Однокурсники Боборыкин Петр

*****

На третьем году своей холостяцкой жизни Тед Ламброс стал считать себя олицетворением знаменитых строк Эндрю Марвелла. По сути, он внушил себе, что поэт, сам того не подозревая, изложил рецепт научного успеха. И если ты настоящий ученый, то можешь многого добиться в науке.

Сразу же по возвращении в Кентербери Тед продал дом на Баррингтон-роуд и переехал в квартиру на последнем этаже дома Марлборо-хаус — это было лучшее жилье, которое только мог позволить себе преподаватель университета.

За трехлетний период своего пребывания на посту завкафедрой классической филологии он добился необычайно впечатляющих результатов. Набор в университет увеличился, количество студентов, выбирающих эту специализацию, удвоилось, ему даже удалось вдохновить своих коллег на публикации — хотя их было немного, но все-таки… Он также добился заключения постоянного контракта с его бывшим студентом Робби Уолтоном — тем самым молодым человеком, который и привел его в Кентербери в самом начале. Ламброс никогда и ни перед кем не оставался в долгу как профессионал.

Можно спорить о том, был ли присущ Теду в молодости бунтарский дух или нет, но теперь, достигнув зрелого возраста, он, вне всякого сомнения, стал вдруг просто неистовым. Днем и ночью его переполняла безудержная страсть к работе, serenas noctes vigilare[71], говоря словами Лукреция.

Как только он освобождался от канцелярской работы, то обычно возвращался в Марлборо-хаус, съедал свой размороженный ужин, питательная ценность которого вообще-то вызывала сомнения, а затем немедленно шел к своему письменному столу.

После нескольких часов напряженной работы он обычно наливал себе немного рецины. Мало-помалу, потребляя напиток из современной Греции, он стал лучше понимать величайшего древнегреческого драматурга. Исследование Тедом творчества Еврипида приняло дионисийский характер. И он решительно вознамерился раскрыть все сокровенные тайны автора.

Он практически ни с кем не общался. Фактически не принимал никаких приглашений, за исключением тех случаев, когда был уверен, что там будет присутствовать высокое начальство. Ведь ходили слухи, что по истечении срока полномочий Тони Тэтчера его преемником станет Тед Ламброс.

Из-за хронической раздражительности он к тому же избегал женщин. В эмоциональном смысле. Оставались еще биологические потребности, удовлетворение которых в нынешнем Кентербери не составляло большого труда. Здесь всегда хватало чьих-то бывших жен, а также молодых симпатичных преподавательниц, приезжавших из Европы обучать студентов иностранным языкам, но в семидесятые годы, помимо всего прочего, стал наблюдаться наплыв женщин вполне взрослых.

В то время в правительстве много шумели по поводу дискриминации женщин среднего возраста при приеме на преподавательскую работу. И для того чтобы не терять федеральных субсидий, администрация университета усердно искала для своего штата таких женщин, которых было очень немного.

Среди множества новоявленных представительниц профессорско-преподавательского состава нашлись и такие, кто был бы не прочь завести с кем-нибудь любовную связь без сантиментов. А уж тем более с Тедом Ламбросом. И не только потому, что он был красив. Нет, просто эти женщины были такими же честолюбивыми, как и их коллеги мужчины. И так же стремились продвинуться по службе.

Ламброс пользовался авторитетом. Ламброс заседал во многих комиссиях. И в один прекрасный весенний день, как и было предсказано, Теодора Ламброса назвали ректором университета в Кентербери.

Когда Тед пришел домой после того, как ему сообщили замечательную новость, его так и распирало, чтобы в голос крикнуть: «Эй, Сара, я — ректор, черт меня дери!»

Но дома, конечно, никого не было. Он жил один. Совершенно один. И думал, что уже убедил сам себя, что ему так больше нравится.

Тем не менее сейчас его охватило странное чувство пустоты. Когда у него случались неприятности, Сара всегда оказывалась рядом, поддерживала, разделяя его боль. Теперь он чувствовал, что она нужна ему, чтобы разделить с ним его радость. Иначе в этих пустых стенах эта радость не имеет никакого смысла.

Ректора Кентерберийского университета чествует весь кампус. Но дома его скипетр и корона куда-то деваются, и он становится обыкновенным человеком. С обыкновенными потребностями.

Когда-то он был мужем и отцом. И сейчас, в минуту своего триумфа, он понял, как ему не хватает обычных составляющих полнокровной человеческой жизни.

В одну из суббот, три недели назад, Роб и его жена уговорили Теда пойти с ними кататься на коньках, надеясь поднять ему настроение. Они и представить себе не могли, что результат будет совершенно противоположным.

Ибо Тед видел вокруг себя на катке только отцов и их катающихся детей. Как отцы держат своих детей за руки. Как отцы поднимают и утешают своих малышей, упавших на лед.

Ему страстно захотелось снова обнять своего сынишку. И, как это ни больно признавать, ему также захотелось прижать к себе Сару.

Временами, среди ночи, он просыпался от мучительного одиночества. Единственным спасением для него было встать с постели, сесть за письменный стол и притупить свою боль работой. Чувств у него не осталось — эмоционально он был мертв.

Единственное, что еще продолжало в нем жить — благодаря внутривенным инъекциям научных исследований, — это его интеллект. Он уже был близок к тому, чтобы завершить свою чертову книгу, которая станет его научным пропуском в «дивный новый мир».

Ладно, если платить за все приходится одиночеством, то он воспользуется им сполна.

Лишь однажды за все это время он дал волю своим чувствам. Как-то вечером, через год после того, как он стал ректором, ему позвонил брат Алекс и сообщил, что их отец скончался.

На кладбище он стоял, обнимая мать и сестру. И рыдал.

Стоя по другую сторону могилы, Алекс тихо произнес:

— Он очень гордился тобой, Тедди. Ты был счастьем всей его жизни.

Тед смог лишь кивнуть.

Тем же вечером он вернулся в Кентербери, сел за письменный стол и снова стал работать.

Зазвонил телефон. Это была Сара.

— Тед, — сказала она нежно, — почему ты не позвонил мне? Я бы прилетела на похороны.

— Как ты узнала? — спросил он, пораженный.

— Мне позвонили из Гарварда. Мне так жаль. Он был замечательным человеком.

— Он тебя тоже любил, — ответил Тед. А затем, пользуясь случаем, заметил: — Жаль, он мало виделся со своим старшим внуком.

— Он виделся с ним во время последних рождественских каникул, — мягко возразила она, — и ты же знаешь, я пишу твоим родителям каждый месяц. И посылаю им фотографии. Все равно, если б ты только позвонил, я бы привезла маленького Теда на похороны. Думаю, для него это было бы важно.

— Как он?

— Очень опечален новостью, а в остальном все хорошо. По латыни он лучший в классе.

Теду отчаянно захотелось, чтобы она говорила и говорила с ним по телефону.

— А как движется твоя работа?

— Неплохо. Мою статью впервые взяли в журнал HSCP[72].

— Поздравляю. О чем она?

— Об Аполлоне Родосском. Что-то вроде выжимки из моей дипломной работы.

— Хорошо. Не терпится прочитать. А как продвигается твоя докторская?

— Ну, если все сложится, я закончу ее к началу лета. Камерон сейчас читает первую главу, а Фрэнсис Джеймс — вторую.

— Это тот новый преподаватель из Бейллиола?[73] Передай ему, мне понравилось его книга о Проперции[74]. А кстати, о чем ты пишешь?

— По-моему, я откусила больше, чем смогу пережевать, — засмеялась Сара. — Тема моя звучит так: «Каллимах[75] и его влияние на римскую поэзию» — ни больше ни меньше.

— Отлично, эта тема многих крепких ученых мужей раньше времени свела в могилу. О, прости, надо было сказать «людей», а не «мужей» — я же не противник феминизма. Все никак не привыкну к новой терминологии.

Он лихорадочно рылся у себя в голове в поисках тем, которые позволили бы продолжить разговор.

— Значит, думаешь, в июне пройдет защита и ты получишь степень?

— Надеюсь.

— Тогда, наверно сможешь вернуться домой?

— Я еще не решила окончательно, Тед. В любом случае лучше это обсудить не по телефону, а когда ты приедешь через месяц.

— Я с нетерпением жду нашей встречи.

— Тедди тоже, — сказала она мягко. — Если у меня будет окошко в расписании, мы обязательно постараемся встретить тебя в аэропорту.

— Спасибо, что позвонила, Сара. Было очень приятно услышать твой голос.

Он повесил трубку и подумал: «Как бы мне хотелось увидеть твое лицо!»

— Невероятно, — отметил Тед, — малыш разговаривает с британским акцентом.

— А чего ты ожидал? — спросила Сара. — Он ведь живет здесь половину своей жизни.

Они сидели в заново отделанной гостиной дома на Аддисон-кресчент и пили айс-кофе.

— Кажется, он не очень-то ко мне расположен, — отметил Тед. — Во всяком случае, на мою долю выпало только мимолетное «привет, папа». А потом он исчез.

— У твоего сына свои приоритеты. — Сара улыбнулась. — А сегодня у него решающий матч по крикету против школы «Сент-Джордж».

Тед рассмеялся от души.

— Сын рядового жителя американского Кембриджа играет в крикет? В следующий раз я наверняка услышу, что он получил рыцарский титул.

— О, сомневаюсь, что это случится в ближайшее время.

Он сделал глоток кофе.

— Ты уже решила, когда вы переедете в Америку?

— Во всяком случае, не в этом году.

— Черт.

— Тед, прошу тебя. У меня есть несколько причин, и довольно веских, уверяю тебя.

— Назови хоть одну.

— Я хочу, чтобы Тедди получил здесь среднее образование. Он хорошо учится, и директор школы уверен — если дать ему возможность закончить здесь школу, то он с легкостью поступит в любой университет мира.

— Брось, Сара. Я-то думал, мы хоть в одном с тобой согласны: что он пойдет в Гарвард.

— Он сам должен принять решение, когда придет пора. В любом случае у тебя еще есть некоторое время, чтобы убедить его поступать именно туда.

Они оба немного помолчали.

— Ты сказала, у тебя есть другие причины, чтобы остаться.

— Видишь ли, мне предложили должность наставника на классическом отделении в Сомервиль-колледже.

— В таком случае прими мои профессиональные поздравления и личные возражения, — заявил он.

— С каких это пор у тебя появилось право возражать против того, что я делаю? — спросила она, скорее удивленно, чем сердито.

Он помедлил с ответом, а затем заговорил с большим трудом:

— Я хотел сказать: мне не хватает тебя. Я скучаю по тем временам, когда был женат на тебе. И я думал, вдруг… может, и у тебя осталось хоть немного чувства сожаления.

— Конечно, я испытываю сожаление, Тед. День, когда мы оформили развод, был для меня самым безрадостным в жизни.

— Тогда как ты считаешь, сможем мы с тобой… ну, ты понимаешь, о чем это я… еще раз попробовать?

Она грустно посмотрела на него и молча покачала головой.

Наверное, ему следовало догадаться, что в ее личной жизни кто-то есть, когда она предложила ему остаться на июль и пожить этот месяц с юным Тедом на Аддисон-кресчент, пока она съездит в отпуск. О своих планах она не сказала ничего определенного.

Она лишь дала понять, что собирается в Грецию — «посетить места, о которых уже столько написала».

— С кем? — отважился он спросить.

— О, с парой миллионов греков, если не больше.

Но довольно скоро Тед все же догадался, кто сопровождает его бывшую жену в путешествии. И неудивительно: сын в своих разговорах то и дело упоминал имя Фрэнсис. И если это не ссылки на знаменитого говорящего мула по кличке Фрэнсис из одноименного фильма, который Тед видел в детстве, значит, он имеет в виду Фрэнсиса Джеймса, преподавателя классической филологии из Бейллиола.

— Хотел бы я когда-нибудь познакомиться с этим парнем, — сказал Тед, услышав в энный раз это имя.

— О да, он тебе очень понравится, — ответил сын. — Он славный малый.

«Боже мой, — подумал он, — мой сын стал настоящим англичанином».

Весь июль Тед старался быть настоящим отцом. Он сидел на всех бесчисленных матчах по крикету. Покупал множество театральных билетов. И предпринимал многочисленные попытки доказать это сыну за беседой во время ужина.

Но их разделяла пропасть — широкая, как Атлантический океан.

Юноша был вежливым, добрым, дружелюбным. Однако единственное, о чем они могли говорить, — это строить далекие планы насчет высшего образования. Тед пытался заинтересовать сына Гарвардом.

— Тедди, я должен кое-что тебе объяснить. Поступив в Гарвард, можно приобрести бесценный опыт, который изменит всю твою жизнь. Я хочу сказать, со мной именно так все и было.

Юноша посмотрел на отца и сказал:

— Если честно, мне моя жизнь нравится.

Тед Ламброс провел месяц с мальчиком, который носит его имя, но во всем остальном это был чей-то другой ребенок, а не его.

В конце июля Сара, загоревшая, вернулась из Греции вместе с таким же бронзовым от загара Фрэнсисом Джеймсом, и они объявили, что решили пожениться.

К огорчению Теда, первое же поздравление в виде спонтанного «Супер!» вышло из уст его сына, который бросился обнимать долговязого очкарика — преподавателя классической филологии.

Пряча свою досаду, Тед пожал Фрэнсису руку и поздравил его.

— Благодарю, — ответил англичанин. И добавил с искренней симпатией: — Я всегда был одним из ваших поклонников. Если судить по тем статьям, которые вы уже опубликовали, то ваша книга по Еврипиду будет просто великолепной. Когда вы собираетесь ее закончить?

— На прошлой неделе я отослал рукопись в Гарвард, — сказал Тед, испытывая странное чувство опустошенности после завершения работы.

— Мама говорит, она замечательная, — вставил юный Тед.

«О, — подумал его отец, — по крайней мере, малыш меня хотя бы уважает».

А потом его сын подвел итог:

— Мне не терпится услышать, что ты о ней думаешь, Фрэнсис.

Тед понимал, что теперь уже ничто не держит его в Оксфорде. На следующее утро он вылетел самолетом в Бостон, а потом направился в Кентербери — ждать вердикта от издательства «Гарвард юниверсити-пресс».

На это ушло не так много времени. Уже в ближайшие выходные ему позвонил Седрик Уитмен, полный восторга. Его назначили рецензентом рукописи книги Теда для издательства, и он не смог ни сохранить своей анонимности, ни сдержать своего восхищения.

— Седрик, — вежливо поинтересовался Тед, — пока мы обмениваемся секретами, можно спросить у вас, кто второй рецензент?

— Тот, кто восхищается тобой не меньше меня, — один заслуженный профессор древнегреческой филологии в Оксфорде, недавно ушедший в отставку.

— Камерон Уайли? — спросил Тед, его приподнятое настроение пошло на убыль.

— Он самый, — ответил Уитмен. — И я даже представить себе не могу, чтобы его отзыв был менее благоприятным, чем мой.

«А я могу», — подумал Тед, вешая трубку.

Всю последующую неделю он каждый день с утра и до вечера играл в теннис с преподавателями, со студентами, а также против служащих корта — со всеми, кто подворачивался ему под руку. Напряжение от ожидания было нестерпимым.

И вот наконец пришел конверт, на котором от руки был написан адрес и красовалась почтовая марка из Оксфорда. Тед не осмелился вскрыть его в присутствии секретарши. Вместо этого он бросился в мужскую уборную, заперся в одной из кабинок и только потом надорвал конверт.

Он несколько раз прочел письмо, а затем начал вопить во весь голос.

Немного погодя туда пришел Робби Уолтон, вызванный секретаршей, чтобы проверить, все ли в порядке.

— Роб, — закричал Тед, все еще находясь внутри своего маленького королевства, — у меня все схвачено! Камерон Уайли хоть и по-прежнему считает меня скотиной, но моя книга по Еврипиду ему нравится!

— Эй, — весело сказал Роб, — если ты когда-нибудь выйдешь оттуда, я тебя обязательно угощу.

*****

Дэнни Росси начал уставать. Не то чтобы от музыки. И уж конечно, не от аплодисментов, которые окружали его со всех сторон — как на сцене, так и вне сцены. Нельзя сказать, что ему наскучила и нескончаемая вереница женщин, готовых преподнести ему себя для сексуального автографа.

Нет, то, что он чувствовал, было усталостью в самом буквальном смысле. Его сорокалетнее тело казалось изношенным. Он обнаружил, что задыхается даже при самой умеренной нагрузке.

Дэнни и раньше никогда не был спортсменом, но в последнее время, бывая в голливудских домах, где хозяева предлагали ему окунуться в бассейне, он вообще с трудом проплывал в одну сторону. «Хорошо, что это не Гарвард, — шутил он про себя, — иначе я бы точно не сдал норматив в пятьдесят ярдов». С каждым днем он уставал все больше и больше, а сил оставалось все меньше и меньше — только бы дойти до постели и уснуть.

В конце концов он решил обратиться за консультацией к известному во всем Беверли-Хиллз терапевту.

Пройдя полное медицинское обследование, когда был изучен каждый сантиметр его тела и произведены анализы всех жидкостей, содержащихся в организме, он сел в кресло в кабинете доктора Стэндиша Уитни, напротив письменного стола из стекла и хрома.

— Выкладывайте, Стэн. — Дэн улыбнулся через силу. — Я умру?

— Да, — сказал доктор с непроницаемым видом. И тут же добавил: — Но не в ближайшие тридцать или сорок лет.

— Тогда почему же я все время так устаю, черт возьми? — спросил Дэнни.

— С одной стороны, Дэнни, организм любого человека с такой активной половой жизнью, как у вас, рано или поздно изнашивается. Хотя, позвольте заметить, от избыточного секса еще никто не умирал. С другой стороны, вы же не только тесно общаетесь с женщинами. Вы еще пишете музыку. Дирижируете. Выступаете с концертами и, полагаю, должны какое-то время репетировать. К тому же все эти авиаперелеты: между прочим, если бы кто-то из летчиков имел столько же летных часов, сколько вы, его бы уже давно списали на землю. Улавливаете, о чем я?

— Да, Стэн.

— Вы подвергаете свой организм колоссальным нагрузкам. Как, по-вашему, могли бы вы, скажем, снизить обороты и ограничить себя в том или ином виде деятельности?

— Нет, — откровенно ответил Дэнни. — Я не просто хочу заниматься всеми этими вещами, но мне жизненно необходимо делать все это. Знаю, звучит немного странно…

— Вовсе нет, — перебил его доктор. — Это же Лос-Анджелес — райское место для компульсивных личностей. Вы у меня не первый пациент, кому хочется умереть молодым, покинув прекрасное тело.

— Ошибаетесь, — резко возразил Дэнни. — Мне вовсе не хочется умирать молодым. Я просто хочу оставаться молодым. Вы же выписываете что-нибудь для других компульсивных личностей? Ну, в тех случаях, когда они тоже не желают уменьшить скорость.

— Нет, — ответил доктор Уитни, — но они приходят ко мне примерно раз в неделю, чтобы получить небольшую бустер-дозу.

— А что в ней?

— О, в основном мегавитамины. Плюс немного того и немного сего — чтобы взбодриться и расслабиться. Если хотите, мы можем попробовать несколько раз и посмотреть, помогает или нет.

Дэнни ощутил себя Понсе де Леоном, увидевшим источник вечной юности[76].

— А можно начать прямо сейчас? Для этого нет противопоказаний?

— Абсолютно никаких, — сказал Доктор Уитни с улыбкой.

И встал с места, чтобы пойти и приготовить нужную дозу.

Дэнни словно заново родился трудоголиком.

В течение нескольких месяцев он чувствовал себя тинейджером. Он запросто справлялся со своим сумасшедшим графиком репетиций и концертов. И мог, как раньше, простояв весь вечер за дирижерским пультом, отправиться на любовное свидание. А потом, вернувшись домой на самолете компании «Бел эйр», играть по нескольку часов на фортепиано.

В сущности, оставалось лишь одно неудобство: в тех редких случаях, когда ему действительно хотелось спать, он никак не мог уснуть из-за перевозбуждения. Чтобы помочь в этом, добрый доктор Уитни прописал ему успокоительное лекарство — фенотиазин.

В последнее время его отношения с Марией постепенно эволюционировали — от молчаливой неприязни до вполне дружеского взаимопонимания. Каждый раз, когда он приезжал в Филадельфию, они изображали счастливых супругов перед внешним миром и любящих родителей перед своими дочерьми. А то, что творится в его «холостяцкой берлоге» на голливудских холмах, разумеется, никогда не обсуждалось. Теперь, когда девочки ходили в школу, Мария решила строить собственную жизнь. Найти себе занятие по душе, а не прятаться за картонным фасадом «счастливого» брака. В свои тридцать восемь лет бывшая учительница танцев обнаружила, что все двери учебных заведений для нее наглухо закрыты. И совершенно невозможно начать с того места, где она в свое время остановилась. Она болезненно осознавала, что при всех ее умственных способностях и хорошем образовании у нее нет никаких особых навыков, чтобы предлагать себя на рынке труда. Некоторые из ее приятельниц работали в различных благотворительных организациях. Но Марии казалось, что они скорее выполняют общественную нагрузку, а не делают это для души.

И все же она согласилась принять участие в ежегодном благотворительном аукционе в пользу местной телевизионной станции общественного вещания Пи-би-эс[77]. В конце концов, она столько времени провела с Дэнни в различных телестудиях и, как ей казалось, получила представление о том, как делаются телевизионные программы. В крайнем случае сможет подсказать что-нибудь полезное — это и будет ее вкладом.

Как жена главного дирижера симфонического оркестра, Мария тоже пользовалась некоторой известностью в городе. И сотрудники станции изо всех сил уговаривали ее появиться в кадре и обратиться к зрителям с призывом делать взносы.

Больше всех ее упрашивал Теренс Моран — обворожительный, преждевременно поседевший директор вещательной станции.

— Я не смогу, — отказывалась она. — Я буду слишком нервничать.

— Пожалуйста, Мария, — упорствовал он. — Все, что от вас требуется, — встать перед одним из этих столиков и произнести несколько слов о предметах, которые на нем стоят.

— Мне очень жаль, мистер Моран. У меня обязательно пропадет голос. Вам придется либо пускать внизу бегущую строку, либо озвучивать все самому.

Моложавый руководитель улыбнулся.

— Я пойду на такой компромисс, — согласился он.

— Неужели? — удивилась Мария, застигнутая врасплох.

— Конечно. Вы просто будете стоять там и показывать на предметы, а я буду описывать их, стоя за кадром. Ну как, договорились?

— Нет, не совсем, — ответила с тревогой Мария. — Я хотела бы прежде узнать, есть ли у вашего режиссера план съемки.

— Миссис Росси, — ответил Моран любезно, — я так хочу, чтобы вы снялись у нас, что даже разрешу вам в буквальном смысле руководить процессом.

— Ладно, — сдалась она. — Полагаю, теперь мне не отвертеться. Если вам так необходимо меня показать, пусть это будет на общем плане за столиком. Но дайте мне слово чести, что, как только вы начнете рассказывать про товар, камера наедет на него крупным планом, а я уйду из кадра.

— Договорились, — согласился Моран. — Я впечатлен.

— Чем же? Моим упрямством?

— Нет. Похоже, у вас больше опыта работы с объективом камеры, чем у моих режиссеров.

— Вам совсем не обязательно льстить мне, мистер Моран. Я ведь уже сказала, я буду участвовать. Но вообще-то мне в своей жизни довелось бывать в телевизионных студиях и проводить там по многу часов, когда снимали Дэнни. А чтобы не упиваться кофе и не объедаться пончиками, я обычно сидела в аппаратной рядом с пультом и получала представление о назначении всех этих кнопочек и рычажков: оно само входило в меня в результате осмоса.

— Ну конечно же, — весело подхватил он. — Как сказал Платон: «Осмос — лучший учитель». Или это Аристотель сказал?

— Думаю, это был Терри Моран, — улыбнулась Мария Росси.

— Вы получились великолепно, миссис Росси, хотя вся съемка и длилась какую-то долю секунды. И мы выручили хорошие деньги за все товары на вашем столике, — отметил директор телестанции, когда они пили в артистической сладкий чай из бумажных стаканчиков.

— Как я рада, что все позади, — сказала она, вздыхая. — Ненавижу, когда меня снимают.

— Зато вам нравится сидеть за пультом, не так ли?

— О да, это всегда интересно. Мне нравится смотреть на все эти мониторы и представлять себе, какую камеру я бы выбрала на месте режиссера. Приятно чувствовать себя в безопасности, когда это всего лишь игра.

— А вы когда-нибудь думали, чтобы заняться этим всерьез?

— Мечтаю иногда. А еще я люблю представлять себе, как танцую па-де-де с Нуриевым. Мечтать не вредно. В любом случае, спасибо, что подстроились под мою идиосинкразию.

Она встала, чтобы надеть пальто, но Моран знаком попросил ее сесть.

— Миссис Росси, простите, что не могу говорить за Рудольфа — который, уверен, был бы счастлив узнать о том, вы хотели бы с ним танцевать, — но зато я могу говорить от лица нашего канала. Вас интересует работа?

— Вы имеете в виду настоящую работу?

— У нас здесь другой как-то не бывает. Я хочу сказать, должность для начала не очень высокая. Но нам никогда не помешает лишний помощник режиссера. А у вас для этого уже есть достаточно знаний.

Она испытывала искушение, но виду не показала.

— Я же не член профсоюза, — кротко возразила она.

— Как и весь канал. — Моран улыбнулся. — Ну что, вам это интересно?