Нежные щечки Кирино Нацуо
Тоёкава бросил ему в руки маленький спичечный коробок. На нем было написано «Grand Blue». Уцуми посмотрел на адрес — не так уж и далеко.
— Тоёкава-сан! — окликнул Уцуми удаляющегося Тоёкаву; на шее у Тоёкавы была большая жировая складка, свисающая поверх края воротника.
— Я слушаю.
— Забыл спросить. Все думал узнать ваше впечатление. Жена-то ваша много говорила, а вы сами что думаете?
— О том происшествии?
— Да.
— Странные у вас вопросы. — Тоёкава развязал узел фартука, завязанный у него на животе, и стал, размышляя, завязывать его по новой. — Впечатление, говорите. Впечатление одним словом можно выразить: «зловещее». Мы иногда между собой об этом говорим — история-то жуткая. Мы сразу ту дачу продали, даже не стали смотреть на то, что цена упала. И все исключительно потому, что страшно было. Сами посудите, ведь если по времени посчитать, то получалось, что девочка исчезла где-то рядом с нашим домом или чуть пониже. Но это же невозможно. Сами-то мы спали, так что шума машины не могли услышать, да и видеть ничего не могли, но я думаю, что девочку где-то там поблизости убили и закопали, это точно. Я страсть как боюсь, вдруг труп у нас в саду закопали и однажды его там обнаружат. Так что после этого происшествия ноги нашей на этой даче не было. Я, правда, недавно туда съездил.
— А почему вы один туда поехали? — поинтересовался Уцуми.
— По правде сказать, — понизил голос Тоёкава, — никак из головы не шел этот пес дохлый. Я все думал, а вдруг под собакой девочку закопали.
— Вы что ж, выкопали пса, что ли?
Тоёкава смущенно зажал рот рукой.
— Да что вы! Испугался, вернулся домой.
Заведение было совсем не во вкусе Уцуми. В интерьере преобладали морские мотивы: стены и пол окрашены в темно-синий цвет, в двери круглое отверстие, наподобие иллюминатора. В стену были вмурованы аквариумы. В ярких коралловых чащах медленно скользили маленькие акулы и морские черепахи. Длинная барная стойка была сделана из блеклого, песочного цвета мрамора, напоминающего о камнях, что лежат на морском дне. На оформление хозяева явно не поскупились — таким было первое впечатление Уцуми. В баре не было ни души. У барной стойки, облокотившись на нее, одиноко стоял молодой парнишка. Вид у него был такой, будто он Урасима Таро, давно потерявший счет времени и не сумевший вернуться домой. Он переводил взгляд с аквариума на экран видеомонитора и обратно.
— Тоёкава-сан?
Мотохико Тоёкава лениво повернул к нему лицо. Худощавый, долговязый — в мать, с безвольными глазами, не похожими ни на материнские, ни на отцовские.
— Моя фамилия Уцуми. Я только что был в баре у вашего отца.
— Зачем?
Жесткие, будто свежевымытые, выгоревшие длинные волосы были аккуратно зачесаны назад и собраны резинкой в хвост.
— Я расследую исчезновение Юки Мориваки. Раньше работал в полиции, сейчас занимаюсь этим как волонтер, к полиции не имею отношения.
— А что, такие волонтеры бывают?
— Раз я занимаюсь расследованием бесплатно, то выходит, что я волонтер.
Мотохико без малейшего интереса кивнул. На барной стойке стоял стакан с виски, разбавленным водой. Лед в стакане почти растаял. На экране монитора плескалась морская вода. Вид у парня был рассеянный, он всматривался в экран с таким видом, будто хотел забраться внутрь.
— Расскажи, пожалуйста, как все тогда произошло.
— Ну ладно. Что бы такое рассказать? Я в то время был на третьем курсе института. Для меня это происшествие стало таким шоком, что я одно время ужасно страдал, не знал, как жить дальше. Все так и случилось, как я боялся. Когда окончил институт, поступил работать в банк «Синкин». Проработал там, но ничего из этого не вышло. И с этим заведением тоже, похоже, ничего не выходит. Пока еще с отцом об этом не говорил, но вообще-то я всерьез подумываю поехать на какие-нибудь южные острова. Не знаю, что из этого выйдет, но думал, что можно там жить, подрабатывая инструктором по дайвингу.
— На южные острова?
Уцуми вспомнил, что сам несколько дней назад думал, как бы ему хотелось оказаться на каком-нибудь южном острове, ощутить прикосновение горячего ветра.
— Ага. На архипелаге Керама есть остров Дзамами. Я там один раз был. Море там красивое, вода абсолютно прозрачная. Когда ночью с аквалангом погружаешься, через толщу воды видишь луну. Над головой рябь такая серебристая. Так здорово. Думаешь, вот если бы человек мог жить в море, как рыба.
— Вот ты сказал, что для тебя это было шоком. Это потому, что полиция тебя стала подозревать?
Вопрос прервал мечтания Мотохико, и он с рассеянным видом посмотрел на Уцуми.
— И это тоже отчасти. Но больше всего меня поразило, что девочка в то утро вот так взяла и ни с того ни с сего исчезла. Я ее за день до этого, утром, встретил у нашего дома. Милая такая. И вот эта девочка неожиданно исчезла. Разве не удивительно? Будто в другое измерение исчезла — ничего другого на ум не приходит. Я с тех пор стал думать, что в этом мире существуют вещи, которые невозможно объяснить с логической точки зрения, или правильней сказать так — вещи, которые нельзя постичь. Если меня спросят, верю ли я в бога, то я скажу: да. Потому что Юка так загадочно исчезла.
— То есть ты не считаешь происшедшее преступлением?
Уцуми уставился на желтую рыбу, невозмутимо плавающую в аквариуме.
— Так ведь никак не получается разгадать эту загадку, если размышлять логически. Посмотрите на наших соседей, на меня, на мою семью — среди нас преступника нет. А чужих, говорят, никто не видел. Следов никаких не нашли. Разве не странно? В таких случаях остается только к помощи медиумов прибегнуть.
— А неизлечимую болезнь медиум может вылечить?
— Конечно, — серьезно ответил Мотохико, глядя на Уцуми, стоящего рядом, но будто не видя его. Похоже, живые люди этого парня не интересовали.
— Возвращаясь к тому дню, когда Юка пропала, ты сам-то ничего подозрительного не заметил?
— Ничего. — Мотохико впервые посмотрел Уцуми глаза в глаза, и на мгновение тот увидел на его лице испуг. Возможно, парень заметил подступившую вплотную к Уцуми тень смерти.
— Твоя комната находится на втором этаже, с краю. Оттуда ведь не только дорога, но и парковка, должно быть, видна. Если ты что-то заметил в тот день, пожалуйста, расскажи.
— Ничего я не видел. Если бы видел, то сказал бы. Я видел только дохлого пса.
Опять этот пес! Уцуми покрутил головой, разминая уставшую шею. Мотохико, видимо задумавшись, облокотился на стойку обеими руками и уткнулся в них подбородком. Взгляд Уцуми задержался на его тонких руках, торчащих из выцветшей футболки. На запястье был шрам. Мотохико, будто рак-отшельник, пытался укрыться от окружающего мира в раковине своих ладоней.
— Это что у тебя за шрам? Неудачная попытка самоубийства?
— А, это? — Даже не пытаясь прикрыть шрам, Мотохико как ни в чем не бывало опустил взгляд. — Ага.
— Почему?
— Скажем так, хотел убить себя от отвращения к жизни. Мне как-то после того случая с Юкой все опротивело. Мать доставала, отец какой-то жалкий. Стало мне вдруг страшно, решил, что это Господь Бог наказал нас всех. Достало все. Я в своей комнате вены перерезал, а тут мать, как назло, случайно раньше вернулась, ну, такой шум поднялся. С тех пор родители прям трясутся надо мной. Я и с этим баром все завалил, а они ни слова не говорят.
— А что с твоими родителями было после того случая?
Мотохико уставился на монитор. На экране, развевая крылья, скользил скат.
— Да ничего особенного, просто все изменились. Всех Господь покарал.
— Как изменились?
— Мать стала верить только деньгам. Ее Господь алчностью наказал. Только и твердит: деньги, деньги. Вот родители говорят, что собирались ту дачу продавать, так это все вранье. Они решили быстренько подсуетиться и продать только после того, как Юка исчезла. Все спешили, не дай бог, цена на землю упадет. Только о деньгах и думали. То есть продали потому, что боялись понести убытки. И это несмотря на то, что такой печальный и удивительный случай произошел. Только о себе и думали. Противно! Отец после того случая женщину завел. Такая скромная, простая тетка, в муниципалитете служит. Смех, да и только. Это его Господь похотью наказал. Точно вам говорю. Но по мне, так эта тетка получше моей матери будет. Им бы пожениться, чтобы с этой женщиной жить, но тут мать уперлась, не дала развод. Все из вредности. Отец тоже, если бы от матери ушел, ему жить было бы не на что, вот и не может развестись.
— А у тебя какие изменения?
— Я с девушкой, с которой до этого случая встречался, расстался. Ее Юка звали. Случайное совпадение. Стал думать, что если продолжать встречаться с девушкой по имени Юка, то может что-то плохое случиться. И как-то любовь сошла на нет, ну и расстались. Даже не знаю, как такую кару назвать. Кара дурака?
— Может, и так.
Уцуми подустал качать головой и поддакивать.
— Если я так и дальше буду жить, то стану как отец. А с другой стороны, если податься во внешний мир, то прокормить себя не смогу, да и духу не хватает решиться. Так все это задолбало.
Уцуми огляделся по сторонам. Хотя в оформление заведения явно вбухали немалые деньги, было заметно, что убираются здесь не тщательно — в углах скопилась пыль. Посетители, похоже, тоже это место не жаловали.
— А по мне, так ты даже очень ничего устроился, жить можно, — с явным сарказмом заметил Уцуми.
— Мне такая жизнь опротивела, вот и решил покончить с собой, — поникшим голосом произнес Мотохико.
— Ну, порезав вены, умереть, пожалуй, тяжело, — стал насмехаться Уцуми.
Взгляд Мотохико снова приклеился к монитору. Он, видимо, не расслышал, что сказал Уцуми.
— Отец сказал, что мать тебя домой не пускает.
— Ага. — Мотохико осушил стакан с виски, последний кусок льда в котором давно уже растаял. — Разозлилась, что я и здесь все завалил.
— И уволить она тебя не может, так ведь?
Мотохико невидящим взглядом посмотрел на продолжающего дерзить Уцуми.
— Ну, типа того. У нее один бизнес в голове. Заправляет тут всем. Прям как царица какая.
Уцуми посмотрел на маленькую морскую черепаху, бредущую по коралловому лесу. Морда и панцирь у нее были испещрены мелкими царапинами — видимо, поранилась, когда ее вылавливали.
— И отец и мать настоящие мещане. Тошно аж.
— Что с того, что мещане. У тебя, собственно, какие претензии?
— Противно мне.
Уцуми засмеялся. Что этот сопляк несет — курам на смех.
— А то, что Юка исчезла, тоже Божья кара, считаешь? Что-то уж больно твой Бог жесток.
— А я в Бога верю. — Мотохико щелчком оттолкнул пустой стакан. — В море когда ныряешь, то все вокруг тебя живое, прямо удивительно. Кажется, что неживого ничего и нет там. Жизнь повсюду кипит, аж дух захватывает. Смотришь вокруг и понимаешь, что мир этот был создан Богом. Просто поразительно. Все вокруг живое, очень круто. И эти живые существа не способны ни на что плохое. Поэтому-то я и хочу туда уехать и стать одним из них. И эти морские существа, они тебя никогда не предадут и не обидят.
— Ну да, рыба уж точно не расстанется с девушкой только из-за ее имени, — с издевкой в голосе поддакнул Уцуми.
Лицо Мотохико исказилось.
— Дурак был. Потому-то, наверное, и решил свести счеты с жизнью.
— Ты сначала умри по-настоящему, а потом уж говори.
— Если бы умер, то не смог бы ничего сказать, — обиженно надулся Мотохико.
— Это верно. Хорошо, когда твой мир переполнен жизнью, а что делать тому, кто идет навстречу смерти?
Мотохико, не встречаясь глазами с Уцуми, тихо произнес:
— Мне до этого нет дела. Пусть этот человек сам за себя думает.
— Согласен.
Уцуми поднял взгляд и увидел, что глупая физиономия исцарапанной черепахи уставилась на него через стекло аквариума.
Направление ветра сменилось. Неожиданно до них донеслись звуки праздника: где-то вдалеке из дребезжащих динамиков вырывалась музыка и дробь барабанов.
— O-бон празднуют. Может, сходим?
Касуми отложила вечерний выпуск газеты. Вернувшийся после посещения заведений Тоёкавы абсолютно обессиленным, Уцуми лежал на татами, Касуми накрыла его махровым покрывалом.
— Далеко.
Касуми не слушала.
— А я хочу пойти. У меня на родине летние праздники проводили на школьном дворе. Оттуда было видно море. В конце всегда были фейерверки, так было здорово.
— Ну ладно, пойдем, — неохотно согласился Уцуми.
— Вы нормально? Сможете пойти?
Касуми сделала вид, что беспокоится за него, но глаза у нее заблестели, как у ребенка. Вдвоем они вышли из дома. Дело близилось к вечеру, похолодало, и прохожие были одеты в одежду с длинным рукавом, кое-кто шел с накинутым на плечи джемпером.
Температуры у него не было. Время от времени Уцуми медленно накрывала боль, как змея, копошащаяся в темном подвале его живота. Сегодня утром ему показалось, что боль отступила, поэтому-то он и отправился на встречу с Тоёкавой, и боль снова вернулась. Стоило ему утомиться, как змея вновь просыпалась. Причем приступы становились все чаще и болезненней. Когда Уцуми чувствовал, что вот-вот нахлынет боль, он с силой прижимал руку к солнечному сплетению. Нужно было успеть схватить змею до того, как она начинала двигаться. Это постепенно становилось его навязчивой идеей. Боль была тяжелой, невыносимой. Касуми легкой походкой шла за ним с таким видом, будто не догадывалась о его состоянии. Музыка детского танца Бон-одори, громыхавшая из динамиков, вдруг резко замолкла.
— Неужели закончилось? — забеспокоилась Касуми и мелкими шажками засеменила вперед.
Уцуми посмотрел на наручные часы. Было уже начало десятого.
— Думаю, что да.
— Ой, как жалко.
Они увидели площадь, где проходило празднование. На ней стояли деревянные подмостки, метров в пять, с натянутым красно-белым занавесом, повсюду висели розовые и белые бумажные фонарики с написанными на них названиями магазинчиков. Площадь уже начали убирать. Молодые продавцы «тэкия», торгующие всякой снедью и праздничными безделушками, выстроившись вдоль обочины дороги, выбрасывали остатки льда, переливали в большие полиэтиленовые пакеты воду с плавающими в ней золотыми рыбками. Пожилые районные активисты выпивали, вытащив на улицу столы; неподалеку тусовались подростки, с надеждой поглядывая на темные углы площади, ожидая продолжения вечеринки.
— И правда закончилось, — разочарованно произнесла Касуми.
— В Токио О-бон так же проходит?
— Праздники везде одинаковые. — Касуми огляделась по сторонам и показала на группу подростков. — Мы, когда все заканчивалось, гурьбой шли на берег, запускали там фейерверки. Всё не хотели расходиться, прям как эти ребятишки. Все было взбудоражены, нам тогда казалось, что это единственный вечер, когда разрешено гулять допоздна. Девочки обычно ждали приглашения от мальчишек.
— А я на таких праздниках всегда думал: вот легкая нажива для «тэкия».
Касуми порывалась еще что-то сказать, но каждый раз закусывала губу. Уцуми, делая вид, что наблюдает за тем, как безвольно падают на землю отвязанные бумажные фонарики, ждал, когда Касуми заговорит, но она так и не произнесла ни слова. Они пошли обратно той же дорогой, что и пришли. Беззвездное, пасмурное ночное небо было подсвечено красным заревом — вдалеке располагался квартал развлечений. Касуми шагала, засунув руки в карманы джинсов, ссутулившись, будто была чем-то недовольна.
— Слушайте, я тут подумала, — обернулась Касуми.
— О чем?
Уцуми глубоко вздохнул, стараясь сдержать опять зашевелившуюся в животе змею. Боль не уходила. На лице выступил липкий пот. Но Уцуми, стараясь не подавать виду, что ему плохо, ждал, когда Касуми заговорит.
— Я подумала, не вернуться ли мне обратно на родину. Уцуми-сан, поедете со мной?
Видимо, она заметила, что ему плохо, лицо у нее стало испуганным.
— Вам нехорошо?
— Да нет, ничего страшного. Давайте поедем, пока я еще могу сам передвигаться.
Уцуми отрешенным взглядом посмотрел на Касуми. По ее лицу пробежала тень.
В тот вечер от Касуми, пришедшей к нему в постель, пахло его мылом и его зубной пастой. Уцуми больше не отталкивал ее, когда она приходила, а ложился на бок и подкладывал ей под голову свою руку Мышцы совсем исчезли, и кости начинали болеть под ее тяжестью. Догадываясь об этом, Касуми часто убирала его руку из-под своей головы.
— Странно. Как только решила, что вернусь домой, стало разное припоминаться. Будто прорвалась дамба, державшая воспоминания внутри. Удивительно, как много я позабыла.
— То, что было раньше? В детстве? — спросил Уцуми, вспомнив, с каким пылом Касуми настаивала на том, чтобы пойти посмотреть Бон-одори.
— И это тоже. Но странным мне показалось другое. Я думала про Идзуми-сан.
Касуми нежно дотронулась до его шрама.
— Что думала?
— Когда я ездила в Идзумикё в тот год, что он покончил с собой, Идзуми-сан сказал одну странную вещь. Его слова сильно меня тогда задели, а я вот совсем об этом забыла.
Уцуми вспомнил о своем сне наяву, и ему внезапно стало любопытно, не совпадет ли его сон с рассказом Касуми. Невольно он оглянулся и через плечо посмотрел ей в лицо. В полумраке была видна только белая округлая щека.
— Идзуми-сан так сказал: «Мориваки-сан, вам когда-нибудь приходилось видеть дьявола? Дьявол, он же человеческое обличье принимает». Сам сидел у окна на своем черном кожаном стуле. Супруга его заваривала нам на кухне холодный чай. Мидзусимы не было. Я забеспокоилась, думала, он имеет в виду или жену, или Мидзусиму. Но скорее всего, я ошиблась, он же сказал об этом в ее присутствии. Потом меня стали мучить сомнения, что же он хотел этим сказать. Я уверена была, что он знал про наши с Исиямой отношения. Но похоже, он не меня имел в виду. Было такое ощущение, будто он вспомнил о чем-то, и это замечание вырвалось у него само собой.
— Интересно, что бы это могло значить?
Пальцы Касуми перебрались на его спину, стали продвигаться по выпирающим позвонкам вниз, один позвонок, другой позвонок, пока не добрались до самого копчика. От ее мягких пощипываний Уцуми стало щекотно, и он слегка пошевелился.
— В то время как раз говорили, что Идзуми-сан переживает из-за всех этих проблем с поселком. Я слышала, что ему сильно докучали особо назойливые кредиторы. Вот я и решила, что он об этом говорит. Потому-то, наверное, и забыла.
— Хочешь сказать, что Идзуми-сан что-то видел?
— Возможно.
— А ты почему не стала уточнять?
— Идзуми-сан говорил только то, что считал необходимым, лишнего никогда не болтал. Как-то неудобно было переспрашивать.
Уцуми чувствовал своей жалкой костлявой спиной прижавшиеся к нему крупные груди Касуми. Жизнь. Это перестало вызывать у него отвращение, перестало раздражать его. Наоборот, сейчас это стало утешать умирающего Уцуми. Он крепко сжал руку Касуми, гладящую его грудь.
— Поехали скорей.
Глава 8
Против течения
1
Как только они приняли решение ехать на родину Касуми, все складывалось так, будто что-то пыталось помешать их поездке. На следующий день у Уцуми подскочила температура. Лекарства стали подводить его. Он отчаянно сражался с острой болью, накрывающей его время от времени, и со слабостью, но ничего не мог с ними поделать. Видимо, наступил тот момент, когда жаропонижающие и болеутоляющие средства перестали действовать. Неужели в последние дни человек вынужден только страдать? Да не может этого быть! — упрямилась Касуми, и упрямство только подстегивало ее рвение. Она купила лед и разложила его в пластиковые пакетики. Оборачивая пакетики полотенцем, Касуми неутомимо пыталась сбить жар, прикладывая лед ко лбу и к подмышкам Уцуми. Иногда Уцуми начинал стонать от боли, и тогда Касуми прикладывала свою теплую ладонь к его животу. Боль немного утихала, и Уцуми прижимал своей высохшей рукой руку Касуми, чтобы та не могла ее убрать.
— Одно только пообещай мне. — Он смотрел на Касуми своим воспаленным взглядом.
— Что?
— Не пытайся спровадить меня поскорее.
— Даже если будет так сильно болеть?
Он несколько раз кивнул и положил ей, стоящей рядом с его кроватью на коленях, руку на голову.
— Буду терпеть.
— Почему?
— Хочу умереть, когда придет мое время.
— Понятно, — ответила Касуми.
Она не совсем ясно представляла себе, как это — «умереть, когда придет время». Она лишь осознавала: может так случиться, что однажды утром тело Уцуми, спящего рядом с ней, будет холодным. А для Уцуми, подумала она, естественная смерть означает, что она все это время будет с ним рядом. Каждый вечер Уцуми хотел лежать с ней в постели, хотел слушать ее рассказы. Он больше не принимал снотворного. Сказал, что хочет видеть сны. Разговоры про исчезновение Юки исчерпались, и она стала рассказывать ему про свою жизнь в Токио, про брак с Митихиро, даже про то, как развивался ее роман с Исиямой. В конце концов она добралась до своего детства.
— Не думаю, что я была милым ребенком. Я всегда делала только то, что мне нравилось. Более того, я терпеть не могла, когда мне нравилось то же, что и другим. Думаю, что посторонние считали меня своенравным ребенком. Как-то в младших классах мы пошли на пешую экскурсию в горы. Кроме классной руководительницы с нами был еще учитель-практикант. Точно помню, что он был из саппоровского университета, а родом из Аса-хикавы. Еще студент, одевался стильно и вообще был просто отличным парнем. Все его очень любили. Мне он тоже нравился. Когда по дороге что-то случалось, он доставал швейцарский армейский нож: пользовался им и чтобы срезать гроздь дикого винограда, и чтобы выкопать червяка для показа ученикам. Красный нож этот тоже был для всех заветной мечтой. Мы уже закончили обедать, когда неожиданно пошел дождь. Учитель все тем же ножом срезал большой лист белокопытника и сказал: «Давайте это будет нашим зонтом». Все ужасно обрадовались. Он срезал каждому по листу, и все с гордым видом держали их над головой, будто зонты. Мне он сорвал самый большой лист, но я достала складной зонт, принесенный из дома, и раскрыла его. Красивый голубой зонт.
— Зачем ты это сделала?
— Подумала, что это как-то по-дурацки — накрываться листом вместо зонта. Парень, похоже, почувствовал себя неловко и после этого случая смотрел на меня как на вздорную девчонку. Видимо, решил, что я шуток не понимаю, что реагирую не как нормальные дети должны реагировать. А я ведь думала, что мой голубой зонт действительно лучше.
— Да он просто выпендривался с этим своим ножом.
— Точно, этот учитель-стажер был точь-в-точь как ты!
Пальцы-косточки робко гладили ее округлую грудь. Гладили впервые. Касуми прижала его руку к своей груди. Пальцы были худыми, но в них чувствовалась сила. Он сжал ее грудь так сильно, что Касуми невольно вскрикнула от боли. Видимо, мысль о том, что скоро он уже не будет жить, была ему невыносима. Настаивая, что сможет стерпеть боль физическую, он вряд ли смирился с болью душевной. Касуми лежала молча. Постепенно его крепкая хватка ослабла.
— Спи.
— Не хочу.
— Почему? Заснешь — будет легче.
— Времени на твои рассказы мало осталось.
— Не волнуйся, времени еще много.
Обычно Уцуми с усмешкой отвечал: «Да неужели?» — но в тот вечер он просто послушно закрыл глаза. Вскоре Касуми услышала его сонное дыхание. Через некоторое время после того, как он уснул, зазвонил телефон. Касуми вскочила с постели и бросилась в гостиную — беспокоилась, что звонок может разбудить спящего Уцуми. Это напомнило ей то время, когда телефонный звонок раздавался, как назло, в тот самый момент, когда ей наконец удавалось укачать совсем еще маленьких Юку и Рису. Кто бы это мог быть, недоумевала Касуми, поднимая трубку. В квартире Уцуми телефон звонил редко. Обычно звонили либо Кумико, чтобы узнать о самочувствии мужа, либо его старшая сестра из Кусиро, либо его мать, жившая вместе с дочерью. Ей нравилось, что у него не было ни близких друзей, ни коллег, ни привязанностей.
— Алло, квартира господина Уцуми.
На другой стороне провода раздался удивленный голос:
— Это я.
Звонил Митихиро. Услышав после долгого перерыва голос мужа, Касуми не знала, что сказать.
— Это ты, Касуми?
— Да, я. Давно не созванивались.
— Как дела? Я за тебя беспокоился, где ты, что да как.
С тех пор как она объявила ему, что уходит, прошел уже месяц.
— Я в Саппоро. Уцуми-сан разрешил пожить пока у него.
— Вот оно что. Как там с Юкой? Уцуми-сан не звонит, я уже стал беспокоиться, не случилось ли чего.
— Новостей никаких нет, продолжаем искать.
— Может, вернешься? — робко спросил Митихиро.
Касуми пропустила его слова мимо ушей.
— Как там Риса? В школу ходит?
— Да, все нормально. Этим летом здесь зараза какая-то появилась, контагиозный моллюск называется. Риса тоже в бассейне подхватила.
Митихиро сказал ей, в какую больницу он водит Рису на лечение. Там работал дерматолог, к которому она сама всегда водила детей. Касуми вспомнила о своей жизни в Токио.
— Это хороший врач. Вот как, заболела, значит. Бедняжка.
— Исияма после развода на связь с семьей, похоже, не выходит. Мне даже подумать страшно, что такое может произойти и с нами, — с трудом заговорил Митихиро. — Может, дадим друг другу еще один шанс?
— Спасибо. Я подумаю.
— То есть с тобой можно будет связываться по этому телефону? А чем ты там, кстати, занимаешься?
Похоже, у Митихиро, ничего не знающего о болезни Уцуми, закрались новые подозрения. Касуми решила ничего не объяснять — вряд ли кто-то сможет понять, что происходит между ней и Уцуми.
— Да так, всем понемножку. Рисе привет от меня передай.
Уловив в голосе Митихиро, которому явно еще хотелось поговорить, сентиментальные нотки, Касуми повесила трубку. Их все еще связывали узы, которые она пыталась порвать. Голос мужа, услышанный после долгого перерыва, разбередил ей душу. И не потому, что она тосковала по дому, а совсем наоборот. В тот самый момент, когда она уже подумала, что «взлет» прошел удачно и теперь ей надо найти место, где «приземлиться», ей предложили попробовать еще раз начать все сначала. Касуми выдернула телефонный провод из розетки. Теперь уже никто не сможет им позвонить. Крадучись, она вернулась в спальню. Уцуми лежал в темноте с открытыми глазами.
— Кто звонил?
— Митихиро.
Уцуми ничего не сказал, рассматривая свои костлявые пальцы. Те самые, что совсем недавно трогали грудь Касуми. В его взгляде сквозила сила.
— Немного вздремнул и чувствую себя получше.
— Это хорошо.
— Если завтра температуры не будет, отправимся в путь, — торопливо предложил Уцуми, будто беспокоясь, что Митихиро может пуститься за Касуми вдогонку.
— Может, стоит еще немного передохнуть, а потом поедем?
— Нет, времени мало.
Касуми смотрела в окно бегущей по шоссе машины. Сегодня утром Уцуми почувствовал себя настолько хорошо, что трудно было поверить, будто всю последнюю неделю у него была высокая температура. Скорее всего, это было их последним путешествием вдвоем. Уцуми, видимо, тоже понимал это. На лице его была странная смесь напряжения и спокойствия.
Все стремительно теряет силы, увядает, размышляла Касуми, глядя на открывающиеся ее взору поля, леса и пригорки. Налитые силой летние травы начинали желтеть, листья на деревьях поблекли. Даже еще цветущие розовым цветом космеи начинали опускать свои головки. Бескрайние поля мискантуса сменились горами, поросшими черными, засохшими деревьями. Все это — и поля, и горы — скоро будет скрыто под покровом снега. Касуми был до боли знаком этот пейзаж. Она открыла окно и вдохнула прохладный воздух. В горле запершило от такого знакомого запаха суровой северной природы, и ей показалось, что еще чуть-чуть, и она захлебнется. Этот запах напоминал ей о морских волнах и ветре, гуляющем по бескрайним полям.
Она приехала на Хоккайдо всего лишь месяц назад, но жизнь в Токио, полная суеты и забот, муж и дочь — все это казалось ей чем-то далеким, происшедшим с ней в другой жизни. Она даже стала забывать, что приехала сюда искать Юку. Единственным существом, которое отражало неопровержимый факт течения времени, стал для нее Уцуми. Касуми посмотрела на него, держащего руки на руле. Черты лица с момента их первой встречи еще больше заострились, и лишь острый, как у дикого зверя, взгляд, остался прежним, только стал еще более пронзительным и сильным. Ей часто казалось, что этот взгляд, устремленный вдаль, наталкивается там, вдали, на какую-то преграду. Словно часы из плоти и крови, постепенно взрослеющие дети и увядающие больные, идущие навстречу смерти, отражают невидимый человеческому глазу ход времени. Заметив, что Касуми смотрит на него, Уцуми не попытался уклониться от ее взгляда, а безропотно принял его. Вернее, ей показалось, что ее взгляд, как рентгеновский луч, прошел сквозь него. Она почувствовала грусть.
— О чем-то задумалась? — Уцуми быстро на нее покосился.
— Да нет, — покачала головой Касуми.
«Только голос, видимо, не подвержен увяданию». Она про себя попыталась сравнить низкий, с гнусавинкой, голос Уцуми, каким она услышала его в их первую встречу, и нынешний. Уцуми, должно быть, знал, что ее беспокоят происходящие с ним изменения. В этот миг ей показалось, что чувства между ними стали глубже и прочнее, но одновременно она ощутила, что Уцуми уходит куда-то далеко, уходит один. Сколько еще месяцев суждено ему прожить? Или сколько дней? Время было невозможно остановить. Она чувствовала, что надо поторапливаться. Для чего-то же она встретила Уцуми. Эта мысль не давала ей покоя.
— Сколько еще примерно ехать? — спросил Уцуми, остановившись на светофоре.
До устья реки Исикари было уже рукой подать. Под большим мостом то ли текла, то ли стояла огромная масса воды землистого цвета. Касуми попыталась воспроизвести в памяти автобусное расписание, то самое, из ее детства. Касуми молчала, и Уцуми сам ответил на свой вопрос:
— Часа два, наверное.
— Может, стоило в Саппоро поехать?
— В смысле?
— В смысле — не в Токио.
Если бы она сбежала из дома в Саппоро, то Юка бы не исчезла. Если бы она тогда позвонила Фуруути, то судьба ее сложилась бы совсем иначе. Но все в жизни состоит из цепочки неожиданностей. Касуми опять охватило это гнетущее, ненавистное ей ощущение близкой воды, и она вжалась всем телом в сиденье, но тут же снова подалась вперед. А что, если в маленькой деревушке на берегу подрастает ее девочка? Она никак не могла отделаться от этого образа. Касуми закрыла глаза, стараясь притушить вскипевшие было в ее душе надежду и беспокойство.
Я сама придумала это имя — Касуми. Сама решила, что если родится дочь, то назову ее Касуми — «легкая дымка, туман». Мне всегда нравилось это слово — «Касуми». Произнесешь его, и в голове всплывает образ мягкого облачка, какое можно увидеть только ранней весной, и на душе становится легко и свободно. Между прочим, настоящей легкой дымки я никогда не видела. Весной в этих краях холодно, лежит снег; один унылый тусклый день сменяется другим таким же унылым, и лишь иногда выглядывает солнце. Погода здесь изменчива. На смену весне стремительно приходит лето. Я часто думаю, как бы мне хотелось хоть раз в жизни полюбоваться пейзажем, подернутым легкой весенней дымкой.
Я выросла в шахтерском городке, в горах, в пятидесяти километрах от деревеньки, где живу сейчас. Мать умерла рано, меня воспитывала старшая сестра. Сейчас она живет в Румое. Отец мой, шахтер, постоянно твердил, что я должна жить поближе к морю, потому что там воздух лучше. Возможно, он ненавидел свою работу — жить в окружении гор, да еще лезть внутрь этих самых гор. Слова его крепко засели у меня в душе. Женихом моим стал потомственный рыбак из деревушки на берегу моря. Сразу после свадьбы он бросил рыбачить и открыл маленькую забегаловку на берегу — «Кирайсо».
В детстве с Касуми хлопот было мало. Я собиралась холить и лелеять свою единственную дочь, но Касуми часто оставалась без присмотра, пока я занималась делами забегаловки. Когда она оказывалась вне поля моего зрения, от тревоги сердце мое начинало учащенно биться. Вдруг ее унесет волной в море, что тогда делать? А вдруг попадет под машину на трассе? А что, если кто-то из проезжающих мимо увезет ее, просто поддавшись внезапному соблазну? Касуми же всегда тихонечко играла где-то рядом с домом. Она развлекалась, собирая на пляже хрупкие камешки песчаника, и, красиво раскладывая их, строила из них домики, бегала наперегонки с бродячими собаками, рисовала картинки на мокром песке щепками, принесенными морем.
Читать бесплатно другие книги:
