Саквояж со светлым будущим Устинова Татьяна

Это жена олигарха сказала.

Бассейн, со всех сторон загороженный буйно разросшимися розовыми кустами, скрытый и от дома, и со стороны лужайки, посверкивал так соблазнительно и заманчиво, так плескал водой на чистейший кафельный бережок, такой безупречной стопкой лежали на его краю махровые простыни, что Маша моментально загрустила. Поплавать бы, а потом на солнышке поваляться — красота!

— Мам, ну почему нет?!

— Мы не знаем, можно в нем купаться или нельзя.

— Я знаю, — опять встряла жена Кольцова, — можно. Почему нельзя-то?!

Сильвестр приплясывал рядом, лоб у него был влажный, а в глазах мольба. Ему очень хотелось немедленно искупаться. Второй мальчик — как пить дать сын олигарха — в некотором отдалении валялся на траве. Маша то и дело на него взглядывала, исподволь пытаясь его рассмотреть, хотелось понять, чем дети олигархов отличаются от обычных человеческих детей, но ей было неловко пялиться.

— Мишка, — позвала Катерина Кольцова, — зря ты валяешься. Земля холодная.

— Теплая, мам!

— Это тебе так кажется.

— Папа говорит, когда кажется, креститься нужно!

— Вот именно, — хладнокровно согласилась мать. — Давай крестись!

Мальчишка побрыкал ногами, покатался с боку на бок, сделал какую-то сложную стойку на руках и вскочил. И посмотрел на них победителем.

— Это специально для вас, — на ухо Маше быстро сказала Катерина, — демонстрация неслыханных возможностей.

Маше все это было знакомо.

— Слушай, — сказала она с натуральным восхищением, — как это у тебя получается?

Мальчишка дернул плечом:

— А так! Это нас на тренировке учат.

— А чем ты занимаешься?

— Кунг-фу, — с гордостью сказал мальчишка. — Меня вообще-то Миша зовут. Папа говорит, что спортом имеет смысл заниматься, только если хочешь быть первым, а так это ерунда и пустая трата времени. А вас как зовут?

— Меня зовут Мария Петровна.

Мальчишка посмотрел на нее с недоверием:

— Вы что? Старая?

Маша растерялась:

— Почему?

— Только старых зовут по имени-отчеству и еще учителей. Вот у меня по английскому Ангелина Степановна, а по труду Светлана Афанасьевна. А по русскому еще…

— Мишка, не морочь нам голову.

— Мама, ты что? Не понимаешь?

— Ты зови ее Машей. Ее все так зовут, — издалека посоветовал Сильвестр. Он на травке пытался изобразить сложное движение, с помощью которого сын олигарха поразил Машино воображение. У него не получалось, но он старался и от стараний покраснел даже.

В конце концов он грохнулся на траву, полежал и сообщил, глядя в небо:

— Я вообще-то в теннис играю. Весной первое место занял в своей возрастной группе. Мне медаль дали, вот такую. А ты играешь, Миш?

Мишка покрутил головой. Он был совсем не такой, как длинный, худой и романтический Сильвестр, — плотный, коренастый, широкоплечий и лобастый, как щенок-бульдожка.

«Очень похож на отца, — подумала Маша, — по крайней мере на его фотографии в газетах. На мать не похож совершенно».

— Не могу его заставить, — посетовала Катерина Дмитриевна, — не играют Кольцовы в теннис. У них это семейное. На лыжах едва заставила кататься, а в теннис ни в какую не соглашаются!

— У меня мама тоже не играет, — сообщил Сильвестр и с сожалением подумал, отчего у него нет с собой медали. Она сейчас очень бы придала ему весу. Впрочем, медаль не самое главное. Самым главным в данный момент было как-то заставить мать согласиться на их купание.

— Так жарко, — сказал он в пространство, — градусов двести. Это, наверное, оттого, что мы на юге, да, мам?

— Да.

— А тут всегда так жарко?

— Зимой холодно.

— Как в Москве?

— Нет, наверное, немножко теплее, но все равно холодно!

И вот нисколечко он к намеченной цели не продвинулся!

— Ма-ам, — протрубил Миша Кольцов, не отягощенный соображениями высокой политики, — ну можно мы искупаемся, а?

— Купайтесь, конечно! Твои плавки в сумке, сумка в нашей с папой комнате на кровати, если горничная ее не разобрала.

— А если разобрала?! Я тогда не найду, мам!

— Это означает, — пояснила жена олигарха Маше Вепренцевой, — что я должна пойти и найти его плавки! Могу и вашему принести, у нас, по-моему, три пары.

— Они свалятся с его костлявой задницы, — сообщил Михаил Кольцов и подбородком указал в сторону Сильвестра Иевлева.

Тот хихикнул.

— Он в крайнем случае руками их придержит, — хладнокровно ответила его мать, и Маша запротестовала.

У них есть собственные плавки. Она специально взяла на всякий случай. Она сейчас пойдет и принесет их, если, конечно, Катерина Дмитриевна уверена, что детям разрешат купаться. «Мы и спрашивать не станем!» — фыркнула Катерина Дмитриевна. В таком случае Маша идет в их с Сильвестром комнату. За плавками.

Катерина махнула рукой и снова полезла в кусты, а мальчишки, коротко посовещавшись, умчались к пинг-понговому столу.

Голоса удалялись, и Маша вдруг почувствовала себя брошенной. Единственный постоянно действующий мужчина ее жизни, сын, в данный момент совершенно ею не интересовался, ему «по приколу» в настольный теннис поиграть с новым приятелем, и Катерина Кольцова не разделила ее обиды, что уж говорить про Воздвиженского, который занят своими умными разговорами!

Она прошла вдоль живой изгороди по идеально подстриженной, пружинящей под ногами траве, вырулила на плиточную дорожку и несколько секунд соображала, в какую сторону идти к дому.

Участок был огромный, весь заросший лесом. Сосны, высоченные, смолистые, южные, стояли, не шелохнувшись, как будто грелись на солнце. Мирослава Цуганг-Степченко, встречая гостей, непонятно стрекотала на смеси русского и украинского языка, которую Маша совершенно не понимала, особенно когда говорили быстро, и из ее стрекотания выходило, что участок спускается к Днепру и там даже есть пляжик и песочек, и «дорогие гости», если желают, могут купаться, хотя «Днипро» нынче еще холодный, но, если все-таки они желают, ее «чоловик» их проводит.

Маша думала поначалу, что «чоловик» — это тоже прислуга, вроде садовника, а оказалось — муж.

Она свернула по дорожке налево и некоторое время шла, пока не сообразила, что идет не туда, куда нужно, потому что дома все не было видно, а дорожка явно забирала в лес. Не хватало еще только заблудиться!

Как и большинство женщин, Маша Вепренцева страдала ярко выраженным топографическим идиотизмом и могла три часа блуждать между двух сосен и пребывать в убеждении, что дороги назад уж точно не найдет никогда.

Она повернула и пошла в обратную сторону и скоро дошла до развилки. Один плиточный рукав уходил направо, а другой — круто налево. Маша остановилась в задумчивости.

Солнце пекло, птицы пели, пахло лугом и близкой водой — видно, не наврала Мирослава Цуганг-Степченко, и «Днипро» был где-то близко. Шее стало жарко, Маша подняла голову и посмотрела в небо. Оно было очень высоким и очень синим, будто нарисованным лаковой краской.

Снять бы пиджак и туфли, — брюки на самом деле тоже можно снять! — нацепить джинсы с драными коленками, чтобы не было жалко и чтобы ветерок продувал, сверху финтифлюшку, вроде той, что была на жене олигарха, и бродить под соснами, и ни о чем не думать!

Нет, думать что-нибудь романтическое, вроде того, например, что Родионов так не хотел лететь без нее, что даже согласился взять Сильвестра с ними! Может, она ему нужна больше, чем он думает, и даже больше, чем думает она сама, и уж точно больше, чем думают Весник, Марков, Табакова и Лазарь Моисеевич Вагнер, вместе взятые?

Ужасно, что в голове у нее такая ерунда. Ужасно.

Маша выбрала дорожку и пошла по ней. Дома все еще не было видно, зато издалека она услышала поросячий победный визг своего сына, значит, продвигается в правильном направлении.

С правой стороны от дорожки вдруг что-то сильно треснуло, словно палкой ударили по стволу, и чей-то голос сказал громко:

— Нет, не так!

Голос был женский, и Маше показалось, что она его узнала.

— А как иначе?! Как все это понимать?! Если ты не хочешь иметь со мной дела, скажи! Скажи, скажи!… И я тогда приму меры. — Это говорил мужчина.

— Вот именно, меры! — Маше, приостановившейся на дорожке, показалось, что женщина плачет. — Ты примешь меры! А обо мне ты подумал?! Ну что я буду делать?!

— Не знаю. Да мне это все равно!…

— Я не могу.

— А мне что прикажешь?… Я жду еще день, и все, поняла? Только один день.

— Но я же…

— А мне наплевать! Я тебе сказал, и все! Это мое последнее слово!

Женский голос принадлежал Лиде Поклонной, а мужской Маша так и не узнала. Затаившись, она ждала. Что будет, если кто-то из них выйдет на дорожку и увидит ее?!

— И не смей больше говорить мне, что не можешь, — продолжал мужчина. — Я не стану слушать. Еще день, и я сделаю это сам. Поняла? Я тебя предупредил!…

Видимо, Лида Поклонная рыдала за кустами, Маша слышала ее судорожные всхлипывания. Неужели косметолог ей не объяснил, что рыдать еще более вредно, чем поднимать брови?!…

Подумав про косметолога. Маша почувствовала себя свиньей. У человека проблемы, пусть даже у такого… своеобразного, как Лида, а она, Маша, нисколько ей не сочувствует.

Снова легкое шевеление, шелест веток, и все смолкло. Маша бросилась вперед по дорожке, чтобы успеть отбежать как можно дальше. Не было никакого поворота, за который можно было бы забежать, и шалаша не было, и охотничьей сторожки. Сейчас человек, который за кустами угрожал красавице Лиде, выйдет на дорожку и увидит Машу, и поймет, что она подслушивала. Почему-то вспомнился ей телефонный звонок, и гадкий голос, который угрожал ее детям, и еще то страшное, что случилось с ней ночью перед самым отлетом в Киев.

Налетел ветер и зашумел высоко-высоко. На дорожке позади нее раздалось отчетливое цоканье, как будто шедший следом был подкован лошадиными подковами. Маша заметалась.

Прятаться по-прежнему оказалось решительно негде, и ей бы не прятаться вовсе, но она уже металась, и нужно было как-то завершить эти метания. Маша сиганула на траву, чуть не упала, увязнув каблуками в земле, побежала и юркнула за сосну. Нельзя сказать, что это было надежное убежище, но все лучше, чем никакое.

Цоканье приближалось. Маша поглубже задвинулась за сосну, но обнаружила, что спина и зад оказались вне укрытия. Тогда она дернулась вперед, но тут из-за сосны вылезла грудь. Пока она втягивала то грудь, то живот, то зад, на дорожке показался молодой человек, совершенно беззаботный.

Маша его не знала.

На нем были светлые джинсы, коротенькая маечка, открывающая совершенный загорелый живот с совершенным мужественным пупком, в котором блестело что-то, как бриллиантовая звезда, а на плечи был накинут уютный свитер. На его щеку падали длинные, высветленные на концах пряди, и он вскидывал головой, сметая их с лица, и делал это весьма элегантно, хотя его никто не видел. Кажется, он даже насвистывал.

Кого— то он ей напоминал, но Маше из-за сосны было не разглядеть. Он жизнерадостно цокал ботинками, вскидывал голову, как будто гарцевал по дорожке, и все уже почти обошлось, но тут вдруг в кармане Машиного пиджака грянул марш мобильный телефон.

О боже!…

В дачной лесной тишине марш грянул так, словно под сосной внезапно ударил симфонический оркестр.

Молодой человек вскинул голову и глянул в Машину сторону. Сосна могла служить укрытием, пока незнакомец не знал, что она там. Как только он услышал марш, сосна укрытием быть перестала.

Маша яростно выхватила из кармана мобильный, так что вывернулась подкладка, улыбнулась судорожной улыбкой в сторону молодого человека, который вытаращил на нее глаза, открыла крышечку и сказала:

— Але!

Щекам и шее было так жарко, что от этого жара трудно стало дышать.

— Маш, ты куда пропала?

Это Родионов обеспокоился ее долгим отсутствием.

Она выбралась из-за сосны, поправила туфлю, как будто только для этого — для того, чтобы поправить ее, — она за сосной и пряталась, и пошла по траве к дорожке. Молодой человек рассматривал ее с живейшим интересом.

— Маша!! Маш, ты меня не слышишь?!

— А?

— Бэ!

— Я вас слышу, Дмитрий Андреевич.

— Ты где?

— Я… гуляю.

— Чего ты делаешь? — поразился Родионов.

Маша уже почти дошла до молодого человека и остановилась. Он и не думал уходить.

— Дмитрий Андреевич, я сейчас приду.

— Да уж, пожалуйста, — пробормотал Родионов. — Мне нужны мои книжки. У нас есть с собой? Але, Маш!

— Да, да, есть, я принесу. Сейчас.

И нажала «отбой». И сказала со всем легкомыслием, на которое только была способна в данную минуту:

— Здравствуйте.

— Доброго дня, пани. Дуже радый вас бачыти. Заблукали?

— Что?

Молодой человек тряхнул своей гривой, как показалось Маше, насмешливо.

— Заблудились?

— Я? Ах, да, да, такой огромный участок, даже непонятно, где дом.

— Уже недалеко, — сказал молодой человек, и Маша окончательно уверилась в том, что он над ней смеется.

Господи, что он про нее думает?! Что, с его точки зрения, она могла делать, спрятавшись за сосной?!

Молодой человек неторопливо вынул руку из плотного кармана джинсов, подал ее Маше и представился:

— Стась Головко. Можете говорить мне Стас.

Маша думала только о том, как бы ей побыстрее от него отделаться.

— Сын будущего президента, — счел нужным пояснить Стас, — если, конечно, ваши отвалят батьке достаточно грошей!

— А-а, — протянула Маша неопределенно.

— Так вы что же? Прогуливаетесь?

— А вы? — вдруг спросила Маша Вепренцева, которая хорошо слышала, как плакала в кустах Лида, жена суперзвезды Андрея Поклонного. — Вы тоже прогуливаетесь?

Молодой человек пожал плечами:

— Я только что приехал. Батька приказал быть на званом вечере. Сегодня мы все изображаем счастливое семейство. Почти что святое. Святое семейство!

Тут он захохотал так оглушительно, что из ближайших кустов выпорхнула какая-то птаха, затрещала крыльями.

— Это замечательно, — сказала Маша, не придумав, что бы такое сказать более умное.

— А вы тут гостья? Или батысина… сотрудница?

— Чья сотрудница?

— Моего батьки! Головко Борис Дмитриевич мой батька. Президент будущей незалежной Украины. Вы… не с ним?

Это прозвучало как-то уж совсем двусмысленно, и от этой двусмысленности, недосказанности, недавних рыданий Лиды Поклонной, а отчасти, может, и от жары, Маша покраснела, и волосы на виске у нее стали влажными.

— Мы приехали по приглашению госпожи Цуганг-Степченко и ее супруга, — отчеканила она. — Я работаю с Аркадием Воздвиженским. Он…

— Та-та-та! — странным образом воскликнул молодой человек. — Это тот, который детективы пишет?

— Да.

Прохладной, сухой и очень властной рукой он взял Машину ладонь. Маша скосила на нее глаза. Рука, как и все остальное, у молодого человека была совершенна — длинные пальцы, блестящие ногти, гладкая кожа. Маша отвернулась.

— Познакомьте меня с ним, — вдруг попросил молодой человек с придыханием. — Я даже не знал, что он здесь будет! Думал, опять скукота смертная! Он ведь придумал модель идеального преступления, да? Он же гений!

Маша даже растерялась немного.

То есть всем давно и хорошо известно, что Воздвиженский гений, большой русский писатель и почти бородатый прозаик, но все же редко молодые люди, вроде этого самого Стаса Головко, с таким энтузиазмом восклицают, что мечтают с ним познакомиться!

— А он бывший мент, да? — не унимался Стас. — Или, может, юрист?

Вернее он произнес «юрыст».

— Да нет, — ответила Маша и осторожно вытащила у него из руки свою ладонь.

— Но служил, конечно, да?

— И не служил.

— Как?! — поразился Стас Головко. — Он придумал идеальную схему убийства и даже не мент?!

Час от часу не легче.

Родионов то и дело придумывал всякие разные схемы, запутывал следы и терял трупы, и Маша находила их в недрах его компьютера, и он не знал, кто именно превратил того или иного персонажа в труп, и приходил от этого в негодование или, наоборот, в бурное веселье. Но, насколько было известно Маше, он никогда не задавался целью придумать какие-то «идеальные» убийства, о которых Стас говорил сейчас с таким пылом!

— Я читал все, и по много раз! Я даже нарисовал ту схему, которую он предлагает, и повесил ее над письменным столом! Я пытался найти прокол в ней и не нашел! — Тут он захохотал и откинул со щеки волосы, и Маша стороной, с опаской, посмотрела на него. — Я не нашел ни единого изъяна! Если действовать по схеме, которую он предлагает, никто и никогда не догадается, кто совершил преступление. Вы понимаете, да?

Маша пожала плечами. Соглашаться или не соглашаться не имело никакого смысла. Стас Головко ничего не слышал. Глаза у него горели, и волосы летели по ветру, как у Мцыри со старинной иллюстрации, которая была в книге у Сильвестра.

Сильвестр рассматривал романтического героя и осведомлялся, почему тот такой лохматый, как Маугли!

— И никто ничего не сможет доказать, даже если догадается! Я пытался понять, в чем фокус, где он надувает, и не смог, вы представляете?! Как вас зовут?

— Мария Петровна Вепренцева.

— Я же понимаю, что это фокус, ловкость рук, потому что не бывает идеальных убийств! Ну, вроде кролика из шляпы, и не могу, не могу понять, в чем дело! Он гениальный злодей, ваш Воздвиженский!

Маша была слегка напугана его напором и верой в то, что писатель Аркадий Воздвиженский каким-то особым образом придумывает схемы идеальных убийств! Он хороший детективщик, и ему интересно запутывать читателя и запутываться самому, но не до такой степени, чтобы юнцы вроде Стаса Головко отображали его затеи на плакатах, развешивали по стенам и затем придирчиво изучали их на предмет логических дыр и провалов!

Одно во всем этом было просто замечательно. Разглагольствуя об убийствах, Стас позабыл о том, что Маша пряталась от него за деревом.

— Вы не представляете, как я рад, что он здесь, — продолжал Стас. — Я и не мечтал об этом, думал — опять будет скукотень и глупость, мамаша с папашей станут реверансы делать и ливоруч и праворуч сладости рассыпать, тошниловка одна, а о Воздвиженском я даже не знал!

Маша растерянно покивала. Что означают эти «ливоруч и праворуч»?! И вообще?…

Издалека послышался вопль ее сына, а в кармане опять грянул марш.

— Мама! Ма-ам!!

Маша бегло улыбнулась молодому человеку:

— Алло!

— Маш, ты где?!

— Я сейчас буду, Дмитрий Андреевич!

— Да где ты сейчас будешь?!

— У вас.

— Куда ты девалась-то?! В Москву на велосипеде уехала?!

— Дмитрий Андреевич, — с тихим нажимом повторила Маша. — Я сейчас буду.

— Идеальное убийство в принципе придумал, конечно, не Воздвиженский, — громко говорил рядом Стас, — но он придумал современное идеальное убийство! А до него все считали, что идеально убить может только киллер!

— Господи помилуй, — пробормотал в трубке Родионов, — кто это там?…

— Я вам потом все объясню, Дмитрий Андреевич.

— Мама!!

— Я сейчас приду, — в трубку сказала Маша, захлопнула крышечку телефона, чтобы Воздвиженский не приставал, и улыбнулась Стасу приторной улыбкой.

Дом уже показался в зелени деревьев, и откуда-то потянуло запахом жареного мяса, и от этого запаха, и от воздуха, который словно тек между соснами со стороны Днепра, от солнечного света, который щекотал затылок, Маше вдруг пришла в голову удивительная мысль.

Жизнь прекрасна, вот какая это была мысль!

— Простите меня, — сказала она Стасу, — мне нужно найти своего сына.

— У вас есть сын?! — вдруг удивился молодой человек, как будто она заявила, что у нее есть слон.

— У меня есть сын, и он здесь, — решительно сказала Маша. — Извините меня.

Она свернула с дорожки, оставив молодого человека в искреннем недоумении, поднырнула под низкие ветки и оказалась на лужайке напротив бассейна.

Ее сын Сильвестр, сгорбив голую худосочную спину, сидел на бортике, свесив голые худосочные ноги, и болтал ими. Спина была белая, немного в синеву, с цепочкой выступающих острых позвонков.

— Сильвестр!

Он оглянулся, как ей показалось, с неудовольствием.

— Мама! Ну где ты?! Ты принесла мне плавки?!

Батюшки, про плавки-то она и забыла!

— Я сейчас принесу, сыночек, я… отвлеклась.

— Вот ты всегда отвлекаешься и забываешь про родного сына!

— Да я уже принесла две пары. Пусть в этих купается! — Это вступила в разговор Катерина Кольцова. — Подумаешь, фунт изюму!…

— Они с меня упадут!

— Они не упадут. Они на веревочке. Подтянешь веревочку, и готово дело!

Сильвестр Иевлев вопросительно посмотрел на мать, а она на него. Катерина вышла из-за клумбы, где нюхала розы, подошла к ним и села в шезлонг. Михаил Кольцов уже вовсю плескался в бассейне, брызгался и фыркал, как морж.

— Ма-ам, ну можно мне в бассейн?!

— Да, — решительно сказала Маша, — давай я подержу полотенце, а ты переоденешься.

Сильвестр моментально вскочил, готовый переодеваться, побежал, как жеребенок, к горке махровых простыней, выхватил одну, принес и посмотрел вопросительно.

Маша перепоясала его чресла и отвернулась — из деликатности. Сильвестр переодевал трусы. От спешки его качало из стороны в сторону, так что он чуть не падал.

Веревочку он старательно затянул, завязал двойным узлом и еще подергал, проверяя, не свалятся ли плавки.

После чего разбежался и сиганул в воду. Раздался шумный плеск, потом визг, и из бассейна на две стороны выметнулся веер брызг.

— Ура-а-а!!!

— Садитесь, — предложила Катерина Кольцова. — Позагораем.

— Я не могу, — тут же отказалась Маша Вепренцева, — меня ждет шеф. Вы посмотрите за ними?…

Катерина подняла на лоб дорогущие солнцезащитные очки. Оправа полыхнула бриллиантами, а может, рубинами или изумрудами. Впрочем, быть может, бриллиантами, рубинами и изумрудами вместе. Кто их знает, этих жен олигархов.

— Посмотрю. Хотя они уже достаточно большие парни!…

Из бассейна неслись вопли и визги.

— Кать, чего тут у вас?

Голос был низкий и неспешный, как будто тяжелый, очень знакомый, много раз слышанный, и Маша оглянулась.

В метре от нее, зацепив указательным пальцем перекинутый через плечо пиджак, стоял промышленник, политик, олигарх, губернатор, владелец заводов, газет, пароходов, банков, страховых компаний, судоверфей, автомобильных гигантов и свечных заводиков, лесопилок, фабрик, телеканалов и еще бог весть чего, Тимофей Ильич Кольцов.

— Здравствуйте, — пробормотала Маша, и он коротко глянул в ее сторону.