Настоящая фантастика – 2014 (сборник) Ясинская Марина

– Вместе пойдем, – повторил Северов. – Не обсуждается.

– Думаете, сбегу? Ну да… Оружия тоже не дадите?

– Нет. Я рядом буду, не хочу, чтобы ты меня застрелил.

На небо выкатила луна, яркая, круглая. Северов мог разглядеть на ее желтоватом лице все оспины и шероховатости. Верхушки деревьев в лесу луна будто вымазала серебром, тусклым, но все же светлым, видимым. Ниже тонкой пленки этого серебра было черным-черно. И оттуда словно смотрели на Северова тысячи страшных злых глаз, до того неприятным было ощущение: стоять неприкрытым, незащищенным в прохладной тишине ночи, где-то совсем в чужих местах. Стоять и ждать сказочного чудища, которое вроде и не могло существовать, а все одно убило уже четырех человек да полдюжины лошадей.

– Как тебя звать-то хоть? – спросил Савелий стоящего рядом поручика. – Не ровен час, помрешь, а я даже не знаю, кого в плен взял.

– Константин я, Покровский, – поколебавшись, ответил тот.

– А чего же ты, Костя, полез в эту глушь? Мне сказали: пакет важный повез. Да вот теперь думаю: куда же ты тут его повез, кому? Расскажешь, нет?

– Нет никакого пакета, – Покровский глубоко вздохнул. – Тут где-то хуторок, там моя нянька с дедом своим живут. К ним и поскакал, думал отсидеться. И заблудился, давно не навещал.

– А чего эт на тебя наш комдив так взъелся, если погоню снарядил?

Поручик хмыкнул.

– В морду я ему дал как-то. По-мужски, о женщинах он плохо говорил. Он сразу расстрелять хотел, не получилось, атака наших началась. Меня тогда отбили, а он вот запомнил, злобу затаил. А сегодня, видимо, узнал, что опять сбегаю от него.

Северов невольно улыбнулся. Комдив – человек революционной закалки, вправду резко отзывался обо всем, что не касалось правого дела. Многие его за то не любили, да вот так немногие рисковали – в морду!

– Как думаешь, можно вообще Лихо одолеть-то?

– Не знаю, – поручик снова вздохнул. – Оно и реально – и нереально. Зло и руками и… сущностью своей творит. Не видел такого прежде, не верил, что есть.

А ведь ему никак не больше лет, чем самому Савелию; если и не в один год родились, то в соседних.

– Вон оно!

От леса отделилось пятно серебра и рывками стало приближаться.

Савелий смотрел на приближающееся зло, и ему вдруг вспомнился дед, сильный, несмотря на годы, широкоплечий. С густым запахом махры и седой бородой до пояса. Вот было бы здорово, если бы он стоял сейчас рядом. Уж он сумел бы совладать с неслыханным, сберечь внука. Грицко еще здорово напоминал Северову деда, да вот сгинул Иван, Лихо загубило.

Ветер задул особенно стылый, словно холодные пальцы пробежали по телу, добавив мороза к сосущей нутро жути. Повинуясь негаданному порыву, Северов вынул из кобуры наган Грицко и в темноте ткнул в руку поручику.

– Спасибо, – сказал тот шепотом.

– Потом сочтемся. Если выживем, – ответил Савелий. – Готовься, беляк!

– Как поступим, чтобы наверняка заманить? – голос белогвардейца дрожал.

– Сейчас увидишь.

Вытянул руку и пальнул раз, другой.

Заурчало, заворчало, полетело смазанным бликом серебряное пятно, под тяжелым телом забухала земля.

– Беги, поручик! – заорал Северов.

Стрельнул еще раз и опрометью побежал в освещенный дрожанием костерка пролом в стене мельницы. Позади завыло, Савелия обуял ужас от того, что сейчас-то он даже не видит своего врага. А ну как тот быстрее, чем представлялось? Догонит и махом задерет, ровно порося.

Он проскочил пролом, перемахнул лежащую на входе большущую петлю, увидал испуганные глаза поручика, получил удар в спину и покатился кубарем. Ударился плечом, но вроде ничего не поломал. Вскочил, услыхал, как зарычало, заскрежетало; гулко упало на крытый сухой соломой пол грузное тело, едва не зацепив Савелия вновь.

Чуть ли не громче страшилы надрывался белогвардеец. Он метался у ног чуды, путая вожжами споро, накрепко.

В неярком прыгающем свете непонятно как уцелевшего костерка Северов видел – у ног его колышется огромное, нечеловечески заросшее волосами чудовище. И похожее на людей – две руки, две ноги, голова, – и ужасающе противоестественное. Будто плохой художник взялся нарисовать человека, а намалевал не пойми что: незверя-нелюдя. Ярко блеснуло большое око посреди лба, под выпирающим надлобьем, распахнулась страшная пасть с острыми зубами, дыхнуло отвратной гнилостной вонью. Савелий наспех вскинул наган и выпустил пулю прямо в огромный глаз Лиха.

Стрелял чуть не вплотную, а промахнулся!

Северов выцелил глаз получше и выстрелил опять.

По ушам ударил вопль, пригибая, почти сдирая со спины замерзлую мурашками кожу. Северов едва успел отпрыгнуть, как гигантская рука прошлась, сгребая все на своем пути. Лихо продолжало орать, неуклюже село и зашарило у ног. Северов разрядил наган, стараясь попасть по лохматой голове страхолюда. Только пуля оказалась последней, вовсе прошла мимо да попала в белогвардейца! Что за черт! Савелий отбросил бесполезное оружие – патронов все одно больше не было.

Константин разрядил свой револьвер в чудовище, не причинив тому особого вреда. Лихо выло, молотило руками, разрушая все, до чего дотягивалось.

Северов порыскал глазами, схватил обломанное бревно, с трудом размахнулся и приложил тяжкую деревяшку по маковке Лиха. Вновь поднял, пыхтя от непомерной натуги, и опустил. Лихо раскатисто ухнуло и повалилось наземь.

– Получи! – заорал Савелий. – Знай Красную Армию!

– Зажигай мельницу, комиссар, – крикнул Покровский, – Оно живо и скоро придет в себя!

– Ты как, здорово ранен?

– В руку! Царапина!

Северов бухнулся на колени, нашарил в кармане рубашки огниво и принялся чиркать, стараясь попасть на сухую солому. Занялся первый дымок, появился робкий язык пламени. Савелий выдрал соломенный пучок, поднес. Подождал, когда тот загорится, – откинул на пол – гори! Вырвал еще пук…

«Да вон же костер!» – запоздало пришла мысль. Савелий надергал побольше сухого и подкинул в огонь.

Вскоре в нескольких местах разгоралось пламя: внутри мельница оказалась высушенная, вспыхивала кругом словно берестой.

Покровский отыскал длинное бревно, закрепил одним концом в проломе в стене, накрыл горло Лиха этой толстой слегой и пытался закрепить второй конец. Северов мигом смекнул, что тот хотел сделать, подтащил еще одно бревно, поставил в распор, фиксируя. Конструкция получилась не очень крепкой.

– Давай еще! – Покровский подтащил следующую жердину.

– Я руки свяжу!

Эх, пропадай одежа комиссарская! Северов скинул куртку, собрал вместе толстые, как молодые дубки, неподъемные волосатые руки Лиха и, обхватив кожанкой, завязал рукава.

Становилось горячо – огонь сожрал мелкие дощечки, набрал силу, перекинулся на крупные бревна стен.

Чудище заворочалось. Северов успокоил, ударив вновь по голове тяжелым поленом, да, видно, удача отвернулась от него в который уже раз – попал плохо, Лихо почти что очнулось, зарычало.

– Уходим! – крикнул Покровский, – Я завалю пролом с этой стороны, тут дверь, я подопру! Если можешь, перекрой как-нибудь ворота!

Огонь гудел, добравшись до дерева по-настоящему. Ему вторило чудовище, пытающееся вырваться из пут. «С такой силищей наши веточки его долго не удержат», – нервно подумал Северов. Чудовище билось на полу мельницы, наваленные поверх Лиха бревна шатались и вот-вот готовы были развалиться. Руки страшилы куртка держала пока, да и ноги спутали надежно. Еще бы немного, чтобы не освободилось! Но подходить к бушующему Лиху Северов боялся – зацепит и разорвет-размажет.

Несмотря на обжигающее пламя, Савелий попробовал вздеть выбитую воротину, косо стоявшую у стены – еле поднял. Повернулся, навалил на себя могучую створку, кряхтя и пошатываясь, задевая лошадиные трупы, понес к беснующейся твари. Поставил и уронил толстенное полотно. Лихо застонало, приняв удар.

«Так тебе!» – Северов выдохнул и, как мог споро, бросился к выходу.

Константин ждал снаружи: застыл, видимый в отсветах горящей мельницы. Савелий махнул – бежим, – и они устремились к лесу. Ноги гудели, в груди не хватало воздуха, голова кружилась. Из глаз, прихваченных едким дымом, текли слезы.

Достигнув дороги, остановились. Гигантский костер освещал ночь на десятки метров. Истошно орало воронье, растревоженное пожаром. Сколько же их тут!

Едва перевели дух, как услыхали треск и гул – мельница не выдержала и рухнула горящей лавиной, погребая под собой Лихо.

– Все, – выдохнул Северов. – Все!

Поручик смотрел на пылающее кострище. Молчал, да и Савелию говорить не хотелось. Усталость навалилась стопудовой тяжестью на плечи, в нутро вгрызлась горечь потери – нету больше его отряда: ни Грицко, ни Рената Бараева, ни Федора, ни Афоньки… никого нет…

Они расстались на рассвете, у развилки; несмотря на усталость, оба согласно шагали всю ночь, стараясь уйти как можно дальше от проклятой мельницы. По пути наткнулись на разломанные телеги на дороге: давешний заинтересовавший Северова обоз не ушел от Одноглазого. И какая теперь разница – чей он был?

«Что скажу – разбудили Лихо? Нет, нельзя так… нарвались на засаду, еле ноги унесли?.. растерял своих, даже не знаю – живы ли?..» Но сбегать из части, что ж он за комиссар тогда? Получит строгача, поди, не расстреляют. А расстреляют…

– Да и ччччорт с ними!

Покровский посмотрел на комиссара.

– А не пожалеешь, что отпустил?

– Уходи, поручик. Другой раз встретимся – снова противниками станем, а сегодня… Не могу я тебя врагом считать… не могу. Уходи, не терзай мне душу.

– Душу? – Покровский улыбнулся. – Ты же не веришь в Бога.

Северов покачал головой:

– Нет бога. Разве он допустил бы такое?

Белогвардеец помолчал и сказал.

– Что Бог? То мы сами, люди: будим зло, желаем зла, творим зло. Потому и просыпается Лихо, что среди нас самих правды нет. Понимаешь?

Сказал и пошел, более не оборачиваясь.

Северов стоял и смотрел ему вслед. Люто не хотелось признавать, но прав был Костя, прав. Хоть и вражина и беляк.

– А все равно, встретимся, там и видно будет, чей путь правильней, – сказал себе под нос Савелий.

Солнце показалось, блеснув справа полосой реки. А за этой сверкающей в утрешнем свете лентой, где-то совсем недалеко от сгоревшей мельницы, уходящего все дальше белогвардейского поручика и опустошенного и усталого комиссара Северова стояла непобедимая революционная Рабоче-крестьянская Красная Армия.

Алекс Бор

Заговоренный

1

Если бы кто-то сейчас раздвинул плотную штору грозовых туч, выглянул через разрыв и посмотрел вниз, то обнаружил бы на морском берегу двух молодых мужчин, которые сидели на песке, о чем-то тихо беседуя.

У того, кто их сейчас мог видеть и слышать, наверняка было острое зрение и чуткий слух.

Так подумал один из мужчин, до босых ног которого почти докатывались волны, оставляя на песке рваные клочья пены, – когда поднял взор на черное небо, и ему сквозь щель между тучами подмигнула ярко-красная звезда.

Мужчина улыбнулся ей и, в очередной раз бросив колючий взгляд на собеседника, сказал, нарушая затянувшееся молчание:

– Скоро утро…

Его собеседник порывисто вскочил:

– Почему ты так уверен, Фидель, что нам будет сопутствовать успех?

– Потому что я в этом уверен, Рауль, – спокойно ответил тот, кого назвали Фиделем. – А ты, я вижу, все-таки боишься?

– Немного…

Рауль поднялся с песка и пошел вдоль кромки прибоя. Волны тут же лизнули холодными языками его ноги – тоже босые.

– Не бойся, – Фидель пошел следом за братом.

Снова воцарилось молчание, нарушаемое только шепотом волн и завыванием ветра.

На побережье еще властвовала черная тропическая ночь, и небо было закрыто тяжелыми тучами, которые несли с океана шторм.

«Дождь может испортить нам все планы», – подумал Фидель, присаживаясь под вросший в песок огромный – в половину человеческого роста – валун.

Рауль остановился рядом.

– Будет дождь, – сказал он.

– Я знаю, – ответил Фидель, и в голосе брата Рауль не почувствовал ни тени беспокойства.

– Может, все же перенесем операцию?

– Ах, Раулито, Раулито, – произнес Фидель насмешливо. Рауль смотрел на море, не видел глаз брата, но знал, что они тоже смеются. – Иногда мне кажется, что тебе не двадцать лет, а всего двенадцать…

Рауль сжал кулаки, повернулся к брату:

– Я давно уже не мальчишка…

И побежал к невысокой острой скале, которая, как гнилой зуб, торчала из воды. Добежав, что есть силы ударил кулаком по камню.

Боль в костяшках подействовала на Рауля отрезвляюще, но он уперся лбом в холодный гранит.

– Извини, Раулито, – раздалось за спиной. – Сегодня и правда будет тяжелый день, а мы опять ссоримся.

Рауль молчал. Отбитые пальцы пылали огнем, разгоряченное лицо охлаждал легкий бриз, а за спиной шумно дышал брат – самый близкий человек после отца и матери…

– Сегодня я поведу людей на смерть, – сказал Фидель. – Но сам я не умру, я это знаю точно…

– Но откуда? – спросил Рауль, не оборачиваясь.

Он не хотел, чтобы брат видел слезы в его глазах – обида никуда не ушла.

– Я знаю…

Раздался короткий вздох, и Рауль услышал тихое:

– И это совсем мне не по душе.

Фидель снова вздохнул, положил горячую ладонь на плечо брату.

– Я же заговоренный…

2

Он, конечно же, ничего не помнил – с тех пор минуло почти двадцать лет. Но ему снились сны, и в этих снах он видел одну и ту же картину: Лина Рус Гонсалес сидит на стуле рядом с детской кроваткой, в которой лежит ее шестилетний сын. Ребенок тяжело болен, он стонет в горячечном бреду, зовет кого-то, тянет куда-то тощие ручонки.

И когда мать берет худые, горячие руки в свои холодные – от страха за сына – ладони, мальчонка вдруг вырывается и мечется в своей постели.

Только что ушел врач, усталый мужчина лет пятидесяти. Он сказал то, что считал нужным – но в его словах звучал безжалостный приговор.

– Лихорадка, синьора. Может быть, сутки… или двое… Я сожалею, синьора…

Лина Гонсалес даже не стала провожать врача до двери. Потому что боялась вернуться к уже мертвому сыну.

– Пить, – просипели синие губы, и мать, вскочив со стула, бросилась к буфету, где стоял кувшин с водой. Руки нервно тряслись, пока Лина пыталась наполнить чашку, – словно ею самой овладела тропическая лихорадка, и женщина пролила на пол больше, чем оказалось в чашке.

– Пить… – повторилось слабое, едва слышное.

Мать рванулась к кроватке, подхватила сына под худые плечи, чуть приподняв его – тельце ребенка горело, обжигая.

Поднесла чашку к его губам…

Фиделито вдруг начал громко кричать, мотая головой и отталкивая мать ручонками. Чашка с водой вылетела из рук Лины, покатилась под кровать, вода расплескалась по полу.

– Не хочу…

Фиделито метался минут пять – хотя Лина давно уже потеряла счет времени, и эти минуты показались ей вечностью, за которую она постарела лет на десять. А потом вдруг затих. Уснул. Во сне дыхание у него было тяжелым, прерывистым, сиплым, заполняя пространство комнаты жаром, от которого не было спасения.

Материнское чутье подсказало Лине, что до утра ее сыночек не доживет. Врач обманул ее, сказав про день-два…

В отчаянии Лина села на мокрый пол, положила голову на подушку рядом с горячей головой Фиделито. Подушка раскалилась от дыхания сына, и Лина сквозь слезы смотрела на его острое, желтое лицо, и ей очень хотелось умереть вместе с ним…

3

Легкий ветерок дул с моря, остудил разгоряченные лица братьев. Сквозь новые разрывы в тучах на них снова с любопытством взирали звезды.

– Я заговоренный, – сказал Фидель.

Рауль наконец повернулся к брату. Тот с улыбкой смотрел куда-то мимо него, и его глаза сияли в ночи, как две яркие звезды. Рауль мало что знал о том, что произошло с братом, когда Фиделю было шесть лет – в семье старались не говорить на эту тему. Сам Фидель тоже ничего не помнил – если не считать обрывков снов, о которых он не рассказывал никому. Лишь однажды, когда они шли из бара, нагрузившись ромом под завязку, проронил: «Я иногда вижу этого старика… И слышу его голос… Как и другие голоса…».

Но это было давно, пять лет назад.

– Мне надо немного побыть одному, – сказал Фидель. – Возвращайся в Сибонею, жди меня там. Я буду через час-полтора…

* * *

– Синьора!

Лина вздрогнула, ощутив прикосновение к своему плечу. Оторвала голову от подушки, оглянулась.

Рядом стояла Розалия, чернокожая служанка.

– Вы задремали, синьора, – спокойно сказала она.

– Да, наверное…

Лина перевела взгляд на сына. Слава Всевышнему, Фиделито был жив. Но дышал очень тяжело, а его лицо заострилось еще больше. И было почти черным.

Служанка наклонилась над ребенком, покачала головой.

– Врач сказал, что… – Лина осеклась, слезы хлынули из глаз, и она уронила голову на белую простыню.

И снова ощутила прикосновение к своему вздрагивающему плечу.

– Можно помочь, но я не знаю, что скажет синьора…

– Я готова на все, лишь бы он… не умер… – Лина вскочила, схватила дородную служанку за плечи.

– Сантеро, – прошептала Розалия.

* * *

Анхель Кастро Артис, который тоже всю ночь не мог сомкнуть глаз, поднял усталые глаза на жену:

– Ты понимаешь, что это такое? – наконец выдавил он из себя.

Он сидел в своем кабинете за крепким столом из мореного дуба, и от его взгляда на Лину веяло арктическим холодом.

– Да. Понимаю, – Лина пыталась говорить спокойно, хотя лишь она знала, каких трудов ей стоило сдержать себя, не сорваться на истеричный крик. – Мой сын умирает, и если есть хоть одна возможность спасти ему жизнь…

– Это и мой сын тоже, – Анхель крепко сжал столешницу. – И мы же… Мы же католики…

– Для тебя что важнее – твоя вера или жизнь твоего ребенка? – закричала Лина.

* * *

Анхель уехал из дома через час, сославшись на срочную деловую встречу. Но Лина понимала, что он просто не хотел встречаться со знахарем, которого должна была привести служанка.

Ревностный католик, Анхель все то время, пока болел Фидель, молился, но Спаситель не спешил исцелять его ребенка. Однако Анхель не роптал – на все воля Божия, и только Бог решает, кому жить, а кому умереть. Он уже смирился, что Господу будет угодно забрать у него одного из пяти сыновей. Поэтому Анхель был не очень рад, когда жена сказала, что решила по совету служанки пригласить в дом какого-то шамана. Тем не менее он не решился запретить жене испробовать последнее средство – которое наверняка не поможет, ведь доктор сказал, что эта разновидность тропической лихорадки неизлечима.

Это был грех, который он, Анхель, теперь будет вынужден долго замаливать. И неизвестно еще, простит ли ему этот грех Господь…

* * *

Лина стояла у дверей детской, в которую час назад вошел колдун сантеро – мрачный чернокожий старик лет восьмидесяти, косматый, длиннобородый, облаченный в разноцветную хламиду: черную спереди и красную сзади. Еще он был обвешан какими-то странными и страшными побрякушками. Лина заметила даже несколько черных черепов, висевших у него на шее, и хотела перекреститься – но испугалась, что это может повредить умирающему сыну.

– Жди! – даже не посмотрев на Лину, уронил каменное слово старик, заходя в комнату.

Лина, для которой этот жуткий колдун был последней надеждой, почти час простояла у двери, пытаясь уловить хотя бы один звук из комнаты. Но ничего не слышала. Правда, один раз ей показалось, что из-за двери доносятся монотонные завывания, похожие на плач раненого койота, и она едва удержалась от того, чтобы распахнуть дверь, ворваться в комнату и увидеть, что же творит колдун с ее несчастным сыночком…

Но этот порыв угас быстрее, чем родился. На Лину навалилась нечеловеческая усталость, ей захотелось пойти в свою комнату, лечь на кровать и уснуть… Но женщина лишь сжала кулаки и уперлась головой в стену, чтобы отогнать наваждение… Ведь за дверью сейчас умирал – или возвращался к жизни? – ее сын, и она должна быть рядом…

Прошла целая вечность, прежде чем дверь отворилась, и из комнаты вышел, сгорбившись, колдун. Его черная лысина блестела от пота. Лине показалось, что он постарел еще лет на десять.

– Твой сын скоро оправится от недуга, – тяжело дыша, проговорил старик, глядя прямо в глаза испуганной женщине. Лина вздрогнула и зажмурилась – в черных зрачках колдуна плескался водоворот, затягивая в свое жуткое нутро.

Она так и простояла с закрытыми глазами, пока старик говорил – про то, что линии на руке ребенка рассказали ему о долгой жизни, которая ему предстоит, и о том, что мальчика ждет великая судьба, но все эти слова не задерживались в голове измученной женщины. Лина поняла только одно: ее маленький мальчик будет жить. Болезнь, против которой была бессильна современная медицина, оказалась вполне по силам неграмотному старику, который владел древней знахарской магией, которая, как пыталась ей объяснить Розалия, как-то связана с древним африканским культом вуду. Лина мало что знала о том, в каких богов верили потомки некогда завезенных на остров черных рабов, но если они смогли спасти ее сына – значит, она будет им благодарна.

Лина снова решилась взглянуть на старика, лишь когда услышала:

– Боги сантерос спасли твоего мальчика. И один из них взял его под свою защиту. Теперь у твоего сына есть покровитель. Это верховный бог – Обитала Аягуна. Теперь твой сын должен будет всю жизнь служить ему. И тогда он на самом деле проживет очень долгую жизнь, в конце которой он сможет стать земным воплощением Обитала Аягуна и обрести могущество. Впрочем, могущество он обретет раньше… Я все сказал…

Лина решительно посмотрела старику прямо в глаза, уже не испытывая страха перед бездной, которая в них плескалась.

– Спасибо, – выдохнула она.

Когда старик ушел, Лина постаралась выкинуть из головы тот бред, который он нес. Какие там древние боги, какой Аягуна, которому теперь ее Фиделито должен будет служить всю свою жизнь – если вот он, лежит сейчас в своей кроватке, румяный, но не от жара, а потому что начал выздоравливать. И дыхание у него ровное.

Даже улыбается во сне…

4

Рауль спрятался за каменной грядой, которая тянулась вдоль побережья, и наблюдал за братом.

Фидель сначала какое-то время ходил вдоль кромки прибоя, затем уселся на песок – спиной к морю. Затем вытащил из-за пазухи круглый предмет, похожий на небольшой камень. Погладив его ладонью, Фидель поднял глаза к небу, которое постепенно очищалось от грозовых туч, обещая к утру ясную погоду.

Рауль видел, что губы брата двигались – он что-то говорил, а его пальцы гладили темный кругляш.

Затем Фидель поднялся на ноги и протянул руки с зажатым в ладонях камнем к горевшим над его головой звездам. Губы продолжали что-то шептать – Рауль был уверен, что брат молился.

Однако Рауль также был уверен и в том, что Фидель молился совсем не христианскому богу.

* * *

Фидель некоторое время задумчиво сидел на песке, прокручивая в памяти разговор с братом (который наверняка наблюдал сейчас за ним из-за укрытия), а потом достал из внутреннего кармана камень – амулет, очертаниями похожий на свиной череп.

Этот амулет всегда был с Фиделем. С того самого дня, когда его спас от смерти колдун сантеро.

Фидель нежно, словно это была ладошка любимой девушки, погладил ровную холодную поверхность камешка.

– Вот и настал мой час! – прошептал он.

Амулет матово блестел, переливаясь черными и красными бликами – словно внутри камня таилась своя, неведомая жизнь. Фидель знал, что если долго смотреть на игру света и теней, то она затягивает, рождая в душе желание слиться с той силой, которая создала этот магический артефакт.

– Обитала Аягуна, мой бог, – прошептал Фидель, вздымая ладони с зажатым в них амулетом к небу. – Помоги мне…

Небо стремительно очищалось от грозовых туч, звезды взирали на землю холодными зрачками.

– Обитала Аягуна!

Порыв резкого ветра чуть не сбил Фиделя с ног. А амулет стал нагреваться, обжигая ладони. Но нужно было терпеть боль – иначе Покровитель не поверит в искренность твоих просьб.

– Обитала Аягуна…

Кроваво-красная звезда сорвалась с неба и полетела в сторону гор, почти невидимых в ночной темноте.

5

План захвата казарм, расположенных в старинной крепости Монкада, был, конечно, авантюрой, хотя и имел шансы на успех. Фидель понимал, что штурмовать в лоб крепкие стены – это гарантированное самоубийство, поэтому создал группу захвата из четырех человек, которые должны были подъехать к воротам казарм раньше остальных, застать часовых врасплох, нейтрализовать их, после чего открыть ворота основной группе, которая спокойно въезжала на территорию крепости на автомобилях, захватывала внутренние помещения и арестовывала спящих солдат.

– Великолепный план! Да мы передавим их, как сонных мух! – воскликнул Ренато Гитарт, один из четверки бойцов, выделенных на захват ворот. В отличие от других трех – Хуана Альмейды, Хесуса Монтано и Хосе Суареса, он был уроженцем Сантьяго и хорошо знал не только город, но и расположение помещений в Монкаде.

Услышав слова Ренато, Фидель недовольно нахмурился, но тем не менее спокойно ответил:

– Арестовать, а не перебить. Мы – революционеры, борцы за свободу, а не убийцы. Солдаты – это те же крестьяне, которые пошли служить диктатору совсем не потому, что они так уж ему преданны. Они такие же наши братья, только обмануты…

Однако Фидель ничего не имел против убийства «братьев», если они станут оказывать сопротивление. Он отнюдь не был толстовцем, хотя в университете изучал труды этого великого русского. Фидель понимал, что революция не бывает без крови, и был готов пролить и свою кровь, и тем более кровь врага.

Но он не хотел проливать лишнюю кровь – хотя наверняка Покровитель на этот счет имел совсем другое мнение…

Кроме группы захвата, Фидель создал еще две спецгруппы, куда вошли самые опытные бойцы. Первая, в которую вошли двадцать человек, должна была захватить госпиталь, который располагался позади казармы. Вторая группа – тридцать человек – должна была занять здание Дворца правосудия. Высокое и массивное, оно как скала нависало над левым боком Монкады, и оттуда можно было легко вести обстрел крыши казармы, подавляя огневые точки батистовцев.

Командиром второй группы Фидель назначил Рауля. Ему очень не хотелось, чтобы младший брат шел в атаку внутри крепости – там был риск нарваться на шальную пулю. А если Рауль будет поддерживать наступающих плотным огнем с крыши Дворца, у него будет максимальный шанс уцелеть, если что пойдет не по плану.

* * *

Предчувствие Фиделя не обмануло – все с самого начала пошло не так, хотя, как ему казалось, он предусмотрел все. В том числе и обмундирование – бойцы шли на штурм в форме солдат правительственной армии, которую купили через подставных лиц непосредственно у военных. Солдаты часто продавали крестьянам запасные комплекты брюк и гимнастерок – лишние карманные деньги никогда не помешают. А крестьяне, почти не торгуясь, покупали крепкие, добротно сшитые вещи, в которых можно было работать в поле даже в дождь.

С оружием тоже проблем не возникло – повстанцы были вооружены охотничьими дробовиками и винтовками, которые можно было свободно приобрести в оружейных магазинах. И регистрировать купленное оружие в полиции тоже было не нужно.

Фидель очень удивлялся, почему при таких порядках народ еще не вооружился и самостоятельно не скинул Батисту.

6

Стрелки часов приблизились к пяти утра, когда кавалькада из двадцати шести автомашин, в которых сидело сто шестьдесят пять бойцов, приблизилась к цели.

Фиделю нравилось это число – 26. Ему самому было двадцать шесть лет, поэтому и штурм был назначен на двадцать шестое июля, и машин было двадцать шесть.

Он считал, что это сочетание должно принести ему победу.

…Головная машина, в которой сидел Фидель, остановилась у въезда на площадь, и это был знак для второй машины, в которой ехала четверка из группы захвата.

Автомобиль повернул на площадь и медленно, чтобы не вызвать подозрений у часовых, двинулся к воротам.

Двое часовых явно скучали, однако, заметив машину, тут же направили в ее сторону винтовки.

Но, увидев, что внутри салона сидят солдаты, опустили оружие.

Страницы: «« ... 1314151617181920 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Предлагаемые тексты Л. Н. Толстого выбраны из дневников писателя, которые он вел с перерывами с 1847...
В монографии впервые осуществляется целостное рассмотрение собственно реалистического течения в русс...
В России идет становление предпринимательства, индивидуальных и фермерских хозяйств. Быт и бизнес те...
Творческое наследие Никоса Казандзакиса (1883–1957) – писателя, поэта, драматурга, эссеиста, исследо...
Конец 19 века, Псковская губерния. С графом Орловым, приехавшим погостить у своей тетушки, происходя...
В монографии рассматриваются литературные, философские, религиозные взгляды выдающегося французского...