Синяя звезда Куприн Александр

– Фу, гадость какая! – я чуть не заревела от жалости к себе. Это же надо было ухитриться обзавестись настолько гнусной способностью.

– Ну почему именно Синяя звезда? – жалобно вопросила я окружающее пространство. – Почему не белая, не желтая, не розовая, наконец? Ну хотя бы зеленая… Намного было бы приятнее смотреть!

– Против природы не попрешь, – попытался утешить меня Генри. – Если уж ты уродилась Синей звездой, то деться тебе некуда, будешь светить синим светом. И вообще, чем он тебе не нравится? Смотри, как красиво…

– Так, дорогие мои, – рассеянно заметил Расмус, прислушивавшийся к окружающему больше, чем к нам обоим. – Вы тут посидите некоторое время без меня, можете дискутировать в свое удовольствие, только не спите ни в коем случае. Я отправляюсь на разведку, полетаю немного над планетой, попринюхиваюсь. Если позову, Генри, сразу ко мне.

– Оба? – Генри наклонил голову набок.

– Да, – ответил Расмус, после чего его уже не было с нами.

Он подошел к обрыву и рухнул в него, и только свист воздуха за ним дал нам знать, что он не упал, а улетел неизвестно куда.

– Холли, – предложил дракон. – Я спокойно могу обойтись без сна, а ты вполне можешь вздремнуть, если хочешь.

– Я и так сплю, – возразила я. – А ты мне снишься. Говорят, что драконы мудрые и все знают. Давай лучше поговорим.

– Хм, а мне казалось, что это я сплю в глубине своего зеркала. И мне снится, что я выбрался наружу. И ты мне тоже снишься, а не наоборот. Впрочем, может быть, мы оба спим и снимся друг другу? Какая разница, потому что это ничего не меняет в сложившихся обстоятельствах. Неоспоримо одно – драконы, безусловно, мудрые существа. О чем ты хочешь спросить меня?

Я задумалась. Больше всего меня терзала одна мысль… Нет, две. Даже три. Почему я становлюсь звездой или чем там на самом деле… и чем закончится мое превращение? И что будет с Расмусом?

Генри выслушал меня, после чего вдохновенно поскреб когтями свой затылок.

– Ох, Холли… Я почти ничего не могу тебе сказать. Отчасти потому, что сам не знаю…

– А еще говорил, что мудрый, – обиделась я.

Только обрадовалась, что смогу узнать про себя хоть что-то, и на тебе!

– А отчасти потому, что тебе нельзя многое знать, чтобы не нарушить естественный путь твоего развития, – виноватым голосом закончил свою тираду Генри. – Может, тебя еще что-нибудь интересует? Я готов поделиться с тобой своей мудростью.

– Пошел на фиг, мудрец хренов! Единственное, на что ты способен, так это возбуждать в людях напрасные надежды!

– Холли, ты сама в себе возбуждаешь напрасные надежды, – закашлялся в приступе смеха Генри. – Разве я обещал, что расскажу тебе все? Ты сама это придумала, не так ли? Ну, не расстраивайся так, пожалуйста. Ты ведь сама скоро узнаешь. Немного осталось, сама же видишь.

– Именно этого я больше всего и боюсь, – раздраженно заявила я. – Я не понимаю, что со мной происходит, не знаю, чем все для меня закончится! И еще очень боюсь, что потеряю Расмуса. Можно любить женщину, но как можно любить звезду?

– С чего ты взяла, что, став звездой, ты перестанешь быть женщиной? – невинно осведомился Генри. – Тебе кто-то сказал или ты и это сама придумала?

– Сама, конечно же, – рассердилась я. – Я еще и не такое могу придумать, мне ведь никто до сих пор не сказал ни слова правды, ни ты, ни твой драгоценный Расмус!

– Твой, – ехидно отозвался дракон.

– Что? – переспросила я.

– Твой драгоценный Расмус, – уточнил Генри. – Твой, а не мой. Он не может быть моим, потому что я – его отражение. И ты сама сказала, что он тебе снится, значит, и в этом случае он твой.

Что-то я не припомню, чтобы говорила Генри, что Расмус мне снится. Или говорила? Совсем он меня запутал…

Генри неожиданно вытянул шею вверх и прислушался. Дернув ушами, он быстро проговорил:

– Холли, забирайся на меня, Расмус зовет!

Я резво заскочила на драконью спину, Генри оттолкнулся лапами от поверхности земли, и мы взмыли в воздух. Лететь пришлось довольно долго, уже начинало светать. Я стала подумывать о том, чтобы вздремнуть, но увидела вдали светящуюся в сумерках полусферу, вокруг которой регулярно мелькали какие-то подозрительно неприятные вспышки. Купол вздрагивал, колыхался, но не исчезал. Похоже, Расмусу удалось поставить действительно качественную защиту.

Генри заложил крутой вираж и начал спуск к земле. Опустился он рядом с небольшим лесочком, на опушке которого я разглядела Расмуса. Как только дракон коснулся земли, Расмус заскочил к нему на спину и крикнул:

– Все, Генри, возвращаемся!

– В горы?

– На корабль, – почти спокойным голосом сказал Расмус. – Я нашел их, осталось сделать два дела, без которых не обойтись. Поэтому мы возвращаемся на корабль, и дальше нам придется обходиться без тебя, мой дорогой. Кстати, ты догадался прихватить скафандры? Я что-то подустал.

Генри, ни слова не говоря, перекинул через плечо оба скафандра, которые тащил в лапах. Чертыхаясь, Расмус ухитрился влезть в свой скафандр, не свалившись с драконьей спины. Потом он повторил эту операцию с моей персоной, после чего я почувствовала, что тоже устала, настолько, что на обратном пути ни звезды, ни их блики на чешуе Генри уже не привлекали моего внимания. Размышляя, отчего так мерзко себя чувствую, я поняла, что меня заедает, гложет, обгладывает страх перед тем, что ожидает впереди. Нет, не перед встречей с Тремя Королями, вовсе нет, ужас перед собственной судьбой отнимал все силы.

К тому времени, как мы вернулись на корабль, я уже ничего не соображала. В полном отупении, не заметив, как и когда обнаружила себя в кают-компании. Вокруг суетился заботливый Герберт, который пытался меня чем-то накормить. Расмус жевал без всякого интереса то, что механик подсунул ему под нос. Один Генри восседал за столом в прекрасном настроении. Вместо чашки ему выдали огромную фарфоровую миску, и он с превеликим удовольствием дул в нее на горячий чай.

После чашки чая мое настроение резко улучшилось. Какого черта, подумала я, какого черта? Я же сплю! Ну, придется мне стать Синей звездой, так ведь не навсегда, рано или поздно проснусь, и все останется на своих местах. Может быть, это будет даже интересно? Быть звездой – это совсем не паническое бегство от кого-то ужасного за спиной. Все хорошо, все чудесно, чего я так разволновалась?

Генри одобрительно взглянул на меня:

– Холли, я доволен, что оставляю тебя в радостном настроении. Было бы ужасно вспоминать всю свою оставшуюся жизнь твою унылую физиономию.

– Ты разве уходишь? – удивилась я.

– Да, моя дорогая, – мне показалось, что Генри улыбнулся, хотя с этими драконами никогда не ясно, радуются они или собираются тебя съесть. – Да, ухожу. Но надеюсь на встречу, пусть даже и не скорую, так что не грусти.

– Постараюсь, – надеюсь, моя улыбка не выглядела улыбкой волка, собирающегося позавтракать поросенком, а была обыкновенной, хотя и немного грустной, как любая улыбка при расставании с хорошим человеком… или драконом.

Генри поднялся из-за стола, обращаясь к Расмусу:

– Проводи меня, надо парой слов перекинуться.

Расмус рассеянно поднялся и вышел вслед за драконом, кое-как пропихнувшимся сквозь узкое для него дверное отверстие. Я откинулась на спинку стула, созерцая синие рефлексы на посуде. Хотелось бы знать, как это выглядит… Как я выгляжу, я, напоминающая себе лампочку, освещающую все вокруг синим светом? Хоть бы одно зеркало на этой чертовой посудине! Неужели мне не может присниться зеркало?

Напротив меня присел на стул Герберт, сочувственно спросил:

– Как ты себя чувствуешь, Холли?

– Я ужасно страдаю! – провозгласила я. – Посуди сам, Герберт. Женщина не может найти зеркала, чтобы заглянуть в него и удостовериться, что с ней все в порядке! Я свечусь, и даже не знаю, как это отражается на моей внешности! А вдруг я выгляжу жуткой уродиной?

Герберт широко улыбнулся:

– Я ничем не могу тебе помочь, как бы мне ни хотелось. Зеркал на нашем корабле нет. До сих пор мы с капитаном не испытывали в них потребности. Но ты можешь попросить, чтобы он сотворил зеркало для тебя. Или ты можешь попробовать сделать его сама.

Неплохая идея… Но как только я сообразила, что вполне могу увидеть себя в этаком странноватом оформлении, как меня снова пробрала дрожь. А вдруг я все-таки окажусь страшилищем?

Охнув, спросила Герберта:

– Боюсь… Ты мне лучше просто скажи, как я выгляжу… Очень ужасно?

Он пожал плечами:

– Я бы сказал – непривычно, но не более того. Твоя внешность не пострадала. Она изменилась, да… но ты и сама очень изменилась в последнее время. Не в худшую сторону, не пугайся.

В дверь влетел Расмус, обычный, привычный, довольный и самодовольный.

– Всем прощальный привет от Генри!

– Прощальный? – поразилась я. – Но почему?

– На всякий случай! – весело фыркнул капитан. – Вдруг больше не доведется свидеться? Не грусти, Холли, уж ты-то должна понимать, что к чему.

Что это он имеет в виду? Что я могу больше не увидеть этот сон? Больше не увидеть Генри? Или Расмуса? Или?…

Но бесцеремонно настроенный Расмус прервал мои бестолковые раздумья:

– Так, ребята! У нас остался нерешенным предпоследний вопрос. И этот вопрос – ты, Герберт. Тебе необходимо отправиться домой.

– Не поеду, – Герберт набычился. – С чего это ты решил меня выгнать? Я вот обижусь на тебя…

– Ты можешь обижаться, сколько в тебя влезет, – расхохотался Расмус. – Но не можешь допустить связывать мне руки, тебе совесть не позволит!

Герберт выпучил глаза от такого дипломатического наскока. По-моему, он даже потерял дар речи, не понимая, какими доводами можно перешибить капитанские резоны.

– Герберт, – неожиданно грустно вздохнул Расмус. – Пожалуйста, соглашайся, не вынуждай меня интриговать или применять силу. Очень тебя прошу, а?

Повесив голову, Герберт понуро поинтересовался:

– И куда ты хочешь меня?…

– Это ты мне должен сказать, куда хочешь? – снова ожил капитан. – На базу Космофлота, к маме… куда?

– К маме, – вздохнул Герберт безысходно. – Высадишь меня в ближайшем порту, дальше сам доберусь. Времени-то уже всего ничего осталось?

– Увы, да! Спасибо тебе, друг мой!

– Что с тобой поделаешь, – механик вздохнул полной грудью. – Всю жизнь ты обводишь меня вокруг пальца, и еще ни разу счет не склонялся в мою пользу. Вот только одна просьба есть…

– Да? – насторожился Расмус.

– Дай Холли зеркало, оно ей очень нужно. Расмус, покачав головой, усмехнулся:

– Договорились. Хоть сейчас, чтобы твоя душа была спокойной.

Он щелкнул пальцами, и передо мной на столе оказалось небольшое круглое зеркало. Я закрыла глаза, протянула руки, нащупала пальцами холодную поверхность стекла, поднесла к себе… Открыла глаза… и снова закрыла…

* * *

По-моему, кто-то лизнул меня в нос. Открываю глаза… Форд снова лизнул меня, на этот раз в щеку.

– Роман велел тебя разбудить, когда они вернутся. Просыпайся, слышишь?

Я прислушалась. Звук приближающегося лодочного мотора становился все ниже, вот он перешел в бас, чихнул напоследок и замолк. Лодка стукнулась о борт судна, мужики загалдели, затопотали по палубе.

– Ты не устаешь постоянно спать в одежде? – спросил Форд.

– Обычное экспедиционное неудобство, – сладострастно зевнула я. – Ты вообще всю жизнь в одежде спишь.

– Так уж природа устроила, – философски заметил он. – Не обижаться же на нее… Ты мне вот что скажи, почему ты стала светиться во сне?

– Синим? – уточнила я.

– Не понимаю, что подразумевается под словом «синий», – фыркнул Форд. – Ты что, не знаешь, что собаки цветов не разбирают?

– Знаю, – следующий зевок оказался прямо-таки душераздирающим. – Забыла. Спать хочется зверски. Не выспалась.

– Почему зверски?

Что у него за настроение сегодня? Пристает да пристает с вопросами.

– Звери, по-твоему, спят крепче людей? Или больше?

– Судя по тебе, – я стала раздражаться, – больше, и намного.

– Это оттого, – спокойно пояснил он, – что мне делать нечего.

Подскочив, он рванулся к двери, радостно размахивая своим хвостом.

– Привет!

– Привет! – вошел Роман, его нос был отчаянно красным. – Ты проснулась? Вижу, что да, уже не светишься.

– Я что, и сегодня светилась? – безнадежно на автопилоте поинтересовалась я. И зачем спрашивала, Форд же мне говорил?

– Потрясающей красоты синим цветом, – Роман яростно растер свой нос, шмыгнул им для проверки:

– На улице редкостный дубак. Боюсь, без спирта даже я не продержусь. Вставай, мы уже все подготовили для работы.

Как-то меня не очень вдохновляли предстоящие перспективы. Я мрачно, предчувствуя ближайшие «удовольствия», поднялась с диванчика. Роман обхватил меня, прижался ледяной щекой и холоднющим носом к моей щеке:

– Крепись, Оль, это начало конца.

– Конца чего? – подозрительно уточнила я.

– Работы, например, – он весело посмотрел на мою хмурую физиономию и, подмигнув, засмеялся: – Пойдем скорее к чайнику. Кофе остался, хоть и немного, так что у тебя еще есть повод хотя бы чуть-чуть порадоваться.

Эмалированная кружка с кофе как-то не очень скрасила мои страдания. Ну, не люблю я холода, очень не люблю. Отхлебнув пару глотков и закурив, я подумала, если уж меня сюда приволокла злодейская судьба, все равно не отвертеться. Ну, померзну немного… даже если много… не впервой. До сих пор жива, значит, есть шансы, что жизнь моя еще не закончилась. Организм, сообразив, что ему некуда деваться, смирился. Еще полкружки кофе, еще сигарета. Вроде теперь снова можно жить дальше. Что там у нас первым пунктом программы? Роман закончил заправку термоса, с облегченным вздохом завинтив последнюю крышку.

– Так, с этим покончено. Ну что, грузить твои ловушки? Я обреченно вздохнула, кивнула. Он улыбнулся:

– Иди, одевайся.

Ох! Я таки оделась – свитер, Шуба, комбинезон, платок, шерстяные носки, портянки, бродни, куртка. Про запас еще одна, так, на всякий случай. Как еще и шевелюсь? Впрочем, чего ныть, еще не зима, зимой бывает и похуже. Кое-как перевалившись через борт, я стала укладывать ловушки, которые подавал мне Роман. Капитан Гена и боцман Гена с удовольствием скалили зубы над моими нарядами. Наконец, Роман быстро забрался в лодку, отпихнулся от судна, дернул мотор, и мы отправились на работу. Столько времени переться, чтобы сделать все за несколько дней, с горечью подумала я, заворачивая нос в воротник от встречного ветра и соленых брызг, рвущихся прямо в лицо.

Лодка резво подпрыгивала на волнах, чувствительно колотясь днищем об воду. Мы шли вдоль берега, я сквозь щель в воротнике разглядывала горы водорослей на берегу. Похоже, недавно в этих местах был шторм, вон, сколько их выворотило из воды. Зеленовато-серый цвет воды внезапно начал изменяться, стал почти коричневым. Река близко, решила я, и не ошиблась. Ее ревущая вода колотилась о прибрежные валуны, готовая все снести на своем пути. Как она мне не понравилась, эта река… какой противной показалась! Неширокая, с выразительной темной водой, она вызывала ассоциации с несущимся стадом бешеных лошадей.

Лодка на полном ходу пристала к берегу, рядом с устьем этой сумасшедшей речонки. Роман выгрузил меня и ловушки, затащил лодку повыше на маленький песочный пляжик. Потом взял ловушки подмышку, кивнул мне ободряюще, и мы двинулись вверх по течению реки. В общем, если не считать пары валунов, перегораживающих наш путь, идти можно было почти без затруднений. Заросли замерзшей осоки изрядно истоптаны мужиками, видимо, утром, когда они готовили плацдарм.

Минут через пятнадцать мы прибыли на место. Через речушку тянулся трос, натянутый, как струна, на берегу валялась маленькая пластиковая лодка, именуемая мыльницей за то, что больше подходила для хранения мыла, чем для того чтобы использоваться по назначению.

Роман свалил в нее ловушки и заметил:

– Сначала инструктаж. Течение, как видишь, мало способствует нормальной работе. Поэтому делаем так – ты садишься в лодку и сразу же хватаешься за трос. Я спихиваю лодку в воду и заскакиваю сам. Главное, что от тебя требуется – ни на мгновение не выпускать трос из рук. Остальное – как получится. Держи рукавицы, ты что, всерьез собралась хвататься за трос голыми руками?

Я пожала плечами. Да, собиралась. Больше не буду. Натянув брезентовые рукавицы, вцепилась в трос. Сначала все шло в соответствии с предписанным планом. Но с ловушками пришлось порядком намучаться, тонуть они никак не хотели, их выносило течением на поверхность. Пришлось возвращаться на берег, собирать камни, привязывать их к хвосту ловушек. Проковырялись мы долго, ругаясь на чем свет стоит, тем более что тому, кто в данный момент цеплялся за трос, естественным образом казалось, что другой все делает не так, как следует, поэтому ничего и не получается.

В общем, пока мы ковырялись с чертовыми ловушками по очереди, то один, то другой, пока мы смогли их утопить, прошло как минимум часа два. Оказавшись на берегу, я поняла, что носа у меня давно нет, остался один бесчувственный красный фонарь посередине лица. Пальцы превратились в вареные сардельки, считая свое состояние достаточной причиной для того, чтобы перестать сгибаться в принципе. Ноги вроде еще были на месте, но только отчасти, куда делось остальное, особенно та их часть, которая требуется для связи с почвой, было непонятно. Вроде, вот они, перед глазами, а на самом деле их нет. Попрыгав на месте, я решила, что еще не все потеряно, что-то, кажется, от ног еще осталось. В резвом темпе, беспрерывно хлюпая замерзшими носами, мы дунули к лодке, а точнее, к термосу, не утруждая себя никакими разговорами.

В лодке Роман набросил на меня мою запасную куртку, а заодно и свой запасной ватник. В отверстие для носа он воткнул мне исходящую паром крышку термоса. Я вцепилась в почти горячую поверхность, пальцы горько взвыли от боли. Чай оказался со спиртом, я и не заметила спросонья, когда он успел пунш приготовить. Первый же глоток заставил обледенелый желудок вернуться к жизни. Он заинтересованно буркнул и потребовал еще. Горячие волны, распространяющиеся от центра к периферии, привели мой дух или что там у меня в тот момент было за него в самое блаженное состояние. Пальцы даже согласились согнуться ровно настолько, чтобы я могла не только вытащить сигарету из пачки, но и щелкнуть зажигалкой. Обычная или необычная, но все еще жизнь стала почти прекрасной… или совсем прекрасной?

Роман, продолжая регулярно хлюпать длинным замерзшим носом, столкнул лодку в воду, отпихнулся веслом подальше от берега, с мрачной мечтательностью заметив:

– Был бы у меня нос поменьше, в нем бы могло помещаться намного меньше соплей.

Я бы тоже не отказалась иметь нос поменьше из тех же соображений, только куда уж еще, и так почти кнопка? Роман сочувственно спросил:

– Жива? Потерпи немного, скоро согреешься.

Мотор заорал, я спряталась от движущегося воздуха настолько глубоко, что в щель перед носом почти ничего не видела. Да оно мне было и не интересно. Вот размышления на тему, чего бы съесть, хорошо бы погорячей, желательно бы побольше… И выпить тоже совсем бы не повредило, и погорячей… и побольше. Желудочная медитация сработала безотказно, я не успела толком заметить, как мы уже сидели в обнимку с чайником. То есть я с ним сидела в обнимку, в прямом смысле слова. И не хотела им ни с кем делиться.

И только после того как сначала со мной долго дискутировали о пользе для здоровья неразведенного спирта, а потом влили в меня полстакана, хоть и с душевной болью, но разведенного, я согласилась вернуть чайник в общественное пользование. Тарелка макарон с тушенкой влетела в меня, кажется, уже без моего участия. Я еще успела осознать, что мы с Романом движемся в сторону кубрика. Больше я не осознавала ничего, потому что осознавать было некому, не осталось от меня ничего, что могло бы хоть что-нибудь осознать…

* * *

Мой безмятежный сон был прерван неожиданным земле… Нет, пардон, постелетрясением. Кровать ходила ходуном, я пулей вылетела из нее, озадаченно обозрела окрестности. Все тихо, корабль не разваливается на куски. И кровать после моего исчезновения из нее моментально успокоилась. Так! Делать ему больше нечего, как только будить меня таким изуверским способом. Сейчас пойду откусывать ему голову!

Впрочем, к тому времени, как я выползла из каюты, мое остервенение прошло, я успокоилась. И словом не обмолвилась Расмусу, хотя на его физиономии было отчетливо нарисовано нетерпеливое желание выяснить мое отношение к происходящему. Но этому клоуну не удалось ничего узнать, за столом мое внимание сразу же было поглощено несчастным Гербертом.

Бедняга и раньше иногда напоминал мне заботливую курицу, старательно опекающую своих цыплят. Сегодня же его скорбь по поводу бросаемого им, тем более не по своей воле, потомства, превзошла все возможные пределы. Он почти плакал, то периодически исчезая из-за стола, когда вспоминал про очередную забытую им в каком-то только ему известном углу нужную вещь, то снова возникая за столом с причитаниями о нашей горькой судьбе без его бдительного присмотра. Наконец решил, что собрал все, что мог, и уселся за столом, обреченно склонив голову.

У Расмуса лопнуло терпение:

– Герберт, прекрати ныть! Ничего с нами не случится!

– Да? – оживился Герберт. – Ты совсем загоняешь бедную девочку, и некому будет ее защитить от тебя!

– Нашел злодея, – фыркнул Расмус. – Ты всерьез считаешь меня воплощением мирового зла?

Герберт нервно дернул носом.

– Мы же с тобой еще никогда не расставались…

– Вот именно, – засмеялся Расмус. – И ты решил, что без тебя все пропадут. Я съем Холли, двигатели сгорят, компьютер накроется, корпус треснет… что там еще может случиться в твое отсутствие?

– Я буду скучать без вас, – насупился Герберт.

– С этого бы и начинал, – иронический голос Расмуса потеплел. – Я ж тебя не выгоняю навсегда, а отправляю в отпуск. На время, ненадолго. Прекрати распускать нюни, а то у тебя уже нос покраснел. Что мне в порту скажут? Решат еще, что я обидел столь достойного человека. Ты хочешь, чтобы пострадала моя репутация, и так изрядно подмоченная зловещими сказками?

– Ладно, – хлюпнул носом Герберт. – Но ты должен дать мне слово, что не будешь обижать Холли.

Расмус в упор воззрился на механика.

– Скорее твоя возлюбленная подопечная обидит меня, чем я ее…

– Не заговаривай мне зубы, – насупился тот.

– Ну, хорошо, – лицо Расмуса стало совершенно серьезным. – Даю тебе слово не обижать ее. Ты доволен?

Герберт остался действительно довольным. Надо же, как немного иным людям надо, вздохнула я про себя. Мне бы так научиться… Потому что мне было не по себе оттого, что я остаюсь на корабле наедине с Расмусом, оттого, что я превращаюсь черт-те во что, оттого, что впереди нас ожидает большая драка с непредсказуемым исходом. И задумалась о том, чего может бояться во сне человек, если он всегда просыпается? Откуда у него берутся эти страхи, если он всего-навсего лежит в постели с закрытыми глазами?

– Они в нем живут, – неожиданно ответил мне Расмус строгим голосом. – Днем человек загоняет свои страхи внутрь, а во сне он перестает владеть собой, и тогда они начинают владеть им, все его переживания, тревоги и сомнения. Выкинь все из головы, Холли, ведь бояться нечего. У тебя столько сил, что никто не в состоянии тебе противостоять, а я тем более.

– Кто же тогда сможет меня защитить? – перепугалась я.

Расмус закатился приступом хохота, закашлялся так, что Герберту пришлось подскочить и с размаху треснуть собственного капитана по спине. Расмус вдохновенно шмыгнул носом, вытер кулаком выступившие на глаза слезы.

– Ты, и больше никто… Холли, ты сама отнимаешь у себя силы своими страхами. Но поверь мне, как только они станут тебе безразличны, с тобой не справится никто ни в этом мире, ни в каком другом.

Герберт бросил взгляд на часы и покинул нашу компанию. Через пару минут он снова просунул голову в дверь.

– Начинаем посадку. Расмус пожал плечами.

– Вот и еще один этап пройден. Не хочешь перед началом следующего немножко прогуляться на свежем воздухе?

– Хочу, – ответила я, – только о каком этапе ты говоришь?

– Этап, период, стадия, ступень… Все это слова. Еще один отрезок жизненного пути, после которого все будет по-другому, не так, как раньше. К черту пустые разговоры, пойдем провожать Герберта.

– Как я пойду, – жалобно спросила я, – такая синяя?

– Не переживай попусту, – Расмус погладил меня по голове, – на фоне некоторых образцов любой породы и природы ты выглядишь настоящим чудом из чудес. Ты прекрасна, Холли. Идем, и ничего не бойся. Тобой будут восхищаться, это я тебе говорю, капитан Макмиллан!

Не очень-то я ему и поверила, но и оставаться одной мне не хотелось. Может, в какую-нибудь тряпку завернуться? Ох, если этот свет даже сквозь космический скафандр пробивается, меня не спасет никакая тряпка. С тяжеленным вздохом я двинулась за Расмусом.

С посадочной площадки до здания космопорта мы добрались на знакомом ядовито-красном флаере. Там Герберт оставил нас с Расмусом, и мы отправились дожидаться его в бар. Я невнимательно разглядывала людей и не людей, шмыгающих в разных направлениях, с багажом и без, озабоченных и веселых. Если на меня кто-нибудь и обратил внимание, то я этого не заметила и успокоилась. Расмус был прав, на фоне остальных я не представляла собой ничего особенно выдающегося.

Появился счастливый Герберт. Он плюхнулся за столик, выхлебал стакан какого-то пойла, после чего окончательно пришел в блаженное расположение духа.

– Знаешь, капитан, я и не предполагал, что отпуск – это так здорово!

– Ну, – отозвался Расмус. – А я тебе что говорил? Каникулы – самое прекрасное время в жизни человека. Свобода от нудных обязательств облегчает нашу жизнь наиболее эффективным способом. Отдыхай, Герберт, на всю катушку, потому что даже я не могу тебе сказать, когда закончится твоя свобода.

Герберт залил в себя еще один стакан горючего, его глаза сделали попытку рассматривать мир каждый по своему усмотрению. Очевидным постороннему наблюдателю усилием он сфокусировал свои глаза на капитане.

– Поможешь перетащить вещи на мой транспорт?

– Подожди меня здесь, Холли, – Расмус поднялся, – я скоро.

Я осталась одна. Сначала снова рассматривала снующих мимо существ, потом переключилась на разглядывание кораблей за огромными окнами космопорта. Вдруг мое внимание привлекло знакомое лицо… Не может быть! Эльф! Из моей жизни наяву! Как это? С другой стороны, почему бы и нет, людям часто снится происходящее с ними в обычной жизни, и их знакомые, и друзья, кумиры и враги, политики и киноактеры… Почему бы и нет? Я неожиданно для себя помахала ему рукой и крикнула:

– Эй! – я ведь совсем не знала, как его зовут.

Парень удивленно посмотрел в мою сторону. Он узнал меня, это было ясно, и двинулся ко мне. Крыльев за его спиной не было, зато в руке он нес футляр, немного похожий на скрипичный. Он подошел к столику и спросил:

– Здравствуйте! Можно, я присяду?

– Садись скорее, – я от нетерпения подтолкнула к нему ногой стул. – Откуда ты тут взялся?

– Прилетел, – безразлично пожал он плечами. – Я теперь везде летаю, куда хочу. Мотаюсь по разным планетам, смотрю, как все живут, как у них все устроено.

– И тебе все это интересно?

– Когда как… Иногда да, иногда нет.

– А тебе не бывает скучно? – осторожно поинтересовалась я. – Ты ведь совсем один?

– Вовсе нет, – спокойно возразил он. – Я не один, нас много. А если я начинаю скучать по друзьям, сами знаете, человек без друзей не может, я прилетаю к ним в гости.

– А как твои друзья относятся к тому, что ты такой?…

– Настоящим друзьям безразлично, какой ты, с крыльями или без. Они любят тебя за то, что ты – это ты. И больше им от тебя ничего не нужно, правда?

– Пожалуй, – согласилась я. – Выпить хочешь? Он засмеялся:

– Единственное, от чего бы я не отказался, так это от стакана холодного молока. Но его здесь нет…

– Сейчас будет, – пообещала я, щелкая пальцами.

На столе образовался запотевший стакан. Эльф взял его в руки, понюхал и обрадовался.

– И в самом деле, молоко! Да вы настоящая волшебница!

Он не отрывался от стакана, пока не высосал все. Поставив стакан, вытер рукавом белые усы и поинтересовался:

– Вот, значит, как вы изменились? Вы стали Синей феей, вот уж не ожидал. А что стало с той черной собакой?

Я вздохнула:

– Этот черный кобель начал разговаривать…

– А тот мужчина, что был с вами?

– Он перестал заикаться.

– Как интересно, – подвел итоги эльф. – Вы простите, мне надо торопиться, меня ждут…

Я настолько глубоко задумалась, что только кивнула ему, но потом спохватилась.

– Прости, пожалуйста, а где твои крылья?

Он приподнял свой скрипичный футляр, продемонстрировав его, помахал им на прощание и растворился в толпе. А я подумала, что, пожалуй, сама сейчас начну заикаться.

Откуда я знаю, что там было со мной? Там, наяву? Мои воспоминания, деликатно уходившие в сторонку, когда я спала и видела сны, почему-то выползли наружу. То есть даже понятно, почему. Потому что мне приснился знакомый эльф-переросток. Только он как-то странно приснился…

А почему, собственно, странно? Я с ним встречалась? Несомненно… И там, наяву, я была не одна? Бесспорно… Только почему я ничего не помню из своей настоящей жизни? Так, бессвязные воспоминания… Я ведь ответила на его вопросы? Но какой мужчина и какая собака? И почему я не могу их вспомнить? Знать знаю, а вспомнить не могу?

Возвратившийся Расмус подозрительно уставился на меня.

– Что с тобой, Холли? Ты сама на себя не похожа! Что-то случилось?

Я с усилием, из глубин своей сосредоточенности, отозвалась:

– Знакомого встретила…

– Знакомого? – брови Расмуса исчезли под челкой, искры так и посыпались из глаз.

Я молча махнула рукой в сторону ушедшего эльфа, Расмус повернулся в ту же сторону, внимательно рассматривая клубящуюся толпу. Неожиданно он усмехнулся, покачал головой и выдал сакраментальную фразу:

– До чего тесен мир! Вот уж чего никак не ожидал… Ну, Холли, домой? Да что с тобой, дорогая?

Мои мысли запутались до такой степени, что я уже ничего не соображала. Похоже, извилины завязались морским узлом. Я не могла понять, как… почему… и что?… Что происходит?

Расмус с сочувствием посмотрел на меня, подхватил за руку и повел к флаеру. На корабле сразу же стало понятно, насколько сильно мой свет рассеивался в большом пространстве, и как сильно он давит на меня в замкнутом. Я устала, устала, устала от этого света, я больше не хочу, сколько можно? В постели крепко зажмурила глаза, но свет пробивался сквозь веки. Я закрыла глаза ладонями, но в результате обнаружила, что свет существует не только снаружи, но и внутри. И растворившись в его синеве, забыла обо всем, что существовало вокруг меня, о том, что мне снилось, и что я придумывала себе…

* * *

Меня грубо вытащили на поверхность из глубин сонного небытия. В ответ на мои яростные проклятья Роман, безупречно сохраняя достоинство, объяснил, что перед тем как отрубиться, я вполне вменяемо приказала разбудить меня через два часа, чтобы снова потащиться к ловушкам для их проверки. Напоминание о работе обычно действует на меня безотказно. Я безропотно, по крайней мере внешне, то есть молча, выползла на свет божий, приняла внутрь кружку кофе и пару сигарет, после чего была вполне готова существовать дальше. Роман свозил меня к ловушкам, но теперь работа шла легко. Мы вытряхнули рыбешку, я завернула в марлю пробы, стенографически их подписала, после чего мы вернулись на судно.

Фиксируя пробы, я плеснула на палубу немного формалина. Еще бы он не разлился, пальцы еле гнулись после возни в ледяной воде. Наблюдавший за моей возней боцман Гена сморщил нос, но стерпел, особенно после того, как Роман клятвенно заверил его, что собственноручно отдраит палубу шваброй. Натитровавшийся Юрик, выползший наружу из лаборатории, скривил морду от формалиновой вони так, что я была готова провалиться сквозь палубу. Демонстративно заткнув нос, он надменно сообщил, что у него аллергия на формалин. А когда я засомневалась, что на формалин может быть аллергия, он сообщил мне, что у него аллергия не телесная, а душевная. Я пожала плечами, после чего он отбыл со сцены.

Роман грустно усмехнулся:

– Не обращай внимания. На формалин у Юрика аллергия только оттого, что его пить нельзя…

– Как раз Юрик волнует меня меньше всего, – вздохнула я. – Я только сейчас отчетливо осознала, что фундаментальная методика исследования жизни, основной инструмент в руках биолога – это смерть. Биология изучает жизнь, предварительно умертвив ее, иначе она не умеет.

Роман не стал возражать, только неодобрительно покачал головой. После того как мы убрали посуду с пробами подальше с глаз и из-под ног, он в самом деле взял швабру и вымыл палубу. Я сочла уборку излишней. Все равно, мой палубу или не мой, она будет вонять. А в следующий раз я опять разолью проклятый формалин, как пить дать, и история снова повторится, склонность у нее такая, у истории – повторяться, вне зависимости от времени и масштабов происходящего.

Роман безразлично отмахнулся от моих замечаний, сообщив, что предпочитает обретаться не только в чистоте, хотя бы относительной, но и покое. И мы пошли пить чай, потом снова поехали к ловушкам, снова формалин, чай, ловушки и так далее, до самого позднего вечера. К ночи народ поуспокоился, потому что привык и к тому, что мы регулярно мотаемся взад-вперед, и к формалину принюхался, даже исправно грел нам чайник к нашему возвращению. В общем, обычная жизнь была не то, чтобы прекрасной, но приемлемой. Хотя нет, если честно, она была всего лишь временно терпимой…

В последний раз мы отправились к ловушкам как раз к полуночи. Дубак перестал быть редкостным, превратившись в выдающийся. Я успокаивала себя тем, что в следующий раз придется тащиться не раньше шести утра, пытаясь утешить обиженный на меня промерзший организм, который хотел спать, есть и чтобы его, наконец, оставили в покое. Тихий Коля предложил к нашему возвращению приготовить как следует пожрать, и в предвкушении плотного ужина мы отправились к реке, прихватив с собой Форда.

Я, как обычно, держалась за трос, Роман вытаскивал из воды ловушки и вытряхивал из них рыбную мелочевку, кобель с треском обыскивал кусты на берегу. В этот самый момент, полный рабочей сосредоточенности, трос под моими руками со страшным звоном лопнул, как будто его перекусил чей-то железный клюв. Раз… и развившиеся металлические концы только что натянутого троса выскочили из моих стиснутых кулаков, разодрав брезент рукавиц и содрав кожу с ладоней. Меня отбросило на Романа, который инстинктивно дернулся, пытаясь подняться на ноги. Мы свалились на дно лодки, с трудом отталкивая друг друга, сели. Течение волокло лодку, крутя и бросая из стороны в сторону. Форд, выскочивший на шум из кустов, с истерическим лаем несся вслед за нами по берегу.

Страницы: «« ... 1011121314151617 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Стояли жаркие, безветренные июньские дни. Лист в лесу сочен, густ и зелен, только кое-где срываются...
«Алешка был меньшой брат. Прозвали его Горшком за то, что мать послала его снести горшок молока дьяк...
«Мы ехали берегом Лены на юг, а зима догоняла нас с севера. Однако могло показаться, что она идет на...
«Для дополнения стихотворного отделения моей библиотеки, вивлиофики, книгохранилища, книгоамбара, я ...
«Это очень страшное слово – «лешачиха».Я его потом, пожалуй, ни разу и не слышала.А тогда, в раннем ...