Авантюристка. Возлюбленная из будущего Павлищева Наталья

– Читали! Учились стихи декламировать! Верхом ездили! Учились танцевать…

Сидони за моей спиной уже вовсю прыскала, Шарль поднял изумленные глаза (черт, кажется, это все-таки не Арман!):

– Что?

Я продолжила спектакль:

– Танцевать… учились. Танго. Можем показать.

Я подхватила Сидони, и под мою бодрую «Кумпарситу» (еще в годы учебы я делала пародию на Мирей Матье, очень люблю эту певицу, потому получалось неплохо) мы принялись танцевать танго, причем в самом пошлом его варианте – с проходом щекой к щеке, вытянув сцепленные руки вперед. Именно в таком виде пошли прямо на герцога, которому пришлось поспешно отступить в сторону, освобождая нам пространство.

Крутой разворот, и мы снова идем на Шарля.

– Что это такое?!

Заканчивая куплет, я перевернула Сидони на руке, запрокинув головой прямо к герцогу. При этом ее рассыпавшиеся волосы ковром покрыли его ноги, а лицо оказалось как раз у … гульфика. Шарль стоял, беззвучно разевая рот, дождаться, когда он, наконец, очухается, не удалось, у нас уже дрожали от напряжения руки. Я резким движением подняла свою партнершу.

– Это танго. «Кумпарсита». Конечно, исполнение оставляет желать лучшего, вы правы, но мы репетируем.

– Что?!

У него иссяк словарный запас? Но я остановиться уже не могла, снова встала, как скаут, и отрапортовала:

– Научимся.

Может, ему «Марсельезу» спеть? Я могу.

– Немедленно в монастырь!

Я могла бы сказать еще какую-нибудь гадость, но решила не рисковать, а то отправят в разные монастыри или детей с собой не позволят взять. И все же ляпнула:

– Яволь, майне герцог!

Пожалуй, хватит…

Шарль все-таки задал интересующий его вопрос (и тем подтвердил, что он действительно не Арман):

– Как вам удалось практически ничего не потратить за все время?

Ух ты! Арман содержал меня в Тонкедеке на свои кровные? Какая щедрость… вернется – придушу, но скажу спасибо. Нет, сначала скажу спасибо, потом придушу.

Шарлю я сообщила проникновенным тоном:

– Мы оч-чень экономные, герцог, ну, о-о-ч-чень!

В монастырь нас отправили в один, чем немало порадовали. А вот детей взять с собой не позволили, как я ни просила. Собственно, я слишком не настаивала по одной причине – в какой-то момент вдруг осознала, что герцог сам не очень хорошо знает, где наша малышка и что с ней, следовательно, Арман сумел спрятать Шарлотту. Если я буду настаивать, то ее попросту разыщут, и будет только хуже. Сидони последовала моему примеру.

Аббатисой в монастыре была сестра Шарля, с виду добродушная молодая дама. То, что нужно!

Но я ошиблась, под маской добродушия скрывалась упивающаяся своей властью ханжа. При первой же попытке договориться, она отреагировала, на мой взгляд, неадекватно.

– Вы поможете нам бежать?

– Бежать? Ни в коем случае. Вы должны осознать пагубность вашего поведения для вашей же души. Это ради вашего спасения.

Черт возьми, откуда эта святоша взялась на мою голову?! Герцог Мазарини знал, к кому нас отправлять. Оставалась, правда, надежда, что аббатиса прикидывается. Ладно, завтра разберемся.

На наше счастье, нас с Сидони поместили вместе да еще и в каморке под крышей. Потом я поняла, что аббатиса просто опасалась нашего дурного влияния на остальных монахинь и в качестве особой меры поселила отдельно от всех. А еще, что крошечная, холодная и пыльная каморка, насквозь продуваемая сквознякам и, видно служившая чуланом для ненужного хлама, была выбрана в качестве дополнительного воспитательного средства.

Обнаружив такой факт, мы развеселились и полночи вспоминали, как танцевали и фехтовали в Тонкедеке, за что и попали в клетушку под монастырской крышей. Правда, существенные недостатки нашей каморки прочувствовали уже этой ночью. В ней было холодно, гуляли сквозняки, а крошечное оконце, больше похожее на кошачий лаз, не имело стекла. Кровати представляли собой простые деревянные короба, тонкие продавленные за много лет матрасы казались простыми подстилками. Серое от многолетнего использования белье, плоские, чуть толще носовых платков подушки и такие же одеяла не создавали даже намека на комфорт.

Все это больше походило на тюрьму, чем на монастырь. Впрочем, я не жила в монастырях и не знала, на чем спят и чем укрываются настоящие монахини. Все равно понятно, что нам уготовано серьезное испытание.

Утром нас еще до рассвета разбудила монахиня:

– Сестры, пора на молитву.

– Что?! – я чуть не запустила в нее хилой подушкой, под которую всю ночь пришлось подкладывать собственный кулак, чтобы голова не оказывалась ниже туловища. Я сплю на боку, а потому для меня тощая подушка равносильна ее отсутствию.

Сидони и вовсе не проснулась.

В тот день мы остались не только без завтрака, который проспали, ведь завтракали сестры сразу после молитвы, то есть на рассвете, но и без обеда. Этого мы лишили себя сами. Скептически осмотрев баланду с кусочком плавающего в ней сала, я отодвинула миску от себя:

– Это кушать невозможно.

Сидони уже и без моей подсказки сидела, ожидая жаркое.

Сестры, шустро работая ложками, не обращали на нас ни малейшего внимания. Потом мы узнали, что это тоже была тактика нашего перевоспитания.

Второго мы не получили, поскольку его накладывали в ту же миску, а наши остались полными. Но, увидев месиво из овощей, которое одна из монахинь раскладывала по опустошенным мискам из большого котла, я не пожалела, что не стала вылизывать свою посуду, чтобы получить после супа второе.

Я встала, демонстративно взяла со стола кусок хлеба, темный и довольно сухой, и направилась к двери. Сидони поступила так же. Путь нам преградила помощница аббатисы:

– Еду нельзя выносить.

Ах так?! Я сунула кусок ей в руки и довольно громко объявила:

– Я сообщу Его Величеству, что герцогиню Мазарини морят голодом.

Сидони хлеб вынести не помешали, но я от предложенной половины куска отказалась. Лучше не есть совсем. Чтобы заглушить чувство голода, попила воды и легла на постель, закинув руки за голову. Разглядывая паутину на потолке, я размышляла. Конечно, никто мое письмо отсюда во дворец не доставит, герцог не настолько дурак, чтобы позволить жаловаться на него. Сидони изложила мне это же, но обсудить наше положение мы не успели, за мной пришла монахиня с приглашением к аббатисе на беседу.

«Молодая, а хваткая», – мысленно отметила я. Аббатиса вовсе не собиралась нам потакать, она коротко объяснила, что правила для всех одинаковы, мы должны есть вместе с сестрами и то, что дают, должны присутствовать на всех мессах, молитвах и просто во время занятий рукоделием, когда сестры вышивают, собравшись вместе и ведя духовные беседы…

Я резко прервала:

– Нет!

– Что нет?

– Я не намерена портить желудок, потребляя то, что видела сегодня в качестве трапезы. Это раз! Никакой вышивки, у меня к ней идиосинкразия. Это два!

Аббатиса поднялась в полный рост, я осталась сидеть, в конце концов, я не стриглась в монахини, чтобы ей подчиняться.

– Вы будете подчиняться правилам монастыря! И не надейтесь, что вас отсюда скоро заберут, вас поместил в обитель ваш супруг, мадам, не забывайте об этом. – Ноздри аббатисы дрожали от гнева, незаметно она перекрестилась, видно, сама себя за этот гнев осуждая.

Мои глаза, напротив, смотрели спокойно, даже без вызова.

– Мадам, вы слишком разволновались, разве это позволительно при вашей должности?

– Я не мадам!

– Мне все равно. Кроме моего супруга, у меня еще есть брат и сестры, кстати, одна из них в Риме. Если она не получит в определенное время мое письмо, то немедленно примется меня разыскивать. Но еще важней то, что я нужна вашему брату, моему, к несчастью, супругу. Только я могу обеспечить ему полное получение наследства кардинала. Возможно, вы не знаете, но он-то знает. Передайте моему мужу, что я ведь могу потребовать расторжения брака. А для начала объявляю голодовку!

Я уже была у двери, когда вслед раздался тихий, спокойный голос:

– Никто не знает, что вы здесь, мадам…

Ах, вот оно что! Я даже не обернулась, это хорошо, она не увидела мою реакцию, двух секунд хватило, чтобы прийти в себя, а голос не подвел, сказалась практика общения с Арманом:

– Вы так полагаете? Я не настолько глупа, чтобы позволить заточить себя в монастырь, не поставив об этом в известность нужных людей. Герцогине де Суассон, герцогине де Колонна и герцогу де Невер сообщат о моем местонахождении.

Дверь в кабинет аббатисы грохнула от души, я постаралась. Стоявшие неподалеку три монахини дружно вздрогнули. Поравнявшись с ними, я вдруг сочувственно произнесла:

– Бедняжки… вас каждый день кормят такой дрянью? Я сообщу об этом Ее Величеству и своему зятю кардиналу де Меркеру…

Меркер не кардинал, но в данном случае это было неважно. Одна из молоденьких монахинь не выдержала, замотала головой:

– Нет-нет, обычно мы едим совсем другое, это только сегодня.

Две другие зашипели на нее, как гусыни, но я уже не обращала внимания. Все ясно, аббатиса, желая нас проучить, вынудила монахинь есть баланду, чтобы мы прониклись, так сказать, с первых минут? Ну, ты у меня получишь!

Сидони тревожно заглядывала мне в лицо, пытаясь понять, что такое я услышала.

Пришлось объяснить, что ничего хорошего. Мой супруг загнал нас сюда не с целью перевоспитания, а в наказание, потому меры будут приняты самые жесткие.

– А вас действительно будут искать?

– Будут, обязательно будут, – кивнула я, имея в виду вовсе не брата Филиппа, не Олимпию и даже не Мари, а Армана. Должен он когда-нибудь появиться в этом мире и вызволить меня отсюда? Однако это может случиться очень не скоро, что делать до тех пор?

Так ничего и не придумав, я заснула.

Потом оказалось, что, пока я спала, Сидони ходила к аббатисе сообщить, что я беременна (!) и мое плохое содержание угрожает моему состоянию. В результате ужин нам принесли прямо в каморку, причем на нормальных тарелках и довольно приличный. Но есть мне и впрямь не хотелось, потому ужин остался нетронутым. Сидони из солидарности со мной ужинать не стала тоже.

Выставленную за порог нетронутой еду забрала монахиня, но утром нас все равно пришли будить на молитву.

Проснувшись посреди ночи, я долго лежала, глядя в темноту и размышляя, как себя вести. Выбор невелик – либо подчиниться, либо действительно погибнуть. Никто меня искать в ближайшее время не будет, Мари если и вспомнит, то не скоро, Филипп занят своими делами, Олимпии и вовсе все равно, никто не поинтересовался, почему герцог увез меня в Бретань и жива ли я вообще. Арман рисковал появиться слишком поздно, если вообще намерен это делать.

О том, где я нахожусь, могла догадаться только Люсинда, она ловко «потерялась» по дороге в монастырь, но надеяться на Люсинду бессмысленно, она могла просто удрать, чтобы не поступать под начало мерзкой Милены. Да и что могла против крепких монастырских стен Люсинда?

Но становиться послушной овечкой, чтобы порадовать эту… Ни за что! Сидони сказала, что я беременна, это хорошо, будут со мной осторожней, тем более Шарлю действительно нужна эта беременность, поскольку нужен наследник. Этим надо воспользоваться.

Однако через пару дней станет ясно, что никакой беременности нет, и тогда условия содержания ужесточатся. Значит, за эти дни нужно довести весь монастырь и особенно аббатису до белого каления. А потом?.. Видно будет.

Сидони не собиралась вставать на молитву. Вообще-то, пропускать молитву никому не рекомендовалось не только в монастыре. Король выслушивал все положенные мессы, часами выстаивал на коленях, беседуя с Богом, отказ от молитвы мог дорого обойтись. Но нужно было придумать, как сделать так, чтобы не молиться вместе с остальными.

В каменном мешке без отопления прохладно даже под самой крышей и в теплое время года, а наши одеяла были меньше всего похожи на то, чем обычно укрываются. Погреться бы у камина, но в нашей каморке он не предусмотрен. Видно, подхватив простуду, я кашляла, Сидони тоже. Совсем немного, но это подсказало тему первой выходки.

Я разбудила подругу и успела шепнуть ей:

– Делай как я.

Мы смиренно прошли в часовню и присоединились к остальным. Краем глаза я заметила, как торжествующе переглянулись между собой аббатиса и ее помощница. Рано радуетесь…

После первых же слов священника я кашлянула. Потом еще… Сидони стрельнула в меня глазами и кашлянула тоже. Теперь мы кашляли по очереди. Вроде старались сдержаться, но кашель прорывался. В конце концов нам пришлось буквально выскочить из часовни, чтобы откашляться снаружи.

Конечно, в часовню не вернулись, отправившись прямиком в свою каморку. Сидони явно хотелось попрыгать от радости, но я приложила палец к губам – за нами вполне могли следить. Так и есть, снаружи скрипнула доска деревянной лестницы, ведущей на наш получердак.

По моему знаку мы легли на кровати, укрывшись почти с головой, и притихли.

Аббатиса явилась сама. Я даже головы не повернула в ее сторону.

– Мадам, я решила перевести вас в другую комнату.

– В подвал или сразу в тюремную камеру? Не стесняйтесь, используйте свою власть, недолго осталось.

Под этим «недолго» можно было подразумевать что угодно. Аббатиса сдержалась, чтобы не сказать что-то резкое в ответ.

– Я сообщила вашему супругу о вашем состоянии.

– Вам-то что за дело?!

– У нас есть свободная комната с камином. Вам нужен врач?

– Чтобы отравить меня пилюлями? Нет, мне достаточно отравленной еды.

Все же аббатиса взвилась:

– Кто вам сказал, что еда отравлена?!

Я не ответила. Много чести беседовать с ней. И потом, мне действительно было себя жалко. Что, если Арман не появится или не найдет меня? Или появится слишком поздно? Что мне-то делать? Невеселые мысли, потому, не обращая внимания на стоящую аббатису, я свернулась калачиком и постаралась укрыться куцым одеялом.

– Никто вашу еду не травил, для вас готова неплохая комната на этом же этаже. Там тепло и светло.

Вот словочь! Неужели нельзя было поместить нас туда сразу? А я вот теперь не пойду! Ты меня попросишь…

Я осталась лежать скрючившись, как живой укор ее жестокости. Постояв в нерешительности еще немного, аббатиса ушла. Вместо нее пришла та молодая разговорчивая монахиня и попросила перейти в новую комнату. Я не повернула головы. Надоели все вместе взятые, надо поскорей найти способ выбраться отсюда.

Монахине удалось убедить Сидони хотя бы посмотреть предложенные нам апартаменты. Подруга по несчастью вернулась возбужденная:

– Гортензия, там просторно, два окна со стеклами и камин. Это прямо над спальней монахинь. Давайте перейдем туда, здесь слишком темно и холодно.

Оставаться в этой конуре было и впрямь глупо, можно разболеться по-настоящему, а голодать можно в более комфортных условиях.

В нашей новой комнате, вернее даже двух (!), были две вполне приличные кровати с ремнями в качестве подложки под матрасы, не потерявшие своей формы, небольшой стол и два стула, действительно два окна, которые, правда, не открывались, но застеклены, и камин. Что еще нужно, чтобы чувствовать себя вполне удовлетворенными? Лично мне совсем «немного» – возможность выйти отсюда, когда пожелаю, отсутствие рядом и даже на горизонте супруга, хорошо бы сюда Люсинду… кое-какие книги… хорошую лошадь для прогулок верхом… Но главное – мою малышку, по которой я страшно скучала. Даже если бы не было всего остального, но мне привезли Шарлотту, я сумела бы справиться с бедой.

Однако на это не стоило надеяться и настаивать тоже, могло обернуться хуже.

На столе у помощницы аббатисы, где та записывала привезенное в монастырь, помимо большой книги учета, четок и подставки с перьями, стояла склянка с чернилами. Это было подобие солонки, но с плотно закрывающейся крышечкой.

Что меня заставило стащить эту чернильницу? Наверное, надежда как-то переправить письмо на волю. Но чернила пригодились в другом деле (каюсь, не слишком праведном). Склянка жгла руки, было ясно, что до своей комнаты я ее не донесу, либо чернила разольются, либо кто-то увидит.

И тут на глаза попался большой сосуд со святой водой. Решение созрело мгновенно, я показала Сидони глазами на сосуд и за спиной осторожно передала свою добычу. Та сообразила быстро, мгновение и… чернильница оказалась в воде. Мы продолжили путь как ни в чем не бывало.

Ох и крик стоял!.. Но никто не смог обвинить именно нас, ведь никто не видел ни того, как я прибрала к рукам чернильницу, ни того, как она попала в святую воду. На укоризненный взгляд аббатисы нам наплевать. А вот удержаться, чтобы не ответить ехидным своим, оказалось трудно.

Все же это были странные комнаты, в первый же вечер мы подумали, что тут водятся привидения, хотя какие привидения могут быть в монастыре?! Просто откуда-то доносились едва слышные голоса.

– Что это?!

Я в ответ прижала палец к губам, не похоже на завывания теней покойников, скорее голоса живых женщин, только читающих молитвы. Неужели здесь привидения монахинь?

Заупокойный речитатив монахинь, вымаливающий прощение грехов, которых у них не было, начал действовать на нервы. Сначала было забавно, потом стало раздражать, и вскоре мы были готовы лезть на стену или выть в два голоса.

Пытались занавесить камин – не помогло. Мне показалось, что голоса слышны не столько из камина, сколько прямо из пола внешней комнатки. Ну и слышимость у этих средневековых замков! Кто бы мог подумать? Походив по комнате, вдруг сообразила, что могут подслушивать и нас самих.

Показав Сидони, чтобы молчала, я присела и даже поползала по полу на карачках. Смешно, но уже через пять минут стало ясно, что звук снизу идет через щель в полу. Мох, когда-то забитый между плахами в месте их стыка, выкрошился (или был выкрошен нарочно), а щель в полу комнаты прикрыта двумя слоями старого гобелена. Если его отвернуть, то слышно прекрасно, но ничего не видно – снизу щель закрывает балка, над которой в потолке настоящая дыра.

Наверняка аббатиса просто подслушивала своих сестер, потому нас сразу в эту комнату и не пустили. Этим стоило воспользоваться, я не знала как, но обязательно стоило. Подслушивать? Но меня меньше всего интересовало, что могут поведать друг дружке эти девушки, запершие себя в монастырских стенах. И все же щель в полу не давала покоя.

Мы нашли ей применение, вернее, не самой щели, но идее. Если плахи пола не стыкуются на своих срезах, то они могут не прилегать и по длине. Старательно обследовав пол, я нашла прореху. За много лет существования здания часть бывших сучков в плахах почти выкрошилась, два из них удалось даже вынуть, словно затычки из бочки, а потом вставить обратно. Отверстия совсем небольшие, сквозь них едва видна комната монахинь, не то что сбежать, но и руку не просунешь.

Но в тот же вечер Сидони случайно опрокинула на столе кружку с водой, которая пролилась мне на колени сквозь такое же отверстие в столе. Мы понимающе переглянулись.

На следующий день, дождавшись, когда никого из монахинь не будет в их спальне, щедро полили через отверстие их постели. Мы не виноваты, что внизу оказались именно кровати, просто так расположена щель. Намокшие одеяла обнаружили только вечером, обвинить нас ни в чем не смогли, аббатиса на расследовании почему-то не настаивала. Мы-то понимали почему – чтобы не раскрыть секрет связи верхней и нижней комнат.

Но мелкие пакости положения не спасали, мы по-прежнему оставались в монастыре безо всякой надежды скоро выбраться.

Шел всего пятый день нашего пребывания в этой тюрьме, а казалось, что прошла половина жизни.

Размышляя, как вырваться из этого кладбища надежд, я вдруг подумала, что аббатиса обязательно даст понять герцогу, что я в положении. Но мы с мужем (даже с Арманом) не спали после рождения Шарлотты, значит, моя беременность, если бы она была, могла быть только от кого-то другого. Эта мысль заставила даже сесть на постели. Сидони испугалась:

– Что, Гортензия, что случилось?

– Сидони, я же не спала с мужем после рождения дочери, какая беременность?!

– Конечно, смешно будет, когда убедятся, что это не так.

– Кому смешно? Разве поверят, что ничего не было? Напротив, решат, что я тайком избавилась от ребенка, обвинят в детоубийстве или в лучшем случае будут относиться, как к неверной жене.

– А при дворе есть верные? – попыталась отшутиться Сидони.

– При дворе верных нет, но одно дело быть неверной, и другое слыть ею. У меня дочь, ей ни к чему испорченная репутация матери. Можно сколько угодно изменять, даже тайком родить, но никто не должен сплетничать об этом. К тому же такие сплетни будут на руку моему мужу, Шарль только и ждет, чтобы меня опорочить и с шумом развестись, чтобы ему досталось все наследство.

– Да ну? – усомнилась Сидони.

Она была права в своих сомнениях, потому что Арман в образе Шарля ничего подобного себе не позволял, но я знала содержание завещания кардинала и понимала, что настоящему Шарлю выгодно мое «падение» и развод на почве неверности. Он мог получить все наследство только в случае рождения у нас наследника и тогда, когда мальчику исполнится пять лет, во-вторых, если бы я оказалась неверной супругой и моя неверность была бы доказана.

Вот черт, как же я об этом не подумала?! Шарль приставил ко мне Милену ради шпионажа, а я не просто вела себя вольно вопреки совету Армана, но и дала повод для самых грязных подозрений. Сидони оказала мне медвежью услугу.

Что же теперь делать?

К утру созрело решение, я сама попросилась на разговор с аббатисой, тем более критические дни начались раньше обычного.

– Мадам, я привыкла ездить верхом, для хорошего самочувствия мне не хватает движения. Могу ли я попросить предоставить хоть какую-то клячу даже без седла, чтобы иметь возможность пару раз в неделю совершать верховые прогулки?

Глаза аббатисы стали круглыми, я поспешила добавить:

– Если вы переживаете, чтобы я не сбежала, то приставьте охрану на время прогулок.

Просьба была нелепой в принципе, во-первых, в монастыре не имелось верховых лошадей, во-вторых, здесь никто из дам никогда верхом не ездил, следовательно, дамского седла не могло быть, а в мужской одежде мне ездить не позволили бы ни за что. В-третьих, я действительно могла удрать во время прогулки.

Но сейчас меня заботило совсем не это. Аббатиса попалась в ловушку, она горячо возразила:

– Но разве в вашем положении, мадам, позволительно ездить верхом?

– В каком положении? – я широко раскрыла глаза в ответ. – Вы имеете в виду пребывание в монастыре?

– Я имею в виду вашу беременность.

– Что?! Мою… что?

Кажется, она засомневалась, повторила уже менее уверенно:

– Вашу беременность.

– О ней вам тоже сказал мой супруг? Тогда он себе льстит, на расстоянии забеременеть невозможно даже от него. К тому же ничего подобного у меня нет, наоборот, у меня критические дни.

Она быстро взяла себя в руки, очень быстро. Конечно, верховую езду мне не разрешили, мало того, эта ханжа прислала ко мне повитуху для обследования. Я готова была спустить повитуху с лестницы и так и сделала бы, но заставила себя вытерпеть все, чтобы она объявила, что ничего нет, что у меня после рождения ребенка не было мужчины.

Если честно, за такое заявление я была готова повитуху расцеловать, чего, конечно, не сделала, но с оскорбленным видом потребовала, чтобы все это зафиксировали на бумаге:

– Мадам, я не доверяю ни вам, ни своему супругу. Вы с ним сговорились меня опорочить или вообще отравить.

Аббатиса снова выказывала возмущение, но бумагу подписала (поджав губы). Заполучив этакий, с позволения сказать, «документ», я решила, что достаточно разыгрывать из себя бедную овечку, пора показать острые зубки. Вытребовав себе бумагу и чернила, написала несколько писем – Шарлю с выражением крайнего возмущения поведением его самого и его сестрицы, Мари и Олимпии с жалобами на безобразное ко мне отношение со всех сторон, Филиппу с просьбой повлиять на моего супруга и даже герцогу де Меркеру, умоляя заступиться за родственницу и помочь покинуть ненавистную обитель, чтобы заняться воспитанием племянников.

– Мадам, рано или поздно я выйду из монастыря, но если хотя бы одно из писем не дойдет до адресата, пеняйте на себя.

Аббатиса поморщилась:

– Я не отвечаю за доставку почты, тем более вашей.

– Так ответите.

Помощь пришла совершенно нежданно.

– Госпожа герцогиня…

Кто еще мог меня так называть, кроме Люсинды? Да, это она пришла в монастырь с корзиной фруктов в руках. У меня умная служанка, она не стала заявляться прямо, сделала это не слишком заметно и теперь шептала, чтобы не услышали.

– Люсинда, осторожно, за мной следят.

– Я знаю. Вам надо сбежать.

– Как?! Нам и шагу за ворота сделать не дают.

– Вы живете в комнате на самом верху? Выберетесь на крышу сегодня ночью, там вас встретят.

– Кто?

– Неважно, главное – сбежать.

– У нас окна заколочены.

– А камин есть?

– Да.

– Мы спустим веревку через дымоход.

Она уже отвернулась, чтобы не привлекать внимание. Уходя, успела шепнуть:

– В полночь.

Оставшуюся часть дня я размышляла над тем, как быть. Провокация? Нет, Люсинда не Милена, она мне верна. Бежать через дымоход, но как? Даже если удастся выбраться на крышу, где гарантия, что нас не поймают?

И все же к вечеру я была готова сбежать даже через дымоход камина. А Сидони, как она? Моя подруга по несчастью горячо поддержала:

– Конечно, бежим! Как вы можете сомневаться?!

Легко сказать, но трудно сделать. Нет, я не о том, чтобы пролезть через каминную трубу, но следовало как-то отвлечь монахинь, да и монастырскую охрану, иначе нас могли схватить прямо на крыше.

Некоторое время мы размышляли, что бы такое натворить, чтобы все были заняты чем угодно, только не нами. У Сидони возникла идея:

– А давайте им мышей подсунем?

Три мышки у нас были, они каждую ночь попадали в ловушку, но мы пожалели бедняжек, потому что сами сидели в мышеловке, и не стали убивать, посадив в ведро и подкармливая хлебом. В ловушке обнаружилась и четвертая. Но как их подсунуть?

– Через дырки! – пожала плечами Сидони.

К полуночи у нас было готово все: четыре мышки, открытые отверстия, дверь подперта столом… Веревка спустилась из дымохода ровно в полночь – Люсинда не обманула. Я легонько дернула за нее и тихо позвала наверх:

– Люсинда?

Служанка отозвалась немедленно:

– Да…

– Мы сейчас, только отвлечем всех…

Никогда не могла заставить себя взять в руки мышку, даже белую и ручную, но сейчас спокойно сунула пальцы в ведро, вытащила одну и быстро протолкнула ее вниз в отверстие. Глядя на меня, героический поступок совершила и Сидони. За первой парой последовала вторая.

А что, если переполоха не будет? Мало ли куда угодили наши мышата?

Потянулись томительные секунды… Потом я сообразила, что было их совсем немного, едва мы успели протолкнуть четвертого мышонка, как внизу раздался дикий визг. Я не знаю женщин, которые не завизжали бы на месте несчастных монахинь.

– Давай, – подтолкнула я Сидони.

Та схватилась за веревку, которую тут же потянули наверх. И в этот момент я сообразила, что одного визга мало, немного погодя поймут, в чем дело, а нас самих заметят на крыше. Надо отвлечь чем-то другим…

Решение пришло мгновенно.

– Сидони, я сейчас. Подождите меня немного, я быстро.

Метнулась к запертой двери, потом по коридору к нашей бывшей каморке. Там тряпья полно, оно загорелось от свечи мгновенно, я еще не успела добежать до своей двери и закрыть ее, а по этажу уже пополз запах гари.

Закрыла дверь, подтащила к ней стол, метнулась к камину, но… веревки не было! С трудом справившись с приступом паники, позвала наверх:

– Люсинда?

– Да, сейчас…

Потом оказалось, что они перепугались переполоха и поспешили спустить Сидони с крыши вниз, не дожидаясь меня.

Время, пока отвязывали веревку, опускали ее мне, а потом тащили меня саму по темному дымоходу, показалось бесконечным. Как удачно я придумала трюк с пожаром! Каморка в другом конце коридора за поворотом, занявшись пожаром в той части здания, на наш дымоход внимания не обратили, это позволило спуститься вниз и пролезть в дыру в заборе, проделанную сообщниками Люсинды нарочно для нашего побега.

Очень хотелось посмотреть, как будут тушить то, что я подожгла, но это опасно, мы поспешили прочь, следовало уйти как можно дальше.

Нам удалось не только сбежать, но и добраться до Парижа (хвала нашей привычке ездить верхом по-мужски). Но тут встал вопрос: куда идти. Сидони решила домой, я понимала другое: если появлюсь во дворце Мазарини под очи ненавистного супруга, то вернусь обратно в монастырь.

– Во дворец герцогини де Суассон!

Как бы ни была равнодушна к моей судьбе Олимпия, все же я сестра, не может же она меня просто выгнать?

На мое счастье, герцогиня возвращалась после бала на рассвете, иначе перепачканную сажей, в разорванном платье меня во дворец никто не пустил бы.

– Олимпия!

Сестра обомлела: