Однокурсники Боборыкин Петр

«Эти глаза, — подумал он. — Глаза моей сестры на лице незнакомой старухи».

— Марика? — неуверенно произнес он. — Это я, Дьюри.

Женщина продолжала его разглядывать — глаза ее сверкали, словно лазерные лучи.

— Марика, может, поговоришь со мной?

Они оба помолчали немного. Наконец она заговорила, едва сдерживая гнев:

— Тебе не надо было приезжать. Ты нам больше никто. Я говорила врачам, чтобы они не пускали тебя сюда.

Джордж посмотрел на доктора Рошу — тот кивнул.

— Да, — подтвердил он, — миссис Донат была настроена категорически против. Это ваш отец настоял.

Марика отвернулась.

— Хотите войти? — спросил доктор Роша. Джордж молча кивнул. Его голосовые связки парализовало.

Войдя в палату, он постоял минуту, глядя на иссохшую фигуру в белом одеянии, окруженную грудой подушек.

Старик ощутил его присутствие и просипел:

— Это ты, Дьюри?

Вопрос сопровождался мучительным кашлем.

— Это я, — сказал Джордж, все еще стоя неподвижно:

— Подойди поближе к кровати. Не бойся. Смерть не заразна.

Джордж, волнуясь, пошел к нему.

— Я оставлю вас наедине, — сказал доктор Роша, перед тем как выйти из палаты.

— Сядь, — скомандовал старик, указывая костлявым пальцем на деревянный стул, стоявший около кровати.

Джордж молча повиновался.

До сих пор он не смел смотреть отцу в лицо. Каким-то образом ему удавалось избегать его взгляда. Но теперь их глаза встретились и уже не могли оторваться друг от друга.

Лицо Иштвана Колошди, хотя и исхудавшее и чрезвычайно бледное, было все таким же суровым. Джордж неотрывно смотрел на него и думал: это и есть тот демон, которого я боялся всю свою жизнь. Посмотри на него. Он такой маленький и хрупкий.

Он слышал, с каким трудом дышит отец.

— Дьюри, у тебя есть дети? — спросил он.

— Нет, отец.

— Кто же тогда придет и утешит тебя, когда ты будешь лежать перед смертью, как я?

— Я скоро собираюсь жениться, — ответил Джордж.

И задал себе вопрос: может, поэтому он и захотел увидеть меня — убедиться, что я нашел себе жену?

Наступило неловкое молчание.

— Как ты себя чувствуешь, отец?

— Не так хорошо, как буду потом, когда все закончится, — ответил старик, рассмеявшись, и тут же поморщился от боли. — Послушай, Дьюри, — продолжил он, — я рад возможности поговорить с тобой. Я хотел кое-что сказать тебе…

Он умолк, чтобы перевести дыхание и набраться сил.

— Впрочем, нет, я передумал. Мне не нужно ничего говорить. Просто выдвини тот ящик.

Он показал на серую прикроватную тумбочку.

— Выдвини его, Дьюри.

Джордж наклонился, чтобы выполнить приказ отца.

Внутри ящика он обнаружил сваленные в кучу всевозможные вырезки из газет на разных языках. Некоторые из них пожелтели, некоторые обтрепались.

— Посмотри. Посмотри на это, — взывал к нему старик.

Это были статьи из различных зарубежных изданий. О нем. О Джордже. Он увидел среди них даже публикацию из прошлогодней «Интернэшнл геральд трибьюн» с его биографией — одному богу известно, как она здесь оказалась. Это потрясло его до глубины души.

— Что ты видишь? — спросил глава семьи.

— Я вижу кучу старого хлама, отец, — ответил Джордж, всем своим видом показывая, что не относится к этому серьезно. — А ты что видишь?

С огромным трудом старик приподнялся на локте и потянулся к Джорджу.

— А я вижу тебя, Дьюри. Я вижу твое лицо во всех газетах мира. Знаешь, что ты сделал со мной?

Джордж ждал этого мучительного вопроса.

— Отец, я… я…

— Нет, — перебил его старик. — Ты совсем не понимаешь. Ты теперь такая важная персона в этом мире.

— Но не на той стороне, — словно извиняясь, сказал Джордж.

— Мой мальчик, в политике нет той или другой стороны. Есть только выигравшая сторона. У тебя все задатки стать настоящим политиком, Дьюри. Киссинджер когда-нибудь оступится, и ты станешь государственным секретарем!

— Что ж, мечтать не вредно, — улыбнулся Джордж, стараясь вернуть себе присутствие духа.

Ему с трудом верилось, что Иштван Колошди впервые в жизни его похвалил.

— Ты умнее Киссинджера в два раза, — настаивал старик. — И потом, ты не еврей. Как жаль, что меня уже не будет на свете, чтобы увидеть это.

Джордж почувствовал, что глаза его наполняются слезами. В попытке их сдержать он решил беззаботно подшутить над отцом.

— Я-то думал, ты убежденный социалист, — сказал он с улыбкой.

Старик скрипуче засмеялся.

— Эх, Дьюри, есть только одна философия, которая правит миром, — это успех.

Он посмотрел на Джорджа долгим и пристальным взглядом и произнес, просияв:

— Добро пожаловать домой, сын мой.

Через двадцать минут Джордж Келлер вышел из больничной палаты отца, тихо закрыв за собой дверь. Марика все так же сидела в коридоре с отрешенным видом. Он присел рядом с ней.

— Знаешь, у тебя есть все основания сердиться на меня, — сказал он, волнуясь. — Мне так многое надо объяснить. Я должен был хотя бы написать тебе…

— Ты многое должен был сделать, — сказала она машинально.

— Я знаю. Я знаю.

— Неужели, Дьюри? Ты вообще подумал о чем-нибудь, когда бросал нас? Ты хоть когда-нибудь пытался узнать, что с отцом? Или со мной? Или даже с Аникой?

Он внезапно похолодел. На него вдруг дохнуло морозом — как в тот зимний день много лет тому назад. Все эти годы, как только он начинал думать о тех событиях — или когда сны заставляли его вспоминать о них, — он испытывал жгучий стыд. И утешался лишь тем, что это его личная тайна. Но теперь он понял, что другие тоже знают об этом. Но откуда?

— Я пытался найти ее, — беспомощно возразил Джордж.

— Ты бросил ее! Ты бросил ее, истекающую кровью, умирать.

— Где… где она похоронена?

— В одной убогой муниципальной квартире.

Джорджа словно оглушило ударом, он не верил своим ушам.

— Ты хочешь сказать, она жива?

— Едва, Дьюри. Едва жива.

— Чем она занимается?

— Сидит в инвалидном кресле, — ответила Марика — Это все, чем она может заниматься.

— Как ее найти?

— Нет, Дьюри, ты и так сделал ее несчастной. И я больше не позволю тебе причинять ей боль.

— Пожалуйста, Марика, я должен увидеть ее. Я должен. Я хочу ей помочь.

Сестра покачала головой и тихим голосом завершила их разговор:

— Ты должен был сделать это восемнадцать лет назад. Она отвернулась от него и больше не стала с ним разговаривать.

Когда на следующее утро Джордж Келлер прибыл в больницу, ему сообщили, что его отец скончался ночью, во сне.

Первым же рейсом он вылетел в Париж. Никогда в жизни ему не было так одиноко.

Едва пройдя таможню в вашингтонском международном аэропорту Даллеса, Джордж Келлер нашел телефонную будку и позвонил Кэтрин Фицджеральд в офис Нейдера.

— Привет, как съездил? Газеты сообщают, вы хорошо поработали в Москве.

— Долго рассказывать, — ответил он. — А сейчас мне нужно, чтобы ты безотлагательно оказала мне одну любезность.

— Подобные речи меня беспокоят, доктор Келлер. Ты никогда ничего не делаешь без тайного умысла. Что же тебе требуется на этот раз?

— Жена, — ответил Джордж.

На другом конце провода внезапно замолчали.

— Это что, такая шутка?

— Ты же знаешь, у меня нет чувства юмора. Итак — ты выйдешь за меня замуж?

— Я не скажу «да», пока ты мне не сообщишь — когда и где.

— Может, в эту пятницу, в полдень, в загсе муниципального центра на И-стрит?

— Если опоздаешь хотя бы на одну минуту, — игриво предупредила она, — обещаю тебе, я уйду.

— А если ты опоздаешь, — нашелся он, — обещаю тебе, что буду ждать. Ну, договорились?

— Будем считать, что мы провели успешные переговоры, — ответила она.

И перед тем, как повесить трубку, она добавила с внезапно нахлынувшей нежностью:

— Джордж, я тебя очень люблю.

После бракосочетания Кэти позволила своим родителям устроить небольшой прием в их честь в фамильном гнезде в Маклине, штат Виргиния. На нем присутствовали старинные школьные друзья и подруги Кэти, ее коллеги из организации Нейдера, несколько деловых партнеров отца невесты с женами. Джордж пригласил со своей стороны только одну супружескую пару — Генри и Нэнси Киссинджер.

Государственный секретарь произнес остроумнейший тост, чем совершенно обезоружил и очаровал новобрачную, которая не спала накануне ночь, трепеща при мысли, что ей предстоит увидеться со своим заклятым врагом.

— Надеюсь, мы теперь друзья, — улыбнулся Генри, целуя Кэти.

— Черт возьми, ведь правду о вас говорят, Генри, — ответила она, светясь от счастья. — Вашему обаянию противостоять невозможно.

— Надеюсь, ты слышишь это, Нэнси, — обратился с усмешкой госсекретарь к собственной новобрачной.

Для республиканца, работающего в Вашингтоне, округ Колумбия, конец июля 1974 года стал неподходящим временем для медового месяца. И хотя Кэти сразу же после свадьбы переехала в квартиру Джорджа, она виделась с ним очень редко. И то поздно ночью.

А все потому, что теперь со всей очевидностью становилось ясно: в связи с Уотергейтским скандалом Никсону вот-вот придется уйти в отставку.

Пока Генри Киссинджер, образно говоря (а иногда и в буквальном смысле), поддерживал измученного президента под руку, Джордж помогал Алу Хейгу приводить Белый дом в порядок.

И если на свадьбе у них конфетти не было в помине, то на работе у Джорджа как-то поздним вечером этой измельченной бумаги оказалось в избытке: из резиденции президента США к нему в кабинет стали поступать документы для уничтожения, которые приносили некоторые члены «дворцовой стражи».

Джордж расправлялся с материалами молниеносно, ни на секунду не задумываясь о том, что ему передают. Он просто запихивал, как заведенный, листы бумаги в прожорливый аппарат, и казалось, процессу этому не будет конца.

Кэти проснулась, когда муж пришел домой в три часа ночи.

— Уж и не знаю, что тебе предложить — стаканчик спиртного на ночь или завтрак, — пошутила она. — Будь на твоем месте кто-то другой, я бы подумала, что дело в женщине.

— Кошмар какой-то, мы будто дежурим у постели умирающего, Кэт. Хейг считает, это только вопрос времени.

— Но почему бы Никсону просто не уйти в отставку: избавил бы всех от страданий — особенно всю страну?

Джордж посмотрел на нее.

— Это чертовски трудное решение, — сказал он тихо.

— Да, но ему придется чертовски за многое ответить.

— Как и любому политику, — заметил Джордж. — У каждого из нас есть свой скелет в шкафу.

— Но только не у тебя, Джордж, — сказала она, обнимая его. — Ты ведь все такой же благородный госслужащий, разве нет?

— Конечно, — ответил он, стараясь казаться веселым.

— Почему бы не уволиться, пока не поздно? Когда Никсон уйдет, давай тоже уйдем.

— Не говори глупостей, Кэти. Именно сейчас я нужен администрации больше всего.

Он не стал говорить, что это редкая возможность совершить колоссальный скачок по карьерной лестнице.

— Ах, — сказала она, целуя его в щеку, — ты мой патриотичный супруг.

В одиннадцать тридцать утра 9 августа Генри Киссинджер связался с Джорджем по телефону и велел срочно зайти к нему в кабинет. Глава аппарата Белого дома уже находился там.

— Здравия желаю, Ал, — сказал Джордж, подражая военному приветствию.

Хейг только угрюмо кивнул в сторону госсекретаря, который сидел за своим столом, держа в руках небольшой клочок белой бумаги.

— О… — Джордж посерьезнел. — Это оно и есть? Киссинджер молча кивнул и передал Джорджу документ, который гласил:

Джордж несколько раз пробежал по нему глазами и посмотрел на Хейга.

— А где сейчас президент? — спросил он.

— Строго говоря, — откликнулся Киссинджер, — в настоящий момент у нас нет президента.

Хейг согласился:

— Да. Только подумай, Джордж. Прямо сейчас три самых могущественных парня Соединенных Штатов, а значит, и всего мира стоят рядом в одной комнате. Чувствуешь, как это круто?

— Не уверен, — уклончиво ответил Джордж. Хотя на самом деле он чувствовал, как это круто.

— В любом случае, — сказал Киссинджер, вставая из-за стола, — раз уж мы хотим править как триумвират, нам следует пойти и первыми присягнуть Джерри.

Значительную часть своей взрослой жизни Джеральд Форд провел в должности конгрессмена от штата Мичиган, и это его вполне устраивало. О том, чтобы стать хозяином Белого дома, он даже и не мечтал. И вот теперь он только что стал самым влиятельным руководителем западного мира, и его окружала атмосфера напряженности, которую он на самом деле очень не любил.

Ответственная должность не казалась тяжким бременем для Форда. Это испытание было ему по силам. Но он не выносил постоянной возни среди своих помощников за право пользоваться его благосклонностью.

Будучи опытным футбольным игроком, он сразу распознавал, когда кто-то пытается применить блокировку, прорываясь к куортербеку[69]. И понял, что придется немного очистить поле, чтобы ему самому осталось место для маневров.

Понятно, что Киссинджер должен остаться — для сохранения преемственности курса и престижа страны во всем мире.

И несмотря на настойчивые попытки Хейга доказать новому президенту, что он «исключительно полезный для него человек», Форд решил отослать из Вашингтона этого никсоновского подхалима. К счастью, у него нашелся блестящий предлог.

Он добился назначения Ала Хейга на пост верховного главнокомандующего силами НАТО и, таким образом, смог отправить его в Брюссель. За время своего пребывания в Белом доме при новом президенте Хейг успел уговорить его помиловать Никсона.

Затем, для поднятия собственного статуса государственного политика, Форд, взяв с собой Киссинджера, отправился на встречу на высшем уровне с Брежневым. Естественно, Джордж Келлер их неотлучно сопровождал. Его деловые качества были замечены, да так, что во время длительного полета обратно в Америку на борту номер 1 президент пригласил его для беседы.

— Ну и о чем вы разговаривали? — поинтересовался Киссинджер чуть ли не с завистью, когда Джордж вернулся на свое место.

— Ты не поверишь, Генри, — ответил он. — О футболе.

— Но, Джордж, ты же ни черта не смыслишь в этой игре.

— Слушай, Генри, если я чему-то и научился в Гарварде, так это делать вид, будто понимаю все, о чем идет речь.

Довольно быстро Джордж и Кэти Келлер стали самой известной молодой супружеской парой в общественных кругах Вашингтона.

А Джордж вскоре обнаружил, что его жена обладает замечательным даром общаться с кем угодно. Она могла завязать разговор с любым нужным ему человеком, и особенно была искусна в обращении с «четвертой властью». Журналисты открыли для себя многообещающего доктора Келлера и писали о нем в самых восторженных тонах.

Лишь одно беспокоило. Джордж никак не мог приспособиться к семейной жизни.

Приемы и ужины проходили не каждый день, а дома, после работы, поговорить-то ему было не с кем, кроме как с Кэти. Он обычно со всей серьезностью рассказывал обо всем, что произошло за день. Но на самом деле выходило так, будто он читал ей лекции.

После клятвы, данной при вступлении в брак, он не стал менее осторожным в проявлении чувств. У него получалось давать, но не делиться. Он мог заниматься любовью, но не умел сделать так, чтобы она чувствовала себя любимой.

И все же она не падала духом и терпеливо ждала. Безусловно, он бы в конечном счете научился искусству любви, справился бы и с этим очередным вызовом судьбы, как справлялся и с другими испытаниями в своей жизни.

Но помимо всего прочего у его жены была еще и собственная жизнь. Джордж занимался карьерой, а Кэти — общественной деятельностью.

Тремя годами раньше Конгресс одобрил двадцать седьмую поправку к Конституции, запрещающую дискриминацию женщин по половому признаку. Если большинство штатов, составляющее две трети от общего числа, ратифицируют эту поправку, то равенство между мужчинами и женщинами станет законом для всей страны.

Сторонники поправки о равных правах вели агитационную кампанию в тех штатах, где по ней еще не было принято решение, и Кэти засобиралась в дорогу, чтобы к ним присоединиться.

— Кэтрин, это же просто смешно, — отговаривал ее Джордж. — Если и есть на свете женщина, кому меньше всех нужна эта поправка, так это ты. Ты такая сильная, такая независимая, к тому же талантливый юрист. Господи, если бы ты только изъявила желание, то могла бы стать судьей в Верховном суде.

— Но, Джордж, разве слово «альтруизм» не входит в твой обширный лексикон? Я делаю это не ради себя. Мне хочется встать на защиту миллионов людей, кто выполняет мужскую работу, а получает женскую зарплату.

— Кэти, ты уже заговорила языком памфлета.

— Но ведь это несправедливо, Джордж. Большинство твоих разговоров за обедом скорее напоминают какое-нибудь межведомственное уведомление. А ты считаешь, будто мне приятно это слушать только потому, что речь идет об Афганистане или другом подобном месте?

— Значит, ты выдвигаешь обвинение в том, что я зануда?

— Нет, просто ты считаешь важнейшим в мире лишь то, что обсуждается в стенах твоего кабинета, — вот за это я тебя и упрекаю. — Она тяжело вздохнула. — Неужели так трудно понять, что у других людей тоже есть свои взгляды?

Джордж пустил в ход другие доводы, касающиеся личных отношений.

— Послушай, больше всего меня волнует то, что мы будем в разлуке.

— Совершенно с тобой согласна, — сказала она и язвительно добавила: — Так почему бы тебе не взять отпуск и не отправиться вместе со мной?

Как он ни старался ее отговорить, но ничего не вышло. В конечном счете она убедила мужа, чтобы он подвез ее в аэропорт.

Кэти выступала перед людьми огромное число раз, даже сбилась со счета сколько. Как ни странно, но женщин зачастую убедить было гораздо труднее, чем мужчин. Большинство из них словно боялись потерять свой статус «людей второго сорта». Однако подобные женщины вызывали у нее сочувствие: их просто приучили подчиняться, и они страшились самостоятельного существования. В ее же задачу входило уговорить этих женщин поверить в себя, чтобы они могли без страха отстаивать свои права. А это оказалось очень утомительным делом.

В течение трех месяцев она и ее соратники, такие же участники общественного движения, ездили по населенным пунктам штатов Иллинойс, Оклахома и Флорида, где выступали с речами, вели дебаты и уговаривали, прилагая героические, хотя порой и тщетные усилия.

С Джорджем Кэти регулярно разговаривала по телефону, но все это время они не виделись друг с другом вплоть до выходных дней в честь Дня поминовения, когда, по приглашению Эндрю, они приехали к нему в гости в летнюю резиденцию Элиотов в штате Мэн.

В самолете, на обратном пути в Вашингтон, Кэти заметила:

— Твой старый приятель такой симпатичный. Почему же он не женится снова?

— Боюсь, ему не хватает уверенности в себе, — ответил Джордж.

— Я заметила. Но мне непонятно почему. Он такой добрый и тактичный. И у него отличное чувство юмора. Я считаю, ему нужна хорошая женщина, которая открыла бы ему глаза на самого себя.

— Это дело непростое, Кэти. Знаешь такую, которая подошла бы ему?

— Да таких женщин, наверно, десятки, — сказала она. — Даже я бы не отказалась.

Она улыбнулась мужу.

— Правда, я уже занята, разумеется.

Он улыбнулся в ответ и взял ее за руку.

— Мне повезло.

— Правильно, дорогой. Рада, что ты это наконец заметил.

Однажды ноябрьским вечером 1975 года, когда Джордж сидел один в кабинете и записывал на диктофон замечания для какого-то очередного доклада, дверь открылась, и он увидел Киссинджера.

— Что случилось, Генри? Ты чем-то расстроен?

— Видишь ли, — сказал госсекретарь, усаживаясь в мягкое кресло, — правду говоря, я действительно в некотором смысле подавлен.

— Из-за чего?

— По мнению господина Форда, один человек не может быть одновременно и госсекретарем, и советником по национальной безопасности.

— Но ты же блестяще справляешься и там, и там.

— Да, я тоже так считаю. Но он хочет, чтобы я отказался от работы в Совете национальной безопасности. Если откровенно, это расшатает общепринятое представление о моем положении.

— Мне очень жаль, Генри, — сказал Джордж с искренним сочувствием. — Но это же не означает, что ты окончательно лишился власти.

— Не лишился, ты прав. Вообще-то мне будет работаться намного легче, поскольку у меня хорошие отношения с моим преемником.

— А кто теперь новый советник по безопасности? Киссинджер с непроницаемым лицом посмотрел на своего бывшего ученика из Гарварда и сказал:

— Ты.