Синяя звезда Куприн Александр

– Не делай вид, что тебе непонятно, что я имею в виду, все равно не поверю.

– Ох, – я схватилась за кружку с чаем в поисках спасения.

– Мне трудно объяснить…

Подняв глаза над эмалированным краем своего неубедительного убежища, увидела, что он перевел задумчивые глаза от огня и теперь смотрит на меня, ожидая ответа на свой вопрос. А что я могла ему сказать?

Рома, я сама не понимаю, отчего мне так гадостно? Мне хорошо рядом с тобой, но одновременно я чувствую себя мокрой тряпкой, скрученной в жгут безжалостной судьбой. Как объяснить, что мою душу разрывает пополам непонятное мне движение жизни? Разве тебе нужно это знать? Как объяснить постороннему, ну, не постороннему, а просто другому человеку, да еще и противоположного пола, что за бардак творится в твоей душе? Или попробовать? Нет, все равно не получится.

– Ты хотя бы попытайся, – Роман снова отвернулся к огню.

– Может быть, я окажусь не совсем безнадежным. Мне хочется понять, что с тобой происходит. И в тебе тоже…

– Помнишь, Рома, – я вздохнула. – Я тебе рассказывала о своей беседе с твоим собственным кобелем. Он заявил тогда, что все люди ходят на поводках, которые к ним прицепила сама жизнь. И никуда человеку не деться, не вывернуться из ошейника, куда жизнь потащит, туда он и влечется, как бы ему это не было противно.

– Вполне собачье понимание вопроса, – Роман напряженно усмехнулся. – И ты ему поверила?

– Дело не в вере или неверии, – поставив кружку на землю, я полезла за очередной сигаретой. – Мои ощущения говорят о том, что меня куда-то тащит, я не могу сопротивляться этой силе, хотя подчиняться ей не хочу!

– Оль, – Роман поднял на меня удивленные глаза. – Твоя судьба, что бы ты про нее не говорила, дело только твоих рук. Ты сама уготовила себе свой путь, а теперь упираешься копытами, как бессмысленный осел. Иди себе спокойно…

– Спокойно? – я готова была взвиться. – Как я могу быть спокойной, когда со мной происходит всякая чертовщина? Я вообще не уверена, в своем ли еще уме или уже нет!

Роман засмеялся:

– Ты хотела быть счастливой? Вот именно поэтому вокруг тебя случаются чудеса. Ты же фея, разве ты забыла? Или просто не можешь привыкнуть?

Я открыла рот, глядя на него. А он-то в своем уме или нет? Роман не обратил внимания на мою реакцию, его намного больше интересовало совсем другое:

– Значит, если я правильно понял, тебя корежит не от моего присутствия рядом?

– Да нет, – не очень уверенно ответила я. Корежить-то корежит, конечно, только не в том смысле. То есть совсем в другом смысле, я надеюсь, что правильно поняла, что он имеет в виду.

– Тогда можно, я сяду поближе к тебе?

Не дожидаясь ответа, он уселся рядом и обнял меня за плечи без малейшего намека на приглашение. Я вздохнула:

– Иногда мне кажется, что мужики довольно сложно организованы, но чаще возникает уверенность, что они до безобразия примитивны…

– Так оно и есть, – Роман подхватил валявшийся около костра здоровый сук и подгреб в огонь недогоревшие палки. – Все люди существа двойственные, но в мужиках сила природы бушует сильнее, так уж они устроены, и в этом совсем не виноваты. Так что прости меня заранее, если в итоге моя кажущаяся сложность обернется обычным примитивным мужским безобразием.

Я в очередной раз вздохнула. Этот по крайней мере не прикидывается ничем большим, чем есть в действительности. Может, оно и к лучшему, поэтому пора выяснять отношения:

– Так ты все-таки решил, что я твоя половина?

– Я в этом уверен, – почти сердито заявил он, глядя мне в глаза. – Я…

– Ты не можешь этого знать наверняка, – возразила я.

Чего я с ним, собственно, препираюсь? Этого не может знать никто до поры до времени, только оно все расставит по местам. Философское настроение заставило оторвать глаза от огня, прыгающего по остаткам догорающих веток, и поднять их к небу. Я и не заметила, что уже стемнело, надо же, как увлеклась мировоззренческой болтовней. Звезд не было видно, значит, небо затянуло тучами. Когда и успело, на закате облаков почти не было?

Вдруг неожиданно резко тучи разошлись, оттуда выглянула луна и в тот же момент спряталась, как будто небо подмигнуло мне золотистым глазом. Я вздрогнула, Роман бросил быстрый взгляд на меня, потом поднял глаза следом. Огромный небесный глаз снова подмигнул, на этот раз нам обоим. Роман рассмеялся, в его голосе послышалось облегчение:

– Я не знаю, я чувствую…

Он обхватил ладонями мою голову, повернул к себе и поцеловал, по-настоящему, с чувством собственного права на это, впервые за время с нашей первой встречи. У меня замерло сердце… и тут из-за его спины послышалось деликатное покашливание:

– Судно на подходе… Роман горестно взвыл:

– Ты, подлый кобель, не мог хоть чуть-чуть посидеть в кустах, чтобы нам не мешать?

– А я вам и не мешаю, – бесстрастно отрезал Форд. – Вы сами себе мешаете. Я жрать давно хочу.

Мы с Романом посмотрели друг на друга и захохотали. Черт бы подрал проклятого кобеля, он был прав, поэтому мы плюнули на него и целовались, пока судно не подошло настолько близко, что пришла пора соблюдать приличия. Люди не собаки и многого не понимают… или не принимают… а иногда, не отдавая себе в этом отчет, просто завидуют. И поэтому от них проще спрятаться в кустах.

Этим вечером впервые за долгое время моя душа была спокойна. Уже глубокой ночью, после ужина и бессмысленного трепа с мужиками, когда пришла пора заваливаться под одеяло, Роман без всяких преамбул крепко поцеловал меня на сон грядущий, и я уснула совершенно счастливой.

Медленно-медленно я всплывала все выше и выше из глубин черной пустоты, становясь все больше, возвращаясь к собственному привычному ощущению своей обычной величины… Вязкая темнота отсутствия себя постепенно выпускала меня на волю. Наконец я совместила свои внутренние ощущения с внешними и решилась открыть глаза. Черно-желтая пакость на стене… Значит, мы на корабле.

Так, а что там было до того?… Вдруг внутри меня возникла, разрастаясь в беспредельность, вспышка ярости, бешенства, бессильной злобы! Бессильной? Я тебе сейчас покажу, скотина! Мерзавец! Я тебя сейчас!.. Не знаю, что я с тобой, Расмус, сейчас сделаю, но тебе придется несладко! Рогов у него нет! А копыта так и не показал, подлец! И про хвост я совсем забыла, черт, черт, черт!!! Ты, рогатая и страшная тварь из моего сна, я сейчас разделаюсь с тобой, я тебя больше не боюсь!

Я вылетела из постели, подкинутая вверх бушующей энергией, требующей немедленного выхода. Дверь отлетела, с жалобным грохотом врезаясь в стену. Я не помнила, как исчез промежуток между только что оставленным пространством и тем, в котором я появилась. Расмус сидел в кресле посередине, опустив голову на руку, в явной задумчивости. На гром он отреагировал слабо, медленно поднял голову, потом опустил ее, вытягивая шею, как под топор палача. Я была больше не в состоянии сдерживать внутреннюю грозу, молнии, бушующие во мне, вылетели на свободу.

– Ты!

– Да… – он поднял на меня свои глаза, в которых, я видела, были боль и страх, и ни одной искры, но все это не остановило меня: – Ты поступил со мной, как с вещью!

– Да… – беспомощно согласился он.

– Ты… ты! – вулкан неудержимых чувств, наконец, извергнулся: – Ты бездушный подлец, безжалостная сволочь, бессовестный мерзавец и редкая скотина!..

– Да, – признал он, снова опуская голову.

У меня опустились руки. Да что это такое, черт подери? Как я могу дальше ругаться, если он не собирается поддерживать меня, не оправдывается, даже не просит о пощаде?

Я взвыла:

– Расмус, пропади все пропадом, да что это такое! Ты собираешься мне отвечать или нет?

– Да… – он закрыл глаза. – После того как ты разрядишься…

Лучше бы он этого не говорил! Я только что облила его грязью в натуральном выражении, а он только еще ниже опустил голову в попытке уберечь лицо от стекающей по волосам гадости. И тогда мне стало его жалко… хотя, если рассудить, чего ради мне жалеть гадкого персонажа гнусного сна, запачканного воображаемой дрянью, существующей только в моих спящих мозгах?

Как будто специально дождавшись момента моего раскаяния, он быстро поднял голову.

– Все?

Я только кивнула головой. Сколько ни говори, слова ничего не меняют. Они только в состоянии довольно приблизительно выразить наши чувства и ощущения. Я их выразила, как сумела. Следовательно, в самом деле, все.

Расмус поднял правую руку, до сих пор бессильно лежащую на подлокотнике кресла, резко щелкнул пальцами около уха. Грязь испарилась с его головы, мокрые волосы стали сухими, концы их прядей с привычным задором вздернулись вверх. Я собралась усесться на пол, но он успел подсунуть под меня кресло, пристально посмотрел на меня и сухо заявил:

– Пути поиска истины отнюдь не всегда совместимы с общепринятыми нормами морали.

Задумчиво поскреб ногтем пробор и неторопливо продолжил:

– А результат иногда приносит такую боль, что начинаешь задумываться, нужна ли она тебе, эта истина, или лучше жить в неведении, убаюкивая себя сладкими иллюзиями, что все хорошо, и все, что ни делается, все к лучшему…

– А разве нет? – неожиданно робко спросила я.

– Нет, – отрезал он. – Будет так, как будет, и ничего более. Кто скажет тебе, кроме тебя, хорошо оно получилось или нет, и могло ли быть лучше? И насколько лучше? И как можно противостоять судьбе, которую ты в конце концов слепил сам, собственными руками?

– Но, Расмус, как ты мог поступить так со мной? – проклятый вопрос никак не хотел выскочить из извилины, за которую намертво зацепился.

– Прости, время, – непонятно объяснил он. – Времени не было…

– Да чтоб тебя разорвало, – снова вспыхнула моя обида. – Объясни мне толком, почему тебе потребовалось усыплять меня?

– Портрет… – пояснил он.

Ничего не понимаю, сейчас закиплю по новой. Тоже мне, объяснил!

– Он просыпается очень ненадолго. А знания, которые я хотел получить, могли тебе повредить…

Еще понятнее! Пристукнуть его, что ли, да и черт с ним? Может, тогда больше сниться не будет? А вдруг начнет являться в качестве привидения по ночам? Кошмар, с него станется. Ладно, подожду пока его убивать… в общем, не очень хочется. Все-таки он мне нравится, зараза!

– Это портрет одного давно жившего волшебника, – Расмус устало закрыл глаза. – Изредка он оживает или проявляется в нем, не знаю, что там на самом деле происходит. Но в такие моменты можно попытаться узнать у него то, что тебя волнует более всего в твоей жизни.

– Ты считаешь, – я снова начала сердиться, поэтому мои интонации стали в высшей степени язвительными, – ты считаешь, что моя обида не слишком большая цена за твою правду?

Он так и не открыл глаз.

– Ну, вообще-то, обидеть человека может только он сам.

– Ты что, считаешь, что подлость может и не задеть? – кажется, во мне собиралось новое извержение.

– Может, – пожал он плечами. – Если ты понимаешь, что человек не мог поступить по-другому… или был вынужден так поступить, движимый либо обстоятельствами, либо внутренними установками, против которых не попрешь, как ты можешь судить по себе.

– И когда тебя убивают, можно не обижаться? – кажется, из меня начал капать яд.

– Что за чушь? – Расмус в упор посмотрел на меня. – Если тебя убивают, ты сопротивляешься до последнего, или, если некуда деться, принимаешь смерть с достоинством. Но уходить из жизни с обидой на убийцу? Тебе не кажется, что это глупо? Злость была бы уместнее… Кстати, о злости! Ты собираешься меня убивать или нет?

– А ты не обидишься на меня, если я тебя сейчас убью?

– Нет, на тебя не обижусь, – Расмус улыбнулся. – Если только на свою глупую судьбу…

– Ладно, я успокоюсь и перестану на тебя обижаться, даже не стану тебя убивать, если ты скажешь мне, чего ты хотел узнать у этого нарисованного волшебника?

Расмус укоризненно покачал головой.

– Холли, откровенный шантаж тебе не к лицу.

– Да? – ехидно осведомилась я. – Значит, тебе можно быть безнравственным, а мне нельзя?

Он тяжело поднялся из кресла и начал кругами бродить вокруг меня, его речь зазвучала монотонно и невыразительно:

– Холли, я люблю тебя…

– Не верю, – злобно фыркнула я.

– Я люблю тебя, но мне нельзя тебя любить… Пока нельзя…

– Я благодарна небесам за это, – не могу сказать, что подобное заявление в ответ на признание в любви красиво выглядит, но удержаться я не могла, потому что и в самом деле сейчас ему не верила.

– Вот как? – лицо Расмуса осталось бесстрастным. – Впрочем, иного я от тебя и не ожидал…

Он встал передо мной, его взгляд стал странно отсутствующим, золотистые искры начали выскакивать из его глаз, игриво прыгая по мне, как малюсенькие солнечные зайчики.

– Забери их немедленно, – брезгливо приказала я.

– Зачем? Они тебе не нравятся? – он еще и кокетничает!

– Они не мои, и мне не нужны!

– Раз они попали к тебе, они твои и теперь останутся с тобой навсегда. Это мой взгляд, и он не может с тобой расстаться, моя драгоценная Холли, которая меня не любит, но которую люблю я, хотя и не имею права.

– Но почему? – даже если я утверждаю, что не люблю его, а я и в самом деле не люблю, он мне только нравится, и не более того, могу я узнать, почему он, собственно, не может меня любить?

Расмус с безразличной усмешкой заметил:

– Время не пришло, моя дорогая, не пришло еще, и я не могу дождаться, когда оно придет. Время такая материя, которой плевать на желания окружающих, оно само по себе, и ни от кого и ни от чего не зависит.

– А потом? – мне вдруг стало страшно, сердце сжалось от тягостного предчувствия. – Потом, когда оно придет?

– Тогда уже от нас ничего не будет зависеть, – безнадежно подытожил он.

Нет, это невыносимо! Что от нас не будет зависеть? Как бы не так! Никогда я не попаду в такую ситуацию! В отличие от тебя, мой драгоценный, я-то всегда смогу проснуться! Если захочу, конечно, ведь я люблю тебя, Расмус, что бы я ни говорила тебе, как бы я на тебя не злилась! Но я не хочу просыпаться, не хочу расставаться с тобой! Только это не зависит от меня, и не в отдаленном будущем, а сейчас… И я ничего не могу с этим поделать.

Нынешним утром меня разбудил собственный обледеневший нос. Замерз он оттого, что высунулся наружу из-под одеяла, дышать ему, видите ли, хотелось. Но в результате очутился при температуре намного ниже оптимальной для него. Похоже, вахта сегодня крепко спала, так что котелок остался без присмотра и угля. Я втянула нос под одеяло. Заморозки, что ли, на улице? Похоже… и тут мне стало смешно. Улица… вот оно, мироощущение городского человека, для которого улица стала синонимом открытого воздуха. Сижу… ну, в смысле лежу… почти в море, ни дорог, ни домов, а все про улицу вспоминаю. Похихикав под одеялом, я, тем не менее, довольно скоро сообразила, что вылезать таки придется.

Эта идея мне нисколько не понравилась. Может, притвориться больной? Услужливое воображение тут же размечталось, подсовывая соблазнительные картины. Вот мужики мечутся от кухни до кубрика, чтобы напоить меня чаем. Вот Роман сидит рядом со мной, держит за руку, ведет завлекательные беседы о чудесах мироздания… Мне хорошо, тепло, сплошная безмятежность внутри и снаружи. А потом подумала – да какого черта? Зачем мне придумывать себе болезнь, я и без всякой болезни могу позволить себе целый день тут проваляться, книжку почитать, у меня с собой как раз парочка прихвачена на случай нелетной погоды. Вот и хорошо!

Да, но только вот чайник в кают-компании… а я здесь… и между нами пролегает хоть и невеликое, но ощутимо промерзшее пространство. Предприняв мужественную попытку заставить организм примириться с обстоятельствами, я высунула голову из-под одеяла. Так, все, кто мог, обо мне позаботились, на себе я обнаружила гору одеял и курток. То-то у меня только нос замерз. Откопавшиеся уши обрели слух. Сверху из рубки слышался бодрый голос капитана Гены:

– Тогда снег у меня на палубе уже не таял, хотя котелок пыхтел на полную… Швартова колом стояла, как… как солдатик… Иду… впереди каша изо льда… Потыкался, потыкался… выскочил кое-как, такую-то мать. Следующее поле уже еле осилил… Через третье… часа три шел… Плюнул на все, блин… вернулся. А так хотел язя половить, он как раз на ямы шел…

Я поняла, что мое дело швах, придется мерзнуть. Судя по воспоминаниям сверху, погода была не самая для меня подходящая, а если быть совсем точной, то самая что ни на есть неподходящая. Резво слетев к рюкзаку, я кинулась на него, в одно мгновение растерзала, расшвыривая его содержимое по сторонам. Естественно, комбинезон хранился на самом дне. Так, шерстяные носки, ага, платок… лучше платка на воде ничего не спасает голову от холода. Отличная матрешка получилась, и фигура точь-в-точь такая же.

Ладно, теперь можно все свалить обратно в рюкзак, а из кучи, согревавшей меня, выбрать куртку потеплее, это раз, а два – чтобы рукава были подлиннее, тогда перчатки не потребуются. Ощущая себя Колобком в роли Пьеро, я выкарабкалась наружу. Все мужики толклись в рубке, даже Форд завалялся в углу. Толкотня, мат, сигаретный дым, восторженный шум, полный сыр-бор, все, как полагается при встрече с прекрасной дамой, несмотря даже на то, что ее нос светит у нее перед глазами красным огнем светофора…

– Олечка, мы тебе уже и чайник поставили, боимся, чтоб ты совсем в Снегурочку не превратилась. И знаешь что? – усы капитана Гены галантно зашевелились. – Я откопал в своих запасах банку кофе, специально для тебя. Хороший кофе, иди, пей и никому не давай, банка одна осталась, последняя.

– Это настоящее чудо, Гена, – с чувством сказала я. – Спасибо тебе.

Мужики радостно загалдели, обсуждая свежую тему, только Роман молча торчал в углу, сосредоточенно жуя зубочистку. Хотела бы я знать, о чем он там задумался? Хотя, черт их поймет, этих мужиков, может, лучше и не знать, что за идеи бродят в их непонятных мозгах? Впрочем, сейчас кофе намного актуальнее… я выскочила наружу.

На палубе на меня накинулся леденящий лицо ветер, холодные воспоминания о недавней ночной встрече с ним встревожили душу. Я истерически рванула в кают-компанию, хлопнулась в угол. Мрачно обозрев завалы еды на столе, схватилась за сигарету. Где сон и где явь, подумала я, выпуская дым к потолку. В холодном полумраке табачные струи долго сохраняли свою форму, их отчетливое движение завораживало. Я на некоторое время отвлеклась от своих страхов, но хватило меня ненадолго.

Что творится со мной? Когда сплю, мне что-то снится, я в этом абсолютно уверена, что-то странное, непривычное… А может, на самом деле я сплю именно сейчас, и мне снится страх перед приходом северного ветра… снится роман с Романом… снится сизый дым, изысканно распускающий свой павлиний хвост в воздухе перед моим носом? Как мне понять, где сон, а где нет? Порыв ветра успел ворваться в щель приоткрытой ненадолго двери. Не иначе, как сон, ведь такого не бывает в обычной жизни…

Ветер занес в помещение Юрика с чайником в руке. Жалобно посмотрев на меня выцветшими глазами, он попросил:

– Оля, поделитесь со мной кофе, я без него пропадаю. Свой выжрал уже весь.

Не жалко, на здоровье… Я пододвинула к нему банку, исподтишка разглядывая его, чтобы сообразить, не стоит ли за этой просьбой другая, более основательная. Нет, пока не похоже. Он поинтересовался, как готовить кофе мне, и профессионально приготовил раствор для обоих: отмерил, залил и разболтал. Наверное, Роман прав, он действительно классный специалист, да и руки у него сегодня практически не тряслись.

– Премного благодарен, – только на это его и хватило, он уткнулся в свою кружку и затих.

Интересно, а о чем этот размышляет? Что могут соображать его измученные алкоголем мозги? Впрочем, скорее всего, он их специально заливает, чтобы не думали ни в коем случае. Что же за страшные мысли посещают его несчастную черепушку? Я с удовольствием отхлебнула слегка остывший кофе, с печалью подумав, сколько страхов в нас всех сидит и как они нас едят заживо, и как мы сами себя едим из-за этих страхов… и друг друга заодно… так, чтобы им мало не казалось, раз уж нам самим так плохо… Жизнь как бесконечный страшный сон, изредка перебиваемый сомнительными удовольствиями вроде растворимого кофе. Кошмар!

– У вас почитать ничего нет, Оля? – очнулся Юрик.

Похоже, не меня одну с утра посещают мысли о насущной необходимости существовать в лежачем положении под теплым одеялом с книжкой перед носом. Представления о комфорте у людей более-менее образованных, как я давно заметила, довольно схожи.

– Фантастика, – лаконично ответила я.

– А детективов?… – слабое оживление Юрика начало угасать.

– Нет, – мотнула я головой, и Юрик окончательно скис.

Чего я их всех жалею, рассердилась я на себя. В конце концов, это не мои страдания, зачем мне переживать их как свои? Ну нет у меня детективов, я фантастику люблю, и то не всякую, я человек привередливый. О чем с ним поболтать, чтобы он расшевелился хоть чуть-чуть? Что ему интересно? Соленость, минерализация, жесткость, мутность, цветность? Или ему вся его работа до фени? Даже выяснять не хочется. Буду держать паузу, может, не выдержит сам? Он, естественно, не выдержал:

– Оля, у вас дети есть?

Я утвердительно покивала, тут его и прорвало. У него, оказывается, есть дочь, которую он обожает. Но ему не дает с ней встречаться очередная жена, которая в очередной раз выгнала его без всякого сожаления. Я бы тоже такого выперла, мрачно подумала я. Но ему была безразлична моя реакция. Этот несчастный алкаш обожал свою девочку, он завалил меня историями обо всех ее проделках, взахлеб цитировал наизусть ее словотворчество, вскоре я все знала об ее способностях и талантах. И очень быстро поняла, что эта бедная девочка отнюдь не так любила своего папу, как он, по его представлениям, заслуживал.

Что есть любовь, грустно подумала я? Любовь, существующая только в голове, как результат ее отсутствия в жизни? Бушующее чувство нереализованной привязанности к ребенку как отражение собственной душевной пустоты в кривом зеркале своей никчемной жизни? Господи, как горько! За что мне все это, черт возьми, почему именно я вынуждена его выслушивать? Почему он никому другому не расскажет? Почему я переживаю его горести вместе с ним? А кто еще, кроме тебя, дуры, его выслушает? И ведь не могу я его оттолкнуть вместе с его черной дырой в душе, где пропадают в бесконечности все нормальные чувства. И жалко, и тошно…

Меня спас капитан, заскочивший погреться кофейком. Ну все, я поняла, что к завтрашнему утру от этой банки не останется даже воспоминаний. Юрик в присутствии капитана моментально заткнулся и довольно быстро смылся. Этак он к концу рейса меня совсем заест… Нашел себе исповедника. Все равно я тебе грехов не отпущу… не так, чтобы очень злобно подумала я, в общем, у меня давно все отболело, но старые воспоминания о своей печальной прошлой жизни до конца, как оказалось, еще не умерли.

Не иначе как на запах кофе слетелась остальная команда. Началась живая беседа, потянуло матерком, и я решила, что с меня, пожалуй, хватит острых впечатлений, искренне всех поблагодарила и отвалила поближе к одеялу с книжкой. На палубе я притормозила, чтобы спокойно выкурить сигарету. Полный дубак! Сотрясаясь в его ледяных объятьях, я судорожно затягивалась, дергано размышляя о происходящем. В голове со страшной скоростью пролетали цитаты из медицинского справочника, дяденек Юнга и Поппера, перемежаемые попытками понять, имеет ли человек, активно занимающийся саморазрушением, безграничный внутренний мир или он представляет собой нечто непредставимое за отсутствием собственного опыта. Дальше почему-то снова поплыли цитаты, на этот раз из методики анализа качества поверхностных вод, после них последовали дедушки Фрейд и По Ху пардон, Лао Цзы.

Последний окончательно убедил меня в том, что мозги вслед за потерявшим чувствительность носом замерзли до полного изнеможения – иначе бы в голове не возникала подобная фигня. Ну и хрен с ними со всеми, быстрее под одеяло! Я влетела в рубку. Форд, так и валявшийся в углу, приоткрыл один глаз, слабо вильнул хвостом, после чего счел, что глаз можно закрыть снова. Роман по-прежнему остервенело грыз зубочистку, от нее осталась едва половина. В рубке стояла почти терпимая температура, и мой нос жизнерадостно хлюпнул.

– Чем ты так озабочен?

– Да так, – без живого интереса ответил Роман. – Будущим…

– Чьим? И насколько отдаленным? – попав в тепло, мои мыслительные способности зажили бурной, почти самостоятельной, отстраненной от меня самой жизнью. Обычно я человек до безобразия нелюбопытный, почти полностью удовлетворяющийся тем, что считает нужным сообщить собеседник, и только. А тут прорвало. С чего бы это? Роман сердито посмотрел на меня.

– Твоим достаточно близким будущим… и своим заодно.

– Ничего не понимаю. А почему ты такой злой?

– Холодно, – туманно пояснил он. – Очень.

– Ну и что?

– Торопиться надо, вот что, – объяснил он. – Иначе программу не успеем выполнить. А ты вполне можешь простудиться.

– Еще не хватало, – мне стало смешно. – Не в первый же раз мерзнуть приходится. Переживу, не переживай попусту.

Он слабо улыбнулся.

– Уговорила. Не буду, толку от этих переживаний все равно ноль. Но больше я тебя с собой ни в одну экспедицию не возьму!

– Договорились, – миролюбиво ответила я. – А сейчас у тебя какие планы на самое ближайшее будущее?

– С книжкой поваляться, – усмехнулся Роман. – А у тебя?

– Точно такие же, – засмеялась я. – А ты чего читать собираешься?

– Научную фантастику, – саркастически фыркнул он. – Приятель всучил реферат докторской.

– У меня ненаучная, – парировала я. – Что-то вроде футуристического женского романа, подруга всучила.

Мы расхохотались и отправились по своим полкам. Закопавшись под гору теплой одежды, я открыла книгу, но сразу же закрыла.

– Рома, мне тут Юрик на жизнь жаловался… Он что, всегда такой несчастный?

– Всегда, – вздохнул Роман. – Нереализованные люди все такие. Но он успел спиться еще в университете, поэтому с самого начала не мог и никогда не сможет реализовать себя ни в каком смысле. Единственное средство спасения от него – не подпускать на ближнюю дистанцию.

– У меня уже не получилось, он мне про свою дочь рассказывал.

– Про которую? – Роман шумно поскреб голову. – Их у него три. Две, правда, совсем взрослые.

– Вот уж не знаю, наверное, про младшую. Что-то толковал про то, как она хорошо стихи читает.

– Скорее всего. Но он и видел-то ее всего пару раз. Не нужны ему собственные дети, семья. Но более всего он сам себе не нужен. Не переживай из-за него, ему уже ничем не помочь.

Я вздохнула, улеглась поудобнее, сложив подушку под головой пополам. Мысли немедленно принялись шуршать, то порхая бабочками, то прыгая блохами по извилинам. Что-то я там недодумала на морозе. Что-то про сон и явь…

Вдруг в голове возник нелепый вопрос.

– Рома, а ты себе нужен?

– Мне ты нужна, – усмехнулся он, утыкаясь носом в тонкую зелененькую книжонку.

Хорошенькие дела! Думать расхотелось, но все равно думалось, впрочем, безуспешно, потому что Роман подо мной специфически фыркал, регулярно и недостойно хохоча над особенно удачными местами. Я же, сунув нос в Наташкину книгу, обнаружила в ней героиню с роскошной фигурой, увешанную бластерами, отчего моментально и бесповоротно умерла от тоски. После этого мне осталось только задремать, что я благополучно и сделала, укрывшись открытой книгой.

Завывания ветра над прокисшей от мерзкой грязи землей напоминали рев реактивных двигателей. Низкие рваные тучи неслись так низко, что становилось страшно – вдруг они вот-вот заденут тебя за макушку. Мрак вокруг, на горизонте кое-где светились огни близкого города. Мы стояли рядом с двумя огромными каменными головами, поставленными носами друг к другу.

Расмус неожиданно спросил меня:

– Ты чего боишься больше всего на свете? А?

– Почему тебя это интересует именно сейчас?

– Потому, – отрезал он. – Хочу знать, с чем мне в ближайшее время придется столкнуться.

– Как и где ты собираешься сталкиваться с моими страхами? – сердито поинтересовалась я.

Опять этот тип пудрит мне мозги, причем тут мои страхи? Нет, конечно, во сне наши страхи иногда приходят к нам, но зачастую в такой форме, что еще поди разберись, страх это или что-то еще? Что предполагается в программе моих нынешних снов? Кошмары до судорог и визга? И кто меня будет пугать?

Кажется, последнее соображение я произнесла вслух, потому что Расмус незамедлительно откликнулся:

– Сама и будешь пугать. Эти ребята, с которыми мы с тобой должны сразиться, не имеют определенного облика. То есть какой-то облик у них есть, но люди почему-то не способны его разглядеть. Вместо того чтобы увидеть их истинный образ, люди предполагают, что они невообразимо ужасны, награждая их чертами собственных страхов. Вот я и спрашиваю тебя, Холли, чего ты боишься больше всего на нынешний момент?

А черт его знает, вот уж о чем я никогда не задумывалась. Бояться чего-то боялась, но уж теоретизированием на тему собственных страхов… нет, подобных изысканий я не проводила. Да и потом, мелкие страхи, лежащие на поверхности сознания, ничего не стоят, с ними легко справиться. Но с тем, что может выползти наружу из глубин наших мозгов? С этим, несомненно, труднее, но кто и когда мог внятно ответить, чего боится, например, его собственная подкорка? И я не исключение, откуда мне знать? Вот когда оно вылезет на поверхность… рогатое такое… ой, мама, кажется, я знаю, чего боюсь…

В общем, я, конечно, соврала, когда сказала, что не знаю. Или нет? Может, и не соврала. Может, только кажется, что я боюсь именно этого, хотя на самом деле придется столкнуться с чем-то и вовсе неожиданным для себя. Поживем, а уж по мере поступления информации – увидим, что делать.

Во всяком случае, я выкручивалась из страшных снов всю жизнь, и никому из моих сонных кошмаров еще ни разу не удалось со мной сотворить ничего плохого. И просыпаюсь только тогда, когда все плохое, что хотело со мной приключиться, благополучно растворяется в глубине моего нежелания, чтобы оно приключалось. В общем, я просыпаюсь только после того, как со мной так ничего и не произошло, а не непосредственно перед тем, как оно вот-вот случится. Поэтому я спокойно продолжала обозревать окрестности, ведь даже в самом гадостном сне со мной ничего не может случиться.

И тут меня осенило поинтересоваться:

– А сам-то ты чего боишься? В чем заключается твой неизбывный страх, Расмус? С чем мне придется столкнуться?

Расмус побледнел, вот уж чего не ожидала!

– Надеюсь, ты не сможешь понять, в чем заключается мой страх.

– Что, он настолько велик и ужасен? – кокетливо спросила я.

– Нет, тебе нельзя с ним знакомиться, иначе он сбудется, – глухо, с усилием выговорил Расмус.

– И что же мне теперь делать? – мое веселье растворилось в холоде его голоса. – Получается, что я сама и являюсь твоим самым большим страхом?

– В какой-то мере, – покорно согласился он.

Какое-то идиотски безвыходное положение! Вот уж чего мне никак не хочется, так это находиться в столь двусмысленной ситуации. Не понять его страхов я, скорее всего, не смогу, но тогда они сбудутся… Чушь какая! Не хочу, чтобы его страхи сбывались. Может, мне глаза завязать, чтобы я ничего не видела? Или решить проблему радикальнее, оторвав голову Расмусу, чтобы он раз и навсегда перестал бояться чего бы то ни было?

– Не поможет, – криво усмехнулся он. – Потому что в этом случае мой страх тоже сбудется.

Я опять сболтнула что-то лишнее? Или этот деятель таки читает мои мысли? В общем, читает или нет, в настоящий момент меня мало беспокоило. Хочется ему знать, что за каша у меня в голове? Да на здоровье, я и сама не всегда могу понять, что там происходит, так что так ему и надо, если он влезает в мои мозги.

– Расмус, послушай, эти ребята могут принимать только облик человеческих страхов? Или способны на что-то другое?

– Что ты в них разглядишь, тем они тебе и покажутся, – немного раздраженно заметил он. – Просто люди, сталкиваясь с неизвестным и непонятным, чаще всего пугаются так, что из них лезет в первую очередь то, что лежит на поверхности. А там чаще всего хранятся именно их страхи.

– Хм! То есть ты сам совсем не обязан пугаться?

– В общем, нет. Дело в том, что они не будут спрашивать моего мнения о том, в каком виде я бы предпочел их лицезреть. Возьмут свой облик из моей головы сами.

– Расмус, – укоризненно заявила я. – Черт тебя дери, ты же колдун. Поставь какую-нибудь защиту вокруг своей лошадиной башки, вот и все!

– До этого я и сам додумался, – он высказался не очень уверенно. – А что, ты в самом деле считаешь, что у меня лошадиная башка? Ты все-таки думаешь, что я некрасивый?

Блин, кто о чем, а этот нашел, о чем печалиться. И когда? Накануне схватки с какой-то инопланетной нечистью! Между прочим, чего больше всего боятся эти твари?

– Скоро стемнеет, – предупредил он меня, и голос его был печальным-печальным. – И они тогда залетают. Я тебе настолько не нравлюсь?

– Да нет, ничего, терпеть можно, – успокоила его я, предположив: – Если они ночные, может, сильного света боятся?

– Боятся, конечно, – безразличным тоном ответил Расмус. – Но не настолько, чтоб улететь с планеты. Попрячутся по разным дыркам, пересидят и снова вылезут. Никакой энергии не хватит, чтобы освещать всю планету круглыми сутками, пока они не сообразят, что пора драпать. Значит, ты меня только терпишь?

Чтоб тебя… лучше бы ты выяснил, как они могут отсюда удрать, каким путем, каким образом? Как их сюда эти, как их там… Три Короля… засунули? Так нет, его волнует совсем другое. Вот навязался на мою голову…

– Расмус, чего ты от меня хочешь услышать? – недовольно поинтересовалась я. – Что я к тебе неравнодушна?

– На мой вкус, такой ответ предполагает как минимум два толкования.

– Ну, хорошо, – не выдержала я, – иногда ты мне даже нравишься…

И тут мою шею сзади нежно обхватили две ледяные ладони. Я с диким визгом оглянулась, все-таки мой страх достал меня!..И принялась истерически хохотать. За спиной стояла невыносимо смехотворная версия Расмуса, да, именно так, с рогами, копытами и хвостом.

Расмус недоуменно обернулся на мой визг, пригляделся. Его громовой хохот заставил меня втянуть голову в плечи.

– Ну, Холли, ну, спасибо! Вот, значит, что ты обо мне на самом деле думаешь? Странно, что я тебе хоть иногда еще нравлюсь…

Наши эмоции явно не понравились явившемуся нас испугать чучелу. Оно, пытаясь сохранить достоинство, стало медленно растворяться в темноте. Я старалась разглядеть, на что оно все-таки похоже на самом деле. Черт, какая красивая штука! Что-то продолговато-прозрачное со складками вдоль тела, какие-то смутно видимые перистые щупальца. И складки-крылья, и щупальца по краям светились слабыми голубоватыми огоньками, которые мерцали во мраке, создавая совершенно изумительную картину.

Я восхищенно ахнула:

– Черт возьми! Да он прекрасен!

Собравшиеся было удалиться от нас пульсирующие огоньки остановили свое движение и, слегка поразмыслив, вернулись. Как все живые существа похожи друг на друга, где бы они ни жили, подумала я, никто критики не переносит. Зато все обожают нравиться другим, а уж перед восхищением своей особой никто устоять не может.

Я засмеялась:

– Расмус, может, ему зеркало поставить? Как ты думаешь, ему понравится?

– Кто его знает, – задумчиво пожал он плечами. – Не исключено, попробуй.

Я щелкнула пальцами, может, и не так звонко, как у Расмуса получается, но у него и пальцы намного длиннее моих. Результат не замедлил явиться – огромное зеркало, чтобы это чудо могло рассмотреть себя в полный рост. Как ни странно, оно и в самом деле подлетело к зеркалу, мерцание создания усилилось. Оно стало медленно поворачиваться вокруг своей оси, стараясь рассмотреть собственную особу со всех сторон. Я давилась от смеха, стараясь его не показывать, но вряд ли у меня хорошо получалось. Величественно отодвинувшись, оно вдруг стремительным движением махнуло в темноту.

Я посмотрела на Расмуса:

– Ну что, будем дожидаться твоего страха?