Русский полицейский рассказ (сборник) Коллектив авторов
Положив бледное личико на сложенные вместе по-детски руки, крепко спала его Верочка. Она так тихо лежала, что казалось, и не дышала, а возле нее, в люльке, смешно посапывало крохотное существо – его сын. Эта мирная картина сразу же самым успокаивающим образом подействовала на Яхонтова. Он перекрестил малютку, русую головку жены и, нагнувшись, осторожно поцеловал ее в голову…
Когда он вошел в кабинет, старший городовой уже покашливал в прихожей.
– Ну что, Лещ, готово? – спросил Яхонтов, понижая голос.
– Так точно – все собрались.
Яхонтов надел пальто, сверх которого перекинул шашку, осмотрел браунинг, поставил его на предохранитель и вышел из кабинета.
Все были готовы и тихо двинулись по спавшим улицам города. Впереди шли Яхонтов с Обломовым, а сзади попарно городовые.
Когда они приблизились к месту назначения, к ним подошел переодетый в статское городовой и доложил, что за время в калитку вошли два каких-то человека, но никто не выходил.
Тихо ступая, вошел отряд в калитку дома, и, пройдя к нижнему полуподвальному помещению, Яхонтов расставил кругом караульных, а сам постучался. Никто не откликался. Наконец, после нескольких повторений, за дверью послышалось шмыганье туфель, и встревоженный старческий голос спросил:
– А и кто там?
– Отворите – полиция.
За дверью послышалось тихое шушуканье, и, наконец, она открылась. На пороге стоял старый, заспанный еврей со свечою в руках.
– Здравствуйте, хозяин.
– И ждравствуйте вам. И чиво вам треба?
– А вот пойдемте – скажу, – и Яхонтов пошел в квартиру с околоточным надзирателем и двумя городовыми.
– Кто у вас живет?
– У на-а-с? Ну и кто у нас живет? Ми шебе с жинкою, да вот тута уф комнате два шебе еврейчика и больше никого.
Яхонтов проверил – все было в порядке.
Он послал Обломова получше осмотреть квартиру, пока осматривал комнату и вещи квартирантов.
– Ну что?
– Да нет, как я вам и докладывал, ничего, – говорил очевидно довольный результатом розыска Обломов.
«Что за штука, – думал между тем Яхонтов, – откуда же у полицмейстера эти сведения? Нет, тут что-нибудь, да не так – пойду, сам еще раз осмотрю».
И он пошел. Пройдя узеньким коридором, он вошел в помещение хозяев – большую бедно обставленную комнату, где на широкой кровати ворочалась старая еврейка, кряхтя и приговаривая что-то на своем жаргоне.
Яхонтов осмотрел комнату – нет, положительно ничего. Он уже хотел уходить, как вдруг его внимание остановил на себе большой старый ковер, висевший на стене до самого пола. Он отдернул его и увидел за ним небольшую одностворчатую дверь.
– Эге – вот оно что! – И он толкнул дверь, которая оказалась незапертою. Дверь отворилась, и он чуть было не упал от облака дыма, захватившего у него дыхание: коридор был полон дыма.
Схватив свечу из рук еврея, Яхонтов, слегка нагибаясь, быстро пошел по обнаруженному за дверью узенькому коридору, приведшему его снова к двери, которая оказалась запертою.
«Вот оно где!» молнией пронеслось у него в голове. Он постучал.
– Отворите!
За дверью послышались торопливые шаги и топот.
– Слышите – отворите!
– А вы кто такой? – раздался грубый взволнованный голос.
– Я – пристав!
– А, пристав – ну получай! – И в то же время, вместе с грохотом выстрела, там, за дверью, что-то больно и сильно ударило Яхонтова в грудь, да с такою силою, что он сразу откинулся назад и, кем-то поддержанный, свалился на холодный кирпичный пол. Он терял сознание, но его слух улавливал трескотню выстрелов, треск сломанной двери, озлобленные, бешеные крики, а потом все заволокло каким-то красным туманом…
Когда он пришел в себя, то первое, что бросилось ему в глаза, было тревожное, осунувшееся личико Веры, склонявшейся над ним. Оно вспыхнуло такою радостью, таким счастьем, что Яхонтов и сам улыбнулся, хотел что-то сказать, но маленькая горячая ручка легла ему на губы, и он услыхал:
– Молчи, молчи! Ни одного словечка, тебе нельзя совсем говорить! Молчи, молчи!
И она радостно прильнула губами к его горячему лбу.
Надо ли говорить, что молодые силы взяли верх и выздоровление Степана Ивановича пошло быстро вперед.
Прошло два года. И снова Святая ночь, Рождественская, накинула свой звездный покров на застывшую землю. Отдыхает она, кормилица, под теплым, пушистым белым одеялом, и не страшен ей Старик Мороз со своими жгучими ласками. Бродит Старина по полям да лесам, забирается то в трущобы невылазные, то в города веселые, каменные, и везде себе старик дело находит…
На большой улице одного из уездных городов ярко светятся два окна в одном из домов, несмотря на поздний час. На дверях этого дома имеется дощечка с надписью: «Степан Иванович Яхонтов», а если вы спросите у обывателей – где живет исправник, то вам укажут на этот домик.
А вот и он, наш старый знакомец. Правда, он сильно возмужал за это время, и печать утомления положило на него пережитое тяжелое время, но он все-таки бодро и весело глядит вперед.
Он сидит за столом и просматривает газеты. Тут же и жена, превратившаяся из худощавой бледной фигурки в красивую полную женщину.
Она что-то вяжет.
Но вот она оставляет работу и долго, ласково смотрит на мужа.
– Степа?
– А? – отзывается тот.
– А ты помнишь, какой сегодня день?
– Помню, Верочка – разве такие дни забываются, – укоризненно говорит он.
– А что он тебе напоминает?
– Он мне напоминает русскую пословицу, – шутливо говорит Яхонтов.
– Какую?
– «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Лев Хорват
Страшная ночь
Из воспоминаний уездного исправника
Решив переменить службу, я перешел в полицию и был назначен становым приставом в один из уездов Х-й губернии.
Стан мне пришлось принимать от своего предместника Александра Степановича Ф-а, назначенного там же помощником исправника. Еще нестарый человек, он производил тяжелое впечатление своею глухотою и какою-то болезненною нервностью. И вот, познакомившись с ним ближе, я узнал, какою ужасною ценою он купил свое повышение по службе и орден Св. Станислава 3-й степени.
Это было задолго до «освободительного» движения, до появления всяких «товарищей» и «бомб», но как правдивое сказание всего того, что приходится переживать нашему брату – мелкому труженику, я и приведу этот рассказ.
Пусть он послужит моим товарищам по службе добрым предостережением в их постоянных ночных скитаниях и въяве докажет им, как велико к нам милосердие Божье.
Вот что передал мне Александр Степанович:
– Прожил я, батюшка мой, 35 лет, лет 15 уже служу в полиции, не раз жизнь моя висела на волоске, не раз я вспоминал и «папу», и «маму» и молился, да ведь как! Но такого ужаса, как я пережил в ночь на 30 ноября прошлого года, такого трепета смертельной тоски мне еще никогда не приходилось переживать, да я и врагу своему не пожелаю. Воистину чудо Божье явлено было надо мною!
И он перекрестился широким крестом.
– 29 ноября, как сейчас помню, получил я с нарочным от урядника донесение о «трупе». Труп-то, положим, был не важный и, как доносил урядник: «от безмерного употребления алкоголических напитков», – но к делу я всегда относился добросовестно и, несмотря на то что жена собиралась подарить меня первенцем, появления которого ждали с часу на час, решил ехать немедленно, чтобы поскорее сбыть с плеч это дело.
Знаете ли вы наши черноземные дороги в осеннюю распутицу? Наверное, слыхали о них, а если нет – я только скажу, что 30 верст до с. Щ-го я на тройке добрых лошадей ехал 8 часов. На мое счастье, повалил снег, да такой хороший, густой да мокрый, ну, думаю себе, слава Богу, к ночи подморозит и первопуток будет.
Пока разделался с «пьяным» трупом, пока закусил у гостеприимного батюшки о. Севериана, а снег все валит да валит, и к вечеру – дорога хоть куда.
Ладно. Подали сани.
Оделся я, как всегда – тепло: надел пальто, сверху бурку с рукавами да капюшоном, подвязался поясом, укрылся меховым одеялом и – пошел.
Ночь, как назло, выдалась темная – зги не видать. Хорошо, что выпал снежок, – как будто светлее при нем стало, а тут еще поднялся ветер, да такой холодный, пронзительный – продувает, да и только. Уж я и так и сяк, нет – ничего не помогает. Наконец приспособился, сел почти спиною к ямщику и задремал.
Надо вам сказать, что при спуске в с. С-во (должно быть, вы уже ознакомились с этим путем) гора над самою дорогою изрезана глубокими оврагами с обрывистыми глинистыми берегами.
Стерегся я этого места всегда очень, ну а теперь думаю, еще далеко – успею вздремнуть, да и сам не знаю, как заснул.
Долго ли я спал, не помню, но помню, что снилась мне моя молодая жена, ожидающая моего приезда, теплая комната и шумящий самоварчик, и вдруг какой-то крик, шум, лязг, падение куда-то вниз, удар в голову и – я потерял сознание.
Помню, что когда я начал приходить в себя, то первое мое ощущение была холодная вода вокруг затылка и где-то вблизи, надо мною унылый тягучий перезвон поддужных колокольчиков.
Ко мне вернулось сознание.
Я почувствовал, что лежу на спине, весь сдавленный, смятый, лишенный возможности двигаться.
В голове и левой руке адская ноющая боль. Я кое-как высвободил правую руку и стал ощупывать кругом предметы. Первое, на что натолкнулась моя рука, было похолодевшее уже лицо ямщика, а затем над самой головою лубок саней. Я понял, что лежу на дне оврага, что вода на дне его начинает заливать мне голову, и, вместе с нечеловеческим воплем о помощи, я снова потерял сознание.
Опять унылые звонки и ужасное пробуждение. Вода подымается все выше и выше, и я понял, что еще час, другой, и она медленно утопит меня. Маленькие кусочки глины обрывались сверху и стукали о дно саней, и вот мысль о том, что потревоженная моим падением глина может ежеминутно обвалиться и похоронить меня заживо, наполнила мое сердце таким смертельным ужасом, что я, употребя неимоверное усилие, просунул голову под грядку саней и голосом, который самого меня приводил в ужас, посылал в окружающий мрак стон за стоном, рев за ревом, вопль за воплем!
Я слышал, как переступал с ноги на ногу не успевший распрячься коренной, как шевелились от этого санки, и мне ясно представлялось, что будет с моею головою, если он дернет назад.
Что я пережил в эти ужасные минуты, вам передать невозможно. Вся моя прошлая жизнь проносилась передо мною: я видел свой дом, тоскующее лицо жены, и я так страстно хотел жить!
Мои ужасные крики о помощи чередовались с монотонными позвякиваниями колокольчиков и безнадежно тонули в сыром ужасном мраке.
Пошел мелкий частый дождик.
Кусочки глины снова и чаще начали скатываться вниз и ударялись о крышку моего гроба – дно саней.
Я вновь и, как мне казалось, надолго лишился чувств.
Голоса людей и мерцающий свет фонаря привели меня в себя.
Какие-то незнакомые мне крестьяне поднимали сани, поднимали меня. Волна жизни радостно охватила меня, все мое существо, и я говорил и говорил без конца.
Серый туманный сырой рассвет выползал на небо.
Еще полчаса, и я был дома в объятиях рыдающей, взволнованной жены.
Как мне потом передавала она (я не помню), левый глаз висел у меня на щеке, а левая рука болталась перебитою в двух местах.
Дай Бог здоровья С-ому фельдшеру – он вставил мне глаз и забинтовал руку.
Но вот что необъяснимо: жена рассказала мне, что, прождавши меня допоздна, она легла и задремала и вот видит, что вхожу я и именно в том самом виде, как я и явился потом, а возле меня какая-то бледная, туманная, неясная тень. Она в испуге вскочила и встретила меня – уже не сон, а тяжелую действительность.
Ямщика вытащили мертвым: у него, со стороны лица, был вдавлен череп.
Одна пристяжная тоже убилась, другая, упершись в край обрыва, порвала сбрую и прибежала обратно в Щ-е, а коренной искалечился.
Когда рассвело, и урядник явился для осмотра места происшествия, то на том месте, где я лежал, уже находилась большая груда глины, засыпавшая совершенно дно оврага.
Воистину Бог спас от лютой смерти! – закончил свой тяжелый рассказ взволнованный Александр Степанович.
Наблюдающий Полицейский
Один из многих
I
Смеркалось. Было приблизительно часов 7 вечера теплого июньского дня. В екатеринодарском городском полицейском управлении шли обычные вечерние занятия. Обыденная тишина нарушалась только равномерным поскрипыванием перьев писцов и изредка зычным голосом секретаря, делавшего кому-либо указания или замечания. Не работалось канцелярии. Уж очень заманчиво заглядывал в открытые окна чудный летний вечер, с едва уловимым ветерком, приятно щекотавшим разгоряченные лица писцов и далеко уносившим их мысли от лежавших перед ними бумаг. Под окнами туда-сюда сновали прохожие, и их веселый говор и смех как бы еще более подзадоривали к лени, притупляли энергию к обыденной работе и манили смешаться с этой пестрой толпой, забыть повседневные заботы, служебные неприятности и хоть немного пожить для себя шумной уличной жизнью. Помощник полицмейстера Григорий Спиридонович Журавлев на занятия еще не приходил. Он любит перед занятиями побродить по шумным улицам города и предпочитает по уходу канцелярии позаниматься один; не раздражает его тогда уличный шум и не отвлекает внимания от запутанной подчас канцелярской переписки. В ожидании его прихода прогуливается по коридору дежурный чиновник – молодой еще человек, – поправляя то портупею, то револьверный шнур.
«Скорее бы уж приходил, что ли, – с досадой думает он, – будь бы я на месте помощника полицмейстера, ни за что бы не стал заниматься в такой чудный вечер, и кому что докажешь? Как будто от того, что не придешь лишний раз на занятия, пострадает государство, – философствовал про себя молодой полицейский чиновник. – Ведь вот Григорий Спиридонович, славный, сердечный человек, – продолжал он далее, – а вот своим рьяным отношением к службе обязательно наживет неприятностей со стороны г. г. освободителей, – мало разве косились они еще в бытность его приставом. Вот, например, хотя бы те, что сейчас сидят в дежурной комнате, присланные из тюрьмы для освобождения, ишь какие у них рожи, „кирпича просят“, – вспомнил дежурный выражение одного городового и мысленно расхохотался». Тут звонок прервал его мысли, и быстро пробежавший отворять дверь дневальный доложил:
– Их выс-дие г. помощник полицмейстера.
Дежурный еще раз оправился, снял правую перчатку и пошел навстречу Григорию Спиридоновичу, с рапортом. В дверях показался мужчина лет 40–45, выше среднего роста, крепкого телосложения, плотно остриженный, в пенсне. Одет он был франтовато, и хорошо сшитый китель обрисовывал его стройную фигуру. Вошедшего можно было назвать красивым мужчиной. Слегка разрыхленные к концам усы и небольшая эспаньолка оттеняли его мужественное, покрытое легким загаром лицо, серые с большим разрезом глаза не лишены были добродушия и легкого юмора, хотя и смотрели с серьезной сосредоточенностью.
– Г. помощник полицмейстера, за время дежурства по полиции никаких происшествий не случилось, арестованных столько-то, – бойко отрапортовал дежурный чиновник и, пожав руку Григория Спиридоновича, проводил его до кабинета, докладывая о прибытии из тюрьмы арестантов для освобождения.
– Политические? – отрывисто спросил Григорий Спиридонович, усаживаясь за стол.
– Так точно, 9 человек.
– Фу ты, какая масса, – проговорил Григорий Спиридонович, вытирая платком вспотевший лоб и посматривая на часы. – Без 20 минут 8, будьте добры приказать привести их ко мне, отпущу; да нужно будет пройти в театр, а то полицмейстер сегодня занят и просил заменить его, так как, вероятно, будет начальник области.
– Слушаю, сию минуту распоряжусь, – ответил дежурный чиновник и вышел из кабинета.
Григорий Спиридонович вынул из кармана серебряную папиросницу и, достав папиросу, закурил. Не нравилось ему это сидение в душной канцелярии. Долго прослужив приставом и вообще по наружной службе, Г. С. плохо мирился с канцелярской работой и не любил ее запутанности и волокиты.
– То ли дело наружная служба: разнообразие, новизна впечатлений, – часто говаривал он, – а ты вот кисни тут, когда в городе изо дня в день усиливается террористическая деятельность «товарищей», с которыми нужно бороться не только словом, но очень часто и делом.
Беззаветно любил Григорий Спиридонович полицейскую службу и являлся одним из лучших ее представителей. И вот почему-то, сидя теперь в своем служебном кабинете, вспомнилось ему его детство в обедневшей дворянской казачьей семье, годы учения, военная служба в одном из казачьих кавалерийских полков и затем полицейская. Много трудов и неприятностей принесла последняя Григорию Спиридоновичу. Правда, как у публики, так и у начальства он был на лучшем счету, но слишком много обязанностей взвалили на него за последние 1905 и 1906 гг. в бытность приставом 1-й части, и много успел нажить он врагов среди «товарищей». Все-таки, несмотря на все это, ему никогда не приходила в голову мысль переменить род службы, да и как менять – жена, трое детей.
Вот он сейчас только получил письмо от старшего сына, юнкера Елисаветградского военного училища. Сын Коля, это гордость Григория Спиридоновича; много трудов было положено на его образование и воспитание, и вот, наконец, этот Коля приедет теперь офицером. Гордостью забилось сердце Григория Спиридоновича. Правда, осталось еще двое, ну да Валентин в 1-м классе реального учится, авось кончит, хотя и ленится, а дочь Тося в институте идет хорошо.
– Однако что же это я замечтался, – прервал свои мысли Григорий Спиридонович, – пора в театр, – да и жена там же ожидает.
Минут через 10 Григорий Спиридонович отпустил арестованных, подписал нужные бумаги, подошел к телефону.
– Соедините, пожалуйста, с театром, – попросил Григорий Спиридонович.
– Готово, – ответили с центральной станции.
– Театр, будьте добры, попросите к телефону дежурного помощника пристава, – и Григорий Спиридонович повесил слуховую трубку в ожидании прихода к аппарату дежурного помощника пристава.
II
В летнем городском театре только что раздался 2-й звонок, призывающий публику занять места. Пестрая, разнообразная толпа публики из цветника при театре хлынула к входам, оживленно болтая, перекидываясь остротами и толкая друг друга, так что дежурному помощнику пристава приходилось неоднократно просить не толкаться и не толпиться, – но публика мало обращала внимания на слова блюстителя порядка. Какое ей дело до всяких замечаний. Большинство пришло после трудового дня отдохнуть и провести время в свое удовольствие, вдоволь насладиться красотою вечера и посмотреть веселую комедию. Мало-помалу публика все-таки успокоилась и заняла свои места.
– Ваше благородие, вас просят к телефону из полиции, – сообщил негромко капельдинер стоявшему еще у входа в театр дежурному помощнику пристава. Последний – молодой человек, лет 23–25. Раскланявшись с проходившей в это время женой помощника полицмейстера и поговорив с нею, он неторопливо, закурив папиросу, пошел к телефону.
«И какого черта им нужно, – выругался мысленно помощник пристава, – как только начало пьесы, что-нибудь случится».
– Что угодно? – спросил он недовольно, прикладывая телефонную трубку к уху.
– Говорит помощник полицмейстера, это вы, Леонид Григорьевич?
– Так точно, я, желаю здравия.
– Ну, что у вас новенького, – начальник обл. в театре?
– Пока еще нет, – но, говорят, будет.
– А жена, Елена Ивановна, в театре?
– Так точно, я сейчас имел удовольствие раскланиваться с ней.
– Отлично, я минут через пять буду, – помощник полицмейстера дал отбой.
Это хорошо, подумал, идя от телефона, помощник пристава, будет Г. С. – значит, поужинаем вместе после театра. Этот помощник пристава был слабостью Григория Спиридоновича, с одной стороны, потому, что последний был товарищем его отца, и с другой – потому что он был действительно порядочный молодой человек с некоторым образованием и воспитанием, что, к слову сказать, не особенно часто встречается в нашей полиции.
– Хороший вечерок сегодня, – обратился помощник пристава к одному из знакомых.
– Да, – ответил тот, – настолько хороший, что не хочется идти в театр.
– Даже при нашей суровой службе, и то невольно ударишься в поэзию.
– Ха-ха, – рассмеялся знакомый, – это верно, вы обратите внимание, как луна-то светит, что называется, во всю ивановскую.
– Ну, я-то, признаюсь, не особенно люблю эту глупую штуку, она вечно сует свой нос куда не следует, в особенности на приятном свидании с какой-нибудь канашкой, – заметил помощник пристава, и оба дружно рассмеялись.
– Ваше благородие – вас опять просят к телефону, – сообщил капельдинер.
– Уж не канашка ли какая-нибудь, – осведомился знакомый.
– Да нет, – с досадой ответил помощник пристава, – это, вероятно, Григорий Спиридонович что-нибудь забыл сообщить, он только что говорил со мной, – и, наскоро пожав руку знакомого, помощник пристава пошел к телефону.
– Что угодно? – спросил он, затягиваясь папиросой.
– Леонид Григорьевич, – говорит дежурный чиновник, – будьте добры приготовить жену…
– Какую жену, что вы говорите?
– На углу Красной и Дмитриевской улиц убит помощник полицмейстера Журавлев… неизвестно кем, тремя выстрелами в голову наповал…
Трубка выпала из рук помощника пристава, и он почти в полубессознательном состоянии прислонился к стене.
«Таки дождался, – промелькнуло у него в голове, – эх, Григорий Спиридонович», – и две крупные слезы скатились по его щекам. А из театра доносился веселый хохот праздной толпы, мало заботящейся о смерти кого-либо из скромных тружеников и не подозревавшей о только что совершенном акте великой несправедливости.
III
В операционной комнате городской больницы на столе, в одной сорочке, без кителя, лежал Григорий Спиридонович, смертельно раненный в голову тремя пулями. Дежурный врач в белом халате считал биение пульса, пристально глядя в бледное, неподвижное лицо лежащего.
– Ну что, есть хоть маленькая надежда? – спросил доктора, протискавшись вперед, дежурный чиновник по полиции. – Полицмейстер беспокоится.
– Простите, но вы задаете детский вопрос, неужели же может жить человек, когда у него вывалились мозги из головы, – раздраженно ответил старичок-доктор, – предупреждена ли семья, ведь он проживет не более секунды.
И действительно, Григорий Спиридонович последний раз глубоко вздохнул и остался неподвижен.
– Все кончено, – тихо проговорил доктор.
Из глаз присутствовавших, столпившихся у дверей чиновников полиции и городовых потекли медленные слезы, эти крепкие люди с закаленными нервами, столько раз видавшие смерть лицом к лицу, не могли хладнокровно смотреть на труп своего товарища и начальника, убитого предательской рукой за то только, что он честно исполнял обязанности своей службы. Минут через 20 операционная комната огласилась истерическими рыданиями вдовы Григория Спиридоновича, оплакивавшей безвременную кончину горячо любимого мужа. Доктор с одним из приставов, не будучи в состоянии далее быть свидетелями ужасной драмы, вышел из душной операционной на подъезд.
– Скажите, – спросил доктор, – как он был убит?
– Убит он так же подло, как и многие другие, – сурово ответил старый служака пристав, – вышел из полицейского управления и направился в театр, во втором квартале от управления на углу Красной и Дмитриевской улиц, по нем открыли стрельбу сзади и с противоположного тротуара, после первого выстрела, угодившего в голову, покойный упал, но вскочил на ноги и схватился за револьвер, два же следующих выстрела уложили его наповал.
Поговорив еще о подробностях, доктор ушел, а пристав закурил папиросу и задумался о только что происшедшем убийстве старого товарища, с которым так часто приходилось делить и горе, и радости. Луна величественно совершала свой обычный путь по небосклону и, казалось, смеялась и над собравшейся у больницы толпой любопытных, и над убитой горем вдовой и сослуживцами, и над необузданностью людских страстей.
Влас Дорошевич
Дело о людоедстве
I
Его превосходительству г. полицмейстеру
города Завихряйска
пристава 1-го участка
Честь имею донести вашему превосходительству, что во вверенном мне участке околоточный надзиратель Силуянов Аким с 12-го сего февраля пропал и на службу более не является. По наведенным на дому у него справкам, Силуянов 12-го февраля, выйдя утром из дома, более в оный не возвращался, и, где находится, ни жене, ни детям, ни прислуге – не известно. Равно и спрошенные по сему поводу лица, знающие Силуянова, отозвались незнанием. О вышеозначенном исчезновении околоточного надзирателя вверенного мне участка честь имею довести до сведения вашего превосходительства для надлежащих распоряжений.
Пристав Зубов.
Резолюция. Нивозможна дапустить, штоп акалодашныя прападали, как еголки. Пирирыть весь горад а акалодашнаго найти. Полицеймейстер Отлетаев.
II
Протокол
Сего числа в управление участка был доставлен в бесчувственно-пьяном виде неизвестный человек, по наружным признакам купеческого звания который, ходя по базару, бесчинствуя и раскидывая у торговок грибы и топча соленые грузди ногами, похвалялся, что он ел пирог с околоточным надзирателем. Ввиду чего проезжавшим казачьим патрулем и был задержан по подозрению в людоедстве. Арестованных вместе с ним торговок и лиц из публики, проходивших в это время по базару, постановлено освободить, а неизвестное лицо в пьяном виде задержать и отправить для вытрезвления в арестантскую. О происшедшем сообщить судебному следователю.
III
Дознание
Сего числа я, пристав 1-го участка гор. Завихряйска, опрашивал задержанного накануне в бесчувственно-пьяном виде человека, подозреваемого в людоедстве. При опросе, с упоминанием о статье 0000 уголовного судопроизводства, оказалось: рост задержанный имеет два аршина восемь вершков, лицо чистое, лет от роду 48, зовут Семипудовым, по имени Афанасий, званием третьей гильдии купец. Показал, что ранее занимался торговлей скобяным товаром, но, вследствие забастовок, оказался несостоятельным и с тех пор, по его словам, сильно запил, так что часто бывает в бесчувственно-пьяном виде. 12-го сего февраля, по случаю Прощеного воскресенья, Семипудов, по его словам, имея намерение испросить прощения у всех своих родственников, пошел сначала к своему куму, где, по принятому им обыкновению, выпил столько, что, что было дальше, не помнит. Помнит только, что был во многих домах, но каких именно – за крайним опьянением указать не может. Пил и плакал, ел пироги с белугой, и с севрюжиной, и с осетровой тешкой. Кого-то бил и был от кого-то бит. На поставленный же мною прямо вопрос, с предупреждением, что закон строго карает за упорство в несознании: ел ли он, Семипудов, также пирог с околоточным надзирателем? – чистосердечно сознался: «Ел». На вопрос: не звался ли этот околоточный надзиратель Силуяновым Акимом, – отвечал, что имени околоточного надзирателя не знает, но знает отлично, что пирог ел с околоточным надзирателем. На предложенный вопрос: в чьем доме был съеден этот пирог, – отозвался незнанием, ссылаясь на крайнее опьянение и потерю памяти от выпитой водки. На предложенный же мною вопрос: не принадлежал ли он и раньше к преступным организациям, поставившим себе целью путем террористических актов уничтожение начальствующих лиц, – Семипудов попросил квасу, ссылаясь на головную боль. Ввиду чего и принимая во внимание крайнее упорство в нежелании назвать сообщников, постановлено: заключить Афанасия Семипудова в секретную.
IV
Выдержка из газеты «Завихряйские губернские ведомости», отдел официальной хроники:
«Вчера помещение при первом участке, где содержится известный преступник Афанасий Семипудов, посетили г. брандмейстер фон Луппе, известный своей феноменальной силой и крайне кротким характером, а также начальник конной стражи Кузьмич в полной форме, при всех полагающихся ему атрибутах. Целью посещения было христианское увещевание сознавшегося преступника, чтобы он выдал своих сообщников. К совещанию был приглашен также помощник пристава Ожидаев, известный своим умением располагать к себе души даже самых закоренелых злодеев. Вопреки циркулирующим по городу слухам, распускаемым злонамеренными людьми, увещевание отличалось кротостью. Преступник много плакал. Не было, конечно, забыто упоминание о великих днях поста, которые мы переживаем. Но человек-зверь остался нетронутым даже этим, ссылаясь на сильное опьянение и упорно не желая назвать дом, где он ел „пирог преступления“. Сердце его оказалось столь закоренелым, что он на все кроткие увещевания отвечал даже с истинно сатанинской гордостью: „Что ж, что ел пирог с каким-то там околоточным. Ничего особенного в этом не вижу. Мне приходилось едать пироги и с участковыми приставами“. Это ужасное признание дает основание предполагать о существовании целого заговора с целью уничтожить таким образом всех чинов полиции. Мы имеем, однако, основание полагать, что, несмотря на упорное несознание купца Семипудова, все нити преступного заговора будут в скором времени раскрыты и полиция имеет в своих руках все данные к арестованию виновных».
V
Протокол осмотра
Я, полицейский врач гор. Завихряйска, будучи позван к подследственному арестанту Афанасию Семипудову, жалующемуся на боли в голове, груди и конечностях, нашел, что, действительно, Семипудов имеет два надломленных ребра с правой стороны груди, отчего испытывает затруднения при вдыхании и выдыхании. На спине и ниже у Семипудова ясно замечаются следы как бы какого тупого, круглого и длинного орудия длиною от 6-ти до 8-ми вершков. На левой стороне лица у него замечаются темные пятна, круглой формы, одно величиной в серебряный рубль, другое – в полтинник, прочие – в двухкопеечную медную монету, старой чеканки, а на правой половине головы кровоподтек – величиною в сторублевый кредитный билет. Означенные повреждения, по моему мнению, должны быть приписаны собственной неосторожности больного, в пьяном виде соприкасавшегося с различными предметами, имевшими различную форму. А кровоподтек на правой половине головы должно приписать свирепствующей в городе инфлюэнце. Полагал бы, тем не менее, Афанасия Семипудова, ввиду его болезненного состояния, на три дня от допросов освободить.
VI
Объявление, расклеенное по улицам гор. Завихряйска от губернатора
В опровержение ложных слухов, распространяемых представителями местных крайних партий, будто все представители полиции в скором времени будут запечены в пироги и съедены, по примеру околоточного надзирателя Силуянова, объявляю во всеобщее сведение, что отныне отдан приказ всем чинам наружной полиции города Завихряйска ежедневно мазаться с головы до ног особым составом, делающим мясо их решительно непригодным в пищу.
Подписал: губернатор Железнов.
VII
Телеграмма из газеты «Вечность» (просуществовала три дня), от собственного корреспондента:
3 а в и х р я й с к: «В городе производятся усиленные аресты и обыски, по два раза в день. По делу купца Семипудова, в пьяном виде съевшего в пироге околоточного надзирателя Силуянова, арестованы: весь состав губернской и уездной земских управ, вся редакция местной газеты „Завихряйское Свободное Слово“, редактору которой Пафнутьеву предложено, впрочем, внести залог в 372 000 рублей, присяжные поверенные Ивановский, Петровский, участвовавшие в защите крестьян в Пермской губернии, врач Карповский, ввиду сходства его фамилии с известным преступником, учителя городских училищ Иванов, Карпов, Сидоров, учительницы Поликарпова, Птицына и Анненкова».
VIII
Телеграмма из газеты «Конституционное Начало» (просуществовала два дня), от собственного корреспондента:
З а в и х р я й с к: «Арестованные по делу купца Семипудова, за отсутствием улик, от следствия освобождены и высылаются административным порядком: редакция газеты „Завихряйское Свободное Слово“ – в Вологодскую губернию, состав губернской и уездной земских управ в Архангельскую, присяжные поверенные Ивановский и Петровский – в землю Войска Донского, учителя и учительницы городских училищ – в Якутскую область.
Учителя на 20 лет, а учительницы – на 30. Врач Карповский ввиду его сходства с фамилией известного преступника ссылается в Камчатку навсегда.
IX
Объявление из «Московских Ведомостей», четвертая страница:
Объявление
Судебный следователь по особо важным делам города Завихряйска, ввиду сделанного обвиняемым купцом Афанасием Семипудовым заявления, что он неоднократно ел пироги как с околоточными надзирателями, так и с участковыми приставами, настоящим приглашает всех лиц, коим известны случаи внезапного исчезновения чинов полиции, делать о сем заявления на предмет возбуждения следствия в камере его, помещающейся в городе Завихряйске, по Грязно-Потемкинской улице, в доме участкового пристава Зубова.
X
Телеграммы различных столичных и провинциальных газет от «Петербургского» телеграфного агентства:
Тамбов: «Обнаружено таинственное исчезновение еще два года тому назад помощника пристава Извойникова. Предполагают, что он был съеден в пироге купцом Семипудовым, приезжавшим в наш город под чужим именем».
Астрахань: «Производится строжайшее расследование по поводу именинного пирога, испеченного в прошлом году, неизвестно с какой начинкой, у присяжного поверенного Перерытова. Расследование ставят в тесную связь с исчезновением еще пять лет тому назад участкового писаря Григорьева и поимкой известного завихряйского пожирателя пирогов с полицейскими купца Семипудова».
Петрозаводск: «Обнаружено новое зверское преступление пожирателя. Два года тому назад исчезла из города супруга брандмейстера Свербаухова. В то время полагали, что она бежала с комиком проезжавшей труппы „Звенигород“ – Кокленовым. Теперь только догадались, что она была просто-напросто съедена в пироге».
Тифлис: «Пропал околоточный. Полагают, что он сделался жертвой Семипудова».
Екатеринослав. «Пропал участковый пристав. Подозревают Семипудова».
Незамутиводск: «Вчера по распоряжению губернских властей была единовременно произведена выемка пирогов изо всех обывательских печей нашего города.
По вскрытии все пироги оказались с надлежащей начинкой, и многие из них возвращены владельцам».
XI
От «Осведомительного бюро»:
Опровержение
Напечатанное в некоторых столичных газетах известие, будто в последнем совещании министров решено воспретить, ввиду настоящего переходного времени, печение пирогов по всей России, лишено, как мы уполномочены сообщить, всякого основания. Такой вопрос, ввиду участившихся случаев запекания в пироги чинов полиции, действительно, был поднят в последнем совете министров, но постановление было сделано в том смысле, что надлежит воспретить печение пирогов лишь в местностях, где не введено военное положение, – в местностях же, где действует военное положение, предоставить разрешение или неразрешение обывателям печь пироги на усмотрение военных генерал-губернаторов, ближайшее же наблюдение за начинкой пирогов возложить на жандармский и прокурорский надзор.
XII
Корреспонденция из столичной газеты «Вольный Дух» (жития ей было один день)
Читать бесплатно другие книги:
