? – Пал Палыч рассмеялся. – Нет, я об этом только подумал. Впрочем, зачем человеку смотреться в зеркало, если и так понятно, что черт у него за плечами. Так, кажется, у Гоголя? Нет-нет, Женя, только подумал, но слов не говорил… Боже, как же ты красива!

– Пал Палыч, – сказала Женя, сев обратно на стул, смешно и как-то по-детски кусая ухоженный, идеально отполированный ноготь, – я после ваших слов не стану кидаться вам на шею. И не рассчитывайте. Хотя… Хотя всю ночь, как полная идиотка, только и думала об этом.

– Ты на моих похоронах была? – неожиданно спросил Пал Палыч.

– Была, – спокойно ответила она, словно ждала этого вопроса.

– Ну и как я выглядел в гробу, будучи пока еще на этом свете? Плакала, поди?

– Нет.

– Почему?

– Я знала, что ты живой.

– Вот и Сережка, мой сын, тоже так говорит.

– А мы с ним почему-то тогда рядом оказались.

– А если бы я не очнулся, меня бы, наверное, так и закопали.

– Нет. Не закопали бы. Я бы не дала. Я больше никому не дам тебя закапывать, только, пожалуйста, Пал Палыч, стойте там, где вы сейчас стоите и не приближайтесь ко мне. Прошу вас учесть, осознать, иметь в виду, что я, в конце концов, на работе.

– Простите меня, Евгения Андреевна, я все осознал, – почти шепотом произнес Остроголов, продолжая, как вкопанный, стоять на прежнем месте.

Поднявшись со стула, Женя подошла к дверям, ведущим в кабинет Пал Палыча, и распахнула их резким движением:

– Нина Сергеевна просила вам передать, что приказ о моем назначении на должность вашего… личного секретаря уже готов. Осталось только завизировать бумагу вашей… опять же личной подписью. Приказ я вам занесу чуть позже. Также она просила передать, что всей надлежащей документацией по покупке тринадцати процентов акций у Александра Наумовича Щетинина займется сама, и чтобы вы, как Нина Сергеевна изволила выразиться, «свою дурную башку не нагружали». Все остальные более-менее заслуживающие вашего внимания документы я, если не возражаете, занесу вам минут через десять-пятнадцать вместе с приказом. Сейчас же, Пал Палыч, вы должны пройти в свой кабинет и для начала немного освоиться в новой обстановке.

Неуклюже кивнув головой, Остроголов послушно исполнил просьбу своего секретаря, после чего двери за ним закрылись.

Оставшись одна, Женя подошла к столу и, обойдя его, буквально рухнула в огромное секретарское кресло, закрыв лицо руками.

Казалось, и секунды не прошло, как на ее столе загорелась зеленая лампочка.

– Слушаю вас, Пал Палыч.

– Евгения Андреевна, добрый день.

– Здравствуйте, Пал Палыч.

– Позвольте мне сначала поздравить вас с первым рабочим днем в новой должности.

– Благодарю.

– У меня к вам небольшое поручение.

– Вся во внимании, Пал Палыч.

– Меня сегодня не пропустили на территорию во внутренний двор. Пришлось парковать машину за квартал в переулке. Одним словом, мне надо состряпать какой-нибудь пропуск на въезд, там, выезд, вход, выход… Я, честно говоря, даже не знаю: был ли он вообще у меня, пропуск этот?

– Если я вас правильно поняла: сегодня вы приехали на работу без охраны.

– А что, безобразие?

– Пал Палыч, я за место секретаря не держусь, и если вы завтра это безобразие повторите снова, не вижу смысла заносить вам приказ о моем назначении. Можете считать, что я зарываюсь.

В селекторе молчали.

– Пропуск я вам, безусловно, сделаю, – продолжила она, – а вы мне сейчас отдадите ключи. Я попрошу кого-нибудь из охраны перегнать ваше «транспортное средство» во внутренний двор.

– Евгения Андреевна, а стоит ли? Ну что с ним будет?.. С этим транспортным средством?

– Я думаю, Пал Палыч, что так все же правильнее. Прошу вас, не возражайте. Пожалуйста.

– Ну как скажете. Давайте я вам вынесу ключи.

– Спасибо. Я сама зайду… Если вы не против.

Возможно, увидев что-то непонятное во сне и не желая с этим непонятным соглашаться, Лариска Пална, недовольно промурлыкав, перевернулась на живот, покинув твердокаменную грудь Остроголова.

Тихонько высвободив плед, он аккуратно им укрыл пускающее пузыри создание и, подойдя к окну, задернул его шторой, чтобы горячий, яркий летний луч не смог прервать неторопливо-плавное течение безоблачного сна ребенка.

Стоя у окна, он вспомнил, как, находясь в своем отремонтированном кабинете и просматривая подготовленные Евгенией Андреевной документы, массивной кипой лежавшие на столе, услышал за окном хлопок с последовавшей за ним взорвавшейся бравурной какофонией автомобильных сигнализаций.

Пал Палыч не помнил, сколько прошло времени с момента этого обойденного его вниманием события до той минуты, когда настежь распахнулись двери кабинета и он увидел стоявшую на пороге Евгению Андреевну с искаженным от ужаса лицом.

Встав из-за стола и выйдя ей навстречу, с нескрываемой тревогой в голосе спросил:

– Что еще?

Бросившись ему на шею, она неистово целовала его лицо, не пытаясь сдерживать сковавших ее горло рыданий:

– Боже Всемилостивый! Господи! Молю, не дай его забрать у меня! Оставь мне его, Господи, оставь! Молю тебя! Забери меня, но оставь его, прошу тебя!

Осторожно освободившись от объятий и крепко взяв Женю за кисти рук, еще раз спросил, пристально глядя ей в глаза:

– Что там, Женя?

– Тебя только что хотели убить! Господи, да что же это такое?!

Остроголов резко повернул голову в сторону окна, мгновенно вспомнив про хлопок, которому не придал значения.

– Да, Паша, они взорвали твою машину! – удушающий спазм мешал ей членораздельно произносить слова, не говоря уже о фразах.

– В машине кто-нибудь был?

– Да… Там был…

– Кто, Женя? Кто там был?

– Там был, – Женя периодически всхлипывала, и ей было трудно дышать, – там был… Там был из твоей службы безо… безопасности…

– Кто именно?! Кто?! – он тряс ее за кисти рук.

– Ко… Костя…

– Кто? Костя? Нечаев? Кто меня из больницы вывез? Он?

– Да… Костя…

Нам точно неизвестно: воют ли белуги. Мы этого не слышали, но, во всяком случае, так говорят. Вот и Пал Палыч, сжимая Женины руки в своих, завыл этой самой белугой. Да так, что в эту минуту, казалось, сами небеса были готовы разверзнуться и опрокинуть хляби слез, дабы залить пожар, пылавший в сердце от горя, охватившего его, и ненависти, всецело подчинивший разум.

Глядя поверх Жениной головы он произнес стальным, не терпящим возражения тоном, расплющивая каждую букву, будто молотом по наковальне:

– Женя, ты никуда отсюда не уйдешь. Ты должна оставаться здесь, пока я не вернусь.

Наконец отпустив затекшие кисти ее рук, он, словно одержимый, рванул из кабинета и, выбежав в коридор, стремглав понесся вниз по лестнице, по пути срывая, будто перья, висевшие на стенах огнетушители.

Эмоции оставили Евгению Андреевну. Не в силах стоять на ногах, она опустилась на пол отремонтированного кабинета, тишину которого нарушали лишь протяжные стоны, рвавшиеся из глубины ее терзаемой души.

Взрыв был такой силы, что практически в клочья разнес крепкий кузов джипа, покорежив с десяток рядом стоявших автомобилей. ФСБ, МЧС, милиция – все оперативно прибыли на место, оцепив квартал. Только спасать уже было некого. По обеим сторонам тротуара на расстоянии пятнадцати-двадцати метров прошитые осколками, как решето, лежали две жертвы разыгравшейся трагедии. Их накрыли чем-то матерчатым, и было трудно понять, какого они пола и возраста.

Застыв как изваяние, Остроголов стоял и смотрел на еще дымившиеся искореженные останки кузова. Он снова ясно и отчетливо услышал за спиной у самого уха все тот же до боли знакомый ему голос: «Остроголов – ты прах и тлен. Из-за тебя погибли люди, на которых не было вины».

Движением мангуста Пал Палыч мертвой хваткой сковал локти человека, оказавшегося у него за спиной. Взглядом, способным пробуравить землю, он смотрел ему в глаза:

– Что ты сейчас сказал, майор? Повтори.

– А-а-ай! Что вы делаете?! Боже, идиот! Вы же своими пальцами разрежете мне руки! Мне больно! Помогите!

– Что ты сейчас сказал, майор?

– Да я молчал! Сука! А-а-ай, пусти! Больно!

Остроголов разжал пальцы. Несчастный милиционер, отскочив метров на пять, выписывал круги, странным образом поднимая колени, как это обычно делают при зарядке, когда бегут на месте. Он пытался шевелить плечами, но онемевшие руки висели, как плети.

– Сволочи! Что же вы себе позволяете? – негодуя, стенал майор, продолжая бегать по кругу. – Думаешь, наворовал миллиарды, так тебе все позволено? Ненавижу таких!

Вглядевшись в лицо несправедливо обиженного им человека, Остроголов узнал в нем того майора, который тогда на Крымском мосту руководил операцией по спасению ребенка.

– Простите меня, майор, – сказал Пал Палыч, подойдя к нему. – Простите, прошу вас! Мне действительно что-то не то послышалось. Позвольте, я помогу вам.

– Да отойдите вы от меня!.. К едрене матери! Вы мне чуть не сломали обе руки. Вы что, ненормальный?

– Наверное. У меня в этой машине погиб мой друг. А я знаю, что у него двое маленьких детей.

– Руки-то зачем ломать? – майор понемногу начал шевелить руками.

– Простите меня, майор, простите.

– Да, ладно, будет вам. Что вы заладили? В конце концов, я вас могу понять. Мне в этой жизни тоже приходилось терять близких. И не раз. Только вот надо уметь владеть своими эмоциями. Однако же и хватка у вас.

Они присели на капот рядом стоявшей машины с разнесенным вдребезги лобовым стеклом.

– Ну, как вы? – спросил Пал Палыч.

– Да ничего, спасибо, отойду. А я, признаюсь, вас не сразу узнал, – он достал из кармана пачку «Явы».

– Да и я вас тоже.

– Закурите? – майор протянул ему пачку.

– Нет, благодарю. Я, к сожалению, не курю. А, впрочем, давайте.

Они прикурили. Сделав первую в своей жизни затяжку, Пал Палыч даже не закашлялся, как это принято показывать в кино.

– Как хорошо, что я вас встретил. Давно у вас хотел спросить, – сделав вторую в своей жизни затяжку, Остроголов тонкой струйкой выпустил дым изо рта, – как могло получиться, что никому не нужный беспризорный ребенок мог привлечь к себе столько внимания со стороны государства?

– Все очень просто, – массируя руку, ответил майор, – по ошибке. У господ вашего круга пропал ребенок. Тоже девочка. Неделю искали. Всю Москву на уши подняли. А тут вдруг сигнал. И по приметам все сходится. Упыри эти, помню, примчались, и пяти минут не прошло, как из соседнего дома вышли. Ну что, посмотрели – не она. Сели в машину и укатили. Нет, Москва – поганый город. Раньше такой не была.

– Москва еще не вся Россия, майор. А за девочку вам спасибо.

– За девочку благодарите только себя, – он выбросил наполовину недокуренную сигарету. – Ладно, извините меня, но я пойду. Кажись, начальство прикатило.

Отшвырнув от себя подальше свою первую в жизни недокуренную сигарету, Пал Палыч поднялся с капота машины и, пройдя несколько шагов, остановился, медленно скользя взглядом по окнам верхних этажей и крышам домов:

– Костя! Костя, я знаю что ты еще здесь. У тебя, наверное, еще не прошло удивление от того, что с тобой случилось. Так знай, что я, стоя на этом месте, даю тебе клятву, что твои дети ни в чем не будут нуждаться. Никогда, слышишь, никогда! Даже если завтра меня не станет. Ты сейчас должен меня слышать, Костя! Если слышишь, то дай какой-нибудь знак. Я пойму.

В ту же секунду он почувствовал, как что-то мохнатое коснулось его ноги. Опустив голову, Пал Палыч увидел нечто совершенно несуразное, грязное, с рождения не стриженное, но смотревшее на него такими завороженными от собственной преданности глазами существо, что оторваться от этой пучеглазой лучезарности не представлялось ни малейшей возможности. Рыжего окраса, естественно, с некупированным, тонким, как огрызок веревки, хвостом это нечто имело в своем экстерьере ластообразные мохнатые лапы русского спаниеля и морду американского. Но, конечно же, главным во всем этом умопомрачительным пестрящем великолепии были его собачьи глаза.

– Пал Палыч, извините, – услышал он теперь уже откуда-то сбоку, – вынуждены вас потревожить. Мы должны взять у вас показания.

– Конечно. Где вам удобно? Хотите пойдем ко мне в контору?

– Да, это оптимальный вариант, – ответили ему.

– Только, извините нас, – сказал Пал Палыч, подняв с асфальта существо, вобравшее в себя все ароматы городских помоек, – но мы пойдем вместе. Да, Жуча?

Прижав к груди этот беспризорный русско-американский симбиоз, кстати, уже успевший неоднократно лизнуть олигарха, Остроголов вместе с представителями следственных органов направился к офису.

Войдя в приемную, встретился с уставшими, красными от слез глазами своего секретаря.

– Евгения Андреевна, мне срочно нужны начальник отдела кадров и мой нотариус. Эмиля Моисеевича хоть из-под земли достаньте. А это чудо пока побудет с нами, – Пал Палыч бережно потрепал Жучу за болтавшееся само по себе, длинное, свалявшееся от грязи ухо. – Эта собака Костиных детей… Главное – найдите нотариуса.

– Кстати, Евгения Андреевна, – заметил один из следователей, – мы бы и вам потом хотели задать несколько вопросов.

– А я никуда не ухожу. Вы бы лучше с меня и начали. Отпала бы необходимость задавать вопросы моему шефу.

«Поспать не удалось, – стоя у окна, подумал про себя Остроголов. – Что ж, значит, плавно перейдем к воскресным водным процедурам. И хоть песок по выходным не равноценная овсу замена, мы этот маленький щелчок судьбы перенесем стоически, задрав небритый подбородок. Кстати, вот и побриться тоже не мешало б. Пойдем-ка в душ, Остроголов».

Проходя мимо крепко спящего ребенка, он остановился, слушая, будто мелодию, еле уловимое посапывание Лариски Палны:

– Ох, кто же ты, дитя? С каких небес душа твоя явилась? Слова твои – елей. Но мысли… Мысли мудреца. Ты среди нас плывешь, как в океане «Наутилус», чиста, красива и свободна, словно деяние творца. Так что же меня гложет? То, что ты свободна? То, что плывешь средь урагана, будто в штиль? Иль то, что кровь твоя с моей не однородна? Что рядом будучи, живешь за сотни миль? О, Господи! Все это бред, дитя! Мои сомненья – глупость заскорузлого кретина. Мои тревоги – вызвали бы смех. Ты – Божий дар! Ты вся, как радужная лень аквамарина!.. И если ты зачата во грехе, тогда ты высший грех!

Привычно подбоченясь, Пал Палыч монолитом стоял под ледяной водой, при этом глупо, но счастливо улыбаясь: «На этой маленькой планете, кроме любви, другого счастья не бывает. Люби, дурак, люби! А если не умеешь, так учись! Ребенок больше тебя знает! Учись любить рассвет, закат, дурной характер, вечные проблемы, глупцов, завистников, усталость, вдохновенье… Учись любить, балбес, учись!»

После бодрящего душа, окончательно смывшего следы хронического недосыпания, Пал Палыч, облачившись в халат, вернулся в спальню. Распластавшись поперек кровати непомерной дороговизны, Лариска Пална, судя по всему, просыпаться и не собиралась. А, действительно, зачем? Рассвет-то уже встретили.

Осторожно присев на край постели, Остроголов вспомнил, как спустя месяц после случившегося в переулке недалеко от здания его компании он поехал встретиться со своим давним и любимым другом. Пал Палыч был рад этой встрече. И не потому, что смог урвать кусочек несвободного времени, не потому, что надо было обсудить ряд чрезвычайно важных вопросов, а потому, что уже очень долгое время своего друга не видел. Потому, наконец, что по-человечески ужасно соскучился.

Когда Пал Палыч оказался в приемной председателя правления «ТоргИнвестБанка» Гостева Э.С. (о чем свидетельствовала золотая табличка на ореховой двери, преграждавшей вход в «святая святых» хозяина), обворожительной улыбкой его поприветствовала особа женского пола, по сравнению с которой какая-нибудь Клаудия Шифер выглядела бы, по меньшей мере, бледновато. Да при этом особа еще и не поленилась встать из-за стола.

– Здравствуйте, Павел Павлович! Эдуард Станиславович вас ждет и готов принять.

– Да? Благодарю. А давно ждет Эдуард Станиславович?

– Судя по тому, что нервничает, думаю, давно, – вновь, и не менее обворожительно, улыбнулась она и длинным тонким пальцем изящно нажала на кнопочку соединения с боссом. – Эдуард Станиславович, к вам Павел Павлович Остроголов.

– Значит, я уже встал с кресла и иду ему навстречу, – прозвучало в ответ по селектору.

Будто бегущие по волнам, легко и непринужденно, потрясающие воображение ноги, выпорхнув из-за стола и грациозно продефилировав перед Пал Палычем, оказались подле двери с золотой табличкой, дабы та не препятствовала вхождению Остроголова в «святая святых» его давнего друга и соратника по борьбе с «коммунистическим прошлым».