Убить Хемингуэя Макдоналд Крейг

Ричард воспользовался любовью Мэри к сладкому и принес ей коробку вишни в шоколаде, которой его снабдил тот человек. Конфеты уложили вдову на обе лопатки.

Слава богу. Несмотря на уверения, что Мэри не вспомнит свое признание и игрища с ружьем, Ричард все же ее немного опасался.

И еще другое было важно: он услышал признание Мэри, но поскольку она ничего не помнила – она наверняка будет все отрицать… Так что сенсационная бомба Ричарда была под большим вопросом. Он не мог не понимать, что ему придется вытаскивать это признание из нее без помощи зелья того человека…

И неизвестно что делать с Гектором Ласситером, который тоже слышал это признание Мэри.

Когда Ричард проверял, действительно ли Мэри заснула в своем кресле, он услышал грохот на кухне. Он пошел на шум и обнаружил горничную Мэри, мексиканку, валявшейся на кафельном полу. Женщина стащила две или три конфеты. У этой глупой храпящей суки весь рот был все еще в шоколаде.

Профессор посадил горничную за кухонный стул, пристроив ее голову на столе. Стер шоколад с губ. С этой целью смочил под краном тряпку. И неожиданно увидел на полочке над раковиной ключ – на том самом месте, куда старая сука положила ключ, которым, по ее собственным словам, воспользовался Папа, чтобы добраться до ружей.

Ричард схватил ключ, пробрался в кладовку и зажег свет.

Бог мой, сколько же там везде рукописей, писем и просто бумаг.

И на всех легко различимый почерк Папы или его знаменитой пишущей машинки.

Ричард начал копаться в бумагах и обнаружил, что это в основном разные варианты «Праздника, который всегда с тобой».

Но он также нашел пару писем, содержавших параграфы, по-новому освещавшие отдельные события в жизни Папы, – материал, за обладание которым его коллеги не пожалеют собственных яиц.

Ричард сунул письма под рубашку. Туда же последовали несколько страниц из «Праздника». Эти страницы повторялись в других вариантах, так что вряд ли их кто-то когда-нибудь хватится.

Там не было ничего, что помогло бы ему в карьере, но это был почерк Хемингуэя.

И вообще, если ему когда-нибудь понадобятся деньги, страницы можно будет продать за приличную сумму богатеньким коллекционерам через продавцов редких книг в Нью-Йорке или на аукционах.

И тут Ричард увидел его. Его освещал луч солнца из окна кладовки – подобно небесному лучу, появившемуся специально ради него. Ричард с трудом сглотнул. Это был тот самый момент. Он это чувствовал.

Рядом с машинкой Хема лежал напечатанный на ней рассказ.

Заголовок был не знаком профессору. Милостивый боже!

Ричард уселся в стоящее перед машинкой кресло, начисто забыв в этот момент, что Хемингуэй был знаменит тем, что писал и печатал стоя. Он взял стопку листков. Да, никакого сомнения, перед ним неизвестный рассказ Хемингуэя.

В некотором роде это было более крупное открытие, чем признание Мэри.

Он сразу же прочитал рассказ, захваченный ясной, великолепно краткой прозой Хемингуэя. Он наслаждался необычными, проникновенными, нежными мазками, которыми была выписана женщина, центральная фигура рассказа, молодая писательница, влюбившаяся в опытного прозаика, много старше ее по возрасту. Этим рассказ немного напомнил Ричарду Генри Джеймса с его «Уроком мастера». Он дочитал рассказ в полном ошеломлении.

Потрясающий… трогательный… это был ранний Хемингуэй.

Ричард надолго задумался. Он взял рукопись вместе с еще несколькими страницами из «Праздника» и письмами и сбежал по лестнице, чтобы спрятать все во взятой напрокат машине.

Вернувшись, Ричард запер кладовку и положил ключ на место. Взял коробку с отработавшими конфетами и пошел к реке Вуд. Там швырнул коробку в бурлящую воду.

Затем Ричард снова забрался на холм, решив попробовать разбудить Мэри. Надо будет сказать что-нибудь вроде: «Не позвать ли врача? Мне показалось, что вы потеряли сознание…»

Он думал о ближайших шагах, но мысли продолжали возвращаться к рассказу Хемингуэя. Он с нетерпением ждал, когда останется один. Тогда он сможет перечитать и изучить рассказ.

Гектор и Джимми стояли на густо заросшем соснами холме над Дозорным домом. Солнце стояло высоко над головой, в высокой траве шуршали змеи. Джимми достал очередную сигарету, и Гектор дал ему прикурить, выудив из кармана «Зиппо».

Гектор терпеть не мог заниматься наблюдением. Если бы он был один, то, по крайней мере, мог бы захватить с собой блокнот и заняться сочинительством, но в присутствии Джимми это было не совсем прилично. Джимми, будучи полицейским в отставке, спокойнее мирился с необходимостью наблюдения за домом. Это и было частью его бывшей работы, но, простояв более часа в лесу на холоде, он заметил:

– Вот об этой части моей работы я никогда не скучаю.

Гектор сказал:

– Я немного беспокоюсь, что Полсон бродит по дому, когда там только Мэри и горничная. Если он ее снова чем-нибудь не опоил, я не представляю себе, как…

Джимми передал Гектору свой бинокль:

– Твой парень снова выходит из дома, на этот раз у него в руках полно бумаг.

Да, Ричард все-таки на это купился. И это, по сути, ответ на вопрос: что случилось с Мэри, раз она позволила ему эти бумаги украсть? И куда он со всеми этими бумажками двинулся? Назад к Криди? И все эти бумаги в его руках… Ричард захватил значительно больше, черт побери, чем один подложенный Гектором рассказ. Он никогда не думал, что ученый осмелится на прямое воровство, это ведь как могилу разграбить. Черт, ему придется вернуть все это обратно, прежде чем бумаги попадут в руки Криди… или на рынок коллекционеров…

Гектор сказал:

– Придется пойти и вернуть назад все, что этот урод взял, помимо того, что я сам ему подсунул. Ты возвращайся в дом, Джимми, убедись, что он ничего не сделал с женщинами.

Джимми покачал головой:

– Похоже твоя затея с фальшивым рассказом приносит плоды, возможно, даже с перебором, но все же… это не решает другой проблемы. Я имею в виду тот вред, который наносит вдовушка наследию твоего друга своим «редактированием».

– Всему свое время, – заметил Гектор. – Я еще ничего не придумал толкового насчет Мэри. Пока.

– Эта девица, она знает о твоих подозрениях касательно ее муженька? – спросил Джимми.

– Черт, нет, конечно, – сказал Гектор. – Полагаю, Ханна не в курсе насчет того, что задумал ее муж. Не знает, что он заодно с Бюро.

– Мама родная, – сказал Джимми, пыхтя при спуске с холма к дому и тому месту, где они спрятали машину.

– Точно, тут полная неразбериха, – кивнул Гектор.

Джимми подмигнул и выпустил облако сигаретного дыма:

– Это само собой разумеется, но я есть я, так что все равно скажу, Гектор: если Ханна узнает, что ты от нее скрываешь, а также о твоих активных действиях против ее мужа…

– Ну да, – согласился Гектор, – я знаю. – Он вытащил ключи и позвенел ими. – Я хочу, чтобы ты тут занял оборону, приятель.

Уже четыре часа дня, а Ричард все еще не звонил. Ханна обиделась, узнав, что Ричард с утра пораньше поехал к Мэри, не сообщив ей. И теперь снова рванул в Бойсе, и опять ни звука. Ханна не имела представления, в какую гостиницу позвонить, чтобы спросить о нем, и в такое время никто в университете не снимет трубки.

Некоторое время назад она пообедала вместе с Гектором и отставным копом, Хэнраханом, в ресторане гостиницы «Сан-Вэлли-Лодж». Вернее, они по-быстрому перекусили перед возвращением в Дозорный дом. На этот раз обошлось без толп ученой публики, занимающейся ерундой и сплетнями.

Не было и красномордого человека с лысиной спереди, который следил за ней, во всяком случае, если он там и был, она его не заметила.

Возможно, вся эта жуткая публика застряла в Бойсе.

И все же Ричард должен был ей по крайней мере позвонить. Хотя на самом деле ее радовало расстояние, она наслаждалась одиночеством и возможностью во всем разобраться. Ей довелось увидеть Гектора Ласситера довольно близко. Он представлял собой своего рода эталон для поколения писателей-джентльменов, которые пытались делать себя по образцу и подобию Хемингуэя и Ласситера… харизматичных мужчин действия, чье бахвальство и самонадеянность скрывали книжные, интеллектуальные качества, которые эти настоящие мужчины в себе не одобряли. Ханну это очень трогало… и привлекало.

Ричард спрашивал ее, какой из жен Хемингуэя она бы хотела быть. Она все еще отказывалась верить, что могла бы попасться в ловушку, в которую попали другие женщины Хема, привлеченные славой и затем страдавшие от его эгоизма.

Нет, выйти замуж за Папу означало стать чем-то вроде спутника, вращающегося по определенной орбите под действием силы тяжести великого человека и выдающейся знаменитости.

Возможно, с женщинами Ласситера происходило то же самое…

После того как Гектор ушел, высказалась Мэри. Она заявила, что намеревается прервать свои отношения с Ричардом – его пьянство таит слишком большую опасность для их совместной книги. Но, добавила Мэри, если Ханна даст окончательное согласие и подпишет контракт на совместную работу над книгой вместе с Ричардом, тогда Мэри может передумать.

– Самое время женщине написать книгу о ком-нибудь из Хемингуэев, – сказала Мэри.

Несмотря на предупреждение Гектора, Ханна предварительно согласилась.

– Но, – сказала она, – это вам придется убеждать Ричарда, что я должна ему помочь, Мэри. Думаю, он впадет в ярость.

– У Ричарда нет такой роскоши, как выбор. Ведь в конечном итоге речь идет о моей жизни, – сказала Мэри. – Следовательно, это моя книга. Если он станет кривляться, тогда напишете вы, и это будет наша книга, Ханна.

Ханна все еще старалась придумать, как она признается Гектору, что временно изменила художественной литературе. Ведь Гектор едва не зарычал на нее, когда она рассказала ему о предложении Мэри написать ее биографию. Такая бурная реакция Гектора все еще заставляла Ханну раздумывать, не нужно ли ей отказаться от этого предложения.

Действительно ли Гектор прав, утверждая, что решение написать книгу о Мэри большая стратегическая ошибка?

Перед его уходом она снова пыталась заговорить с ним на эту тему, и автор детективов, когда-то не считавший зазорным печататься в журнале «Черная маска», удивил ее, приведя малоизвестную цитату из Уильяма Блейка: «Если ты, кого Божественное провидение выбрало для духовного общения, отказываешься и закапываешь свой талант в землю, печаль и отчаяние будут преследовать тебя всю жизнь, а после смерти на твою голову падет вечный позор… И назовут тебя презренным Иудой, который предал друга».

Ханна сдвинула брови и заметила:

– Звучит пугающе.

Гектор только улыбнулся и подмигнул.

– Нет, это всего лишь правильные слова, чтобы беллетрист оставался честным.

Теперь Ханна взяла старый роман Гектора в бумажной обложке, но мысли ее метались, и она не могла сосредоточиться.

Джимми сидел внизу с Мэри. Гектор вернулся в гостиницу, чтобы посмотреть, как он сказал, нет ли там кое-кого, кто там остановился. Когда его спросили, кого он ждет, Гектор ответил туманно:

– Да одного человека из прошлого. Показалось, что несколько дней назад я его видел в гостинице. Если он во все это замешан, то тогда получат объяснение многие странные вещи, которые здесь происходят, дорогая.

Она долго лежала, не в состоянии принять такое положение, в котором перестала бы болеть спина.

Ее мысли постоянно возвращались к Гектору Ласситеру. Ханна с трудом села и закусила губу. Решившись, она прокралась в пустую комнату Гектора.

Гектор оставил свою седельную сумку рядом с пишущей машинкой.

Облизав губы, Ханна осторожно достала из кожаной сумки стопку листов рукописи.

Она перевернула несколько первых страниц и начала читать рукопись, которую Гектор назвал «Торос и Торсос». Она удивилась, поняв, что это рассказ о Гекторе. Гектор писал о себе в третьем лице. Он использовал свое настоящее имя и свои биографические данные. И Хемингуэй был одним из героев книги.

Сначала Ханна подумала, что это мемуары, но, продолжая читать, поняла, что Гектор хотел, чтобы произведение читалось как роман.

Она вспомнила, что говорила Мэри о жизни художника, и подумала, что Гектор является ярким примером. Но смешение таким образом своей жизни с работой изумило Ханну. А проза Гектора? Она переступала все законы жанра. Она подумала, что у Гектора хватило бы таланта и хватки, чтобы стать настоящим литератором, вздумай он этого добиваться.

Ханна почувствовала вину за то, что копалась в бумагах Гектора. Она аккуратно сложила листы и вернула их в сумку. Села за стол с блокнотом и стопкой своих рассказов, подобранных Гектором в определенном порядке, и пронумеровала их. У нее имелось немного времени до того, как ей придется отложить свою творческую работу и заняться биографией Мэри.

Она воспользовалась машинкой Гектора, чтобы написать связующие параграфы по совету Гектора, теперь ее нового учителя (а она уже привыкла так о нем думать), чтобы превратить рассказы в начало романа.

Криди Африка, 1954

Вы должны помнить, что во время моей недавней беседы с президентом он сказал, что он, президент, получил послание от Хемингуэя через некого общего друга…

Дж. Эдгар Гувер

Агент Криди сказал, понизив голос: – Я у гостиницы, сэр, да, в буше, и хотя местность здесь плоская, вести наблюдение значительно труднее, чем нам представлялось дома.

Донован Криди уже некоторое время вел двойную игру.

Когда об этом в 1951 году узнал Гувер, он разрешил Криди работать на ЦРУ, одновременно сохраняя статус агента ФБР, только потому, что уникальные и агрессивные расистские цели агента совпадали с его собственными.

А статус агента ФБР делал Криди ценным кадром в глазах его руководителей из ЦРУ.

– Давайте возьмем некоторые из этих оправданий и превратим их в энергичное действие, направленное на реализацию моих желаний, агент, – заявил Директор, заходясь от гнева. – Давайте сделаем хоть что-то, что бы соответствовало выполнению моих пожеланий, агент Криди. Я хочу видеть, что вы снова работаете на меня, как в былые времена.

– Да, сэр, я так и сделаю, сэр, – сказал Криди и подумал: Гребаный козел.

– Самолет грохнулся около водопада Марчинсон, – сказал Директор. – Якобы он задел телеграфные провода, повредил пропеллер и упал среди стада слонов. На борту были мистер и миссис Хемингуэй, а также летчик, которого звали Марш. Пилот посылал сигналы бедствия, которые мы вовремя приказали игнорировать всем местным самолетам… разумеется, это было сделано по секретным каналам. Над фонограммой поработали.

– Разумеется, сэр.

– Разбитый самолет заметили с проходящего мимо торгового судна, – продолжил Директор. – Выживших людей они не заметили.

– Понятно, сэр.

– Ничего вам не понятно.

Гомосек ублюдочный. Криди исхитрился пробормотать:

– Ничего мне не понятно, сэр.

– Вот именно. Мир уже почти смирился с возможной смертью Хемингуэя, – сказал Директор. – У нас имеется редкая возможность нейтрализовать его угрозу. Я хочу, чтобы вы подтвердили, что он умер. Если он еще не на том свете, то помогите мистеру Хемингуэю туда перебраться. Ясно?

– Ясно.

Черт бы все побрал. У него нет на это времени, он как раз подобрался к заключительной стадии операции по убийству другого человека для ЦРУ, того самого, от которого исходила угроза вспышки борьбы африканцев за независимость, которая легко могла обрести большие масштабы, навредить интересам колонизаторов по всему континенту и подорвать установившуюся власть белых.

Криди потратил много месяцев на планирование операции и хотел, нет, ему было необходимо быть там и проследить, чтобы все прошло по плану. И он хотел видеть, как падет этот черный дьявол.

Директор сказал:

– Вы пошевеливайтесь, агент Криди. Мне тут сказали, что Африка очень большая. И я очень рассержусь, если все не пойдет согласно моему плану. Причем рассержусь так, что перестану закрывать глаза на ваше иное, прямо скажем, затруднительное положение. Я ясно выразился?

– Да, – с трудом выговорил Криди.

– И да пребудет с вами Господь.

Агент легонько придерживался за сиденье и опущенное стекло джипа, который его водитель вел по ухабистой дороге. Вся эта тряска и удары по копчику убедили Криди, что он вылезет из машины на дюйм короче, чем в нее садился.

Все стремительно полетело ко всем чертям: Криди добрался до первого места катастрофы – причем его едва не затоптали слоны – только для того, чтобы выяснить, что Хемингуэи и их пилот получили незначительные травмы и покинули место падения самолета.

После беспокойной ночи среди всех этих слонов жертвы аварии остановили проходивший мимо туристский теплоход – тот самый, который снимался в «Африканской королеве», – и на нем добрались до Бутиабы. Только Хемингуэй…

Криди было решил, что у него не получится помочь Хемингуэю добраться до могилы, но потом передумал. Осмелев, но все еще злясь, что ему помешали выполнить первоочередную задачу и удавить Джомо Кениату[28] в его камере, Криди связался с одним из своих помощников, человеком по имени Стейплтон, и договорился с ним о том, что он вместо механика «починит» следующий самолет Хемингуэя.

Только Хемингуэй способен перенести два авиакатастрофы подряд и даже ничего не заподозрить. Криди решил, что это все проистекает от величия писателя как человека.

Когда Криди добрался до Бутиабы, следующий самолет, на котором Хемингуэй пытался добраться до Энтеббе, упал сразу после взлета на землю и загорелся. Точно как было задумано.

Вскоре Криди получил сообщение: Хемингуэй спасся во второй авиакатастрофе за свою жизнь.

И снова Криди повредил кулак, которым в гневе колотил по столу, услышав новости.

Они добрались до Бутиабы, и Криди поспешно выскочил из машины и побежал, поднимая пыль и увертываясь от туземцев. Нищий ребенок протянул руку, коснувшись его рукава. Криди пинком едва не убил тощего, как скелет, малыша.

Криди сунул руку в карман своей полевой куртки и снял лежавший там пистолет с предохранителя. Одновременно он оглядывался по сторонам, разыскивая говорящего по-английски человека, который мог бы направить его в больницу.

Если бы он нашел Хемингуэя в больнице, можно было бы воспользоваться специальными препаратами и шприцами, чтобы помочь ему добраться до могилы, как того желал этот чертов Гувер.

Вне себя от злости, он наконец поймал говорящего по-английски врача и все от него узнал.

Черт бы все побрал!

Он их упустил, снова.

В тот момент Хемингуэй уже летел в третьем самолете, так ему сообщили. Травмы писателя значительно серьезнее, чем он сам готов признать, сказал доктор, но смерть Папе не угрожает.

Криди вышел из больницы как в тумане и тут же нашел пивнушку. Заказал бутылку пива «Таскер» и стал слушать музыку, доносившуюся из-за стойки. Радио работало на коротких волнах, и иногда можно было слышать сообщения на английском.

Он выяснил из передачи, насколько основательно обмишурился с «Делом Хемингуэя». Папа уже выступал перед мировой прессой, держа в руках бутылку джина и связку бананов, лыбился и заявлял:

– Это все мое везение, оно меня не бросает.

Менее сентиментальные источники сообщали, что Хемингуэй забился в свой гостиничный номер, где выздоравливает и с удовольствием изучает собственные некрологи.

Криди скрипнул зубами. И услышал:

– Источники сообщают, что явная попытка убийства заключенного в тюрьму лидера движения за африканскую независимость была сегодня утром успешно предотвращена.

Криди впал в такую ярость, что его вышвырнули из бара. Он поднялся с земли и отряхнулся. Затем нашел Стейплтона, самолет и направился в Энтеббе.

Криди решил, что пристрелит Хемингуэя прямо на больничной койке.

Выглядел Хемингуэй плохо. Взгляд мутный. Возможно, сотрясение, подумал Криди. А джин, к бутылке с которым Хемингуэй то и дело прикладывался, вряд ли помогал выздоровлению.

Хемингуэй взглянул на Криди и потряс нечесаной головой.

– Надо же, как, оказывается, верно говорят, – проговорил он хриплым от боли голосом. – Мир тесен. И очень жаль, мать твою.

Криди держал в кармане пистолет 45-го калибра. Рука уже вспотела и дрожала, так что пришлось убрать палец с курка, чтобы по неосторожности не отстрелить себе что-нибудь нужное.

– Однако тебя нелегко прикончить, – заметил Криди. Хемингуэй как-то странно взглянул на него. – Я хочу сказать, две авиакатастрофы. И ты выжил в обеих. Удивительно.

– Мне все еще везет.

Криди криво улыбнулся:

– Тебе надо придумать что-то новое. Это уже было во всех газетах.

Хемингуэй жестом показал на стопку газет у него на кровати:

– Я читал. Говнюки с их некрологами. Господи! Нельзя никого заставлять читать свой собственный некролог, Криди. Чего только эти мудаки не понаписали.

– Ну, им же не с руки было писать о твоем творчестве, верно? Твой последний роман провалился. «За рекой, в тени деревьев». Кусок дерьма.

Хемингуэй еще раз приложился к бутылке:

– Плохо, что приходится лежать и слушать, что ты несешь. Убирайся отсюда, Криди. Слышишь? Проваливай.

– Ты мне сегодня дорого обошелся, – заметил Криди. – Очень дорого.

Хемингуэй с трудом усмехнулся:

– И в чем же дело, засранец?

– Я… не могу сказать.

Криди хотелось пристрелить негодяя, но ему ни за что не выбраться из здания после этого. Какой мрази тут вокруг только нет! Черномазые прикончат его, причем так, что мало не покажется. Это он знал. Он подумал о Гувере – гребаный Директор. Может быть, ему следует уйти из Бюро. Уйти самому и лишить Гувера удовольствия его уволить. Он сказал:

– Гувер тобой просто одержим. Все эти выпады, которые ты позволил себе против него за многие годы, его достали. Он человек глупый, его не стоит провоцировать, Хемингуэй. Но тебе все удержу нет. Кстати, я передал ему то, что ты просил. Насчет его свидетельства о рождении. Он мне чуть голову не откусил. Ладно, что ты его все время дразнишь, но я все равно не могу понять, почему он тебя так сильно ненавидит… почему он одержим тобой.

Хемингуэй пожал плечами, разглядывая очередной некролог.

– Может быть, это из-за того, что мне известно.

– Что ты такое мог нарыть, Хемингуэй? С чего ты взял, что ты что-то знаешь насчет Директора и его родителей?

Хемингуэй выпил еще глоток джина и облизнулся:

– Ты помнишь, что еще в двадцатые ходили слухи, что у президента Гардинга в роду были негры? А ты помнишь, что Гувер пришел в Бюро при Гардинге? Яблоко от яблони? Знакомые мне люди нашли доказательства. Похоже, предки Гардинга были рабовладельцами. Всякое происходило на этих плантациях. Я-то не возражаю. Я человек терпимый. Но вот люди там, дома? Это другое дело…

Криди прищурился и закусил губу:

– Нет… Не это…

Хемингуэй продолжал читать свои некрологи. Сказал:

– Так или иначе, а Директор мулат. Ты только себе представь такое, а, Донни? Самый могущественный расист Америки – черный. Это все равно что обнаружить, будто Гитлер был евреем. – Хем поднял глаза и мутным взглядом посмотрел на дверь, давая Криди понять, что пора убираться.

Криди, как в тумане, прошел к двери.

И Хемингуэй сказал ему в спину:

– Я бы на твоем месте на эту тему не распространялся, Донни. Директор угрожал всем своим родственникам, черным и белым, суровым наказанием, если они проболтаются.