Врачеватель. Олигархическая сказка Войновский Андрей

– Пашка, скажи, это ты? Мы что, наконец-то, с тобой встретились? «Не верю!» – говорил Станиславский и бился в истерике. – Слегка наклонив голову, Эдуард Станиславович стоял в центре своего громадного кабинета и улыбался как ребенок, при этом очень смешно и неуклюже раскинув руки в стороны.

– Ой, а ты все никак не избавишься от своего местечкового юмора. Не тронь Станиславского. С гениями надо поаккуратнее. Кстати, меня об этом как-то однажды уже предупреждали.

Они крепко по-мужски обнялись, хлопая друг друга по лопаткам.

Банкиры бывают разные. Бывают худые, как жерди, и толстые, как пивные бочонки; бывают, как коленки, лысые и с роскошной шевелюрой; красивые и не очень, подтянутые и со свисающими по бокам «жопьими ушками», молчуны и говоруны, однолюбы и бабники. Среди них даже встречаются – что, впрочем, бывает крайне редко – люди искренние и порядочные. Но это, действительно, скорее исключение. Не бывает же банкиров глупых и бедных, иначе бы они просто не были банкирами. А так, банкиры бывают разные.

Если вы обратили внимание, то мы на протяжении всего нашего повествования ни одному из персонажей не давали портретных характеристик. Вот и господину Гостеву не станем делать исключения. Лишь отметим, что в его внешности, манере говорить да и во всех его движениях была видна порода. Эдуард Станиславович в кругах, «приближенных к императору», слыл банкиром породистым. Ну а то, что авторитетным, – само собой разумеется.

– Ну что стоим-то, старый хрен? – в этот момент, вероятно, запамятовав о породе, как-то совсем уж по-простецки буркнул Эдуард Станиславович Остороголову, продолжая, правда, при этом радушно улыбаться. – Пойдем присядем, что ли? В ногах правды нету.

– Ну пойдем присядем, хрен моложавый.

Они уселись в мягкие кожаные кресла, стоявшие в углу кабинета.

– Когда не знаю, что сказать, тоже всегда говорю эту банальщину про правду в ногах. О, кстати, о них несравненных: если бы я в твоей приемной узрел иные параметры, покороче, то тогда, гусар ты наш вечный, очень бы удивился. А так – «у рояля то же, что было и раньше». Главное, как понимаю, планку не ронять?

Радушная улыбка не сходила с губ старого друга. Он пожал плечами, как бы говоря: «Пашка, о чем ты? Я не понимаю.»

– Ну что, денежный мешок, докладывай, как поживаешь? – хитро прищурившись, спросил Пал Палыч Гостева – Как сыны?

– Сыны? Это, Павлуха, моя самая великая отрада. Правда, вот старшой на тебя больно обижается. Полтора часа никому не давал сесть за стол. Тебя, негодяя, ждал. Ну да ладно.

– Владька!.. Ах, ты черт! – Пал Палыч сильно хлопнул себя ладонью по лбу, после чего, достав мобильный телефон, стал судорожно нажимать на кнопки. – Вот, едрена макарона! У меня же книжка в том телефоне осталась. Ну как же я мог забыть, склеротичная калоша?!

– Не мучайся, – нажав на клавишу, Эдуард спокойно протянул ему свой. – Если уж так приспичило пообщаться с Владиком, возьми мой.

Буквально выхватив гостевский мобильник, Пал Палыч нетерпеливо ждал, когда на другом конце провода снимут трубку. Трубку «сняли».

– Нет, Владька, это не папаня, но, все равно, здорово! Да, это я. Да, твой любимый дядя Паша – негодяй, – всецело поглощенный телефонным разговором, Остроголов повернулся к Гостеву спиной, будто его рядом и не существовало. – Здравствуй, Владька!

Здравствуй, мой дорогой! – какое-то время он слушал, периодически, словно оправдываясь, кивая головой. – Ты помнишь, старина, когда-то мы с тобой условились, что будем говорить друг другу только правду, какой бы она ни была. Вот я тебе и заявляю: никакой другой причины, кроме того, что забыл, у меня нет. Если сможешь, прости. Даю слово: найдем время и обязательно увидимся. Отметим отдельно. Лады? Уж лучше поздно, чем никогда. Ты мне скажи: как ты?.. Что? У тебя книга выходит? Твоя? Что, фантастика?.. Нет?.. Ни фига себе! – Пал Палыч вскочил с кресла, широко шагая по просторному кабинету банкира. – Ах ты умница! Кстати, Владька, а ты знаешь: Сережка-то мой туманный Альбион похерил окончательно… А, так вы с ним виделись… Ну да, понятно… Да нет, он мне ничего об этом не говорил… Приеду, писатель, приеду… Да и ты бы в Жуковку заглянул. Пивка бы с Сережкой попили. Не так уж и далеко друг от друга живем… Я?.. Да, обещаю: на этой неделе увидимся. Все. Заметано. Что? А, отца?.. Сейчас даю.

На каком-то автопилоте протянув Эдуарду телефон, он буквально плюхнулся в кожаное кресло и, уставившись в одну точку, задумчиво улыбался, думая о своем.

– Хорошо, сын, договорились. Я перезвоню. – Гостев захлопнул крышку мобильника. – Остроголов, тебе просили передать, что ты прощен, но в первый и в последний раз. Нарушать семейные традиции не позволено даже олигархам, – с прежней доброжелательной улыбкой резонно заметил Эдуард Станиславович.

– Эдька, но это же и было в первый и, можешь мне поверить, в последний раз. Ну точно: склеротичная калоша, – он продолжал не отрываясь смотреть в одну точку. – А ты не заметил, хрен моложавый, что наши дети – они совсем другие. Казалось ведь, должны были вырасти мерзкими и капризными эгоистами, с такими-то родителями. Ан, нет! Они другие. Они лучше нас. Вне всякой логики. Ну почему так?

– Наверное, в том есть и наша заслуга, – невозмутимо ответил банкир.

– Твоя – да. Безусловно. Но я, увы, а, может, и к счастью, к этому процессу непричастен. Они сами по себе другие. Наверное, так надо. Наверное, вообще что-то должно поменяться вне зависимости от нас.

– Ну, Пашка, что жизнь, что экономика – единый организм. Естественно, все обязательно должно меняться, иначе инфляция, стагнация, стагфляция и, как итог, – застой, – с неизменной улыбкой на лице ответил Гостев. – Ладно, Остроголов, говори, что же такое экстраординарное заставило тебя, занятого человека, найти время для старого друга? А то ведь, знаешь, если бы не веский повод повидать тебя на твоих же собственных похоронах, я бы, наверное, еще как минимум года три тебя не увидел.

– Да, Эдька, признаю: дела меня к тебе и привели. Но ты, старый, не думай, не только дела…

– Ладно, не звезди. Давай без лирики.

– Согласен. Давай без лирики. В общем так: «дай взаймы до будущей зимы».

– Для тебя – сколько потребуется. Если необходимо, можно прямо сегодня, – даже не моргнув, ответил Эдуард Станиславович, словно речь шла о пустяшном одолжении. – А что, Павлуха, так плохо?

– Да нет, дружище мой дорогой, ты меня не понял, – Пал Палыч улыбнулся. – Отдай мне Нежмакова. Мне эта гениальная башка необходима позарез.

– Игорястого?.. Да, брат, ну ты и виражи закладываешь. Ну, допустим. А зачем, если не секрет?

– Повторюсь: Игорястый, хоть и лопух по жизни, все равно гений. И этого не отнять. А я сейчас в четырех соседних с Московской областях начинаю строительство клиник, которые, естественно, будут оснащены самым первоклассным оборудованием, и обслуживание в них будет исключительно бесплатным. Причем это должна быть единая система, единый, как ты сказал, организм. Все земли под строительство по договору-аренде принадлежат моей компании. Ну, если за оставшиеся девяносто девять лет закон о земле все-таки примут, значит, выкупим. Если нет, что же… Но жизнь у меня одна, и ждать я не намерен. Казалось бы, я должен понимать, что само по себе мероприятие убыточное… Так вот, прибыли от других производств мы туда и пустим. Если учесть, что у компании свободных средств девать некуда, – всего двух моих коммерческих проектов более чем достаточно для полной самоокупаемости.

– Свободные средства, говоришь? – улыбнулся банкир. – Почему же тогда они еще не в моем банке?

– Пока не думал, но могут и оказаться, – серьезно ответил Остроголов.

– Узнаю старого друга, – Гостев был неисправим в своей привычке постоянно улыбаться. – Скажем, если учитывать некоторую налоговую амнистию на медицину, то «помыть бабулички» под это дело очень даже неплохая идея. А знаешь, Пашка, я как раз недавно разговаривал на эту тему с одним из сотоварищей по твоему олигархическому цеху. С господином Хлопцовым. Признаюсь, психология на уровне полного анабиоза. Я лично всегда наивно полагал, что «умнее» смотреть вперед, а не назад. Им же почему-то важнее набить карманы именно сегодня, нежели завтра – чемоданы. И совершенно безбоязненно. К тебе же, дурашка, в любой момент могут постучать. Тем более, что прецедентов хватает. Времена меняются. Ведь бездарное, тупое «смывание» – это же кратчайший путь к налоговой. Или уже так осточертели Багамы, что для контраста хочется в Лефортово?

– Ты все правильно говоришь, только акценты расставил неверно. Не учел, как говорят, «человеческий фактор»… Господи, какое же глупое словосочетание… Я, Эдуард Станиславович, затеял это не для того, чтобы преумножить капиталы. Дальше их преумножать просто неприлично. Четыре области – это только начало. У людей нет денег платить за медицину, за обучение детей. Жизнь-то нищая, гарантий никаких, вот и рожать не хочется. А мы тут потом изошли от интенсивности наших переводов в офшоры, – Пал Палыч, опустив голову, уставился в стол, разделявший кожаные кресла, на которых расположились собеседники. – Я ведь это говорю не Хлопцову, не Медянину, не Храпуцкому. Я это говорю своему старому другу. Человеку умному, образованному и интеллигентному, у которого – извини, но я это знаю, – не может не болеть душа за все происходящее. Так вот, Гостев, так случилось, что теперь она болит и у меня. Только одной боли мало. Действия нужны.

Эдуард Станиславович наконец-то перестал улыбаться. Он внимательно смотрел на Остроголова с неприсущим ему в нашем восприятии серьезным выражением лица.

– Поэтому-то мне наш Игорястый и нужен, – продолжил свой бурный монолог Пал Палыч. – Необходимо этот процесс структурировать. Создать четкую продуманную схему, учесть все мелочи. Кто, по-твоему, сможет это сделать лучше? Да никто.

– Н-да. Что ж, я не против, Паша, – после небольшой паузы ответил Гостев. – Правда, есть небольшое «но». Игорюха уже полтора года в Петербурге, вместе с семьей. Возглавляет филиал. Он хоть и гений, но с одним серьезным недостатком. Ты же знаешь, Нежмаков у нас однолюб и, значит, прочно под Маринкиным каблуком, а Маринке Питер нравится куда больше, чем Москва. Вот если эту проблему решишь, я не против.

– Старый, а чего тут решать? Завтра же к нему и полечу. А заодно выпьем водки да вспомним молодость. К тому же для моего дела ему совершенно необязательно возвращаться в Москву. Мы ему и там сможем создать все необходимые условия.

– Тогда я рад за вас обоих, – Эдуард Станиславович вновь расплылся в улыбке.

– Рано радуешься. Это еще не все, – заметил Остроголов.

– Тем более радуюсь. Появилась возможность подольше поглядеть на твою сосредоточенную физиономию. Прямо такой серьезный, будто без пяти минут банкрот. А ему, видишь ли, свободных средств девать некуда. Хитрюга чертов!

Встав с кресла, Гостев подошел к столу и нажал на кнопку соединения с секретарем.

– Слушаю вас, Эдуард Станиславович.

– Виктория Адольфовна, извини, не предупредил, но думаю, ты поняла: я умер. Еще как минимум на час.

– Не волнуйтесь, Эдуард Станиславович. Могли бы и не предупреждать. Я скрупулезно составляю список скорбящих. Среди них, правда, есть парочка, заслуживающая вашего внимания.

– Хорошо, милая, потом, – он вернулся к Остроголову, удобно устроившись в кресле. – Ну, дядька, рассказывай: что ты там еще удумал? Какие неуемные фантазии бродят в твоей голове?

– Эдуард Станиславович, – Пал Палыч пристально посмотрел на Гостева, – как вы посмотрите на перспективу прокредитоваться в вашем богатом банке тверским, ярославским, владимирским и иже с ними ивановским фермерам? Для начала человек по тридцать-сорок с «кажной» губернии. Впрочем, думаю, больше и не наберется. Что вам стоит, а?

– Расхожая в банковских кругах поговорка гласит: «Если хочешь окончательно расстаться с деньгами, вложи их в сельское хозяйство», – невозмутимо ответил банкир.

– Да. Верно. Но и, конечно же, если хочешь неплохо заработать, – продолжил его мысль Остроголов, – то опять же вложи их в сельское хозяйство. Под сельхозпродукцию! Даже не придется утруждать себя написанием паршивой закорючки, дабы показать на бумаге хоть какой-нибудь «приход». А зачем? «Чистая» обналичка! Знаю. Проходили. Только здесь вариант принципиально иного характера.

– Ох, я бы на твоем месте все-таки еще раз крепко подумал, Паша, – слегка качнув головой, произнес Эдуард Станиславович. – Но, в общем, особой проблемы не вижу. Не понимаю только: какой тебе смысл в этом вопросе советоваться со мной? Двадцать процентов акций твоей компании как бы номинально принадлежат мне, но на самом деле это же твои акции. Ты мне их доверил. К тому же я, как твой старый друг, да и просто профессионал, не мог допустить, чтобы эти бумажки лежали мертвым грузом. Хочу заметить, на данный момент они не просто ликвидны, они еще и оборотисты, как хохлятский самогон.

– Да, Эдька, все так, – Пал Палыч махнул рукой, словно хотел разрубить пополам нить гостевских рассуждений. – И за оборотистость тебе огромное спасибо, только не то говоришь, не то. Суть в другом. Суть в том, чтобы именно ты, твой банк дал этим людям кредиты. А эти двадцать процентов понадобятся нам для другого.

– Боюсь, мои коллеги могут меня не понять.

– Да поймут! Через полгода, через год, но поймут. А пока, на всякий случай, можешь утроить охрану, – Пал Палыч вскочил с кресла. Он размашистыми шагами отмерял диагональ громадного кабинета. – Что для твоего банка эти кредиты? Да ничего. Капля в море. Я же не говорю, чтобы они были беспроцентными. При этом дьявольском неуважении к собственному народу ноль процентов бывает только в «Эльдорадо», к тому же для банков существует ставка рефинансирования ЦБ. Все это понятно. Но ведь при желании можно же сделать недорогой кредит, чтобы процент за него не рубил рентабельность фермеров. А я, уж можешь мне поверить, как-нибудь прослежу, чтобы им никто не мешал работать. И вот тогда пойдут возвраты по кредитам. Да, признаю, при этом твой богатый банк не намного станет богаче, но и не обеднеет. Ведь главное – люди начнут понимать, что за этими стенами сидят не монстры, а такие же люди, которые стараются увидеть и их проблемы. При этом, как ты догадываешься, это только одна сторона медали. Клиники, восстановление церквей, создание при храмах детских приютов – часть программы. Я реанимирую, заставлю быть рентабельными все те предприятия, которые должны были уйти у меня с молотка. И конечно же, дороги. Дороги – обязательно! Без них развитие инфраструктуры невозможно. Ну как же можно всего этого не понимать? «Умнее смотреть вперед, а не назад». Кому, интересно, принадлежит эта фраза? Пупкину? Чего ты уперся как баран?! Чем ты рискуешь?! Ну грохнут меня, так во сто крат покроешь мою прихоть этими чертовыми акциями!..

– Да ты заткнешься?! Нет?! – сильно повысив голос, Гостев тоже вскочил с кресла. – Ты что, совсем ополоумел?! Чего ты там лопочешь?! Кто уперся как баран?! Я тебе что-нибудь сказал?! Совсем уже в маразме?!

Такое количество вопросов, к тому же заданных в столь эмоциональной форме, несколько охладили пыл оппонента. Вытянув руки по швам, Пал Палыч стоял в центре кабинета и, широко раздувая ноздри, делал глубокие вдохи. Подойдя к Остроголову, Гостев, как ни в чем ни бывало, невозмутимым тоном произнес:

– Все мы, Пашка, в какой-то мере бараны. Различаемся лишь степенью упертости. К примеру, твоя степень наивысшая. И стреляли в тебя, и взрывали, и чуть живьем не похоронили… Но ты все туда же. А вот лично я – баран-комфортист, а, значит, менее упертый. Зови своих фермеров. Будем дружить, но с одним условием.

– С каким?

– Ты должен мне позволить участвовать в твоем «прожекте».

Улыбнувшись и в знак согласия утвердительно кивнув головой, Остроголов крепко обнял старого друга за плечи.

– Все? – после дружеских объятий спросил Гостев. – Официальная часть переговоров завершена?

– Завершена.

– Можем приступать к неофициальной? Вспомним опять же традиции? Вроде договорились впредь их не нарушать?

– Какие традиции?

– Эх, Павло, свинья ты, свинья, честное слово, – сокрушенно покачав головой, Гостев подошел к встроенному в стене бару и извлек оттуда бутылку «Столичной», два граненых стакана, две одноразовые вилки, консервный нож, полбуханки черного хлеба и жестяную банку килек в томате. Расставив всю эту красоту на рабочем столе, принялся за открывание консервов.

– Эдька, а ведь ты меня ждал, – по-ребячески улыбаясь, сказал Остроголов.

– А как же ты думал? Паче того, совершил невероятное: сам заехал в магазин и с удивлением обнаружил, что любимый закусон по-прежнему свободно лежит на прилавках, – он налил по полстакана водки, жестом приглашая Пал Палыча присоединиться.

Глухо чокнувшись донышками стаканов, они залпом их опустошили, занюхав черным хлебом и закусив килькой, после чего немедленно наполнили стаканы снова и в том же объеме.

– А чего же ты меня про тот свет-то не спрашиваешь? – подняв стакан, обратился к другу Остроголов.

– Ну, во-первых, ты мне не предоставил такой возможности, а потом, хочется верить, что там все-таки лучше.

– Не всем, Эдька. Не всем. Бессмертие души куется здесь.

Граненые стаканы еще раз глухо ударились друг о друга, и старые друзья молча опрокинули по второй.

Как и следовало ожидать, неофициальная часть переговоров с господином Гостевым затянулась до позднего вечера, ибо неукоснительное соблюдение традиций требовало куда более долгого общения, нежели предполагалось ранее.

Около одиннадцати часов вечера Остроголов подъехал к дому на Котельнической набережной. Не без проблем избавившись от охраны, вошел в лифт, испытывая огромное желание принять душ, побыстрее добраться до постели и наконец-то выспаться в полном одиночестве, отключив все телефоны. Нет-нет, конечно же, сначала обязательно предупредив в Жуковке всех домашних, но предварительно отзвонившись Евгении Андреевне.

По мере того как лифт все выше поднимал Пал Палыча к заветному этажу, где находилась его квартира, радужный, но еще размытый абрис перспективы поспать хотя бы до полудня с каждым пролетом обретал все более реальные очертания.

Выйдя из лифта и сделав пару-тройку шагов, услышал за спиной щелчок. Обернувшись, метрах в четырех от себя увидел направленное на него дуло пистолета с глушителем. Слегка подняв глаза, встретился со взглядом, в котором читалась незапланированная тревога.

– Что, братан, заело? – с издевательски убийственным спокойствием произнес Остроголов, что называется, медленно, но верно приближаясь к киллеру. – Бывает. Порой десять раз проверишь, но в самый нужный момент – бац!.. И осечка. Попробуй еще. Хотя уже вряд ли получится.

До момента, когда он подошел вплотную и жестко придавил локтем кадык стрелка, тот еще сделал пару попыток спустить курок, но, как и предрекал ему Пал Палыч, безуспешно.

– Отдай игрушку, братан. А то ведь придушу ненароком, а мне ох как не хочется брать грех на душу. По-хорошему: отдай волыну. Все равно же не стреляет.

Забрав пистолет, Остроголов неторопливым шагом направился к своей квартире.

От места, где находился киллер-неудачник, до дверей, выходящих на лестницу, расстояние было не больше пяти-шести метров. Вероятно, этим и решил воспользоваться обезоруженный «убивец», что есть силы стремительно рванув к выходу.

Однако в руках Пал Палыча оружие почему-то сработало. Сотворив изящную окружность в стене, пуля прошла в сантиметре от коленной чашечки киллера, заставив беднягу, дрожащего всем телом, буквально «врыться» ногами в дорогой паркет лестничной площадки.

– Забыл тебя предупредить, братан. В армии я был лучшим стрелком в батальоне. Поэтому, если ты предпримешь повторную попытку, я буду вынужден прострелить тебе коленку. Отойди, пожалуйста, от стены и встань вон в тот дальний угол.

Без каких-либо возражений просьба Пал Палыча была немедленно исполнена.

– Видишь, как в жизни бывает: когда надо – не стреляет, когда не надо – наоборот. Извини, братан, но отпустить тебя не имею права, потому что завтра ты придешь убивать мою семью, моих детей, а я этого допустить не могу. Но я также не могу допустить того факта, что передам тебя в руки правоохранительных органов, не оставив на твоем теле отметины, которая всякий раз будет напоминать тебе о случившемся. Согласись, братан, ты это заслужил.

С этими словами Остроголов поднял пистолет аккурат на уровне гениталий стоявшего в углу товарища и, закрыв один глаз, хладнокровно прицелился.

Подобно футболисту, находящемуся в «стенке» во время штрафного удара, сильно дрожащими руками, гомосапиенс укрыл, вероятно, наиболее дорогую ему часть тела и, упав на колени, впал в беззвучную истерику, широко открыв рот и мотая головой.

– Прошу вас!.. Пожалуйста!.. Не надо!.. – молило сознание киллера, пронизывая ультразвуком всю лестничную площадку.

«Вот он сейчас глубоко вдохнет, – подумал Пал Палыч, – и начнет рыдать во всю глотку. Весь дом мне перебудит».

Подойдя к убийце, своей увесистой рукой он ударил его по щеке, после чего тот, сделав кувырок, встал обратно на колени, недоуменно глядя на Пал Палыча. В ответ Остроголов прижал указательный палец к своим губам, и этот жест вызвал полное понимание у противоположной стороны. Сидящий на коленях гражданин несколько раз согласно кивнул головой.

– Как тебя величают-то? – шепотом спросил Пал Палыч.

– А-а-а… Артур.

– Хорошо, Артур, сейчас ты мне спокойно и без эмоций расскажешь: в каком месте тебя ждет машина, сколько в ней человек и как она выглядит. В противном случае ты понимаешь, что я буду вынужден…

Он снова прицелился и опять в то же место…

– Нет-нет, не надо, пожалуйста! Я все понял! Машина стоит у монастыря, на горке… Там только шофер… Это «девятка» коричневого цвета… Номера я не знаю… Честное слово, не знаю! Но там других нет!

– Молодец, Артур, верю. Вернись в свой угол и жди.

Достав из кармана мобильник и отыскав в памяти нужный номер, нажал на кнопку.

– О, полковник Васылык? Василь Василич? Здоровеньки булы! Ты еще там не «загинул» на работе?… А, домой собираешься?.. Рано, Вася, рано. Слушай сюда, старина. Ко мне тут киллера подослали, да вот ружьишко почему-то не выстрелило… Да, будь спокоен, вон стоит в углу, под полным контролем. Я сейчас на Котельнической, а ты бери опергруппку и дуй ко мне. Но сначала возьмите подельника. Он ждет этого кренделя на коричневой девятке напротив ворот «Афонского подворья». Совершенно верно, на горочке, самое начало Гончарной. Ну, а потом, Василич, милости прошу ко мне на ужин. Помнишь адресок, надеюсь? Все ж таки не один литр упал на печень по молодости. Только водку захвати, а то, боюсь, у меня в доме нет. Ну, а мы пока с Артурчиком чайку попьем, вас дожидаючись. Да, Артурчик?

Вероятно, в знак полного согласия Артурчик сокрушенно опустил голову, периодически потирая левую щеку.

– Вася, – продолжил Пал Палыч разговор по мобильнику, – ты чего там разорался? Указания раздаешь, что ли?.. А, уже выехали? Браво, Суржиков! Смотри, сам не задерживайся. Ситуация-то уникальна тем, что заказчик мне известен, но прямых доказательств нет. Поэтому будет очень интересно пробить всех посредников. И взрыв, и сегодняшняя канитель – это все звенья одной цепи, и Костю этим тварям я не прощу. Пепел Клааса стучит в мое сердце!.. А?.. Хорошо, Василич, понял. Жду.

Положив телефон обратно в карман, Пал Палыч как-то совсем уж безучастно обратился к киллеру:

– Ну что, Артур, заходи. Гостем будешь.

Открыв ключом и распахнув дверь настежь, он встал возле нее и, слегка качнув дулом пистолета, пригласил Артура войти в квартиру.

– Выключатель слева, – сказав это, Пал Палыч сразу сообразил, что в прихожей горит свет.

Они вошли в квартиру, и Остроголов захлопнул за собой дверь. Оказавшись в прихожей, он увидел, что на кухне тоже горит свет. Оттуда послышался звук приближающихся шагов. Отскочив в угол и плотно прижавшись к стене, Пал Палыч крепко сжал рукоять пистолета, настороженно выжидая.

Появившись в прихожей, одетая по-домашнему, но элегантно и со вкусом, Евгения Андреевна застыла на месте. Впрочем, ей немного понадобилось времени, чтобы понять и воспроизвести картину, произошедшую за дверью. Любящая женщина бесстрашна и способна на многое: с яростью дикой кошки она набросилась на несчастного Артурчика, вцепившись своими ухоженными отполированными ногтями ему в лицо.

Остроголову стоило немалых трудов оттащить Женю от своей жертвы и даже на время расстаться с оружием, положив его на полку гардероба.

Переживший повторный шок Артурчик с окровавленным лицом лежал на полу, издавая при этом какие-то совершенно непонятные звуки. И было очевидно, что окажись он в данную минуту перед следователем, с радостью бы рассказал о том, чего и в помине не было.

Когда Евгения Андреевна немного пришла в себя, она бросилась Остроголову на шею, как одержимая целуя его во все доступные места.

Пал Палыч с трудом смог дотянуться до пистолета, хотя Артурчик даже и не думал предпринимать каких-либо попыток, чтобы сменить дислокацию.

– Женька, погоди. А ты как здесь? – с неподдельным удивлением спросил Остроголов, – ты разве не дома?

Евгения Андреевна резко отстранилась, недоуменно глядя на него:

– А разве не ты мне звонил два часа назад из какого-то банка и просил, чтобы я бросала все и немедленно ехала на Котельническую?.. Господи, девки, да он же пьяный!

– Да, теперь вспомнил, – после некоторой паузы, сильно мотнув головой, ответил Пал Палыч. – Но сейчас уже почти нет… Не пьяный… Роднуля моя, как бы там ни было надо его перевязать и сделай нам чаю. Покрепче! Кстати, сейчас еще гости приедут. Ты уж прости.

Перевернувшись на спину, ребенок неожиданно открыл глаза, взяв за руку Остроголова.

– Нет-нет, папулик, ты не думай: я не проснулась. Я еще немножечко посплю. Мне снится сон. Он очень интересный. Я не могу его не досмотреть. Он яркий и совсем нестрашный. А ты пока, пожалуйста, сиди со мной и никуда не уходи.

Лариска Пална вновь сомкнула веки, изящно уложив на полщеки густые длинные ресницы.

Когда на трибуне Государственной Думы появляется какой-нибудь из адептов исполнительной власти, заведомый антагонизм, изрыгаемый депутатами, данному представителю обеспечен. Впрочем, следует признать, что и господа, плодотворно корпящие над профицитом бюджета в Доме Правительства, также не жалуют наших законодателей замечательным, всеобъемлющим чувством, кое в простонародии зовется словом «любовь».

А с другой стороны, если подумать логически: с какой такой стати две ветви власти должны любить друг друга? Зачем, к примеру, исполнительной, добравшись до кассы, делиться с законодательной? Ну и почему бы тогда законодательной не «дозаконодаться» до того, чтобы когда-нибудь не стать исполнительной?

«Господа любезные! Да что за чушь? Что это за ахинею несусветную вы нам вдуваете в наши непросвещенные уши?» – справедливо заметите вы, дорогой читатель, и будете по-своему абсолютно правы. А мы в ответ, растерянно разводя руками и вроде бы согласно кивая головой, может, с болью, а может – чем черт не шутит – и с радостью, но все же осмелимся с вами не согласиться. Видите ли, дело в том, что так уж устроена человеческая природа депутата, что ни один закон этот самый депутат не станет принимать без хотя бы минимального намека на собственную выгоду. С рождения, генетически сидит в нем растущая с годами червоточина самоутверждения и не дает возможности видеть по ночам цветные радужные сны. «Ну скажите мне, люди добрые, – мысленно обращается он к своим избирателям, – ну почему розовощекий, малограмотный, провинциальный хмырь сидит в этом зажравшемся правительстве экономических импотентов? Почему он – а не я?! С моим-то умом и моим интеллектом я мог бы куда достойнее воспользоваться теми возможностями, которые почему-то предоставлены ему, а не мне!» «Сиди, где сидишь, выскочка. И умей радоваться тому, что предоставила тебе судьба», – нет-нет да и подумает про законодателя крупный государственный чиновник, решая мимоходом архиважную геополитическую задачу. Нет, господа хорошие, что бы там ни говорили, но любому представителю исполнительной власти антагонизм в стенах Государственной Думы обеспечен.

Вот и пламенная, зажигательная речь Игоря Олеговича Скрипченко, изобиловавшая фактами, статистическими данными, цитатами и даже афоризмами, казалось бы, должна была «запасть горячим откликом в сердца» присутствовавших в зале депутатов, искренне радеющих за судьбу страны. Ан нет! Никакого «откровения» в ответ. На Игоря Олеговича смотрели три с лишним сотни пар глаз холодным взором украденного Снежной королевой Кая. Да-да, того самого Кая, который в ледяном дворце воровки педантично составлял из льдинок слово «вечность».

О, умный, добрый и сострадающий всему читатель, умоляем вас: не жалейте Скрипченко! Не надрывайте свое сердце! Игорь Олегович стойкий, прошедший горячие точки боец. Он выдюжит, будьте покойны. Договорит, что положено до конца и с гордо поднятой головой сойдет с трибуны, иронично улыбаясь телекамерам в ответ на отсутствие аплодисментов. И пусть «единоросы» в едином порыве опускают уголки своих ртов и смотрят на него со скепсисом здравомыслящих центристов, пусть «великоросы» прожигают Скрипченко взглядом великого презрения до корней волос, а «малоросы», игнорируя происходящее, читают свежую прессу, ибо отлично понимают, что от них вообще мало что зависит, – Игорь Олегович выдюжит.

Закончив свою речь и не ответив ни на один вопрос по причине того, что вопросов не последовало, Скрипченко сошел с трибуны и спокойным размеренным шагом направился вон из зала в коридоры нижней палаты, дабы поскорее покинуть нелюбимое им заведение и после трудов праведных, сев в персональный лимузин, отправиться уж, наконец, на дачу. «Ну в самом деле, братцы, надо же когда-то отдыхать!»

Не успел он сделать и двадцати шагов, как непонятно откуда появившийся Остроголов крепко прихватил его руку выше локтя.

– Здравствуй, Игорек! Ну как ты, родной? – мило улыбался Пал Палыч, глядя ему прямо в глаза.

Светлые очи стойкого бойца заволокла пелена, а по телу прошла легкая дрожь, предвещая выброс солидной порции адреналина. Как-то неестественно глубоко вздохнув, он чуть ли не шепотом проблеял:

– Ох… Охрана!…

– О чем ты, милый? – искренне удивился Остроголов. – Зачем тебе охрана? Здесь же кругом все свои. Охрана ждет тебя у выхода и, видит Бог, она тебя дождется. Ты не дрожи, родимый, надолго я тебя не задержу… А чего стоим? В ногах правды нет. Пойдем-ка мы с тобой присядем вон на тот уютненький диванчик в уголочке. Пойдем, голуба моя, пойдем. Приглашаю.

Не отпуская его руку, Пал Палыч довел Скрипченко до места назначения и усадил на диван.

– Ну что, Игорек, – сказал Пал Палыч после некоторой паузы, – тяжко тебе? Все никак меня не умертвишь? Понимаю и сочувствую. Жить с таким камнем на сердце и врагу не пожелаешь. А я, убогий, все никак не взорвусь, не застрелюсь, и даже похоронить меня по-людски и то не получилось. Что я за человек? Сам себе порой удивляюсь. А вот за тебя, родной, мне боязно. Ведь так глядишь, еще пара неудачных попыток покушения и – маниакальный синдром… Или, что хуже, совесть начнет мучить… Но это, конечно, не приведи Господь!

– Чего ты хочешь, Паша? – создавалось впечатление, что в этот момент Игорь Олегович глотал не собственную слюну, а голыш с Черноморского побережья.

– Хочу, чтоб ты покаялся, – невозмутимо ответил Пал Палыч.

Естественное, искреннее изумление от услышанного напрочь задавило животный страх Скрипченко, который тот испытал при неожиданном появлении Остроголова.

– Нет, Игорек, – лукаво подмигнул Пал Палыч, – тебе до Бога, как до Луны. Вначале покаешься у прокурора. В генпрокуратуре. Расскажешь о себе, любимом, о соратниках… Впрочем, что за бред я несу? Ты же у нас не из той породы. К тому же выяснится, что прокурор, как пить дать, с тобой учился в одном классе. Нет, Скрипченко, этот путь не для тебя. А что же мне тогда с тобой делать? Грохнуть меня тебе не под силу. Ну, думаю, ты и сам уже это понял… Вот я тебя – легко и непринужденно, но делать этого пока не стану, и Божья заповедь здесь ни при чем. А знаешь, почему я до сих пор с тобой не разделался? Я вдруг подумал, что ты у нас еще можешь послужить Отечеству.

Складывалось впечатление, что Остроголов поставил перед собой задачу целенаправленно удивлять Игоря Олеговича. Глядя в его широко раскрытые глаза, Пал Палыч не мог сдержать улыбки.

– И, тем не менее, можешь быть полезен, Игорек. А вот тебе и первое задание. «Постановление за номером 231 от шестого мая две тысячи четвертого об утверждении размеров средних разовых доз наркотических средств и психотропных веществ для целей статей 228, 228-1 и 229 УК РФ». Вступило в силу 12 мая. Согласись, важное постановленьеце! Мы стали еще ближе к Европейскому Сообществу. Теперь можно смело с собой таскать героин, кокаин, а невысушенной марихуанки аж до четырнадцати граммов. Правильно: «лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз». Карманы не отвиснут? – Пал Палыч крепко прихватил Скрипченко за горло, отчего у крупного государственного чиновника чуть было не повылезали глаза из орбит. – Без твоего участия «сотоварищи» такое бы не протащили никогда! Так вот, Игоречек, время у тебя на исправление ровно до того, как наши законотворцы разбегутся на летние каникулы. В противном случае, я вас буду отстреливать как бешеных псов, начав, естественно, с тебя.

– За такое время нереально, – прохрипел Игорь Олегович.

– А у тебя, родной, сейчас должно быть все реально, ибо для шкуры твоей поганой это очень даже актуально. Очень! Сечешь, засранец, мою глубокую мысль? – разжав пальцы, он отпустил горло Скрипченко, дав ему возможность немного отдышаться.

После доклада Скрипченко депутаты с энтузиазмом приступили к обсуждению поправок к закону о пчеловодстве и, может, поэтому в кулуарах Думы для этого времени суток было на редкость безлюдно, что, в общем-то, и способствовало мирной, дружелюбной беседе двух старых приятелей.

– Хотелось бы тебе заметить: ты, Остроголов, идиот. – Игорь Олегович недобро ухмыльнулся, оттянув свой туго завязанный галстук. – На что рассчитываешь? Непонятно. И вообще, что за игру ты затеял? Какая муха тебя укусила? Я же никогда не поверю, что ты так наивен, что считаешь, будто от меня одного много зависит…

– Меня это беспокоит меньше всего, – перебил его Пал Палыч. – Срок тебе, школьник, до каникул.

– Знаешь, Паша, – после некоторого молчания ответил Скрипченко, – ты мне, конечно, можешь, не верить. Дело твое. Но машину твою я не взрывал. Нет. Видать, не только нам ты поперек глотки. Ты бы подумал об этом, Паша.

– Я тебя предупредил.

Проводив взглядом Остроголова, скрывшегося за поворотом длинного коридора, Игорь Олегович еще какое-то время неподвижно сидел на диване, тупо уставившись в одну точку. Затем, словно очнувшись, порывистым движением достал из кармана пиджака телефон и начал было судорожно тыкать на кнопки, но, промычав что-то невнятное, с силой долбанул его об пол законодательной палаты.

Не доезжая Калчуги, машина свернула с Рублево-Успенки направо и, проехав по узкой лесной, но хорошо заасфальтированной дороге, оказалась перед массивными раздвижными воротами.

Служба безопасности, предупрежденная о прибытии «персоны», пребывала, однако, в некотором недоумении (если не сказать растерянности), глядя на одиноко сидящую фигуру за рулем грузового микроавтобуса марки «Фольксваген-Каравелла».

После повторного тщательного обследования автомобиля на предмет оружия и взрывчатки невозмутимо сидящему за рулем господину наконец был вынесен вердикт:

– Все в порядке, Пал Палыч, проезжайте.

Остроголов завел машину, и та, тронувшись с места, неторопливо заехала на внутреннюю территорию, после чего ворота за ней закрылись.

Уже поднимаясь по лестнице в сопровождении «секьюрити», Пал Палыч вначале замедлил шаг, а затем и вовсе остановился. Он вдруг поймал себя на мысли, что не испытывает ни малейшего волнения. Пожав плечами, Остроголов невольно улыбнулся собственной безмятежности: «Странно, ведь я так ждал этой встречи, так к ней готовился, продумывал ходы, проигрывал варианты предстоящего разговора, а теперь вдруг ясно понимаю, что мне, в общем-то, все равно. И ведь это не равнодушие. Совсем другое. Господи, какое же удивительное чувство – ощущение внутренней свободы! А тогда зачем я здесь? Какого черта сюда приперся? Да в конце концов, пусть они сами решают свои проблемы. Чего я лезу? Зачем взваливаю на себя чужие кармы?.. Слушай, Остроголов, а действительно, может, развернуться да мотать отсюда прочь? К тому же завтра у Женечки свадьба… Да нет, нельзя. Существует этика. Тем более я сам просил о встрече».

Улыбнувшись и кивнув сопровождающему, он продолжил путь по лестнице наверх.

Глава государства встретил его в кабинете своей загородной резиденции. Подойдя к Пал Палычу, он протянул ему руку:

– Добрый вечер, Пал Палыч.

– Здравствуйте, господин Президент.

– К чему так официально, Пал Палыч? По вечерам в кругу семьи я, как и все, состою из плоти и крови. Представляете? И так же, как и все, имею и имя, и отчество. Бывает же такое.

– Извините, господин Президент, – Остроголов улыбнулся, спокойно и открыто глядя на него, – лукавить не стану: я пока к этому не готов. Конечно же, глупость, но сам не знаю почему. Может, чуть позже, в процессе разговора.

– Ну смотрите, вам видней. Да я уж, честно говоря, ко всему привык. Как говорится: la noblaisse oblige… А чего стоим? В ногах правды нет. Давайте присядем. Располагайтесь, Пал Палыч.

Они уселись в мягкие кресла, которые, впрочем, по стоимости были несколько скромнее тех, что стояли у Гостева в кабинете.

– А знаете что, Пал Палыч, – обратился к нему президент, – давайте-ка начнем нашу беседу с того, что выпьем с вами по рюмочке коньячку. Коньяк отменный. Гарантирую.

Не дожидаясь согласия Остроголова, он взял стоявшую здесь же на журнальном столике рядом с фруктами бутылку армянского коньяка и разлил его в коньячные рюмки.

– С огромным бы удовольствием, – ответил Пал Палыч, – но, к сожалению, в последнее время имею потребность ревностно соблюдать закон. Я за рулем.

– Как, вы что, сюда сами приехали? Без шофера, что ли? – казалось, глава государства был удивлен не на шутку и даже, думаем, несколько расстроился этому обстоятельству. – Во у нас олигархи пошли! Ну надо же! Прям не демократы, а народники какие-то… А с другой стороны: что за проблема-то? Ну оставите свой лимузин здесь, а я уж изыщу какой-нибудь транспорт, чтобы вас с ветерком доставили до дома. Тем более, если не ошибаюсь, мы соседи. Правда, с одной очень существенной разницей: у вас свое, а у меня казенное.

Непринужденно рассмеявшись, они выпили.

– А действительно, что за проблема? – Пал Палыч с удовольствием закусывал лимоном. – Здесь пару шагов. Я и пешком допрыгаю.

– Нет, Пал Палыч, пешком от меня вы прыгать не будете. – Президент внимательно посмотрел на Остроголова. – Я, конечно, уважаю ваше бесстрашие, но, насколько мне известно, за последние три или четыре месяца вас уже четырежды пытались отправить на тот свет. Ведь так? Ох, смотрю не любят вас ваши коллеги!

– На том свете я уже побывал, – невозмутимо ответил Остроголов, – и окончательно туда отправлюсь лишь тогда, когда Он сам меня призовет. А эти пигмеи лично со мной ничего сделать не смогут, сколько бы они меня ни взрывали. Страшно другое: из-за меня ведь стали гибнуть невинные люди, и в последний раз только по счастливой случайности обошлось без смертей. Поэтому теперь передвигаюсь только самостоятельно.

Они выпили, на этот раз не чокаясь.

– Господин Президент, – продолжил Пал Палыч, – мне бы не хотелось на этом заострять внимание, тем более, что взрывают меня не коллеги по бизнесу, и я к вам приехал не жаловаться на свою судьбу. Я просил о встрече, чтобы, во-первых, предупредить вас: Скрипченко – враг. И враг опасный. У меня были прямые доказательства, но так получилось, что их больше нет. И второе: развал «ЕвроСиба» государству Российскому пользы не принесет. С Трояновым всегда можно было разговаривать. Среди нас есть куда более одиозные персонажи. А вот Скрипченко – враг. Он и иже с ним и затеяли эту компанию. Если бы они еще что-то в этом понимали, а так ведь все прахом. Одна жадность да зависть.

– Налить вам еще коньяку? – после некоторой паузы возобновил разговор президент. – Мне-то лично достаточно.

– Нет, благодарю. Я больше водку люблю.

Поднявшись с кресла, президент подошел к рабочему столу и, не поворачиваясь к Пал Палычу, произнес:

– Да даже если бы я этого не знал, все равно бы вам поверил. Ну а если я вызываю доверие у вас, тогда вы сможете понять, что я вам сейчас скажу. Порой и сам до конца не понимаю этого стечения обстоятельств, но так уж получилось, что я президент этой страны, а, значит, обязан обдумывать каждый свой шаг и отвечать за каждое свое действие. А наследство-то, как понимаете, – не сундуки с золотом. И уж если нужны компромиссы, то я на них пойду. Главное, знать во имя чего. А я знаю. Если тот же Скрипченко «энд компани» пока барахтаются, значит, еще не время. Да этот холуй и не так опасен. Опасны те, кто иже с ним. Понимаете? А вот мы тем временем, скрипя зубами, но обязаны… Вопреки всему обязаны быстрее становиться сильными. И вот во имя этого я готов идти на компромиссы, потому что с открытым забралом здесь не получится. Только вот при этом еще и дело надо делать. Надо! Никуда не денешься. Испокон веков мы всегда всех раздражали нашими богатствами и территорией. Сильными этому миру мы не нужны, но и слабыми нам быть нельзя. Просто недопустимо. Им только крикни: «Ату их! Они уже лежачие!..»

Президент повернулся к неподвижно сидевшему в кресле Пал Палычу, который застывшим взглядом уставился на бокал: по стенке тонкой маслянистой струйкой стекал на дно отменного качества коньяк.

– Пал Палыч, пойдем, что ли, на балкон выйдем. Хоть воздухом подышим. Вечер-то какой замечательный. Ни о какой чертовой политике даже и думать не хочется.

Стоя на балконе, оба с наслаждением вдыхали удивительную свежесть вечернего воздуха, отдыхавшего от дневного зноя. Пропитанного ароматами подмосковной сосны, неповторимого воздуха теплого лета. Лета две тысячи четвертого от Рождества Христова.

– Знаете, Пал Палыч, – первым продолжил разговор президент, – вроде старая, как мир, истина, но я, наверное, человек консервативный и давно уже не верю словам. Верю только поступкам. Я слышал, вы в Баторинске собираетесь наладить производство инсулина?

– Не только. Вообще у нас по проекту будет пять линий. Бог даст, к концу ноября торжественно, так сказать, но без «помпы» запустим две. Думаю, к тому времени разберемся и с дорогами. Только бы не мешали и не вставляли палки в колеса, а так ведь все лежит под боком, да вот беда – мертвым грузом. А надо сделать так, чтобы работало. Экономика и, соответственно, инфраструктура, как тот же взрыв, должны иметь отправную точку. А у нас она пока одна – вечный Кремль. И то в зависимости от направления ветра. Да и пособия по экономике – вместе с букварем, кстати – умникам нашим рекомендовал бы почитать исключительно на русском языке… Хотя бы потому, что так понятнее.

Вдыхая вечернюю прохладу, какое-то время они стояли молча, глядя на чистое, усеянное звездами безоблачное небо. И очень бы хотелось надеяться, что в этот момент эти двое не думали о политике, коррупции, человеческом факторе, горячих точках, европейском парламенте и прочем из того, что так мешает безмятежно смотреть на чистое, усеянное звездами безоблачное небо этого фантастического по красоте и невероятно обаятельного, но до поры до времени всепрощающего мира.

– Ученые головы говорят, что человеческая душа весит всего два грамма, – задумчиво произнес обитатель государственной загородной резиденции. – Правда, некоторые утверждают, что она на порядок тяжелее… А там, наверное, все строго пропорционально содеянному здесь. Да?

– Именно. Богом на этой земле стать очень просто. Труд невелик, – Пал Палыч улыбнулся. – А вот там куда сложнее. Там есть «Планета глупцов», на орбите которой висят вниз головой все земные боги и в отсутствии мечты и фантазий мучительно бьются над неразрешимой задачей, ежесекундно задавая себе один и тот же вопрос: «Если Бог не я, то кто же? Если Бог не я, то кто же? Ну если Бог не я, то кто же?!!» Ад – это безумие души.

– Пал Палыч, а известно ли вам, что мы с вами, уважаемый, почти уж как тридцать лет знакомы? – после некоторого молчания неожиданным вопросом возобновил диалог собеседник. – Когда Куранов мне сказал, что вы хотите со мной встретиться, я, видимо, так обрадовался, что, по-моему, в немалой степени озадачил этим обстоятельством Андрея Алексеевича, – он рассмеялся. – Да вижу, и вас тоже. Между тем наше давнее знакомство – это факт. Если помните, еще в прошлом веке, а именно в семьдесят шестом году в Питере, тогда еще в одной из квартир состоялся совместный сейшн «Машины времени» и «Аквариума». Ну, акустика, естественно… Тусовка, помню, удалась на все сто. Отрывались по полной. Ну вот и вы тогда прикатили в наше «захолустье» с группой продвинутых товарищей. И, судя по всему, в качестве лидера.

– Да, точно, было. Семьдесят шестой год. Десятый класс.

– Вот видите. Значит, не вру. А после концерта, как водится, под парами доброго портвейна «Алыбашлы» – схлестнулись. Причины, естественно, были до безобразия банальны: кто круче «Led Zeppelin» или «Deep Purple» – и кому быть столицей: Питеру или Москве. Ну мы, конечно же, не могли стерпеть этот неприкрытый снобизм заезжих из столицы баловней судьбы, – пусть внешне он и казался спокойным, но чувствовалось, что рассказывая об этом, испытывал, что называется, веселое, но великое томление души, вспоминая о времени, которого вернуть нельзя, какой бы властью ты не обладал, – а в результате, Пал Палыч, вы, между прочим, своему будущему главе государства расквасили губу, да так, что он потом неделю пребывал в припухшем состоянии души.

– Едрена мать! – всплеснул руками монополист. – Ну то-то я затылком чувствую что-то до боли знакомое, а вспомнить не могу.

– Так я вам и напомнил. Зато в старости будете рассказывать своими внукам, каким злопамятным был президент в их юные годы. Тридцать лет помнил.

– Да, но у меня их нет пока еще, к сожалению.

– Да у меня пока тоже. Ну и что? Ничего страшного. Со временем все равно появятся. Не это главное. Главное, когда появятся, суметь дотянуть их до пенсии.

Женщины, как известно, создания космические, и было бы трудно представить между ними подобного рода диалог. Еще более невозможно представить, что эти неземные, общающиеся с космосом существа, что-либо обсудив, могли бы вот так просто, в сущности, ни с того ни с сего, подойдя друг к другу, с размаху синхронно ударить ладонью о ладонь собеседника, испытывая при этом какую-то непонятную радость, заливаясь, мягко говоря, неадекватным смехом и потрепывая друг друга по плечу. Определенно: особи противоположного пола, то бишь мужского – существа предельно приземленные и несколько примитивные, неспособные, в отличие от женщин, ощущать тонкую природу полутонов.

– А вот телегу на меня строчить не советую, так как за давностью… – ей-Богу, словно юродивый, улыбался один из собеседников. – У меня очень солидные адвокаты. О, кстати, имею полные основания подать ответный иск. Я тогда, между прочим, вернулся в родную столицу с солидным бланшем под глазом и светился почти две недели. Есть разница?

– Только в том, что один смеется, а другой дразнится.

Существо, общающееся с космосом, не в состоянии понять истинную причину нового взрыва смеха, вызванного небезызвестной и к тому же не совсем точно произнесенной шуткой. Воистину, мужчины – странное творение природы.

– Паша, а давай еще по коньячку? Но только в качестве аперитива.

– А давай.

– Надеюсь, на ужин-то останешься? Заодно и с семейством познакомлю.

Женечкина свадьба удалась. Все прошло как по маслу: зал бракосочетания; свадебный кортеж с остановкой и распитием шампанского сначала на «Поклонке», а затем и на Воробьевых горах; приезд в Жуковку; богатое праздничное застолье на участке с обилием тостов и душевных речей в адрес новобрачных; замечательное, безоблачное июньское небо и теплый, не разродившийся дождем вечер; уставший, но счастливый гармонист; веселые лица собравшихся гостей (некоторые из присутствовавших, правда, уже успели изрядно подзабыть о причине, по которой они оказались на этом празднике жизни); неумолкающе громкий и раскатистый смех отца жениха, добродушно реагировавшего на любое изречение соседа и, наконец, лимузин, ожидающий своего часа отправления, чтобы доставить молодоженов в «Шереметьево-2», где по заранее купленным билетам, они должны будут отправится в свадебное путешествие не иначе как куда-нибудь на Маврикий.

Женечкина свадьба удалась. Ну и слава Богу!

Попрощавшись с сопровождающими, перед тем как сесть в машину, Женя подошла к Пал Палычу и крепко обняла его:

– Спасибо вам, сударь. Это самый счастливый день в моей жизни.

– Спасибо, Пал Палыч, – сказал ее молодой супруг, пожимая руку Остроголову и сосредоточенно глядя в землю. – Вы только не думайте, я все отработаю.

– Ай-ай-ай. Неправильный глагол, Паша, – улыбаясь, спокойно ответил ему Пал Палыч. – Ты заработаешь. Вот вернешься и заработаешь. Для себя и для семьи. Только помни, о чем мы с тобой говорили. Я на тебя очень рассчитываю.

– Пал Палыч, это даже не обсуждается, – серьезным тоном произнес Павел.