Авантюристка. Возлюбленная из будущего Павлищева Наталья

Герцог продолжал задумчиво изучать мою физиономию.

– Почему-то мне кажется, что вы на кого-то очень похожи… Словно мы с вами раньше встречались…

Мне пришлось глубоко вдохнуть, чтобы не закричать от восторга:

– Вспоминай же!!!

Вмешалась Мари:

– Герцог, Гортензия снова читает Шекспира? Это ее любимый поэт. Несколько мрачно для юной девушки, вы не находите?

Очарование узнавания было рассеяно. Мари болтала с Людовиком, а я старалась не допустить на глаза слезы злой досады. Впрочем, это длилось недолго, слуга доложил о нашей карете.

– Мадемуазель Мари… Мадемуазель Гортензия… вы прекрасно читаете стихи Шекспира, но ваша сестра права, найдите что-то более подходящее для вашего юного возраста.

Я не сдавалась:

– Что вы посоветуете, герцог?

Мари снова вмешалась:

– Я вам, сестра, подскажу. Герцог, когда вы намерены ехать в Экс?

– Через несколько дней, как только завершу еще одно срочное дело.

– Поцелуйте за нас племянников.

В карете я сидела мрачней тучи.

– Ну, и что ты бесишься?

– Он почти узнал меня, Мари!

– А если бы узнал без почти? Ну, объясни, на что ты рассчитывала, читая ему Шекспира, что он вспомнит Анну де Плесси? Вспомнил – и что? Как ты ему объяснишь, что это ты и есть, что это ты восемнадцать лет назад в облике блондинки лет двадцати крутила с ним роман?

Я сникла, Мари права, во всем права. А та продолжила возмущаться:

– Как могло Арману прийти в голову снова отправить тебя сюда, да еще и в облике Гортензии?!

– А если бы я снова была Анной де Плесси?

– Еще хуже. Ты знаешь, что такое не меняться с годами? Когда приходится каждые десять-пятнадцать лет исчезать и снова появляться в другом облике?

Она никогда не жаловалась на трудности жизни в своем качестве, но меня мало заботили эти трудности, зато вдруг осенило:

– А если я его очарую в этом облике?

– Анна, очнись! Ты сестра его умершей жены, племянница кардинала, ни дядюшка, ни король не допустят такого мезальянса. У кардинала на тебя, вернее на Гортензию, определенные виды, не думаешь же ты, что он позволит племяннице выйти замуж за Меркера?

– Но Лауре же позволил?

– Это был первый шаг, понимаешь, только из-за знатности рода. Теперь у Мазарини есть куда больше, чем было тогда, когда Лаура выходила за наследника Вандомов.

– Я не собираюсь за него замуж, – сердито буркнула я.

– Еще лучше. Намерена снова стать его любовницей? Но в прошлый раз ты была вольной птицей и взрослой девушкой. А сейчас кардинал слишком дорожит невинностью и репутацией любимой племянницы, чтобы не свернуть шею и Меркеру, и тебе, если вы что-то натворите.

– Я могу просто исчезнуть и стать его любовницей в Эксе.

Мари только отмахнулась:

– Герцог мечтает о кардинальской шапке, думаешь, он настолько безумен, чтобы променять все, что у него есть и на что надеется для своих сыновей, ради нескольких страстных ночей даже с очень красивой женщиной? Анна, не скажу, что он быстро забыл тебя тогда, но ведь забыл же. И на нашей Лауре по любви женился, понимаешь?

Она опускала и опускала меня с небес на землю, доказывая, что ничего хуже, чем закрутить новый роман с Людовиком де Меркером, я сделать не могу. Она была права, тысячу раз права, но как же мне хотелось вернуть блеск в голубые глаза, снова и снова слышать его волнующий голос!

И я упрямо объявила:

– Я останусь здесь, пока герцог не уедет в свой Экс!

Мари только вздохнула в ответ… Этот вздох означал, что разговаривать с глупой девчонкой – только терять время впустую. Я все прекрасно понимала, видела, что она понимает, что я понимаю, но ничего поделать с собой не могла. В конце концов сестрица пожала плечами:

– Хочешь разочароваться окончательно – пожалуйста.

Утром Мари вдруг пришла ко мне, когда я едва встала и оделась, жестом отправила Люсинду, плотно прикрыла за ней дверь и вдруг предложила:

– Послушай, у тебя еще много времени до перехода, так ведь? Я помогу тебе еще раз встретиться с герцогом, хотя предупреждаю: пожалеешь, он действительно изменился, и самое большее, на что можно рассчитывать, то, что было сегодня, – Шекспир и вздохи о прошедшей молодости. Но, – она подняла руки ладонями вверх, – я предупредила, твое дело, разочаровываться или нет. Взамен прошу помощи.

– Какой?

– Мне нужно добиться от Людовика обещания жениться.

– Что?!

– От моего Людовика, а не от твоего.

– Но твой Людовик – король? – я все равно не могла поверить в ее решительность. Мари кивнула. – Это же изменит историю!

Она уселась в кресло, немного помолчала, а потом тихо поинтересовалась:

– Как ты полагаешь, почему Арман тебя отправил вот в таком виде, а не в прежнем?

– Но как я могла через столько лет появиться перед Меркером в прежнем виде?

– А почему не дочкой Анны де Плесси, например? Вполне логично.

Я обомлела от таких слов. Действительно, зачем Арману понадобилось менять мне внешность, да еще и делать любимой племянницей кардинала Мазарини незадолго до его смерти?

– И почему? – спросила осторожно, словно боялась спугнуть ответ, хотя собственного у меня не было.

– Да потому что возвращать он тебя не собирается! Зачем? Держать дверь открытой столько времени требует слишком много энергии.

Я понимала, что логика в ее рассуждениях есть, Арман очень не хотел пускать меня сюда еще раз, всячески сопротивлялся этому. Но поверить в предположение Мари не могла. Вдруг мелькнула мысль, что если Арман не обманул и дверь открыта, то я смогу уйти прямо сейчас.

Я встала и направилась к стене с гобеленом. Мари поняла мои действия правильно.

– Ты помнишь, что можешь открыть ее только один раз, последний?

– Да.

Уже взялась за ручку, когда сзади раздался тихий голос:

– Герцог де Меркер сегодня будет у нас.

– Что?

– Ничего, – пожала плечами Мари. – Передавай привет Арману.

Она успела выйти в коридор раньше, чем я сообразила, что именно услышала. Дверь за гобеленом осталась закрытой.

Герцог де Меркер действительно обедал у нас, но, помимо него, за столом находились наш дядюшка кардинал Мазарини, которому все трудней вставать с постели даже для домашних посиделок (однако кардинал вознамерился отправиться на юг для переговоров с Испанией лично), два священника из Рима, приехавшие в Париж по делам и остановившиеся у Мазарини, а также Мишель Ле Телье, военный министр и протеже кардинала. Этот обед был мало похож на светское мероприятие, скорее деловой ленч, хотя на столе всякой всячины чуть меньше, чем на ужине у Месье. Отличие только в том, что не ждали короля или королеву и стол был постным ввиду пятницы. У меня не хватило бы пальцев обеих рук, чтобы перечислить только виды заливной рыбы на этом скромном постном столе. Кардинал вовсе не был чревоугодником, напротив, из-за плохого здоровья питался скромно и понемногу, но его повара… Поварам закон не писан, даже запрещающий роскошь. Разве это роскошь – десяток видов моллюсков? Ничуть, это дары природы.

Поскольку за столом собрались три священника и герцог де Меркер, стремившийся получить кардинальскую шапку, беседа шла больше на теософские темы, но я видела, как жаждет Ле Телье поговорить о другом, причем с кардиналом наедине. Мне тоже хотелось поговорить наедине с герцогом де Меркером, оказавшимся за столом рядом со мной благодаря хитрости Мари.

Но беседа шла общая, и мы терпели. Говорили, конечно, об испанцах и возможном окончании войны. Все сходились на том, что лучшим выходом было бы немедленное заключение мира и брака между Его Величеством Людовиком XIV и испанской инфантой Марией-Терезией.

И вдруг Жан Батист, управляющий кардинала, доложил, что приехал герцог де Мейере и просит Его Преосвященство уделить ему всего пару минут. К столу проследовать отказался, ждет внизу, потому что дорожная карета осталась у входа. Кардинал извинился и вышел, намереваясь поговорить с герцогом в кабинете.

Когда дядюшка вышел, Мари вдруг наклонилась ко мне через стол:

– Герцог Шарль де Мейере. Не желаете взглянуть?

Ее глаза при этом почему-то насмешливо блестели. Я решила, что она просто пытается сорвать мне возможность побеседовать с Людовиком, пока кардинал отсутствует. Глупо! Мы действительно побеседовали и даже продолжили после возвращения дядюшки, который отсутствовал дольше пары минут.

Это было ужасно! Разве может человек за пару десятков лет стать таким нудным?! Где насмешливое веселье голубых глаз моего Луи, с которым мы перебрасывались задиристыми фразами, начиная с салона маркизы де Рамбуйе? Похоже, задиристость там и осталась. Людовик потух! Если это все из-за моего тогдашнего исчезновения, то я преступница. Конечно, выбора тогда у меня не было – либо постель с умирающим от туберкулеза и прочих гадостей королем Людовиком XIII, либо срочное возвращение в свое время.

Я выбрала второе и отсутствовала восемнадцать лет (в моей жизни это всего восемнадцать дней), за это время Людовик умудрился превратиться в зануду и святошу. Черт побери! А кто обнимался со мной в дорожной таверне? Кто тайком пробирался в спальню в Малом Люксембурге по ночам? Кто страстно целовался при прощании на виду у капитана королевских мушкетеров д’Артаньяна, рискуя отправиться не просто в ссылку в Прованс, но и вообще в Бастилию?

Где тот Людовик?! Его не было, мой Луи исчез, уступив место спокойному, выдержанному прелату, мечтающему о красной кардинальской шапке.

Мне не хотелось не только проявлять любопытство и глазеть на герцога де Мейере, но и общаться с Людовиком де Меркером, моим Луи, сыном вечно опального герцога Цезаря де Вандома и братом беспокойного Франсуа де Вандома. В голове билась одна мысль: лучше бы не переходила! Жила бы себе, твердо веря, что Луи меня помнит, что женился на Лауре Манчини по необходимости, а после ее смерти не женился не из-за кардинальской шапки, а из-за памяти о нашей с ним страсти.

Я с трудом досидела до окончания обеда, не обратив никакого внимания на выразительный взгляд дяди, когда тот, вернувшись, сказал, что молодой герцог де Мейере уехал в Бретань, что он, несомненно, будет прекрасным губернатором там, каким был и его отец, что обязательно стоит посоветовать Его Величеству дать Шарлю это губернаторство…

Какой-то Шарль Мейере… губернаторство в Бретани… зачем мне все это, если мой Луи так разочаровал?

Почему я после этого не открыла дверь и не ушла, не знаю. Просто не ушла, и все тут…

И герцогом Мейере не поинтересовалась тоже зря. Дело в том, что полное имя герцога звучало весьма примечательно для меня: Арман-Шарль де Ла Порт герцог де Мейере, и именно ему наш дядюшка намеревался оставить свой титул герцога Мазарини и большую часть наследства. Для этого молодого герцога требовалось женить на какой-то из племянниц, подходили две – Мари и я. Но у Мари сумасшедший роман с королем, оставалась я.

Меня матримониальные планы дядюшки не волновали совершенно – как оказалось, зря. Но я ведь намеревалась уходить.

Людовик де Меркер пообещал мне прислать томик Шекспира и спокойно переключился на беседу с итальянцем. Сначала вознесенная обещанием в облака, я тут же обиженно надула губки и, чтобы не привлекать внимания своим испорченным настроением, уткнулась в тарелку, чуть развернувшись в сторону дядюшки. Но слушать там лично для меня было совершенно нечего, кардинал и Кольбер обсуждали очередную «подачку» всемогущего Фуке, он ссудил деньгами Ее Величество.

– Растет долг королевы, растет и ее зависимость от Фуке…

Я пыталась вспомнить, что знаю о Фуке, но вспомнила только одно – он очень богат, суперинтендант, безумно щедр (за счет казны), особенно для себя лично и для королевы. А еще что он построил роскошный дворец Во-ле-Виконт и покровительствовал французским поэтам. Королева зависит от Фуке? Это интересно… а почему? Мои ушки встали на макушку.

Но больше ничего интересного я не услышала, однако выбросить из головы услышанное уже не могла. Что я сделала бы дома? Попросту залезла в Интернет и все выяснила, но здесь придется ждать уединения с Мари, чтобы что-то спросить. Пока обед продолжался, я, рассеянно ковыряя вилкой в заливной рыбе, вспоминала все, что знала о Фуке. Почему-то меня вдруг заинтересовала эта личность.

Фуке построил роскошный дворец Во-ле-Виконт тогда, когда Версаля еще не было, это с него взял пример Людовик. В честь новоселья он устроил праздник, какого не видел двор.

Шекспира герцог де Меркер прислал, к томику была приложена записка с советом, на какие сонеты обратить внимание, и совет прочитать «Ромео и Джульетту», если я еще этого не сделала.

Простенькие несколько строк вдруг возродили во мне какие-то тайные надежды. Разговора о возвращении домой в свой век не было. Мари поморщилась, но согласилась:

– Помоги мне пока справиться с одной змеей.

– С кем?

– Сама увидишь. Кстати, запомни, что ты племянница кардинала и одна из богатейших невест Европы, а не бедная родственница из глухой провинции. Прошли те времена, когда мы скромничали, держи голову выше. Это во-первых. Во-вторых, Ее Величество наша с тобой тетка, пусть и тайная. И зовет нас племянницами.

Я не успела обрадоваться, как получила холодный душ:

– Но это вовсе не значит, что она нас любит. Меня так терпеть не может, хотя всем говорит, что любит. Любит Анна Австрийская только себя, Людовика и поменьше кардинала. Она себе внушила, что ее материнская любовь сильней всего на свете, а любовь к кардиналу вообще вечная.

– А это не так?

Я действительно удивилась, потому что во всех романах любовь Анны Австрийской к сыну и к Мазарини действительно Эверест в высоту и Тихий океан в ширину.

– Ничуть. То есть все так, но только пока не задеты лично ее интересы. Королева готова держать в узде сына, чтобы тот не зарился на ее власть, и кардинала тоже поэтому. Людовик любим, только пока не пытается поступать по-своему. А уж мы с тобой и вовсе маленькие негодницы, потому что смеем подавать голос, когда нас не спрашивают.

Стало смешно, особенно когда Мари посоветовала:

– При дворе шуточки в большинстве ниже пояса, потому не удивляйся, смейся, когда смеются все, держись в стороне, пока я не покажу тебе всех, к кому приближаться рискованно, и не красней при словах вроде «поссать» или прозвища вроде «старуха», «торговка требухой», «потаскуха»… Конечно, не на больших приемах, но на вечерах вроде «семейного» ужина на сотню гостей.

– Кого это зовут старухой?

Мари хитро прищурилась:

– Ее Величество.

– А толстой торговкой?

– Прекрасную Атенаис. Потаскуха – это мадам де Бове…

– А ты?

– Я чума двора. Между прочим, прозвище дано самой королевой.

– А я?

– Ты еще слишком мала, чтобы иметь почетное прозвище. Не заслужила. Ты мне поможешь высмеять одну уродину?

– Кого, случайно не Генриетту Анну Тюдор?

– Нет, испанку, увидишь сама.

При дворе проездом из Нидерландов в Испанию появился дон Хуан Австрийский, внебрачный сын короля Филиппа Испанского и какой-то актрисы. Главное, что я помнила о нем, – именно он был возлюбленным шведской королевы Христины, которую так замечательно сыграла в одноименном фильме Грета Гарбо. Сам дон Хуан Австрийский мне совершенно безразличен (кстати, не могла понять, что в нем нашла королева, сморчок и сморчок, на взгляд моего времени). Но он вез с собой толпу бездельников, среди которых нашлась шутиха, доставившая немало неприятных минут Мари, а значит, и мне.

Эта Капитора была сущим уродом внешне и якобы остроумна. Остроумием своим кичилась, хотя, на мой взгляд, оно не было даже примитивным, пошлые шуточки, юмор исключительно ниже пояса, голос визгливый, ужимки макаки. Придворным нравилось. Сначала я не могла понять почему, потом догадалась.

Во-первых, рядом с такой уродиной любая казалась красоткой, а ее гадкие шуточки выслушивали, чтобы убедиться, что о ком-то говорят еще хуже. Она же никогда не говорила гадости в лицо, обычно только за глаза, потому и пользовалась популярностью.

Осознав, что, кроме блох, от этой особы ничего не заработаешь, я старалась держаться подальше. Но не выдержала, потому что единственной, о ком Капитора говорила гадости в лицо, была, конечно, Мария. Гадкая дурочка, пользуясь своим положением (на дураков не обижаются), стала поносить мою Мари при всех, называя уродливой и всячески восхваляя инфанту.

Как бы я ни злилась на Мари, принцип «наших бьют» заставил встать на ее защиту. Я сразу поняла, что эта дура вовсе не глупа, но очень зла и коварна, потому с Капиторой следовало быть осторожной. Но все равно не удержалась и, в очередной раз услышав, как она поливает грязью мою сестру, а окружающие прячут смешки за веерами, ответила.

– Капитора, расскажите нам об инфанте. Любопытно, что за красавицы при испанском дворе. Если они столь же остроумны и хороши собой, как вы…

Договорить даже не дали, неприкрытый смех заставил шутиху позеленеть.

Она не успела ответить, потому что я просто засыпала вопросами:

– Правда ли, что инфанта так же мала ростом, как вы сами? Выше? Насколько, на два или даже на три пальца?

Я демонстрировала рост где-то себе по пояс и «наивно» интересовалась:

– У инфанты есть скамеечка, чтобы взбираться на трон, или следует заказать?

Теперь придворные против своей воли прятали усмешки по поводу инфанты.

– А ее челюсть не шире плеч? А инфанта способна к языкам или придется объясняться с двором жестами? Я слышала, что она плохо усваивает знания.

Инфанта Мария-Терезия и впрямь не знала французского, хотя прекрасно сознавала, что ее попытаются выдать замуж за Людовика. Могла бы и выучить.

Пока шутиха искала, что бы такое ответить наглой девчонке (то есть мне), я продолжила:

– Хотя для французских красавиц выучить испанский нетрудно… – И продолжила по-испански: – Извините мне мое любопытство, но интересно знать, кого же предлагают нашему красивому и умному королю в жены…

Королева, заметив, что придворные внимательно слушают мои пререкания с шутихой, попросила меня подойти.

Кажется, Капитора вздохнула с облегчением. Я понимала, что нажила врага, но остановиться уже не могла.

– О чем вы разговаривали с этим несчастным созданием?

– Расспрашивала ее об инфанте. Ходит столько слухов о том, что инфанта вовсе нехороша собой, не слишком способна, и многом другом… – Заметив, что Людовик внимательно прислушивается, а королева начала поджимать губки, я добавила с самым невинным видом: – Я просила уродину развеять эти слухи.

Анна Австрийская сумела сдержать ярость, холодно поинтересовавшись:

– Развеяла?

– Нет, Ваше Величество, не сумела. – Людовик смотрел уже мне почти в рот. Пришлось обезопасить себя новым уточнением: – Вероятно, не успела, вы позвали меня к себе. Может, спросить ее еще? Не может же быть инфанта столь же прекрасна, как Капитора…

Я балансировала на грани приличий и вполне представляла, что может последовать за таким выпадом. Королева сделала жест, из которого следовало, что мне можно уйти.

– Да, Ваше Величество… Простите, если своим любопытством чем-то не угодила вам…

Король отошел в сторону, не в силах сдержать смех. Я перехватила полный злости взгляд шутихи и усмехнулась: э, ты еще меня не знаешь!

Будь шутиха действительно остроумна или по-настоящему смешна, побороться с такой соперницей интересно, но молча терпеть оскорбления и глупые насмешки от откровенной дуры, для которой замечание вроде «у вас вся спина белая» предел сообразительности, унизительно. Мари поинтересовалась у королевы в присутствии Людовика:

– Ваше Величество, неужели вас забавляют оскорбления, которые Капитора наносит мне?

Королева умна, признаться, что ей забавны ужимки идиотки, значило признать и собственный невысокий уровень интеллекта, сказать, что шутиха глупа (хотя как может быть умна дурочка?), – обидеть дона Хуана.

– Мадам, я понимаю, что вам не нравятся все, кто привлекает хоть малейшее внимание Его Величества, но полагаю, что вам не стоит забываться. Знайте свое место и судите остальных, не забывая о нем.

Эта была настоящая пощечина, хорошо, что слышал только Людовик, который вступился за Мари. На этот раз вступился, но что будет дальше?

Почувствовав некоторую холодность Анны Австрийской к Марии, шутиха удвоила свои усилия ее оскорбить, нападки стали более яростными и оскорбительными.

Но не на тех напала! Мне удалось вопросами загнать ее в тупик, но это мелочи, посмотрим, что будет дальше.

Есть у меня один скромный талант (кроме умения вечно влипать в самые немыслимые истории, подобные той, в которой оказалась на этот раз) – я неплохо рисую, особенно дружеские шаржи. Вот им и решила воспользоваться.

Шаржи получились далеко не дружескими. Я никогда не видела воочию испанскую инфанту и смутно помнила портреты Марии-Терезии. У нее упитанная физиономия и фигура, габсбургская нижняя губа и слишком массивный подбородок, делающий лицо глуповатым.

Конечно, я преувеличила размеры челюсти и нос сделала длинноватым, губу слишком выпятила, а массивный двойной подбородок просто уложила на грудь, но одного взгляда на портрет достаточно, чтобы понять суть и посмеяться.

Но потом решила, что должна поплатиться и мерзкая шутиха тоже. О, шарж на ее бритую голову я рисовала с еще большим удовольствием! Кривоватая фигура, которую перетягивала вбок массивная шпага, уродливое глуповатое лицо, в одной руке… уменьшенный вариант шаржа на инфанту, словно это она, а не я, рисовала. Вторая рука пытается ухватить отсутствующие волосы на голове, видно чтобы вырвать клок.

Второй шарж и вовсе изображал уродину в виде макаки, выбирающейся из клетки. Зло, но она заслуживала такое отношение. Мари не сделала ей лично ничего плохого, как и ее хозяйке, однако эта мерзкая уродина открыто говорила о моей сестре гадости, высмеивала за то, что лично я считала достоинством, – не дебелые рыхлые телеса, втиснутые в шелка, а стройное тело, лицо без двойного подбородка и пухлой нижней губы и нормальный цвет кожи, не замазанной толстенным слоем белил с губками бантиком.

Тем более сама Капитора была полной противоположностью Мари (и мне тоже) – уродливая, изрыгающая фонтаны пошлых шуток, за любую из которых попросту исключали из приличного общества в мое время, кичащаяся своей безнаказанностью. Официальной дурочке при дворе разрешалось обливать грязью любого без права ответить, чем Капитора попросту пользовалась. Легко прослыть остроумной, если не ждешь ответа, а придворные всячески заигрывали с этой дрянью, объявляли ее смешной и остроумной, приглашали к себе, чтобы послушать ее шутки о других, и осыпали подарками в надежде, что их самих не коснется жало шутихи, что не станут объектами гадких шуток.

Так стараться не стоило, потому что у Капиторы был один объект – возлюбленная короля моя сестра Мари. Думаю, дурочку притащили ко двору именно с этой целью – поднять на смех Мари, доказать, что моя сестра (и я заодно) уродины по сравнению с этими дебелыми тумбами, подбородки которых не помещались на груди. Придворные дамы, ощущая свою ущербность из-за острого язычка и свободомыслия Мари, а также свою неуклюжесть рядом с живостью и гибкостью возлюбленной короля, с удовольствием поддерживали нападки мерзкой уродины. Ободренная всеобщей поддержкой, она удвоила нападки.

Я не могла не показать свои творения Мари. Та сначала ужаснулась:

– Ты попадешь в Бастилию!

– Никто не должен догадаться, что это рисовала я. Нужно подумать, как это сделать всеобщим достоянием.

– Я сделаю, давай, – протянула руку Мари.

У меня внутри шевельнулось сомнение, но кто сможет доказать, что это моих рук дело? Вот сейчас только смою сажу с пальцев, и я чиста. Никто никогда не видел, чтобы Гортензия Манчини рисовала. Иногда полезно скрывать свои таланты.

На следующий день двор гудел, как растревоженный улей, все пересмеивались, кося глазами то на шутиху, то на дона Хуана, то на короля. Дамы прятали смех за веерами, кавалерам было несколько сложней, в тот день они слишком часто покашливали в кулаки, словно двор охватила невиданная эпидемия острого респираторного заболевания.

Мы с Мари вовремя сообразили, что тоже нужно прятаться за веерами, чтобы не возбудить подозрения.

Когда шутиха подошла к королеве, дабы сделать очередной нелепый комплимент, по залу пробежал уже не смешок, а настоящий смех и легкие возгласы:

– Похоже!

Королева возмутилась:

– Что происходит? Что смешного?!

Прошло немало времени, пока ей, наконец, удалось добиться, чтобы показали шаржи на Капитору. Рисунка, изображающего инфанту, не видно. Мари шепотом пояснила:

– Он у короля…

Анна Австрийская разглядывала шарж, разрываясь между яростью и желанием залиться смехом. Я постаралась, рисунок получился не только едким, но и смешным, особенно тот, где Капитора в виде макаки.

И все же королевский гнев взял верх:

– Кто позволил себе нарисовать эту гадость?!

Я с трудом удержалась, чтобы не присесть в реверансе:

– Я, Ваше Величество. Еще хотите? Я могу.

Пришлось, как и остальным, опускать взгляд в пол и прятать улыбку за заходившим ходуном веером.

– Еще есть?

– Нет, Ваше Величество, – услужливых подлецов при дворе всегда было много.

Возмущенная королева поспешила покинуть зал, отговорившись внезапной мигренью. И снова я с трудом сдержалась, чтобы не наговорить гадостей уродине, это выдало бы меня с головой. Напротив, постаралась остаться как можно незаметней.

А моя сестрица использовала ситуацию сполна, я услышала, как она прошептала королю:

– Ваше Величество, неужели вы оставите эту… эту… фи! при дворе? Неужели ее глупость и уродство не оскорбляют ваш взор? Если вы ее оставите, предупредите меня, чтобы я могла уберечься от ее нападок, не появляясь, пока она здесь.

В голосе Мари были почти слезы. Конечно, между моей сестрой и дурочкой король выбрал возлюбленную.

Едва не разразился дипломатический скандал, потому что шутиха не сразу выполнила требование короля покинуть двор. На следующий день мы с Мари разыграли целый спектакль. Завидев это нелепое существо ковыляющим на прогулке в парке и понимая, что сейчас последуют новые нападки, мы, не сговариваясь, повернули обратно.

Король заметил удалявшуюся пассию, окликнул:

– Мадемуазель Манчини, куда вы?

– Ваше Величество, – в голосе и глазах Мари стояли слезы, – там эта…

Я не упустила возможности внести свою лепту, зашептала:

– Ваше Величество, у нее пена изо рта. Вдруг она кусается?

Пены, конечно, не было, но чудовище не чистило зубы, и постоянный белесый налет в углах рта имелся.

– Что?! – Людовик оглянулся на шутиху, сегодня разодетую во все красное, видимо, ради нанесения нам какого-то удара, рассмеялся:

– Что вы, право, она безобидна.

В голосе короля раздражение, но я уверена, что не против Мари, а против дурочки.

Мари поддержала мои старания:

– Возможно, она и безопасна, но мы лучше удалимся. Простите, Ваше Величество…

Прогулка короля была испорчена, и на следующее утро шутиху при дворе уже не видели.

Кардинал попытался внушить нам с Мари, что мы едва не вызвали дипломатический скандал:

– Вы понимаете, какой отклик при испанском дворе вызовет ваше поведение?!

Я старательно хлопала глазами:

– Сначала привозят гадких уродцев, оскорбляющих приличных дам, а потом обижаются, когда мы избегаем общества этих уродин.

Дядюшка внимательно посмотрел на меня:

– Мадам, мне совсем не нравится вольность вашего поведения и ваших высказываний.

– Простите, Ваше Преосвященство, других не имею.

– Что?! Что вы себе позволяете?

В моих глазах задрожали старательно выдавливаемые слезы, голосу тоже удалось придать нужный тембр:

– Ваше Преосвященство, эта уродина говорила гадости и угрожала мне, удивительно ли, что я постаралась ее избегать? А Мари она и вовсе поносила при всех. Если таков весь испанский двор…

Мазарини устало вздохнул:

– Одна женская глупость способна разрушить тысячу часов кропотливых дипломатических усилий. Постарайтесь не появляться при дворе, пока дон Хуан со своей шутихой здесь.

Мы с Мари, не сговариваясь, залились слезами. Дядя, как и большинство мужчин, не переносил женские слезы, он буквально взвыл:

– Ну, что еще?!

Мы заверещали наперебой:

– Вместо того чтобы удалить уродину, вы удаляете своих собственных племянниц!

– Если бы была жива наша мать, она бы такого не допустила!

Кардинал откровенно смутился. Капитора и впрямь оскорбляла Мари при всех, никто не знал, что шаржи – наших рук дело, обвинить нас не в чем, получалось, что нас наказывали несправедливо.