Найти себя Елманов Валерий

Глава 10

Детдомовец

Непредвиденное началось уже на пути в Невель. В двух верстах от приметного оврага, близ которого народ под моим руководством недавно рубил деревья, на дорогу вышел оборванный угрюмый мужик.

Ждать чего-либо хорошего от такой встречи не приходилось, и потому я тут же передал вожжи Марье, велев, чтоб гнала без остановки, а сам извлек из-под сена пищаль. Потом, подумав, отложил ее – все равно запалить фитиль на ходу не получится, не навострился еще, и потянулся за кнутом.

В левой руке я крепко сжимал рукоять сабли – это для ближнего боя, когда появятся остальные, а в том, что они непременно вынырнут в нужный момент, я не сомневался.

Однако мужик, скорее всего, переоценил свои возможности, решив, что в одиночку сумеет остановить едущих, тем более ездок в санях один, а баба вовсе не в счет.

Но он напрасно списал Марью раньше времени.

Не доезжая до мужика метров двадцать, та лихо ожгла лошаденку, которую я позаимствовал у Ваньши, а потом, хрипло и страшно выкрикнув что-то непонятное, еще раз прошлась по животному вожжами. Та всхрапнула и резко ускорила ход, причем пошла настолько резво, что опешивший мужик, заорав что-то невнятное, лишь успел в последний момент неловко отшатнуться и плюхнуться в придорожный сугроб – не понадобился даже кнут.

Однако дорога для таких скоростей предназначена не была, а потому на первом же крутом повороте сани занесло, приподняло и перевернуло. Мы с травницей, как по команде, вылетели в сугроб. Хорошо еще не накрыло санями, так что отделались легким испугом и набившимся за пазуху снегом.

Но неприятности на этом не закончились. Скорее уж они только начинались.

Дело в том, что лошадь тоже не удержалась на ногах. Когда я, весь облепленный снегом, вернулся к саням, животина, побившая все собственные рекорды скорости, жалобно ржала, не в силах подняться на ноги. При этом она взбрыкивала лишь тремя ногами – четвертая почему-то беспомощно покоилась на снегу.

– Сломала,– поставила безошибочный диагноз Марья и огляделась, прикидывая.– Не боле двух верст отмахали, да и то царских[27]. Ежели погоню учинят, да на лошадях – вмиг догонят. Уходить надобно, и спешно.

– Уходить? – не понял я.– А как же?..– И перевел растерянный взгляд на лошадь.

– Сама она не пойдет, на горбу ее тоже не дотащить, а так оставлять, чтоб мучилась, не дело, опять жа, волки все одно загрызут. К тому ж ржанием своим непременно нас выдаст, ежели погоня. Выходит...– Марья, не договорив, перевела взгляд на выпавшую из саней пищаль.– Я ее пока угомоню, а то вон как головой мотает, а ты...– Она снова не договорила и, не давая мне опомниться, подобрав узел с остатками припасов, двинулась к лошади.

Деваться было некуда. Тот прежний Федор, наверное, так и не сумел бы выстрелить, фальшиво успокаивая себя тем, что если лошадь сейчас предоставить самой себе, то она непременно выздоровеет, подумаешь, нога. Через недельку, от силы две, пусть месяц, но заживет. Вдруг повезет с волками. И об остальном чего-нибудь наплел, пускай столь же сопливое и несуразное, но когда хочется верить, то соглашаешься с любой нелепостью.

Нынешний я тоже насмелился не сразу – были и колебания, и душевные терзания, и дрожь в руках, но все равно выстрелил, угодив точно в ухо, как и показывала Марья.

– Что, не по себе было, когда в животину стрелял? – осведомилась она и, не дождавшись ответа, кивнула.– Ведаю, каково оно, когда впервой-то. Я ее, конечно, и без тебя упокоила – ведомо мне словцо нужное, да...

– Так чего ж ты тогда меня-то сунула?! – вытаращил я глаза.

– А того! – отрезала Марья.– Приучаться надо. Батюшке твоему проще было – он с ворогов начал, а их что с пищали валить, что саблей куда легче, чем так вот, животину бессловесну.

– Так уж и легче? – усомнился я.

– Ежели бы мужик кинулся, мыслю, руки бы у тебя не тряслись,– уверенно произнесла Марья.

«А ведь и правда,– задумался я,– действительно бы не тряслись. Наоборот, досадовал бы, если б промахнулся. Чудно».

– А ничего чудного нет,– словно прочитав мои мысли, равнодушно пояснила травница.– Конь тебе вреда не чинил, что велишь, то и делал, вот к тебе в душу богиня Желя[28] и вкралась. Ты ж человек, а не зверь. А в ентого, кой на дороге, иное. Тут уж кто кого, и рассусоливать некогда.

– Ну да,– согласился я,– вначале стреляй, а потом думай, и проживешь долго-долго.

– Мудро сказано,– похвалила Марья.– Оно, конечно, не для кажного случая такое, но подчас...– И, не договорив, застыла, напряженно вслушиваясь.

– Ты чего? – поинтересовался я.

– Того,– огрызнулась Марья.– Услыхали они, яко лошадь ржала. Сюда поспешают. Чего делать-то теперь будем, ась? Лес токмо через пяток верст закончится, не ране, так что не успеть нам. Хотя ноги у тя резвые, ежели без меня – добежишь.

– Перебьешься,– буркнул я и скинул с плеча мешок, разыскивая в нем трут и кресало.

– С меня, старой, все одно взять неча...– продолжила было она уговоры, но, видя, что я даже не собираюсь ее слушать, умолкла, раскрыв рот лишь после того, как ей стали понятны мои намерения.– Ежели им все отдать – могут живыми отпустить, а прольешь кровь, быть худу,– предупредила травница.– Тогда они враз озлобятся, и уж голов нам точно не сносить.

– Но готовыми быть надо, – резонно возразил я.– С вооруженными, да когда фитиль у пищали горит, они куда сговорчивее станут.

– И то верно,– одобрила Марья.– А я тогда покамест молитву вознесу. Есть у меня заветная, про запас.

– Исусу Христу или Деве Марии? – равнодушно поинтересовался я.

– Те для меня больно высоко сиживают – пока дойдет... да и дойдет ли. Я хоть вреда не творю, да старое все одно попомнят. Нет уж, тут к своим ближним надобно.

– Тогда Перуну? – проявил я познания в славянской мифологии.

– Сказано же – нам ныне не битва нужна, а удача. Она же, милая, у иного бога за пазухой сидит. Да и не ведаю я слов к Перуну – не учена тому. А вот ежели Авося позвать, тут толк может и выйти. Слыхал про таковского?

Я припомнил рассказы дядьки и одно из его любимых выражений и, усмехнувшись, осведомился:

– Что ж ты ему скажешь? Мы с тобой одной крови – ты и я, так, что ли?

– Будешь насмешничать – вовсе ничего не выйдет,– проворчала Марья,– а про кровь вовремя мне напомнил. Ежели с нею, то непременно услышит. Лишь бы помочь захотел,– вздохнула она, оценивающе покосилась на меня, после чего потребовала: – Длань давай.

– А как я стрелять буду? И с саблей...– запротестовал я, но Марья была непреклонна:

– От пяти капель сил не убудет, а более и ни к чему.

Пришлось подставить руку. Надрез Марья сделала с мастерством хирурга – быстро, аккуратно и почти безболезненно. Да и насчет капель тоже не солгала – ровно пять упало на деревянные палочки, выложенные ею в замысловатый узор, больше напоминающий некий зигзаг молнии, после чего принялась нараспев произносить какие-то странные, загадочные слова. Мне за все время пребывания здесь ни разу не доводилось слышать ничего подобного. Смысла в них не было, да и вообще – слова ли это были? Скорее уж они напоминали некий зов – печальный, но в то же время отчаянно требующий помощи, причем немедленно. Во всяком случае, интонации в голосе Марьи были именно такими.

Меж тем на дороге показались бегущие мужики. Я вынырнул из-за сугроба и высоко поднял в руке пищаль, лелея надежду, что разбойники, кто их знает, убоятся огнестрельного оружия, которого у них самих вроде не имелось.

Демонстрация ручницы возымела действие – бравая пятерка шарахнулась назад, но, увы, ретировалась не совсем, поскольку приглушенные голоса продолжали до меня доноситься и, к сожалению, не удалялись.

Марья к тому времени тоже умолкла, шепнув:

– Таперь токмо ждать остается да верить, что подсобит.

– Угу,– промычал я, продолжая лихорадочно размышлять, что еще можно сделать.

Лучше всего было бы затеять переговоры, но как? И потом, не покажется ли им моя попытка вызвать на беседу кого-то из банды проявлением слабости или трусости? Тогда одними деньгами, которыми я с радостью бы пожертвовал – невелик убыток, всего пять рублей,– не отделаешься. А отдавать пищаль и саблю и оставаться безоружным, полагаясь на бандитскую жалость,– нет уж, дудки.

«Хотя они же не отморозки, могут и сдержать слово»,– мелькнуло в голове, но я тут же отогнал от себя эту мысль. Вооружать бандитов, как ни крути, последнее дело.

Но, как ни удивительно, те после недолгого совещания сами выбросили белый флаг переговоров. Я глазам своим не поверил, когда увидел тряпицу, насаженную на палку, и даже протер снегом лицо – не померещилось ли. Да нет, судя по тому, как отчаянно машет ею из стороны в сторону один из бандитов, и впрямь разбойный народец решил договориться.

Ну коль так...

– Иди сюда! – крикнул я.– Да не бойся, не трону.– И, повернувшись к Марье, заметил: – Никак и впрямь тебя наверху услыхали, если только... Ты, пока я с ним говорить стану, по сторонам поглядывай. Боюсь, не хитрость ли это. Один зубы заговаривает, а остальные с боков подкрадутся.

Мужик, причем вроде бы тот самый, что стоял на дороге, шел с видимой опаской, но грамотно – топал медленно, выставив пустую руку вперед, резких движений не делал, словом, создавалось впечатление, что он в таких вещах далеко не новичок.

Выглядел он достаточно молодо – если бы не небольшая бородка, слегка его старившая, да чумазое, в какой-то саже или копоти лицо, то я бы вообще решил, что приближающийся бандит почти мой ровесник, а если и старше, то никак не больше чем на пару-тройку лет.

– Давай добром договоримся,– предложил тот, остановившись в трех шагах от меня.– Ты нам деньгу, что у тебя есть, припасы и пищаль с саблей, а сам чеши дальше со своей старухой. Иначе...– угрожающе протянул он.

– А что иначе? – хладнокровно осведомился я.– Вас пятеро. Одного положу сразу. К тому же у меня в ручнице дробь – могу и нескольких.

– Дробью-то? – недоверчиво хмыкнул разбойник.

– Убить не убью, а изувечить – запросто,– пояснил я.– Выходит, троих нет. А с саблей против оставшихся двоих уж как-нибудь устою. К тому ж у меня не один заряд, так что пуль на всех хватит. Вон смотри, весь увешан,– ткнул я в свою берендейку.

– А кто ж тебе время на заряжание даст? – возразил разбойник.– Это ж пищаль, а не автомат Калашникова.

– Чего?! – выпучил я глаза.

– Да ты все равно не поймешь,– отмахнулся бандит.– Короче, лучше давай по-хорошему добазаримся.– И осекся, вытаращив глаза на выставленный мною напоказ «атлантик».– Ты кто? – жалобно протянул он.

– Конь в пальто! – беззлобно рявкнул я, широко улыбаясь.– Тебя как звать-то, бандит?

– Алеха Юрод, то есть Алексей,– смущенно поправился он.– А ты... за мной? – спросил он и, не дожидаясь ответа, шмякнулся прямо в санную колею.– Господи, наконец-то!

– Так вы чего енто, старые знакомцы, что ли? – не поняла Марья.

– Что-то вроде того,– кивнул я.– Из одной далекой страны, где случайно встречались. Но ты все равно бдительность не ослабляй.

– Бдю, бдю,– послушно закивала Марья, заверив: – У меня очи зоркие – ежели что, дак я непременно угляжу.

– А ты вставай-ка, и отойдем в сторонку, чтоб не мешать даме,– предложил я Алехе и порекомендовал: – Да радоваться пока погоди.

Спустя десять минут я знал об Алехе все или почти все.

История его была простая и безыскусная. Будучи одним из рабочих в бригаде по осушению болота, он по причине своего неуемного любопытства после появления близ камня некоего туманного облака решил забрести туда – приспичило, видите ли, а тут удобно – никто не увидит, если и выйдет следом.

Вообще-то для таких дел существовало специально вырытое отхожее место, отгороженное досками, но там было грязновато, да и вляпаться можно, ночь ведь. Вот он и подался прямо в противоположную сторону, благо что до клубившегося тумана идти было примерно столько же, сколько и до наспех сколоченной будки.

– По грудь зашел, не дальше,– простодушно рассказывал Алексей,– трусы приспустил, присел и чую – холодно. Оказывается, я свою голую задницу прямо в снег опустил. Вот, думаю, угораздило меня отыскать в июле месяце одну-единственную не растаявшую кучу, да еще и усесться в нее. Приподнялся, чтоб перейти немного, а тут сугробы повсюду. И холодрыга – зубы стучат. Что за наваждение?! Да ну ее, думаю, пойду лучше в будку. Встал, по сторонам огляделся – а тут ничего и никого. Я туда-сюда побегал – тишина. Только луна светит и волчий вой где-то вдалеке. Эх и напужался. А одежды-то всего ничего – трусы, майка да берцы на босу ногу. Хорошо хоть, что штаны от камуфляжа напялил перед тем, как из вагончика выйти, а то вообще бы труба. Чего делать – сам не пойму...

Дальше у него все было, как и со мной, вот только появившийся Световид был настроен к Алексею далеко не столь миролюбиво. К тому же, судя по всему, он указал нежданному гостю совсем иное направление, по которому тот и припустил со всех ног, пока не набрел на разбойное становище.

Народ там подобрался хоть и озлобленный на жизнь, но не окончательно озверевший. Да и злоба их, если уж на то пошло, вполне понятна. Чему радоваться, коль пришлось схоронить всех домочадцев, бросить избу и податься в лес? Так что грабежом они промышляли исключительно из-за нужды. Правда, имелась и парочка профессионалов, которые лихими делами занимались уже давно, но их неделю назад во время неудачного налета убили.

– Мужики уж коситься на меня стали,– сокрушенно вздохнул Алеха.– Мол, неудачу ты нам на своих плечах приволок. И до того жили впроголодь, а теперь и вовсе никак. Потому и послали на дорогу, чтоб отрабатывал, и сейчас тоже даже жребий кидать не стали – иди и договаривайся. Господи, как хорошо, что теперь все кончилось! – с блаженной улыбкой на лице счастливо заметил он.

Я крякнул, прикинул и решил долго не рассусоливать, рубанув напрямую:

– А ты не сильно расстроишься, если я тебе скажу, что все только начинается?

– Ты чего?! – возмутился Алеха и даже подскочил на месте.– Ты так больше не шути, а то...– И осекся, глядя на мое сочувственное лицо.– Как же я теперь? – тоскливо протянул он.– Пропаду ведь тут, как есть пропаду. Слушай, а мне с тобой нельзя? – спросил он жалобно.– Ты вон в каком прикиде, не то что я. Выходит, неплохо устроился. Или... там только на одного место? – И голос его вновь упал.

– В пессимизм не впадай,– посоветовал я.– С собой я тебя, может, и возьму, но придется подчиняться, а то иначе как все объясню, если спросят? Потому будешь числиться ну типа в холопах. И вообще, считай, что призван на службу в армию со всеми отсюда вытекающими. Ты, кстати, срочную служил?

– Не-э,– вздохнул Алеха.– Я бы с радостью, но не поспел – на зону угодил.

– Опаньки,– многозначительно протянул я.– Надеюсь, не зверские убийства несчастных старушек с отягчающими обстоятельствами в виде расчленения трупов? А то у меня есть одна такая – не хотелось бы терять.

– Да ну, я че, зверь, что ль, какой,– не понял иронии Алеха.– По хатам я специалист. На них и засыпался.

– И сколько отсидел?

– Два года. По амнистии вышел,– пояснил он.

– Теперь понятно, почему дедушка Световид тебе такой адресок подкинул. Не иначе почуял да к родственным душам и отправил,– пробормотал я.– Хотя,– мне вспомнились собственные приключения,– может, ты просто дорожкой промахнулся, а путь тебе не к ним был указан.– И устало вздохнул.– Ладно, считай, что с собой я тебя взял. Но на всякий случай предупреждаю: здесь в отношении преступников сопли не жуют и слюней не распускают. Да и вообще, поступают с ними не как наши раздолбаи-демократы, а по-нормальному, то есть по справедливости.

– Это как?

– А так,– пояснил я.– Если тебя хозяин ночью в своем амбаре застукает и прибьет до смерти, те ему ничего за это не будет. Мой амбар – моя крепость.

– Ну дела,– присвистнул Алеха.– Хотя мне вообще-то начхать на это – я ж завязать решил. Честно, честно,– заторопился он, видя скептическую усмешку на моем лице,– потому и подписался в эту болотную бригаду, будь она неладна. Просто, знаешь, с детства жизнь не задалась, я ж детдомовский, так нам воспитатели все время гундели, что у нас одна дорога – в тюрьму. Вот и накаркали. А так я башковитый, технику с детства люблю, даже чинить ее пытался. Ну там телевизор, приемник, часы...

– И как?

– По-разному,– уклонился Алеха от прямого ответа.– Иногда удавалось.– И спохватился: – Так мне чего им сказать?

– Скажи, что я тебя вместе с твоими неудачами с собой забираю. А в качестве откупного даю им два рубля – половину того, что у меня есть. Про пищаль с саблей даже разговаривать не хочу – самому нужны. Но, чтоб не голодали, обещаю, что на обратном пути, когда с обозом поедем, лично два мешка с зерном скину – пусть питаются. А если не согласятся, то... Ну сам понимаешь,– туманно пояснил я.– И сразу вот еще что. У тебя речь уж больно замусорена, так что ты язык вообще на привязи держи. Спросят – ответишь, но односложно.

– Чего? – не понял Алеха.

– «Да», «нет» или «не ведаю». Понял? А сам все слушай, запоминай и про себя проговаривай. И вообще, забудь все, что было. Мы тут с тобой влипли надолго, скорее всего – на всю жизнь, поэтому считай, что заново родился со всеми отсюда вытекающими.

Алеха послушно закивал головой. По всему было видно, что человек готов на что угодно, лишь бы его не бросали. К теперь уже бывшим сотоварищам он, крепко зажав в кулаке взятое у меня серебро, понеся чуть ли не вприпрыжку, поминутно оглядываясь в опасении, что я вдруг исчезну. По этой же причине разговор с татями у него получился коротким, но продуктивным, и вскоре детдомовец во всех ног летел обратно.

– А твоего батюшку как звали? – осведомился я у Марьи, разглядывая возвращающегося Алеху.

– Петраком величали,– недоуменно протянула она.

– Это к тому, что просто Марьей даже мне тебя звать как-то несподручно,– не дожидаясь вопроса, зачем мне понадобилось имя ее отца, пояснил я.– Конечно, ты – ключница. Но все-таки ты еще вдобавок и женщина, причем в годах. Значит, надо обращаться с вежеством. А уж касаемо прочих холопов ты вообще начальница, так что если я еще могу себе позволить величать тебя одним отчеством, то он пусть называет полностью.

И первое, что я сделал, когда Алеха, задыхающийся, но счастливый, встал возле меня в боевой готовности бежать куда скажут и вообще делать все, что поручат, так это представил свою спутницу. Точнее, вначале его ей, а уж потом заметил:

– Отныне и впредь называть ее будешь Марья Петровна. Понял ли?

– Да чего там не понять,– закивал Алеха.– Ясен перец, не забуду, у нас в детдоме...– И осекся от моего выразительного хлопка по губам.

– На первый раз по своим шлепнул,– сурово заметил я.– Во второй по твоим пройдусь.– Повернувшись к Марье, пояснил: – С детства без отца, без матери рос, вот и сказывается худое воспитание. Ты уж с ним построже, Петровна.– И бодро скомандовал: – А теперь в путь, а то до Невеля раньше ночи не дойдем.

И мы двинулись по санной колее, а по пути я продолжал размышлять над загадочным сходством наших судеб – моей и дядьки.

Он поначалу чуть не погиб, и я тоже. Разбойники опять же, что ему, что мне едва не подкузьмили. Правда, у дяди Кости был Андрюха по прозвищу Апостол и с соответствующим поведением, а у меня Алеха вроде как наоборот, скорее уж из настоящих разбойников, ну и ладно. Все равно видно – парень не пропащий, и головушка его еще не забубенная. При умелом перевоспитании он еще о-го-го.

К тому же, как мне помнится, один из бандюков, который рядом с Христом висел, даже до царства небесного сподобился. К тому же был ведь потом у дядьки стременной, как там бишь его величали, запамятовал совсем, словом, тоже из настоящих разбойников, а впоследствии оказался вполне приличным, да что там, просто классным парнем. И у обоих у нас – и у меня, и у дяди Кости – дальнейший путь лежит в Москву. Ну или скоро ляжет.

Если только ничего не случится.

Хотя тут уж как карта выпадет.

И ведь как в воду глядел. И впрямь выпала карта, да такая загадочная, что и не поймешь, то ли козырный валет, то ли простая семерка...

Глава 11

Невероятные приключения двух англичан на Руси

Впрочем, выпала нам эта загадочная карта позже, уже в самом Невеле, до которого было идти и идти. Однако в дороге больше ничего особого не случилось.

Просьбу быть с Алехой построже Марья Петровна в скором времени забыла, принявшись ласково выспрашивать того, как он ухитрился выжить, коли даже родителей не имел.

Алеха мой наказ помнил лучше, потому отделывался, как было велено, односложными ответами, а если пытался говорить развернуто, то получалось у него не ахти – все время вылезали «неправильные» слова, которых в этом времени еще не существовало.

Время от времени он осекался, поймав укоризненный взгляд своего нового начальника, испуганно прерывался на полуслове, пока наконец не сообразил пожаловаться Марье на голову, которая с голодухи, дескать, вообще ничего не соображает, вот и лезет что ни попадя. Намек был понятен, но привал не делали – устроили трапезу прямо на ходу.

– А сбылось мое заклятие,– пояснила Марья Петровна,– услыхал-таки меня Авось. Даже подсобить сподобился. Эвон яко оно славно вышло,– кивнула она на сосредоточенно жующего Алеху.

– Точно,– подтвердил я, подумав, что кое-кто в нашем трио, наверное, усомнился бы, если б не был столь увлечен едой.

«Хотя нет,– тут же возразил я себе,– сегодня удача этому детдомовцу и впрямь улыбнулась. Не будь меня, и пропал бы парень, как пить дать пропал бы».

После трапезы зашагали еще быстрее, с тревогой поглядывая на темнеющее небо, но опасения были напрасны, успели вовремя, хотя и впритык – еще бы чуть-чуть, и городские ворота закрылись бы на ночь.

Более того, бог Авось расщедрился на довесок, и почти у самого города мы натолкнулись на большой торговый поезд из Пскова, а после недолгих расспросов выяснили, что это именно тот самый, которого я ждал в лесу.

Однако утренний выезд вновь задерживался. На сей раз причина была в тяжелобольном, которого хворым привезли еще во Псков, там вроде бы поставили на ноги, но едва двинулись в дальнейший путь, как к утру третьего дня ему вновь стало худо.

На сей раз болезнь вернулась куда с большей силой, обрушившись на молодого иностранца со всей страшной мощью.

Пожилой лекарь, который сопровождал больного, метался от купца к купцу, умоляя обождать всего один день и суля златые горы, причем не от своего имени, но упоминая царя всея Руси. Те отнекивались, торопясь в Москву, а старшой, носивший схожее с моим имя Федул, снизойдя к мольбам, откровенно пояснил лекарю:

– У тебя, милок, такое же и во Пскове было, когда ты просил денек обождать. Ладно, обождали, а что вышло? Да ничегошеньки. Ныне сызнова молишь. Ну, положим, сызнова обождем. День – он дорогого стоит, но пускай, а что дале? Сам ведаешь, что к завтрему он здрав не станет. Уж коль мне, купцу, оное видать, так тебе и вовсе. А тады на кой ляд тянуть? Ты бы лучше искал, кто тебе для него домовину состругает, у меня глаз на таковское наметанный, отсель зрю, чем кончится.

Услыхав все это, я с любопытством покосился в сторону понуро отошедшего лекаря, после чего поинтересовался у Федула:

– А кого он везет? Неужто и впрямь столь важного, коль не боится от имени царя золото обещать?

– Да учителя аглицкого государь для своего сына, царевича Федора Борисовича, выписал,– нехотя пояснил Федул.– Ква... Кве... Квит какой-то.

– Может, Квинт? – уточнил я.

– Один ляд, хотя, скорее всего, да, он самый и есть,– согласился на удивление худощавый для купца, даже тощий Федул.– Он к нам ишшо с Новгороду пристал – там торг худой был, цену нестоящую давали, ну мы тут с братом Пятаком обмыслили, как да что, и решили во Псков катить. А тут ентот лекарь и приблудился со своим Квинтом. Эх, кабы мы ведали, что он еще на корабле занемог да в Колмогорах[29] чуть ли не полмесяца отлеживался, нешто согласились бы взять. Опять же не к кому-нибудь, а к самому царевичу. Ладноть, взяли. А ему по дороге все хужее да хужее. Но до Пскова кой-как доехал. Пока торговались, тот, с усами, сызнова за лечбу принялся. Вроде полегшало. И тож Христом-богом молил, чтоб обгодили чуток. И что вышло? А таперь сызнова за свое. А он весь горячий, никого уж не зрит, лопочет чтой-то на своем. Какой там день?! Он и за три седмицы не оздоровеет. По всему видать: не жилец.– И, повернувшись назад, крикнул: – Тронули, что ли?!

– Погоди с троганьем,– остановил я его, всей шкурой ощущая ласковое, еле слышное прикосновение удачи – учитель к царевичу, шутка ли, если получится поставить его на ноги, то тут крылись такие радужные перспективы, что... Нет, неожиданно возникшую возможность упускать ни в коем случае нельзя. Хотя, если верить купцу, парень все равно умирает...

Если верить...

А если нет...

А если...

– Чего еще? – недовольно отозвался Федул.

– У меня тут знахарка славная. Все травы ей ведомы. Пусть поглядит. Авось на погляд времени много не надо, а вдруг человека спасет.

– И так уж припозднились,– неуверенно произнес купец.

– А ты про то, что христианин, только в церкви вспоминаешь, когда поклоны бьешь? – ехидно осведомился я.– Там ведь душа христианская помирает, и речь не о серебре и даже не о дне идет – об одном часе.

– Во Христа я верую,– обиделся Федул.

– Тогда,– отчеканил я,– вспомни, что в Библии сказано: «Вера без дел мертва есть». И коль ты такой малости болезному не уделишь, стало быть, мертва твоя вера!

– Да я что же, нешто не понимаю,– сконфузился купец,– чай, и крест на груди ношу, и нищих... у церкви... всякий раз...

Но я уже не слушал его, припустившись к своим саням, где позади угрюмого возчика сидела тепло укутанная Марья.

– Эй, как там тебя,– окликнул я по пути лекаря.

Тот обернулся.

– Сейчас к больному пойдем и глянем вместе, как он и что. Погоди, я один момент! Авось залатаем хворь.

Оптимизм в ореоле ярких радужных брызг сверкающей надежды овевал мое разгоряченное лицо... Целых двадцать минут овевал. До того момента, пока мы не увидели болезного.

Однако диагноз, который поставила Марья, оказался неутешителен.

– Не жилец,– буркнула она.

– Ты не ошиблась? – переспросил я.

Та в ответ возмущенно сверкнула глазами.

– Тут тебе любой скажет тако же. Глякось, яко носок у его заострился. Опять же синь смертная на всем лике. Ежели хошь, даже поведаю, егда он богу душу отдаст. К завтрему, на рассвете. Хотя, можа, и в ночь,– задумчиво поправилась она,– у его силов-то вовсе нетути, чтоб с костлявой бой учинить, потому могет и поране вознестись. Так что тут не я нужна, а поп.

Я уныло вздохнул. Авторитету Марьи оснований не верить не было. Получается, не судьба. В это время умирающий дернулся и что-то негромко нараспев произнес:

– Pure, naked wind, hardened by its own concentrated strength[30].