Саквояж со светлым будущим Устинова Татьяна

В зале было пустовато, только официанты накрывали невесть откуда взявшийся стол — или он всегда тут был, просто Маша не обращала внимания? Воздвиженский был на террасе. Рядом с ним похохатывал Весник, и еще были Стас Головко, сын будущего украинского президента, и юная барышня.

— Маш, ты принесла книжки?

— Мне нужно с вами поговорить, Дмитрий Андреевич.

— Книжку дай, мне подписать ее нужно.

— Для меня, — с гордостью объявил Стас. «Меня» он сказал как «мене». — Да, познакомьтесь! Это Олеся, моя дивчина. А это…

— Мария Вепренцева. Я секретарь Аркадия Воздвиженского.

— То есть мой, — вставил Родионов. — Маш, дай книжечку подписать, а?

По его тону было понятно: он уже всерьез сердит, что Маша доставляет ему неудобства, а он ненавидел неудобства, даже самые мелкие! Кроме того, его раздражали мероприятия, на которых как будто ничего не происходит — то есть никто не берет у него интервью, не снимает на камеру, не задает вопросов, а все идет словно само по себе и независимо от него. За несколько лет он привык находиться в центре внимания, а здесь он был явно не в центре, а где-то сбоку. Полдня все слонялись просто так — это называлось «общаться», тянули коктейли, тянули вялые разговоры, тянули тупое ожидание.

Как люди в зоопарке, прилипшие к решетке вокруг грязного бассейна с грязной зеленой водой. Куда они смотрят? Чего ждут? Ждут моржа, писал кто-то великий. Они стоят вокруг решетки и ждут моржа.

И Родионов полдня «ждет моржа» — Тимофея Кольцова, с которым его заставляют знакомиться. И неизвестно, что там остальные гости, а также хозяева, может, Казимир Цуганг-Степченко с утра успел сгонять на охоту и добыть там парочку вальдшнепов или куропаток к ужину или же заклал тучного тельца, только он, Дмитрий Родионов, с утра работал. И вчера работал. И накануне отъезда работал и почти не спал, потому что подрался с любовницей и она даже обещала его убить.

Зарезать или что там?…

При мысли об убийстве в голове сразу включился некий маховик, который стал раскручиваться, набирая обороты.

Стас Головко показывал Маше и Веснику какие-то фотографии, по очереди извлекая их из бумажника. Весник смотрел с веселым интересом, а Маша с интересом страдальческим, будто ей больно, а рассматривание фотографий отдаляет прием успокоительного.

— …а вот это мы с отцом и с вашим премьером, он в прошлом году приезжал! Ну, это я дома, не знаю, как она сюда попала! — На «домашней» фотографии Стаc Головко с ногами сидел на кожаном белоснежном диване. Рубаха у него была чуть распахнута, открывая загорелую эллинскую грудь, а на низком стеклянном столике стояла извивающаяся, словно при последнем издыхании, ваза с лилиями, а в хрустальной пепельнице в виде дамской туфельки дымилась длинная сигарета и, кажется, даже ананас лежал.

Маша проводила фотографию глазами. Интересно, как именно должен себя чувствовать в этой жизни мужчина, который полузнакомым людям на приеме показывает свои фотографии в алькове?! Каким он должен быть?! Что у него на уме?!

— А это, — продолжал Стас, — мы на фестивале в Ялте. Тут праворуч Фомэнко, во-он, видите? Он тоже тогда на открытии был. Бачите?

Маша с Весником некоторое время «бачили», а Родионов, тот и вовсе не стал «бачить».

Он сосредоточенно думал. Маховик, закрутившийся из-за мелькнувшего в голове слова «убийство», разгонялся и разгонялся.

Значит, так. Она убивает его. За что? Не из ревности и не из-за денег, а потому что он все время «переигрывает» ее, одерживает победу за победой. Она убивает его, потому что он успешный человек, а она никто и никогда никем не будет. Как она его убьет? Яд? Неинтересно, слишком по-женски, да и непонятно, где его взять, так чтобы было правдоподобно. Пистолет? Пистолет хорошо, но тогда она должна уметь стрелять и иметь в этом определенный опыт. Нож? Заманчиво, но очень много крови, и потом опыт тоже необходим, даже больше, чем с пистолетом.

— Дмитрий Андреевич!

…а если задушить во сне подушкой? Не годится, здоровый мужик проснется и не даст себя душить. А если его сначала подпоить и еще какую-нибудь ерунду присочинить, вроде клофелина или…

— Дмитрий Андреевич!!

…всем надоел этот клофелин уже сто лет как. Она столкнет его с лестницы. Точно. Пусть она даже не планирует убийство, просто из мести, а он сломает себе шею.

— Дмитрий Андреич, ты чего, в кому впал, гений наш? Отзовись, ау!!!

Голос Весника словно выдернул его на поверхность. Он был рыбой, плавал себе в теплой воде, шевелил плавниками и думал свои рыбьи думы, а Весник — подлец! — зацепил его острым крючком за губу и дернул вверх, и нет теперь пути назад, в безопасный и теплый пруд, пахнущий ряской, и теперь путь только вперед, в ад, на сковороду, сродни той, на которой черти в аду поджаривают грешников!

Вот сколько всего придумалось за одну минуту. Вот что значит последние несколько лет только и делать что сочинять истории!

Секретарша Маша за руку волокла его в сторону двустворчатой двери и даже не остановилась, когда на террасе появился ее сын — волосы мокрые, торчат в разные стороны, и босиком, — только на ходу скомандовала ему:

— Стой здесь, никуда не уходи и жди меня!

— Маша, ты что, с ума сошла?!

Она отволокла Родионова за дверь, закрыла ее за собой, прижалась к ней спиной — черт бы побрал все на свете сериалы, где встревоженные героини прижимаются спиной к дверям!

— Дмитрий Андреевич, здесь кого-то убили.

Он посмотрел жалостливо. Они же решили никого не убивать! С лестницы столкнули, так будет правильнее! А то, что это убийство, еще придется доказать, доказать придется!…

Она бросилась прочь от двери, подволокла его к лестнице и горячо зашептала в ухо:

— Я искала свою комнату, чтобы взять книги. Я забыла, которая из них моя. Зашла в какую-то, а там в раковине… окровавленный нож. И еще мылся кто-то.

— В раковине мылся?

— Нет, в душе, но я не видела кто! Я не смогла рассмотреть! Дверь была только приоткрыта!

— Бред какой-то, — подумав, сказал Родионов. В голове у него прояснилось, и все встало на свои места.

Никто никого не сталкивал с лестницы! Это он сам только что придумал!

— Дмитрий Андреевич, — шепотом крикнула она, — это совершенно точно! Я пошла искать книги, а там кто-то в душе, а в раковине нож! И на нем кровь, и в раковине кровь!

— Да бред же это! — беспомощно сказал Родионов.

— Нет.

Она явно не шутила, и он слишком хорошо ее знал, чтобы до бесконечности и на все лады повторять, что это «бред». Она не может бредить. Она слишком здравомыслящая трезвомыслящая, и вообще «мыслящая» особа.

— Пойдем посмотрим.

— Нет. Нельзя. А если он все еще там?

— Где?

— В душе! Он мылся в душе, а нож лежал в раковине, и вообще там было… очень много крови.

— В комнате или именно в раковине?

Она печально посмотрела на него.

— В раковине.

— Пойдем посмотрим.

— Вызовите охрану, Дмитрий Андреевич.

Он взялся за перила и покрутил головой:

— Какую, к дьяволу, охрану, Маша?! У меня нет охраны, и у Весника нет! Что ты мне прикажешь делать? Искать пани Степченко, излагать ей про твой нож в раковине, чтобы она кликнула своих макак?! Да с минуты на минуту приедет этот самый Кольцов…

— Он уже приехал!

— …и еще тот, второй, как его?

— Головко. Кандидат в президенты.

— Вот именно. Пошли, ты мне покажешь.

Гуськом, он впереди, она следом, они поднялись по лестнице, и Маша опять чуть не упала, загрохотала каблуками.

— Тихо ты!…

— Скользко очень.

— На катке, что ли? — спросил он сердито.

Сверху затопали, и ловко, как на пружинах, пробежал официант, в белых перчатках, бабочке и с бутоньеркой. У Мирославы Цуганг-Степченко все официанты были с бутоньерками. Завидев Машу с Родионовым, он посторонился и неким особым, официантским образом склонил голову, словно готовый к услугам. Под мышкой у него был круглый серебряный поднос. Переждав их, он вскинул голову и ринулся вниз, только каблуки затрещали.

Маша подозрительно посмотрела ему вслед.

— Что он там делал?

— Где?

— На втором этаже.

Родионов пожал плечами:

— Может, подавал юным леди сельтерскую воду и прохладительные лимонады.

— А там есть юные леди?

— Где?

— На втором этаже.

Родионов раздраженно пожал плечами:

— Маш, это обыкновенный официант. Их тут два десятка, если не больше. Они все чем-то заняты и что-то кому-то подают, на всех этажах и еще на улице!

В коридоре было тихо и пусто, и шум снизу отдалился и стал почти неслышен, как тогда. Неизвестно, что именно ожидал увидеть знаменитый детективный писатель Родионов — свежий труп, что ли? — но вид пустого и тихого коридора сразу вогнал его в скепсис и иронию. Он поднял брови, поставил их уголками и с высоты ста девяноста пяти сантиметров посмотрел на Машу вопросительно.

— Предпоследняя дверь, — сказала она. — По правую руку.

— По правую руку? — переспросил Родионов. — Замечательно.

Широко шагая, он дошел до этой самой предпоследней двери, поднял брови еще выше и постучал. Маша подошла и остановилась у него за плечом, стараясь не дышать. За дверью была тишина, никто не отзывался на стук, и Родионов еще раз постучал.

Маша затаила дыхание.

Он оглянулся на нее, сделал решительное лицо, взялся за ручку и распахнул дверь.

В квадратной просторной комнате по-прежнему было много солнца, и им обоим пришлось зажмуриться на секунду, а потом Маша открыла глаза.

Ну да. Вот комод с зеркалом в виде груши. Вот искусственные кладбищенско-пасхальные цветы, и полированная гостиничная дверь в ванную слегка приоткрыта, кажется, именно так, как Маша ее оставила.

Родионов кивком указал на дверь, и она кивнула. Он постучал и в нее тоже, а потом заглянул.

Маша сжала кулаки. За дверью было темно, ничего не видно. И раковину не видно.

— Здесь?

— Да.

— Точно?

— Конечно.

— Свет зажги.

А кто его знает, где он зажигается, этот самый свет. Маша посмотрела на правую стену, потом на левую — никаких выключателей.

— Маша, свет!

— Сейчас, сейчас…

— Что ты копаешься?

— Я не могу найти выключатель.

— Посмотри в шкафу.

— Где?!

— Шутка.

Выключатель нашелся, и вовсе не там, где Маша его искала. Почему-то он был в комнате, а не в крохотной прихожей, куда выходила дверь ванной.

— Ну что там?

— Ничего, — в полный голос ответил Родионов, и голос его странно отдался в кафельных стенах. — Ничего и никого.

Маша тоже заглянула в ванную.

Раковина была абсолютно пуста, никаких следов.

Маша протиснулась мимо Родионова и уставилась в раковину, и даже зачем-то открыла и закрыла кран.

— Ничего нет, — сказала она упавшим голосом.

— Я вижу, — подтвердил Родионов.

Она заглянула под раковину — он посторонился, — потом осмотрела стены, фарфоровую мыльницу с цветком на дне и мусорную корзину с блестящей крышкой. Ничего.

— А что ты хочешь найти? — спросил Родионов. — Нож с отпечатками пальцев и следами крови?

— Но он же здесь был!

— Возможно.

— Ах, как вы не понимаете, Дмитрий Андреевич! Я же видела его своими глазами!

— Я тебе верю, — ласково сказал Родионов.

— Ну, конечно, верите! — с досадой ответила Маша. — Еще бы вы мне не верили! Я же не сумасшедшая!

Ей даже в голову не пришло, что он может подозревать ее… во вранье или в галлюцинациях. Ничем таким она отродясь не страдала, и ее шеф был об этом осведомлен.

— Вы не понимаете. Если здесь был нож пятнадцать минут назад, а теперь его нет, значит, есть человек, которому нужно замести следы! Если бы он этим ножом банку с краской открывал и заляпал себе руки, зачем бы ему было так тщательно все… ликвидировать?

Родионов немного подумал.

— А ты точно видела нож?

— Дмитрий Андреевич!…

Родионов сквозь зубы засвистал какой-то марш — ну, точно сегодня день маршей! Маршей и лавин, которые сходят с Альп! Засвистал и проделал еще раз то, что минуту назад проделала Маша, — осмотрел стены, фарфоровую мыльницу с цветком на дне и мусорную корзину с блестящей крышкой, потом обыскал всю комнату.

Пусто. Никаких следов ножа и крови.

Маша следила за ним.

Он снова поднял брови:

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Надо предупредить охрану. Хотя бы этого самого Кольцова. Вы же понимаете!…

— Я понимаю, что никто тебя с твоими предупреждениями слушать не станет! Это я знаю, что ты нормальная, а кроме меня, никто не знает! Нож в раковине, на втором этаже, на даче, где кругом сплошная охрана! Я в сортир пошел, так у сортира человек сидит, с проводом в ухе! Охраняет он сортир, понимаешь?!

— Я понимаю, что здесь что-то произошло, Дмитрий Андреевич! — твердо сказала Маша. — Нож был, на нем была кровь, и он пропал, и следов никаких нет. А прошло, между прочим, всего минут… пятнадцать-двадцать с момента, как я видела нож, и до момента, когда мы сюда вошли.

— Но ведь нет ничего!

— И все равно надо охрану предупредить!

— Ну, предупреждай, предупреждай, — разрешил он раздраженно. — Только ко мне не кидайся, если тебе Мирослава психовозку вызовет.

Он пошел к двери, и Маша двинулась за ним, беспомощно озираясь, словно в поисках вещественных доказательств невесть чего, и в коридоре он еще раз спросил:

— Ты… точно видела нож?

— Да.

Родионов помолчал, подошел к окну в коридоре и зачем-то открыл его и выглянул наружу. Маша топталась сзади.

— Веснику сказать, что ли… — промямлила она.

— Что твой Весник сможет сделать, вот объясни мне! — Родионов достал сигареты и закурил.

«Разозлился, — поняла Маша. — Разозлился потому, что я решила, будто он не справился, и как бы выражаю надежду, что справится Весник». Легкое злорадство приятно пощекотало ее воображение. Значит, не наплевать тебе на то, что я о тебе думаю, значит, хочется тебе, чтобы я видела в тебе рыцаря на белом коне!

Хочется или не хочется?! Или это просто мужская сущность такая — я лев, царь зверей, и про то, что слон тоже царь зверей, ты мне лучше не напоминай.

Что я стану делать, когда очередная девушка его жизни женит Родионова на себе и, уходя из его дома, я буду оставлять его у камина с малюткой на руках, отрезанного от меня целиком и полностью, как бывает отрезан человек на фотографии?! Вроде бы он, и картинка знакомая, но его нет, это просто видимость, одна только видимость, и больше ничего!

Родионов докурил сигарету и бросил окурок в окно.

Они спустились на первый этаж и дошли уже почти до высоких двустворчатых дверей, когда великий писатель обернулся и спросил скучным голосом, где ему теперь искать свои книжки на подпись.

А и правда! Где книжки искать?!

Она растерялась, и Родионов заметил это.

— Ладно, — сказал он великодушно, — потом разберемся.

И они вошли в зал, где продолжалось «ожидание моржа».

Продюсер Матвей Рессель слушал «дивчину» Стаса Головко, которая что-то очень активно ему доказывала, и вид у него при этом был недовольный, словно ему не нравилось то, что она говорила. Супруги Поклонные, похожие на собственное изображение в глянцевом журнале, ворковали над столиком с напитками. Мирослава вдалеке руководила Нестором, а он слушал ее и кивал, как китайский болванчик. Мирославин «чоловик» в твиде слонялся в одночестве и то и дело прикладывался к стакану, в котором по виду было виски или коньяк. Его казацкие усы уныло свисали по обе стороны безвольного рта, и Маша вдруг решила, что жизнь у него не сахар.

По лужайке, которая простиралась за распахнутыми дверьми, носились дети, Сильвестр Иевлев и Михаил Кольцов, а родителей последнего не было видно. Маша посмотрела на часы — надо же, прошел почти что час, как они поднялись на второй этаж. А ей показалось, что они были наверху минут десять.

К прочим аквариумным обитателям — Маша заметила это не сразу — добавились еще две довольно крупные рыбы. Статная дама с косой, уложенной вокруг головы, как у Оксаны на иллюстрации к «Ночи перед Рождеством», и еще какой-то тип, которого закрывал Весник, Маша никак не могла его рассмотреть.

— Позвольте, — спросил у нее Родионов, — кто это там с Ильей?

— Я не вижу, Дмитрий Андреевич, мне Весник весь обзор закрывает.

— Да ничего он тебе не закрывает! Где-то я этого типа видел, причем совсем недавно…

— Вряд ли, потому что это все местные гости.

— Да ладно! Говорю тебе, что я его видел!

Тут Весник повернулся, замахал рукой, и стало видно, что он хохочет, и перспектива обзора открылась, и Маша узнала «типа».

— Это телевизионщик, Веселовский его фамилия, — зашептала она, состроив ответную радостную улыбку, — мы его видели у Ильи в кабинете, перед самым отъездом. Помните?

— Он-то как сюда попал? — недовольно спросил Родионов, но они уже подходили, и он снял неудовольствие с лица, будто вуаль откинул, и рукопожатия, и улыбки — все сделалось исключительно искренним и радостным.

— Вы представляете, — с ходу начал Весник, — какие сволочи эти знаменитости! Ведь ни слова не сказал, что тоже сюда собирается! Ни слова не проронил, паразит, когда в издательство приезжал! Я ему про Киев толкую, а он помалкивает себе!

— Да меня только сегодня пригласили, — радостно оправдывался Веселовский, — у нас тут съемки второй день, и сегодня только пригласили! Андрюха Поклонный позвонил и говорит — приезжай, говорит, у нас тут вечеринка намечается!

Маше показалось странным это объяснение, потому что Андрюха, как его назвал Веселовский, вовсе не был здесь хозяином и вряд ли мог приглашать или не приглашать гостей на свое усмотрение. Да и «вечеринка» была сомнительной — никакая не вечеринка, а совершенно официальное мероприятие, с участием российского олигарха и украинского политика самого высшего эшелона, а остальные гости, как макаки в зоопарке, должны были только развлекать этих двоих, и точка. Даже подбор гостей был соответствующий — одни знаменитости и красотки. Остальные не в счет.

Но тут великолепный телеведущий нагнулся и поцеловал Маше руку, она зарделась и обо всех странностях позабыла.

Родионов вздернул брови. Он только и делал, что их вздергивал.

— А что выснимаете?

— Да концерт, хренота сплошная! Евровидение же скоро, а его будет Киев принимать, ну у нас тут съемки для Первого канала. Еле вырвался. Не хотели меня отпускать, полдня репетировали. Начали в восемь, а приехал я только в полпятого!

— Здорово, — искренне сказала Маша, видимо из-за того, что он поцеловал ей руку. — Здорово, что вырвались. Я никогда не понимала, как это можно вести концерты, когда перед тобой тысячная толпа!

— Или десятитысячная, — поправил Веселовский. — Я вас приглашу, вы все увидите своими глазами. За кулисами постоите.

— Спасибо.

— Не спасибо, а поедем. Илюха, отпустишь Марью Петровну со мной на концерт?

— А я ни при чем, Игорек. Она у нас великому писателю подчиняется и на него же работает. Так что к нему все вопросы. Отпустишь, великий?

— Да мне-то что? Мне лишь бы работа шла, а так хоть в Гималаи!…

— Да ладно тебе, в Гималаи! Ты без нее дня прожить не можешь, из себя выходишь, а туда же, в Гималаи!…

— Я не могу прожить?! — поразился Родионов, и Маша вдруг подумала, что он сейчас скажет что-нибудь совершенно непоправимое, окончательное и она не сможет этого пережить, и после того, что он скажет, уже никогда, никогда не будет пути назад, и он окажется отрезанным от нее, как человек на фотографии отрезан от всего остального мира и существует в каком-то другом, очень красивом, очень похожем на настоящий, но все же не в настоящем…

— Дмитрий Андреевич, — быстро сказала она, — у нас завтра канал «1+1», программа называется «Сниданок», там надо быть, с учетом всего, без пятнадцати восемь.

— А всего — это чего? — влез Весник.

— Ну, они заранее всегда вопросы проговаривают и грим наносят обязательно, а это не пять минут.

— Ну хорошо, хорошо, — несколько удивленно сказал великий, — поедем, значит, рано.

— А я с вами не поеду, — заявил Весник, — провались оно все к черту! Я сегодня с Игорьком напьюсь.

— Это плохая идея, — неторопливо уверил его писатель Воздвиженский, — напиваться надо со своими и в хорошей компании, а где ты здесь видишь хорошую компанию? Одни какие-то прости господи…

— Молчать, господа офицеры! — перебил его Весник и захохотал. — И чем, собственно, тебе компания не подходит? Смотри, какие девушки! А юноши какие!

— Юноши — это особенно актуально, — подтвердил Родионов. — Кстати, вон ту тетку в прическе я первый раз вижу. Она была раньше или не была?

Весник пожал плечами.

— Я узнаю, — пообещала Маша. — Я ее видела с Мирославой, но не поняла, кто это.

Уже можно было не караулить, что именно скажет Родионов, и не бояться, что это будет что-то непоправимое, разговор ушел в другое русло.

Веселовский улыбнулся ей с пониманием, и подмигнул, и глаза поднял к небу, зеленые, какие только и могут быть в романе у героя-любовника, не глаза, а наказание, казнь египетская.

И Маша улыбнулась ему в ответ и отошла от них.

Краем уха она все время слышала вопли своего сына на лужайке и ответные вопли сына олигарха и волновалась, что Мирослава Цуганг-Степченко или ее верный Нестор каким-нибудь образом… навредят им, прогонят их или обругают, и помнила, что нужно бы спуститься на лужайку и приказать детям, чтобы не слишком орали и носились, тем более когда в поле зрения нет всесильной Катерины Кольцовой!

У кого бы спросить про даму «в прическе», как определил ее Родионов, и, собственно говоря, почему ее им не представили? Или всем положено и так знать, кто она такая?!

Спрошу у продюсера, решила Маша. Он сегодня был очень мил, особенно когда я неслась с лестницы. Даже не указал мне, где именно место прислуги, когда господа находятся на приеме в приличном доме!

Парочка знаменитых актеров все миловалась у стола, и на ходу Маша быстро прикинула, как ей обойти их, спереди или сзади. Вряд ли они обратят на нее внимание, но лишний раз вступать в переговоры с Лидой ей не хотелось. Она заложила вираж, отмахнулась от официанта, который разлетелся предложить ей напитки, и оказалась за спинами знаменитостей.

Спины их, как и лица, были очень красивы.

У них была, если верить газетам, какая-то потрясающая история любви. То ли он спас ее от злодея, то ли она вырвала его из лап бабы-яги, нечто очень романтическое. Они были прекрасны совершенно по-голливудски, и история их была совершенно голливудской, и поэтому Маша в нее не слишком верила.

Кроме того, она никогда не понимала мужчин, которые женятся на красотках, и очень огорчалась, потому что думала, что не понимает от зависти.

Оттого, что сама ну абсолютно не тянет на красотку! Ей казалось, что они все одинаковы — найдите пять отличий! Сама она, как правило, могла найти только два — цвет и длину волос. Все остальное было удручающе одинаковым, и она точно знала, что если завтра на другом приеме увидит жену Андрея Поклонного в другом наряде, то ни за что не вспомнит, кто это. А вот Катерину Кольцову узнает сразу же в многотысячной толпе.

И как это объяснить?…

— …он дал мне всего несколько дней срока, — услышала она и насторожила уши и притормозила возле парочки, — у меня времени совсем нет, а тут ты еще!…

— Если бы ты не был таким болваном, милый, — пропела Лида Поклонная и нежно провела мизинцем по губам супруга, — все бы обошлось.

Маша видела их в профиль, и даже в профиль было заметно, что нежный муж смотрит на женщину своей жизни с ненавистью, от которой у него даже зубы свело. Он и говорил с трудом.

Маша совсем остановилась, зашла за штору и уставилась в окно, чрезвычайно внимательно высматривая там что-то важное, как капитан судна, заметивший на горизонте черный пиратский флаг.

— Если бы ты не была такой сукой, — в тон ей ответил Андрей Поклонный, — все обошлось бы и без кровопролития. Но тебе же нужна кровь, кровь! Ты же, шлюха дешевая, без этого жить не можешь!

— Истерик.

— Сука.

— Вы подслушиваете? — вдруг громко спросил чей-то язвительный голос, и прямо перед ее носом возник продюсер Матвей Рессель со стаканом в руке. Он стоял на лужайке перед распахнутым французским окном и смотрел на нее не слишком приветливо.

Нет, не так.

Он стоял на лужайке перед распахнутым французским окном и смотрел злобно и подозрительно.