Авантюристка. Возлюбленная из будущего Павлищева Наталья
– Ну, ладно, ладно. Его Величество уже распорядился, чтобы шутиха уехала.
– Когда?!
– Кажется, сегодня, сейчас.
– Дядюшка, позвольте удалиться? – слезы мгновенно высохли. Упустить возможность поерничать над Капиторой в последний раз мы не могли.
Получив разрешение удалиться, поспешили во двор Пале-Рояля.
Вовремя, успели застать отъезжающую Капитору.
– О, мадам, куда же вы?
Она только зло сверкнула глазами из-под сдвинутых бровей.
Я поддержала Мари:
– Вы же не рассказали об инфанте. И нам будет не хватать вашего приятного общества.
– От кого еще услышишь столько глупостей за один вечер?
– Не только нам, всему двору…
– Мы надолго сохраним в памяти ваш безобразный облик…
– Да, мадам, рядом с вами так легко казаться умной даже самой большой дуре…
Пока шутиха забиралась в карету, мы с Мари верещали наперебой, Капитора не удостаивала ответом. И все же не выдержала, прошипев сквозь зубы:
– Я еще вернусь с инфантой! А вы отправитесь в ссылку или в Бастилию.
Стало не по себе, но я ответила:
– Только после вас, красотка, только после вас! – И «по секрету» сообщила: – Там вас дожидаются крысы, вполне подходящая вам компания.
Нам бы поостеречься, слишком заметно всему двору наше противостояние с Капиторой, чтобы не догадались, чьих рук дело шаржи. Но Людовик был так влюблен в Мари, что шел в угоду ей даже против собственной матери, под каблуком которой находился уже столько лет.
Попытка оказалась неудачной, король поссорился с матерью по поводу танцев, которые пожелал организовать вопреки посту. И тут вмешался наш дядюшка, он отругал Мари за столь нелепое пожелание – танцевать в пост, и сумел помирить королеву с сыном. Мария осталась виноватой, между ней и Анной Австрийской пробежала уже не черная кошка, а целая киплинговская пантера Багира собственной персоной. Несомненно, это могло плохо закончиться, однако Мари, почувствовав свою полную власть над королем после его отказа жениться на Маргарите Савойской, закусила удила, она была уверена, что Людовик женится только на ней самой, а все разговоры об испанской инфанте и согласие с кардиналом и королевой лишь для отвода глаз.
– Мари, но почему же он не женится?
– Ждет заключения договора с испанцами.
– Но договора не будет без договора о браке короля.
Мари хитро заблестела глазами:
– Мы кое-что придумали. Позже увидишь.
Мне очень не нравился этот хитрый блеск, он мог означать грядущие неприятности лично для меня. Я не забыла наставления Армана о невозможности что-то изменить, но Мари снова успокоила, что я успею уйти, прежде чем что-то произойдет. Оставалось надеяться…
Зря она надеялась, что Людовику позволят жениться на племяннице кардинала. Любить Мари ему разрешали, но жениться?!
Людовик еще не стал настоящим королем, а потому во всем слушался мать и кардинала, своего крестного отца (и отчима? вполне возможно). И все же Луи попытался поговорить с матерью. И вот тут стало ясно, насколько права Мари, твердя, что для Ее Величества прежде всего ее собственные интересы, пусть выдаваемые за интересы государства, а сын на втором плане. Племянница вообще на десятом.
Мазарини давно это понял, на что он надеялся, не препятствуя влюбленности короля и своей племянницы, непонятно, неужели на то, что королева вспомнит о том, что существует любовь? Во множестве книг и фильмов твердят, что именно кардинал настоял на браке короля и испанской инфанты, что это он фактически вынудил Анну Австрийскую сделать выбор не в пользу сына, чтобы заключить договор с испанцами и закончить Тридцатилетнюю войну. Но ведь на инфанте можно было женить младшего сына Анны Австрийской Филиппа, а Тридцатилетняя война закончилась десять лет назад, и испанцам мир был нужен не меньше, чем французам…
Просто одно дело называть Мари племянницей и совсем иное – невесткой и королевой. Анна Австрийская прекрасно понимала, что строптивая и активная Мари станет настоящей правительницей, следовательно, сама Анна власть потеряет.
Но пока власть была в руках Анны Австрийской, она ею воспользовалась, и отнюдь не в пользу моей сестрицы.
– Ваше Величество, почему вы не желаете выслушать меня и понять мое сердце? Вам хорошо известно, что такое сердечная привязанность и брак без любви. Почему вы обрекаете меня на такое? – в голосе Людовика настоящее отчаянье.
Королева холодно посмотрела на сына, от ее взгляда у несчастного Луи все внутри заледенело. Голос королевы также был холоден и непривычно звонок.
– Сын мой, ваши сердечные пристрастия не столь постоянны, как государственные интересы Франции. К тому же не стоит путать любовный пыл с интересами страны, а любовь с браком. Вам прекрасно известно, что издревле короли Франции заключали браки, исходя из государственной необходимости, а не из собственных желаний.
Анна Австрийская поднялась и прошлась по комнате, не глядя на сына, зато бросив раздраженный взгляд на присутствующего кардинала, в котором явно боролись два желания – стать тестем короля и пойти на поводу у королевы. Мазарини не заметил этот недовольный взгляд, он задумчиво покусывал губу, глядя на пламя свечи. Королева, не получив открытой поддержки кардинала, с трудом удержалась от резкого выпада в его адрес и продолжила внушать сыну:
– Вы, видимо, забыли об ответственности перед страной, королем которой являетесь. А ее интересы требуют, чтобы ваш брак с испанской инфантой состоялся, и как можно скорее!
– Но я люблю другую! – это был скорее крик отчаянья, чем серьезное возражение, Людовик понял, что проигрывает матери, ему нечего противопоставить ее требованию блюсти интересы Франции.
– Да любите вы кого угодно! Но если бы мужчина женился на всех женщинах, которых любит за свою жизнь, что творилось бы на свете? К тому же позвольте напомнить, что еще недавно вы любили старшую из сестер Манчини, не так ли?
Людовик опустил голову.
В это мгновение кардинал, видно, осознал, что король готов уступить матери и лично для него промедление смерти подобно, потому встрепенулся:
– Ваше Величество, Вы просили у меня руки моей племянницы Марии Манчини?
Анна Австрийская замерла, в немом возмущении глядя на своего возлюбленного, но тот словно не замечал этого гневного монаршего взора.
– Простите, Ваше Величество, но я, как ее опекун, исполняющий обязанности ее отца, отказываю вам в руке Марии ради блага Франции. Я уважаю ваши чувства к моей племяннице, был бы счастлив видеть вас своим зятем, но ставлю интересы Франции выше собственных и, простите, Ваше Величество, ваших личных интересов. Поверьте, мне больно произносить такие слова, я счастлив вашей любовью к Марии, но обстоятельства вынуждают меня ответить довольно резко. Надеюсь, пройдет время, и вы поймете, что именно двигало мной…
Королева уже сделала нетерпеливый жест, чтобы остановить слишком разговорившегося кардинала, но тот снова сделал вид, что видит только несчастного короля. До сих пор голос Мазарини почти дрожал от слез и сожаления, но теперь вдруг стал твердым:
– Ваше Величество, я понимаю, что говорю страшные слова, но если придется распоряжаться судьбой племянницы, то я скорее сам заколю ее кинжалом, чем позволю разрушить вашу жизнь. Еще раз простите мне мою резкость, а молить Господа о прощении мне придется всю оставшуюся жизнь.
Людовик смотрел на своего наставника во все глаза. Неужели кардинал готов скорее убить Марию, чем позволить им соединиться вопреки нуждам Франции? Мазарини в ответ смотрел в глаза монарха прямо, а по его щеке текла слеза. Она не была фальшивой, кардинал только что попрощался с возможностью стать тестем короля и с благосклонностью королевы, которая ни за что не простит и мгновенного замешательства в отказе.
Мазарини лучше кого бы то ни было, даже лучше самой Анны Австрийской, понимал, что для него это начало конца. Теперь предстояло только завершить начатые дела, прежде всего именно женитьбу короля, и как можно скорей пристроить племянниц. Собственно, оставались две – несчастная Мария и Гортензия.
В следующее мгновение Мазарини сделал еще один жест, которого от него не ожидали ни Людовик, ни Анна Австрийская, он поклонился королеве со словами:
– Ваше Величество, я принес в жертву интересам Франции свою семью. Позвольте мне удалиться.
Королева растерянно кивнула:
– Конечно, Ваше Преосвященство…
Кардинал быстро кивнул королю и поспешил прочь. Только многолетняя привычка не выдавать своих мыслей и чувств позволила Мазарини сдерживать клокотавшую внутри ярость. Он быстро, несмотря на болезнь, шагал к переходу в свой дворец, размышляя, как теперь быть и что последует за отказом в руке Марии самому королю.
Нет, кардинал вовсе не переживал за чувства племянницы, пожалуй, стоило раньше предвидеть такой поворот событий и предостеречь ее от слишком сильного увлечения и больших надежд. Мазарини ругал себя за то, что в надеждах невольно вознесся слишком высоко. Как он мог хотя бы на миг допустить, что Анна Австрийская допустит женитьбу Людовика на какой-то Марии Манчини!
На это наивно могла надеяться сама Мария, но только не он, столь опытный политик, прекрасно знающий Анну Австрийскую и понимающий, что для нее племянница кардинала никто!
Кардинала душила досада на самого себя за недальновидность, за то, что позволил случиться такому положению. Нет, он не мечтал о женитьбе короля на Марии, но что скрывать, королевское увлечение было кардиналу весьма приятно. Мазарини просто не ожидал от Людовика такой решительности, ведь Его Величество не противился встрече с предыдущей кандидаткой в королевы Маргаритой Савойской.
Мари просто возненавидела королеву, и это становилось опасным. Сдерживать сестрицу могла только я, потому что кардинал спешно отбыл на юг договариваться с испанцами, заторопившимися с заключением брачного договора. Мазарини требовалось сначала заключить мир и выбить значительные уступки. Он писал письма, в которых пытался вразумить племянницу и оправдать жестокость королевы, но помогало мало.
Кардинал в каждом письме уверял, что сочувствует Мари, понимает и даже разделяет ее страдания, что их разделяет и королева, но настаивал, чтобы Мари сама прекратила общение с Людовиком.
– Эта толстая корова мне сочувствует?! – бесилась Мари. – Она смеет говорить о каких-то чувствах, эта испанка из рода Габсбургов?! Почему дядя и остальные не видят, что королева просто делает все, что угодно испанцам?!
Никакие попытки вразумить Мари, доказывая, что мир с испанцами и брак Людовика с инфантой дело рук не королевы, а кардинала, не помогали. Я понимала сестру и была полностью на ее стороне. В конце концов, чем Мари хуже?! Если эти толстые коровы не считают нас с ней (стройняшек) красавицами из-за отсутствия двойных подбородков и выпирающих отовсюду жирных телес, тем хуже для них.
Однажды услышав, что королева отзывается о нас с Мари как о страшненьких худышках, я возмутилась так, что больше не желала не только помогать Ее Величеству, но и поклялась распустить слух о ее похождениях в молодости и о тайном браке с нашим дядей. Поделом ей!
Успокаивать Мари можно только одним: Людовик в будущем наставит такие рога своей супруге, что остается лишь дивиться крепости ее толстой шеи, выдерживающей вес этих «украшений», свидетельствующих об изменах короля. Позже я не раз задумывалась, стал бы Людовик столь несдержан в своих пристрастиях к дамскому телу, женись он на Мари? Наверное, нет. Марию Манчини он не просто желал, он ее любил, собственно, короля Людовика из увальня Луи сделала она, но ни наш дядюшка, ни королева Анна Австрийская не оценили заслуг моей Мари.
Ссылка по-королевски
Мария рыдала второй день. Королева, которую мы обе уже ненавидели всей душой (каждая своей, а значит, вдвойне), решила во что бы то ни стало избавиться от пассии сына. Анна Австрийская заявила кардиналу, что если тот согласится на брак короля с племянницей, то она лично встанет во главе восставшей против Мазарини Франции и приведет с собой Месье, своего младшего сына.
Я скрипела зубами:
– Толстая корова! Зря я тогда ездила к ней и помогала выжить, надо было позволить Людовику XIII развестись с этой кобылой и загнать ее в монастырь!
Но не могли же мы с Мари сказать, что это мы в свое время, будучи, правда, в несколько ином обличье, помогли удержаться на троне Анне Австрийской. Теперь я жалела об этом, хотя прекрасно понимала, что, не сорви мы тогда заговор Сен-Мара, едва ли Людовик XIV был сейчас королем.
И все равно, мы дружно ненавидели Анну Австрийскую. Уж она-то должна бы понимать, что такое любовь. Сама тайно обвенчалась с Мазарини, а сыну не позволяет жениться по любви.
Но это оказались не все неприятности.
Мадам Невель, раньше бывшую нашей гувернанткой, а теперь просто наставницу, вернее шпионку королевы, мы ненавидели не меньше, чем Анну Австрийскую. Старая зануда, над которой Людовик издевался от души, не отставала от Мари ни на шаг, не позволяя влюбленным даже просто поцеловаться. Думаю, такое невольное воздержание только разжигало у Людовика, привыкшего получать от дам все и сразу, его страсть.
Так вот эта мадам Невель и принесла оглушающую своей жестокостью новость: Марию отправляют в ссылку!
– Нет! – ахнула бедолага.
– Мадемуазель Мария, кардинал ваш дядюшка требует немедленно прийти к нему, – поджала губы мадам Венель. Я никогда не понимала, как она умудряется поджимать то, чего просто нет. Но две ее узенькие ниточки синего цвета вместо красного, как у нормальных людей, по какому-то недоразумению именуемые губами, становились еще тоньше, сливаясь в одну.
Мари вернулась от кардинала не скоро. Я бросилась к ней:
– Что, Мари?!
Та выдавила из себя только одно слово:
– Ненавижу!
Не стоило спрашивать, кого именно, ясно, что королеву. Небось нажаловалась кардиналу.
Но все оказалось куда хуже. Кардинал вызвал Мари к себе для того, чтобы объявить, что мы все трое – Мари, я и Марианна – отправляемся в Бруаж к самому побережью, в Шаранте! Это неподалеку от Ла-Рошели. С нами едет мадам Венель в качестве надзирательницы.
Конечно, мне нужно было немедленно возвращаться в свое время, но как бросить Мари? Получалось, что, пока мы танцевали на балах и любезничали с кавалерами, я была рядом с ней, наслаждаясь каждой минутой, а когда Мари в беде, бросаю? Я не знала, как помочь, но, по крайней мере, могла поговорить с ней, потому что ни Марианна, эта маленькая дрянная девчонка, ни наша ненавистная шпионка королевы мадам Венель в собеседницы несчастной Мари не годились.
И я решила пока побыть с сестрой. Время у меня пока было, Арман обещал держать переход открытым год, следовательно, до сентября. Решив, что успею вернуться до нужного срока, я сделала вид, что подчиняюсь жестокой воле дяди.
Кардинал вызвал для разговора и меня тоже.
– Гортензия, я не понимаю вашего молчания. Вы весьма дружны с сестрой и могли бы попытаться вразумить Мари. Несмотря на свой юный возраст, вы достаточно благоразумны для наставлений.
Да уж, конечно. Мерзкий червяк, думающий только о своей выгоде рядом с этой толстой коровой! Сначала развалил наш с Карлом возможный брак, а потом униженно просил короля Англии на мне жениться. Мне стало смешно, знал бы наш дядюшка, что не соглашаться Карлу посоветовала я сама! Представив бешенство, в которое пришел бы дражайший кардинал, я с трудом сдержалась, чтобы не хихикнуть.
А вот теперь пусть попробует выдать меня замуж! Я буду противиться любому его решению.
Черт, о чем это я, ведь мне скоро уходить! Но я уже точно знала, что перед своим переходом устрою гораздо более действенную пакость Анне Австрийской и дражайшему дядюшке. Я сделаю десятки портретов двух королей и оставлю их Мари. Не один и не два обнаружат не только во дворце, но и по всему Парижу, найдется немало людей, которые поймут, в чем дело, и постараются скопировать и распространить. Это будет бомба замедленного действия.
Но в ту минуту следовало отвечать на призыв кардинала. Я ответила, но совсем не то, что ожидал дядюшка.
– Какого совета Марии от меня вы ждете? Я должна посоветовать отказаться от своей любви, как это сделала я в отношении короля Карла? Но не вы ли, Ваше Преосвященство, пожалели об отказе? Не кажется ли вам, что, не послушай я ваши советы по этому поводу, была бы сейчас королевой Англии, обожаемой своим супругом и коронованной?
Кардинал только зубами заскрипел.
– Я вижу, вы сговорились. И я прав, что не позволил вам стать королевой Англии, вы не годитесь для такой роли. Королева должна думать о благе того государства, на троне которого восседает, а не о своих чувствах.
– Почему же вы, Ваше Преосвященство, не напомните об этом своей хозяйке? – Черт с ним, я скоро покину этот сумасшедший дом, а потому могу говорить, что угодно. – Ее Величество куда больше думает о том, чтобы угодить своему брату, королю Испании, чем Франции, а уж свои сердечные дела всегда ставила превыше королевских обязанностей.
Кардинал даже побледнел от моей наглости.
– Вы забываетесь! Немедленно замолчите, наглая девчонка!
– Ваше Преосвященство, бросьте меня в Бастилию, так будет проще со мной справиться. – Боже, что я говорю, он же и впрямь может вызвать гвардейцев прямо сейчас, даже до своей комнаты добежать не успею! Но язык чесался наговорить гадостей, остановиться я уже не могла. – Зачем вы забрали нас сюда, в Париж? Я лучше жила бы скромно в монастыре, чем терпела унижения при дворе!
– Какие унижения? – кардинал, кажется, обомлел. Он дал нам все – богатство, положение при дворе, королева называла нас племянницами, король и того больше…
– А как это можно назвать, когда весь двор показывает на тебя пальцем, насмехаясь из-за отказа короля Англии жениться на мне?
Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Чтобы знал, что мы тоже умеем огрызаться.
– Я нашел вам достойного супруга, но пока вы слишком юны, чтобы становиться женой кого бы то ни было, в следующем году состоится ваша свадьба. – Тон у кардинала примирительный, но я фыркнула:
– Выдайте за этого достойного, по вашему мнению, жениха Марианну, она жаждет выскочить замуж поскорей. А мы с Мари лучше уйдем в монастырь!
– Вы даже не спрашиваете, кто это? – Он все еще пытался обуздать мой капризный нрав.
– Лучше в монастырь, Ваше Преосвященство.
Глупец! Мне и впрямь все равно, ты даже не подозреваешь почему. Я могу делать любые заявления, потому что просто исчезну, вот тогда вы побегаете… Представляю панику во дворце: бесследно исчезла любимая племянница кардинала Мазарини. О, я же могу оставить записку о нежелании связывать свою жизнь с кем попало, о том, что лучше мутные воды Сены, чем брак поневоле… Да, и добавить, что несчастная Мари вполне может повторить эту трагедию.
Умом понимала, что ничего этого не сделаю, потому что тогда Мари запрут не в Бруаже, а в Бастилии, и воду будут давать по половине кружки, чтобы в полной не утопилась. Но тайное письмо можно оставить лично кардиналу, чтоб его совесть заела не только на этом, но и на том свете.
Решено, напишу гадость и исчезну.
Вернуться в свою комнату не удалось, меня уже ждала с новым известием мадам Венель (если честно, за ее спиной я частенько корчила наставнице рожи и высовывала язык, ну до чего же противная особа!): королева приглашала меня для беседы перед нашим отъездом. Я уже знала, что у нее только что побывал король. Говорят (при дворе слухи распространяются каким-то неведомым образом быстрее звука и даже света), Его Величество вышел от матери с припухшими от слез глазами. Довела сыночка до слез, толстая корова!
Впрочем, ее глаза тоже припухли. Так ей и надо!
Я присела в реверансе не слишком низком и уважительном. Не за что мне ее уважать.
– Ваше Величество…
– Пройдите, дитя мое, я хочу поговорить с вами.
Я уже знала, что выйду отсюда либо прямо в Бастилию, либо сразу к своей двери. Меня несло потоком возмущения, и остановиться не представлялось возможным.
– Я понимаю, дитя мое, что ваша сестра, с которой вы, как рассказывает кардинал, ваш дядя, весьма дружны, испытывает страдания. Поверьте, я тоже…
Я широко распахнула и без того большие глаза:
– Вас тоже разлучают с человеком, которого вы любите больше жизни?! Кто может это сделать, Ваше Величество? – Воспользовавшись ее мгновенным замешательством, я быстро и горячо продолжила: – Ваше Величество, тогда вы должны понять чувства несчастных влюбленных, они умрут друг без друга!
– Помолчите! – приказала мне королева, явно раздраженная таким наскоком. Мне терять нечего, кроме своей свободы, но я скромно потупилась. Игра в такие кошки-мышки пришлась по душе. Только кошка я, и я тебя погоняю, потому что знаю о тебе многое, чего не знают даже придворные.
– Вы еще слишком молоды, чтобы судить о страданиях любви. Я надеялась с вашей помощью объясниться с вашей сестрой, но теперь вижу, что надеялась напрасно.
– В чем объясниться, Ваше Величество, и с какой из сестер, у меня их две.
– Ну, не с графиней же Суассон! С Мари, конечно.
Теперь я ждала молча. Иногда молчание действует даже сильней самых горячих и хлестких слов. Подействовало, королева раздраженно защелкала костяшками своих красивых пальцев. У нее изумительной красоты руки, но… с заусеницами, которые почему-то при дворе не замечают (или делают вид, что не замечают, ведь королевские заусеницы дело святое).
Она заметила мой взгляд, посмотрела на свои пальцы, потом на мои… Женщина есть женщина, что прислуга на кухне, что королева на троне, вдруг осторожно поинтересовалась:
– Как вам удается избегать вот этого? – осторожно показала на обрезанную кутикулу.
Я могла бы сказать, чтобы ничего не обрезала, а кутикулу смазывала несколько раз в день миндальным или оливковым маслом и отодвигала деревянной палочкой. Удивительно, почему ее камеристки этого не знают?
Могла сказать, но промолчала, вернее, глядя прямо в глаза, пожала плечами:
– Это дано природой.
У королевы подагрический румянец на щеках, краснота в уголках глаз и морщины на шее. А еще красные уши, из-за чего она вынуждена прикрывать их прической до самых мочек. Я знаю, как все это исправить, но ни за что не скажу, потому что она обижает мою подругу по несчастью Мари и своего красавца-сына. Так ей и нужно! А еще нужно рассказать, наконец, Людовику о шашнях его мамаши, намекнув, что он сам едва ли сын предыдущего короля…
Анна Австрийская опустила глаза, видимо, сдерживая раздражение против наглой девчонки, как меня сегодня уже назвал кардинал. Ей удалось справиться. А вот я глаз не опустила, с любопытством и насмешкой наблюдая за мучениями Ее Величества.
– Я вас больше не задерживаю. Вы еще слишком юны, чтобы с вами беседовать серьезно.
Она пытается указать мне мое место? А вот это зря…
Я театрально вздохнула:
– Ваше Величество, к сожалению, молодость – это недостаток, который с годами проходит. Можно задать вопрос? Конечно, это простое любопытство, но вы сами сказали, что я слишком юна и…
Я не стала договаривать, позволяя ей самой додумать это «и».
Глаза королевы сузились, в голосе настороженность:
– Спрашивайте.
– А правда ли, что у инфанты челюсть, как у мужчины, – половина лица?
– Инфанта красива!
– Я рада. Мы с сестрой будем переживать, если Его Величество женится на уродине.
– Инфанта красива! – повторила королева, и мне показалось, что пора уносить ноги, иначе последует взрыв, в результате которого я могу пострадать.
– Благодарю вас, Ваше Величество. Я так и передам сестре… Мы завтра уезжаем…
– Очень на это надеюсь, – прошипела королева.
Я возвращалась к себе и думала, что записку нужно оставить не только кардиналу, но и королеве. Хотя одной записки мало, ее сожгут. Надо написать несколько писем и отправить их…
Уже не успею. Может, завтра разыграть болезнь, чтобы задержаться на пару дней?
Я решила поговорить с Мари, предложив ей такую пакость, но услышала то, чего не ожидала:
– Людовик просил меня сделать вид, что мы подчинились. Он вернет нас через месяц, а пока нужно успокоить всех, чтобы мирный договор был подписан. Пусть дядюшка поторопится.
– Мари, я хотела исчезнуть сегодня… И оставить записку, укоряющую королеву, мол, она со мной так поговорила, что я не вынесла и…
– Нет! Поехали лучше со мной, через месяц вернешься, напишешь что угодно. Но сейчас ты нужна мне. За мной будут следить, не спуская глаз, а ты окажешься чуть свободней.
– Попроси помочь Марианну… – оживления в моем голосе заметно убавилось. Душа чувствовала, что уезжать не стоит, но я не могла бросить Мари одну в такую минуту.
Какая Марианна, она совсем девчонка, к тому же страшно противная. Под укоризненным взглядом сестры я кивнула:
– Хорошо, но только на месяц, Мари. Через месяц я просто сбегу в мужском платье, если нас не вернут.
– Вернут, только мы должны делать вид, что послушны и страдаем.
Насчет второго можно и безо всякого вида, я действительно страдала, Мари тоже. Но я знала, что ни королева, ни дядя мне сегодняшнего разговора не простят. После такого откровенного хамства надо исчезать, а приходилось скромно опускать глаза и ехать с Мари. Ехать далеко от Парижа, дворца и моей комнаты с таинственной дверью в другой мир, спрятанной за большим гобеленом на стене.
На следующий день двор с превеликим удовольствием наблюдал спектакль: Его Величество прощался со своей возлюбленной!
Карету нам предоставили отменную – большую и с неким подобием рессор (кто-то уже начал соображать, что изогнутые металлические дуги пружинят, сглаживая тряску на колдобинах). Вообще-то, приличные кареты обязательно снабжались кожаными ремнями, на которых кузов болтался из стороны в сторону, вызывая у кого-то сонливость из-за укачивания, а у кого-то приступы тошноты. Как до приличных экипажей, так и до приличных дорог Европе было еще очень далеко.
Места было достаточно, но, обнаружив, что мне придется делить скамью с младшей сестрой (они с мадам Венель уже уселись друг напротив друга), я зашипела на нее:
– Немедленно отодвинься в свой угол и не смей ко мне прикасаться. Дыши в свое окно, у тебя… воняет изо рта!
Не ожидавшая такого наскока Марианна едва не залилась слезами, на что я снова отреагировала слишком бурно:
– Перестань реветь! Тебе-то что, тебя ничем не обидели, не то что нас с Мари.
– А вас чем, мадемуазель? – поинтересовалась мадам Невель, подавая свежий платок все же залившейся слезами Марианне. Я не смогла этим не воспользоваться, снова фыркнув во всеуслышание:
– У тебя даже платка чистого никогда нет, небось рукавом нос вытираешь!
Марианна вытирала не нос, а глаза, но это неважно. Мадам Венель попыталась возмутиться, на что получила ответ:
– Я лучше поеду верхом, чем слышать это нытье всю дорогу!
– Кто вам позволит?
– Его Величество!
Я не сомневалась, что в такой малой просьбе король не мог бы сейчас отказать, уж слишком трогательно они с Мари прощались.
Я была так возмущена, что согласна пробыть в Бруаже с Мари сколько угодно, то есть весь обещанный королем месяц (после того у меня в запасе остались бы еще пара недель, чтобы вернуться в свою спальню к двери за гобеленом). Они еще увидят, как обижать гостий из будущего, они поймут!.. Что? Неважно, главное, чтобы пожалели. Мы им покажем! Что? Тоже неважно.
Я не попросила Его Величество разрешить путешествие в мужской одежде, но все видели, что произнесла несколько слов, а король мне ответил согласным кивком. В действительности я обещала не покидать Мари, Людовик поблагодарил за поддержку.
Из Парижа мы отправились в карете, при прощании Мари разыграла настоящий спектакль, она рыдала по-настоящему, плакал и король. Сестра с чувством произнесла:
– Вы король, и вы… плачете. Я уезжаю…
Я знала, что королева разрешила влюбленным тайно переписываться, письма должен доставлять Кольбер. Ясно, что бедолаге придется следующий месяц провести в дороге, Мари намерена завалить короля очаровательными посланиями.
Жизнь в Бруаже была просто никакой – скучной, однообразной, прерываемой только препирательствами с Марианной, что удовлетворения не приносило, зато страшно действовало на нервы.
Я была в ужасе, шли неделя за неделей, а мы все жили в Бруаже, и никаких намеков на возвращение в Париж!
– Мари, где твой Луи, что, если нас не выпустят отсюда до конца жизни?
– Чьей? – усмехнулась она. – Мы же с тобой практически вечны.
– Мне не до шуток, не стоило уезжать из Парижа!
– Надо просто придумать, как тебе удрать из Бруажа.
– Мари, – я едва не плакала, – как это сделать, если мадам Венель с нас глаз не спускает? У меня времени в обрез.
Больше всего я жалела, что не перешла тогда, узнав о ссылке. Но я не могла бросить Мари в таком состоянии, в каком она была, это выглядело предательством. Честно говоря, просто надеялась под каким-нибудь предлогом вернуться с дороги.
– Да не трясись. Луи прислал сообщение, что нам разрешили встретиться в Сен-Жан-де-Анжели. Королева разрешила. Поедем туда вдвоем, даже мадам Венель можно не брать, Луи ее терпеть не может.
– Когда?!
– Через неделю, не переживай. Успеешь добраться до Парижа.
Да уж, это почти на грани, нельзя же дотягивать до последнего. Но возможность хоть на денек увильнуть от бдительного ока мадам Венель вдохновила меня.
Эту неделю я провела в страшном беспокойстве, впрочем, Мари тоже. Она действительно очень ждала встречи со своим Луи. Но мне показалось, что она готовила еще что-то, во всяком случае, моя сестра-подруга переписывалась не с одним королем. На вопрос она лишь коротко бросила:
– Готовлю и твой побег тоже. Успокойся.
Успокоиться не получилось, когда наступил день отъезда в Сен-Жан-де-Анжели, я была сама не своя. Время тянулось страшно медленно. Я заметила, что и Мари тоже страшно нервничала, то и дело интересуясь, не приехал ли гонец.
Но вот мы в Сен-Жан-де-Анжели.
Что случилось, почему Ее Величество вдруг снизошла до разрешения на встречу? Мари сказала, что король и спрашивать не стал, объявил, что отправится прямиком в Бруаж, пришлось срочно придумывать задержку Его Величества в Сен-Жан-де-Анжели. Все все поняли, но сделали вид, что не догадываются.
– На сей раз нам не мешали. Все же какая-то совесть у них осталась, – усмехнулась Мари.
– Ты стала его любовницей?
– Нет. Физически нет, мы договорились о другом.
На мгновение Мари, кажется, усомнилась в том, стоит ли мне рассказывать, но потом словно решилась. Позже я поняла, что все было продумано – ее сомнение и внезапная доверчивость тоже.
– Гортензия, мы договорились… я могу тебе доверить страшную тайну?
– Да, конечно, можешь. К тому же я совсем скоро уйду, так что даже не смогу ее никому выдать! – рассмеялась я.
– Мы договорились с Луи тайно обвенчаться.
– Но ведь он уехал, и мы завтра уедем тоже.
– Вот потому и решили поступить хитрей. Пусть все думают, что мы смирились. Нам позволили эту встречу, рассчитывая, что она последняя, потому что Луи едет в Сен-Жан-де-Люс для подписания мирного договора. Как только договор будет подписан, мы тайно обвенчаемся. Мое письмо ты отвезешь завтра и передашь его в Бордо лично Людовику, король задержится там со свитой на несколько дней нарочно, чтобы я успела прислать сообщение.
– Почему бы не договориться сразу? – изумилась я.
– Да потому что я только сегодня получила нужное письмо из Байонны.
– Откуда?!
– Да, как только договор будет подписан, я тоже сбегу. Меня спрячут в Байонне, Луи приедет туда буквально на день, нас обвенчают в соборе Сен-Эспри, и все! – глаза Мари блестели. – Луи согласен, нужно было лишь получить согласие семьи Грамон, владельцев Старого замка в Байонне.
Она вдруг тихонько рассмеялась.
– Ты не представляешь, кто мне помог…
– Кто?
Господи, не королева же! Нет, она назвала другое имя, но столь же неожиданное: